Без костюма от Эда Бахчиванджи человек, сидевший в огромном кресле за исполинским столом под сенью необъятного, как потолок планетария, флага, ничем не отличался бы от побитой собаки. Будто для усиления впечатления перед столом лежал китайский мопс. Голову с печально помаргивающими глазами он уместил на лапах в позе неизбывной безнадежности, и даже бодро закрученный бублик хвоста, родовая принадлежность китайских мопсов, был словно размочен в протухшем чае.

Второй из двух людей в этой комнате не походил ни на какое животное, а если и походил, то зоологи его еще не открыли. Возможно, сходство было внутренним и проявлялось при острой необходимости. Насмешливый и бодрый, он дымил огромной сигарой, а костюм его не приходился шедеврам Бахчиванджи и Мак-Ларена даже троюродным: заношенный пиджак из гонконгского твида с кожаными налокотниками, обвислые бежевые штаны-докерсы, а галстук из числа тех, что дарят потехи ради на Рождество. Такая внешность могла быть свирепым камуфляжем или злобным эпатажем, как угодно, и все же его присутствие в этом гигантском кабинете было совершенно естественным — новый пивной кран в старинном пабе смотрелся бы куда сюрреалистичнее.

Человек-Побитая-Собака сидел, закрыв лицо ладонями, и время от времени свистяще вздыхал, а на выдохе поматывал головой и шептал: «Боже, боже, неужели ты нас оставил… Неужто, господи?..»

Из-за ладоней он и заговорил.

— И вы абсолютно уверены, что не осталось никакого способа?.. — Невнятные слова модулировались обломками прежней властности.

— Ни единого, — с непонятным удовольствием отвечал куривший. Сигара описала небрежный зигзаг.

Ладони покинули лицо и опустились на стол. Глаза, открывшиеся свету, были набухшими и красными, скулы влажно поблескивали, но сидевший в кресле не собирался этого стыдиться. Лицо твердело на глазах, словно влага в тканях замерзала под ледяным ветром.

— Что ж… — Глубоко вдохнув, он медленно, с усилием, как на уроке медитации, выпустил воздух сквозь стиснутые зубы. — Нам осталось…

— Ровно два часа пятьдесят три минуты сорок секунд… — с тем же непонятным удовольствием отвечал куривший.

— Хорошо. — Его собеседник поднялся из кресла, сутуло дошел до окна, завешенного плотной атласной гардиной, и остановился лицом к ней, не делая попыток открыть. Потом сказал: — Вы на связи с Экспертным Советом?..

— Да, ваше высокопревосходительство. Пока линия отключена. Они работают, но боюсь, так же эффективно, как мы с вами… Однако если забрезжит хоть какая-то распоследняя идея, то я немедленно получу сигнал… — Курильщик помахал крошечным телефоном.

— Замечательно. — Стоявший у окна повернулся и зашагал по кабинету. — Скажите, Петчак, почему вы перестали звать меня по имени?..

— Теперь это не имеет ни малейшего значения, ваше высокопревосходительство… — Курильщик вынул сигару изо рта и положил в древнюю складную пепельницу, которую всегда приносил с собой. — Все же обещаю вам, если мы останемся жить и работать в этом почтенном доме на не слишком унизительных условиях, я расскажу эту дивную историю, которую вы, очевидно, проглядели…

— Но работать ко мне вы все-таки пошли? — Каблуки его высокопревосходительства терзали упоительно тусклый ковер, подарок последнего шаха Турана. — А, Бенедикт?..

— И что с того? — Защелкнув пепельницу, Петчак с хрустом потянулся. — Хоть в чем-то я вас подвел? Знаете, если бы вы успели подать в отставку, многие ваши друзья остались бы вашими друзьями не из-за вас, а из-за себя. Чтобы доказать себе, что они порядочные люди и служебное положение друга для них ничего не значит. Прекрасный довод, не лучше и не хуже других. Но, видите ли… Вы бы для них все равно значили меньше, чем они сами. А в нашем случае… — Он ухмыльнулся. — Вы первый человек для двух третей мира. Вы ставите задачу и шлете, как писал де Нерваль, «неразумное количество слуг» решать ее. Но слушаете-то вы все равно меня…

— М-да. — Его высокопревосходительство на секунду замедлил шаг. — Верно, честная вражда куда лучше слабой дружбы… Однако до чего же я вам неприятен…

— Хотите, чтобы я еще раз ответил, что это больше не имеет никакого значения?

— Нет, спасибо. Давайте лучше еще раз посмотрим, что у нас в сухом информационном остатке…

Петчак саркастически изогнул правую бровь, развел руками и громко позвал:

— Чингачгук!..

— Господин Петчак?..

Отозвавшийся квадрофонический голос был басовит и сердечен.

— Файлы «Сайгон», «Мотылек» и «Касабланка».

— Пожалуйста, произнесите мое имя еще раз, — так же сердечно попросил голос.

— Чингачгук!..

— Пожалуйста, предложите второму зрителю произнести мое имя.

Его высокопревосходительство покачал головой:

— Ну ты зануда…

— После второй ошибки ваш допуск будет аннулирован. Спасибо, — с искренней теплотой сообщил бас.

— Чингачгук!

— Господин Петчак и ваше высокопревосходительство, аудиопароли идентифицированы. Спасибо. Ваш запрос выполнен.

Серый атлас гардины вдруг превратился в гладкий белый экран, который через секунду стал большим куском осеннего поля, уставленного десятками клеток, вольер, аквариумов и лабораторных столов с большими контейнерами. Между ними стояли металлические стеллажи с приборами.

Трансфокатор стремительно поменял расстояние, и стало видно, что участок обведен огромным желтым кругом, от которого поспешно отъезжали джипы и автобусы, набитые людьми в защитных костюмах и масках. Через несколько минут на экране остался только круг и все, что стояло внутри его.

— Это была стандартная мера безопасности, — пояснил Петчак. — Но нам сообщили…

— Кто, Посредник?..

— Да, конечно, кому же еще…

— Кстати, сколько было сделано попыток допросить Посредника с применением… ну, вы понимаете?..

