Через час после захода солнца Лемюэль Джонсон и Клифф Сомс в сопровождении восьми агентов АНБ, прибывших на двух автомобилях без опознавательных знаков, приехали в Бордо-Ридж. Разбитая центральная улица строящегося коттеджного поселка была сплошь заставлена транспортом, в основном черно-белыми автомобилями с гербом управления шерифа, а также машинами и фургоном бюро судебно-медицинской экспертизы.

К крайнему неудовольствию Лема, представители прессы уже успели их опередить. Репортеры и телевизионщики с переносными видеокамерами столпились за лентой полицейского оцепления, примерно в квартале от предполагаемого места убийства. Не допустив огласки подробностей смерти Уэса Далберга в каньоне Святого Джима, а также убийств ученых из «Банодайна» и запустив агрессивную кампанию по дезинформации, АНБ не дало возможности представителям прессы установить наличие взаимосвязи между этими делами. Лем надеялся, что Уолт Гейнс поставил в полицейское оцепление самых проверенных людей, которые смогут отразить шквал вопросов репортеров и хранить каменное молчание до тех пор, пока не будет разработана более-менее правдоподобная легенда.

Машины без опознавательных знаков пропустили за оцепление, убрав выставленные в качестве заграждения козлы и сразу же поставив их на место.

Лем припарковался в конце улицы, за местом преступления. Оставив Клиффа Сомса инструктировать остальных агентов, Лем направился к недостроенному дому, ставшему центром внимания полицейских служб.

Рации патрульных автомобилей наполнили горячий ночной воздух зашифрованными переговорами, полицейским жаргоном и треском статического электричества, словно весь мир поджаривали на гигантском космическом гриле.

Переносные прожекторы на треногах заливали передний фасад дома ярким светом для облегчения осмотра места преступления. Лему показалось, будто он очутился на гигантской сцене. Вокруг прожекторов вились, облепляя стекла, мотыльки. Их увеличенные тени испещряли пыльную землю.

Лем, отбрасывая такую же длинную тень, пересек грязный двор и вошел в дом. Внутри были также установлены прожекторы. Их ослепительный свет отражался от белых стен. Бледные и потные в этом безжалостном холодном сиянии, в доме работали двое молодых помощников шерифа, эксперты из судебно-медицинского бюро и въедливые спецы из отдела научной экспертизы.

Лем увидел вспышку фотокамеры – одну, вторую – где-то в задней части дома. В коридоре толпился народ, поэтому Лем прошел вглубь дома через гостиную, столовую и кухню.

Уолт Гейнс стоял в обеденной зоне, за последним прожектором, окутанный полумраком. Но даже в темноте было видно, как исказилось от горя и ярости его лицо. Очевидно, сообщение о гибели помощника шерифа застало Уолта дома, так как на нем были потрепанные кроссовки, мятые бежевые слаксы и рубашка в красно-коричневую клетку с коротким рукавом. Несмотря на внушительные размеры, бычью шею и мускулистые руки, Уолт, с поникшими плечами, в домашней одежде, напоминал потерянного ребенка.

Из обеденной зоны Лему была видна прачечная, где по-прежнему лежало мертвое тело.

– Уолт, мне очень жаль. Очень жаль, – сказал Лем.

– Его звали Тил Портер. Мы с его отцом Редом Портером дружили двадцать пять лет. Ред только в прошлом году уволился из управления. Ну и что я теперь ему скажу? Господи! Мне придется сделать это самому, ведь мы были очень близки. Я не могу перепоручить это кому-нибудь другому.

Лем знал, что, когда кто-нибудь из людей шерифа погибал на боевом посту, Уолт никогда не перепоручал сообщить о его смерти своим помощникам. Он лично сообщал печальные новости семье убитого и оставался с ними, помогая перенести удар.

– Практически мы потеряли двоих, – произнес Уолт. – У второго тяжелейшее нервное потрясение.

– И каким образом Тил был…

– У него вырвали кишки, как у Далберга. Отрезали голову.

Аутсайдер, подумал Лем. Теперь никакого сомнения.

Залетевшие в дом мотыльки бились о стекло прожектора, в тени которого стояли Лем с Уолтом.

У Уолта от злости сел голос.

– Мы не нашли… его голову. И как мне теперь сказать его отцу, что у Тила нет головы?

Лем не знал, что ответить.

Уолт смерил друга тяжелым взглядом:

– Ты больше не можешь отстранять меня от расследования этого дела. Только не сейчас, когда погиб один из моих людей.

– Уолт, мое агентство работает крайне скрытно. Черт, даже число агентов в платежной ведомости – секретная информация! А ваша контора является объектом пристального внимания прессы. И для того чтобы твои люди понимали, как вести это дело, нам придется объяснить, кого именно нужно искать, а значит, раскрыть большой группе лиц секреты, касающиеся национальной безопасности…

– Но твои-то люди знают, что происходит, – прервал его Уолт.

– Да, но мои люди дали подписку о неразглашении, прошли всестороннюю проверку в службе безопасности и научены держать рот на замке.

– Мои люди тоже не привыкли молоть языком.

– Я в этом не сомневаюсь, – осторожно сказал Лем. – Уверен, они не треплются направо и налево об обычных делах. Но это дело необычное. Нет, оно должно оставаться в наших руках.

– Мои люди тоже могут дать подписку о неразглашении, – упорствовал Лем.

– Тогда нам придется проверить подноготную всех в твоем управлении. Причем не только помощников шерифа, но и делопроизводителей. На это уйдут недели, а может, месяцы.

Бросив взгляд в сторону открытой двери в столовую, Уолт увидел Клиффа Сомса и агента АНБ, беседовавших с двумя помощниками шерифа.

– Смотрю, ты времени зря не теряешь, – сказал Уолт. – Еще со мной не успел поговорить, а уже взялся за моих людей.

– Вот именно. Мы обязаны убедиться, что они не станут рассказывать о том, что видели здесь сегодня ночью, даже собственной жене. Мы лишь называем соответствующие статьи федерального закона, чтобы они понимали, какие штрафы и тюремные сроки им светят.

– Снова пугаешь меня тюрьмой, да? – В отличие от их разговора на подземной стоянке больницы Святого Иосифа после посещения Трейси Кишан, в голосе Уолта не было и тени юмора.

Смерть помощника шерифа, конечно, расстроила Лема, еще больше его огорчало, что это гнусное дело вбило клин между ним и Уолтом.

– Я не собираюсь никого сажать в тюрьму. Именно поэтому я хочу быть уверенным, что они отдают себе отчет о последствиях…

– Ступай за мной, – нахмурился Уолт.

Уолт прошел за ним к патрульному автомобилю, припаркованному перед домом. Уолт сел за руль, Лем – рядом.

– Подними стекла, чтобы нас не могли услышать, – закрыв двери, велел Уолт.

Лем попробовал объяснить другу, что при такой жаре они задохнутся без вентиляции. Но, увидев даже в этом тусклом свете искаженное от гнева лицо Уолта, Лем понял, что сейчас находится в положении человека, который стоит в луже бензина с горящей свечой в руках, и поспешно закрыл окно.

– Ну ладно, – сказал Уолт. – Теперь мы одни. Не региональный директор АНБ и шериф, а просто старые друзья. Приятели. Так что давай выкладывай. Расскажи мне все об этом деле.

– Уолт, черт бы тебя побрал, я не имею права!

– Расскажи мне все, и я отдам тебе дело. Не стану вмешиваться.

– Ты в любом случае отдашь мне дело. Тебе придется.

– Черта с два! – огрызнулся Уолт. – Я могу прямо сейчас пойти к этим шакалам. – Уолт посмотрел в пыльное лобовое стекло на репортеров, столпившихся за козлами, выставленными в качестве ограждения. – Я могу рассказать им, что в «Банодайн лабораториз» работали над каким-то оборонным проектом, но что-то пошло не так и, несмотря на охрану, какое-то странное существо сбежало из лаборатории и теперь, разгуливая на свободе, убивает людей.

– Если ты это сделаешь, – нахмурился Лем, – ты не только окажешься за решеткой, но и потеряешь работу. Разрушишь свою карьеру.

