Темнота этой ночью была в Курске очень относительная.

Больше всего света было, пожалуй что, от зарева в центре – ребята фон Шмее в очередной раз постарались. Плюс осветительные ракеты по всему периметру, наши их почти непрерывно развешивали, и такие же ракеты авровцы в самом городе время от времени то тут, то там запускали. Ну и всякой мелочи до кучи: трассера, мелкие пожары. Одна куча мусора почти напротив входа, на противоположной стороне улицы, полночи полыхала.

Звуковое оформление… тоже соответствовало. Стрельба, взрывы…

Честно говоря, я долго удивлялся, что меныновцы нас в первые же часы не прищучили. Превосходство численное перед теми нашими частями, что успели в город войти, у них было просто подавляющее, с учетом, сколько местных обывателей под ружье поставили. Начни они целенаправленно зачищать таких вот «крыс», как мы…

В особняке нас было одиннадцать душ. Четверо, – считая Стаську за полноценного бойца, – панцерников и семь пехотинцев. Один 47-й машингевер, четыре самозарядки, четыре машинпистолета, три десятка гранат. Ну и всякая мелочь, вроде карманного «вальтерка» той же Стаськи, который я ей презентовал два дня назад, выменяв у пехотного фельдфебеля на три пачки сигарет. Патронов, при везении, могло хватить минуты на три.

Формально я был старшим по званию. Но прежде мне воевать «не под броней» лишь один раз доводилось. Гри года назад, когда из гомельского котла выходили. Да и то правильнее сказать, не «воевать», а «выползать из болот», куда нас русская 12-я армия загнала, «жрать всякую хрень» и «прятаться по кустам» при первом же подозрительном шорохе.

Так что когда за окнами более-менее потемнело, я позвал пехотного унтера в комнатушку рядом с лестницей на второй этаж, – судя по дешевеньким драным обоям и какому-то странному терпкому запаху, это была комната прислуги, – и мы вдвоем спокойно оценивали обстановку.

Собственно, выбор был невелик – либо, пользуясь темнотой, попытаться выбраться из этой чертовой западни, в которую превратился для нас этот проклятый город, либо сидеть и ждать.

Я, признаюсь, больше к первому склонялся: в особняке наверняка должно было бы найтись какое-нибудь штатское тряпье. Напялить его на Севшина, Михеева и – особенно! – на Стаську, пустить их в авангарде и ни одна авровская сука не сообразит, кто мы такие на самом деле, пока не получит штыком под ребра!

Унтер, Йохан его звали, здоровый рыжий парень откуда-то с севера, кажется, из Гамбурга. Так вот, он согласился было, что таким вот, как говорят русские, макаром, мы дойдем до окраины, и в упор сразил меня простеньким, как пуля, вопросом:

– Дальше-то чего?

– Не понял, поясни?

– Поднимись на второй этаж и выгляни в окно. Только осторожно… чтобы пулю зевалом не поймать. Наши сейчас нервные… над каждым вшивым кустиком вешают по три ракеты и лупят по каждой из трех теней, которые этот кустик отбрасывает! Смекаешь? А русские, которые, сдается, стянулись к окраинам, на случай если наши ночью контратаковать попытаются, если кого засекут на нейтралке тоже с удовольствием врежут, потому как будут твердо знать, что ихних там быть не может.

– Ну, – неуверенно начал я, – может, к утру притихнет.

– А до утра нам, значит, – мотнул головой унтер в сторону входа, – среди этого карнавала разгуливать? Ночной бой это и так dingsda, а ночной бой в городе – вдвойне.

И мы остались.

Йохан со своими расположился на первом этаже, нам же, соответственно, достался второй.

Не знаю, кому раньше принадлежал этот особняк, но денег этот кто-то явно не считал. Точнее считал: мешками, на вес.

Помню, когда мне перед войной достался «по наследству» велосипед двоюродного братца, – старый, раздолбанный, но еще «пригодный к употреблению», – я катался на нем к своему дружку в соседний район, и дорога моя в одном месте шла по улочке, сплошь уставленной такими вот особняками. Только у нас они были все же поменьше и… поаккуратнее, что ли? Передними стояли красивые сверкающие авто, вроде того, о котором вздыхал Клаус, в них садились люди в модной дорогой одежде, каждая пуговица на которой наверняка стоила больше всего моего шмотья. И мне каждый раз очень хотелось заглянуть внутрь и узнать, что же там, за кружевными стенами накрахмаленных занавесок?

Ну и… сбылась, называется, мечта…

По-хорошему, в такой вот домик Эриха Босса надо пускать только в газовой маске – чтобы ненароком не осквернил грязным своим дыханием какую-нибудь полировано-лакированную деревяшку. А то и вовсе, «презерватив», в смысле, полный противохимический комплект напялить.

Меня уже первая комната почти наповал убила. Кабинет, так это, наверное, называется. Стол массивный, как лобовая бронеплита у «триппера», весь покрыт зеленым сукном и лампа на нем с зеленым абажуром. А рядом со столом – глобус, огромный, со Стаську ростом, в старинном стиле исполненный: парусники по океанам волны рассекают, на Африке жираф стоит, выше него пирамидки виднеются.

Ванная комната, опять же… в этом чугунном бассейне впятером, полным экипажем можно спокойно купаться, да что там – заплывы на время устраивать, от края к краю.

