Глава 20
Понеслась душа в рай…
Лыкова срочно вызвали в сыскное отделение. Там его принял Аулин. Коллежский регистратор снова был в хорошем расположении духа.
— Алексей Николаевич, есть зацепка. Мы опознали тех двоих, кого вы застрелили в кухмистерской. Туземец — он просто туземец, из банды Рафаила Эристова. А вот русский, что изображал калеку, интересен. На него отыскалась учетная карточка. Налетчик Иван Перетолчин по кличке Гармонист. Неоднократно судим за грабежи, бежал из Читинской тюрьмы. Осел в Иркутске, где, по агентурным данным, сдружился с Ильей Битарашвили. Чуете?
— Ничего не чую, Бернард Яковлевич. Кто такой Битарашвили? У вас этих «швили» на пехотную роту хватит, почему я должен знать этого?
— Не сердитесь, — примирительно сказал главный иркутский сыщик. — Битарашвили — здешний «иван» и входит в ближайшее окружение Нико. Значит, приказ убить вас шел с самого верха.
— Это и так понятно. Кому еще требовалось избавиться от Бакрадзе? И потом, поднять руку на полицейского в моем чине… Рядовой маз не решится.
— Все верно. Но вернемся к Илье Битарашвили. Ему принадлежит трактир на Большой Блиновской улице. Кстати, он славится кавказской кухней. Узнав, что застреленный вами в «Железной дороге» — Гармонист, я взял трактир под наблюдение. Там рядышком сдавалась комната. Ну, поселили туда одного человека, моего осведа. Он начал столоваться и глазами туда-сюда, туда-сюда. И подсмотрел. Вчера ночью из чистой половины всех выгнали, и состоялось какое-то важное заседание. Сам Нико приезжал!
— Ононашвили? — заинтригованно произнес Алексей Николаевич. — В какой-то трактир?
— Да не в какой-то, а к доверенному человеку! Мой соглядатай разобрал еще несколько фигур. Один был Илья, хозяин заведения. Второй — Гоги Иосишвили, известный бандит. Он уезжал из города и где-то пропадал. И вот объявился. Что-то готовится, Алексей Николаевич. И похоже, я знаю где.
— Ну? — питерец даже привстал.
— Они упоминали Благовещенск.
— Благовещенск…
Лыков прошелся по комнате, снова сел и вцепился в собеседника:
— Давайте подробно.
— Они разговаривали между собой по-грузински. Мой агент разобрал всего три слова.
— Какие?
— «Благовещенск», «биржа» и еще третье, странное. «Петарда».
— Он уверен в последнем слове?
— Божится, что они говорили про петарды. Не пойму только, какой в этом смысл. Фейерверк, что ли, хотят запустить наши абреки?
Лыков с трудом сохранил на лице нейтральное выражение:
— Петарды… Это ведь хлопушки?
— Да.
— Тоже не пойму. Но шут с ними. А вот про Благовещенск крайне интересно. Вы уже пытались выяснить, есть ли в городе биржа? Там идет большая торговля с китайцами. Может, это торговая биржа?
— А может, биржа извозчиков, — пожал плечами Аулин. — Я телеграфировал начальнику благовещенского сыскного отделения. Спросил, что у них там есть из жирного, тучного и вкусного. Достойного внимания такой хищной натуры, как Николай Соломонович Ононашвили.
— Ответ получили?
— Нет пока. Думает. Но ясно, что речь скорее всего идет о налете. Люди «иван иваныча» хотят взять в Благовещенске какую-то биржу. Вытащили для такого дела из норы самого Гоги Иосишвили. Это злодей крупного калибра, он зеленную лавку грабить не станет, ему подавай большой куш.
— А петарды тут при чем?
— Петарды, Алексей Николаевич, в этом деле главная загадка. Хотя…
Аулин схватил со стола бумаги и стал их перебирать.
— Вот! Во вчерашней сводке происшествий. С товарного двора пропал ящик с железнодорожными петардами. А? Не их ли упоминали абреки?