— Семь, — любезно сообщил Петчак, — и все кончались одинаково. Информация нулевая. При любой попытке даже определить степень обработанности Посредники утрачивали пересаженную личность. Альфа- и бета-ритмы на энцефалограмме предельно сглажены, все процессы тормозятся. Никакой мозговой деятельности, кроме жизненно важных функций — дыхание, сердцебиение, дефекация… Кормление полупринудительное. Если не поддерживать эти «овощи» искусственно, с помощью систем жизнеобеспечения, пару дней спустя они погибают. Двоих держат до сих пор, но изменений никаких, все очень напоминает такую добротную кому, классические флэтлайнеры… И они погибают тоже. А новым Посредником через полчаса после… м-м-м-м… развоплощения становился кто-то из окружавших — критерии отбора и механизм пересадки неясны абсолютно. Любая изоляция бесполезна. Метемпсихоз, так сказать…

Он усмехнулся и помахал сигарой.

— Ну а сейчас будет самое интересное… Следите за телеметрией…

Оба смотрели на экран и в сотый раз чувствовали, что дыхание задерживается, что они пытаются поймать тот момент и, как сотни раз прежде, не сумеют… Можно было смотреть с самым большим замедлением, можно было раскладывать оцифрованное изображение на фрагменты и анализировать мельчайшие различия, но итог был единственный, ни разу не поменявшийся в двенадцати демонстрациях, состоявшихся в двенадцати разных странах Земли.

Робот-оператор скользил внутри крута, и установленные по желтой окружности камеры снимали каждая свой сектор. Животные и насекомые, птицы и пресмыкающиеся — этот странный зоопарк выглядел особенно нелепо среди пустой ровной степи, словно претенциозный кадр из авангардистского фильма. Суетились и встревоженно хрюкали свиньи, лисица бегала из угла в угол, попугаи порхали в вольере, рыбы плавали в аквариумах; общий план давал ощущение движения, разнообразного и непрекращающегося, подчеркнутого мелькающими зелеными цифрами в нижнем углу экрана.

И вдруг все прекратилось. Снующие цифры словно высветили мгновенно застывший виварий. Холодный ветер чуть теребил невысокую траву, и это было единственное движение, уцелевшее в этом мире. Звери, словно- по команде повалившиеся на пол клеток, птицы, пестрыми комками осыпавшиеся с насестов, рыбы, всплывшие брюхом вверх, — это было последнее состоявшееся движение. После него все были явно и несомненно мертвы.

— Ф-ф-фу… — Его высокопревосходительство перевел дыхание. — Сотый раз, и все равно давлюсь…

— Да, — безмятежно согласился Петчак, делая какую-то пометку в электронном блокнотике, — привыкнуть невозможно. Даже профессионалы в конце концов ломаются. В молодости я протестовал против смертной казни не потому, что мне было жалко преступников, а потому, что видел, в кого превращаются исполнители… Ну что ж, давайте подведем итоги!

Положив сигару на полированный стол (у горячего конца медленно возник молочный ореол, означавший загубленную полировку), он нажал кнопку блокнота, а потом небрежно бросил его рядом с сигарой.

— Ни один прибор не зарегистрировал ничего. Никаких импульсов или изменений магнитного поля. Ничего. Датчики на животных показали только одно: в один и тот же миг у всех животных остановились дыхание и прекратились обменные процессы. Никаких травм и ран, никаких повреждений внутренних органов, кроме воспоследовавших. Время смерти приблизительно одно и то же, за од-ним-единственным исключением… — он нервно хохотнул, — тараканы, эти великие существа, умирали дольше всех! Почти семь секунд!.. Но умерли и они. Надеюсь, ваше высокопревосходительство, еще одна цифра тоже задержала ваше внимание. Пробы, взятые в пределах круга на глубину сто восемьдесят сантиметров, показали полное отсутствие микроорганизмов, точнее, живых микроорганизмов. Доктор Гиршман предложил новый термин — тотальная девитализация.

Его высокопревосходительство болезненно сморщился.

— Да… И микробы тоже… Но, может быть…

— Нет, — с тем же странным удовлетворением предугадал вопрос Петчак. — Посредник, до воплощения механик-водитель бронемашины мастер-сержант Хенрик Гогоба, сообщил, что увеличить круг можно до любой величины вплоть до окружности экватора и практически на любую глубину. Особенно унизительно было то, что нам беспрепятственно позволили устанавливать любую аппаратуру и делать любые замеры. Дескать, позабавьтесь… Вопросы о природе воздействия остались без ответа. Вопрос о глобализации воздействия получил утвердительный ответ. Все уточнения и попытки получить цифры остались без ответа, вернее… — Петчак щелкнул блокнотом: — … Посредник ответил: «Не видим необходимости в точных характеристиках. Ваша цивилизация неспособна в данном случае создать средства защиты, и дело не в технологии. Стоит ли терять время? Неужели вам недостаточно того, что вы восприняли с помощью ваших органов чувств? Поверьте, они вас не обманывают…» — Отложив блокнот, он добавил с нервным смешком: — Жена Гогобы требует пенсии по утрате кормильца, а Министерство обороны обороняется, утверждая, что кормилец не только вполне жив, но даже незаконно оставил службу…

Его высокопревосходительство так же нервно отмахнулся:

— Петчак, не до пустяков, пусть этим занимаются юристы…

— Сомневаюсь, что за час они придут к адекватному решению.

— Я сам юрист и знаю, что за семь минут до тотальной смерти они будут обсуждать стратегию ведения процесса и наличие прецедентов… Но хватит. Похоже, эти… новые хозяева точно знают, что такое жизнь, где она находится и как ее извлекать. Хорошо бы научиться у них запасать ее и добавлять…

— «Искусство возможного», ваше высокопревосходительство, — ласково напомнил Петчак. — Не стоит загадывать так далеко, хотя…

— Действительно не стоит. — Его высокопревосходительство резко повернулся на каблуках и встал перед столом. — Ну что ж, Петчак! Вперед! Через реку и в лес, как говорил Джексон Каменная Стена! Скрипя зубами, говорим: «Да!» Будьте вы прокляты! Да! Чтоб вы за это заплатили так же, как мы! Не тем, что вы забираете у нас, а тем, чего мы наглотались, — унижением, ужасом, беспомощностью… Да! — Переведя дыхание и утерев яростный пот, он хрипло добавил: — Надеюсь, они это слышат… Конец документа. А теперь, Бенедикт, пока мы еще живы, расскажите-ка мне, чем же я перед вами провинился, и посмот рим, успею ли я попросить у вас про…

Какое-то слабое, необычное и неприятное чувство заставило его обернуться к Петчаку.