– Я так не думаю. В суде я заявлю, что мне пришлось выбирать между национальной безопасностью и доверием людей, голосовавших за меня как за шерифа округа. И я заявлю, что в кризисной ситуации типа этой безопасность людей в моем округе оказалась для меня важнее озабоченности вашингтонских бюрократов из министерства обороны. Уверен, любой суд присяжных меня оправдает. Я не попаду в тюрьму, а во время следующих выборов получу даже больше голосов, чем в прошлый раз.

– Чушь собачья! – огрызнулся Лем, отлично понимая, что Уолт прав.

– Если ты все расскажешь и убедишь меня, что твои люди лучше справятся с ситуацией, чем мои, я не стану путаться у тебя под ногами. Но если будешь упорствовать, я предам дело огласке.

– Тогда я нарушу подписку о неразглашении. И добровольно суну голову в петлю.

– Никто никогда не узнает, что ты мне все рассказал.

– Да неужели? Но тогда, Уолт, ей-богу, зачем ставить меня в такое дурацкое положение ради удовлетворения простого любопытства?

Уолт явно почувствовал себя задетым:

– Хорошо же ты обо мне думаешь, черт тебя дери! И это не простое любопытство.

– Ну тогда что?

– Погиб один из моих людей!

Откинув голову на спинку сиденья, Лем закрыл глаза и вздохнул. Уолт должен знать, почему он должен отказаться от мести за убийство своего подчиненного. А иначе чувство долга и чести не позволит ему отступить, не получив объяснения. В сущности, позицию Уолта нельзя было назвать такой уж неразумной.

– Итак, мне идти к репортерам? Или нет? – тихо спросил Уолт.

Лем открыл глаза, провел ладонью по взмокшему лицу. В салоне автомобиля было слишком жарко и душно. Лему хотелось открыть окно. Но мимо машины постоянно сновали люди, а Лем не мог допустить, чтобы кто-нибудь подслушал его рассказ.

– Ты был прав, поставив во главу угла «Банодайн». Вот уже несколько лет они проводят исследования в интересах национальной обороны.

– Биологическое оружие, да? – спросил Уолт. – Использование рекомбинантной ДНК для создания новых вредоносных вирусов?

– Возможно, и это тоже, – ответил Лем. – Однако бактериологическое оружие не имеет никакого отношения к данному делу. Но я расскажу тебе лишь об исследовании, связанном с нашей сегодняшней проблемой.

Стекла начали потихоньку запотевать. Уолт завел двигатель. В автомобиле не было кондиционера, стекла продолжали запотевать, однако даже слабый поток теплого воздуха из вентиляционных отверстий принес пассажирам некоторое облегчение.

Тем временем Лем продолжил:

– Они проводили ряд исследований в рамках проекта под названием «Франциск». В честь святого Франциска Ассизского.

Уолт удивленно заморгал:

– Они что, назвали проект по разработке биологического оружия в честь святого?

– Вполне уместно, – заверил друга Лем. – Святой Франциск мог разговаривать с птицами и прочими животными. А в «Банодайне» доктор Дэвис Уэзерби руководил проектом по созданию возможностей для коммуникации человека с животными.

– Освоить язык дельфинов или типа того?

– Нет. Идея состояла в том, чтобы с помощью новейших достижений генной инженерии создать животных с более высоким уровнем интеллекта, животных, с которыми мы могли бы общаться. – (Уолт изумленно вытаращился на друга.) – Несколько групп научных работников ставили эксперименты в разных направлениях, но под одним общим названием проекта «Франциск», финансирование которого осуществлялось в течение последних пяти лет. Во-первых, были собаки Дэвиса Уэзерби…

Доктор Уэзерби работал со спермой и яйцеклеткой золотистых ретриверов, выбранных для эксперимента именно потому, что более чем за сто лет разведения эту породу удалось значительно улучшить. А это в первую очередь означало, что в самом чистом потомстве наследственный характер болезней и физических недостатков был более-менее устранен из генетического кода животного, благодаря чему Уэзерби получал для своих экспериментов самых здоровых и красивых представителей породы. Более того, если экспериментальные щенки рождались с различного рода аномалиями, Уэзерби легко отличал естественные мутации от побочных эффектов своих хитроумных манипуляций с генетическим кодом животных, учась, таким образом, на собственных ошибках.

В течение многих лет в поисках путей расширения интеллектуальных возможностей потомства без изменения его внешнего вида Дэвид Уэзерби оплодотворил in vitro сотни генетически измененных яйцеклеток ретривера, внедряя оплодотворенные яйцеклетки в матки сук, служивших суррогатными матерями. Суки вынашивали этих щенков из пробирки, после чего Уэзерби изучал помет на предмет признаков улучшенного интеллекта.

– У Дэвиса Уэзерби была чертовски длинная полоса неудач, – сказал Лем. – Гротескные физические мутации, которые нужно было устранить. Мертворожденные щенки. Щенки, внешне не отличавшиеся от других, но с более низким интеллектом. Как-никак, Уэзерби занимался межвидовой генетикой, и появление различных уродств было вполне предсказуемо.

Уолт уставился на вконец запотевшее ветровое стекло, затем бросил на Лема хмурый взгляд:

– Межвидовая генетика? Что ты имеешь в виду?

– Видишь ли, он выделял генетические детерминанты интеллекта у видов, более интеллектуально развитых, чем ретриверы…

– Вроде обезьян? Они ведь смышленее собак, да?

– Да. Обезьян… и людей.

– Господи! – только и мог вымолвить Уолт.

Лем повернул вентилятор на приборной доске, направив поток воздуха прямо себе в лицо:

– Уэзерби вставлял этот чужеродный генетический материал в генетический код ретриверов и одновременно удалял их собственные гены, ограничивающие умственные способности ретривера интеллектом собаки.

– Это невозможно! – не выдержал Уолт. – Генетический материал, как ты это называешь, не может передаваться от одного вида другому.

– В природе такое происходит постоянно, – возразил Лем. – Генетический материал передается от одного вида другому, и переносчиком обычно являются вирусы. Скажем так, вирус бурно разрастается в организме макаки-резуса. Находясь в организме обезьяны, он приобретает генетический материал из ее клеток. Эти приобретенные гены обезьяны сами становятся частью вируса. После чего, заражая хозяина – организм человека, – вирус приобретает способность оставлять генетический материал обезьяны в организме человека. Возьмем, к примеру, вирус СПИДа. Считается, что СПИД – заболевание, носителями которого уже несколько десятилетий являются определенный вид обезьян и люди, хотя люди были к нему невосприимчивы. Я хочу сказать, мы были исключительно носителями, но никогда не заболевали тем, носителями чего являлись. Однако потом что-то произошло с обезьянами: негативное генетическое изменение, в результате которого они из носителей превратились в жертв вируса СПИДа. Обезьяны начали умирать от этого заболевания. А когда вирус передался людям, он принес с собой новый генетический материал, обусловливающий восприимчивость к СПИДу, так что в скором времени люди также начали заражаться этой болезнью. Вот как это работает в природе. Даже эффективнее, чем в лаборатории.

Уолт посмотрел на начинавшие запотевать боковые стекла:

– Итак, насколько Уэзерби преуспел в выведении собаки с человеческим интеллектом?

– Это был долгий, мучительный процесс, но мало-помалу Уэзерби начал продвигаться к цели. И чуть более года назад на свет появился чудо-щенок.

– Который думает как человек, да?

– Точнее, не только как человек, но, возможно, и как человек тоже.

– И тем не менее пес выглядит как обычная собака, да?

– Именно этого хотел Пентагон. Что, полагаю, сильно усложнило работу Уэзерби. Очевидно, размер мозга хоть немного, но все же влияет на интеллект, и Уэзерби, вероятно, удалось бы совершить прорыв гораздо раньше, сумей он вывести ретривера с мозгом большего объема. Однако подобный мозг потребовал бы изменения формы и увеличения размера черепа, вследствие чего собака выглядела бы чертовски необычно.

