Во вторник, седьмого декабря, они забрали Эйнштейна домой, хотя Джиму Кину ужасно не хотелось с ними расставаться. Он проводил их до пикапа и, стоя у окна со стороны водителя, не уставал повторять, что лечение придется продолжать еще пару недель, раз в неделю в течение месяца нужно будет привозить Эйнштейна на осмотр, а также приглашал запросто заезжать в гости, чтобы пропустить по стаканчику, пообедать и поболтать. Ветеринар явно пытался сказать, что хочет стать частью жизни Эйнштейна, частью ее прекрасного волшебства.

– Джим, поверь мне, мы вернемся. А перед Рождеством ты приедешь к нам. Проведем вместе день.

– Что ж, я с удовольствием.

– Мы будем очень рады, – сказал Трэвис.

На обратном пути Нора положила Эйнштейна к себе на колени, укутав одеялом. Эйнштейн пока не нагулял аппетита и был еще очень слабым. Его иммунная система подверглась сильнейшему стрессу, что означало повышенную восприимчивость к болезням. Поэтому первое время он в основном будет находиться дома, где ему потребуется максимальная забота и внимание до полного восстановления – возможно, в начале будущего года, если верить Джиму Кину.

Покрытое синяками разбухшее небо было беременно дождевыми облаками. Тихий океан казался свинцово-серым и скорее походил на миллиарды осколков сланца, приводимых в движение геологическими процессами в чреве земли.

Однако унылая погода не могла омрачить их радужного настроения. Нора сияла, а Трэвис поймал себя на том, что насвистывает. Эйнштейн с величайшим интересом изучал пейзаж, явно наслаждаясь мрачной красотой бесцветного зимнего дня. Быть может, ретривер уже не надеялся снова увидеть мир за окном смотровой Джима Кина и в такой ситуации радовался даже морю вздымающихся камней и синюшному небу.

Когда они вернулись к себе, Трэвис, оставив Нору с ретривером в пикапе, вошел в дом через заднюю дверь с пистолетом 38-го калибра, который они обычно держали в машине. На кухне по-прежнему горел свет, который они, уезжая на прошлой неделе, впопыхах забыли выключить. Трэвис поспешно достал из кухонного шкафчика «узи», убрав более легкое оружие. Он осторожно проверил все комнаты, заглядывая за все более-менее крупные предметы меблировки и в каждый шкаф.

Трэвис не обнаружил следов взлома, впрочем, он и не рассчитывал их найти. В этой тихой сельской местности преступности практически не было. Можно было неделями держать дверь открытой, не рискуя, что воры отставят после себя одни голые стены.

Трэвиса волновал Аутсайдер, отнюдь не грабитель.

В доме никого не было.

Трэвис проверил амбар, прежде чем поставить туда пикап. В амбаре тоже все было спокойно.

Нора вошла в дом, опустила Эйнштейна на пол и сняла с него одеяло. Ретривер прошлепал по кухне, обнюхивая каждую вещь. В гостиной он посмотрел на холодный камин, затем обследовал приспособление для переворачивания страниц.

После чего он потрюхал в кладовку на кухне, включил свет с помощью ножной педали и извлек буквы из акриловых трубок.

ДОМ

Трэвис присел возле ретривера:

– Дома хорошо, да?

Эйнштейн ткнулся носом в Трэвиса, лизнув его в шею. Золотистая шерсть ретривера пахла свежестью: доктор Кин искупал собаку в контролируемых условиях смотровой. Лоснящийся и свежевымытый, Эйнштейн тем не менее был на себя не похож: казался усталым и исхудавшим. Ведь он потерял несколько фунтов меньше чем за неделю.

Достав очередные буквы, Эйнштейн снова написал то же самое слово, точно желая еще сильнее подчеркнуть свою радость.

ДОМ

На пороге кладовки появилась Нора:

– Дом там, где душа, а мы вложили сюда всю свою душу. Эй, давай пораньше пообедаем в гостиной и поставим тебе видеокассету «Рождественская история Микки». Ну как, идет?

Эйнштейн яростно завилял хвостом.

– Как думаешь, осилишь на обед свою любимую еду – пару сосисок? – спросил Трэвис.

Эйнштейн облизнулся, затем извлек из аппарата очередные буквы, чтобы выразить с их помощью свое полное одобрение:

ДОМ ТАМ ГДЕ СОСИСКИ

Проснувшись посреди ночи, Трэвис увидел, что Эйнштейн стоит возле окна, положив передние лапы на подоконник. В тусклом свете включенного в ванной комнате ночника ретривер казался смутной тенью. Внутренние ставни на окне спальни были заперты, и пес не мог видеть лужайку перед домом. Хотя при наличии незримой связи с Аутсайдером глаза были тем самым органом чувств, в котором Эйнштейн сейчас меньше всего нуждался.

– Там кто-то есть, малыш? – опасаясь случайно разбудить Нору, едва слышно спросил Трэвис.

Эйнштейн отошел от окна и, прошлепав к кровати, положил голову на матрас возле Трэвиса.

Трэвис погладил пса:

– Он что, приближается?

Но Эйнштейн лишь странно захныкал, лег на пол возле кровати и тотчас же погрузился в сон.

Через пару минут Трэвис тоже уснул.

Проснувшись перед рассветом, он обнаружил, что Нора, сидя на краю кровати, гладит Эйнштейна.

– Спи, спи, – сказала она Трэвису.

– Что-то не так?

– Все так, – сонно ответила Нора. – Я проснулась и увидела, что он стоит у окна. Но все в порядке. Спи давай.

Трэвису удалось уснуть в третий раз, но ему приснилось, будто за те полгода, что Аутсайдер преследовал собаку, он научился пользоваться инструментами и теперь, яростно сверкая желтыми глазами, прокладывает себе дорогу в спальню и крушит топором ставни.

Они давали Эйнштейну лекарство по расписанию, и тот послушно глотал таблетки. А еще Нора с Трэвисом объяснили ему, что он должен хорошо кушать, чтобы набраться сил. Эйнштейн старался, но аппетит возвращался к нему крайне медленно. Потребуется несколько недель, чтобы ретривер набрал те несколько фунтов, которые потерял за время болезни, и немного окреп. Однако день за днем он явно становился все сильнее.

К пятнице, десятого декабря, Эйнштейн показался Трэвису достаточно крепким, чтобы вывести его на короткую прогулку. Ретривера периодически покачивало, но он уже перестал ковылять. В ветеринарной клинике ему сделали все прививки, и теперь опасность заболеть, помимо чумки, еще и бешенством миновала.

Погода выдалась мягче, чем в предыдущие недели: около шестнадцати градусов Цельсия и никакого ветра. Разорванная облачность, а солнце, когда не пряталось за пушистыми облаками, дарило живительное тепло.

Эйнштейн вместе с Трэвисом совершал обход инфракрасных датчиков, установленных вокруг дома, и баллонов с закисью азота в амбаре. Они шли чуть медленнее, чем во время последнего совместного осмотра линий обороны, но Эйнштейн откровенно радовался возможности вернуться в строй.

Нора прилежно работала в студии над новой картиной: портретом Эйнштейна, который и не подозревал, что будет запечатлен на холсте. Картина должна была стать рождественским подарком ретриверу, после чего ее планировалось повесить над камином в гостиной.

Когда они с Эйнштейном вышли из амбара во двор, Трэвис спросил:

– Ну как, он приближается?

Услышав этот вопрос, Эйнштейн выполнил свою обычную процедуру, хотя и без привычного рвения: он не так усердно нюхал воздух, не так усердно вглядывался в черный лес вокруг дома. Вернувшись к Трэвису, ретривер взволнованно заскулил.

– Он уже здесь? – спросил Трэвис, но Эйнштейн не ответил, а снова обвел глазами лес и, явно растерявшись, замер. – Так он приближается? – настаивал Трэвис, но ретривер не ответил. – Он ближе, чем был раньше?

Эйнштейн покружил на месте, понюхал землю, наклонил голову направо, затем налево. Наконец он вернулся к дому и остановился в дверях, терпеливо поджидая Трэвиса.

Оказавшись внутри, Эйнштейн прямиком направился в кладовку.

ТУМАЗАНО

Трэвис уставился на выложенное слово:

– Тумазано?

Эйнштейн достал новые буквы и носом расставил их по местам:

ТУМАННО СМАЗАНО

– Ты имеешь в виду свою способность чувствовать Аутсайдера?

Эйнштейн быстро вильнул хвостом: да.

– Ты его чувствуешь?

Одно гав: нет.

– Ты думаешь… он умер?

НЕ ЗНАЮ

– Возможно, твое шестое чувство не работает, когда ты болен… или не совсем здоров, как сейчас.

ВОЗМОЖНО

Собрав буквы и снова разложив их по трубкам, Трэвис задумался. Черные мысли. Тревожные мысли. Он установил систему сигнализации вокруг участка, да, но в какой-то степени они все зависели от Эйнштейна – как от системы раннего предупреждения. Конечно, с учетом принятых мер предосторожности, а также собственного опыта бывшего спецназовца из отряда «Дельта» Трэвис не должен был сомневаться в том, что он ликвидирует Аутсайдера. Однако его мучило смутное ощущение, что в линии обороны имеется брешь и в кульминационный момент ему понадобятся все силы и способности Эйнштейна, чтобы справиться с любыми неожиданностями.

– Ты должен поправиться как можно быстрее, – сказал Трэвис ретриверу. – И тебе придется заставлять себя есть, даже при отсутствии аппетита. И ты должен как можно больше спать, чтобы дать своему телу набраться сил, а не проводить полночи в тревоге у окна.

КУРИНЫЙ СУП

– Ладно, можешь попробовать и его тоже, – рассмеялся Трэвис.

ЁРШ УБИВАЕТ МИКРОБЫ

– Откуда ты набрался подобных идей?

ИЗ КНИГИ. ЧТО ТАКОЕ ЁРШ?

– Виски с пивом.

Эйнштейн на секунду задумался.

УБИВАЕТ МИКРОБЫ, НО МОЖНО СТАТЬ АЛКОГОЛИКОМ

Трэвис рассмеялся и потрепал Эйнштейна по спине:

– Ты у нас настоящий комик, мохнатая морда.

МОЖЕТ МНЕ НУЖНО ВЫСТУПАТЬ В ВЕГАСЕ

– Уверен, у тебя получится.

СТАНУ ЗВЕЗДОЙ

– Непременно станешь.

Я И ПИА ЗАДОРА.

Трэвис обнял ретривера, и они оба рассмеялись, каждый на свой манер.

Несмотря на обмен шутками, Трэвис знал, что Эйнштейн глубоко озабочен утратой способности чувствовать Аутсайдера. А шутки – это просто защитный механизм, способ отогнать страхи.

В тот день Эйнштейн, утомленный короткой прогулкой вокруг дома, заснул как убитый. Нора тем временем лихорадочно писала его портрет в своей студии. А Трэвис сидел у окна, смотрел на лес и, мысленно рисуя линию обороны, пытался отыскать в ней брешь.

В воскресенье днем, двенадцатого декабря, Трэвиса с Норой навестил Джим Кин, с удовольствием принявший приглашение пообедать с Корнеллами. Доктор осмотрел Эйнштейна и остался доволен процессом реабилитации.

– Но нам кажется, что восстановление идет слишком медленно, – пожаловалась Нора.

– Но я ведь говорил, это потребует времени, – ответил Джим.

Он внес кое-какие изменения в назначенные лекарства и оставил новые баночки с таблетками.

Эйнштейн с удовольствием продемонстрировал доктору Кину приспособление для переворачивания страниц и стоявший в кладовке аппарат для извлечения букв. Эйнштейн благосклонно выслушал похвалы в свой адрес за умение держать в зубах карандаш и использовать его, чтобы включать телевизор и видеомагнитофон, не беспокоя Нору с Трэвисом.

