Это случилось, когда Дарр Дубраули был одним из тысяч Ворон, что зимовали на деревьях речных островов. Они давно уже перестали мигрировать на юг; богатства в городе не заканчивались, а теперь весна приходила раньше, лето длилось дольше, чем прежде, да и зимы стали теплее. Молодые Вороны прилетали из фермерских угодий и окрестных земель, чтобы приобщиться к бесконечному изобилию, вили гнезда в парках и в заброшенных заводских цехах. Эти молодые птицы – быстрые, бесшабашные, самоуверенные – говорили по-новому, их речь звучала для Дарра Дубраули непривычно и менялась с каждым поколением. «Полная Кукуруза», – говорили они о чем-то необходимом и обычном; «в силке» – о неразрешимом затруднении, хотя никто из них никогда не видел Ворону, которая отчаянно бьется в охотничьем силке. «Ружье есть?!» – кричали наглые самцы друг другу, и это значило: «Тебе нечем меня напугать, не прогонишь меня».

Со временем они оставили старый центр города, где раньше пировали, переулки, где богатства просто вываливали по ночам в переполненные контейнеры. Великая гора возвышалась рядом, и на ней можно было найти почти все потребное. Улицы и площади между высотками их пугали – не лучшее место для Ворон; вечные толпы, сирены, мигающие огни, разбитые окна, стрельба, едкие газы. По ночам, вернувшись из странствий по мусорным кучам, Вороны на речных островах иногда просыпались и видели отблески в той стороне: пламя города.

Город Дарра Дубраули, в котором он жил. Но, глядя на рассвете на разлившуюся по весне реку, с оборками из желтой пены и такую быструю, что даже Чайки (которые прилетали неведомо откуда) не могли в ней ловить рыбу, Дарр Дубраули чувствовал себя так, будто выпал из времени и пространства, словно мог свалиться с ветки, на которой сидел. По мостам неслись автомобильные фары – так же быстро, как река под ними, и так же бесконечно.

– Эй, – сказала Ворона рядом с ним. – Смотри-ка.

– Ага, – кивнул Дарр Дубраули. – Вернулись.

У реки, на полоске голой земли между водой и людскими заборами и постройками, жили другие птицы, которые тоже перестали мигрировать. Дарр Дубраули помнил их с давних времен – больших серых Гусей с длинными черными шеями и головами, с белыми полосками на подбородках; помнил, как они пролетали мимо, как садились отдыхать в прудах и озерах, а потом отправлялись дальше – на юг или на север. Но вернулись не они. Гуси теперь жили тут круглый год, вили неопрятные гнезда в заводях, откладывали большие яйца, уводили птенцов в воду по утрам и приводили назад по вечерам, заваливая землю в своем поселении зеленым пометом. Стая, которую сейчас видели Вороны, как раз высиживала весенние яйца. А вернулись смутные серые тени за деревьями и кустами у берега. Вороны уже видели их тут, хотя названия этих существ не знали. Острые морды, большие заостренные уши и густая жесткая шерсть. Вороны увидели крупного зверя, а потом двух детенышей. Посмотришь на них – исчезнут, потом снова появятся.

Собаки? Нет, не Собаки. Не найдешь Собаки, которая бы выглядела так же, как эти. Собаки ходят стаями, а не семьями. Лисы? Нет, и не Лисы, крупнее Лис, но меньше Волков, и окрас тусклее. Они себя чувствовали здесь как дома; настороже, но дома. Как Вороны, подумал Дарр Дубраули: падальщики, выдумщики, авантюристы. Сейчас они нацелились на яйца и, может быть, Гусенка. Гуси их еще не заметили и готовились ко сну. Но теперь Дарр Дубраули смог хорошо рассмотреть серых существ: они вроде бы совещались, поворачивая подвижные уши друг к другу. Самый крупный проскользнул среди обломков человеческой мебели и мусора и скрылся из виду.

Город проглотил сельскую округу, а с ней – Енотов в черных масках (они любили полакомиться яйцами не меньше Людей), Ондатр и Выдр в реке и Куниц, которые охотились на Felis domesticus, чем разбивали сердца их владельцев. Порой Куница забиралась на дерево и пожирала Воронят. Город поглотил и призрачных зверей, которых Люди якобы видели по временам, – Рысей, Пум и Волков; Люди словно ждали, что древние дикие силы вернутся, чтобы возвратить себе это царство, как оно присвоило их земли давным-давно.