— Может быть, — согласился коллежский советник, досадуя про себя, что Аулин вспомнил сводку. Он бы предпочел, чтобы местные сыщики до последнего оставались в неведении.
Бернард Яковлевич тоже стал ходить по кабинету, повторяя на все лады три слова, подслушанные его осведом.
— Ну и что нам это дает? — сказал он, утомившись шагать. — Пока немного.
— Пока почти ничего, — поддел его Лыков. — Хлопушки, какая-то биржа — вполне может быть, что извозчиков, — и город Благовещенск, который не входит в вашу юрисдикцию.
— Придется ждать ответа оттуда.
— И продолжать подслушивать и подсматривать за трактиром Битарашвили.
— Само собой.
— Бернард Яковлевич, только ничего не говорите Бойчевскому. Пока. Известим его, когда придет время.
— Я ему и половины не рассказываю из того, что знаю. И здесь тоже промолчу.
На этом оба сыщика сошлись. Лыков выпил у коллеги чаю и удалился. Ему нужно было срочно принять решение.
Алексей Николаевич узнал важный факт. Экспроприация готовится в Благовещенске. Возможно, цель ее — какая-то биржа. Руководить нападением будет Иосишвили, для этого у него имеются подготовленные боевики. Им придется что-то взрывать мелинитом: или стену, или бронированную дверь. А для запугивания жертв приготовлены петарды.
Что же это за биржа? И как сообщить полученные сведения Азвестопуло? Лыков загримировался обывателем и отправился домой к Саблину.
Тот оказался на месте — стирал на кухне белье. Из комнаты слышался кашель.
— Авдотья? — спросил сыщик. — Как она?
— Плохо, и с каждым днем все хуже. Хоть бы господь прибрал ее поскорее, так измучилась, — вполголоса ответил артельщик.
— Азвестопуло в городе, — сообщил сыщик. — И Гоги тоже. Не знаешь, другие из его команды там остались или тоже прибыли в Иркутск?
— Все здесь, — огорошил его Саблин. — Пятерых я сегодня самолично привез с пристани.
— И где прячутся боевики?
— По четыре-пять человек в разных местах. Я знаю лишь одно, то, куда доставил своих.
— Где это?
— Меблированные комнаты «Эльдорадо» на Трапезниковской улице. Хозяин — Степка Котов, аферист.
— Иван Богданович, подумай вот над чем. Ононашвили готовит нападение в Благовещенске.
— Вот как… — пробормотал старик, откладывая стирку. — Точные сведения?
— Нет, но предположительно там. Налетят те самые ребята, которые в Илимске обучались стрельбе. Гоги купил шимозу, хочет что-то взрывать, возможно, дверь или стену. Или несгораемый шкаф. И когда главари говорили между собой, то упомянули какую-то биржу. Есть биржа в Благовещенске?
— Есть, — с ходу, без раздумий, ответил Саблин. — Золотая.
— Что значит золотая?
— А то и значит. Только она тайная, власти о ней не знают. Ну, местная полиция, конечно, в курсе, но ее купили.
— Расскажи все, что тебе известно, — потребовал сыщик.
— Этой лавочке уж скоро двадцать лет, — начал Саблин. — В начале октября все прииски закрываются, начинается сдача добытого золота в казну…
— Его все лето сдают, я периодически читаю в газете отчеты золотоплавильной лаборатории, — перебил его Алексей Николаевич.
— Сдают. Как с апреля начинается старательский сезон, так и сдают. Но в октябре подчищают сусеки. В лабораторию привозят со всей Восточной Сибири шлихтовое и лигатурное золото. Знаешь, в чем разница?
— Вроде бы шлихтовое — это не сплавленное, добытое промывкой. А лигатурное то, которое сплавили, но внутри остались примеси.
— Верно, — подтвердил Иван Богданович. — Лаборатория делает из того и из другого то, что, собственно, и является драгоценным металлом. Она очищает и спекает золото в слитки, отделяет серебро, платину. Видел их когда-нибудь, готовые клейменые слитки?
— Нет.