К удивлению Норы, на сей раз у ветеринара не было прежней тоски в глазах и он больше не казался таким угрюмым. Но потом Нора сообразила, что лицо ветеринара осталось прежним – изменилось ее восприятие этого человека. Теперь, когда Нора ближе узнала доктора и он стал для них лучшим другом, она видела уже не ту мрачную внешность, которой наградила его природа, а доброту и юмор, скрывавшиеся под унылой оболочкой.

За обедом доктор сказал:

– Я тут провел кое-какие изыскания по поводу татуировок, чтобы посмотреть, можно ли убрать цифры у него из уха.

Эйнштейн лежал возле них на полу, внимательно следя за разговором. Услышав слова доктора Кина, ретривер поднялся, пошатываясь, подбежал кухонному столу и вскочил на свободный стул. Выпрямился и выжидательно уставился на ветеринара.

– Итак… – Джим Кин отложил, не донеся до рта, вилку с наколотым на нее кусочком цыпленка в карри. – Большинство татуировок, хотя и не все, можно вывести. Если я узнаю вид использованной туши и метод ее введения под кожу, возможно, я смогу вывести татуировку.

– Это было бы потрясающе, – заметила Нора. – Тогда даже если они нас найдут и попытаются отнять Эйнштейна, то не смогут доказать, что это именно та собака, которая от них убежала.

– Но ведь наверняка останутся следы татуировки, которые можно будет обнаружить при более близком рассмотрении, – покачал головой Трэвис. – Под увеличительным стеклом.

Эйнштейн перевел взгляд с Трэвиса на Джима Кина, будто желая спросить: Ага, ну и что будем делать?

– В большинстве лабораторий на животных просто вешают бирки, – сказал Джим. – А что касается татуировок, тут используют пару видов стандартной туши. Возможно, я смогу удалить эту, не оставив следов. Останется разве что несколько пятнышек, выглядящих вполне естественно. Исследования под микроскопом не выявят наличия туши и даже намека на цифры. Да и вообще, татуировка совсем маленькая, что существенно облегчает задачу. Я пока изучаю технологию, но через пару недель можно будет попробовать, если, конечно, Эйнштейн согласится потерпеть небольшой дискомфорт.

Ретривер, соскочив со стула, прошлепал в кладовку, откуда донесся скрип нажимаемых педалей.

Нора отправилась посмотреть на составленное Эйнштейном послание.

НЕ ХОЧУ КЛЕЙМО Я ВЕДЬ НЕ КОРОВА

Нора и не предполагала, насколько велико желание Эйнштейна избавиться от татуировки. Ретривер хотел ее вывести, чтобы его не могли идентифицировать люди из лаборатории. Более того, Эйнштейну претила сама мысль об этих цифрах в ухе, поскольку они делали собаку чьей-то собственностью, что оскорбляло ее чувство собственного достоинства и попирало права как разумного существа.

СВОБОДА

– Да, – почтительно ответила Нора, положив руку на голову ретривера. – Я все понимаю. Ты… действительно личность, причем личность… – Нора впервые задумалась над этим аспектом сложившейся ситуации, – у которой есть душа.

Было ли богохульством считать, что у Эйнштейна есть душа? Нет. Нора отнюдь не считала это богохульством. Эйнштейна создал человек, однако, если Бог существует, Он определенно одобрил бы Эйнштейна, в том числе и потому, что благодаря способности отличать добро от зла, умению любить, смелости и альтруизму ретривер находится гораздо ближе к Богу, чем многие люди, топчущие нашу грешную землю.

– Свобода, – сказала Нора. – Если у тебя есть душа, а я знаю, у тебя она есть, значит ты рожден со свободной волей и правом на свободу выбора. Цифры у тебя в ухе – это оскорбление, и мы непременно от них избавимся.

После обеда Эйнштейну явно хотелось проследить за ходом разговора и принять участие в общей беседе, но он совсем обессилел и заснул у камина.

После рюмки бренди и кофе Трэвис подробно описал Джиму Кину принятые меры защиты от Аутсайдера и попросил ветеринара подумать, нет ли там каких-либо упущений. Доктор не нашел уязвимых мест, кроме системы энергоснабжения.

– Если эта тварь сообразит глухой ночью повредить электрические провода, идущие от магистральной линии, дом погрузится во мрак, а ваши системы сигнализации окажутся бесполезными. И без электроэнергии хитроумные приспособления в амбаре не захлопнут дверь за этой канальей и не выпустят закись азота.

Нора с Трэвисом отвели доктора вниз, в полуподвал в задней части дома, чтобы продемонстрировать резервный генератор. Генератор работал на бензине – во дворе была закопана цистерна на сорок галлонов. И если отключится основная линия, то буквально через десять секунд резервный генератор восстановит электроснабжение дома и системы сигнализации.

– Насколько я понимаю, вы все досконально продумали, – сказал Джим.

– Я тоже так считаю, – кивнула Нора.

Но Трэвис нахмурился:

– Хотелось бы верить…

В среду, двадцать второго декабря, они отправились в Кармель. Оставив Эйнштейна у доктора Кина, Нора с Трэвисом провели день за покупкой подарков на Рождество, украшений для дома, елочных игрушек и самой елки.

Конечно, учитывая угрозу неумолимого приближения Аутсайдера, строить планы на каникулы было почти легкомысленно. Однако Трэвис сказал:

– Жизнь коротка. Никогда не знаешь, сколько тебе еще осталось. И как бы там ни было, мы не можем не отпраздновать Рождество.

– Тетя Виолетта не верила в Рождество. Не верила в обмен подарками, не верила в рождественскую ель.

– Она вообще не верила в жизнь, – заявил Трэвис. – Еще одна причина, почему мы должны отметить Рождество как полагается. Это будет твое первое нормальное Рождество и первое Рождество в жизни Эйнштейна.

А в следующем году, подумала Нора, у нас уже родится ребенок, с которым мы отметим Рождество. Вот будет весело!

Если не считать легкого утреннего недомогания и пары лишних фунтов, беременность у Норы была практически незаметна. Живот оставался плоским, и доктор Уэйнголд сказал, что, учитывая ее телосложение, у Норы есть шанс избежать растяжек. Нора надеялась, если повезет, вернуть себе после родов прежнюю форму. Хотя, конечно, ребенок родится только через шесть месяцев, а значит, она еще вполне сможет стать размером со слона.

Когда они возвращались из Кармеля в пикапе, в багажнике которого лежали подарки и идеальная рождественская ель, Эйнштейн, утомленный слишком длинным днем с Джимом и Пукой, спал, положив голову Норе на колени. За час до темноты пикап затормозил у дома. Эйнштейн бросился к входной двери…

…но неожиданно остановился и настороженно огляделся по сторонам. Втянул в себя холодный воздух, затем пересек двор, носом к земле, словно идя по следу.

Нора, нагруженная покупками, направилась к задней двери, не заметив ничего необычного в поведении собаки. Но когда Трэвис замедлил шаг и уставился на Эйнштейна, она удивленно спросила:

– Что случилось?

– Погоди секундочку.

Эйнштейн подошел к деревьям с южной стороны двора и остановился, вытянув вперед голову, потом встряхнулся и двинулся по периметру леса. Время от времени он останавливался и замирал, после чего продолжал двигаться на север.

Когда ретривер наконец вернулся к дому, Трэвис спросил:

– Там что-то есть?

Эйнштейн вильнул хвостом и гавкнул: да и нет.

На кухне, в кладовке, ретривер составил послание:

ПОЧУВСТВОВАЛ ЧТО-ТО

– Что? – не понял Трэвис.

НЕ ЗНАЮ

– Аутсайдера?

ВОЗМОЖНО

– Близко?

НЕ ЗНАЮ

– К тебе возвращается шестое чувство? – удивилась Нора.

НЕ ЗНАЮ ПРОСТО ПОЧУВСТВОВАЛ

– Что почувствовал? – насторожился Трэвис.

Ретривер написал ответ, но не сразу, а после долгого размышления:

ГУСТУЮ ТЬМУ

– Ты чувствуешь густую тьму?

– Что это значит? – поинтересовалась Нора.

НЕ МОГУ ОБЪЯСНИТЬ ПРОСТО ПОЧУВСТВОВАЛ

Взглянув на Трэвиса, Нора увидела тревогу в его глазах, возможно отразившую ее собственные страхи.

Где-то там вдалеке сгущалась тьма, и эта тьма надвигалась.

Рождество прошло весело и вообще замечательно.

Утром они пили молоко с домашним печеньем и разворачивали подарки возле сверкающей огнями елки. В качестве шутки первым подарком Трэвису от Норы стало нижнее белье. А он подарил ей оранжево-желтое домашнее платье в гавайском стиле на даму весом триста фунтов:

– Это ты оставишь на март, когда так раздуешься, что ни во что не будешь влезать. Хотя, конечно, к маю оно уже будет тебе мало.

Конечно, они обменялись и серьезными подарками тоже: ювелирными изделиями, джемперами и книгами. Однако Нора, впрочем как и Трэвис, понимала, что этот день принадлежит Эйнштейну больше, чем кому бы то ни было. Нора подарила Эйнштейну портрет, над которым работала весь месяц, и ретривер, казалось, был потрясен, польщен и восхищен тем, что Нора запечатлела его на холсте. Эйнштейн получил три новые видеокассеты с Микки-Маусом, красивые металлические – вместо старых пластиковых – именные миски для еды и воды, маленькие часы на батарейках, которые он мог брать с собой в любую комнату – в последнее время Эйнштейн проявлял повышенный интерес к определению времени, – ну и еще несколько подарков, причем Эйнштейну больше всего понравился портрет, выставленный у стены на всеобщее обозрение. Уже позже, когда портрет повесили над камином в гостиной, Эйнштейн, поставив лапы на каминную решетку, смотрел на свое изображение, страшно гордый и довольный собой.

Эйнштейн, словно ребенок, возился с пустыми коробками, скомканной оберточной бумагой и лентами, получая от этого не меньшее удовольствие, чем от самих подарков. Нора ради шутки надела на Эйнштейна красный колпак Санта-Клауса с белым помпоном, который держался на голове с помощью резинки. Когда ретривер увидел свое отражение в зеркале, то так себе понравился, что категорически отказался снимать колпак и практически весь день щеголял в нем.

Доктор Кин с Пукой прибыли вскоре после полудня, и Эйнштейн тотчас же провел их в гостиную полюбоваться портретом над камином. Затем собаки под наблюдением Джима и Трэвиса играли на заднем дворе. Подобная активность, а также возбуждение от утреннего обмена подарками утомили Эйнштейна, его начало клонить в сон. Поэтому они вернулись в дом, где Трэвис с Джимом помогли Норе с рождественским обедом.

После сна Эйнштейн попытался заинтересовать Пуку мультиками с Микки-Маусом, правда, без особого успеха. У Пуки не хватало терпения досмотреть, как Дональд, или Гуфи, или Плуто втравливают Микки в очередные неприятности. Сделав скидку на более низкий коэффициент интеллектуального развития своего приятеля, Эйнштейн выключил телевизор и занялся чисто собачьими делами: они с Пукой немного поборолись в кабинете, после чего легли нос к носу на пол, молча обмениваясь собачьими тревогами и заботами.

К вечеру дом наполнился ароматами индейки, печеной кукурузы, других вкусностей и звуками рождественских мелодий. И несмотря на ставни, которые пришлось закрыть на засов, когда дом окутали ранние зимние сумерки, несмотря на спрятанное повсюду оружие, несмотря на нависшую над головой демоническую тень Аутсайдера, Нора уже давно не была так счастлива.

За обедом речь зашла о ребенке, и Джим спросил, как они собираются его назвать. Эйнштейн, обедавший в углу вместе с Пукой, живо заинтересовался перспективой принять участие в выборе имени для первенца Норы. Ретривер тотчас же метнулся в кладовку, чтобы написать свое пожелание.

Нора вышла из-за стола посмотреть, какое имя Эйнштейн счел наиболее подходящим.

МИККИ

– Я категорически против! – заявила Нора. – Мы не назовем младенца в честь мультяшного мышонка.