Ну а спальня – это уже был просто, как говорит Вольф, coup de grace !

Как увидел кровать эту роскошную – парча, бархат, шелк, в одной подушке утонуть можно, а по всей кровати – на «кузнечике» круги спокойно нарезать, не боясь свалиться… увидел я эту роскошь и решил, что вся меньшовская дивизия, да что там, вся Армия Возрождения России, явись она сейчас под этот особняк, не помешает мне на этой кровати подрыхнуть. Хоть сколько-нибудь – час, полчаса, да хоть пять минут! – но рухну я, такой вот как сейчас: грязный, пропахший солярой и кордитом, на эту кровать, не снимая ботинок, завернусь в покрывало и усну. А потом десять раз меня убивайте, на куски режьте тупыми стеклами – сдохнет фельдлейтенант Эрих Босса со счастливой улыбкой на харе, потому как раз в жизни задрых как человек, а не как тля никчемная!

Упал мордой в подушку и лежу, балдею.

И тут Стаська зашла.

– Эрик!

– Ы?

– Как тебе не стыдно… в грязных ботинках – в кровать! Свинство же!

– Угу, – забулькал я сквозь подушку, – свинство. А я – свинья и сын свиньи и вообще ничего ты не понимаешь. Это ж самое наипервейшее удовольствие – влезть вот так во что-нибудь чистое и красивое, да изгадить его к такой-то матери!

– Издеваешься? – обиженно осведомилась моя графиня.

– Разумеется.

Присела она рядышком на край кровати…

– Стась, скажи, а у тебя такое же вот постельное пространство было или еще больше?

– Меньше. Намного меньше.

– Как так? – удивился я.

– Старинная кровать была, – поясняет она, – и, потом, я ведь с самого детства вверх не особо тянулась… так что хватало. Вот у отца с мамой кровать действительно была еще огромнее… – запнулась, отвернулась.

Я перекатился, сел рядом.

– Прости, – зашептал. – Не хотел напоминать… вышло так… по-дурацки.

– Все в порядке, – улыбнулась она мне, а в глазах бусинки слез горят. И вдруг неожиданно: – Хочешь, шею помассирую?

– Давай.

Очень даже кстати она это предложила. Считай, с утра я головой вертел… так что мышцы впрямь ноют и вполне чувствительно.

Растянулся снова на кровати, Стаська на меня сверху уселась и начала разминать потихоньку. Честно говоря, не очень-то это у нее получалось – пальчики тонкие, нежные, а вот с силой проблема.

И все равно… минут через пять чувствую – размягчаюсь, расплываюсь, утекаю куда-то…

– Стась, – еле пробормотал, – если ты еще продолжишь, то потом будешь меня по всему полу с тряпкой в ведро собирать.

– Переворачивайся… утекун.

Лег на спину… она на меня вновь забралась… хе, думаю, хорошо, что на живот, а не ниже. А то конфуз мог бы выйти… или не выйти?

Смотрю на нее… и вдруг, как волной захлестнуло, с головой – понял!

Осторожно так руку поднял и – хлоп, – прижал ее ладошку к шее.

– Ну что, Эрик, – улыбнулась она… – Отпусти…

– Сейчас…

А сам гляжу на искорки в ее глазах… разгорающиеся и понимаю, что нет, не отпущу. Ни за что на свете не отпущу.

– Стаська… Анастасия…

Вторая ладошка справа, чуть пониже ребер на меня легла тихонько, вверх медленно скользнула и обняла за шею, напротив первой, что я прижимать продолжал. А потом зажмурилась моя девочка и начала потихоньку ко мне наклоняться… пока ее губы с моими не соприкоснулись.

Я еще испугаться успел – целоваться ведь не умею, как бы чего… а потом все на свете забыл.

Первый в моей жизни поцелуй… Было это – даже не знаю, как и словами передать. Словно пьешь что-то вкусное бесконечно, пьянящее, а на вкус – клубничное мороженое, только горячее и одновременно – как первая затяжка после хрен-знает-сколько-курева-не-было.

Долго мы так друг друга «пили». Минут… не знаю, сколько!

Наконец разлепились.

– Стась…

– Нет, – перебила она меня. Зашептала жарко в ухо: – Не надо. Ничего не говори! Просто… просто люби меня. Люби!

Что я, что она – одежду чуть ли не в секунду сорвали. Я покрывало заодно с одеялом отбросил, лег. Она рядом вытянулась… и простынка, – то ли атласная, то ли шелковая, хрен их разберет, знаю только, что никогда прежде на такой лежать не доводилось, – захрустела под телом ее вкусно. Еле-еле сдержался, чтобы зверем не накинуться, – сообразил вовремя, что мне в данный момент лучше удаль свою подальше засунуть… в то самое единственное укромное местечко, которое у голого мужика имеется.

– Стаська… до чего же ты красивая!

По правде говоря, я большую часть ее толком не видел – угадывал. Освещения-то всего – блики с улицы. Так что более-менее видны были только личико, да часть плеча левого… до соска.

Смотрю и думаю – черт, какое же она все-таки еще дите! Сиськи… то есть груди, совсем еще маленькие – у хорошего заряжающего и то в этих местах больше выпирает. И вообще вся она тонкая такая, хрупкая – даже трогать страшно, не говоря уже о том, чтобы чего-то более энергичное совершать.