— Сильная картина! Казна покупает старательское золото по цене четыре рубля восемьдесят копеек за золотник…
— Так дорого? Когда я в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году сдавал конфискованное у Бардадыма, мне заплатили по три рубля пятьдесят семь с половиной копеек, — припомнил сыщик.
— Витте своей реформой обесценил рубль на треть, золото и вздорожало, — со знанием дела пояснил артельщик. — Так вот. Лаборатория выпекает слитки двух видов: за тысячу рублей и за десять тысяч. То есть весом примерно один целый шесть десятых фунта и вдесятеро тяжелее, в шестнадцать фунтов с хвостиком. Само золото поступает из трех источников: есть кабинетское, приисковое и вольноприносительское. То есть то, которое добывают вольные старатели, купившие патент. И этого золота часто бывает в разы больше, чем добыто на огромных приисках.
— А почему так?
— Вольные лазают по таким местам, куда машинные вашгерды не затащишь. Их дело — обшарить ручьи в труднодоступных ущельях, взять самородки, что лежат наверху, ну и идти по россыпи вниз, к приискам.
— То есть они снимают пенки? — догадался сыщик.
— Можно и так сказать. Вот гляди.
Саблин снял с завалинки пачку газет.
— Я, грешен, интересуюсь этим делом. Сам два лета был вольным старателем, да здоровья не хватило. Ну и смотрю отчеты. Их регулярно пропечатывают в газете «Сибирь». В июле месяце по ассигновкам золотоплавильной лаборатории уплачено Кабинету Его Императорского Величества двести пять тысяч триста рублей. Это за одиннадцать пудов пять фунтов четырнадцать золотников металла. Владельцам приисков дали восемьдесят шесть тысяч на всех, за пять пудов с небольшим. А там трудится тьма рабочих! И посмотри на вольноприносителей. Им выплачено триста двадцать тысяч рублей. Золота они сдали в казну семнадцать пудов и шестнадцать фунтов, чуть не в два раза больше, чем все прииски, и царские, и частные, вместе взятые.
Лыков посмотрел в газету: да, все верно.
— Ты для чего мне это рассказываешь, Иван Богданыч?
— А вот для чего. Далеко не все добытое золото вольные старатели несут в казну. Ведь та дает, как я уже говорил, по четыре восемьдесят за золотник. А в Благовещенске в первых числах октября открывается ярмарка ворованного золота. Ее и называют биржей. Бал там правят китайцы, и они покупают дороже. Дают по пять с половиной, по шесть и даже по шесть рублей семьдесят копеек за золотник. Понял теперь?
— То есть многие вольные…
— А также хищники-горбачи, — дополнил Саблин.
— …и хищники скоро притащат свою добычу в Благовещенск, — закончил предложение коллежский советник. — Чтобы с выгодой продать китайцам. Именно на них и нацелился Николай Соломонович. Ай хитрец! Ты понимаешь, что он задумал? Отобрать у людей их честно заработанное. Все присвоить под дулом револьвера. А бедолаги даже пожаловаться никуда не смогут, поскольку их операции незаконные.
— Так и будет, — согласился артельщик.
— Но ведь у ярмарки должна быть охрана. Такие торги не устраивают в чистом поле под березкой. И сторожа все с оружием.
— Я сам там не был, но приятель один, горбач, ныне покойный, Сашкой звали, продавал. Он рассказывал вот что. Торги проходят далеко за городом, в конторе кирпичного завода в Моховой пади. Китайцы нанимают охрану из хунхузов. Покупатели разные, и китайцы, и русские, даже англичане приезжают.
— Англичане? На тайную биржу в Благовещенск?
— Россия — третья в мире держава по добыче этого сокровища, после Североамериканских Штатов и Австралии. А главный его скупщик — Великобритания, почти все добываемое золото стекается туда. Вот англичане и лезут везде, где пахнет Молохом.
— Охрана большая?
Саблин стал вспоминать:
— По словам Сашки, человек десять. Рожи страшные, волосы красные — русского человека оторопь берет.