Теперь уже все стекла полностью запотели. Но ни Уолт, ни Лем даже не попытались их протереть. Лишившись возможности видеть, что происходит снаружи, запертые во влажном, душном салоне, они, казалось, были отрезаны от реального мира, вне времени и пространства, в условиях, прекрасно подходящих для размышлений об удивительных и невероятных актах творения, ставших возможными благодаря генной инженерии.

– Итак, Пентагону понадобилась собака, которая выглядела бы как обыкновенная собака, но могла мыслить как человек. Но зачем?

– Ты только представь себе, какие широкие возможности это открывает для шпионажа, – ответил Лем. – В военное время собакам не составит труда пробраться вглубь территории противника, чтобы разведать, где находятся военные базы и какова численность войск. Таким образом, наделенные особым интеллектом собаки, с которыми мы сможем общаться, по возвращении расскажут нам, что видели и что слышали в стане врага.

– Расскажут нам? По-твоему, можно научить собак говорить совсем как собачьи версии говорящего мула Френсиса или мистера Эда? Черт, Лем, мне не до шуток!

Лем сочувствовал своему другу, явно не способному с ходу воспринять эти поразительные возможности. Современная наука развивалась столь стремительными темпами, с таким количеством ежегодных революционных открытий, что неспециалист не мог увидеть разницу между прикладными аспектами научных открытий и волшебством. Мало кто из непрофессионалов имел хотя бы малейшее представление, насколько разительно в ближайшие двадцать лет изменится мир, который будет отличаться от сегодняшнего, как 1980-е годы от 1780-х. Изменения происходят с непостижимой для непросвещенного человека скоростью, и когда вы невольно заглянете в будущее – что только что произошло с Уолтом, – это вас одновременно вдохновит и обескуражит, возбудит и приведет в ужас.

– На самом деле, если изменить генетический код собаки, то, быть может, ее удастся научить говорить, – продолжил Лем. – Вероятно, это будет нетрудно, хотя я не знаю. Однако, чтобы снабдить ее речевым аппаратом… необходимо произвести кардинальные изменения внешнего вида, что явно не устроит Пентагон. Поэтому такие собаки не будут говорить. Несомненно, общение будет осуществляться с помощью разработанной системы знаков.

– Похоже, ты не смеешься, – заметил Уолт. – Это, должно быть, какая-то гребаная шутка. Но почему ты тогда не смеешься?

– Подумай хорошенько, – стоял на своем Лем. – В мирное время… Представь, что президент Соединенных Штатов дарит от имени американского народа советскому премьеру годовалого золотистого ретривера. Представь, что собака живет у премьера дома или сидит в его кабинете, а значит, находится в курсе тайных разговоров партийной верхушки Советского Союза. Время от времени, каждые несколько недель или месяцев собака будет по ночам тайком ускользать из дому, чтобы встретиться с американским агентом в Москве и доложить о выполнении задания.

– Доложить о выполнении задания! Нет, ты совсем рехнулся! – рассмеялся Уолт, но как-то слишком нервно и неискренне, из чего Лем сделал вывод, что скептицизм шерифа, несмотря на его нежелание это признавать, постепенно тает.

– Говорю тебе, все это вполне возможно. И на самом деле такая собака была зачата путем оплодотворения in vitro генетически модифицированной яйцеклетки генетически модифицированной спермой и выношена суррогатной матерью. И после годового заточения в «Банодайне» в понедельник утром семнадцатого мая собака сбежала, совершив целый ряд хитроумных манипуляций и обманув систему безопасности заведения.

– Так, значит, собака сейчас на свободе?

– Да.

– Выходит, это она убивает…

– Нет, – ответил Лем. – Собака – безобидное, ласковое, чудесное животное. Я был в лаборатории Уэзерби, когда он занимался с ретривером. И пообщался с собакой, хотя и немного. Ей-богу, Уолт, если бы ты увидел, на что способна эта собака, увидел бы творение Уэзерби, это сразу вдохнуло бы в тебя надежду, что для человечества еще не все потеряно.

Уолт непонимающе уставился на друга.

Лем искал нужные выражения, чтобы передать, что значила для него эта собака. И когда ему удалось найти подходящие слова, грудь сдавило от нахлынувших чувств.

– Ну… я хочу сказать, что, если мы способны делать такие потрясающие вещи, если мы способны подарить миру чудо, выходит, мы еще на что-то годимся, и пусть пессимисты и мизантропы твердят обратное. И раз уж мы на такое способны, значит у нас есть могущество и, вероятно, Божественная мудрость. Мы не только создатели оружия, но и создатели жизни. Если бы мы смогли поднять представителей других видов на наш уровень, создав себе расу друзей, чтобы разделить с ними мир… наши верования и философские убеждения навсегда изменились бы. Самим фактом трансформации ретривера мы, таким образом, трансформировали себя. Поднимая собаку на новый уровень самосознания, мы неизбежно повышаем наше собственное самосознание.

– Господи, Лем, ты говоришь совсем как священник.

– Разве? Это потому, что у меня было больше времени для размышлений, чем у тебя. Со временем ты поймешь, о чем я толкую. Ты тоже это почувствуешь: невероятное ощущение того, что человечество уже на пути к Божественному началу. И мы имеем на это полное право.

Уолт Гейнс сидел, глядя на запотевшее ветровое стекло, словно пытаясь разглядеть некое откровение в потеках конденсата.

– Может, ты в чем-то и прав, – наконец произнес он. – Может, мы и впрямь стоим на пороге нового мира. Но сейчас нам приходится жить в нашем старом мире и приспосабливаться к тому, что есть. Итак, если моего помощника убила не собака, тогда кто?

– В ту ночь, когда ретривер вырвался из «Банодайна», оттуда сбежал кое-кто еще. – При мысли о необходимости признать, что у проекта «Франциск» была и темная сторона, Лем почувствовал, что его эйфория бесследно испарилась. – Они назвали его Аутсайдером.

Нора взяла журнал с рекламой автомобиля, где автомобиль в железной клетке сравнивался с тигром:

– Ну ладно, давай-ка посмотрим, какие еще моменты ты нам сможешь прояснить. А как насчет этого? Что тебя здесь заинтересовало? Машина?

Эйнштейн гавкнул один раз. Нет.

– Тогда тигр? – спросил Трэвис.

Гав.

– Клетка? – спросила Нора.

Эйнштейн завилял хвостом. Да.

– Ты выбрал эту картинку, потому что они держали тебя в клетке? – спросила Нора.

Трэвис, опустившись на четвереньки, нашел на полу фото одинокого узника в тюремной камере, после чего показал фото ретриверу:

– А это ты выбрал, потому что камера похожа на клетку?

Да.

– А еще потому, что заключенный на картинке напомнил тебе, каково было сидеть в клетке?

Да.

– Скрипка, – сказала Нора. – Кто-то в лаборатории играл тебе на скрипке?

Да.

– Интересно, а зачем им это было нужно? – удивился Трэвис.

На этот вопрос собака не могла ответить простыми «да» или «нет».

– Тебе нравилась скрипка? – спросила Нора.

– А ты в принципе любишь музыку?

– Тебе нравится джаз?

Пес ни залаял, ни завилял хвостом.

– Он не знает, что такое джаз, – заметил Трэвис. – Думаю, с джазовой музыкой его не знакомили.

– А рок-н-ролл тебе нравится? – спросила Нора.

Ретривер гавкнул один раз и завилял хвостом.

– Ну и что это должно значить? – удивилась Нора.

– Вероятно, и «да», и «нет», – сказал Трэвис. – Ему нравится рок-н-ролл, но не весь.

Эйнштейн завилял хвостом, подтверждая слова Трэвиса.

– Классический? – спросила Нора.

– Выходит, наша собака самый настоящий сноб, а? – улыбнулся Трэвис.

Нора восторженно рассмеялась, и Трэвис тоже, а Эйнштейн принялся счастливо их облизывать, тычась мокрым кожаным носом.

Трэвис оглянулся в поисках другой картинки и увидел фото человека на «беговой дорожке»:

– Полагаю, тебя не выпускали из лаборатории. И все же им нужно было, чтобы ты оставался в форме. Значит, они именно так тебя тренировали?

