Все мои разговоры с Евой были ложью. Она компьютерная система, «заменитель родителей». Все это время она находилась в академии. Она спрашивала, довольна ли я, а потом… что? Думаю, передавала мои ответы Антону.

– Нам нужно идти, – говорит Сидни, не отрывая взгляда от табличек с именами, но потом она поворачивается, и я иду за ней. Мы выключаем свет и закрываем дверь.

Идя обратно, я все пытаюсь в полной мере осмыслить произошедшее. Сидни не произносит ни слова.

Мы спешим назад, к остальным девушкам, и обнаруживаем, что они так и ждут в моей комнате, сидя на кровати. Мы входим, и Бринн с надеждой смотрит на нас.

– Ты поговорила с родителями? – спрашивает она. – Они тебе поверили?

Я смотрю на нее, внезапно потеряв дар речи. Сидни встает рядом со мной, и мы переглядываемся, понимая, что придется им все рассказать.

– Ответила Ева, – говорю я. – Но… помощников наших родителей на самом деле не существует. Они – часть компьютерной системы. И они передают все, что мы говорим, Антону. Почти сразу же.

Сидни кивает, подтверждая, что это правда.

Аннализа смеется, словно приняв мои слова за шутку, но потом она смотрит на меня и сразу же грустнеет.

– Их… не существует? – переспрашивает она. – Стелла?

Я отрицательно качаю головой. Она некоторое время размышляет, кровь приливает к ее щекам. Мы сидим, потрясенные, переваривая информацию. Чувствуя себя более одинокими, чем когда-либо. Сидни снова смотрит на зарешеченные окна.

– Я поговорила с Валентиной, – сообщаю я.

– Хорошо, – соглашается Марчелла. – У нее есть хоть какие-то ответы?

– Мне она ничего не сообщила. Она сказала, что пока мы должны не показывать вида. И что «мы сами поймем», когда будет пора уходить.

– Уходить? – переспрашивает Бринн, которую, похоже, явно смутили эти слова. Ей в голову не приходило, что мы можем покинуть школу – как и мне. Что, если нас обучили не замечать такую возможность?

Некоторое время мы сидим молча, каждый наедине с этой мыслью, а потом Аннализа внезапно вскакивает. Она смотрит на часы.

– Мне пора идти, – сообщает она. – Уже пять минут назад я должна была встретиться с профессором Дрисколлом в теплице.

Она хватает свою куртку, и мы все встаем – остальные девушки собираются разойтись по комнатам. Мы договариваемся собраться снова после ужина, хотя у нас нет никакого четкого плана. Думаю, нам всем есть что обдумать. Нам нужно мыслить более ясно.

Прежде чем уйти, Сидни некоторое время держит меня за руку. Потом все расходятся, и я остаюсь в своей комнате одна.

Хотя теперь я узнала, насколько одинока в этой школе на самом деле, я почувствовала себя сильной, потому что мы все в одинаковом положении. Вместе мы разберемся, что делать. Я подхожу к окну и смотрю в него, пытаясь разглядеть, что скрывается за лесом.

Я вспоминаю вопросы Джексона: «Кто твои родители? Почему они отправили тебя именно сюда?»

И теперь эти вопросы ранят меня еще сильнее. У меня никогда не было возможности связаться с родителями. Почему они это допустили? Для чего они отправили меня в эту школу?

Я касаюсь ладонью холодного оконного стекла. По воскресеньям во второй половине дня мы свободны, а иногда к нам приходят члены семьи или опекуны. Моя мама приезжала один раз. Единственный раз с тех пор, как она отправила меня сюда.

– Филомена, тебе здесь нравится? – спросила она, сидя напротив меня в холле.

К тому моменту я провела в школе уже месяц, и мне здесь действительно нравилось. Так я ей и сказала, и она кивнула, всматриваясь в мое лицо.

Моя мама очень красивая, хотя и выглядит более сдержанно, чем многие другие взрослые, которых я здесь видела. На ней был белый свитер с высоким воротником, изящное белое пальто и никаких ювелирных украшений. Длинные темные волосы были уложены прямо, а идеальный макияж подчеркивал темные глаза. Она положила руку поверх моей, и этот теплый и нежный жест поразил меня.