— Ребята Гоги этих страшных хунхузов на шашлык порежут, — заметил коллежский советник. — Они нападут внезапно, при них шимоза и железнодорожные петарды. Плюс двадцать стволов. Девятнадцать… Оглушат и прикончат. А кстати, не знаешь, для чего им взрывчатка?
— Купленное золото складывают в квартире управляющего. Там сделали вроде банковского хранилища, даже пол укрепили железной полосой. Устроители биржи — благовещенские «иваны». Они сами в операции не лезут, но берут себе пять процентов со сделки. И договариваются с полицией, чтобы та не мешала торговле.
— А сколько примерно проходит через биржу?
— Сашка был там девять лет назад. Как раз начиналось восстание боксеров, и год потому был неудачный: из китайцев почти никто не приехал. А золота принесли пятьдесят с лишним пудов.
— Пятьдесят пудов?! Это же… даже если по четыре восемьдесят за золотник…
Сыщик с артельщиком взяли бумажку и принялись считать столбиком. Вышло больше девятисот двадцати тысяч рублей.
— Ну, короче говоря, миллион, — констатировал питерец. — Да, губа у Нико — не дура. Но ведь это же смертельно опасное дело. Как он не боится? Обокрасть благовещенских «иванов», китайских золотоскупщиков. А горбачи, которые и черту не кланяются? Кто-то да захочет отомстить.
— Николай Соломонович — человек рассудительный. Здесь, в Иркутске, под его командой чуть не сотня штыков. Попробуй подступись. А в другие города он давно не выезжает.
Теперь Лыков знал все. Он находился в сильном возбуждении. Карты сошлись! Известны и месторасположение номеров для беглых, и объект нападения. Можно действовать. Первым делом следовало вытащить из банды Азвестопуло. Тогда руки развязаны, пора приступать к арестам. Самого «иван иваныча», конечно, не ухватить — выскользнет. Но пощипать его гвардию вполне по силам. Сорвать гигантскую экспроприацию. Разорить номера. Укатать в кутузку тех, на кого имеются улики. И прикончить Гоги Иосишвили. После этого сыщики могут с чистой совестью возвращаться в Петербург. Или почти с чистой. Выжечь власть Ононашвили до самого корня — это останется недостижимой фантазией…
— Иван Богданович, — сказал коллежский советник. — Давай готовься. Скоро я тут все закончу. Поедем в Россию вместе.
Артельщик смотрел на него с недоверием:
— Все? Нико тоже запечатаешь?
— Нет, ты же знаешь. На него показаний никто не даст. Ты первый откажешься.
— Это так.
— Вот. Он затихнет и лишится части своей пехоты. Но по-прежнему будет представлять опасность. Надо тебе уезжать из Иркутска.
— А куда я Авдотью дену? Брошу тут? — рассердился Саблин. — Ты об ней подумал? Дороги она не выдержит.
— Не злись. Пока можно перевезти вас к военным. Я с Андреем Николаевичем договорюсь.
— Каким еще Андреем Николаевичем?
— Генерал-губернатором Селивановым. Положим твою жену в военный госпиталь. А тебя там же поселим, чай, найдут они комнатку.
Перспектива полечить Авдотью и самому спрятаться артельщику понравилась. Он смягчился:
— Хорошо бы так… Смотри, Алексей Николаевич, не подведи меня. Уедешь, а нас с Авдотьей бросишь — считай, что погубил.
— Начинай ликвидировать дела. Пятнадцать тысяч своих спрячь получше. В Илимск больше не езди, я там скоро устрою Варфоломеевскую ночь. Точнее, день. Ну, бывай!
Выйдя от артельщика, питерец задумался. С кого начать? Лучше с ротмистра Самохвалова. Ему и его людям предстоял марш на город-притон. Далее военные: им тоже нужно сообщить полученные сведения. Полицию следует привлечь в самом конце и выборочно. Лыков доверял Аулину и нескольким его подчиненным. Вот их и посадить на секретный пароход. Было неясно, выпадет ли самому Алексею Николаевичу удовольствие лично разорить санаторию. Очень хотелось явиться туда с браунингом и крикнуть: амба, ребята! Но где-то в Иркутске прячутся девятнадцать боевиков. Они разделились на мелкие группы и ждут приказа ехать в Благовещенск. И среди них — Сергей. Он живет бок о бок с самым опасным головорезом, Гоги. Вот с кого надо начать. Гоги пришибить, а Сергея выручить. Его роль «демона» подошла к концу.