А с другой стороны, соображаю, нечего мне, олуху, к аристократке в хрен знает каком поколении с кобыльей меркой подступаться. У них же стандарт породы другой совсем, тут необъятность зада, да диаметр вымени не в цене! А вот утонченность, – от слова «тонкий» – как раз наоборот! Так что правильно все у девочки моей, а я дурак, дурак, дурак!

Протянул руку медленно, осторожно, словно к игрушке новогодней, шарику стеклянному типа «мыльный пузырь», коснулся ее легонько самыми кончиками пальцев чуть ниже груди, вниз провел… там осмелел и на бедро уже всей ладонью залез. Вернулся вверх… а вообще, думаю, вымя выменем, но вот такие маленькие грудки тоже свою прелесть имеют – в руку, например, просто замечательно укладываются!

Выше правая рука подниматься не желала. Пришлось изворачиваться – освободил левую, вытянул, по щеке провел… скользнул дальше, в волосы всей пятерней зарылся… притянул к себе.

– Э-эрик…

Волосы по всей моей груди рассыпались… щекочут забавно… а губы ее по щетине на подбородке прошлись и вновь до моих добрались.

– Meine Liebe…

– Милый мой…

Легкая она, словно пушинка… маленькая моя девочка-женщина, женщина-девочка. Ни у кого такой нет! И не будет, потому что она одна-единственная была и есть во всей этой вселенной чертовой и одна эта теперь – моя!

– Принцесса моя…

Жаркая, податливая… и только когда я, совсем уж осмелев, вниз лапой своей сунулся – замерла вдруг, напряглась, затвердела, словно броня.

– Эрик, – выдохнула, – я… я боюсь. Очень боюсь. После всего… всего, что было. Пожалуйста… будь со мной нежным! Прошу тебя…

Мне в первый миг пошутить захотелось, – мол, подруга, какой же ты нежности от панцерника захотела? Мы ж в постели как наша техника – ствол нацелил и вперед!

Только шугка эта идиотская даже не в горле – в груди где-то намертво застряла. А взамен нее совсем иные слова родились.

– Не бойся, – шепнул ей, – не надо больше бояться. Теперь – не надо. Пока я рядом с тобой… доверься, прошу… и все хорошо будет! А то, плохое – забудется! Это же просто сон был, малыш, страшненький такой сон, а сейчас он закончится. И дальше все-все будет хорошо. Обещаю.

– Обещаешь? Честно?

– Да.

И, как сказал я это «да», чувствую – начал напряг её пропадать, растворяться. А тело под моей рукой становилось все мягче, податливей. Погладил чуть осторожно, для пробы – замерла на миг, а потом дальше размягчаться пошла.

– Все будет хорошо, – зашептал, будто заклинание какое. – Все будет хорошо, только не бойся. Не надо бояться. Не надо.

– Я не боюсь…

Чего не ожидал – так это что сам таким тяжелым окажусь… когда всей тушей на один локоть… потому как вторая рука занята была.

Сразу вспомнилось, как я тащил из горящего панцера Вольфа Кнопке. Он был без сознания, я тянул его левой за воротник комба, – в правой у меня был пистолет, тогда еще парабеллум, – тянул изо всех сил, а Вольф, гад, застрял в люке… и рядом, из соседнего, вдруг выплеснулся ревущий огненный столб. Я заорал, казалось, на все поле, и все-таки выдернул его, стащил вниз, к нам подскочил Вилли, заряжающий и, держа перед собой куртку, рухнул пузом на нижнюю часть Вольфа, которая была одним сплошным костром… Вольфу тогда просто чертовски повезло, что ничего не успело прогореть.

И сейчас передо мной был такой же огонь… ее дыхание, ее прикосновения обжигали, и жар этот все нестерпимее становился… мышцы вдруг скрутило в тугой жгут, словно я задраенный наглухо люк пытался распахнуть, пытался – и не мог, не мог, не мог…

Потом… потом я вдруг оказался на спине, а она – сверху, уперлась мне ладошками в грудь и замерла, словно присевшая на ладонь бабочка. Медленно запрокинула голову, словно прислушиваясь к чему-то, затем так же медленно опустила ее, поймала мой взгляд – и начала двигаться. Медленно. Очень медленно.

И вот тут-то я закусил губу, чтобы не взвыть!

Она все тянула и тянула это наслаждение… наслаждение на грани боли, нескончаемое падение, и я падал – в ней, а она – в меня.

Потом… я не помню, что было потом!

Очнуться меня заставил удар об шкаф, который у стены стоял. Приподнял голову, глянул – нет, дыры не видно, значит пуля на излете. Шальная, наверное —их сейчас по воздуху носится, что мошкары.

Прислушался – стрельба вроде усилилась, калибры ухать начали… или это у меня кровь так в висках стучит?

Хрен разберешь!

Упал макушкой обратно на подушку, лежу, звезды на потолке изучаю… они там «колесо» построили, прямо как штурмовики над целью.

– Ты как?

Она еще спрашивает!

– Я, – черт, язык еле между зубами ворочается, – п-просто з-замечательно. Только вот относительно месторасположения не уверен – то ли на земле еще грешной, то ли в раю, в очереди за арфой.