Но эти, серые, были вполне реальны. Забавно было смотреть, как они воплощают в жизнь свой план. Те трое, что остались на берегу, подползли на животах ближе, а затем приподняли головы, тявкнули и снова спрятались. Большие самцы Гусей побежали к ним, распахнули крылья, грозно зашипели, и серые попятились. Гуси и эти Собаколисы двигались туда-сюда, сохраняя дистанцию, а на помощь Гусям уже спешили другие, чтобы грозить обидчикам и защищать гнезда. Тем временем – Дарр Дубраули правильно угадал план – крупный зверь, который скрылся из виду, подплыл по мелководью, выскочил туда, где сидели Гусята, и схватил одного прежде, чем его успели заметить. Как только Гуси с криками повернулись и побежали к нему, зверь пустился наутек, и – в этом вся соль – его родичи тут же подскочили к брошенному яйцу и успели проглотить большую часть вкусного полуоформленного Гусенка внутри, прежде чем их отогнали прочь криками. Один мелкий зверь оглянулся на оставшиеся яйца.

А две черные Вороны на ветке безудержно хохотали.

С того времени Дарр Дубраули стал высматривать серых зверей, хотя видел их только на рассвете и на закате. Ночные звери. Он пытался за ними следить, но они скрывались или исчезали, чтобы возникнуть в другом месте.

Поздним осенним вечером, когда багровое солнце садилось в бурое влажное облако, они вышли на открытое место, взобрались по скату, где больше не ездили машины, к мосту через реку – не тому, что проходил над вороньими островами, а другому, ниже по течению. Он разваливался, каменная облицовка падала на землю, отбойники повалились. Мост просел. Высокие заборы из крупной проволоки перекрывали въезды на него, чтобы Люди не заходили, и той же цели служили горящие лампы. Четверо зверей направились к забору: крупный вожак впереди, все труся́т, низко опустив головы, постоянно оглядываются по сторонам, смотрят назад – нет ли погони; на брюхе проползли под сеткой и очутились на мосту.

То же семейство? Похоже, что да. Дарр Дубраули полетел в ту сторону и нагнал их, когда серые звери добрались до разбитых плит посередине моста. С одной из высоких опор, увенчанных каменными орлами и потухшими фонарями, он следил за ними, а потом перелетел на следующую. Серые звери голов не поднимали: им в небе высматривать нечего. Но когда они добрались до конца моста и молодые проползли под забором, крупный вожак поднял морду к той опоре, на которой сидел Дарр Дубраули. Их взгляды надолго встретились.

Строения на другом берегу по большей части пустовали; среди фабрик, складов и гаражей многие сгорели дотла, но другие уцелели, и в них теперь жили Люди, которым больше некуда было идти. В разбитых окнах мерцал свет. Из треснувшей трубы хлестала вода, и Люди – преимущественно самки – выстроились, чтобы набрать ее в бутыли и ведра. Со всех сторон слышались выкрики и разговоры. Серые звери избегали этих Людей. Дарр Дубраули видел, как они выбрались на заросшую сорняками площадку с чахлым городским деревцем у кирпичной стены и пропали. Он уселся на фонарный столб и принялся ждать. Приближалась ночь, и ему не стоило оставаться одному на открытом месте, но что-то заставило его задержаться и смотреть туда, где скрылись серые звери, – хотя он все равно нервно поглядывал наверх. На высоких крышах часто гнездились Ястребы: охотились на Кроликов в траве, на Голубей – и на Ворон.

Из укрытой травой норы под стеной здания показалась морда. Старший. Он посмотрел на Ворону, а Ворона – на него.

Ищешь что? – спросил зверь.

Вороны и другие создания не говорят одинаково, а уж тем более на одном языке – но прежде, чем Дарр осознал невозможность происходящего, он ответил:

Да нет, ничего.

У нас лишних объедков нет, сообщил зверь.

Да нет же, нет, сказал Дарр Дубраули.

Так зачем следил за нами? Мы звери бедные.

Дарр Дубраули, который и сам не знал ответа, промолчал. Глаза у зверя были желтыми, как у Сокола, но теплыми и тревожными. Дарр спросил: Как это вышло, что ты можешь со мной говорить, а я – с тобой?

А мы разве говорим? – поинтересовался зверь.

Он выбрался из норы и отряхнулся от носа до хвоста, поднял заднюю лапу, дернул ею, словно что-то отбрасывал, потом повторил то же другой лапой и потрусил прочь.