Следовало каким-то образом выманить Азвестопуло из заведения Махарадзе. Алексей ломал голову, но не мог придумать безопасного решения. Бандиты находятся в готовности. Когда они сядут в поезд и поедут на восток? Саблин сказал, что золотая биржа открывается в первых числах октября. Значит, есть еще две недели. Но отряд Гоги наверняка захочет проникнуть в Благовещенск загодя. Надо изучить место, освоиться. Видимо, у сыщика осталось несколько дней. Лучше взять громил здесь, на их тайных квартирах, чем в поезде или в Моховой пади. Но где эти квартиры? Лыков знал два адреса: кухмистерская «Заря» и меблированные комнаты «Эльдорадо». Основные притоны Нико Ононашвили охранному отделению были известны. Если устроить облаву и накрыть их разом, попадутся все боевики Гоги или почти все. В тот же день следует разорить и санаторию в Илимске.
Делать нечего. Коллежский советник опять нарядился телеграфистом и отправился в «Зарю». Он вошел и робко огляделся: нет ли там Мишки Глухова с товарищем? Сыщик надеялся, что официанты запомнили ту сцену и примут его как завсегдатая.
— Заходите, почтеннейший, присаживайтесь, — узнал его половой. — Вам как в тот раз?
— А озорник где?
— Да он шутковал! У нас тихо, сроду никого не обижают. Омулей копченых привезли с Байкала, свежие. Запах — у-у!
— Ну, пожалуй, неси. И сам знаешь, чего еще.
— А как же, понятие имеем!
Мгновенно на столе появились графинчик с водкой, хлеб, малосольные огурчики и полдюжины омулей.
— Пива не желаете? Какое хошь есть: Доренберга, Половникова, Блаженского, Сошникова, Белоголового, Чижевского…
— Давай Доренберга, оно самое лучшее.
— Целиком с вами согласен, почтеннейший.
Лыков угощался почти час. Он мог выпить много без особых последствий, но сейчас нервничал и не заметил, как набрался. Зря еще смешал водку с пивом… Наконец в проеме двери мелькнул Азвестопуло. Он был не один и стоял боком. Но Алексей Николаевич надеялся на сообразительность помощника. Он рыгнул и громко осведомился у официанта:
— Эй, а где у вас тут нужник?
— Выйдете в колидор, и налево до конца. А пива добавить не желаете?
— Нет, лучше еще косушку водки. Налево до конца, говоришь? Ик!
Он грузно поднялся и двинулся, ударившись по пути об косяк. Забрался в отхожее и стал ждать. Через минуту раздались быстрые шаги, и вошел Сергей.
— Громить будете подпольную золотую биржу в…
— Я уже знаю! — перебил титулярный советник коллежского.
— Пора всех кассировать.
— Согласен.
— Гоги лучше первым, мы с тобой его сами, без посторонних. Выведи куда-нибудь, а я буду вас там поджидать.
— Он осторожный, в незнакомое место не пойдет. Разве что к Саблину.
— Туда и веди, нынче ночью.
Сергей удалился. Лыков хотел помыть руки, но вспомнил, в каком образе находится, и передумал. Он вернулся в зал, добил омуля и одолел всю водку, включая добавку. Расплатился как полагается, оставив двугривенный на чаек. Уходя, сказал официанту:
— Да, хорошо у вас тут. Буду заходить.
— Ждем-с всегда-с.
Покачиваясь, сыщик вышел на улицу и зашагал к вокзалу. Там поймал извозчика и велел доставить его в Знаменское предместье. Саблина дома не оказалось. Двери в Иркутске было принято запирать, и Алексей Николаевич проторчал на улице целый час. Артельщик вернулся с корзиной картошки. Увидел Лыкова и переменился в лице.