Осознание, что они совершили открытие, опьяняло. Даже если бы Трэвису пришлось общаться с инопланетянами, вероятно, он и тогда не был бы так потрясен и взволнован.

Я падаю в кроличью нору, думал Уолт Гейнс, слушая Лема Джонсона.

Этот новый высокотехнологичный мир космических полетов, компьютеров в каждом доме, спутниковых телефонов, промышленных роботов и теперь биологической инженерии, казалось, никак не связан с тем миром, где родился и рос Уолт. Ради всего святого, во время Второй мировой войны он был еще ребенком, а тогда даже еще не существовало реактивных самолетов. Уолт был родом из незатейливого мира похожих на корабли «крайслеров» с хвостовым оперением, дисковых, а не кнопочных телефонов, часов со стрелками, а не электронных. Когда родился Уолт, о телевидении никто и понятия не имел; в бытность Уолта никому даже в голову не приходило предсказывать ядерный Армагеддон. У Уолта возникло странное чувство, будто он переступил через невидимый барьер между своим миром и стремительно развивающейся другой реальностью. Это новое царство высоких технологий могло быть прекрасным или пугающим, а иногда – и тем и другим одновременно.

Совсем как сейчас.

Сама идея существования собаки с удивительным интеллектом пробуждала в Уолте ребенка, невольно вызывая улыбку.

Но из лаборатории сбежало еще одно существо – Аутсайдер, до дрожи пугавшее Уолта.

– У собаки не было никакой клички, – объяснял Лем Джонсон. – В чем нет ничего удивительного. Большинство ученых, работающих с лабораторными животными, никак их не называют. Если вы дадите кличку животному, то неизбежно начнете его персонализировать, а тогда ваше отношение к нему непременно изменится и вы уже не сможете сохранять в своих исследованиях должную объективность. Поэтому собаке присвоили номер, который должен был сохраняться до тех пор, пока эксперимент не увенчается успехом, и ради этого успеха доктор Уэзерби работал не покладая рук. Но даже тогда, когда стало ясно, что собаку не придется уничтожить из-за провала эксперимента, ей так и не дали клички. Все называли ее просто собакой, чего оказалось достаточно, чтобы отделить ретривера от других щенков, которых называли по номерам. Так или иначе, но одновременно с этим доктор Ярбек разрабатывала другое диаметрально противоположное направление в рамках проекта «Франциск», и она тоже наконец добилась успеха.

Целью доктора Ярбек было создать животное с кардинально возросшими интеллектуальными возможностями, способное сопровождать солдат на войне, подобно тому как полицейские собаки сопровождают копов при прочесывании опасных городских районов. Ярбек пыталась создать зверя, интеллектуально развитого и одновременно смертельно опасного, наводящего ужас на поле битвы, свирепого, осторожного, хитрого и достаточно умного, чтобы эффективно действовать в боевых условиях, причем не только в джунглях, но и в городах. Хотя, конечно, не такого умного, как человек, и не такого смышленого, как собака, над созданием которой работал доктор Уэзерби.

Конечно, это было бы чистой воды безумием создать машину для убийств, находящуюся на одном интеллектуальном уровне с человеком, призванным использовать и контролировать ее. Наверняка многие читали роман «Франкенштейн» или смотрели один из старых фильмов с Борисом Карлоффом в главной роли, и поэтому не было никого, кто недооценивал бы опасность, кроющуюся в разработках доктора Ярбек.

Предпочитая работать с обезьянами, с их природным интеллектом и почти человеческими конечностями, доктор Ярбек в конечном счете выбрала павианов в качестве основных особей для своих темных творений. Павианы – одни из самых интеллектуально развитых приматов – стали отличным исходным материалом. От природы они были свирепыми и опасными противниками со страшными когтями и клыками, яростно охранявшими свою территорию и нападавшими на всех, кого считали врагами.

Основной задачей Ярбек в свете изменения физической формы павианов было увеличение их размеров, с тем чтобы они могли представлять опасность для взрослого мужчины, – сказал Лем. – Доктор Ярбек решила, что ее творение должно быть ростом не менее пяти футов и весом сто или сто десять фунтов.

– Не слишком-то он большой, – удивился Уолт.

– Достаточно большой.

– Такого мужика я могу сделать одной левой, – заявил Уолт.

– Мужика – да. Но только не эту тварь. Она – сплошные мускулы, ни капли жира, и куда проворнее человека. Если уж пятидесятифунтовый питбуль способен порвать на куски взрослого мужчину, то нетрудно представить, какую угрозу может представлять эта машина для убийств весом сто десять фунтов.

Запотевшее ветровое стекло патрульного автомобиля казалось Уолту киноэкраном, на который были спроецированы образы жестоко убитых людей: Уэса Далберга, Тила Портера… Уолт закрыл глаза, но перед его мысленным взором по-прежнему стояли изуродованные трупы.

– О’кей, да, я тебя понял. Ста десяти фунтов будет вполне достаточно, если мы говорим о твари, созданной специально, чтобы сражаться и убивать.

– Итак, Ярбек вывела новую породу павианов значительно большего размера. После чего принялась видоизменять сперму и яйцеклетку гигантских приматов разными способами, иногда добавляя туда собственный генетический материал павианов, а иногда – гены других видов животных.

– Такое же, как скрещивание видов методом стежков и заплат, которое привело к появлению чудо-собаки, да? – спросил Уолт.

– Я бы это так не назвал. Хотя да, в принципе те же самые методы. Ярбек хотела, чтобы у ее творения были мощные челюсти, как у немецкой овчарки, а скорее, как у шакала, чтобы вмещать больше зубов. А еще Ярбек хотела, чтобы зубы были длиннее, острее, возможно, более загнутыми, для чего следовало увеличить голову павиана и полностью изменить строение лицевой части. Размер мозга и, соответственно, черепа также планировалось увеличить. В отличие от Дэвиса Уэзерби, не имевшего возможности изменить внешность собаки, у доктора Ярбек не было подобных ограничений. На самом деле Ярбек прикинула, что, если ее творение будет иметь отталкивающий вид и походить на чужого, оно станет еще более эффективным солдатом, поскольку сможет не только преследовать и убивать врага, но и запугивать его.

Несмотря на влажную духоту салона автомобиля, у Уолта Гейнса похолодело в животе, словно он наглотался льда.

– Господи боже мой, неужели доктор Ярбек и все остальные не понимали, насколько аморален подобный проект?! Неужели никто из них не читал «Остров доктора Моро»? Черт бы тебя побрал, Лем, твой моральный долг предать все это огласке, открыть людям глаза! Лично я это непременно сделаю.

– Ничего подобного, – ответил Лем. – Представления о том, что одни знания приносят добро, а другие – зло… ну, это чисто религиозная точка зрения. Да, поступки могут быть моральными или аморальными, однако на знания нельзя вешать подобные ярлыки. Для ученого, впрочем как и для любого образованного человека, все знания с моральной точки зрения нейтральны.

– Блин, использование знаний в случае доктора Ярбек с моральной точки зрения не было нейтральным!

Отдыхая по выходным друг у друга на патио, попивая «Корону» и решая мировые проблемы, они с удовольствием обсуждали подобные вещи. Доморощенные философы. Набравшиеся пивом, упивавшиеся собственной мудростью мудрецы. Но иногда моральные дилеммы, которые они обсуждали по выходным, возникали уже в процессе полицейской службы, однако на памяти Уолта не было ни одной дискуссии, которая оказала бы столь сильное влияние на их работу, как эта.

– Применение знаний – часть процесса их углубления, – сказал Лем. – Ученые должны использовать свои открытия, чтобы понимать, куда они могут привести. Моральную ответственность несут те, кто использует разработанные в лабораториях технологии в аморальных целях.

– Ты что, и вправду веришь в эту хрень?

Лем на секунду задумался:

– Да. Полагаю, что верю. Я полагаю, если мы возложим на ученых ответственность за негативные последствия их работы, во-первых, они вообще не захотят работать, а во-вторых, не будет никакого прогресса. Мы останемся жить в пещерах.

