В четверг днем, тринадцатого января, Лем Джонсон оставил Клиффа Сомса, а с ним еще троих своих людей в начале грунтовой дороги, а именно там, где она упиралась в Тихоокеанское прибрежное шоссе. В их задачу входило никого мимо себя не пропускать и оставаться на месте, пока Лем их не позовет.

Клифф Сомс счел подобное ведение дел несколько странным, но не решился возражать вслух.

Лем объяснил, что, поскольку Трэвис Корнелл служил в группе «Дельта» и получил хорошую боевую подготовку, с ним следует соблюдать осторожность:

– Если мы всей гурьбой ворвемся к нему, он сразу поймет, кто мы такие, и может оказать вооруженное сопротивление. Ну а если я пойду туда один, то смогу попытаться с ним поговорить, и тогда, возможно, мне удастся убедить его сдаться.

Это было явным нарушением общепринятой процедуры, и неуклюжее объяснение Лема не стерло озабоченности с лица Клиффа.

Но Лему было плевать на хмурый вид помощника. В результате он поехал туда один на служебном седане, который и припарковал перед домом из беленого дерева.

В ветвях деревьев щебетали птицы. Зима на время ослабила хватку, и на побережье Северной Калифорнии снова вернулось тепло.

Лем поднялся на переднее крыльцо и постучал в дверь.

На стук отозвался Трэвис Корнелл. Он внимательно посмотрел на Лема сквозь сетчатую дверь, после чего сказал:

– Мистер Джонсон, насколько я понимаю?

– Откуда вы… Ох да, ну конечно. Гаррисон Дилворт наверняка рассказал вам обо мне в тот вечер, когда ему удалось вам позвонить.

К удивлению Лема, Корнелл спокойно открыл сетчатую дверь:

– В любом случае можете войти.

На Корнелле была майка без рукава, очевидно, из-за перебинтованного правого плеча. Корнелл провел гостя через комнату на кухню, где за столом сидела хозяйка дома и чистила яблоки для пирога.

– Мистер Джонсон, – сказала она.

– Похоже, моя слава идет впереди меня, – широко улыбнулся Лем.

Корнелл сел за стол и взял чашку кофе. Но Лему кофе не предложил.

Неловко потоптавшись секунду-другую, Лем решил присоединиться к хозяевам:

– Ну, вы ведь сами понимаете, это было неизбежно. Рано или поздно мы вас все равно бы нашли.

Женщина продолжала молча чистить яблоки. Ее муж сидел, уставившись в свою чашку.

«Что с ними такое?» – удивился Лем.

Все это даже отдаленно не походило на сценарий, который он мысленно нарисовал. Он был готов увидеть испуг, злобу, отчаяние и многое другое, но только не эту странную апатию. Похоже, им было глубоко наплевать, что Лем наконец их выследил.

– Неужели вам не интересно узнать, как мы вас нашли?

Женщина покачала головой, а Корнелл произнес:

– Если вы действительно хотите нам это рассказать, флаг вам в руки.

Лем озадаченно нахмурился:

– Итак, все оказалось довольно просто. Мы знали, что мистер Дилворт, очевидно, позвонил вам из какого-то дома или заведения, расположенного в двух кварталах от парка к северу от гавани. Итак, мы ввели в наши компьютеры базу данных телефонной компании – естественно, с ее разрешения – и проанализировали все сделанные в ту самую ночь междугородние звонки за счет абонента в радиусе трех кварталов от парка. Но выйти на вас так и не удалось. И тут мы поняли, что в подобных случаях счет выставляется не тому абоненту, с телефона которого был сделан звонок, а тому, кто принял вызов, то есть вам. Данный номер остается в специальных файлах телефонной компании, чтобы они могли установить абонента, если тот вдруг отказывается платить. Мы прошерстили этот специальный файл, совсем небольшой, и тотчас же выявили звонок, сделанный из дома на побережье, к северу от парка, на ваш номер. Пообщавшись с хозяевами дома, семьей Эссенби, мы вышли на их сына подросткового возраста по имени Томми и, хотя на это тоже ушло какое-то время, удостоверились, что именно Дилворт в тот вечер воспользовался их телефоном. Решение первой части задачи сожрало у нас чертову уйму времени, много недель… но зато потом остальное уже было детскими игрушками.

– И мне что, теперь выдать вам медаль за отвагу или как? – поинтересовался Корнелл.

Тем временем женщина взяла другое яблоко и, разрезав его на четвертинки, начала чистить.