— Чего опять?
— Сегодня ночью Азвестопуло приведет сюда Гоги Иосишвили.
— Зачем?
— Затем, что абрек отсюда живой не выйдет. Я тебе говорил, что это он убил все семью Егошиных?
— Тех самых? Иван Николаевич знакомец мне был. Порядочный мужик.
— Гоги зарезал в том числе семимесячную девочку. Я два месяца жду момента поквитаться. Теперь пора.
— А мы с Авдотьей?
— Ты мне нужен. Впустишь бандита в дом. Как все закончим, перевезем вас в военный госпиталь. Но ты ничего не видел! Знаешь, как сейчас за внесудебную расправу судят?
Лыкову приходилось спешить. Скоро уже вечер, а военные ни сном ни духом. Он помчался в Белый дом. Селиванов принял его тут же, как будто ожидал.
— Есть новости, ваше высокопревосходительство. Пасьянс сошелся, теперь я знаю все.
— Говорите!
— Времени в обрез. Разрешите сразу сделать общий доклад? Понадобятся генерал-квартирмейстер Кузьмин-Караваев и начальник ИОО ротмистр Самохвалов.
— А этот для чего? Если надо жандармов, так сейчас телефонирую полковнику Познанскому.
— Рабочая лошадка — один Самохвалов, а начальство переписывает его доклады, ставит внизу автограф и вручает вам. Нужно провести специальную операцию. Полковник там бесполезен, нужен ротмистр.
Но генерал-губернатор возразил:
— Для дела, конечно. Но есть соображения субординации. Если не позвать Познанского, он рассердится. А обиду выместит на ротмистре.
В результате питерец делал доклад четверым военным. Новость о том, что бандиты планируют ограбить ярмарку краденого золота в Благовещенске, поразила их. Причем каждый выделил свое. Познанский ахал насчет плохого контроля за старателями. Самохвалов удивлялся, как легко в российские пределы проникают хунхузы. А генерал-губернатор вознес руки к потолку:
— Двадцать лет у него ворованное золото торгуют. Двадцать лет! А он все в неведении.
Сыщик понял, что Селиванов имел в виду своего коллегу, приамурского генерал-губернатора Унтербергера.
Дав слушателям выговориться, коллежский советник продолжил. Он высказался за немедленную экспедицию в Илимск. И изложил свой план с пароходом, который неожиданно нагрянет в город по реке.
Селиванов тут же согласился. Он сказал:
— В моем распоряжении имеется паровой катер «Орел». Он сейчас стоит без дела. Забирайте и выжгите змеюшник.
Кузьмин-Караваев добавил:
— Можете взять людей из служительской команды штаба округа. Или разведчиков от Двадцать восьмого стрелкового полка, они лучшие в Седьмой дивизии. Там весь полк — молодцы, геройски обороняли Порт-Артур, половина состава полегла в боях…
— На катер много не поместится, — напомнил сыщик.
— Пятьдесят человек вам должно хватить.
— В их число входят жандармы под командой ротмистра Селиванова, и еще три-четыре человека от иркутской полиции — для проведения дознания. Список людей я готов сообщить хоть сейчас.
Ротмистр взялся за перо.
— Начальник сыскного отделения Бернард Аулин, надзиратель Федор Франчук, сыскные городовые Матвей Журомский и Ефрем Чабан.
— А вы сами? — хором спросили вояки.
— Пока не знаю, господа. Хочется тоже принять участие. Мне же потом докладывать Курлову. А как докладывать то, что сам не видел?
— Так в чем же дело?
— В Иркутске прячется боевая дружина под командой Гоги Иосишвили. Двадцать человек. Именно они скоро должны выехать в Благовещенск на экс. Надо их ликвидировать.
— Так сплаваете, вернетесь и того, — предложил Познанский.
— Когда катер вернется, все уголовные будут знать об экспедиции. У них очень хорошо поставлено оповещение. Ловить боевиков окажется поздно…
— То есть нужно громить и тех, и этих одновременно, — констатировал ротмистр.