Мопс, грустно подремывавший, подскочил, тоскливо взвыл и метнулся под стол.

В материалах Петчака не было ни слова о реакции животных на Воплощение, почему-то подумал он…

Посредник недоуменно крутил в руках маленький телефон, потом положил его на стол и точно так же отложил сигару.

— Повторите, пожалуйста, ваше согласие, — ровно попросил он, улыбаясь, но брезгливо стряхивая пепел с твидового лацкана. — Если возможно, держитесь формул, принятых вашей цивилизацией, дабы наше сотрудничество отныне воспринималось вашими сопланетниками позитивно и не вызывало ненужных реакций…

Сидеть за столом Руслан умел, и все равно за ним было нужно следить. До срока оставалось полчаса, а его надо было накормить, одеть и посадить в их проклятый автобус.

Лена проследила, чтобы он допил какао. Потом позвала:

— Русланчик! Надень курточку и возьми ранец, а я пока выведу Арника!

Руслан молча и сосредоточенно отхлебывал какао. Потом со стуком опустил кружку на стол, повернулся и, как деревянный, зашагал к вешалке.

Трехлетний черный ризеншнауцер, прозванный за масть и мощь Шварценеггером, звавшийся в собачьем паспорте, соответственно, Арнольдом, ну а по-домашнему Арником, радостно подскакивал и басовито бухал, норовя облизнуть все лицо сразу, но Лена уворачивалась и пристегивала к ошейнику поводок. Раньше процесс был вдвое длиннее, потому что надо было еще застегнуть намордник, чего пес терпеть не мог и яростно сопротивлялся, а за выгул без намордника некоторые соседи загрызли бы насмерть и пса, и ее, и Руслана. Пес ненавидел пьяных и наркотов и еще почему-то безошибочно выбирал членов Содружества Социально Не-Защищенных (именно так писалось на их листовках), то есть организованных бомжей и полубомжей, и гнал их со своей, как он считал, территории, так что после каждого подвига их юристы являлись и закатывали длинные угрожающие разговоры о предполагаемых процессах. Избавиться от пса было бы самой черной неблагодарностью: он дважды спасал ей сына.

Теперь все изменилось. Ненавидели их соседи по-прежнему, но теперь они боялись ее настолько, что при встречах заискивающе улыбались и расхваливали Арника за красоту и ум. ССНЗовцы вообще перестали появляться даже в соседних дворах. Участковый мрачно козырял при встрече. Впрочем, мрачно козырять он стал еще после того, как откровенно предложил ей переспать в обмен на заминку очередного скандала, а она с отчаяния позвонила школьной подруге, чей отец получил какой-то важный пост в Арендном Комитете. А потом Русланчика взяли в Аренду… И все пошло как у десятков тысяч других семей на этой забытой богом планете. Можно было кинуть опостылевшую работу, платить любые деньги выученным в «Save the Children» няне и педагогу, да они вскоре и перестанут быть нужны. Одно было плохо: Руслана увозили через каждые сутки, и возвращался он вымотанным, спящим на ходу, а свозить его отдохнуть было нельзя. По контракту они должны были находиться не дальше пятидесяти километров от Базы, а ближе парка имени Панфилова на таком расстоянии ничего не имелось.

— Ну-ка, ну-ка! — прикрикнула она. Пес, опроставшись, явно нацелился погулять в свое удовольствие и радостно волок ее к хилому карагачевому скверику. — Фу! Домой! Нет времени!

Утащив опечаленного кобеля домой, Лена отдышалась, торопливо запихала обувь в шкафчик (Арник давно остепенился, но привычка убирать все доступное разгрызанию держалась) и повернулась к сыну. Он стоял уже в курточке и с ранцем на плечах, монотонно раскачиваясь и что-то бормоча едва слышно. Как всегда, сердце мгновенно стиснуло, но теперь боль проходила быстрее — надежда хорошо заменяет валидол.

Заперев дверь, она взяла сына за руку и шагнула на лестницу. Пальцы у Руслана были холодные и чуть липкие, и она, раскаянно припомнив, что забыла помыть ему руки после какао — он всегда чуть-чуть проливает на пальцы, — принялась на ходу тереть носовым платком маленькие безвольные кисти.

Как всегда, на перекресток они вышли в тот самый момент, когда с Донецкой на Пудовкина выкатывал серый автобус — громадный, в темных непрозрачных стеклах, но жуткий в своей бесшумности и поворотливости. По борту медленно извивалась лилово-оранжевая эмблема, знак, похожий на перекрученную кирилличную «А», и все, кто видел его, ни секунды не сомневались, что это сокращенное «АРЕНДА». На самом деле, как ей говорил Петр Кириллович, отец Анжелки, никому не известно, что это за эмблема на самом деле, и эмблема ли. Арендаторов никто никогда не видел, а Посредники только сообщали, не объясняя ничего. Иногда ей казалось, что автобус дожидается только их, стоя всю ночь где-то в ближнем переулке, и трогается в тот самый миг, когда они с Русланчиком выходят из подъезда. Пару раз она с Арником наполовину всерьез обошла ночью все закоулки микрорайона. Однажды привиделось во сне, как автобус медленно вырастает из какого-то жуткого ничто, какой-то клубящейся пузырчатой мерзости… Ей никогда не удавалось различить, сидит ли в автобусе кто-нибудь еще — даже водителя не было видно.

Дверь поднялась вверх, как нож гильотины, пахнуло теплом, каким-то дезодорантом, и одновременно черным языком под самые ноги выехал ребристый трап.

— Доброе утро, Елена Евгеньевна, — сказал бесплотный и бесполый голос откуда-то изнутри. — Здравствуй, Руслан. Мы радостно ожидаем тебя.

Мальчик привычно выпустил ее руку, сосредоточенно, словно отмеряя расстояние, шагнул вперед, на трап, и вдруг, повернувшись на уже почти втянувшемся трапе, взглянул ей в лицо, помахал рукой и хмуро улыбнулся.

— У меня сегодня много работы, — хрипловато сообщил он. Помолчал и добавил: — Мам.

