На последний день бомбардировок фон Шмее особенный подарочек приберег.

В тот раз ветер как раз в нашу сторону был, так что разглядел я это дело куда лучше, чем хотелось бы. Бочонок, здоровенный такой, можно даже сказать, маленькая цистерна, крутясь, упал между домами, ухнуло, я еще подумал, что слабо как-то ухнуло для такой здоровой хреновины, и на месте бочонка заклубилось, вяло растекаясь, гнойно-желтое облако.

Первая мысль была – что они, сбрендили, газами кидаться? Ветер же… а у нас если маски и остались, то в таком обозе, что и за час не отроешь. Разве что в панцере попытаться отсидеться – он, как-никак, для форсирования по дну приспособлен. если что, есть шанс, пусть и хилый, из зараженной зоны выскочить.

Вообще-то раньше, когда нормальная война шла и газами все часто баловались, на «смилодонтах», да и на остальной технике, противохимия штатно стояла. Только…

И тут в глубине облака ярко сверкнуло будто электросварка, а в следующий миг я уже на дне окопа лежал, и на голову мою многострадальную тонны три всякой дряни сверху сыпалось.

Когда кое-как в себя пришел и обратно на бруствер вскарабкался, пыль как раз осела, и стало видно, что улицы той, где бочонок приземлился, просто нет. Была – и нет.

Ну ни черта ж себе, думаю, бомбочка. Будь ветер посильнее, пролети эта хрень еще чуть… и для пехоты и взвода моего даже могил копать бы не пришлось.

Приложило меня прилично. До вечера в ушах звенело, – кто мне чего говорил, слышалось, словно сквозь вату толстую. Несколько раз даже кровь норовила носом пойти…

А вечером «сортирные речи» донесли, что завтра с утра идем в Курск.

Карт нам не выдали. Точнее, выдали командиру пехотной роты, которую мой взвод должен был поддерживать. Путеводитель двадцатилетней давности, на котором очень здорово были показаны городские театры, всякие исторические достопримечательности и даже афишные тумбы. Здорово! Замечательно! Так и будем наступать – от тумбы к тумбе!

Комроты – мой тезка, Эрих, то ли Вебер, то ли Вернер, лейтенант, рыжий сероглазый здоровяк из Бремена, лет на семь старше меня, при виде этой, с позволения сказать, карты, матерился долго, брызгая слюной, мешая родные немецкие слова с русскими и еще какими-то… по-моему, румынскими. В роте у него, кстати, из румын была примерно треть, остальные – венгры всякие и другие… тоже австрийцы.

Я, в общем-то, был с ним солидарен – за те дни, пока эрзац-бомберы фон Шмее своими эрзац-бомбами город заваливали, можно было не то что отщелкать его для карт, а полнометражную хронику смонтировать.

Плюс ко всему – район, через который мы должны были наступать, на чертовом путеводителе отсутствовал как факт. То в ли нем приличных достопримечательностей не водилось… хотя вряд ли, уж парочка борделей точно нашлась бы, а скорее, он просто построен был уже после издания нашей «карты».

У меня даже шальная мысль мелькнула – сгонять в штаб полка, к Вольфу, но, подумав, сообразил, что если б у Кнопке хоть одна приличная карта завелась, наверняка он растиражировать ее нашел бы способ. Хоть от руки перечертить – все одно лучше, чем переть броней в неизвестность!

Так что я никуда не поехал, а вместо этого выпросил у Вебера-Вернера три десятка мешков. Эстетического вида нашему зверику эти мешки, конечно, не добавили – какой-то острослов из грязедавов его «сосисочной кучей» сразу же обозвал. Я поначалу хотел того остряка найти, да оторвать ему чего-нибудь ненужное… для боя, но потом раздумал. Как бы ни называли… и, будь у меня чуть больше времени, вообще б под курятник замаскировался. То-то бы авровские абошники удивились! Ввод противника в заблуждение путем лишения его психологического равновесия – вот как это называется.

Начали мы через два часа после рассвета. Нет, вру… не после рассвета, а после завтрака. Ровно в десять нуль-нуль!

Все было «по правилам», в смысле – по уставу. Впереди штурмовые группы, за ними «девятка», – та же «семерка», но с эрликоном – ну и мой взвод. Поддерживать нас должна была батарея тяжелых минометов и, по возможности, батарея стопятимиллиметровых гаубиц. Всего, с разных концов, на Курск должны были наступать пять батальонов, а координировал ход операции, если «сортирным речам» поверить, лично начштаба 25-й, причем с воздушного командного пункта. Не знаю, правда ли это, но какой-то самолет над городом и впрямь кружился.