ДОНАЛЬД

– И в честь утки тоже.

ПЛУТО

– Плуто? Шутки в сторону, мохнатая морда!

ГУФИ

Нора решительно пресекла попытки Эйнштейна продолжать нажимать на педали, убрала использованные фишки, выключила свет в кладовке и вернулась к столу.

– Вам, похоже, весело, – сказала она Трэвису с Джимом, которые давились от хохота, – а ведь он это совершенно серьезно!

Собравшись после обеда вокруг елки в гостиной, они говорили о самых разных вещах, в частности – о желании Джима завести еще одну собаку.

– Пуке нужен компаньон. Ему уже почти полтора года, и я убежден, что, когда собаки выходят из щенячьего возраста, общества человека им явно недостаточно. Им становится так же одиноко, как и нам. А поскольку я собираюсь найти ему компаньона, то подумываю о том, чтобы подобрать Пуке чистокровную сучку. Займусь на старости лет разведением щенков на продажу. И будет у Пуки не только компаньон, но и супруга.

Норе не показалось, что Эйнштейна особо заинтересовал этот разговор. Однако, когда Джим с Пукой уехали домой, Трэвис нашел в кладовке очередное послание и позвал Нору полюбоваться.

СУПРУГА КОМПАНЬОН ПАРТНЕР ПОЛОВИНКА ПАРЫ

Ретривер мгновенно возник у Трэвиса с Норой за спиной и ждал их реакции на тщательно составленные слова.

– Значит, тебе тоже хотелось бы иметь пару? – спросила Нора.

Эйнштейн проскользнул между ними в кладовку и, перемешав фишки, написал ответ:

ОБ ЭТОМ СТОИТ ПОДУМАТЬ

– Но послушай, мохнатая морда, ты единственный в своем роде. Второй собаки с таким коэффициентом интеллекта в мире нет.

Ретривер обдумал слова Трэвиса, но, похоже, они его не убедили.

ИНТЕЛЛЕКТ НЕ САМОЕ ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ

– Ты прав, – согласился Трэвис. – Но по-моему, тут нужно все хорошенько обдумать.

ЖИЗНЬ – ЭТО ЧУВСТВА

– Ну ладно, – кивнула Нора. – Мы об этом подумаем.

ЖИЗНЬ – ЭТО ИМЕТЬ ПАРУ ЧТОБЫ ДЕЛИТЬСЯ

– Обещаем хорошенько подумать и подробно все с тобой обсудить, – пообещал Трэвис. – А сейчас уже поздно.

Эйнштейн поспешно составил новое сообщение:

МЛАДЕНЕЦ МИККИ?

– Категорически не согласна! – ответила Нора.

В тот вечер, лежа после секса в постели, Нора сказала:

– Ручаюсь, ему одиноко.

– Джиму Кину?

– Ну да. Ручаюсь, ему тоже очень одиноко. Он такой симпатяга и мог бы стать замечательным мужем. Однако женщины не менее требовательны к мужской внешности, чем мужчины к женской. Они не желают брать в мужья парней с лицом как у охотничьей собаки. Они выходят замуж за смазливых парней, которые обращаются с ними как с грязью. Но я не имела в виду Джима. Я говорила об Эйнштейне. Похоже, время от времени ему очень одиноко.

– Но мы ведь всегда рядом с ним.

– Нет, на самом деле нет. Я занимаюсь живописью, а ты – разными делами, в которых бедняга Эйнштейн не может принять участие. А если со временем ты вернешься к работе с недвижимостью, Эйнштейн будет в основном скучать в одиночестве.

– У него есть книги. Он ведь любит читать.

– Может, книг ему недостаточно, – заметила Нора.

В спальне повисло такое долгое молчание, что Норе показалось, будто Трэвис уснул. Неожиданно он сказал:

– Если у Эйнштейна появится подруга и родятся щенки, как думаешь, какими они будут?

– Тебя интересует, будут ли они такими же умными, как он?

– Остается только гадать… По-моему, здесь возможны три варианта. Итак, первый вариант: интеллект Эйнштейна не передается по наследству и его щенки будут самыми обычными. Второй вариант: интеллект передается по наследству и щенки будут умными, но все же не такими, как их отец, а потому каждое следующее поколение будет глупее предыдущего, пока правнуки Эйнштейна не станут самыми обыкновенными собаками.

– Ну а третий вариант?

– Будучи жизненно важной чертой, интеллект может быть генетически доминантным, крайне доминантным.

– А значит, щенки будут такими же умными, как их отец.

– И их потомство тоже, пока со временем мы не получим целую колонию золотистых ретриверов с высоким индексом интеллекта, тысячи таких ретриверов по всему миру.

Они снова притихли.

Наконец Нора воскликнула:

– Ух ты!

– Пожалуй, он прав, – заметил Трэвис.

– Ты о чем?

– Об этом стоит подумать.

Тогда, в ноябре, Винс Наско даже представить не мог, что ему потребуется целый месяц, чтобы добраться до Рамона Веласкеса, парня из Окленда, который был занозой в заднице дона Марио Тетранья. Пока Винс не пустит в расход Веласкеса, ему не дадут наводку на людей в Сан-Франциско, которые занимаются фальшивыми удостоверениями и которые могут помочь ему выследить Трэвиса Корнелла, женщину и собаку. Таким образом, у Винса возникла острая необходимость как можно быстрее превратить Веласкеса в кусок гниющего мяса.

Но Веласкес был дьявольски неуловим. Этот человек и шагу не мог ступить без двух телохранителей, что делало его даже более заметным. Правда, это отнюдь не мешало ему вести бизнес в сфере азартных игр и наркотиков, тем самым посягая на исключительные права дона Тетраньи в Окленде, с изворотливостью, которой позавидовал бы сам Говард Хьюз. Веласкес незаметно ускользал по своим делам, используя целый автопарк самых разных автомобилей, никогда не выбирая один и тот же маршрут два дня кряду, никогда не назначая встречи в одних и тех же местах, используя улицу в качестве офиса, нигде не задерживаясь и тем самым не позволяя себя засечь, взять на мушку и ликвидировать. Винсу никак не удавалось держать этого человека в поле зрения достаточно долго, чтобы идентифицировать его личность по предоставленной доном Тетраньей фотографии. Рамон Веласкес был словно утренний туман.

Винсу удалось добраться до него лишь в Рождество. И когда дошло до дела, пришлось устроить настоящую заваруху. Рамон был дома с кучей родственников. Винс пробрался во владения Веласкеса с задней стороны дома, перемахнув через высокую кирпичную стену между участками. Приземлившись, он увидел Веласкеса и еще каких-то людей на патио у бассейна, возле гриля, на котором они жарили огромную индейку – где еще, кроме Калифорнии, жарят индейку на гриле? – и Винса тотчас же обнаружили, хотя он был еще очень далеко. Винс увидел, что телохранители тянутся к оружию в наплечной кобуре, а потому ему ничего не оставалось, как начать беспорядочную стрельбу из «узи» по патио, положив при этом обоих телохранителей, самого Веласкеса, средних лет женщину, похоже чью-то жену, и старую даму, должно быть чью-то бабушку.

Все остальные, внутри и снаружи дома, истошно вопили, пытаясь найти укрытие. Винсу пришлось перелезать через ограду соседнего участка, где, слава богу, никого не оказалось дома, но, когда он перетаскивал зад через забор, целая свора латиносов открыла по нему огонь с участка Веласкеса. Винсу едва-едва удалось унести ноги.

На следующий день после Рождества Винс встречался в Сан-Франциско, в принадлежавшем дону Тетранья ресторане, с Фрэнком Диченциано, доверенным капо семьи Тетранья, который подчинялся лично дону. Винс нервничал. В fratellanza были свои правила насчет убийств. Черт, у них был свой кодекс чести, касавшийся буквально каждого движения, они, наверное, и посрать без этого не могли! Однако к кодексу убийств они относились чуть серьезнее, чем ко всему остальному. Первое правило кодекса гласило: ты не должен убивать мужчину в кругу семьи, если только он не залег на дно и по-другому до него не добраться. Что ж, в этом отношении Винс чувствовал себя совершенно спокойно. Однако, согласно другому правилу, чтобы добраться до объекта, ты не имел права убивать его жену, или детей, или бабушку. Любой исполнитель, совершивший подобную вещь, по идее, должен был быть ликвидирован своими же нанимателями. Винс надеялся убедить Фрэнка Диченциано, что Веласкес – это особый случай, ведь еще ни одному объекту не удавалось целый месяц ускользать от Винса, и то, что произошло в Рождество в Окленде, было неизбежно, хотя и крайне прискорбно.

На случай если Диченциано, а значит, и сам дон, будет в такой ярости, что не захочет выслушивать никакие объяснения, Винс специально вооружился, причем не только стволом. Винс отлично знал, что если они будут жаждать крови, то набросятся на него всей кодлой и отнимут ствол, не дав им воспользоваться, как только он, Винс, войдет в ресторан, еще не зная своего приговора. Поэтому Винс обмотался пластичной взрывчаткой и приготовился взорвать их, подняв на воздух ресторан, если его, Винса, попытаются прикончить.

Винс не был уверен, что переживет взрыв. Конечно, в последнее время он вобрал в себя жизненную энергию стольких людей, что, вероятно, уже стоял у порога бессмертия, которого так жаждал, – или уже его достиг, – однако ему не суждено узнать пределы своих возможностей, не проверив себя на прочность. Если бы ему приходилось выбирать между необходимостью оказаться в эпицентре взрыва… или быть расстрелянным этими умниками, чтобы затем быть закатанным в бетон и оказаться на дне залива, Винсу, пожалуй, все же подошел бы второй вариант, дававший как-никак больше шансов выжить.

К удивлению Винса, Диченциано, смахивавший на белку с засунутыми за щеки орехами, остался в полном восторге от того, как Винс выполнил заказ, заявив, что дон очень высоко ценит Винса. И когда тот вошел в ресторан, его никто не обыскивал. Их с Фрэнком усадили в угловую кабинку и обслужили как почетных гостей, предложив блюда, не указанные в меню. Они пили «каберне совиньон» за триста долларов – подарок от дона Марио Тетраньи.

А когда Винс осторожно затронул тему убитых жены и бабушки, Диченциано сказал:

– Послушай, мой друг, мы знали, что эта ликвидация будет непростым делом, требующим полной отдачи, а потому правила можно было нарушить. А кроме того, они были не нашими людьми, а всего лишь паршивыми мексикосами. Они никогда не занимались нашим бизнесом. Ну а если уж они решили пролезть в него, то могли бы предвидеть, что мы не станем играть по правилам.

Винс вздохнул с облегчением и посреди ланча пошел в мужской туалет отсоединить детонатор, так как вовсе не хотел, чтобы теперь, когда кризис миновал, пластит случайно сработал.

В конце ланча Фрэнк дал Винсу список. Девять имен.

– Эти люди, которые, кстати, не все принадлежат к семье, платят дону за право заниматься липовыми удостоверениями на его территории. Еще тогда, в ноябре, предвидя твой успех с Веласкесом, я поговорил с этими девятью, и они наверняка не забудут, что дон ждет от них максимального сотрудничества.

Винс, не откладывая дела в долгий ящик, в тот же день отправился на поиски того, кто мог бы запомнить Трэвиса Корнелла.

Поначалу его ждало разочарование. Двое из первых четверых людей в списке оказались недоступны. Закрыли лавочку и отправились на каникулы. Хотя, с точки зрения Винса, представители криминального мира не должны вот так запросто уезжать на Рождество и Новый год, словно школьные учителя.