Лыков начал рассуждать:
— Если взять Гоги, уже полдела, считайте, сделано. Он — шапка, без него банда не так опасна.
— Шапка? — не понял Селиванов.
— Ну, главный, заправила.
— А…
— Мне известно местоположение Иосишвили. Сегодня ночью я постараюсь его арестовать.
— В одиночку? — опять не понял генерал-губернатор.
— Вдвоем с моим помощником титулярным советником Азвестопуло.
— А справитесь? — встревожился ротмистр. — Могу помочь людьми.
— Вы лучше сообщите свои соображения насчет притонов, где могут скрываться остальные боевики.
Тут сыщик счел нужным пояснить начальникам:
— Ротмистр Самохвалов проделал большую работу. Он давно наблюдает за преступной организацией сибирских кавказцев. И накопил важный материал.
Дальше коллежский советник и ротмистр говорили между собой, а генералы с полковником слушали.
Алексей Николаевич сообщил, что знает два притона. Атаман скрывается в кухмистерской «Заря», а пять рядовых дружинников — в номерах «Эльдорадо». Остальные злодеи прячутся неизвестно где. Самохвалов тут же привел десяток адресов, где людям Ононашвили всегда откроют двери. Договорились, что ночью эти норы будут обысканы чинами полиции, которых возглавят жандармы.
Тут полковник Познанский счел нужным обратить на себя внимание генерал-губернатора:
— Видите, ваше высокопревосходительство, какие кадры мною выращены? Ночей не сплю, все время на службе — и вот результат.
Селиванов покосился на Лыкова и ничего не ответил. Вместо этого он стал подробно расспрашивать сыщика о номерах для беглых. Что там за люди? Как они туда попадают и как потом убираются? Почему полиция не замечала, что целый город превратился в притон?
Алексей Николаевич рассказал, что знал. Новость, что в восьмистах шестидесяти двух верстах от Иркутска вольготно расположились преступники, расстроила генерала вконец.
— Что, прямо по улицам с гармошками ходят?
— Насчет гармошек не знаю. А на охоту ездят, французское шампанское пьют, даже публичный дом с синематографом завели. Фильмы, кстати, им крутит урядник.
— Ух я ему задам! Но почему, почему все молчат?
— Население в сговоре и извлекает выгоду из такого соседства. Телеграф испорчен и с весны не чинится. Нарочно, чтобы связь с внешним миром была только через продажного станового. Кстати, связь нам самим понадобится. Вдруг кто-то ускользнет? Как мы известим вас об этом, чтобы приняли меры?
— Возьмите полевой аппарат искрового телеграфа, — тут же предложил генерал-квартирмейстер. — В Иркутске стоит Вторая рота. Она на войне с японцами здорово выручала войска. Отстучите нам, как все прошло и нужна ли помощь.
— Это радио профессора Попова? — уточнил сыщик.
— Оно самое. Теперь аппараты стали переносными, катер доставит до места.
— Отличная мысль, Аглай Дмитриевич.
Генерал от инфантерии опять заговорил про номера:
— Скажите, а кого там больше, уголовных или политических?
— Политиков.
На эти словах Селиванов машинально потер правый бок, и Лыков вспомнил, что три года назад во Владивостоке взбунтовавшиеся солдаты прострелили ему печень.
— Алексей Николаевич, — генерал-губернатор впервые назвал так командированного. — Сделайте милость, сожгите там все дотла. В фигуральном смысле.
— Истреблю, Андрей Николаевич. А вы пока готовьте катер.
В завершение беседы Лыков заговорил о своем осведомителе, которого надо спрятать у военных. А больную жену положить в окружной госпиталь и лечить на совесть. Селиванов на правах командующего округом тут же телефонировал начальнику медицинского управления. И распорядился сделать все, что попросит коллежский советник Лыков.
За два часа до полуночи сыщик в третий раз навестил Саблина. Тот встретил его напряженный, со сведенными скулами.
— Ну, уходить нам или как?