– Есть, – лукаво улыбнулась она, – хороший способ проверить.

– Это какой же?

– Согрешить…

– Ах ты…

И все закрутилось вновь, но на этот раз мы уже знали друг друга чуть лучше и торопились чуть меньше… и потому все получилось глубже, острее, чем в первый раз…

Один момент только был… когда я по дурости своей обычной едва все не испортил.

– Стась, а т-ты-ы что, все-таки м-маркиза-а-а?

Не знаю, как это у нее получилось, но глаза удивленные я увидел.

– Просто, – забормотал, оправдываясь, – думал, только француженки…

– А так?

Ответить я не мог – занят был.

Мы вновь сплелись, слились, там, где было двое, стало один… одно… и ничто, никакая сила в мире не смогла бы сейчас разъединить нас… ну, разве что меныновцы на штурм особняка бы пошли!

Мой бог, думаю, клянусь тебе, что, как только отыщу храм твой недобомбленный, пусть и православный, ну тебе-то на все эти людские заморочки плевать, ты все равно для всех един, поставлю самую большую свечу, которая только в этом храме найдется. За то, что позволил мне познать это, не забрал в царство твое до срока, как тысячи, десятки, сотни тысяч таких же, как я, Эрихов, Фрицев, Михелей… Иванов, Сэмов, Пьеров. Всех, кто потерял жизнь свою, так и не познав то, единственное, ради чего жить стоит!

Было оно – потрясающе! В жизни еще никогда ничего и близко подобного не испытывал.

Только война – неподходящая все же обстановка для такого расслабления. А я – поплыл, размяк… за что и поплатился почти сразу же.

Стекол в окнах, само собой, не было. Я прикинул – сам в темном, на фоне темной же комнаты, хрен меня кто с улицы углядит! Натянул майку, ее больше по привычке, рубашку, в брюки влез и шагнул к проему – насладиться, так сказать, открывающимся видом, воздуха свежего глотнуть.

А полминуты спустя меня за правое плечо несильно дернуло.

Звук на удивление слабый был. Не нормальный винтовочный «бух», а приглушенное такое «паф-ф». Если бы вспышку в угловом окне на той стороне улицы не засек, может, и сообразил бы не сразу.

Подхватил со стула «бергманн», вскинул и влепил в это оконце очередь, щедро, на полрожка, щепки от подоконника так и брызнули. И только когда спуск отпустил, чувствую – больно!

Тут дверь в спальню распахнулась, и в нее, что в твой кошмарный сон, ввалился Михеев, уже с какой-то пузатой бутылкой в лапе.

– Шо стряслось, командир?

– Да так, ничего особенного. Снайпер меня подстрелил.

Стаська, что на кровати в покрывало куталась, странный какой-то звук издала. Михеев на нее оглянулся коротко – и снова на меня. Похоже, не удивился он нисколечки – а что, дело житейское. Вот ранение у командира – это другое, из-за него последствия могут проистечь самые разнообразные.

Над соседним кварталом как раз осветительную подвесили. Я глаза скосил – ну да, на плече, ближе к шее, аккуратная дырочка и вокруг нее рубашка влажно отблескивает.

Странно… на такой дистанции – меньше сотни метров, – меня винтовочная пуля три раза должна была насквозь прошить. Или, если б дум-дум попался, все плечо к свиньям собачьим разворотить!

– Михалыч, – я повернулся к нему спиной, – глянь, выходное имеется?

– Не, – мехвод, похоже, не меньше меня удивился.

Что за хрень, думаю, не из пистолета же по мне пальнули? Да и то… отверстие от пули совсем уж какое-то маленькое, даже на обычные русские «три линии» не тянет.

Попробовал руку поднять, прочувствовать хоть примерно, где эта зараза во мне засела – и тут меня так замечательно скрутило… только и сумел, что через стиснутые зубы: – scheisse! – выдохнуть.

Доплелся кое-как до кровати, сел…

– Михалыч, – не разжимая зубов, прошипел я, – давай этого… змея…

– Не надо!

Алексей едва успел к дверям развернуться – замер и на Стаську с удивлением уставился.

– Не надо этого коновала звать. Сама все сделаю. – Я даже улыбнуться сумел.

– Ты что, все это время диплом докторский за подкладкой таскала?

– Не твое дело!

Сказала – как люк захлопнула. Я так и остался сидеть опешивший, а она спокойно к Михееву развернулась и командовать начала.

– Мне потребуются: бинты, горячая вода, свеча…

– …скальпель, спирт, спирт, огурец! – закончил я. – Стаська, не дури!

Как она на меня посмотрела!

Секунды три я этот взгляд выдерживал, не больше. Сдался.

– Стась… ты серьезно?

– Да.

– Ясно. Значит так. Михеич, ты без подмоги этот шкаф, – кивнул на хоромину у стены, – сдвинуть сможешь?

– Попробую…

– Пробовать не надо, лучше Севшина позови. Задвинете его к окну… подоконник в комнату не выступает, так что станет заподлицо. Потом… как у нас с водой?

– Хреново. Совсем.

– Тогда… чего у тебя там в бутылке?

– Ром… прости, командир, сразу не сообразил… на, глотни.