Однако пятый человек в списке, Ансон Ван Дайн, оказался на рабочем месте, в подвале топлес-клуба «Горячие цыпочки», и в семнадцать тридцать двадцать шестого декабря Винс нашел то, что искал. Ван Дайн посмотрел на фотографию Трэвиса Корнелла, которую Винс обнаружил в материалах старых номеров газеты Санта-Барбары:

– Да, я его помню. Он не из тех, кто легко забывается. Он не иностранец, стремящийся в один миг заделаться настоящим американцем, как большинство моих клиентов. И не жалкий неудачник, которому нужно сменить имя и спрятать лицо. Он не здоровяк и не строит из себя крутого, но все равно производит впечатление человека, способного размазать по стенке любого, кто окажется у него на пути. Очень выдержанный. Очень наблюдательный. Такого не сразу забудешь.

– Вот кого точно не сразу забудешь, так это ту роскошную телку, которая с ним была, – подал голос один из двух бородатых вундеркиндов, сидевших за компьютером.

– На такую даже у покойника встанет, – заметил другой.

– Ага, даже у покойника, – согласился первый. – Как два пальца об асфальт.

Винс был оскорблен и одновременно смущен столь беспардонным вмешательством в разговор, а потому пропустил реплики парней мимо ушей. Он повернулся к Ван Дайну:

– А вы, случайно, не запомнили их новые имена?

– Конечно. Они есть в наших файлах.

Винс не верил своим ушам:

– А мне казалось, люди вроде вас не хранят записи. Так куда безопаснее для вас и жизненно важно для ваших клиентов.

– Насрать мне на клиентов, – пожал плечами Ван Дайн. – Возможно, в один прекрасный день федералы или местные прикроют нашу лавочку, выкинув нас из дела. Возможно, мне понадобится постоянный приток налички оплачивать адвокатов. Ну а что может быть лучше, чем список имен пары тысяч идиотов, живущих по липовым документам, идиотов, которые скорее согласятся, чтобы их поприжали, лишь бы не начинать жизнь заново.

– Шантаж, – произнес Винс.

– Какое некрасивое слово! – поморщился Ван Дайн. – Но боюсь, подходящее. Так или иначе, главное, что нас волнует, – наша безопасность и отсутствие компрометирующих нас материалов. Мы не храним данные в этой дыре. Как только мы снабжаем кого-нибудь новым именем, то сразу же передаем информацию по безопасной телефонной линии от здешнего компьютера на компьютер в другом месте. Наш компьютер запрограммирован таким образом, что из него невозможно извлечь информацию; это дорога с односторонним движением. И если нас накроют, хакеры из полиции не смогут извлечь информацию. Черт, они даже не узнают о ее существовании!

Винсу стало не по себе от встречи с этим новым высокотехнологичным преступным миром. Даже сам дон, человек безграничного криминального ума, был абсолютно уверен, что эти люди не оставляют следов, и понятия не имел, что компьютеры позволяют безопасно сохранять информацию. Винс перебрал в уме сказанное Ван Дайном, после чего спросил:

– Итак, не могли бы вы отвести меня к тому, другому компьютеру и поискать новое удостоверение личности Корнелла?

– Для друга дона Тетраньи я готов буквально на все, кроме самоубийства. Поехали.

Ван Дайн привез Винса в переполненный китайский ресторан в Чайна-тауне. В заведении примерно на сто пятьдесят посадочных мест все столики оказались заняты, причем в основном белыми американцами, а не азиатами. И хотя огромное заведение было украшено бумажными фонариками, фресками с драконами, ширмами под красное дерево и медными «китайскими колокольчиками» в форме иероглифов, оно сразу напомнило Винсу безвкусную итальянскую тратторию, где в августе он замочил эту крысу Пантанджелу и двух федеральных маршалов. Ведь весь этот декор в этническом стиле – в китайском или итальянском, в польском или ирландском, – если копнуть поглубже, в сущности, совершенно одинаков.

Хозяина ресторана, китайца лет тридцати, звали Юань. Именно так его представили Винсу. Взяв у Юаня по бутылке пива «Циндао», Винс с Ван Дайном прошли в расположенный в подвале офис, где на двух письменных столах стояло по компьютеру: один – в основной рабочей зоне, другой – в дальнем углу. Второй компьютер был включен, хотя никто на нем не работал.

– Это мой компьютер, – объяснил Ван Дайн. – Им никто никогда не пользуется. Они даже не прикасаются к нему. Разве что утром включают модем, а вечером выключают его. С ним соединены мои компьютеры в «Горячих цыпочках».

– А вы доверяете Юаню?

– Я дал ему заем на открытие бизнеса. Он должен мне целое состояние. Причем чистые деньги, которые никоим образом невозможно связать со мной или с доном Тетраньей, так что Юань остается добропорядочным гражданином, не представляющим никакого интереса для копов. А в качестве ответной любезности он всего лишь позволяет мне держать здесь свой компьютер.

Усевшись перед монитором, Ван Дайн принялся стучать по клавиатуре. И уже через две минуты получил новое имя Трэвиса Корнелла: Сэмюэл Спенсер Хайатт.

– А вот и та женщина, – сказал Ван Дайн, когда на экране появились новые данные, – которая была с ним. Ее настоящее имя Нора Луиза Девон из Санта-Барбары. Сейчас она Нора Джин Эймс.

– Отлично! – кивнул Винс. – А теперь уничтожьте эти записи.

– Что вы имеете в виду?

– Сотрите их. Уберите из компьютера. Они больше не ваши. Они мои. И больше ничьи. Только мои.

Некоторое время спустя они уже снова были в клубе «Горячие цыпочки» – в этом рассаднике разврата, вызывавшем у Винса отвращение.

В подвале Ван Дайн назвал имена Хайатт и Эймс двум бородатым вундеркиндам, которые, словно два тролля, обитали здесь круглые сутки.

Для начала тролли влезли в компьютеры отдела транспортных средств, чтобы узнать, успели ли Хайатт и Эймс за те три месяца, что прошли с момента получения новых удостоверений личности, где-то осесть и зарегистрировать изменение адреса.

– Бинго! – воскликнул один из парней.

На экране появился адрес, и бородач тотчас же его распечатал.

Ансон Ван Дайн вытащил из принтера распечатку и отдал Винсу.

Трэвис Корнелл и Нора Девон – теперь Хайатт и Эймс – жили в сельской местности возле Тихоокеанского прибрежного шоссе, к югу от города Кармель.

В среду, двадцать девятого декабря, Нора отправилась в Кармель на прием к доктору Уэйнголду.

Небо было затянуто облаками настолько мрачными, что белые чайки, парившие на фоне этой серой пелены, казалось, светились, словно лампы дневного света. Унылая погода установилась сразу после Рождества, однако обещанные осадки в виде дождя так и не выпали.

Но сегодня небеса разродились проливным дождем именно в тот самый момент, когда Нора припарковалась на крошечной стоянке за одноэтажным кирпичным зданием, где находился кабинет доктора Уэйнголда. Нора специально надела на случай дождя нейлоновую куртку с капюшоном. Покинув пикап, она надвинула на лоб капюшон и побежала к входной двери.

Тщательно осмотрев Нору, доктор Уэйнголд заявил, что она совершенно здорова:

– Мне еще не приходилось видеть, чтобы женщина на третьем месяце беременности была в такой отличной форме.

– Я хочу родить здорового ребенка. Идеального ребенка.

– Так оно и будет.

Доктор знал, что ее фамилия Эймс, а фамилия мужа – Хайатт, но ни разу не выказал и тени неодобрения по поводу ее семейного положения. Эта ситуация смущала Нору, однако она решила, что в современном мире, в который она попала из кокона теткиного дома, к подобным вещям относятся вполне либерально.

Доктор Уэйнголд в очередной раз предложил Норе пройти обследование, чтобы узнать пол ребенка, но она категорически отказалась. Ей хотелось, чтобы это стало сюрпризом. Более того, если бы выяснилось, что Нора ждет девочку, Эйнштейн начал бы кампанию в поддержку имени Минни.

Обсудив с администратором дату и время следующего приема, Нора снова накинула капюшон и вышла под дождь. Дождь лил как из ведра, особенно с той части крыши, где не было водосточного желоба. Вода стекала прямо на тротуар, образуя глубокие лужи на щебне парковки, и буквально через секунду у Норы промокли кроссовки.

Когда она подошла к пикапу, из припаркованной рядом красной «хонды» вылез какой-то мужчина. Нора не обратила на него особого внимания, правда, заметила, что машина была слишком мала для такого крупного парня, одетого явно не по погоде: в джинсы и синий свитер. «Бедняга промокнет до нитки», – подумала Нора.

Нора открыла дверь со стороны водителя и начала садиться в машину. И тут парень в синем свитере, толкнув Нору на пассажирское сиденье, пролез следом за ней в пикап и сел за руль.

– Если будешь орать, сука, я тебе кишки выпущу, – сказал он, и Нора поняла, что ей в бок упирается ствол револьвера.

Нора с трудом сдержала непроизвольный крик, подавив желание открыть пассажирскую дверь, чтобы выбраться из машины. Но в его голосе – мрачном и угрожающем – было нечто такое, что заставило ее остановиться. Похоже, с этим парнем шутки плохи и он действительно скорее выпустит Норе кишки, чем даст ускользнуть из автомобиля.

Незнакомец захлопнул водительскую дверь, и они остались вдвоем в пикапе, отрезанные от мира стеной дождя, стекавшего по запотевшим окнам. Хотя в любом случае на помощь со стороны рассчитывать не приходилось: парковка была безлюдной, с улицы не просматривалась, и даже если бы Нора выбралась наружу, ей не к кому было бы обратиться.

Он оказался очень крупным мужчиной, очень мускулистым, но Нору пугали отнюдь не его габариты. Его широкое безмятежное лицо абсолютно ничего не выражало; и это спокойствие, совершенно не соответствующее обстоятельствам, пугало Нору. А еще страшнее были его глаза. Зеленые глаза – и очень холодные.

– Вы кто такой? – Нора старалась не показывать своего страха, чтобы не провоцировать агрессора, способного в любую секунду перейти черту. – Что вам от меня нужно?

– Мне нужна собака.

Нора подумала: грабитель. Нора подумала: насильник. Нора подумала: психопат-убийца. Но ей даже на секунду не пришло в голову, что он мог быть правительственным агентом. Хотя кто еще мог разыскивать Эйнштейна? Никто другой не знал о его существовании.

– О чем вы говорите? – спросила Нора.

Он сильнее, до боли, вдавил ей в бок ствол.

Нора подумала о ребенке у нее в животе:

– Ну ладно, сдаюсь. Очевидно, вы знаете о собаке, так что нет смысла играть в эти игры.

– Нет смысла. – Он говорил так тихо, что Нора едва слышала его сквозь барабанную дробь дождя, стучавшего по крыше и ветровому стеклу.

Он стащил с ее головы капюшон куртки, расстегнул молнию и провел рукой по груди и животу Норы. На секунду Нора испугалась, что он к тому же еще и насильник.

Но он только сказал:

– Этот Уэйнголд – акушер-гинеколог. В чем твоя проблема? У тебя чертово вензаболевание или ты беременна? – Он практически выплюнул слово «вензаболевание», словно его вот-вот стошнит от отвращения.

– Вы не правительственный агент, – вырвалось у Норы.

– Я задал тебе вопрос, сука, – повысив голос до зловещего шепота, сказал мужчина. Он придвинулся поближе, снова вдавив ствол Норе в бок. Воздух в пикапе был влажным. Обволакивающий шум дождя и тесный салон пикапа – все это вызывало приступ почти невыносимой клаустрофобии. – Ну так что? У тебя герпес, сифилис, триппер, другая половая зараза? Или ты беременна?

Решив, что беременность избавит ее от насилия, к чему он имел явную склонность, Нора ответила:

– У меня будет ребенок. Я на третьем месяце.

И тут что-то произошло с его глазами. Какой-то сдвиг. Словно едва заметное изменение калейдоскопического узора из кусочков зеленого стекла одного оттенка.

Нора сразу сообразила, что ей не стоило признаваться в беременности. Это было худшее, что она могла сделать, но вот почему – непонятно.