Нет, Корнеллы явно не хотели облегчить Лему задачу. Хотя откуда им знать, что у него были самые благие намерения? Кто ж их осудит за холодный прием, если они пока не знают, что он приехал как друг?

И тогда Лем сказал:

– Послушайте, я оставил своих людей в конце грунтовой дороги. Сказал им, что вы можете запаниковать, выкинуть какой-нибудь глупый номер, если мы ввалимся к вам всей толпой. Но на самом деле я приехал один, чтобы сделать вам предложение. – (Наконец в их глазах появился хоть какой-то интерес.) – К весне я собираюсь уйти с этой чертовой работы. Впрочем, мои мотивы вас не касаются. Скажем так, я стал совсем другим человеком. Научился спокойно воспринимать неудачи и теперь из-за них уже не дергаюсь. – Лем со вздохом пожал плечами. – В любом случае собака не должна жить в клетке. Мне наплевать, что они там, наверху, скажут и чего хотят. Я знаю, что правильно, а что нет. Знаю, что такое сидеть в клетке. Ведь я просидел в ней всю свою жизнь, вплоть до недавнего времени. Собака не должна туда возвращаться. Мистер Корнелл, я хочу предложить вам увезти ее отсюда. Увезти куда-нибудь в лес, в безопасное место, а затем вернуться сюда, чтобы попытаться расхлебать эту кашу. Скажете, что собака убежала пару месяцев назад и вы думаете, что ее или уже нет в живых, или она в руках хороших людей. Конечно, остается еще проблема Аутсайдера, о котором вы наверняка знаете, но мы с вами можем найти способ с ним разобраться, когда он объявится. Я оставлю своих людей наблюдать за вами, но через пару недель сниму наблюдение, скажу, это дохлый номер…

Корнелл встал и шагнул к Лему. Здоровой рукой схватил его за рубашку и поднял на ноги:

– Сукин сын, ты опоздал на шестнадцать дней!

– Что вы хотите сказать?

– Собака мертва. Ее убил Аутсайдер, а я убил Аутсайдера.

Женщина положила нож и неочищенный кусок яблока. Закрыла лицо руками, подалась вперед и, опустив плечи, горестно всхлипнула.

– Господи боже мой! – ахнул Лем, а когда Корнелл его отпустил, растерянно поправил галстук, разгладил рубашку, посмотрел на брюки и, отряхнув их, повторил: – Господи боже мой!

Корнелл согласился отвести их на то место в лесу, где похоронил Аутсайдера.

Люди Лема откопали труп. Монстр был завернут в пластиковую пленку, но им даже не пришлось его разворачивать, чтобы узнать творение доктора Ярбек.

Несмотря на относительно холодную погоду, труп уже начал разлагаться и смердеть.

Корнелл не сказал, где похоронил пса.

– Ему не довелось пожить спокойной жизнью, – мрачно произнес Корнелл. – И ей-богу, он заслужил право упокоиться с миром. Его не положат на стол для вскрытия и не разрежут. Никогда!

– Поскольку на кону проблемы национальной безопасности, вас могут заставить…

– Пусть попробуют! – отрезал Корнелл. – Если они поволокут меня в суд и заставят сказать, где я похоронил Эйнштейна, я солью всю эту историю прессе. Но если они оставят Эйнштейна в покое, если они оставят в покое меня и моих родных, я буду держать рот на замке. Я не собираюсь возвращаться в Санта-Барбару и снова становиться Трэвисом Корнеллом. Я теперь Хайатт, им и останусь. С прежней жизнью покончено. И нет смысла к ней возвращаться. И если в правительстве сидят не полные идиоты, они позволят мне быть Хайаттом и не будут стоять у меня на пути.

Лем долго смотрел на Корнелла и наконец произнес:

– Да, если они не полные идиоты, то, полагаю, так и сделают.

В тот же день, только чуть позже, когда Джим Кин готовил обед, зазвонил телефон. Звонил Гаррисон Дилворт, с которым доктор Кин никогда не встречался, но познакомился заочно, поскольку осуществлял связь между адвокатом и Трэвисом с Норой. Гаррисон звонил с платного телефона в Санта-Барбаре.

– Ну как, они уже объявились? – спросил адвокат.

– Сегодня днем, – ответил Джим. – Этот Томми Эссенби, должно быть, очень хороший мальчик.