Уолт достал из кармана чистый носовой платок и промокнул лицо, взяв секунду на размышление. Его доконали отнюдь не жара и влажность в салоне автомобиля. Нет, его бросала в холодный пот мысль о том, что универсальный солдат доктора Ярбек сейчас бродит по холмам округа Ориндж.

Шерифу хотелось обратиться к народу и предупредить излишне доверчивый мир, что на свободу вырвалось нечто крайне опасное и доселе неизвестное людям. Но тогда он, Уолт, будет играть на стороне новых луддитов, которые используют универсального солдата доктора Ярбек для нагнетания общественной истерии с целью положить конец экспериментам с рекомбинантной ДНК. Ведь научные исследования для решения глобальной проблемы голода уже позволили вывести новые сорта кукурузы и пшеницы, способные произрастать в засушливых условиях на неплодородных почвах, а буквально несколько лет назад помогли создать искусственный вирус, производящий в качестве отходов дешевый инсулин. И если он, Уолт, откроет миру правду о монстре, сотворенном доктором Ярбек, то прямо сейчас, несомненно, спасет несколько жизней, но при этом, возможно, внесет свой вклад в отрицание мира чудес исследований рекомбинантной ДНК, что в долгосрочной перспективе обойдется в десятки тысяч жизней.

– Вот дерьмо! – выругался Уолт. – Тут нельзя мазать все только черной или белой краской. Да?

– Но зато все это делает нашу жизнь интересней, – заметил Лем.

– Да уж, все чудеснее и чудеснее, – кисло улыбнулся Уолт. – Похоже, самое разумное – сделать так, чтобы все было шито-крыто. И, кроме того, если мы предадим дело огласке, то на поиски этой твари тотчас же ринется тысяча безмозглых любителей приключений, которые или умножат число ее жертв, или перестреляют друг друга.

– Все верно.

– Но мои люди могут помочь сохранить это в тайне, если примут участие в поисках.

И тогда Лем рассказал Уолту о ста морпехах из службы морской разведки, которые, одетые в гражданское, продолжают прочесывать предгорья c помощью самой высокотехнологичной аппаратуры слежения и даже собак-ищеек.

– У меня задействовано больше людей, чем вы способны предоставить. Мы уже делаем все возможное и невозможное. Ну а теперь ты готов сделать единственно правильный шаг? Отойти в сторону.

– Только пока, – нахмурился Уолт. – И я хочу, чтобы ты держал меня в курсе.

– Идет, – кивнул Лем.

– У меня имеются еще вопросы. Для начала, почему они назвали его Аутсайдером?

– Ну, собака стала их первым прорывом, первым подопытным животным, продемонстрировавшим необычайный интеллект. А эта тварь стала следующей. Ученые достигли успеха лишь в двух случаях: с собакой и с тем, вторым. Поначалу они называли его Другой, однако имя Аутсайдер показалось им более уместным, поскольку, в отличие от собаки, он не был венцом Божьего творения, нет, он был посторонним – аутсайдером, которого не коснулась рука Господа. Мерзкая тварь, хотя никто об этом так прямо не говорил. Но существо понимало, что оно – аутсайдер, действительно понимало.

– А почему нельзя было просто назвать его павианом?

– Потому что… теперь он не похож на павиана. Он ни на что не похож. Разве что на твой самый страшный ночной кошмар.

Уолту не понравилось выражение темнокожего лица Лема, мрачное выражение его глаз. И он решил больше не допытываться о том, как именно выглядит Аутсайдер. Ведь именно это Уолту было совершенно необязательно знать.

Он решил спросить о другом:

– А как насчет убийств Хадстона, Уэзерби и Ярбек? Кто за этим стоит?

– Мы не знаем имени человека, нажавшего на спусковой крючок, но знаем, что его наняли Советы. Они также прикончили еще одного ученого из «Банодайна», который отдыхал в Акапулько.

Уолту показалось, будто он снова врезался в один из невидимых барьеров между ним и усложнившимся миром.

– Советы? Речь действительно идет о Советах? А они-то как замешаны в этом деле?

– Мы не подозревали, что они знают о проекте «Франциск», – ответил Лем. – Но они знали. Наверняка у них был крот в «Банодайне», который докладывал им о наших достижениях. Когда собака, а вслед за ней Аутсайдер сбежали, крот информировал об этом Советы, и Советы, очевидно, решили воспользоваться возникшим хаосом и нанести нам еще больший урон. Они ликвидировали всех руководителей проекта: Ярбек, Уэзерби и Хейнса, а также Хадстона, который некогда тоже руководил проектом, но больше не работал в «Банодайне». Мы полагаем, они сделали это по двум причинам: во-первых, остановить проект «Франциск», а во-вторых, затруднить поиски Аутсайдера.

– Но как это может затруднить поиски?

Лем сполз с сиденья, словно, говоря о возникшем кризисе, он еще сильнее ощутил давящую на плечи тяжелую ношу.

– Ликвидировав Хадстона, Хейнса и особенно Уэзерби с Ярбек, Советы лишили нас людей, имеющих наиболее четкое представление об образе мыслей Аутсайдера и собаки. Людей, способных определить, куда могли направиться сбежавшие животные и как их можно поймать.

– А вы точно установили причастность Советов?

– Не совсем, – вздохнул Лем. – Моей основной задачей было поймать собаку и Аутсайдера. Поэтому нам пришлось задействовать другую оперативную группу для установления связи советских агентов с убийствами, поджогом и кражей секретных материалов. К сожалению, Советы привлекли к работе наемного убийцу – фрилансера со стороны, поэтому мы понятия не имеем, где искать заказчиков. Вот тут мы пока топчемся на месте.

– А как насчет пожара в «Банодайне» примерно день спустя? – поинтересовался Уолт.

– Определенно поджог. Еще одна провокация Советов. Огонь уничтожил всю документацию в бумажном и электронном виде по проекту «Франциск». Конечно, оставались еще жесткие диски резервных компьютеров в другом месте… но каким-то образом информация на них оказалась стертой.

– И снова Советы?

– Мы считаем, что да. Руководители проекта «Франциск», а также их файлы оказались уничтожены. В итоге мы остались в неведении относительно того, как именно думают собака и Аутсайдер, куда они могут отправиться и как их можно заманить в ловушку, чтобы поймать.

Уолт покачал головой:

– Вот уж не думал, что окажусь на стороне Советов, но то, что они остановили проект, по-моему, не самая плохая идея.

– Они отнюдь не борцы за идею. Насколько мне известно, подобный проект уже разрабатывается в одной из их лабораторий на Украине. Хотя не сомневаюсь, наши агенты уже упорно работают над тем, чтобы уничтожить их разработчиков и документацию аналогично тому, как это сделали Советы. Но так или иначе, Советам на руку, если Аутсайдер будет разгуливать на свободе по каким-нибудь тихим пригородам, потроша домохозяек и откусывая маленьким детям головы, поскольку, если такое хоть пару раз случится… тогда нас обвинят во всех смертных грехах.

Откусывая маленьким детям головы? Боже правый!

Уолт невольно поежился:

– Неужели такое возможно?

– Мы надеемся, что нет. Аутсайдер чертовски агрессивен. Ведь как-никак он был задуман как машина для убийств, к тому же он пылает ненавистью к своим создателям. Сбой, который не учла Ярбек и который она собиралась устранить в следующих поколениях. Аутсайдер получает громадное удовольствие, убивая людей. Но он очень умен и хорошо понимает, что каждое новое убийство позволяет нам установить его местонахождение. Поэтому он не станет слишком часто давать волю своей ненависти. В основном он будет держаться подальше от людей, передвигаясь по ночам. Время от времени он может проникать из чистого любопытства в обжитые районы на восточной границе округа…

– Подобно тому, как он проник во владения Кишанов.

– Вот именно. Но могу голову дать на отсечение, он не собирался никого убивать. Нет, он сделал это исключительно из любопытства. Аутсайдер не хотел, чтобы его поймали до того, как он достигнет своей основной цели.

– Какой цели?

– Найти и убить собаку, – ответил Лем.

– Но зачем ему убивать собаку? – удивился Уолт.