Когда Лена поняла, что бежит за автобусом, серая громадина уже поворачивала к центру города, набирая скорость и исчезая в направлении проспекта Ахунбаева. Остановившись, задыхаясь и глотая слезы, она шептала: «Господи!.. Господи!..», пытаясь не поверить тому, что увидела, и уже рыдала в голос, чувствуя, что не поверить нельзя.

Здоровенный, обтянутый настоящей, вытертой местами добела кожей, чемодан миллион лет назад был сделан в Народном Китае и куплен дедушкой Чипы для гастрольных поездок. Прожив долгую бурную жизнь, утратив ремень, замок, пару заклепок и еще что-то, чемоданище был безжалостно заменен роскошным «Самсонайт Краш Пруф» и сослан в чулан для хранения всякой дряни. Но для сегодняшних нужд он подходил как нельзя лучше — Дарума просто заурчал от удовольствия, когда Чипа с Морганом выволокли антиквариат на свет и протерли куском старых джинсов. Обвязать его куском репшнура и отрегулировать беседочный узел, чтобы развязался от легкого потягивания кончика, было делом четверти часа.

Яблоки Нурик уже купил, привез и теперь вовсю хрустел самым красным; а еще три здоровых мешка стояли в тени, распространяя густой аромат. Выбрать их было не так просто, потому что при любой проверке слишком хорошие могли вызвать у патруля желание как следует черпануть и, соответственно, обнажить груз; слишком плохие могли вызвать неудовольствие или подозрение и, как следствие, более серьезный шмон… Желтоватая некрупная грушовка, запашистая, ровная и чуть надбитая, выглядела как надо.

Дарума сидел на скамейке в тени, рядом с мешками, подобрав под себя толстую ногу, почесывал толстый живот, благодушно помаргивая толстыми веками — круглый, славный и безобидный, он своим видом обманывал всех, даже знавших его. Мало кто знал, что он может запросто провисеть час на одной руке под потолком, или пробежать двадцать километров, или… Но Чипа знал. Ведь он стоял за кустами с бесшумным пластиковым «глоганом», когда командир голыми руками упокоил двоих из Арендной полиции. Апошки решили вежливо проводить его до патрульного вездехода, потому что у него документы были слегка просрочены. Почему-то у них не оказалось с собой портативного оборудования, и это была удача. Аповский сканер тут же запросто выкачал бы все подчистки, переклейки и микроповреждения защит.

Поэтому Дарума вперевалку дошел с ними до машины, поставил ногу на подножку и неудачно так с нее сорвался. Заохал, согнулся, ухватившись за колено. Когда апошки бросились помочь, он вбил одному ребра в сердце, а другому, лапнувшему «скорую» кобуру, носовые кости в мозг. Чипины умения не понадобились — командир строго-настрого приказал палить, только если апошки успеют дернуть железо.

Так у них появилась пара аповских пушек с полными зарядами, аповский сканер и аповский коммуникатор, на котором слушались все переговоры и раскодировались текстовые сообщения. Даже когда коды начали менять, Морган расколол алгоритм, и они спокойно читали тексты от патруля и патрулю… Жаль, нельзя было взять их тачку, но ее наверняка могли отследить, ведь ее даже поджечь не удалось, поэтому Нинка засадила термитную гранату внутрь, хотя Нурик свистел, что они и внутри несгораемые. Вот бы посмотреть, что там взаправду осталось? Но на этом сыплются все фраера, а они, слава богу, уже почти профессионалы — как-никак, четыре акции, всего один накат и ни одного трупа с нашей стороны…

Поглядывая на руки уютно жмурившегося командира, Чипа ощущал одновременно восхищение и легкий холодок там, где хрустнула тогда грудная клетка аповца. Самое жуткое в Даруме и было вот это — толстые пальцы с бугристыми, как осетровые хрящи, квадратными ногтями. Как-то Чипе довелось во время гриппа прочитать книжку, где был рассказ про тетку, подглядывающую за игроками в казино, и она смотрит только на их руки: руки у всех разные, и по рукам она про них понимает больше, чем по мордам и по всей остальной внешности. По рукам Дарума получался настолько страшненький, что приходилось гнать от себя всякие ненужные мысли…

Передышка кончилась, Чипа снова натужно поднял чемодан, в котором было килограммов шестьдесят пять; чтобы ручка не оторвалась, приходилось придерживать и за репшнуровую обмотку. Он доволок его до крыльца, потом втащил в дом и с матерным шепотом попер в дальнюю комнату, под Нинкину кровать.

Нинка спала или притворялась, что спала, прямо поверх покрывала, подобрав под себя ноги в старых кроссовках. Лежала лицом к стене и не повернулась даже тогда, когда он со скрежетом принялся заталкивать чемоданище под кровать. Нурик, зашедший следом, помог ему.

Выпрямившись, они присели на маленький диван, Чипа вытер лицо и руки, затем пошел к холодильнику за водой, а Нурик принялся озираться. У Чипы в доме он не был, да и знакомы-то они были всего две недели — Дарума привел и коротко приказал работать вместе. Вчера он пригнал тяжеленный грузовик и поставил его в саду. Нурик офи-генно водил, был классным механиком и мог из любого «сарая» сделать машину для Большого Кольца. Больше о нем Чипа и другие ничего не знали.

— А это кто? — Нурик кивнул на портрет худого улыбающегося мужчины в очках. Рисунок был приколот к стене прямо так, без рамки.

— Никто, — коротко ответил Чипа, откручивая крышку с горлышка. — Портрет неизвестного работы неизвестного художника.

Нурик хохотнул.

Звякнули пружины. Рывком повернувшись, Нинка села на кровати, потом так же рывком встала и выбежала из комнаты.

— Чего это она? — Нурик поглядел ей вслед и вопросительно повернулся к Чипе. — Обиделась? А чего ты сказал?

— Все-то тебе надо знать… — сквозь зубы выдохнул Чипа. Крышка сидела мертво, пальцы скользили по запотевшему пластику и срывались. — Командир приказал проверить? Или по своей инициативе?

— Дурак ты, — без особого запала сказал Нурик. Отобрав у Чипы бутылку, он одним рывком свернул пробку и глотнул пару раз. Потом сунул минералку Чипе. — Мне-то какое дело? Это вы чего-то заколбасились!

Чипа не взял бутыль. Он смотрел перед собой, и лицо у него было серое.