Лети за мной, если хочешь, сказал он. Мне нужно кое-куда добраться. Можем заодно познакомиться. Если еще незнакомы.

Койот, сказал я Дарру Дубраули. Это слово он не мог произнести, хоть и пробовал несколько раз, но тщетно. В любом случае зверь назвался другим именем, которое Дарр Дубраули тоже произнести не может: выходит только его обычное подражание тихому, спокойному и вопросительному собачьему «гав».

Уже должна была наступить ночь, но она почему-то задерживалась, словно солнце зависло на самом горизонте и не стало опускаться дальше. Дарр Дубраули следовал за зверем по заброшенным развалинам на берегу реки; незамеченными они пробирались мимо Людей, и те казались тусклыми, почти бесплотными. Света хватало для полета, и Дарр иногда летел, иначе не смог бы угнаться за побежкой Койота.

Зверь сказал Дарру, что он не из этих мест; не городской, нет: ему в городе не рады, и если Люди его поймают, прикончат без сожаления.

Само собой, сначала пусть поймают, а уж потом судят, сказал он. Если вообще будет суд, а его-то не будет, потому что меня не поймают, так что идем дальше.

Дарр попытался расспросить зверя о его странствиях, узнать, где он был, но млекопитающие, похоже, не чувствуют четырех направлений, так что ведать не ведают, где находятся в большом мире, хотя некоторые из них могут по запаху отследить свой извилистый след и вернуться откуда угодно куда угодно. И в темноте тоже.

Значит, оно далеко, сказал Дарр Дубраули, место, откуда ты пришел.

Не могу сказать.

Долго идти оттуда сюда?

Койот не ответил.

Ты всегда знал Людей?

«Знал Людей»? Да я их создал!

Ты создал Людей?

Ну, они сами так говорят.

Темные улицы тут и там освещали костры, которые Люди развели в высоких металлических бочках, и свет из окон, где каким-то образом присвоили свет города. Койот обходил световые пятна; на миг он задержался что-то куснуть. Пожевал, словно вкус ему не понравился, с отвращением поджал черные губы и проглотил. И непрестанно искал глазами угрозу.

Есть такая история, сказал он и потрусил дальше.

Я слушаю, сказал Дарр Дубраули.

Значит так, начал Койот. Была такая гигантская птица. А Людей тогда не было. И эта птица ловила всех животных, уносила их на небо и там ела. И поймал этот летун, например, Жабу и взял ее в жены. А эта Жаба была теткой Орла, а он – моим дядей.

Жаба? Орла?

Это они так говорят, пояснил зверь и тихонько фыркнул. Дарр Дубраули решил, что он так смеется.

И что? – спросил Дарр Дубраули.

И то, что я, вот лично я забрался на небо. А Жаба мне и рассказала, как убить ее мужа, и выходит так, что я его убил. А дядя-Орел меня научил, что делать дальше. Нужно мне было отрезать мертвой птице крылья и выдернуть большие перья одно за другим…

Тут Дарр Дубраули, который как раз присел на фонарный столб передохнуть, плотнее сложил крылья и подобрал хвост.

А потом, протянул Койот, я посадил их в землю, чтобы создать деревья. Это были первые деревья. Ты еще слушаешь?

Скажи, поинтересовался Дарр Дубраули, а какого цвета была та птица?

Черной была та птица.

Хм.

А потом я посадил маленькие перья, и они стали Людьми. Людьми – чтобы заменить всех, кого унесли на небо и съели.

Ты создал Людей, сказал Дарр Дубраули. А теперь Люди охотятся за тобой.

Такие вот дела, сказал Койот.

А я, сказал Дарр Дубраули, когда-то был женат на Бобрихе.

Надо же.

Люди так сказали.

Койот остановился, осмотрелся по сторонам, оглянулся, присел посреди ржавой груды и принялся, извиваясь, протискиваться задом наперед в дыру, о которой явно знал раньше; потом он положил голову на скрещенные передние лапы, полизал царапину. Его трудно было там разглядеть или, быть может, просто трудно в него поверить. Дарр Дубраули уселся на обломке трубы.

А ты, значит, спросил он Дарра Дубраули, из другого места родом?

Из-за моря, сказал Дарр.

Из-за чего?

Не важно. Издалека.