– Что ж, и впрямь неплохой. Однако он пришел навестить меня, чтобы предупредить, отнюдь не по доброте душевной. Он бунтует против любой власти. Когда они надавили на него, заставив признаться, что в тот вечер я звонил из его дома, парнишка на них здорово разозлился. И, проявив то же упрямство, с которым козлы бодают деревянные загородки, отправился прямо ко мне.

– Они забрали тело Аутсайдера.

– А как насчет собаки?

– Трэвис отказался показать им могилу собаки. Сказал, что выльет кучу дерьма им на голову, если они продолжат на него давить. Они поверили.

– А как себя чувствует Нора? – спросил Дилворт.

– Она не потеряет ребенка.

– Слава богу! Должно быть, это их утешит.

Восемь месяцев спустя, в длинный уик-энд в честь Дня труда в сентябре Джонсоны и Гейнсы собрались на барбекю в доме шерифа. Бо́льшую часть дня они играли в бридж. Лем с Карен выиграли больше, чем проиграли, что было для них нехарактерно, хотя все объяснялось тем, что Лем оставил свой фирменный стиль и уже не садился играть с фанатичным желанием во что бы то ни стало выиграть.

Из АНБ он ушел в июне. И теперь жил на доходы от денег, много лет назад полученных в наследство от отца. К следующей весне Лем планировал сменить направление работы, открыв какое-нибудь свое дело, небольшой бизнес, где он будет сам себе хозяином и сможет устанавливать себе время работы.

Ближе к вечеру, пока жены готовили на кухне салаты, Лем с Уолтом на патио жарили стейки на барбекю.

– Итак, тебя по-прежнему называют в агентстве человеком, который облажался с урегулированием кризиса в «Банодайне»?

– Так меня будут называть до скончания века.

– Но пенсию все же удалось сохранить, – заметил Уолт.

– Я ведь отдал им двадцать три года жизни.

– Хотя это вроде как неправильно, что человек может провалить самое громкое дело века, а затем в сорок шесть лет спокойно уйти на покой, получив полную пенсию.

– Три четверти полной пенсии.

Уолт вдохнул ароматный дымок, поднимающийся от жарящихся на углях стейков:

– И все же. Куда катится наша страна? В менее либеральные времена засранцев вроде тебя пороли и как минимум сажали в колодки. – Уолт снова втянул в себя запах мяса. – Расскажи-ка мне еще раз о том эпизоде у них на кухне.

Лем повторял свой рассказ раз сто, не меньше, но Уолт мог слушать до бесконечности.

– Ну, дом такой чистый, буквально вылизанный. Все надраено до блеска. И оба они, Корнелл с женой, такие аккуратные. Хорошо ухоженные. Итак, они мне и говорят, что собака умерла две недели назад. Умерла и лежит в могиле. Корнелл набрасывается на меня с кулаками, стаскивает за рубашку со стула и смотрит так злобно, будто еще немного – и свернет мне шею. А когда он меня отпускает, я поправляю галстук, разглаживаю рубашку… смотрю на свои брюки, чисто по привычке, и замечаю эти золотистые волоски. Собачья шерсть. Шерсть ретривера, чтоб мне провалиться! И разве может быть, чтобы такие аккуратные люди, пытающиеся заполнить пустоту и отвлечься, забыть о трагедии, не нашли времени прибраться в доме больше чем за две недели?

– Так у тебя все штаны были в шерсти? – спросил Уолт.

– Волосков сто, не меньше.

– Как будто собака сидела там за несколько минут до твоего прихода, да?

– Как будто приди я на две минуты раньше, то сел бы прямо на собаку.

Уолт перевернул стейки на барбекю:

– Лем, ты на редкость наблюдательный человек и должен был далеко пойти на прошлой работе. Ума не приложу, как при всех своих талантах ты умудрился так капитально облажаться с делом «Банодайна»!

И они оба расхохотались. Впрочем, как всегда.

– От судьбы не уйдешь, – ответил Лем, и оба снова расхохотались.

Когда двадцать восьмого июня Джеймс Гаррисон Хайатт отмечал свой третий день рождения, его мать была беременна вторым ребенком, первой сестрой Джеймса.

Они устроили вечеринку в доме из беленого дерева на лесистых холмах над Тихоокеанским побережьем. Поскольку Хайатты должны были скоро переехать в новый, более просторный дом дальше по побережью, они пригласили гостей даже не в честь дня рождения, а скорее чтобы сказать «до свидания» дому, который впервые дал им приют и под крышей которого они стали семьей.