— Нинка отца рисовала год назад, — невнятно сказал он. — Он пианист, как дед… Был то есть.

— А сейчас? — поинтересовался Нурик и вдруг, спохватившись, умолк.

— Да… — брезгливо кивнул Чипа. — Он Посредник сейчас, в Денвере. У него какие-то там ихние суперспособности открылись, латентные…

— Чего?

— Ну, скрытые раньше.

— А мама ваша где?

Пожав плечами, Чипа встал и уже от двери добавил:

— Да умерла она. Когда увидела, что на него накатило и он уходит, у нее сразу сердце остановилось… Мы ее отвезли в кардиоцентр. Несколько часов мучили, так и не запустили.

— А у меня оба сразу, — спокойно сказал Нурик, — и мать, и отец. Отца уже выработали, а мать… У них на базе, в аэропорту, объясняет, что делать, когда ихние грузы приходят нашим транспортом. Я сдуру один раз к ней сунулся, так меня охрана чуть на лагман не покромсала, а она глянула через плечо и куда-то свалила… Тебя как зовут?

— Чипа… То есть Андрей.

Помедлив, Чипа протянул руку.

— А я Нурлан. — Нурик протянул свою, и они обменялись рукопожатием.

— Так ты без клички? — удивился Чипа, не отпуская руку. — Хотя какая разница…

— Никакой, — усмехнулся Нурик. — А если накатит, ну тогда тем более…

— Если накатит… — произнес Чипа, зная, что это сделает любой, кто окажется ближе других или успеет раньше, но это было что-то вроде формулы закрепления дружбы, — …ты меня выключишь?

— Ага, — сказал Нурик и сдвинул молнию на вытертой пилотской куртке. Под мышкой у него висела кобура с выбрасывателем, а в ней старый, но ухоженный «кларк-330». — А если на меня, ты меня выключишь?

Чипа вдруг почти неуловимо дернул левой рукой снизу вверх, и узкий нож, стукнув, на треть клинка ушел в стену сквозь портрет. Посыпалась штукатурка.

— Спрашиваешь! — ответил он.

— Добрый вечер, дорогие друзья, спасибо, что выбрали наш канал, мы рады, что вы с нами, а сегодня в нашей студии у наших камер и микрофонов очень интересный гость, которого мы долго-долго ждали… Александр Валентинович Мансуров, вице-председатель Арендного Комитета Юго-Западной зоны, доктор философских наук, почетный академик национальной Академии наук, лауреат премии «За лучшее понимание» и ордена Великого Предка первой степени с золотым поясом, известный деятель движения «За устойчивое сотрудничество и взаимную выгоду», автор популярнейшей разъяснительной книги «Разумы встречаются» и многое, многое другое… Здравствуйте, Александр Валентинович!

— Здравствуйте, Артем.

— Ну-с, как вы понимаете, сегодня мы будем говорить на тему, вот уже несколько лет не теряющую мнэ-ээ… актуальности. Вы любезно так согласились ответить на вопросы наших слушателей…

— Да, я просто с удовольствием на них отвечу. С удовольствием, Артем.

— Мне хотелось бы напомнить, что прямые телефоны нашей студии уже напечатаны в ваших программах и вы можете легко по ним звонить прямо сюда… А наши девочки, Катя, Анжела, Индира, Клео и Дуся, примут ваши вопросы и передадут господину Мансурову, а он на них ответит, да, Александр Валентинович?

— С огромным удовольствием, Артем. Я просто вот всегда с огромным удовольствием отвечаю на вопросы тру-ДД… господ слушателей.

— Ну это просто замечательно. Разрешите начать?

— Конечно, Артем. Здравствуйте, господа слушатели.

— И во-о-о-о-от… у нас первый звонок. Слушатель Трофимова из Автова говорит: «Здравствуйте, господин Мансуров Александр Валентинович. У меня в стиральной машине сломался винт, и никакие мастера не принимают, а мы с мужем оба пенсионеры…» Э-э-э-э… Ну, пожалуй, это не…

— Почему же «не», Артем. Пусть госпожа Трофимова и господин Трофимов позвонят мне в приемную и подробно изложат свое дело, и мы вместе поищем способ решения проблемы, так.

— Ага, ну классно. А тогда мы с вами начнем с вопросов, которые э-э-э-э… уже были в студии э-э-э-э… раньше, но к ним по-прежнему имеется интерес.

— Пожалуйста, Артем. Я с огромным удовольствием готов отвечать.

— Ну вот у нас по-прежнему есть много вопросов по поводу Аренды, или, как в народе говорят, э-э-э-э… ну, все знают, как говорят у нас в народе…

— Да, народ с огромным интересом встретил в свое время предложение по Аренде. Все прежние проблемы и недопонимания сейчас уже в прошлом, все практически наладилось… Правда, не все и не сразу осознали те выгоды, которые сулило это предложение практически каждому гражданину и гражданке. И до сих пор есть, кто не совсем это понимает. Но мы, то есть Арендный Комитет, ведет работу… настойчивую и кропотливую по доведению сознания, то есть, простите, до сознания всех этих выгод…

— И вот тут у нас сразу вопрос от слушателя Си… Се… Се-ли-верста из города Пыталова… «А зачем доводить до сознания, если вашим господам и вам тоже нужны прежде всего те, у кого этого сознания вовсе нет…» Мгм… Ну, это, пожалуй, тоже не…

— Почему же, я просто с огромным удовольствием отвечу. Вот не надо называть наших Арендаторов нашими, извините, господами. Они наши практически равноправные партнеры. Мы почетно сотрудничаем. И Арендуют они у нас полноправных граждан, которые с огромным удовольствием участвуют в нашей совместной работе… Поэтому господину Сю… Сивилерсту… я извиняюсь… надо помнить, что наши Арендаторы Арендуют нас практически с полного нашего согласия и добровольности. Когда был подписан великий наш эпохальный Акт об Аренде, то мы как бы совершенно добровольно приняли на себя обязанности перед нашими партнерами, а они перед нами. Благодаря им нам удалось решить многие проблемы, которые человечеству тыщи лет решить не получалось. Аральское море мы наполнили? Наполнили. Тоннель через Ла-Манш перестал протекать? Перестал. Нефть с моря с любого собираем? До капельки. Численность африканского и китайского населения регулируется? Ну, не так пока легко, но успехи определенные уже имеются. Санкт-Петербург реставрировали? Весь. Венеция тонет? Никогда больше. Рак лечим? В аптеку зайдите, такие пилюли с большой как бы надписью «А». СПИД лечим? Да хоть по переписке. Мусор в нашем городе куда девается? А мусорите такие, как вы, господин Сивилестр, с огромным удовольствием: и пивными банками, и разной упаковкой, и неудобно сказать еще чем! Так вот — практически нету больше проблемы мусора! И это все дружелюбная и безвозмездная помощь наших Арендаторов! Могло раньше такое быть? Я вас спрашиваю? Нет, нет и нет!