Потом они оба долго смотрели друг на друга, думали одно и то же, но оба не знали, как задать вопрос. Дарр решил, что скажет: «Мы ведь обычно так долго не живем – мы, животные». Но вместо этого спросил: Это твою семью я видел?

Этих-то? Да. Жена моя и щенки.

Много их у тебя было?

Ты мне скажи, Ворона, весело ответил Койот. Ты мне расскажи, сколько у тебя было цыпляток, сколько подруг за все это время, и тогда я тебе скажу, где мы и почему здесь разговариваем.

И Дарр Дубраули рассказал.

Свет – ни закатный, ни рассветный – не менялся. Они не ели, но и не голодали. Дарру уже не нужно было объяснять, где он очутился. Там, где они пребывают, когда являются тем, что они есть; где истории Вороны и Койота можно рассказать и услышать. Койот слушал внимательно, иногда приподнимал большие уши, водил глазами по сторонам. Когда Дарр добрался до самого начала и тем закончил, Койот сказал: Ты, значит, украл вещь. Драгоценную Вещь.

Да.

И с тех пор она у тебя.

Да.

И ты не можешь умереть, пока снова к ней не прикоснешься, но кто знает, как и когда это будет.

Да.

Если вообще будет.

Да.

И они тебя ненавидели за то, что ты ее украл.

Да, сказал Дарр Дубраули.

Услышав слова Койота «тебя ненавидели за то, что ты ее украл», Дарр впервые поразмыслил об этом и решил, что это правда.

Так я и думал.

Койот зевнул, показав длинный язык и зубы; желтые глаза сошлись, язык лизнул черные губы.

А потом он рассказал такую историю:

Люди говорят, что когда-то они просто жили и жили без конца. Смерти не было. И это было хорошо, только они продолжали заводить людских щенков, а те выросли, поели все богатство, прикончили еду, – в общем, их стало слишком много. И они так подумали, что неплохо бы, чтобы старые Люди просто куда-то уходили на время. Чтобы они были «мертвые». А когда Люди их захотят видеть, то можно будет позвать мертвых обратно пением и барабанным боем. Они долго обсуждали, хорошая это мысль или не очень, и говорили об этом много. Тогда еще были Люди, которые умели с нами разговаривать – с нами, с не-Людьми, – если хорошо учились и практиковались. И вот один из них пришел к нам – ну, то есть ко мне – и спросил, что я об этом думаю, и я сказал: нет, нужно, чтобы мертвые оставались мертвыми, уходили навсегда. Жизнь для живых, так я сказал. Это знаем мы, звери, а Люди не знают. Верно ведь? И тот человек принес мои слова на их советы, но они проголосовали против. Неплохо, конечно, чтобы появилась Смерть, решили они, но мысль, что живые никогда больше не увидят друзей и родных, для Людей оказалась слишком грустной.

И вот что они сделали: выстроили дом из травы, как у них заведено, чтобы складывать туда своих мертвых. И решили, что там должно быть две двери: одна – чтобы вносить мертвых, ее закроют, когда мертвые окажутся внутри; а другая – чтобы духи через нее возвращались, когда отдохнут (или что они там делают), и снова входили в свои старые тела. И эта дверь должна была всегда оставаться открытой.

Мне это все по-прежнему не нравилось. Во-первых, придется делиться, делиться со слишком многими, и не только им, но и мне. А земля та была довольно бедная. Поэтому – нет уж. Мертвый – значит мертвый. Если духи будут возвращаться, а мертвые вставать, что им делать? Где они сядут? Им что, вернут все их богатства? Это, конечно, не мое дело, но я понимал, что это неправильно, и решил что-нибудь придумать и сделать. А вот что, по их словам, произошло дальше: когда мертвых уложили в этом доме и подул ветер, который приносит обратно духов, я взял и закрыл для них дверь. Закрыл и держал, а ветер дул сильно, и я держал сильно, и ветер не смог открыть эту дверь.

И тогда наконец духи ушли. Решили, что дверь для них не сделали; что этот дом – только для мертвых, где духам быть запрещено. Так что они поняли – лучше уйти и сотворить себе другую землю. И они были правы.

Я это сделал, сказал Койот, я это задумал. Я сам, и никто другой.

И Люди меня за это возненавидели.

И пришли, чтобы меня убить.