Теоретически – ох, как же я это слово не люблю! – все должно было сработать. Теоретически…

Мы наступали со стороны орловского шоссе. На левом фланге у нас была какая-то лужа, обозванная озером, в тылу – три десятка ветхих домишек, именовавшихся то ли Касимовкой, то ли Касиновкой. Эти лачуги авровцы не то что оборонять – даже минировать толком не стали, так, навесили на двери дюжину растяжек… впрочем, двое румын на них подорваться сумели.

Справа нашу полосу наступления ограничивал проспект 25-летия Февраля. Широкий, удобный – только наступать в городе вдоль улицы, уходящей к противнику, дураков нынче не сыскать. Мы лучше садами, переулочками —тягомотнее, не спорю, но зато куда как для здоровья полезнее.

Удивило меня, что тел на улицах почти не было. После недельной бомбежки… думал, хуже будет. Может, конечно, авровцы народ с окраин в центр согнали, только куда? Даже если все подвалы забить… и потом, когда вот так, зажигалки вперемешку с фугасами полосами кладут, еще неизвестно, что лучше – сразу под обвалившимся домом сгинуть или под этими камнями от удушья загибаться. Кислород-то огонь высасывает – будь здоров, а тушить пожары в городе никто не пытался… смысл, если вот-вот снова прилетят…

Одно только запомнилось… под стеной лежало… я, было, решил – занавеску из окна взрывной волной выбросило, а потом понял – платье! Белое-белое… на выпускной бал такое обычно надевают.

Куда эта дуреха в нем бежала?

Потом мы выехали на какую-то улочку, и я сразу вниз спрятался. Для снайпера ведь олуха, что из люка нос высунет, подстрелить – милое дело. Ради такого и десяток-другой пехотинцев пропустить до поры не грех.

Видно, конечно, изнутри куда как меньше. Вся надежда – на Господа нашего, да на тех четырех лопухов, которых на панцер десантом посадили. На Господа, пожалуй, что побольше.

Как в воду глядел. Не успели и пяти метров проехать, как слышу сквозь рев движка характерное такое хлоп-хлоп впереди. Два выстрела – два трупа.

Пехота сразу врассыпную кинулась, кто куда. Ребята на «девятке», впрочем, быстро опомнились – выкатились впереди, с трех очередей разобрали домишко, из которого стреляли, на дощечки и кирпичики.

Я, правда, не сильно верил, чтобы снайпер тот еще там оставался. Но личный состав от этого зрелища приободрился. Не сильно, правда.

Двинулись дальше.

Минут через пять на правом фланге полыхнуло: пальба секунд в десять, длинными очередями… и вновь тишина.

– Михеев! – заорал я по внутренней. —Давай сквозь ограду, напрямик!

Проломились. Севшин с ходу фугасом пальнул, а потом еще из курсового трассерами добавил. Затем нас пылью заволокло.

Когда пыль рассеялась и подтянулась пехота, выяснилось, что авровцы из засады положили одно штурм-отделение. Полностью. Подпустили поближе и скосили кинжальным из всех окон, прикрытие даже пискнуть не успело. И сразу же смылись: в доме, который мы расстреляли, ни одного трупа не обнаружилось.

Остановились. Пока утаскивали убитых, пока лейтенант, поминутно на матюги срываясь, новую систему объяснял – двигаться только так, чтобы каждую группу могли поддержать огнем двое соседей, я со своими «котятами» успел связаться. У Ральфа все в порядке, а Гюнтер умудрился гусеницей мину словить и сейчас в какой-то витрине торчал вместо экспоната.

Потом мы собрались, было, двигаться дальше, но тут оказалось, что третья рота, которая «закреплять» очищенную нами территорию должна была, где-то отстала. Какого хрена эти кретины по уже зачищенной зоне не сумели пройти, лично я так и не понял. Заблудились, разве что… в трех грудах щебенки.

Наконец они подтянулись, и мы смогли продолжить.

Следующие полчаса нас только снайперы беспокоили. Засечь их удавалось не сразу – просто хлоп, солдат падает с дырой в голове, а пару секунд спустя непонятно откуда прилетает звук выстрела. Вебер-Вернер таким манером еще шестерых потерял, взъярился и приказал мне выдвинуться вперед и разваливать все строения в поле зрения.

Занимать волну надолго я не хотел. Пришлось выбираться из панцера и заячьим зигзагом добираться до транспортера лейтенанта. А добравшись, объяснять тезке, что, во-первых, фугасов в моем боекомплекте хватит от силы на три-четыре приличных здания, во-вторых, вражеские бронебойщики наверняка только и ждут, когда панцер высунется из-под пехотного прикрытия. В-третьих же, болезнь под названием «снайпер» радикально лечится не панцерным калибром, а заградительной дымзавесой.