— Ну без сомнения, это да!.. Тут вот у нас еще один вопрос, госпожа Кутюкова из Бишкека спрашивает, можно ли ее Арендовать?

— Минуточку, я только договорю и сразу отвечу! Такие вопросы, как господин Севилестр, нам задают постоянно, потому что есть еще на нашей планете не понявшие до конца великое благо Аренды! Им мы ответим со всей откровенностью: у нас имеются средства убеждения, которые убеждают, но вот лучше вы сами, господин Севилестр, пока еще не поздно, вокруг оглядитесь-ка! Честно скажите себе, что у нас было и чем оно стало! И вы сами тогда придете в наши ряды с огромным удовольствием. А госпоже Кутюковой мы отвечаем, что, если это она сама спрашивает, значит, ну, она не всем условиям Аренды отвечает… Поэтому…

— Нет-нет, господин Мансуров, вот тут уточнение, это спрашивает ее опекун…

— А-а-аа… ну тогда пусть господин ее опекун обращается в ближайшее отделение Арендного Комитета или к ближайшему Посреднику, и они с удовольствием ему помогут… Мы просто с огромной радостью встречаем, когда нам идут навстречу! Ведь только вдумайтесь, какое бремя содержания, лечения, переживаний всяких практически сняла с человечества Аренда! Только вдумайтесь!

— Ну а теперь вопрос от господина Сарафанщикова из Кулумды и многих-многих других. Вообще-то мы скоро будем, ха-ха-ха, юбилей этого вопроса отмечать! Но у нас традиция, каждый раз отвечать на него. Или мы сами, или наши гости… Он спрашивает, а зачем Арендаторам нас Арендовать?

— Это хороший вопрос. Он требует развернутого ответа, и мы его с огромной радостью всегда готовы дать. Господин Сарафанщиков и другие, кто еще не успел, может найти мою книгу «Разумы встречаются», полную или сокращенную, она есть в издании даже для школьников как учебник, и есть даже аудиоиздание, для слепых и слабовидящих, а для глухих и немых есть видеоиздание с сур-докомментарием, ну то есть когда руками, и вот сейчас готовится издание для слепоглухонемых. Ее раздают бесплатно, и она есть во всех отделениях Арендного Комитета, и во всех книжных магазинах, и практически библиотеках. Переведена она на все языки мира, которые еще есть. Даже имеются издания для верующих, специально совмещенные с Библией, Кораном, Торой, Ведами и Конфуцием. И в нем, то есть в ней, то есть в книге, можно все очень подробно прочесть.

— Хорошо… Вот тут у нас еще один вопрос от господина Селиверста, он спрашивает, помог ли эффект тотальной девитализации согласно и добровольно…

— Одну минуточку! Одну минуточку! Слушайте, Артем, а у вас другие вопросы есть? Другие какие слушатели? В конце концов, практически у нас на нашей территории не один господин Сильвлистер проживает! Или, может, вас надо именовать господин Зильвербергер? Так прямо и скажите!

— Разумеется, разумеется, у нас от других слушателей еще туева хуча вопросов. Ха-ха! Но пока небольшой перерыв и — рекламная пауза!

— Ой мороз, моро-о-о-оз, не морозь меня!.. — тоненько, но с чувством выводил дядя Боря Дубинин, вольно откинувшись на спинку сиденья и тремя пальцами небрежно пошевеливая «палку». На пальцах красовалась ничуть не поблекшая наколка «БОБ» — память рабочегородковской юности. Это сейчас коли чего хочешь, а тогда и выпереть из школы могли за здорово живешь. Лихость! Значит — три швейные иголки связывались, макались в авторучеч-ные чернила и р-р-р-раз!..

Машина шла как по шелку, несмотря на то что дорогу не чинили с незапамятных времен. Тут был секрет, в который даже с его тридцатилетним шоферским стажем влезть было трудно — совсем не получалось. Колеса-то у лайбоч-ки отсутствовали! Имелись какие-то широченные полозья, наполированные до сияния, и боле ничего. Все остальное почти как у людей, кабина там роскошная, фургон, фары — только туалета не было, ну и вот двигатель тоже нелюдской, какая-то коробка внутри со вздутиями разными, и все, но в двигатель он и не лазил. Если чего случалось, а на его памяти было такое раз-другой, не более, занимались этим ихние механики… Припомнив механиков, дядя Боря маленько поскучнел, но песню не бросил.

— «А не моро-о-озь ме-и-ня, ма-е-го-о-о коня!..» — Песня была любимая, запевалась сама; правда, за голос нервный напарник чуть его однажды ручкой заводной не саданул, так это… Не всем же Кобзонами быть. Где Кобзон сейчас, вот интересно… Что-то давно не появлялся… Накатило, что ли? Тьфу-тьфу, не к правде будь помянуто! Нашел о чем думать, пень старый, хрен с ушами!

Машину слегка повело, и дядя Боря придержал «палку» уже всей пятерней, а левой достал платок и вытер лоб, подглазья и шею. Господи, спаси и помилуй… Хотя Кобзону сейчас за сто, кажись, а говорят, после сорока редко накатывает. «Говорят»… Да кто чего про это знает? Трепотня одна, языками полощут, боятся, сволочи, а полощут! Хреноплеты. А если честно… Чего бояться-то? Это сейчас страшно, а потом… Вот на Карабека Осмонова накатило? Накатило. Был человек, а стал… Как помер. Ничего не помнит, никого не узнает, то есть и узнает, и помнит, но как будто в книжке читал; мимо детей родных проедет, улыбнется и не остановится. Семья, конечно, сначала выла, и поощрительную пенсию когда получали, мать его первое время чеки рвала, ногами топтала, по земле каталась. Причитала на весь городок — у-у-у-у!» Мороз по коже. Она и до того знаменитая плакальщица была, на все похороны большие приглашали, из глубинки за ней приезжали… А сейчас приглашают, у кого кто в Посредники попал. Отпеть…

Сорок седьмой километр. Так, сейчас поворот паскудный, в прежнее время там вечно гаишник прятался. Все знали и все равно попадались… Двигатель загудел чуть громче, начинался подъем, даже при такой автоматике мух ловить не стоило.