– Мы точно не знаем. В «Банодайне» Аутсайдер затаил в душе жгучую ненависть к собаке, еще более сильную, чем к людям. Когда доктор Ярбек работала с Аутсайдером, создавая систему языка знаков для выражения сложных мыслей, Аутсайдер несколько раз выражал желание убить и изувечить собаку, но никогда не объяснял почему. Он был одержим собакой.

– Значит, по-твоему, он преследует ретривера?

– Да. Похоже, все свидетельствует о том, что в ту майскую ночь собака первая сбежала из лаборатории, в результате чего Аутсайдер буквально слетел с катушек. Аутсайдера держали в запертом помещении в лаборатории доктора Ярбек. Все, что там находилось – постель, обучающие устройства, игрушки, – все было порвано в клочья и разломано. А затем, очевидно поняв, что собака может навсегда остаться вне пределов его досягаемости, Аутсайдер постарался решить проблему и, Господь свидетель, нашел способ удрать.

– Но если собака успела здорово от него оторваться…

– Между собакой и Аутсайдером имеется незримая связь, природу которой никто так и не смог понять. Мысленная связь. Осведомленность на уровне инстинкта. Мы не знаем диапазона ее действия, но не можем исключить возможность, что связь эта достаточно сильная, чтобы один из них мог чувствовать другого на большом расстоянии. Очевидно, мы имеем дело с шестым чувством, неожиданно возникшим в результате использования методов, повышающих уровень интеллекта в экспериментах Уэзерби и Ярбек. Хотя все это лишь догадки. Мы не знаем наверняка. Твою мать, мы еще очень многого не знаем!

Оба на секунду притихли.

Спертый воздух внутри автомобиля неожиданно показался не таким уж неприятным. Учитывая все опасности современного мира, душный салон неожиданно стал безопасным и удобным местом, почти райским уголком.

Уолт вдруг понял, что больше не хочет задавать вопросы, так как боится услышать ответы. Но все же сказал:

– В «Банодайне» отличная система безопасности, туда и мышь не проскочит. Выбраться оттуда тоже невозможно. И тем не менее и собака, и Аутсайдер сумели убежать.

– Да.

– Такого от них явно никто не ожидал. А значит, они гораздо умнее, чем было задумано.

– Да.

– Что касается собаки… Даже если она оказалась умнее, чем предполагалось, и что с того? Собака вполне дружелюбна.

Лем, который сидел, уставившись в запотевшее ветровое стекло, все-таки рискнул встретиться с Уолтом взглядом.

– Верно. Но если Аутсайдер оказался умнее, чем мы предполагали… Если его интеллект почти сравним с интеллектом человека, то поймать его будет гораздо труднее.

– Почти сравним… или такой же, как у человека?

– Нет, это невозможно.

– А что, если его интеллект выше, чем у человека? – предположил Уолт.

– Нет. Такого не может быть.

– Не может быть?

– Да.

– Ты уверен?

Лем вздохнул, устало потер глаза и промолчал. У него больше не было сил лгать лучшему другу.

Нора с Трэвисом одну за другой перебирали фотографии, постепенно все больше узнавая об Эйнштейне. Гавкая или яростно виляя хвостом, ретривер отвечал на вопросы. Эйнштейн подтвердил, что рекламу компьютеров он выбрал потому, что те напомнили ему о компьютерах, стоявших в лаборатории, где его держали. Фото четверых молодых людей, игравших в полосатый надувной мяч, привлекло внимание пса потому, что один из работавших в лаборатории ученых, очевидно, использовал мячи различных размеров для теста на интеллектуальное развитие, который особенно нравился Эйнштейну. Однако Норе с Трэвисом так и не удалось установить причину интереса к попугаю, бабочкам, Микки-Маусу и многим другим вещам, правда, исключительно из-за невозможности выйти за рамки вопросов, требующих ответа «да» или «нет».

И даже после того, как сто вопросов не помогли раскрыть смысл одной из фотографий, это ни в коей мере не умерило восторга всех троих, поскольку даже частичный успех на пути новых открытий делал затею сто́ящей. У Эйнштейна резко испортилось настроение только один раз: когда его спросили насчет журнальной картинки с демоном из выходящего на экраны фильма ужасов. Эйнштейн пришел в страшное возбуждение. Он поджал хвост, оскалил зубы и злобно зарычал. Ретривер несколько раз отбегал от фотографии, прятался за диван или исчезал в соседней комнате, где оставался одну-две минуты, после чего неохотно возвращался в гостиную, где его ждали дополнительные вопросы о демоне, от которых его неудержимо трясло.

Наконец, после десятиминутных усилий понять причину смертельного страха собаки, Трэвис, показав на киношного монстра с мощной челюстью, страшными клыками и горящими глазами, сказал:

– Эйнштейн, быть может, ты чего-то не понимаешь. Здесь изображено не реальное живое существо, а воображаемый демон из кинофильма. Тебе понятно, что значит «воображаемый»?

Эйнштейн вильнул хвостом. Да.

– Перед тобой воображаемый монстр.

Эйнштейн гавкнул. Нет.

– Воображаемый, фальшивый, ненастоящий, просто человек в маске из латекса, – объяснила Нора.

– Да, – упорствовал Трэвис.

Эйнштейн снова попытался спрятаться за диван, но Трэвис схватил его за ошейник:

– Ты хочешь сказать, что видел подобное существо?

Ретривер оторвал взгляд от картинки, посмотрел Трэвису прямо в глаза, затрясся и завыл.

Неприкрытый страх в жалобном вое Эйнштейна и неподдающаяся описанию тревога в больших карих глазах поразили Трэвиса до глубины души. Положив свободную руку на спину ретривера, Трэвис почувствовал, что собаку бьет неукротимая дрожь, и невольно задрожал сам, пораженный тем же леденящим душу страхом. В голове промелькнула безумная мысль: «Ей-богу, Эйнштейн действительно видел нечто подобное».

Нора, встревоженная резкой сменой настроения Трэвиса, спросила:

– Что случилось?

Трэвис, не отвечая, повторил вопрос:

– Ты хочешь сказать, будто видел подобное существо?

– Кого-то, кто выглядит точь-в-точь как этот демон?

Эйнштейн гавкнул и завилял хвостом. И да, и нет.

– Кого-то, кто, по крайней мере, немного на него похож?

Да.

Отпустив ошейник, Трэвис успокаивающе погладил пса по спине, но тот продолжал дрожать.

– Так ты поэтому иногда по ночам сторожишь у окна?

Нора, явно озадаченная и встревоженная поведением Эйнштейна, тоже решила его приласкать.

– Мне казалось, ты боишься, что тебя найдут люди из лаборатории.

Эйнштейн отрывисто гавкнул.

– Значит, ты не боишься, что тебя найдут люди из лаборатории?

– Ты больше боишься, что тебя найдет то… другое существо, – сказал Трэвис.

– Это оно в тот день преследовало нас в лесу? И это в него я тогда стрелял? – спросил Трэвис.

Трэвис посмотрел на Нору. Нора нахмурилась:

– Но это ведь всего лишь киношный монстр. Никто из реального мира даже близко на него не похож.

Прошлепав по комнате, Эйнштейн обнюхал разложенные фотографии и остановился перед рекламой «Блю кросс», на которой были запечатлены врач, молодая мать и младенец в больничной палате. Затем принес Норе с Трэвисом журнал и уронил его на пол. Ткнувшись носом в доктора на фото, Эйнштейн бросил взгляд на Нору, на Трэвиса, снова ткнулся носом в доктора и поднял светящиеся надеждой глаза.

– Прежде, – начала Нора, – ты говорил, что доктор напоминает тебе ученого из лаборатории.

Да.

– Может, ты хочешь сказать, – вступил в разговор Трэвис, – что работавший над тобой ученый должен был знать существо, которое гналось за тобой в лесу?

Эйнштейн снова подбежал к фотографиям и, на сей раз вернувшись с рекламой автомобиля в клетке, ткнулся носом в клетку, а потом, очень нерешительно, – в изображение демона.