Взялся здоровой рукой, присосался к горлышку, сделал глоток… и глаза у меня, как у рака, на стебельках чуть наружу не полезли. Ну ни хрена ж себе до чего штука забористая!

– Шо, здорово? Это я бар хозяина раскурочил.

– Не слабо, – кивнул я и осторожно опустил бутыль на пол. – Сгодится… для дезинфекции.

Алексей только вздохнул тоскливо.

– Еще чего?

– Аптечку нашу. И одолжи у грязедавов пару таблеток для костра.

– Сделаю, командир. – Утопал.

– И чем же, – поинтересовался я у Стаськи, – вы, господин оберштабсарцт , меня оперировать собрались?

А она уверенно, словно всю жизнь в этой спальне провела, села на край кровати, наклонилась к тумбочке, открыла ее, пошарила внутри – секунд тридцать, не больше, – и достала оттуда какую-то кожаную фигню, размером с книгу, на «молнии». Вжик – фигня надвое раскрылась, гляжу, а в ней всякие пилочки, щипчики, пинцетики общим числом «до хрена». Маникюрный набор.

– Слушай, – удивился я, – ты что, знала, что он там будет?

– Конечно.

Лезть в глубь раны прежде, чем морфин подействует, я Стаське не позволил. Смысл? Пуля уже во мне сидит и за лишних пять минут никуда не денется.

Разрешил только снаружи обработать. Благо, в аптечке нашей панцерной и антисептик имелся и даже тампоны готовые.

Стянул кое-как рубашку. Майку вообще поначалу распороть думал, но пожалел – она у меня старого еще образца, с орлом на всю грудь. Пошипел, попыхтел и со Стаськиной подмогой содрал.

Лег на кровать. Паршиво, думаю, что нет поблизости ничего такого, куда вцепиться можно было бы. А то морфин морфином, только зреет во мне уверенность – как начнет моя малышка-докторша своими блескучими штучками в ране орудовать, взвоет один бравый фельдлейтенант не хуже авиабомбы.

– Давай, зверствуй.

Мелькнула даже мыслишка глаза закрыть, но я мигом ее прогнал – нет уж, думаю, лучше я отслеживать буду, чего со мной делают и, главное, чего делать собираются.

Некоторые познания по этой части у меня имелись – Вольф после гомельского котла весь наш экипаж заставил пару инструкций наизусть заучить. В них, правда, больше упор делался на том, чего с собой в случае ранения вытворять ни в коем случае не следует – порохом рану прижигать, зашивать нестерильной ниткой и вообще всяким самолечением заниматься.

Пока вроде Стаська все правильно делала, по науке. Аккуратненько края йодом промакнула, потом пинцет взяла и р-раз – выдернула из ранки пару волокон нитяных, от рубашки.

– Сядь, Эрик. Когда ты лежишь, видно плохо.

И то верно. Все потому, что таблетка, которую Михеев у пехоты взял, неважная оказалась, с примесями какими-то. Горит не ровно и чисто, как положено, а дергается, искорками постреливает. Поднос жалко – он, хоть и металлический, но росписью покрыт от и до. Старался кто-то, а после этой таблетки такое пятно останется, что хрена с два дочиста отскребешь.

Сел. Стаська вгляделась, примерилась, еще одну нитку выдернула…

– Вообще-то, – заметила вполголоса, – тебе повезло крупно. Пройди эта пуля чуть ниже, попала бы в ключицу и разбила ее на множество мелких и остреньких косточек. А, окажись у нее еще немного энергии, могла бы задеть и находящийся за ключицей нервный узел. У тебя же пуля просто и безобидно застряла в дельтовидной мышце. Впрочем, – добавила она, – ничего особого странного в этом нет, учитывая то, какую мышцу ты себе отрастил и, – ай! – натренировал.

«Ай» – это я, гнусно воспользовавшись положением, здоровой рукой лекторшу за задочек слегка ущипнул. Захотелось…

– Эрик, – укоризненно покачала головкой мой ангелок, – что же ты…

Голос у нее при этом прыгал странно, но в тот момент я этому значения никакого не придал – не до того было. С собственными бы заморочками разобраться.

И, как раз, чувствую – «плыть» потихоньку начинаю.

– Так, Стась… раз уж взялась… соберись и выдергивай эту пилюлю к разэдакой матери! Потому как я, похоже, скоро просто отрублюсь.

Принцесса моя губку прикусила, задумалась…

Глазки у нее при свете таблетки забавно так отблескивают – два черных озера с искорками в глубине.

– Больно будет. Очень.

– Да уж, – отзывался я, – догадываюсь, что не господня благодать на меня сейчас прольется.

– Ну, тогда держись…

Хотел, было, пошутить, но увидел щипчики, которыми она пулю тащить собралась, и сразу все шутки юмора из башки повылетали. Одна только мысль осталась – ох, и взвою же я сейчас!

Нет, думаю, надо все-таки сдержаться. В конце концов, не сопляк малолетний – панцерник да еще и офицер! Честь мундира обязывает… три раза!

Пока баронеска моя пулю эту подцепить пыталась, я терпел. Хотя пару раз становилось… особенно хорошо. Но как только она ее потащила…

Нет, выть я не стал. Просто все слова, которые не просто аристократочкам юным, а и обычным фройляйн знать не полагается, хлынули из меня, как, извиняюсь, дерьмо из дизентерийника. Немецкие, русские… все, что знал – выдал!