Но тот, кто умел говорить с животными, – умный парень! – сказал, что придумал лучший способ меня наказать и знает, как это сделать. Он сказал: пусть живет долго, пусть никогда не умрет, пусть борется за каждую крошку, пусть всегда голодает, как голодают живые, пусть не знает отдыха, никогда не войдет в число духов, которые не знают ни жажды, ни голода, ни боли. И пусть боится смерти так же, как боится сейчас, вечно боится смерти, и всегда оглядывается, чтоб посмотреть, не идет ли Смерть следом.

Дарр Дубраули спросил: Как они это сделали? Как этого добились? Они тебе дали камень, или то, что на самом деле ничто, или…

Слишком давно было, не помню, сказал Койот. Но ведь получилось, видишь? С тех пор странствую, все ищу логово свое собственное. Даже если Люди и не знали этой истории, они всегда находили причину, чтобы меня прогнать, подстрелить или отравить. А иногда я попадаю в беду исключительно собственным умом, а потом меня ловят, убивают, и я заново узнаю, заново забываю. Вот уж точно все время оглядываюсь назад. Осторожным надо быть: следить, кто за тобой идет.

И всегда бежать, добавил Дарр Дубраули.

По большей части, да, согласился Койот. На утро.

На подень.

Каждый год уходишь чуть дальше. Бывает полегче там, где тебя никто не знает, и жизнь какое-то время получше. Но вот в чем шутка, Ворона: с того самого дня, как началась Смерть, все Люди умирают, и мертвые духи, как бы ни хотели вернуться и снова жить, не могут. И все из-за меня. А наказали меня за это как? Я боюсь Смерти больше, чем они сами, и все же не умираю.

Да, сказал Дарр Дубраули.

Уж им-то я больше помогать не буду, сказал Койот. Это наверняка.

Вокруг наконец начало светать. Наверное, ночь миновала и пришел день. Из домов выходили Люди с пластиковыми ведрами и детьми, их безмолвные тени стали плотнее. Ворона и Койот оказались на высоком берегу, откуда открывался вид на город за рекой во всей его бесконечности: улицы, начерченные на земле, высотки в центре, невидимое в этот миг разрушение. Рассвет пробивался через дым его дыхания, огни города по очереди гасли с приходом дня. На мостах возникли машины, которых там прежде не было.

«Двое бедных зверей, рожденных, чтобы умереть, – подумал Дарр Дубраули. – Попали в ловушку, какой и не ждали. Попытались помочь Людям или спасти себя». Он вдруг понял – и это впервые пришло ему в голову, – что по всему огромному круглому миру Лисяты могут быть и другие вроде него или Койота. Может быть, даже по одному на каждый вид зверя и птицы – глупые мудрецы, что попали в людские истории и людские надежды и с тех пор странствуют по чужому царству, разыскивая, находя и теряя Самую Драгоценную Вещь: они крадут ее для себя, прячут, теряют и забывают, где она была. Ту вещь, которая убивает Смерть – всеобщего убийцу, дар Койота, то, что Люди больше всего ненавидят и боятся, но без чего никак не могут обойтись.

И Дарр Дубраули рассмеялся. Он хохотал вороньим смехом, который кажется таким глумливым, таким злым и грубым всему миру, кроме самих Ворон.

Им бы радоваться, сказал он, что мы это сделали, верно? Что мы у них украли смерть Смерти, чтобы они ее никогда не получили, как бы ни старались, как бы того ни хотели. Это ведь для них хорошо, выходит? Повезло им, а?

Ты меня спрашиваешь? – отозвался Койот. Он выбрался из своей норы и поднял заднюю лапу, чтобы пометить землю парой капель. В небе одни Вороны звали других на пир, летели во множестве к горе у конца Имра.

Ну, лично я думаю, им повезло, сказал Дарр Дубраули. А мы что с того получили?

Истории, ответил Койот. Хоть ты это и без меня знаешь. Мы с тобой уже состоим из одних историй, братец. Потому и не умираем, даже когда умираем.

Стоял день, настоящий день, и он рисковал: пора забираться под землю, к жене и детенышам. Он опустил черный нос к земле, унюхал что мог и выбрал направление. Уходя, он по-койотьи повернул острую голову к Дарру.

Ну, не увидимся, птица смерти, сказал он. И тихонько фыркнул, и в тот миг Дарр Дубраули знал, что этот смех мог бы изменить мир, если бы Койот не отрекся от этой силы.

Это была последняя история – история, которую Дарр Дубраули рассказал мне в последний мой день на земле.