– Еще, – добавил я, – меня канализация сильно волнует.

– Что, – ухмыльнулся лейтенант, – в сортир захотелось?

Шутник свинячий!

– Я серьезно, тут эти люки через каждые полсотни метров. Если авровцы не полные кретины, а пока они для подобных мыслей повода не давали, то по этим норам смогут запросто в уже зачищенную зону перебраться.

– Да понимаю я, понимаю, – устало махнул рукой тезка. – Только хрена лысого с моего понятия. Взрывчатка нужна! А подрывных зарядов выдали – кот наплакал. Тут ведь не только канализация – часть подвалов тоже между собой соединены.

– Значит, наступать надо, – сделал вывод я, – не от дома к дому, а от подвала к подвалу.

– Умный, броня… а людей где на все взять? – Тоже верно.

– Огнеметчиков бы сюда.

– Обещали…

– И?

– И… Ты их видишь? Я тоже не вижу.

Мы прошли еще полквартала – и тут по нам врезали!

Скорее всего, они этот участок заранее пристреляли. Да что участок, наверняка у них весь город был заранее пристрелян и для каждого паршивого дворика, каждой форточки уже готовые данные для стрельбы имелись.

Тяжелые минометы. Штурмовиков из передовых групп, кто в тот момент был не в домах, выкосило почти подчистую, а прикрывавшую их «девятку» накрыло прямым. Тяжелая мина в кузов – это сильно. Транспортер враз в груду искореженного железа превратился. Весело полыхающую притом. Давно уже не видел, чтобы техника так здорово горела. Нет, точно, с одной горючки так не полыхнет – либо у этих эрликонщиков в кузове чего-то было, либо именно эту мину авровцы начинили соответствующе. Если последнее, то лично мне скучновато становится, потому как такой подарок на крышку МТО получить ох как не хочется.

Впрочем, в этот раз повезло: панцер вне зоны обстрела оказался.

Судя по тому, какой вой в эфире поднялся, обработали таким манером не только нас, но и остальные наступающие части. И черта с два этих стрелков засечешь и подавишь – стоят эти минометы, скорее всего, на чердаках, лупят сквозь дыры в крыше… сколько сейчас в Курске дырявых крыш, столько и вероятных позиций.

Итог – девятнадцать убитых, плюс раненые… а противника по-прежнему так и не видели.

Тут уж ежу должно было стать понятно – провоцируют они нас этими обстрелами, да уколами, на нервах играть пытаются. Надеются, что надоест нам вот так, под пулями и минами из ниоткуда, гибнуть и ломанемся мы вперед, очертя голову, забыв про тыл и фланги, лишь бы найти, достать, увидеть лицо и в глотку вцепиться.

А вот хрен вам, злорадно так думаю, господа возрожденцы. Это синих можно было бы раздразнить, а корпус вы не купите. Как шли, планомерно, по кусочку, на каждом паршивом перекрестке закрепляясь, так и будем идти. А в глотку вцепиться успеем, никуда вы от нас не денетесь. Некуда вам!

– Командир, а, командир? – Михеев снизу оживился.

– Что?

– Командир, я так смекаю – наш бравый дранг временно застопорился. Может, червяка пока заморим?

Я на часы гляжу – четырнадцать с пфеннигами, время и впрямь обеденное. Ну что, за четыре с хвостиком часа полтора квартала пройти – достижение. Если и дальше этот темп удержим, глядишь, к темноте до центра доберемся.

Только слабо что-то верится в такое везение. Разве что вся меныновская дивизия взяла, да испарилась коллективно, вместе с населением здешним. Улетучилась, так сказать, из пространства боя.

А пожрать и в самом деле хочется – это Михеев правильно заметил.

Сообщил Веберу-Вернеру, что отползу в сторонку для текущего дела. Он не возражал – все равно, сказал, ждать еще, пока минометчики поближе подтянутся. Не понятно, правда, на кой – целей-то нет, ну да в самом деле, пусть лучше поближе будут, так, на всякий…

Откинул люк, высунулся, огляделся – справа, в десятке метров, кафешка с витриной застекленной, прямо как на заказ! Столики с белой скатеркой, цветочки засохшие в стаканчиках – не кафе, а картинка рекламная. Как все эти стекла при бомбежках к чертям свинячьим не повылетали, представления не имею!