Особенно крепко у меня получалось, когда щипчики соскальзывали, и Стаська пулю эту проклятую вновь ловить принималась. Впечатления, в смысле, ощущения практически неповторимые. Разве что раскаленным гвоздем пытаться вот так же себя проткнуть, причем шляпкой вперед.

Кажется, я в какой-то момент отключился. Точнее, сидеть-то сижу и даже глаза распахнуты, но вселенная для меня сосредоточилась в одном конкретном месте —комке боли, который эта чертова русская девка, самая любимая на свете, по миллиметру в час вытягивает.

И вдруг сквозь собственное шипение услышал четко так – бдзинь!

Когда красная пелена перед глазами хоть немного развиднелась, глянул – лежит на подносе комочек мятого свинца, весь багровым перемазанный.

– И это все? Вот эта хрень?

– Сейчас проверю, – спокойно отозвалась Стаська и с размаху воткнула в рану какую-то маникюрную штуковину типа мини-скальпеля.

Выть я не стал – не сумел. Воздуха не хватило. Просто пасть распахнул и глазами повращал… в районе макушки.

А она этот хренов скальпель еще и провернула пару раз.

– Похоже, что нет, – сделала глубокомысленное заключение. – Точнее без рентгеновского аппарата сказать не могу.

Чего бы ей такого сказать? Доброго – и при этом не матерного.

Покосился еще раз на пулю – и тут до меня дошло.

– Donnerwetter! Это ж меня из «крысобойки» подстрелили!

За два года до войны другу моему одному папаша на пятнадцатилетие такое вот ружьишко подарил. Двадцать второй калибр, патрончики кольцевого воспламенения… мы с ним на крыс в подвале охотились. Причем, что характерно – хвост от одной такой пульки откидывали далеко не все.

С другой стороны, думаю, а ведь на самом деле не такая уж никчемная вещь «крысобойка» для городского боя. Точность у нее на сотне метров вполне – мы, помнится, банку из-под пива запросто дырявили. Пулька свинцовая, мягкая, деформируется запросто – что, собственно, мы и имеем возможность наблюдать. А главное – звук выстрела хрен услышишь, особенно на фоне той какофонии, что сейчас за окном наигрывает.

– Всё, всё, успокойся, – прошептала Стаська. – Повязку наложить осталось – и всё. Не трясись.

Легко сказать…

Засыпала она ранку антисептиком, задумалась на миг – куда, место-то на плече не самое простое, – и начала заматывать…

– Вот. Готово.

И как она это сказала – я даже не лег, упал, как подкошенный. Отвалился. Лежу, потолок пытаюсь разглядеть… чувствую, как пальчики ее вдоль бинта скользнули.

– Ты чего?

– Проверяю, как затянуто.

Я эти пальчики здоровой рукой поймал, прижал ладошку к шее – точь-в-точь, как недавно. И такие чувства откуда-то из глубины нахлынули…

– Спасибо тебе за то, что сделала, за руки твои нежные… удивительные. Принцесса моя…

Отключился я под утро – и почти сразу же проснулся оттого, что меня как раз за больное плечо трясти начали.

Глаза открываю глаза – что за хрень? Стаськи рядом нет, а трясет меня маленький сутулый тип в сером балахоне. Причем несет от него точь-в-точь, как от груды мусора, причем не абы какого, а консервов просроченных, помоев… ну или просто дерьма.

– Мне, – заявляет этот вонючка, убедившись, что я проснулся, – нужна информация.

Ну и барабан тебе в лапы, думаю, я-то здесь при чем?

– А ты кто вообще такой?

– Я, – заявляет тип, – офицер службы безопасности Ретмэн К. Ретмэн.

– Что еще за служба безопасности? – недоумеваю. – Контрразведку знаю, тайную полицию знаю…

– Вы обязаны отвечать на мои вопросы.

Не знаю почему, но в это я поверил – уж больно нагло этот тип держался. Классические такие полицайские замашки, когда бляху получил, идет и думает, что все теперь должны ему эту бляху целовать и вылизывать… от носков ботинок и выше.

Ладно, думаю, посмотрим… я ведь все-таки теперь тоже хоть эрзац, но все же офицер, просто так на хлеб маслом не мажусь.

Что-то меня в этом типе смутило… что-то с ним неладно было, но вот что, понять я пока не мог. Голова после всего, что ей за последние часы пережить довелось, абсолютно никакая. Не башка, а ночной горшок, ватой набитый!

– Так чего вам надо?

– Меня, – заявляет тип, – интересует объект, похищенный у господина Рачека.

Я попытался вспомнить… больно, черт! Рачек, Рачек… фамилия, похоже, чешская, только вот не припомню я среди наших батальонных чехов такого. А не батальонных… так их всех вспоминать – на полдня работы.

– Итак? – тип от нетерпения аж усами зашевелил.

– Сейчас, – забормотал я, – не так быстро. Рачек… что же это за Рачек такой?

Ни хрена не вспоминается.

Сижу, смотрю тупо перед собой, на Ретмэна этого, тот все больше нервничает… и вдруг до меня доходит! Усами он шевелит! Длинными такими… да он же крыса!