Она подумала о лежавшем в бардачке пистолете 38-го калибра. Правда, она не могла просто так открыть бардачок, схватить пушку и пристрелить его, прежде чем он успеет нажать на спусковой крючок. И все же нужно было быть наготове и ждать, когда он расслабится, чтобы иметь возможность достать собственное оружие.

Неожиданно мужчина залез на Нору, и она снова решила, что он собирается ее изнасиловать средь бела дня, хотя и в салоне автомобиля с запотевшими стеклами, но все равно средь бела дня. Но потом она поняла, что он просто меняется с ней местами, заставляет ее сесть за руль, а сам передвигается на пассажирское сиденье, по-прежнему наставив на нее ствол револьвера.

– Поезжай! – велел мужчина.

– Куда?

– К тебе домой.

– Но…

– Заткни пасть и поезжай!

Теперь бардачок был с другой стороны от нее. И чтобы открыть его, придется тянуться через этого мужчину. Однако он вряд ли настолько расслабится.

Нора, твердо настроенная держать в узде галопирующий страх, теперь поняла, что ей нужно держать в узде и отчаяние.

Она завела двигатель, выехала с парковки и свернула направо, на ближайшую улицу.

Дворники стучали по ветровому стеклу почти так же громко, как и ее сердце. Нора уже не могла отличить угнетающий шум дождя от шума крови в ушах.

Квартал за кварталом Нора искала глазами копа, хотя понятия не имела, что станет делать, если его увидит.

Пока они не выехали из Кармеля на Тихоокеанское прибрежное шоссе, неистовый ветер швырял в лобовое стекло не только потоки воды, но и ветви кипариса и сосновые иголки, срывая их с огромных старых деревьев, обрамляющих улицы Кармеля. Но когда они свернули на юг и поехали по малонаселенному побережью, ветви деревьев уже не нависали над дорогой, но зато разгулявшийся океанский ветер безжалостно бил по пикапу. Нора чувствовала, как машину водит из стороны в сторону. А дождь, обрушившийся на них со стороны моря, так сильно молотил по крыше, что казалось, мог оставить на металле вмятины.

После пяти минут тишины, длившихся целую вечность, Нора не выдержала и нарушила приказ не открывать рот:

– Как вы нас нашли?

– Больше суток следил за вашим домом, – ответил он спокойным холодным голосом, который был под стать его безмятежному лицу. – Когда ты уехала этим утром, я отправился за тобой в надежде, что ты дашь мне шанс.

– Нет, я имела в виду другое. Откуда вы узнали, где мы живем?

– Ван Дайн, – улыбнулся он.

– Подлый мерзавец!

– Просто особые обстоятельства, – заверил ее незнакомец. – Большой человек в Сан-Франциско оказался у меня в долгу. Вот он и надавил на Ван Дайна.

– Большой человек?

– Тетранья.

– А это еще кто такой?

– Вижу, ты вообще ничего не знаешь, – хмыкнул незнакомец. – Только как делать детей, а? Ты ведь знаешь, как это делается?

В его издевательском тоне не было и намека на сексуальный подтекст: нет, в его голосе слышалось нечто темное, нездоровое, а потому еще более страшное. Нора была так напугана тем яростным напряжением, которое чувствовалось в нем каждый раз, когда он касался темы секса, что не осмелилась ответить.

Они въехали в полосу тумана. Нора включила передние фары и сосредоточилась на мокрой дороге, щурясь в запотевшее ветровое стекло.

– Ты очень красивая, – сказал он. – Если бы я хотел кому-нибудь вставить, то вставил бы именно тебе. – (Нора прикусила губу.) – И хотя ты такая красивая, спорим, ты ничем не лучше других. Если бы я вставил его в тебя, он бы сгнил и отвалился, потому что ты источник заразы, как и все бабы. Разве нет? Да. Определенно да. Секс – это смерть. Я – один из немногих, кто это знает, хотя доказательства можно найти буквально повсюду. Секс – это смерть. Но ты очень красивая…

Нора слушала его, и у нее вдруг сжало горло. Стало трудно дышать.

А незнакомца будто прорвало. Он говорил очень быстро, по-прежнему очень тихо и до ужаса спокойно, если учесть весь тот бред сумасшедшего, который он нес:

– Я стану более важным человеком, чем Тетранья, куда более важным. Во мне бессчетное количество жизней. Я поглотил жизненную энергию стольких людей, что тебе даже и не представить, пережил Момент, почувствовал Жизненную силу. Это мой Дар. Когда Тетранья умрет, я буду тут. Когда все, кто еще жив, умрут, я буду тут, потому что я бессмертен.

Нора не знала, что сказать. Человек, явившийся из ниоткуда и каким-то образом знавший об Эйнштейне, был сумасшедшим, и с этим она ничего не могла поделать. Нора была напугана, но еще больше была зла на несправедливость происходящего. Они тщательно подготовились к появлению Аутсайдера и продумали все шаги, чтобы ускользнуть от правительства, но как можно быть готовым к такому?! Ужасно несправедливо!

Снова замолчав, незнакомец минуту-другую – целую вечность! – вглядывался в Нору. Она чувствовала взгляд его холодных зеленых глаз так же отчетливо, как почувствовала бы прикосновение его холодной руки.

– Ты ведь не понимаешь, о чем я здесь толкую, а?

– Не понимаю.

Быть может, потому, что незнакомец нашел ее красивой, он решил все объяснить:

– Я лишь однажды рассказал об этом другому человеку, а он поднял меня на смех. Его звали Дэнни Слович, и мы оба работали на семью Каррамацца в Нью-Йорке, самую большую из пяти мафиозных семей. Делали кое-какую грязную работу, время от времени убивая людей, которых нужно было убрать.

Норе стало дурно: он был не просто чокнутым, не просто убийцей, а чокнутым профессиональным убийцей.

Не подозревая о ее реакции, он перевел взгляд с мокрой дороги на ее лицо и продолжил:

– Так вот, как-то раз мы обедали в одном ресторане, Дэнни и я, ели моллюсков и запивали «Вальполичеллой», и я объяснил ему, что мне суждено прожить долгую жизнь благодаря способности поглощать жизненную энергию людей, пущенных мной в расход. Я сказал ему: «Послушай, Дэнни, люди как батарейки, ходячие батарейки, наполненные таинственной энергией, которую мы называем жизнью. Когда я приканчиваю кого-то, его энергия переходит ко мне и я становлюсь сильнее. Ведь я бык, Дэнни, – говорю я. – Посмотри на меня. Я бык или кто? И мне на роду написано быть быком, потому что у меня есть Дар забирать энергию других людей». И знаешь, что ответил Дэнни?

– Что? – тупо спросила Нора.

– Ну, Дэнни серьезно относился к еде, поэтому он, сосредоточившись на своей тарелке, практически окунул в нее лицо, пока не слопал еще пару моллюсков. Потом он поднял голову, губы и подбородок в соусе, и говорит: «Эй, Винс, а где ты научился такой штуке? Где ты научился поглощать жизненную энергию?» А я и отвечаю: «Это мой Дар». И он говорит: «Типа такой, как от Бога?» Ну, я задумался, а потом и говорю: «Это мой Дар. Такой, как бросок Микки Мэнтла, как голос Фрэнка Синатры». На что Дэнни говорит: «Вот скажи мне, допустим, ты пустил в расход парня, который работает электриком. Поглотив его энергию, ты сможешь поменять электропроводку в доме?» Я не сразу понял, что он прикалывается. Я решил, что это серьезный вопрос, а потому объяснил, как поглощаю жизненную энергию. Не личность, не то, что этот парень умеет делать, а просто его энергию. И тогда Дэнни говорит: «Понятно. Значит, если ты пришьешь какого-нибудь ярмарочного урода, у тебя точно не появится желания откусывать цыплятам головы». И тут я понял, что Дэнни подумал, будто я или пьяный, или чокнутый. Поэтому я доел моллюсков и больше ни словом не обмолвился о своем Даре. С тех пор я об этом ни с кем не говорил, пока вот не решил рассказать тебе.

Он назвался Винсом, и теперь Нора знала его имя. Хотя и не понимала, какой в этом прок.

Винс рассказал свою историю, похоже не отдавая себе отчета, сколько в ней безумного черного юмора. Он был убийственно серьезным человеком. И если Трэвис с ним не разделается, этот парень наверняка не оставит их в живых.

– Итак, – продолжил Винс, – я не мог позволить, чтобы Дэнни разнес по всему свету мою историю, потому что он явно ее приукрасит, выставив все в смешном свете и люди решат, будто я чокнутый. А большие боссы не берут в наемные убийцы чокнутых. Нет, им нужны хладнокровные, рассудительные, уравновешенные парни, способные чисто выполнить работу. И я именно такой – хладнокровный и уравновешенный, но Дэнни заставил бы их поверить, что я другой. Поэтому в тот же вечер я перерезал ему глотку, отвез его на заброшенную фабрику, разрубил на куски, бросил в чан и залил серной кислотой. Он был любимым племянником дона, так что я не мог допустить, чтобы они нашли тело и вышли на меня. Теперь во мне энергия Дэнни, так же как и многих других.

Ствол лежал в бардачке.

И тот факт, что ствол лежал в бардачке, вселял в Нору слабую надежду.

Пока Нора была на приеме у гинеколога, Трэвис замесил и испек двойную порцию печенья с арахисовым маслом и ореховой крошкой. Он долго жил один, а потому научился стряпать, хотя делал это без особого удовольствия. Однако в последнее время благодаря Норе Трэвис значительно улучшил свои кулинарные навыки и даже полюбил готовить, особенно печь.

Эйнштейн, который обычно во время всего процесса готовки крутился под ногами в надежде получить кусочек сладкого, ушел из кухни, когда Трэвис еще только замешивал тесто. Ретривер был явно возбужден и метался от окна к окну, всматриваясь в пелену дождя.

Трэвис, которого в конце концов насторожило поведение собаки, спросил, в чем дело.

Эйнштейн пошел в кладовку, чтобы написать ответ.

Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ НЕМНОГО СТРАННО

– Ты заболел? – спросил Трэвис, испугавшись, что у Эйнштейна начались осложнения.

Да, ретривер шел на поправку, но до конца так и не выздоровел. Его иммунная система была явно не готова к новым испытаниям.

НЕТ НЕ ЗАБОЛЕЛ.

– Тогда что? Чувствуешь… Аутсайдера?

НЕТ НЕ ТАК КАК РАНЬШЕ

– Но ты что-то чувствуешь?

ПЛОХОЙ ДЕНЬ

– Может быть, все дело в дожде?

МОЖЕТ БЫТЬ

Облегченно вздохнув, хотя так и не избавившись от смутного беспокойства, Трэвис вернулся к плите.

Шоссе серебрилось под дождем.

Когда они поехали вдоль побережья на юг, туман немного сгустился, и Нора была вынуждена сбросить скорость до сорока миль в час, а иногда и до тридцати.

А что, если под предлогом тумана еще больше сбавить скорость, рискнуть открыть дверь и выпрыгнуть из пикапа? Нет. Наверное, нет. Для этого придется сбросить скорость до пяти миль в час, чтобы не разбиться самой и не нанести вреда еще не родившемуся ребенку. Да и туман не настолько плотный, чтобы ехать так медленно. И, кроме того, Винс во время всего разговора наставлял на нее револьвер. Эта сволочь наверняка выстрелит в спину, как только она повернется, чтобы открыть дверь.

Свет фар пикапа и редких встречных машин преломлялся в тумане. Мерцающие круги света и радужные огни отскакивали от стелющейся пелены тумана, появляясь и тотчас же исчезая.

Нора прикинула возможность съехать в кювет в одном из немногих мест, где, как она знала, спуск был достаточно пологим и длинным. Однако здесь существовал риск промахнуться с определением нужной точки и в результате свалиться с двухсотфутового обрыва, врезавшись со страшной силой в каменистый берег внизу. Но даже если удастся правильно рассчитать нужную точку, во время аварии, пусть и спланированной, Нора рискует потерять сознание, у нее может произойти выкидыш, а ей по возможности все же хотелось выбраться из этой передряги живой и сохранить жизнь ребенку в утробе.