Выкатившись на гребень холма, дядя Боря чуть прижал клавишу на «палке», и машина послушно притормозила; он утопил клавишу до щелчка и остановился совсем.

Отсюда Базу было хорошо видно — и забор трехметровый по периметру, и шоссейку уже добротную, и все здания, белые, с черными сплошными окнами. Это отсюда они черные, да и рядом, хоть носом прижмись, все равно ничего не видно. Зато изнутри в рамах как нет ничего, прозрачнее стекла. И третий корпус различался до гвоздика. Самый здоровенный, как стадион, с этими панелями блескучими на крыше. А за дальним забором дорога в город, но по ней только автобусы ездят с Арендованными, грузовикам туда нельзя и вообще никакого другого транспорта.

Интересно все-таки… Дядя Боря крепко потер лысину со лба на затылок. Ведь вот столько лет при технике, а ничего не понимает. Ни как машина эта работает, ни зачем они Базу эту выстроили… Аппаратуру какую-то без конца туда возят, а от чего она работает — хрен разберешь. Ни линии от высоковольтки, ни подстанции, ни кабеля… На третьем корпусе на крыше это что угодно, только не солнечные батареи. И что они вообще там делают, поди тоже разбери…

Ладно, наше дело шестнадцатое. Бабки платят, «палка» крутится, и шандец.

В долину он спустился на хорошей скорости и к воротам хотел подкатить по-пижонски, но без резины ни звука не было такого фэбээровского, ни тормозного пути. Скука, одним словом. Ворота открылись, как всегда, медленно и беззвучно, и въехал он так же, хотя тут он уже как бы и не при деле — автоматика безопасности въезд контролирует, чуть попытка прибавить, и сразу же впереди такой щит на пару тонн — раз! Тоже и аповцы стоят с пушками. Говорят, заряд такой, что на максимуме не прошибает, не рвет, а сразу все в кисель, кости внутри в щебенку дробит… Дядю Борю опять зазнобило, но управления он не потерял.

За контрольной зоной его уже поджидал Посредник из диспетчеров. Этот был новый, прежде он его тут не видел, да и какая, хрен, разница: они сразу все как на одно лицо становятся… Куда деваются прежние, дядя Боря не знал и, если честно, знать не хотел. Переводят их, и все. Как и остальные, Посредник ловко запрыгнул в кабину, ткнул ключ в приемник и уставился на экранчик «стукача». Дядя Боря ничего не различал там, но знал, что Посредник увидит, что надо, и мысленно говорил ему: «А вот хрен тебе, и не простой, а в косу плетенный, с резьбой и насечкой!..»

— Вы восемь минут стояли перед спуском, — не переставая улыбаться, серым голосом объявил Посредник. — Зачем, какая цель?

— А показалось, движок стучит, — охотно отвечал дядя Боря. — Дай, думаю, заглушу, потом снова запущу да послушаю…

— Это незначительное нарушение, — тем же голосом прервал его Посредник. — Это не ваша обязанность. Это обязанность механика. Об этом следует докладывать ему. Выношу благодарность за заботу о механизмах и предупреждаю: суммой незначительных нарушений будет значительное нарушение.

— Ну извините, я ж хотел как лучше, — понурил голову дядя Боря. — Так вот всегда, хочешь-то как лучше… Э-э-эх, начальство…

— Не следует обсуждать. У вас новое задание. — Посредник выдернул ключ из приемника и вставил второй. — Ваш груз следует доставить к грузовому помещению третьего корпуса.

Дядя Боря вспотел так, как не потел никогда. Казалось бы, чего там, ну довез, и ладночки. А вот поди ж ты. Вспотел.

— …Ваш ключ уже введен в машину, двигайтесь только по желтой полосе, — говорил Посредник, — у грузового помещения остановитесь и развернитесь трапом к воротам, ждите, пока появится грузовая команда с транспортером… Вы усвоили все?

— Ага, — сказал дядя Боря. — Понял, не дурак.

— Избегайте этого слова! — неожиданно повышенным тоном одернул его Посредник. — Оно некорректно и опасно!

— Понял, понял! — ошеломленно согласился дядя Боря, хотя не понял ничегошеньки.

— Благодарим вас за понимание. — Посредник улыбнулся и заговорил прежним голосом: — Начинайте движение.

Первый раз за два с лишним года дядя Боря забирался так далеко на территорию Базы; обычно все кончалось у въездной зоны, где его встречал кто-то из Посредников и команда, перегружавшая привезенное на специальную платформу и увозившая ее в неизвестном направлении. А тут чего-то прямо такое доверие, как финскому президенту… Или подловить хотят? Дядя Боря напряженно соображал, механически двигая «палку» в нужных пределах. Да не похоже… у них это просто, мигом бы выперли, а на молодого сразу бы еще и накатило… Ну теперь-то уж что… Не отмажешься…

Ничего такого особенного смятенный разум дяди Бори по дороге не отметил. Правда, патрулей что-то многовато — по такой сравнительно маленькой территории шаталось аж три группы, и ни одного Посредника, что было особенно странно. А так все в пределах нормы.

Но у третьего корпуса опять пришлось задуматься. Никакой команды с погрузчиком или встречающего Посредника там не было. А вот что было особенно странно, грузовые ворота оказались распахнуты во всю ширь и пропускной фотоэлемент, или чего у них там, вовсю мигал зеленым… Это что ж, въезжать? Дядя Боря окончательно запутался и от тоски даже тихонечко запел: «Девять граммов в сердце постой, не зови…», но смолк и огляделся. Никто не спешил ему на помощь, и он решил действовать сам, на личный страх и личный риск. Надо ж все равно будет разгружаться. Ну вот и въедем. Если чего, так ихний компьютер все равно не пустит, как на воротах… Тихонечко тронув машину, дядя Боря подал вперед и медленно-медленно прополз в огромный проем неярко освещенного помещения. Как только задний борт миновал створ двери, она плавно и неспешно опустилась, а глазок вновь замигал красным.