– Так ты хочешь сказать, что существо из леса сидело в клетке? – спросила Нора.

– В той же самой лаборатории, где держали в клетке тебя?

– Еще одно лабораторное животное? – догадалась Нора.

Трэвис уставился на изображение демона, на выступающий лоб и глубоко посаженные желтые глаза, похожий на рыло деформированный нос и утыканный острыми зубами рот и наконец спросил:

– Это был эксперимент… который пошел не так?

Пришедший в крайнее возбуждение ретривер подбежал к окну, положил лапы на подоконник и уставился в ночь, накрывшую Санта-Барбару.

Нора с Трэвисом, довольные достигнутым прогрессом, сидели на полу среди открытых журналов и озадаченно смотрели друг на друга. Они начинали чувствовать усталость, которой из-за возбуждения прежде не замечали.

– Как, по-твоему, Эйнштейн способен подобно маленьким детям выдумывать небылицы? – тихо спросила Нора.

– Не знаю. Интересно, умеют ли собаки лгать, или это чисто человеческая черта? – Трэвис рассмеялся над абсурдностью собственного вопроса. – Могут ли собаки лгать? Может ли сохатый стать президентом? Могут ли коровы петь?

Нора очаровательно рассмеялась:

– Могут ли утки отбивать чечетку?

Трэвис пытался эмоционально и интеллектуально переварить сам факт существования такой умной собаки, как Эйнштейн, и от этого, казалось, даже немного поглупел.

– Я однажды видел, как селезень отбивает чечетку, – заявил он.

– Да неужели?

– Ага. В Лас-Вегасе.

– А в каком отеле он выступал? – рассмеялась Нора.

– В «Сизарс-пэлас». Он еще и пел.

– Селезень?

– Ага. Спроси, как его зовут.

– И как его зовут?

– Сэмми Дэвис Дак Младший, – ответил Трэвис, и они буквально покатились от хохота. – Он был такой звездой, что даже не пришлось указывать его полное имя над входом в зал, чтобы публика знала, кто выступает.

– Они написали просто «Сэмми»?

– Нет. Только «Младший».

Эйнштейн отошел от окна и уставился на них, пытаясь понять причину столь странного поведения.

Озадаченное выражение морды ретривера показалось Норе с Трэвисом страшно комичным. Привалившись друг к другу, они принялись хохотать как полоумные.

Насмешливо фыркнув, Эйнштейн вернулся к окну.

Отсмеявшись и придя в себя, Трэвис, к своему удивлению, обнаружил, что обнимает Нору, а ее голова лежит у него на плече. Таких тесных физических контактов они еще ни разу себе не позволяли. От волос Норы веяло чистотой и свежестью. Трэвис чувствовал исходящее от нее тепло. Его охватило безумное желание. Он решил, что, как только Нора уберет голову с его плеча, он непременно ее поцелует. Уже через секунду Нора подняла на него глаза, и Трэвис сделал то, что собирался сделать, – поцеловал Нору, и она ответила на его поцелуй. Секунду-другую Нора, похоже, не до конца понимала, что происходит и что все это значит: поцелуй поначалу был ничего не значащим, нежным и вполне невинным – не страстным, а скорее дружеским. Но затем ее губы стали мягче, дыхание – прерывистым. Нора сжала руку Трэвиса и с глухим стоном притянула его к себе. Звук собственного голоса привел ее в чувство. Девушка напряглась, осознав наконец, что находится в объятиях мужчины. Ее прекрасные глаза распахнулись от удивления и страха. Трэвис тотчас же отпрянул, инстинктивно догадавшись, что еще не время и сейчас не самый подходящий момент. Когда они займутся любовью, все должно быть сделано правильно, без сомнений и колебаний, ведь они навсегда запомнят свой первый раз, и воспоминания эти, яркие и радостные, по прошествии многих лет будут согревать душу. И хотя время для общих планов на будущее и торжественных клятв еще не пришло, Трэвис ни секунды не сомневался, что они с Норой Девон пойдут по жизни рука об руку. Более того, Трэвис интуитивно понял это уже несколько дней назад.

После минутной неловкости, когда оба мучительно решали для себя, стоит ли обсуждать внезапный переход их отношений на новый этап, Нора нарушила молчание:

– Он все еще стоит у окна.

Эйнштейн, прижавшись кожаным носом к стеклу, упорно смотрел в ночь.

– Неужели он сказал правду? – задумчиво произнесла Нора. – Неужели из лаборатории убежало еще одно существо, причем настолько причудливое?

– Если им удалось вывести такую умную собаку, то, полагаю, они вполне могли создать еще более необычное существо. В тот день в каньоне действительно кто-то был.

– Но Эйнштейну абсолютно ничего не грозит. Ведь ты увез его далеко на север.

– Ничего не грозит, – согласился Трэвис. – Эйнштейн навряд ли понимает, как далеко мы уехали от того места, где я его нашел. Кто бы там ни был в тот день в каньоне, теперь он не сможет выследить собаку. Хотя могу поклясться, люди из лаборатории землю носом роют, чтобы найти Эйнштейна. Что меня больше всего и волнует. Впрочем, и Эйнштейна тоже. Не зря же он на людях строит из себя глупую собачонку, демонстрируя свой интеллект только мне, ну а теперь и тебе. Он не хочет туда возвращаться.

– А если они его найдут… – неуверенно начала Нора.

– Не найдут.

– Но если все-таки найдут, что тогда?

– Я ни за что его не отдам. Ни за что, – твердо заявил Трэвис.

К одиннадцати часам вечера люди из службы коронера уже увезли из Бордо-Ридж обезглавленное тело помощника шерифа Портера и изувеченный труп прораба строительной фирмы. Для репортеров, толпившихся у полицейского оцепления, была разработана специальная легенда, и они, похоже, купились: они задали все имеющиеся вопросы, отщелкали несколько сотен снимков и отсняли несколько тысяч футов видеопленки, которые урежут до ста секунд, чтобы показать в завтрашних выпусках теленовостей. В наш век массовых убийств и терроризма две жертвы заслуживали не более двух минут эфирного времени: десять секунд на вступление, сто секунд на отснятый материал и секунд десять на показ скорбных лиц красиво причесанных ведущих, с тем чтобы сразу перейти к освещению конкурса бикини и слета владельцев автомобилей «эдсел» или к интервью с человеком, утверждавшим, будто он видел космический корабль инопланетян в форме золотого бисквита «твинки». Итак, репортеры отчалили, так же как и эксперты-криминалисты, помощники шерифа в форме и агенты АНБ, за исключением Клиффа Сомса.

Облака скрыли щербатую луну. Прожекторы уже успели убрать, и единственным источником света остались передние фары полицейского автомобиля Уолта. Уолт сел за руль, развернулся и направил свет фар на припаркованный в конце разрытой улицы служебный седан АНБ, чтобы Лему с Клиффом не пришлось возиться в темноте. Окутанные мраком каркасы недостроенных домов, оказавшихся за пределами лучей света, напоминали окаменевшие скелеты доисторических рептилий.

Пока они шли к машине, Лем чувствовал себя вполне прилично, насколько это было возможно с учетом сложившихся обстоятельств. Уолт обещал не вмешиваться в расследование федеральных властей. Конечно, Лем грубо нарушил множество правил, в том числе подписку о неразглашении, раскрыв подробности проекта «Франциск», но Уолт наверняка будет держать язык за зубами. Крышка ящика Пандоры по-прежнему оставалась закрытой, быть может, чуть сдвинулась, но пока на месте.

Клифф Сомс первым добрался до автомобиля. Он сел на место для пассажира, но тотчас же с криком: «Господи Иисусе! Господи боже мой!» начал выбираться оттуда. Открыв дверь со стороны водителя, Лем заглянул в салон выяснить, в чем дело. Голова.

Голова Тила Портера. В этом не было ни малейшего сомнения.

Голова лежала на переднем сиденье, лицом к месту водителя, так, чтобы Лем сразу ее увидел, открыв дверь автомобиля. Рот разинут в немом крике. Глаза вырваны.

Лем, отшатнувшись, потянулся за револьвером.