Винс, начав говорить, уже не мог остановиться. Долгие годы он лелеял свой большой секрет, прятал от всех мечты о власти и бессмертии, причем желание поведать о своем предполагаемом величии явно не уменьшилось после неудачного разговора с Дэнни Словичем. Казалось, Винс бережно хранил все те слова, которые собирался сказать людям, наматывая их на находящиеся в голове бобины магнитофонной ленты, и теперь проигрывал их назад на большой скорости, изрыгая совершенно безумные вещи, до дурноты пугавшие Нору.

Он рассказал ей о том, как узнал об Эйнштейне: убив ученых из «Банодайна», отвечавших за различные научно-исследовательские программы в рамках проекта «Франциск». Винс знал и об Аутсайдере тоже, но не боялся его. По словам Винса, он уже стоит на пороге бессмертия и обладание собакой было одной из последних задач с целью достижения того, что предназначено ему Судьбой. По словам Винса, им с собакой суждено быть вместе, поскольку каждый из них уникален, единственный в своем роде. И когда Винс достигнет начертанного ему Судьбой, никто не сможет его остановить, даже Аутсайдер.

Нора не поняла и половины того, о чем он говорил. А если бы поняла, то наверняка была бы такой же сумасшедшей, как этот явно спятивший человек.

Но хотя ей не всегда удавалось вникнуть в смысл сказанного Винсом, она отлично понимала, что он сделает с ней и с Трэвисом, заполучив ретривера. Сперва Нора опасалась говорить с Винсом о своей судьбе, точно, облекая свои страхи в слова, она приближала неминуемый исход. Наконец, когда до поворота на грунтовку, ведущую к дому из беленого дерева, оставалось пять миль, Нора сказала:

– Вы ведь не отпустите нас, получив собаку, да?

Винс уставился на Нору, лаская ее взглядом:

– А ты сама-то как думаешь?

– Я думаю, вы нас убьете.

– Конечно убью.

Нора с удивлением обнаружила, что подтверждение ее опасений не наполнило душу еще бо́льшим ужасом. Наоборот, самодовольный ответ Винса привел Нору в ярость, приглушив страх и подстегнув решимость разрушить его продуманные планы.

Теперь Нора знала, что за время, прошедшее с мая этого года, когда любой наглый, самоуверенный мужчина вызывал у нее неконтролируемую дрожь, она стала совершенно другим человеком.

– Я могу пустить пикап под откос и попытать счастья, устроив аварию, – заявила она.

– Как только ты повернешь руль не в ту сторону, – ответил Винс, – мне придется тебя пристрелить и взять на себя управление машиной.

– Быть может, у вас не получится. Быть может, вы тоже умрете.

– Я? Умру? Быть может. Но только не в дорожной аварии. Нет-нет. Во мне слишком много жизней, чтобы умереть из-за такого пустяка. И вообще, я не верю, что ты на это решишься. В глубине души ты надеешься, что твой мужчина пойдет ва-банк и спасет тебя, себя, эту собаку. Ты, конечно, глубоко заблуждаешься, но продолжаешь в него верить. Он ничего не сделает, так как побоится тебе навредить. Я войду в дом, приставив ствол к твоему животу, что надолго его парализует, а за это время я успею разнести ему башку. Вот почему у меня с собой только револьвер. Ничего больше мне и не нужно. Страх тебе навредить его и убьет.

Нора решила ни в коем случае не выдавать своей ярости. Нет, она должна выглядеть испуганной, слабой, неуверенной в себе. Если Винс, недооценив ее, поведется на это, то может совершить промашку и дать ей хоть какой-то шанс.

Оторвав на секунду глаза от мокрого шоссе, Нора покосилась на Винса и, к своему удивлению, обнаружила, что в его взгляде нет ни насмешки, ни сумасшедшей злобы, ни даже обычного непрошибаемого спокойствия – нет, в его взгляде скорее сквозила нежность, а возможно, и благодарность.

– Я много лет мечтал убить беременную женщину, – сказал Винс с таким видом, будто ставил перед собой цель создать бизнес-империю, или накормить толпу голодающих, или посвятить жизнь уходу за страждущими. – Но мне еще ни разу не выпадало случая, когда риск убить беременную женщину был настолько мал, чтобы казаться оправданным. Но когда я разделаюсь с Корнеллом в вашем стоящем на отшибе доме, у меня наконец появится идеальная возможность.

– Пожалуйста, не надо, – пролепетала Нора, разыгрывая из себя слабую женщину, хотя нервную дрожь в голосе ей, собственно, не было нужды имитировать.

Винс продолжал говорить очень спокойно, но чуть более эмоционально, чем прежде:

– Я получу твою жизненную энергию, все еще молодую и насыщенную, а в тот момент, когда ты умрешь, я получу и энергию ребенка. Это будет идеально чистая жизненная энергия, не запачканная грязью этого больного, вырождающегося мира. Нора, ты моя первая беременная женщина, и я всегда буду помнить тебя.

У Норы в глазах заблестели слезы, вызванные отнюдь не притворством. Да, она искренне верила, что Трэвис непременно найдет способ справиться с опасным психом, но в этой неразберихе или она, или Эйнштейн вполне могли погибнуть. И Нора не знала, сможет ли Трэвис пережить свой провал и потерю дорогих его сердцу существ.

– Не отчаивайся, Нора, – произнес Винс. – Ты и твой ребенок не исчезнете без следа. Вы оба станете частью меня и во мне будете жить вечно.

Вынув из духовки первый противень с печеньем, Трэвис поставил его на полку остывать.

Эйнштейн, принюхиваясь, ходил кругами вокруг, но Трэвис сказал:

– Печенье еще слишком горячее.

И ретривер вернулся в гостиную, чтобы продолжать смотреть в окно на дождь.

Перед съездом с Тихоокеанского шоссе на грунтовку Винс сполз с сиденья, чтобы не светиться в окне автомобиля, и снова наставил на Нору револьвер:

– Одно неверное движение – и я пристрелю ребенка прямо у тебя в животе.

Нора ему поверила.

Свернув на раскисшую скользкую грунтовку, Нора поехала вверх по склону в сторону дома. Нависшие над дорогой ветви деревьев частично защищали ее от дождя, но скапливавшаяся там вода стекала на землю струйками и падала крупными каплями.

Увидев Эйнштейна в окне гостиной, Нора попыталась придумать какой-нибудь понятный ретриверу сигнал тревоги, но ничего путного в голову не приходило.

Подняв на Нору глаза, Винс сказал:

– К амбару не подъезжай. Остановишь машину прямо у дома.

Его план был ясен как день. В угловой части дома, где находились кладовка и лестница в подвал, окон не было, и Трэвис с Эйнштейном не увидят мужчину, выходящего вслед за Норой из пикапа. Винс подтолкнет ее за угол, на заднее крыльцо, а оттуда потащит в дом, прежде чем Трэвис успеет сообразить, что здесь что-то не так.

Быть может, собачье чутье предупредит Эйнштейна об опасности. Быть может. Но… Эйнштейн так тяжело болел.

Эйнштейн взволнованно прошлепал на кухню.

– Что, увидел Норин пикап? – спросил Трэвис.

Ретривер подбежал к задней двери, пританцовывая от нетерпения, но неожиданно замер и наклонил голову.

Удача улыбнулась Норе совершенно неожиданно.

Когда она припарковалась возле дома, поставила пикап на ручной тормоз и выключила мотор, Винс схватил ее и поволок через сиденье к пассажирской двери, которая оказалась вплотную к задней стене здания и практически не просматривалась через передние окна. Винс потянул Нору за собой из пикапа, настороженно озираясь и выискивая глазами Трэвиса. В результате Винс немного отвлекся и отвел в сторону ствол. Оказавшись возле бардачка, Нора рывком открыла дверцу и схватила пистолет 38-го калибра. Однако Винс явно что-то услышал или почувствовал. Он резко развернулся, но было поздно. Нора приставила ствол револьвера к его животу и, прежде чем Винс смог поднять свою пушку, чтобы вышибить Норе мозги, три раза нажала на спусковой крючок.

Винс, с выпученными от удивления глазами, ударился спиной о стену дома, находившегося всего в трех футах позади.

Нору удивило собственное хладнокровие. Неожиданно у нее в голове промелькнула безумная мысль, что нет никого опаснее матери, защищающей своих детей, хотя один ребенок еще не родился, а вторым была собака. Нора выстрелила еще раз, прямо Винсу в грудь.

Винс повалился ничком на мокрую землю.

Повернувшись, Нора бросилась бежать. На углу дома она буквально столкнулась с Трэвисом, который перепрыгнул через перила и приземлился на полусогнутых прямо перед Норой, не выпуская из рук карабин «узи».

– Я убила его! – Нора отчаянно пыталась справиться с истерическими нотками в голосе. – Я выстрелила в него четыре раза. Боже мой, я убила его!

Трэвис выпрямился, явно не понимая, в чем дело. Нора обняла мужа за шею, положив голову ему на грудь. Стоя под проливным дождем, она наслаждалась живительным теплом его тела.

– Кого… – начал Трэвис.

А в это время Винс у Норы за спиной пронзительно вскрикнул задыхающимся голосом и, перекатившись на спину, выстрелил в них. Пуля попала Трэвису в плечо и отбросила назад. Если бы Винс взял на два дюйма правее, пуля попала бы Норе в голову.

Когда Трэвис упал, обнимавшая его Нора едва не потеряла равновесие. Однако она тотчас же разжала руки и, метнувшись влево, спряталась за капотом пикапа, за линией огня. Бросив мимолетный взгляд на Винса, Нора увидела, что тот, держась одной рукой за живот и сжимая в другой револьвер, пытается подняться с земли. У Норы не было времени приглядеться получше, но крови на Винсе она не увидела.

Ну и что все это значило? Он не мог выжить, получив три пули в живот и одну в грудь. Если, конечно, действительно не был бессмертным.

Пока Нора, скрючившись, пряталась за пикапом, Трэвис уже приподнялся и сидел в грязи. Вот на нем кровь явно была видна, она текла из раны на плече по груди, пропитывая рубашку. И когда Винс выстрелил наугад во второй раз, Трэвис открыл беспорядочный огонь из «узи». Положение Трэвиса было ненамного выгоднее, чем у Винса; пули градом стучали по стене дома и рикошетом отскакивали к пикапу.

Трэвис прекратил стрельбу.

– Вот дерьмо! – Он поднялся на ноги.

– Ты его задел? – спросила Нора.

– Он завернул за угол и побежал вдоль переднего фасада, – сказал Трэвис, бросившись вдогонку.

По расчетам Винса, он находился на пороге бессмертия, если уже не достиг его. Ему нужны были, максимум, еще несколько жизней, и теперь он больше всего опасался того, что его прикончат, прежде чем он достигнет своей великой Судьбы. Поэтому Винс принял меры предосторожности. Вроде последней и самой дорогой модели бронежилета из кевлара. И вот сейчас спрятанный под свитером бронежилет остановил четыре пули, которые эта сука пыталась всадить в Винса. Пули расплющились о бронежилет, не ранив Винса. Но, Господи Иисусе, как же это было больно! От удара Винс врезался в стену и на миг задохнулся. Ему казалось, будто он лежит на гигантской наковальне и кто-то методично бьет его по животу кузнечным молотом.

Скорчившись от боли, Винс проковылял к фасаду дома, подальше от линии огня проклятого «узи», чтобы не получить пулю в затылок. Буквально чудом Винс добрался до угла и поднялся на крыльцо, где Корнелл его точно не достанет.

Винс испытывал некоторое моральное удовлетворение оттого, что ему удалось ранить Корнелла, хотя и не смертельно. Винс понимал, что теперь, с утратой преимущества фактора неожиданности, ему предстоит продолжительный бой. Черт, эта баба оказалась почти такой же крутой, как Корнелл! Чокнутая амазонка!