— В госпитале уже выделили Авдотье отдельную палату. Ты будешь жить в служебных квартирах хирургического отделения. Я только что оттуда; вас ждут.
— Честно?
— Приказал сам Селиванов. Как бы они смели не исполнить?
— Дай Бог, дай Бог…
— Я свои обещания держу. И в Россию уедешь, когда придет время.
— Дай Бог… А сейчас чего мне делать?
— Впусти Гоги в дом, а сам оставайся на дворе. Проследи, чтобы все было тихо. И еще, Иван Богданыч. Измени выражение лица. Не то абрек догадается.
Было без четверти двенадцать, когда Лыков услышал из сеней голоса. Он встал у комода, подобрался. Вошел высокий человек в белой бурке. Вот наглец! Сам в розыске и ходит по улицам в такой приметной одежде…
Гоги увидел незнакомца и замешкался. Азвестопуло сзади дал ему сильного пинка в зад. Бандит влетел в горницу и наткнулся на кулак коллежского советника…
Когда он очнулся, то обнаружил себя сидящим на стуле, с вывернутыми карманами. Лыков навис над пленником и спросил нехорошим голосом:
— Знаешь, кто я?
Иосишвили внимательно оглядел сыщика и отрицательно покачал головой.
— Я — Лыков. Слыхал?
— А! Из Питера приехал. Ну, чего скажешь?
— Это ты убил семью Егошиных?
— Не помню.
Сильная зуботычина чуть не оторвала ему голову.
— А теперь как с памятью? Прояснилось? Или еще отвесить?
Абрек хладнокровно выплюнул кровь и спросил:
— Ты что хочешь, Лыков?
— Задушить тебя, тварь.
— Ну так души. Чего тянешь?
Сыщик поражался: схваченный и обезоруженный маз совершенно его не боялся.
— Скажи, где прячутся другие боевики, и я оставлю тебя в живых. Суд, правда, потом тебя вздернет, но хоть немного еще покоптишь небо…
— Врешь. Ты же все равно меня задушишь, я вижу.
— Выдай явки и будешь жить, даю слово.
— А суд меня не вздернет, потому как свидетелей нет.
Эти слова Иосишвили окончательно решили его судьбу. Лыков понял, что если сейчас не убить маза, то он вывернется.
— Ну тогда подыхай. Не страшно на том свете ответ держать? Ты зачем ткнул ножом в шею семимесячного ребенка?
— Того света нет, Лыков, есть лишь этот.
— Ребенка — зачем?
— Да плакал громко, надоел.
У Алексея Николаевича потемнело в глазах. Он сглотнул и сказал:
— Ты прикончил в лавке Егошиных пять человек. За это я забью тебя до смерти. С пяти ударов. По одному за каждую душу. Итак… Ну?
— Чего «ну»? Бей. Я абрек, абреки смерти не боятся.
— Тогда получи. Это первый, за Ивана Николаевича Егошина.
…Когда все было кончено, Азвестопуло вызвал со двора Саблина. Тот вошел, посмотрел на лежащего кверху бородой бандита.
— Справили? Слава Богу, отбегался, зверюга.
— Надо выбросить тело в Ангару, так, чтобы никто не видел, — сказал Лыков. — Поможешь?
— А то.
Они вышли втроем за ворота. На Кравцевской не имелось ни одного фонаря, и сейчас это было кстати. Избавившись от трупа, коллежский советник сказал артельщику:
— Мы с Сергеем Маноловичем в охранное отделение. Плывем громить твои заимки.
— А мне как быть?
— Через час приедет экипаж. Собери самое необходимое, приготовь жену. Вас ждут. Тебе тут до госпиталя рукой подать. К утру уже освоишься на новом месте.
— А…
— На улицу не выходи. Я вернусь из Илимска и навещу тебя, тогда все и обсудим.
Двое немолодых мужчин расстались, не пожав друг другу руки. Лыков побоялся: вдруг Саблин побрезгует? Только что этой рукой сыщик забил до смерти человека. А Иван Богданович свою первым не протянул…