– Надеюсь, тебе хорошо в академии, – сказала она, внимательно глядя на меня. – Это важные годы твоей жизни. Запоминай все. Время пройдет быстро.

Я согласно кивнула и, как я вспоминаю теперь, больше почти ничего не говорила, пока она была там. Я была словно в каком-то тумане – как и все мы. Мы были немного ошарашены нашей новой жизнью, уроками, постоянным наблюдением. Тогда я была очень покладистой и в меньшей степени… собой. Думаю, мама это заметила, потому что встревоженно нахмурилась.

– Мы будем иногда проверять, как у тебя дела, – сказала она, – и психоаналитик будет каждый месяц сообщать нам, как ты себя чувствуешь.

Она еще раз окинула меня взглядом своих темных глаз, а потом встала. Следом встала и я.

– Надеюсь, ты добьешься успеха, – сказала она, взяла меня за руку, пожала ее немного сильнее, чем я ожидала, а затем кивнула на прощание и вышла. Следующий день открытых дверей мама и папа пропустили.

Они не «проверяли иногда, как у меня дела». По крайней мере, со мной они не связывались.

Как они могли оставить меня здесь? Знали ли они, что происходит в академии? Как мужчины контролируют нас, унижают нас, причиняют нам вред? Может, и мои родители тоже получали отчеты от Евы?

Может, они вообще меня не любят?

Я отворачиваюсь от окна, словно это поможет мне отвернуться от боли. Я пытаюсь прогнать воспоминание о том, как мама приходила в школу. Проще представить, будто ее вообще здесь никогда не бывало. Проще забыть, чем пытаться с этим смириться.

Но… какая-то часть меня до сих пор думает, что это должна быть какая-то ошибка. Они не стали бы отправлять свою единственную дочь в такое место. Их тоже обманули. Если я просто все им расскажу, докажу, что тут происходит, – они поймут. Они заберут нас всех домой. На несколько утешительных мгновений я позволяю себе в это поверить.

Во время ужина место, где сидела Леннон Роуз, по-прежнему пустует. А теперь, когда исчезла Ребекка, появилось еще одно свободное место. Я не знаю, когда она вернется, и не знаю, что именно будет происходить с ней на терапии контроля побуждений.

После ужина я остаюсь вместе с Марчеллой, и мы прибираемся на кухне. По рассеянности я откладываю в сторону один из ножей и случайно открываю не тот ящик. На мгновение я замираю, увидев, что в него в беспорядке ссыпаны какие-то ключи. Некоторое время я смотрю на них, пытаясь понять, от чего они.

– Можешь дать мне еще одно полотенце? – отвлекает меня вопрос Марчеллы. Я передаю ей полотенце, и она благодарно улыбается. Мысль о том, что мы не можем позвонить родителям, даже теперь давит на нас, хотя в этом на самом деле нет ничего нового.

Перед сном мы обещаем друг другу не принимать витамины. Мы до смерти перепуганы, чувствуем себя более уязвимыми, чем когда-либо, но я говорю, что завтра все будет лучше.

Умывшись, я надеваю пижаму и в страхе ожидаю, что смотритель войдет в мою комнату с порцией витаминов. Заранее наполнив стакан водой, я жду его. Я не говорила с ним после той стычки в актовом зале и не знаю, сердится ли он на меня до сих пор.

Чтобы успокоиться, я снова вспоминаю стихотворение. Я представляю, как мы могли бы захватить школу и научить мужчин вести себя прилично.

Дверь внезапно открывается, так что я испуганно вздрагиваю и сажусь на кровати, глядя на смотрителя Бозе. Он подходит к прикроватному столику и ставит на него белый стаканчик с витаминами. Я послушно беру его или, по крайней мере, делаю вид. Пока он не смотрит, я выплевываю их в ладонь и прячу под одеяло.

Я ставлю стакан на столик, и тут смотритель подходит ближе и кладет рядом с ним маленькую белую таблетку. Я не знаю, что это, и вопросительно смотрю на него.

– Антон просил передать, – сообщает он. – Он сказал, это поможет тебе уснуть.

Успокоительное? Сердце начинает биться быстрее.