Джим Кин приехал из Кармела с Пукой и Сэди, двумя черными лабрадорами, и молодым золотистым ретривером, которого назвали Лео. А еще приехали несколько близких друзей из агентства по продаже недвижимости, где работал Сэм – для всех Трэвис, – а также из художественной галереи в Кармеле, где были выставлены на продажу картины Норы. Эти друзья привезли с собой своих ретриверов из второго помета Эйнштейна и его подруги Минни.

Не было только Гаррисона Дилворта. Адвокат умер во сне год назад.

Они отлично провели время, и не только потому, что дружили и им было приятно проводить время вместе, но и потому, что они делили между собой чудесный секрет, объединяющий их в одну большую семью.

Все щенки из первого помета, с которыми Трэвис с Норой не решились расстаться и которые по-прежнему жили в доме из беленого дерева, тоже были здесь: Микки, Дональд, Дейзи, Хью, Дьюи и Луи.

Собаки проводили время даже лучше, чем люди: они резвились на лужайке, играли в прятки в лесу и смотрели видеофильмы в гостиной.

Собачий патриарх принимал участие в кое-каких играх, но бо́льшую часть времени проводил с Норой и Трэвисом, ну и конечно, не отходил от Минни. Он хромал – и будет хромать до конца жизни, потому что его правая нога была безжалостно искалечена Аутсайдером и вообще бы не действовала, если бы ветеринар не приложил нечеловеческие усилия для восстановления конечности.

Трэвис частенько задавал себе вопрос, действительно ли Аутсайдер, с силой швырнув Эйнштейна о стенку детской, счел ретривера мертвым. Или же Аутсайдер в тот самый момент, когда жизнь ретривера находилась в его руках, покопался в своей душе и отыскал каплю милосердия, которую создатели монстра в него явно не закладывали, но которая так или иначе там оказалась. Вероятно, Аутсайдер вспомнил единственное удовольствие, которое они с собакой делили в лаборатории: мультфильмы. Вспомнив это, он открыл в себе, наверное впервые в жизни, смутную возможность стать подобным другим живым существам. А увидев себя таким же, как и все остальные, быть может, он, вопреки ожиданиям, не смог спокойно убить Эйнштейна. Ведь он мог легко выпотрошить пса одним движением когтистой лапы.

И хотя Эйнштейн стал хромать, он избавился от татуировки в ухе – спасибо Джиму Кину. Теперь никто никогда в жизни не сможет доказать, что Эйнштейн некогда был подопытной собакой из «Банодайна», – и он по-прежнему при желании мог отлично изображать из себя «глупого пса».

Время от времени в ходе бурного празднования трехлетия маленького Джимми Минни смотрела на супруга и своих отпрысков с очаровательным недоумением, удивляясь их поведению и проделкам. И хотя ей никогда не удавалось до конца понять своих щенков, еще ни одна мать не получала и половины той любви, которую дарили Минни те, кому она дала жизнь. Она охраняла их, а они охраняли ее – ангелы-хранители друг друга.

И уже на закате этого хорошего дня, когда гости разъехались, маленький Джимми заснул в своей комнате, когда Минни со своими отпрысками уже устроились на ночь, Эйнштейн, Трэвис и Нора собрались в кладовке возле кухни.

Машины с педалями для извлечения фишек скребла больше не было. Ее заменил стоявший на полу компьютер IBM. Взяв в зубы стило, Эйнштейн принялся стучать по клавиатуре. На экране появилось сообщение:

ОНИ БЫСТРО РАСТУТ.

– Да, очень быстро, – сказала Нора. – Твои быстрее, чем наши.

ОДНАЖДЫ ОНИ БУДУТ ВЕЗДЕ.

– Однажды, в свое время, будет столько пометов, – произнес Трэвис, – что они распространятся по всему миру.

ТАК ДАЛЕКО ОТ МЕНЯ. ТАК ГРУСТНО.

– Да, очень грустно, – согласилась Нора. – Но рано или поздно все птенцы покидают родное гнездо.

А КОГДА МЕНЯ НЕ БУДЕТ?

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Трэвис, взъерошив псу шерсть.

ОНИ БУДУТ МЕНЯ ПОМНИТЬ?

– Ну конечно, мохнатая морда. – Опустившись на колени, Нора обняла Эйнштейна. – Пока существуют собаки и пока существуют люди, способные с ними гулять, они будут тебя помнить.