Уолт Гейнс выскочил из полицейского автомобиля с револьвером в руке и бросился к Лему:

– Что случилось?

Лем молча показал пальцем.

Приблизившись к седану АНБ, Уолт заглянул внутрь через открытую дверь и, увидев голову, пронзительно вскрикнул, точно от мучительной боли.

Клифф, подняв револьвер дулом вверх, обошел седан с другой стороны:

– Все время, пока мы находились в доме, проклятая тварь была здесь.

– Возможно, она до сих пор здесь. – Лем напряженно всмотрелся в непроглядный мрак, пронзаемый лишь светом фар полицейского автомобиля.

Уолт бросил взгляд на погрузившийся во тьму строящийся коттеджный поселок:

– Нужно вызвать моих людей и прочесать местность.

– Бесполезно, – отозвался Лем. – Если эта тварь увидит, что полицейские возвращаются, она тотчас же сдриснет. Если уже не дала деру.

Они стояли на окраине Бордо-Ридж. За поселком простирались мили открытого пространства, холмов и гор, откуда спустился Аутсайдер и где снова исчез. В призрачном свете ущербной луны смутно виднелись, а скорее, угадывались холмы, хребты и каньоны.

Из какого-то дома в нижней части темной улицы донесся грохот, словно кто-то специально обрушил штабель досок или кровельной дранки.

– Он здесь, – сказал Уолт.

– Возможно, – отозвался Лем. – Но мы не станем искать его в темноте. По крайней мере втроем. Ведь именно этого он и добивается.

Они прислушались.

Тишина.

– Перед вашим приездом мы обшарили весь поселок, – сообщил Уолт.

– Эта сволочь, похоже, все время была на шаг впереди тебя и развлекалась, стараясь обойти твоих людей. А потом увидела нашу машину и узнала Лема, – догадался Клифф.

– Я пару раз приезжал в «Банодайн», – согласился Лем. – И Аутсайдер меня запомнил. На самом деле, скорее всего, он поджидал здесь именно меня. Возможно, он понимает мою роль в этом деле и знает, что я руковожу поисками его и собаки. Таким образом, голову помощника шерифа он оставил лично для меня.

– Чтобы поиздеваться над тобой?

– Да, чтобы поиздеваться надо мной.

И оба замолчали, встревоженно вглядываясь в темноту, окутавшую недостроенные дома.

Жаркий июньский воздух был неподвижен.

Мертвую тишину нарушало лишь урчание двигателя патрульного автомобиля.

– Он наблюдает за нами, – заметил Уолт.

И снова грохот упавших строительных материалов. На сей раз чуть ближе.

Застыв на месте, мужчины принялись озираться по сторонам, готовые отразить нападение.

Лем открыл было рот, собираясь что-то сказать, и в этот момент Аутсайдер издал пронзительный вопль. От этого крика кровь стыла в жилах. На этот раз они смогли установить, откуда он раздался: с открытой местности за пределами Бордо-Ридж.

– Теперь он уходит, – сообщил Лем. – Раз уж ему не удалось втянуть нас троих в погоню, он предпочел скрыться, пока мы не вызвали подмогу.

Аутсайдер снова завопил, теперь уже издалека. Жуткий крик царапнул по душе Лема, словно острыми ногтями.

– Прямо с утра, – сказал он, – мы выдвинем несколько групп военно-морской разведки в предгорья к востоку отсюда. Мы прижмем к ногтю мерзкую тварь. Богом клянусь, прижмем!

Уолт повернулся к седану Лема, явно пытаясь решить щекотливый вопрос, что делать с отрезанной головой Тила Портера.

– Но почему глаза? Почему он всегда вырывает глаза?

– Отчасти потому, что чертова тварь крайне агрессивна и кровожадна, – ответил Лем. – Ведь это заложено у нее в генах. И отчасти потому, что Аутсайдеру действительно нравится наводить ужас. Мне так кажется. Ну а еще…

– Что?

– Мне хотелось бы забыть, но я помню, отлично помню…

Во время одного из посещений «Банодайна» Лем стал свидетелем тревожащего разговора между доктором Ярбек и Аутсайдером. Ярбек и ее ассистент обучили Аутсайдера языку знаков, аналогичному тому, что был разработан учеными, проводившими в середине 1970-х годов первые эксперименты по коммуникации с высшими приматами, такими как гориллы. Самая успешная подопытная горилла по кличке Коко, которая в прошедшем десятилетии стала героиней бесконечных новостных сюжетов, сумела достичь словарного запаса примерно из четырехсот слов. Когда Лем в последний раз видел Аутсайдера, его словарный запас был значительно больше, чем у Коко, хотя и таким же примитивным. В лаборатории доктора Ярбек Лем наблюдал за тем, как рукотворный монстр в огромной клетке обменивался с Ярбек серией сложных жестов, а ассистент шепотом переводил их диалог. Аутсайдер демонстрировал свирепую враждебность ко всем и вся. Время от времени он прерывал разговор с Ярбек и носился по клетке в приступе неконтролируемого гнева, кидаясь на железные прутья, которые немилосердно скрипели. Лему эта сцена показалась жуткой и отвратительной. Ему вдруг стало немного жаль рукотворного монстра: зверю суждено вечно сидеть в клетке, вечно оставаться ярмарочным уродцем, одиноким, как никакое другое существо в этом мире, даже более одиноким, чем собака Уэзерби. Зрелище произвело на Лема настолько глубокое впечатление, что он запомнил каждый обмен жестами между Аутсайдером и доктором Ярбек, и вот теперь в памяти всплыл соответствующий отрывок их жуткого диалога.

В какой-то момент Аутсайдер знаками показал:

– Я вырву твои глаза.

– Ты хочешь вырвать мои глаза? – знаками переспросила доктор Ярбек.

– Я хочу вырвать глаза у всех, всех, всех.

– Почему?

– Чтобы меня не могли видеть.

– Но почему ты хочешь, чтобы тебя не видели?

– Уродливый.

– Ты считаешь себя уродливым?

– Жутко уродливым.

– Откуда ты узнал, что ты уродливый?

– От людей.

– От каких людей?

– От тех, кто видит меня впервые.

– Вроде этого человека, который с нами сегодня? – Ярбек показала на Лема.

– Да. Все считают меня уродливым. Ненавидят меня.

– Никто тебя не ненавидит.

– Все.

– Никто не говорил тебе, что ты уродливый. Откуда ты знаешь, о чем они думают?

– Знаю.

– Откуда?

– Знаю, знаю, знаю! – Аутсайдер с дикими воплями заметался по клетке, бросаясь на прутья, а потом повернулся к доктору Ярбек. – Вырви мои глаза!

– Чтобы ты не мог на себя смотреть?

– Чтобы я не мог смотреть на людей, которые на меня смотрят, – знаками показал Аутсайдер, и Лем вдруг почувствовал безумную жалость, которая, однако, нисколько не умаляла объявшего его ужаса.

И вот сейчас, жаркой июньской ночью, Лем рассказал Уолту об этом кошмарном разговоре в лаборатории доктора Ярбек, и Уолт содрогнулся.

– Господи Иисусе! – воскликнул Клифф Сомс. – Он ненавидит себя, свою инакость, но еще больше он ненавидит своего создателя.

– Нет, ребята, вы меня просто удивляете, – произнес Уолт. – Как вы могли не понять, почему Аутсайдер так страстно ненавидит собаку?! Бедный урод и собака – в сущности, единственные дети проекта «Франциск». Но собака – любимый ребенок, балованный ребенок. Аутсайдер всегда это знал. Собака – гордость родителей, а Аутсайдер – выродок, которого предпочитали держать взаперти в темном подвале. Вот потому-то Аутсайдер и ненавидит собаку, подогревая свою ненависть на медленном огне.

– Ты безусловно прав, – ответил Лем. – Безусловно.

– Это объясняет два разбитых зеркала в ванных комнатах второго этажа в доме, где был убит Тил Портер, – заметил Уолт. – Несчастный ублюдок был не в силах видеть собственное отражение.

Вдалеке кто-то пронзительно завопил, кто-то такой, кто явно не был Божьим созданием.