Натуральнейшая. То есть видал я людей, которые на крыс похожи были, один гауптман Раух чего стоил, но то все же люди были, человеки… хотя бы на лицо, а у этого Ретмэна рожа шерстью покрыта, глаза-бусинки блестящие и клыки характерные под носом.

Вот ведь…

До «бергманна», прикидываю, далековато. А вот «штейр»…

– Можно, – осведомился я, – одеться по форме? Неуютно, понимаете, себя ощущаю без нее, сосредоточиться не выходит… да и холодно с утра.

– Одевайтесь.

Я к стулу потянулся… схватил кобуру, выдернул пистолет, вскинул… и проснулся.

Никакого Ретмэна, понятно, рядом не обнаружилось, а Стаська на месте, в покрывало завернулась, носиком в предплечье мое уткнулась и спит себе тихонько.

Интересно, какая только хрень не приснится! Еще бы… морфин, плюс ром – грамм полтораста я в себя вчера опрокинул, плюс шок от ранения, кровопотеря, плюс эти… ферменты или гормоны, уж не помню, как их там, ну и общая накрученность. От такого коктейля в крови не то что крыса в балахоне – слон в балетной пачке запросто привидится и еще закурить попросит.

Кстати, о куреве… закурить бы я сейчас ох как не против.

Встал, – осторожно, чтобы Стаську не потревожить, – прохлопал карманы… нет, не бывает в этом мире чудес, одна пачка, и та пустая, вчера последнюю скурил.

А хочется.

Натянул кое-как трусы, носки – чтобы по полу холодному не шлепать, – и просеменил на цыпочках до двери в соседнюю комнату. Видок, конечно, не очень потребный. Севшин потом мне долго его припоминать будет, равно как и весь концерт наш ночной, но это все мелочи – главное, чтобы куревом поделился.

Открыл дверь, глядь – вот те раз! Спит наш доблестный часовой! Классическое зрелище – почивать изволят их благородие господин бывший поручик, сидя на стуле у окна и голову на подоконник уронив. Ладно, думаю, сейчас я тебе устрою побудку.

Обошел вдоль стены, подкрался – и левой, здоровой рукой с маху по плечу его!

А он – не шевельнулся. И когда до меня дошло, когда осознал – похолодел я не хуже того, что под ладонью почувствовал. Присел на корточки, подвинулся вперед, заглянул ему в лицо… спокойное такое, безмятежное, словно и вправду задремал на минуту.

А над правой бровью маленькое такое входное отверстие, точь-в-точь как у меня на рубашке.

Первая мысль, главное, у меня была – дурацкая: не махнулись они с Серко тогда и вот… оба…

Нельзя на войне в приметы не верить.

В общем, нам, тем, кто до утра дожил, повезло, конечно, просто невероятно. Ну да, невероятно… был, помню, у нас в батальоне мехвод один, Адам Хесслер, из пятнадцати панцеров выскочить успел. Кнопке его «живым опровержением теории вероятности» именовал. Только, как говорят русские, сколь веревочке ни виться… а против науки не попрешь. На шестнадцатой машине кончилось хесслерово счастье – в лобовой лист болванкой влепило, без пробития, но с внутренней стороны осколок отслоился и в переносицу!

Большую часть штурмовых групп авровцы «зачистили» еще вечером. Тогда же намотали на гусеницы своей, черт знает откуда выпрыгнувшей бронетехники поддержки. Ну а после ополченцы местные всю ночь гонялись за теми, кто до темноты дотянуть сумел.

Вдобавок они еще контратаковать попытались. Та канонада… ну, когда в наш шкаф пуля ткнулась, она мне и в самом деле не привиделась – это авровцы нашу оборону на зуб попробовать решили. По всем правилам – артподготовка, отвлекающий удар на другом конце города…

Чего они не учли, – турболетчики у нас почти все с опытом ночных полетов. Поднялись, развесили пару осветительных, врезали, и на этом контратака авровская закончилась – только пыль оседающая осталась.

Утром же генерал-лейтенант Линдеман решил, что пришла его очередь сюрпризы устраивать.

За тем озером типа лужа, что мы вчера на правом фланге имели, находилось нечто паркообразное… «урочище Знаменская роща» – где тут запятую забыли поставить, соображай сам. Частично оно за «бомбовую неделю» выгорело, но какая-то зелень там еще водилась, а в зелени соответственно водились какие-то авровцы: минометчики и еще кто-то по мелочи.

Командование корпуса решило там тактический десант высадить – два взвода парашютных егерей и рота панцеринфантерии из 25-й дивизии. А чтобы им высаживаться было веселее – и вообще было куда! – за минуту до подлета десанта штурмовик уронил на эту рощу-урочище «специальное устройство для экстренной расчистки посадочных площадок», братика того бочонка, который меня позавчера чуть без слуха не оставил. Сработал он, как и в прошлый раз, на все сто – площадка расчищенная, с футбольное поле, плюс куча глушеных, как пескари в пруду, авровцев.

Когда неподалеку бабахнуло, а потом пальба пошла, мы в особняке сначала резко прибодрились. Даже Стаська, которая из-за Севшина убитого места себе не находила, простить себе не могла… непонятно чего. Я ей раз пять пытался объяснить, что ни при чем тут наши постельные поигрушки были – просто совпало так. Случается на войне незадача такая – убивают! Но мы-то живы, а значит – надо дальше жить!