– Нет, спасибо, – говорю я. – Все в порядке, я…

– Прими лекарство, Мена, – с нетерпением в голосе говорит смотритель Бозе. – После всех сегодняшних событий психоаналитик хочет, чтобы вы как следует отдохнули. – Выражение его лица не допускает возражений. Но я не хочу спать. Смотритель Бозе замечает мои сомнения.

– Прими, или я запихну его тебе в глотку.

Его угроза проста и понятна. Он даже не повышает голос. Он попросту сильнее меня. Он заставит меня принять таблетку силой, и я ничего не смогу с этим сделать.

У меня нет выбора. На этот раз он ждет, пока я ее проглочу, пристально наблюдая за мной. Но дело не в подозрительности – он выглядит довольным. Мне не удается спрятать таблетку под язык или выплюнуть ее. Я глотаю ее и тут же зажмуриваюсь. Рука, в которой я держу стакан, дрожит.

– Знаешь, Антон многое спускает тебе с рук, – произносит смотритель, забирая у меня стакан.

Я в растерянности смотрю на него и спрашиваю, что он имеет в виду.

– Я рассказал, как ты со мной говорила, – сообщает он. – Сказал, что тебе нужна терапия контроля побуждений, чтобы наставить тебя на правильный путь, но он не согласился. Думаю, ты его любимица.

И я внезапно осознаю, как устала от смотрителя – от его властной опеки, от его угроз. Не сдержавшись, я отвечаю:

– На самом деле, это вас не касается, поскольку психоаналитик тут не вы.

Смотритель Бозе вздрагивает, а затем сердито делает шаг ко мне, словно он в ярости из-за того, что позволил мне заметить его реакцию.

– Больше не смей так со мной разговаривать, – говорит он. – Что ты вообще о себе возомнила?

Может, дело в стихотворении, может, в тоске, а может, меня просто достало, что мной все помыкают, но я выпрямляюсь на кровати и пристально смотрю на него в ответ.

– Думаю, что я вам не принадлежу. Так что отвалите.

Я вижу, как сжимаются его кулаки, прижатые к телу, и на мгновение мне кажется, что он ударит меня – как те жестокие мужчины в фильмах, которые он нам показывает. Меня пронизывает страх, но я не отшатываюсь. Смотритель отступает, поднимая руки.

– Может, ты не в курсе, Мена, но ты становишься настоящей стервой, – произносит он, а потом желает мне приятного отдыха и выходит, хлопнув дверью.

Как только он уходит, я съеживаюсь на кровати, потрясенная тем, как близка я была к тому, чтобы столкнуться с насилием. Я одновременно горжусь своей смелостью и боюсь ее. Но в то же время я чувствую себя сильной.

Я и правда сильная. Я улыбаюсь, осознавая это. Я оглядываю свою комнату, размышляя о том, что еще я могу контролировать. Но меня приводит в ужас мысль о принятом успокоительном. Схватив витамины, я бегу в ванную.

Но вытошнить лекарство не удается, и его похожий на мел вкус остается у меня на языке. Слишком поздно. По крайней мере, я не приняла желтый витамин. Смыв капсулы в туалет, я возвращаюсь в комнату.

Сев на кровать, я засовываю руку под матрас и вытаскиваю спрятанный сборник стихов. Раскрываю его на «Девочках с острыми колышками». Я перечитываю его снова и снова, пока веки не начинают сами закрываться – действует успокоительное. Пока мне не начало хотеться спать слишком сильно, я прячу книгу под матрас – так же, как когда-то это делала Леннон Роуз. А затем ложусь в постель и думаю о ней. Надеюсь, она счастлива и изучает замечательные предметы в школе. Развивается. Веки смыкаются, но я изо всех сил стараюсь бороться со сном как можно дольше. Я думаю о девушке, которая, быть может, писала эти стихи, гадаю, где она сейчас. Пытаюсь догадаться, кто она. И я засыпаю с мыслью, что это я.

Снотворное все еще действует, тело кажется тяжелым и сонным, но уже после отбоя дверь комнаты открывается. Я поворачиваю голову, пытаясь открыть глаза, чтобы понять, кто это. Внезапно я различаю силуэт смотрителя Бозе.

Ужас стискивает мои внутренности, я пытаюсь сесть. Голова набита ватой, а руки как резиновые. Я снова падаю на кровать. Смотритель Бозе входит в комнату, и легкость, с которой он вторгается в мое личное пространство, пугает.