Вот те и пирожки с котятами. Дядя Боря выматерился и даже как-то замахал руками, но тут же смолк и полез за термосом с чаем. Теперь уже было все равно. Попал так попал. Будем ждать появления кого надо.

Полтермоса он прикончил, а никто так и не появлялся. В складе, или чего там это у них, было пусто и темновато. Вдали обрисовывалась дверь, а так больше ничего — ни окна, ни полок. Приоткрыв дверцу, дядя Боря выставил ногу и подождал, но с ногой ничего не случилось; тогда он раскатал трап и осторожно шагнул на него, а с него — на пол.

Курить тут, как в машине и вообще при Посредниках, было нельзя, но он уже привык и даже дома покуривал все реже, разве что выпивая с Юркой, соседом. Поэтому топтался возле машины, разминал ноги, поприседал, потягивался. И сам не заметил, как отходил все дальше, а потом вообще оказался возле той самой двери, и толкнул ее, и очутился в огромном, высоченном и длинном коридоре, где белые лампы выжигали глаза, а в матово-серых стенах не было заметно ни одной двери — на всю длину коридора, казавшегося километровым.

«Вот это я попал… — выдохнул дядя Боря, ослепленно жмурясь и промокая рукавом ползущие слезы. — Вот попал так попал…» Он кинулся назад и, к своему полному ужасу, не нашел ни малейшего признака двери. Стена была гладкая, как стекло, если и была там щель, теперь он ее не видел…

Сел дядя Боря на пол и посидел без всяких мыслей, только глаза ладонью прикрывал. Об увольнении он не думал, чего там думать, и к бабке не ходи, вычистят; о жене и детях тоже — дети-то уж взрослые, у младшей вон дочку Арендовали, а сколько горя было поначалу… Думал он о другом. И чем дальше, тем любопытнее становилось ему: а вот когда накатывает… чего-нибудь чувствуешь или просто раз — и уже нету?..

Так бы все и кончилось этой мыслью или еще чем-нибудь, но почувствовал дядя Боря одновременно сильнейшее переполнение мочевого пузыря и какое-то странное давление на виски и лоб; если внизу давило постоянно, то в голове давление то нарастало до боли, то слабело. Надо было искать туалет или укромное местечко. «Пошли, — сказал он сам себе, — все равно погибать, так хоть с удобствами…»

Труся вперед на подгибающихся от страха ногах, он меньше всего думал, откуда возьмутся удобства в этом тоннеле. Удобств для головы тут явно не предполагалось, а было ей все хуже, и дядя Боря уже почти не соображал, когда перед ним странно, четырьмя сегментами, распахнулась вся торцовая стена коридора и оттуда, как из промытой плотины, рванулся еще более ослепительный свет и режущий холод…

Легкие рвануло, будто вдохнул метели. Слезы хлынули ручьем, как от слезогонки. Обдирая мокрые скулы, дядя Боря вытирал их и вытирал, а они все лились. Но и сквозь едкую пелену он видел перед собой огромный зал, тянувшийся вдаль, насколько хватало жмурившихся глаз.

Весь зал, до самой едва видной торцовой стены, уставлен был низкими решетчатыми не то клетками, не то корзинками из черного металла: они стояли на полу, на галереях, несколькими ярусами тянувшихся вдоль стен, странными гроздьями свисали с высокого потолка, а от них тянулись, извиваясь как живые, оранжевые кабели с белыми пульсирующими вздутиями. В каждой клетке-корзине что-то лежало. Уже совсем автоматом дядя Боря изо всех сил протер глаза рукавом куртки и, пока зрачки не захлестнуло опять, вгляделся…

Сначала ему показалось, что все, кто в них лежит, мертвые — не двигались, не говорили и вроде как даже не дышали. При такой толпище уж какой-то шум должен быть, а тут ничего, ни мур-мур…

Потом дядя Боря шарахнулся назад. С перепугу.

Молча, разом и опять совершенно бесшумно все лежавшие взлетели на ноги. Он успел разглядеть, что ни одного взрослого среди них нет: сплошь пацаны и девчонки, да какие-то странные. Похоже, что все Арендованные!..

Он не отошел еще от этой догадки и тут же шарахнулся вновь — ему показалось, что они разом и так же молча бросились на него. Но они просто разом вскинули руки. Через мгновение они сменили позу, потом еще, еще, еще… Дядя Боря уже и соображать перестал, но кишкой улавливал — какая там зарядка, какой там спорт… Их всех, несколько тыщ, а может, и больше, словно током било, и движения все были какие-то нечеловеческие. На одной ноге стоит, одна рука вверх, другая вокруг шеи, а вторая нога загибается за спину и носком, да что там носком… всей ступней к затылку… И еще разное, просто разглядеть не успеваешь, потому что скорость убойная, раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре… Ледяной ветер ходит по залу, хлещет в лицо, покалывает, будто искрами, только странными, невидимыми.

Веки у всех были сжаты, но своих корзин-клеток они ни разу не зацепили. Ближние дети, видно было, открывали рты, но без единого слова, одновременно крутили головами и нагибали их, как птицы, но все это в одном страшном беззвучии.

Дядя Боря же подвывал тихонько. Голову ломило все сильнее и сильнее, глаза не слезились больше, а ссыхались, мышцы рук и ног сводило и дергало, а спину словно заплетали колючкой… Творилось, чего он не понимал и в чем ему никакой жизни не было, а помереть уже вполне было можно. Шатало его, мотало, нацелился повернуться и ползти хоть, ноги не держали.

Задом наперед пятился он к двери, боясь только наблевать здесь. И тут вдруг все сразу кончилось. Угловатыми комьями дети свернулись на доньях корзин и опять замерли, словно камни. Ветер и боль не прекратились, но как будто выровнялись — не рвало, а как будто придавливало. Можно было стерпеть. Даже в мокрых штанах. До машины добежать, а там у него в сумке все, что надо…

Когда дядю Борю железными пальцами взяли за локти и накрыли ему лицо светонепроницаемой маской, он уже собирался запеть.