А ведь он мог на чем угодно поклясться, что у этой тихой мышки покорность была в крови. Очевидно, он недооценил ее – и это его погубило. Винс Наско не привык совершать подобные ошибки; подобные ошибки совершают ничтожные люди, но отнюдь не избранники Судьбы.

Уверенный, что Корнелл идет за ним по пятам, Винс стремительно поднялся на переднее крыльцо и вошел в дом, решив, что, пожалуй, так будет лучше, чем прятаться в лесу. Они наверняка рассчитывают, что он попытается укрыться за деревьями и поменять стратегию. Нет, он пройдет прямо в дом и найдет удобную позицию, с которой просматриваются передняя и задняя двери. Может, ему еще и удастся застать их врасплох.

Винс проходил мимо большого окна, направляясь к входной двери, как вдруг стекло взорвалось и оттуда что-то вылетело, точно реактивный снаряд.

Вскрикнув от неожиданности, Винс выстрелил, однако пуля попала в крышу крыльца, и собака – Господи Иисусе, это была та самая собака! – врезалась в Винса. Револьвер выпал у него из руки. Винс упал навзничь. Собака набросилась на него и, порвав одежду, впилась зубами ему в плечо. Перила крыльца обломились. И Винс с собакой рухнули вниз, на лужайку перед домом, прямо под дождь.

Винс с дикими воплями принялся молотить собаку мощными кулаками. Она завизжала и разжала зубы. Но затем вцепилась ему в горло и, если бы Винс вовремя не скинул ее, наверняка перегрызла бы ему трахею.

У Винса по-прежнему болезненно пульсировали внутренности, и все же, собравшись с духом, он заковылял к крыльцу, чтобы найти револьвер, но вместо револьвера нашел Корнелла. Корнелл стоял на крыльце и смотрел на Винса.

Внезапно Винс почувствовал небывалый прилив уверенности. Винс знал, что с ним ничего не случится. Знал, что он неуязвим и что он бессмертен, так как мог без страха смотреть в дуло «узи», без тени страха. Он ухмыльнулся Корнеллу и сказал:

– Посмотри на меня, посмотри! Я твой самый страшный кошмар!

– А вот это вряд ли, – ответил Корнелл и открыл огонь.

Трэвис сидел на кухне, Эйнштейн был рядом, Нора перевязывала мужу раненое плечо. И между делом рассказывала все, что знала о человеке, приехавшем с ней на пикапе.

– Он оказался чертовым джокером, – произнес Трэвис. – Откуда нам было знать о его существовании?!

– Надеюсь, это единственный джокер.

Морщась о боли, когда Нора протерла рану спиртом и помазала йодом, и еще раз поморщившись, когда она начала перевязывать плечо, пропуская бинт под мышкой, Трэвис сказал:

– Так уж не старайся. Кровотечение не сильное. Артерия не задета.

Пуля прошла насквозь, оставив жуткого вида входное отверстие, Трэвису определенно было очень больно, но какое-то время он еще сможет остаться в строю. За медицинской помощью он обратится чуть позже, вероятно, к доктору Джиму Кину, чтобы избежать ненужных вопросов, которые непременно начнут задавать все остальные врачи. Ну а сейчас для Трэвиса было главным, чтобы повязка оказалась достаточно тугой, поскольку ему еще предстояло избавиться от тела убитого им человека.

Эйнштейну тоже досталось. К счастью, он не порезался, когда выскакивал в окно. Кости тоже вроде оказались целы, однако у него было несколько серьезных ушибов. Он явно находился не в лучшей форме, да и выглядел неважно – грязный, мокрый, несчастный. Пожалуй, ему тоже придется показаться доктору Кину.

А за окном дождь припустил с новой силой, барабанил по крыше, струи воды с грохотом стекали по водосточным желобам и трубам. Дождь заливал переднее крыльцо, попадая в разбитое окно, однако Норе с Трэвисом сейчас было не до нанесенного водой ущерба.

– Слава богу, что идет дождь! Из-за шума в водосточных трубах никто из соседей не услышал пальбы.

– А где мы похороним тело? – спросила Нора.

– Я думаю. – Правда, думать ему было крайне тяжело, так как рана пульсировала и боль отдавалась в голову.

– Мы можем зарыть его прямо тут, в лесу…

– Нет. Тогда нам не удастся забыть, что он был здесь. Мы будем вечно бояться, что тело отроют дикие животные или обнаружат туристы. Наверное, лучше… найти подходящее место на Тихоокеанском шоссе, дождаться, когда там не будет движения, вытащить тело из багажника пикапа и сбросить с обрыва. Если мы выберем место, где море вплотную подходит к подножию скалы, тело тотчас же смоет волной, прежде чем его заметят.

Не успела Нора закончить перевязку, как Эйнштейн с жалобным воем вскочил с места. Принюхался. Подошел к задней двери, секунду постоял возле нее, после чего исчез в гостиной.

– Боюсь, ему досталось сильнее, чем нам кажется, – сказала Нора, наклеивая последний кусок пластыря.

– Возможно, – отозвался Трэвис. – А возможно, и нет. Он весь день ведет себя немного странно, с самого утра, когда ты уехала к доктору. Он сказал мне, что сегодня плохой день.

– И оказался прав, – кивнула Нора.

Тем временем Эйнштейн, выбежав из гостиной, с ходу кинулся в кладовку, где включил свет и принялся нажимать на педали, чтобы достать буквы.

– Может, у него появилась идея, как спрятать тело, – предположила Нора.

Пока она убирала йод, спирт и бинт, Трэвис, с трудом натянув рубашку, отправился в кладовку посмотреть, что хотел сказать Эйнштейн.

АУТСАЙДЕР ЗДЕСЬ

Трэвис вставил новый магазин в приклад карабина «узи», запасной магазин положил в карман, а Норе отдал пистолет-автомат «узи», который лежал в кладовке.

Доверившись возникшему у Эйнштейна ощущению близкой опасности, они поняли, что времени пройти по дому и закрыть ставни у них нет.

Хитроумная схема с веселящим газом в амбаре была задумана в расчете на то, что Аутсайдер появится ночью и сперва произведет разведку. Но теперь, когда он явился средь бела дня, пока они разбирались с Винсом, этот план провалился.

Они стояли на кухне, напряженно прислушиваясь, однако монотонный шум дождя заглушал все звуки.

К сожалению, Эйнштейн не мог точно указать местонахождение противника. После болезни шестое чувство ретривера работало не в полную силу. Им еще крупно повезло, что пес смог учуять опасность. Его утреннее тревожное состояние, очевидно, было связано не с мужчиной, напавшим на Нору, а с появлением Аутсайдера.

– Наверх, – сказал Трэвис. – Все наверх.

На первом этаже Аутсайдер мог войти через двери или окна, а на втором – только через окна. И возможно, там удастся закрыть хотя бы часть ставней.

Нора с Эйнштейном поднялись первыми. Трэвис прикрывал тылы: он шел, пятясь и держа первый этаж под прицелом «узи». У Трэвиса от слабости кружилась голова. Он остро чувствовал, как боль от раненого плеча медленно разливается по всему телу, словно чернильное пятно по промокательной бумаге. Оказавшись наконец на площадке второго этажа, Трэвис сказал:

– Если мы услышим, что он пытается пробраться в дом, можно будет спуститься вниз, подождать, когда он полезет к нам, и, застав его врасплох, пристрелить.

Нора кивнула.

Сейчас им нужно было затаиться, предоставить Аутсайдеру шанс проникнуть на первый этаж, дать ему время сообразить, что они на втором этаже, позволить набраться уверенности, что опасности нет и можно спокойно подойти к лестнице.

Ослепительная вспышка молнии – впервые за сегодняшнюю бурю – озарила окно в конце коридора, загремел гром. Небо, казалось, раскололось от взрыва, и разверзлись хляби небесные.

Из двери студии в конце коридора вылетела одна из картин Норы и врезалась в стену.

Нора вскрикнула от удивления, и на мгновение все трое замерли, глядя на лежавшее на полу полотно и гадая, не связано ли это паранормальное явление с громом и молнией.

Между тем из студии вылетела вторая картина, также врезавшись в стену. И тут Трэвис увидел, что полотно разодрано в клочья.

Аутсайдер был уже в доме.

Они стояли в конце короткого коридора. По левую руку располагалась хозяйская спальня и будущая детская, по правую – ванная и студия. Мерзкая тварь находилась всего через две двери от них, в студии, и прямо сейчас уничтожала Норины работы.

В коридор вылетела очередная картина.

Насквозь промокший, грязный, потрепанный, до сих пор не оправившейся от чумки, Эйнштейн тем не менее злобно залаял, пытаясь прогнать Аутсайдера.

Сжимая «узи», Трэвис сделал шаг по коридору.

Нора схватила его за руку:

– Не надо. Пора сматываться отсюда.

– Нет. Мы должны встретиться с ним лицом к лицу.

– Только на наших условиях, – сказала Нора.

– Выбирать уже не приходится, – возразил Трэвис.

Еще два полотна приземлились на растущую гору изувеченных картин.

Эйнштейн уже не лаял, а утробно рычал.

Все вместе они направились к открытой двери студии.

Опыт спецназовца подсказывал Трэвису, что им следует разделиться и рассредоточиться, а не группироваться в единую мишень. Но здесь была не группа «Дельта», а их противником – не простой террорист. Если они рассредоточатся, то им может не хватить мужества, столь необходимого для встречи лицом к лицу с этой тварью. В данном случае единство придавало им сил.

Они уже были на полпути к двери студии, когда Аутсайдер издал пронзительный вопль. Этот леденящий кровь звук пробрал Трэвиса буквально до мозга костей. Они с Норой остановились, но Эйнштейн сделал еще два шага вперед.

Он трясся как в лихорадке.

Трэвис внезапно понял, что его тоже трясет, отчего плечо разболелось еще сильнее.

Сбросив липкие оковы страха, он ринулся в открытую дверь, спотыкаясь об изуродованные полотна и поливая студию непрерывным огнем. Карабин отдавал в плечо, и, хотя отдача была минимальной, Трэвису казалось, будто кто-то долбит по ране долотом.

Он никого не задел, ничего не услышал и не увидел даже признаков врага.

Пол был усеян изуродованными картинами и осколками стекла из разбитого окна, через которое тварь проникла в дом, забравшись на крышу крыльца.

Трэвис остановился, широко расставив ноги. Сжимая обеими руками карабин. Смаргивая пот с глаз. Стараясь не обращать внимания на жгучую боль в правом плече. Выжидая.

Аутсайдер, вероятно, слева от двери, а может, справа, за дверью, пригнулся, готовый к прыжку. Если потянуть время, возможно, ему надоест ждать и он кинется на Трэвиса, и тогда эту тварь можно будет уложить прямо на пороге.

Нет, он такой же умный, как Эйнштейн, сказал себе Трэвис. Неужели Эйнштейн оказался бы настолько глуп, чтобы кинуться на меня в узком дверном проеме? Нет. Нет, Эйнштейн сделал бы что-то более умное, непредсказуемое.

Небо взорвалось очередным ударом грома, таким мощным, что задребезжали стекла и затряслись стены. Зигзагообразная молния с шипением пронзила день.

Ну давай же, ублюдок, покажись!

Трэвис посмотрел на Нору с Эйнштейном, стоявших всего в нескольких шагах от него: хозяйская спальня находилась по одну сторону от них, ванная – по другую, лестница – позади.

Трэвис в очередной раз бросил взгляд на дверной проем, на осколки стекла среди кучи мусора на полу. И неожиданно понял, что Аутсайдера в студии нет, что он выбрался через окно наружу, на крышу переднего крыльца, и теперь собирается атаковать их с другого конца дома, через другую дверь, возможно, из спальни или из ванной комнаты, а возможно, он бросится на них с пронзительным криком с верхней площадки лестницы.

Трэвис махнул рукой Норе:

– Прикрой меня.