Чувствуя себя беззащитной, я натягиваю на себя простыню, пытаясь прикрыться, но запутываюсь в ткани. Голая нога видна из-под одеяла.

Смотритель встает рядом с кроватью. Он ничего не говорит. Он смотрит на меня, словно я голая. Я трясу головой, пытаясь снова не провалиться в сон.

– Как ты себя чувствуешь, Мена? – спрашивает он, осматривая меня с ног до головы.

– Уходите, – выговариваю я заплетающимся языком, но чувство уязвимости порождает сокрушительный страх.

Из горла смотрителя вырывается короткий смешок, низкий и утробный. А потом, к моему ужасу, он проводит тыльной стороной пальцев по моему бедру. Я пытаюсь откатиться, но он хватает меня за ногу и удерживает на месте. Сжимает пальцы так сильно, что я вскрикиваю от боли. Он облизывает зубы.

– Не смей больше огрызаться на меня, Филомена, – шепчет он, наклонившись ко мне. – Или в следующий раз я тебя убью на хрен.

Он отпускает меня. Я сворачиваюсь в клубок, лежа на боку, и начинаю всхлипывать. Боль обжигает кожу там, где он схватил меня, и мысль о том, что он еще не закончил, приводит меня в ужас.

– Оставьте меня в покое, – жалобно прошу я, пытаясь снова натянуть на себя одеяло.

Смотритель опускает руку, касаясь моей щеки, и держит ее так, пока я не отворачиваюсь.

– Помни мои слова, – говорит он, а потом выходит из комнаты и тихо закрывает за собой дверь.

Я лежу, всхлипывая в подушку, то приходя в себя, то снова теряя сознание. Слишком слабая, чтобы встать. Слишком слабая, чтобы бороться. Он совершил насилие, открыто и преднамеренно.

У меня больше не осталось сил. Может, он этого и добивался. Смотритель ежедневно доказывает, что может действовать, не боясь последствий. «Переусердствовал», – снова скажут они.

«Мы изменим эти правила», – в отчаянии думаю я.

Эта мысль меня чуть-чуть утешает. Я цепляюсь за эту надежду, снова погружаясь в затягивающий меня сон, усиленный снотворным. И потрясением. Сон обрушивается на меня тяжелой волной.

Но его отравляют кошмары. Полные насилия, жуткие, удушающие кошмары.

Мне снится, что я нахожусь в холодной комнате, а надо мной стоят доктор Грогер и Антон. Я лежу на столе, не в силах пошевелиться, не в силах заговорить.

– Ты так прекрасна, – восхищенно шепчет Антон. – Мы не можем просто так тебя отпустить.

Я мысленно кричу, умоляя отпустить меня, но он наклоняется, уткнувшись лбом в мой висок, словно не в силах скрывать свою любовь.

– Добро пожаловать домой, Филомена.

Проснувшись, я резко сажусь и тут же жалею об этом. Голова раскалывается от боли. Через несколько секунд я понимаю почему – возвращается память о событиях прошедшего дня. Успокоительное. Смотритель хватает меня за ногу – угрожает мне смертью. Он сделал меня слабой, беспомощной, а потом воспользовался этим, чтобы наказать меня. Он просто не думал, что я это запомню, надеясь на эффект витаминов.

Он чудовище. Он опасен для всех девушек. Но, учитывая все это, я по-прежнему не знаю, как нам выбраться отсюда. Если мы выдадим себя, Антон направит нас на терапию контроля побуждений. Но вот в чем вопрос… как она вообще работает? Как именно действует терапия контроля побуждений?

Я задумываюсь о том, помнит ли Валентина свой последний сеанс. Может, она что-то сможет подсказать. Быстро выбравшись из кровати, я открываю дверь, вглядываясь в коридор. Взглянув на дверь смотрителя, я чувствую вспышку гнева, но сейчас мне следует думать о другом. Мне нужно найти улики, чтобы доказать, что тут происходит.

Я бросаюсь к двери Валентины и тихо стучу, а затем пробираюсь внутрь. Она садится на кровати и щурится, с удивлением глядя на меня.

– Мена? – говорит она. – Что ты делаешь? Не нарушай правила.