Бесполезно.

Вслушиваемся мы, значит, в эту пальбу – и делаем неутешительные выводы: не в нашу сторону она движется. С одной стороны, логика командования, конечно, понятная, – ударить в спину тем авровским частям, что оборонительный периметр держат. С другой – самим-то нам тоже жить хочется, а для этого надо как-то из этого чертова особняка выбраться.

Именно об этом мы с унтером и говорили в столовой, рядом с баром, последнюю засохшую галету красным вином запивая. Настоящий аристократизм… не от хорошей жизни, правда, просто вода у всех кончилась.

– Dingsda в общем, – резюмировал наше положение унтер. – Сейчас меныновцы для ликвидации прорыва начнут свежие части подтягивать… тут-то нас к ногтю и прищучат.

– Угу, – вздохнул я, – вот если бы дать им как-то знать, что здесь мы…

– Платок есть? – поинтересовался Йохан. – Можешь с ним на крышу выйти, летунам помахать… секунд пять, пока снайпер от наглости такой не опомнится. Или коллекцию парчовых подштанников, которые твой водила вчера сгреб, в посадочный знак разложить…

– Не парчовых, а шелковых, – поправляю я и добавляю: – Лично я никаких парчовых подштанников не видел… и могу предположить, что в природе их не так чтобы много… потому как иначе вздумай, скажем, кто-нибудь в них на лошади прокатиться или на мотоцикле, вмиг себе задницу сотрет, по самую шею.

– Рацию бы сюда, – вздохнул унтер.

И тут меня как током кольнуло. Вскочил, подбежал к окну, глянул осторожно… ну да, стоит мой «зверик» с унылым видом, брошенный всеми и покинутый.

– Рацию, говоришь, – ухмыльнулся я. – Будет тебе рация.

Самое забавное, что больше всего воплей было даже не от самой Стаськи, а от Михеева – он-де в это штатское тряпье не полезет!

Расчет у меня был простой – даже если те, кто нас вчера видел, сейчас на дверь парадного входа пялятся, все равно то, что они девчонку в платье типа «ночная сорочка» с низеньким панцерником в берете сумеют… как же это… а, проассоциировать, так вот, шанс на это, по моему скромному мнению – нуль сотых хрен десятых. Ну а пока они будут стаськины бретельки разглядывать, мы уже до «зверика» доберемся.

Так и получилось.

Я, само собой, первым делом к своему сюрпризу потянулся. Захватил аккуратно, вытащил, высунулся из башни, гляжу – от дальнего конца улицы двое шагают. Полицай гражданский местный, пожилой уже, с карабином на плече и парень молодой, в рваном пиджачке, сандалиях на босу ногу… и с ручником наперевес – я, как его увидел, сразу подумал, что из этого самого ручника нас вчера и подбадривали.

Было бы, наверное, интересно эту парочку живыми попытаться взять. Но, во-первых, морду бить, когда у тебя в каждой руке по гранате без кольца – занятие лично для меня малость нервное. А во-вторых, я куртку, что в особняке нашел, прямо поверх формы набросил, так что весь вопрос – разглядят они нашивки на воротнике прежде, чем на уверенный бросок подойдут или нет.

Не разглядели.

Пока они шли, я все думал – чего бы им такое сказать, веселое и напутственное. Только голова после вчерашнего соображать совсем не хотела. А хотела она обмотаться холодным компрессом, да в коробку с ватой, в крайнем случае – на подушку особняковой кровати. В общем, ничего особо оригинального я так и не выдумал – зато улыбнуться сумел.

– Утро вам хорошее, люди добрые. Будете в рай заходить – святому Петру от меня привет передайте!

И, пока они эту сентенцию переварить пытались, швырнул в их сторону обе гранаты.

В принципе, шанс у них был, хоть и хилый – запал у «тридцатьпятки» горит секунды четыре точно, вполне можно подхватить, да отшвырнуть… при надлежащей сноровке. Только они им не воспользовались. Замерли с оторопелыми рожами, попятились…

Досматривать я, понятно, не стал. Ссыпался вниз, задраил люк.

– Стась… как там связь?

– Пытаюсь…

– Милая, – тихо так в переговорник сказал я, – тебе сколько раз повторять: НЕ НАДО ПЫТАТЬСЯ! ДЕЛАТЬ НАДО!

– Силен ты орать, командир, – полминуты спустя отозвался Михалыч снизу.

– Движок запускай!

– Зачем?

– За шкафом, мать твою через пень-колоду! Ты думаешь, я башню вручную крутить буду? Все семьсот пятнадцать оборотов маховичка?

– Запускаю…

Сразу веселее стало. Я башню вправо-влево для пробы покрутил, прикинул варианты – и оставил ее развернутой в сторону улицы, которой мы вчера выкатились. Если, думаю, в другом конце улицы чего объявится, развернутъ успею, а тут – всего ничего.

Тут у меня в наушниках защелкало.

– Есть связь, – раздался снизу голос Стаськи.

Перещелкнул тангенту – и сразу услышал Вольфа.

– Котенок-1, как слышишь? Прием.

– Я – Котенок-1, – кричу, – слышу отлично!

Черт, знал бы ты, Кнопке, как мне радостно тебя слышать!