И, не дав ей возможности возразить, Трэвис пригнулся и вошел в студию. Он едва не упал, споткнувшись об устилавшие пол обломки, но удержался на ногах и стремительно развернулся, готовый открыть огонь, если бы тварь оказалась где-то рядом.

Но она исчезла.

Дверь шкафа была открыта. Однако в шкафу никого не оказалось.

Трэвис подошел к разбитому окну и осторожно выглянул наружу, на мокрую от дождя крышу крыльца.

Ветер голосил над острыми осколками стекла, торчащими из оконной рамы.

Трэвис направился обратно в сторону открытой двери в коридор. Нора бросила на него испуганный взгляд, однако продолжала храбро сжимать пистолет-автомат. И тут у нее за спиной распахнулась дверь в будущую детскую, и на пороге возникло оно, желтоглазое чудовище. Кошмарные челюсти, набитые страшными зубами, гораздо более острыми, чем осколки в оконной раме, были разинуты.

Почувствовав присутствие Аутсайдера, Нора собралась повернуться, но он набросился на нее и, не дав ей выстрелить, вырвал из рук «узи».

Монструозному существу не удалось вонзить в Нору свои шестидюймовые когти, поскольку Эйнштейн с грозным рычанием пошел в атаку. С проворством кошки Аутсайдер, оставив Нору, переключился на собаку. Стремительно повернувшись, он рассек воздух длинными руками, словно состоящими из нескольких локтевых суставов, и схватил Эйнштейна жуткими когтистыми лапами.

Трэвис, находившийся у дверей студии, не имел возможности чисто снять метким выстрелом мерзкую тварь, так как Нора по-прежнему оставалась между Трэвисом и Аутсайдером. Уже на пороге Трэвис велел Норе ложиться, чтобы освободить линию огня, что она сразу и сделала, но, увы, слишком поздно. Аутсайдер поволок Эйнштейна в детскую и захлопнул дверь, точно кошмарный черт из табакерки, который внезапно появился и так же внезапно исчез со своей добычей – все произошло буквально в мгновение ока.

Эйнштейн взвизгнул, и Нора ринулась к двери в детскую.

– Нет! – закричал Трэвис, оттаскивая ее в сторону.

Направив автоматический карабин на закрытую дверь, Трэвис разрядил в нее весь магазин, проделав в деревянном полотне не меньше тридцати дыр. Каждый выстрел больно отдавался в раненом плече, и у Трэвиса сквозь стиснутые зубы вырывался сдавленный крик. Конечно, имелся некоторый риск задеть Эйнштейна, но пес оказался бы в еще большей опасности, если бы Трэвис не открыл огонь. Когда карабин прекратил плеваться огнем, Трэвис выдернул пустой магазин, достал из кармана полный и загнал в рукоятку. После чего толкнул ногой изуродованную дверь и вошел в детскую.

Ветер залетал в открытые окна и раздувал занавески.

Аутсайдер исчез.

Эйнштейн, весь в крови, неподвижно лежал на полу у стены.

Увидев ретривера, Нора душераздирающе закричала.

На подоконнике алели пятна крови, ведущие на крышу крыльца. Дождь смывал кровавые следы.

Заметив краем глаза какое-то движение, Трэвис бросил взгляд в сторону амбара, где обнаружил Аутсайдера, который исчезал за большой дверью.

Нора, склонившаяся над собакой, воскликнула:

– Боже мой, Трэвис! Боже мой, после всего, через что ему пришлось пройти, неужели ему суждено вот так умереть?!

– Все, я иду за проклятым ублюдком, – клокоча от ярости, заявил Трэвис. – Он в амбаре.

Нора двинулась было вслед за мужем, но он решительно сказал:

– Нет, оставайся с Эйнштейном. Позвони доктору Кину и оставайся с Эйнштейном. Оставайся с ним.

– Но ведь я нужна тебе. Ты не можешь идти один.

– Ты нужна Эйнштейну.

– Эйнштейн умер, – всхлипнула Нора.

– Не смей так говорить! – Трэвис понимал, что ведет себя иррационально, но ничего не мог с собой поделать. Ему казалось, что Эйнштейн не умрет, пока они не озвучат эту мысль. – Не говори, что он умер. Оставайся с ним, твою мать! Похоже, мне удалось задеть этого беглеца из ночного кошмара, здорово задеть, он истекает кровью, и я смогу прикончить его без твоей помощи. Позвони Джиму Кину, оставайся с Эйнштейном.

Трэвис опасался, что из-за стресса у Норы случится выкидыш, если этого уже не произошло. Тогда они потеряют не только Эйнштейна, но и ребенка.

Трэвис опрометью бросился из комнаты.

Ты не в том состоянии, чтобы идти в амбар, говорил он себе. Сперва нужно слегка остыть. Велеть Норе позвать ветеринара для мертвого пса, велеть ей оставаться там, хотя на самом деле тебе явно не помешала бы подмога… Никуда не годится! Нельзя позволять гневу и жажде мести заглушить голос разума. Никуда не годится!

Однако Трэвис уже ходов не писал. Всю свою жизнь он терял любимых людей, и, если не считать службы в группе «Дельта», ему некому было мстить, потому что нельзя отомстить беспощадной судьбе. Даже в «Дельте» враги не имели лица – лишь бесформенная масса маньяков и фанатиков под общим названием «международный терроризм», – и такая месть не приносила особого удовлетворения. Но здесь он столкнулся с врагом, воплощавшим вселенское зло, с врагом, заслужившим такое название, и он, Трэвис, заставит его заплатить за убийство Эйнштейна.

Рысцой пробежав по коридору, Трэвис начал спускаться по лестнице, перемахивая сразу через две-три ступеньки, но тут у него закружилась голова, к горлу подступила тошнота, и, чтобы не упасть, пришлось схватиться за перила. Он облокотился не на ту руку, и его захлестнуло горячей волной боли. Отпустив перила, Трэвис потерял равновесие, скатился по последнему пролету лестницы и жестко приземлился.

Похоже, он был в худшей форме, чем ему казалось.

Крепко сжимая «узи», Трэвис встал на ноги и поковылял к задней двери, а оттуда на крыльцо, вниз по лестнице и во двор. Холодный дождь немного рассеял туман в голове, и Трэвис на секунду замер в надежде, что непогода поможет справиться с головокружением.

Перед мысленным взором Трэвиса снова возник образ окровавленного, искалеченного Эйнштейна. Трэвис подумал о забавных посланиях, которым больше не суждено появиться на полу кладовки, подумал о Рождестве, которое пройдет без Эйнштейна в колпаке Санты, подумал о любви, которую более не придется дарить и получать, подумал о гениальных щенках, которым не суждено родиться, и тяжкое бремя утраты буквально придавило его к земле.

Трэвис использовал горе, чтобы подогреть свою ярость, оттачивая свой гнев, точно бритву об оселок.

А затем Трэвис отправился в амбар.

В амбаре роились тени. Трэвис остановился на пороге, не обращая внимания на дождь, стучавший по голове и спине, и заглянул внутрь, всматриваясь в полумрак, в надежде обнаружить желтые глаза.

Ничего.

Трэвис вошел внутрь, ярость придавала ему сил, и потянулся к выключателю на стене. Даже когда в амбаре загорелся свет, Трэвис не обнаружил Аутсайдера.

Преодолевая головокружение, стискивая зубы от боли, Трэвис медленно прошел вдоль борта «тойоты» туда, где обычно стоял пикап.

Сеновал.

Еще пара шагов – и он окажется под сеновалом.

Если тварь там, она может прыгнуть прямо на него…

Однако на сей раз Трэвис ошибся в расчетах. Аутсайдер был в дальнем конце амбара, за капотом «тойоты». Он лежал, скрючившись, на бетонном полу, жалобно скуля и обнимая себя длинными мощными руками. Пол вокруг был заляпан кровью.

Трэвис стоял возле «тойоты», наверное, не меньше минуты, всего в пятнадцати футах от твари, глядя на нее с отвращением, страхом, ужасом и, как ни странно, зачарованно. Ему казалось, перед ним нечто с телом обезьяны, возможно, павиана – короче, обезьяноподобное. Однако Аутсайдера явно нельзя было отнести к представителям какого-то одного вида или считать смешением разных животных. Нет, он был чем-то особенным, неповторимым. Это существо, с чересчур крупным бесформенным лицом, желтыми глазами, похожей на ковш экскаватора челюстью, длинными изогнутыми зубами, покрытой спутанной шерстью сгорбленной спиной и слишком длинными руками, обладало пугающей индивидуальностью.

Тварь выжидающе смотрела на Трэвиса.

Трэвис сделал два шага вперед, целясь из «узи».

Подняв голову, с трудом работая челюстями, тварь хриплым, надтреснутым голосом смазанно, но отчетливо произнесла одно слово, которое Трэвис расслышал, несмотря на шум дождя и вой ветра:

– Больно.

Трэвис не был напуган, скорее удивлен. По идее, существо не должно было говорить, но все же ему хватило интеллекта выучить язык и желания общаться. Очевидно, за долгие месяцы преследования Эйнштейна это желание стало настолько сильным, что позволило в какой-то степени победить физические ограничения. Аутсайдер тренировал устную речь, найдя способ извлечь несколько вымученных слов из фиброзного речевого аппарата и деформированного рта. Трэвиса ужаснул даже не вид говорящего демона, а скорее мысль о том, как отчаянно это существо искало общения, все равно с кем. Трэвис не собирался жалеть Аутсайдера, не осмеливался жалеть его, поскольку хотел считать себя вправе стереть его с лица земли.

– Далеко зашел. Все кончено, – произнесло дьявольское существо с таким трудом, будто каждое слово вырывали у него из горла.

Глаза Аутсайдера казались настолько недобрыми, что не могли вызывать жалость, да и все его члены были явно предназначены для убийства.

Оторвав длинную руку от тела, существо подняло что-то, лежавшее рядом с ним на полу, но Трэвис успел заметить, что это была одна из видеокассет с Микки-Маусом, подаренных Эйнштейну на Рождество. На коробке был изображен всемирно известный мышонок в знакомой одежде; он улыбался своей фирменной улыбкой и махал рукой.

– Микки. – Слово это прозвучало странно, и жалко, и неразборчиво, в голосе Аутсайдера слышалась смертельная тоска одиночества. – Микки.

Трэвис сделал еще шаг вперед.

Кошмарное лицо Аутсайдера было настолько отталкивающим, что казалось почти совершенным. Это уникальное уродство обладало некой темной и странной притягательностью.

Раздался очередной раскат грома. Электрические лампочки в амбаре заморгали и почти потухли.

Чуть-чуть приподняв голову, Аутсайдер снова заговорил. И в этом царапающем голосе слышалось холодное сумасшедшее ликование.

– Убил собаку, убил собаку! – Аутсайдер издал скрипучий звук, похожий на смех.

Трэвис собрался было разнести тварь в клочья, но не успел нажать на спусковой крючок, как смех Аутсайдера перешел в нечто похожее на всхлипывания. Трэвис завороженно следил за происходящим.

Аутсайдер устремил на Трэвиса горящие глаза.

– Убил собаку, убил собаку, – повторил он, но на сей раз в его голосе слышалась раздирающая душу печаль, словно это адское существо понимало всю чудовищность преступления, которое он совершил, поскольку убийство было заложено в нем генетически.

Он посмотрел на картинку с Микки-Маусом на коробке из-под видеокассеты.

И умоляюще произнес:

– Убей меня.

Трэвис, и сам толком не понимая, что им руководит – то ли сострадание, то ли ярость, – нажал на спусковой крючок и разрядил весь магазин «узи» в Аутсайдера. Что человек породил, то человек и убил.

Покончив с Аутсайдером, Трэвис почувствовал себя опустошенным.

Он уронил карабин и вышел из амбара. Возвращаться в дом не было сил. Трэвис сел на мокрую землю и, съежившись под холодным дождем, зарыдал.

Он все еще плакал, когда Джим Кин свернул с Тихоокеанского шоссе на раскисшую грунтовку.