– Что происходит на терапии контроля побуждений? – спрашиваю я. – Тебя недавно на нее отправляли. Что Антон с тобой делал?

Валентина немного ждет, а потом отбрасывает волосы с лица.

– Не помню, – расстроенно отвечает она. – Тогда я не могла ясно мыслить. Я не смогла прикинуться, что соблюдаю правила, и они поймали меня. После терапии контроля побуждений они подняли дозу витаминов. Прежде чем я вспомнила, что их не нужно принимать, прошло два дня. И к тому моменту воспоминания уже полностью стерлись.

У меня сжимается сердце.

– Значит, ты не знаешь, что Антон там делает?

– Нет, – говорит она. – Но… – Она умолкает, словно не решаясь что-то произнести.

– Что? – спрашиваю я.

– Если ты попадешь туда, а потом мы не дадим тебе принимать лекарства, если мы все поможем тебе, чтобы ты не пила эти витамины… может, мы тогда узнаем.

Я невольно открываю рот: сама мысль о том, чтобы попасть на терапию контроля побуждений, которой я так боюсь, кажется выходящей за рамки. Опасной. Я отступаю на шаг, не зная, смогу ли на это решиться.

– А почему не ты? – спрашиваю я.

Она качает головой.

– Еще раз? Так скоро? Мена, если я попаду на терапию контроля побуждений снова, они же меня убьют.

Я отступаю еще на шаг и качаю головой.

– Нет, – говорю я. – Твой дядя… Академия не собирается тебя убивать.

– Уж кому все равно, так это моему дяде, – тут же отвечает она. – Он мне даже не дядя. Он просто… просто какой-то мужчина, который платит за мое обучение. Он планирует на мне жениться, – горько добавляет она. – Родители умерли. По крайней мере, так сказал Антон – я их совсем не помню. Так что мне остается только любезничать с Грегом. По крайней мере, пока не выберусь отсюда. Тогда я смогу делать что захочу.

Она отводит взгляд.

Должно быть, это ужасно угнетает – знать, что больше никогда не увидишь своих родителей. Даже если я сомневаюсь, любят ли мои родители меня, остается крошечная надежда, что я увижу их снова… Думаю, это придает мне сил.

– Психоаналитик может пытаться помочь нам лишь ограниченное число раз – так мне сказал Антон. Я исчерпала свое право на помощь, и, если я попадусь снова, ему придется меня отпустить.

– Значит, ты поедешь домой, – говорю я.

Она наклоняет голову, словно спрашивая, верю ли я сама в свои слова. И хотя я немного сомневаюсь, я отказываюсь верить, что мои родители отправили бы меня в школу, где меня убьют, если не смогут контролировать.

– Вот почему, Мена, мы следуем правилам, – продолжает она. – Они ожидают, что мы будем подчиняться, захотим подчиняться. Но мы можем использовать их собственные ожидания, чтобы перехитрить их. Так что, если ты хочешь узнать, что скрывается за фасадом школы, тебе придется разыграть некую роль. А потом, разумеется, – она улыбается, – умолять Антона о прощении. Сказать ему, что хочешь стать лучше. Он любит быть героем.

– Но что, если они убьют меня? – спрашиваю я не дыша, по-прежнему не до конца веря в сказанное, но все-таки пугаясь.

– Свою награду? – спрашивает она. – Нет. Тебе просто нужно быть убедительной. Как думаешь, справишься? – В ее голосе слышно искреннее любопытство.

Я опускаю глаза, не зная, решусь ли я в самом деле пойти на что-то подобное.

– Я… – Не знаю, что ответить. Так что, подняв на нее глаза, я пожимаю плечами. – Мне нужно обсудить это с остальными, – говорю я вместо ответа.

Валентина кивает, словно это приемлемый ответ, понятный ей. Мы договариваемся, что встретимся за завтраком, и я выхожу из ее комнаты, на мгновение замерев в коридоре.

Я поворачиваюсь к двери смотрителя. Мне нужно будет сделать вид, что я не помню, как он вел себя прошлой ночью. Я должна притворяться – или академия узнает, что я не принимаю витамины. Может, это не так уж сильно отличается от попытки притвориться, что мне нужна терапия контроля побуждений. Может быть, мне нужно будет лишь немного подыграть.