Я сначала решил просто в эту витрину задним ходом заехать. Хорошо, передумал вовремя. Во-первых, мы там все внутри битым стеклом засыплем, а во-вторых, собственным выхлопом дышать – удовольствие ниже среднего. Никакое удовольствие, можно сказать. Да и в конце-то концов, что мы, не можем спокойно, как нормальные культурные люди, в кафе зайти? Тем более что дверца хлипкая, сразу видно, с полупинка выносится.

Скомандовал Михееву – он на тротуар взъехал и аккуратно так, что твое такси, панцер рядом с витриной притер. Так, чтобы, если что, например, очередной обстрел, смилодонтова туша нас от осколков прикрыла.

– Ну вот, господа панцерники, прошу проследовать за наш персональный столик, – вежливенько так предложил я экипажу.

Вылезли. Я на асфальт спрыгнул, повернулся, как обычно, Стаську поймать, смотрю – а она на краю борта зеленая стоит, пошатывается. Хорошо, рефлексы у меня на уровне – сначала отпрыгнуть успел, под струю не попал, а потом так же резво обратно подскочил и падающее тело на руки подхватил,

– Ты, – встревожился я, – чего? Выхлопа надышалась?

А она – хвала Господу, не зеленая уже, просто бледная, – молча пальчиком вбок показывает.

Я покосился – думал, может, там и впрямь чего страшное, типа авровца с бронебойкой на изготовку. Нет, улица как улица, асфальт слегка гусеницами покарябан. Две воронки от мин дымятся себе тихонько, убитый валяется, наш, пехотинец, еще мусор какой-то, афиша перевернутая… деревце поперек тротуара.

– И-и чего?

– М-мертвый.

– Кто мертвый?

– Т-там.

Еще раз посмотрел… не, не понимаю. Секунд через пять только дошло.

Дохляк этот, пехотинец, он, как бы это помягче сказать, некрасивый был. Одним осколком ему шею до середины рассекло, а вторым бок капитально разворотило. Малоаппетитное зрелище, согласен, особенно для тех, кто еще не видел, чего от человека после гусениц панцерных остается.

– Брось, – мягко посоветовал ей, – просто не смотри туда. Ему уже все равно… мертвым, им вообще все по барабану, а уж как они выглядят – вдвойне! Ты уж поверь, это я тебе как специалист говорю.

– По покойникам? – слабо улыбнулся Стаська.

– Ну так… веришь, сколько за жизнь мертвяков перевидал – и до сих пор ни один на свой внешний вид не жаловался!

– Верю.

Отнес я ее в кафе, опустил на стульчик в углу, подальше от витрины. Михеев с Серко уже замок с кладовки снесли и где-то меж полок ковыряются, а наводчик зашел за стойку и принялся кофейный аппарат изучать. Причем с таким видом, будто то, что эта штуковина не работает, для него очень личное оскорбление.

– Иван Петрович, – вздыхаю, – ну что вы, право, как маленький. Электричества ж нет.

И вообще, думаю, этот агрегат наверняка тут чуть ли не с начала войны исключительно в декоративных целях маячит. Когда стратег-сырья хронически не хватает – какой, спрашивается, к свиньям собачьим, кофе? Хотя… линии через Тихий джапы с бриттами, в принципе, неплохо держали. Ну да все равно, если и доходил до русских какой груз, то наверняка либо по карточкам для высших слоев, либо из-под полы, но опять же, по запредельным ценам.

И эти двое где-то в подсобке застряли. Как бы искать не пришлось. Позвать их, что ли?

– Эй, мародеры-самоучки! Нашли что-нибудь на жратву похожее?

Вышли оба, довольные, как свиньи в луже. Серко коробку здоровенную в лапах тащит, у Михеева на шее две связки этих… сушкобаранок, плюс продолговатое чего-то – как бы даже не сосиски! – одной рукой десяток консервных банок прижимает, а во второй бутыль глиняная, в веревочкой оплетке.

– Вот ведь, – удивился я, – кому война, а кому мать родна! И, главное, хоть бы один догадался посуды приличной захватить! Иван Петрович, гляньте там… на предмет сервировки!

– О, – оживляется Серко. – То дело. Маманя, как меня на эту войну спровожала, наказывала, шоб сервизу привез, шоб тож могли как люди, по-господски. А я, дурна башка, и забув, добре шо командир напомнив.

– Ниче, – оскалился Михеев, – вот найдем ближе к центру особняк поприличнее… не все ж летуны раздолбали, расквартируемся в нем и похозяйствуем. Мы ж не пехотура какая, у которой две ноги, две руки да сидор рваный. У нас – техника! Стаське вон, – кивает, – платьев на целый гардероб наберем.

А я гляжу, что у нее, что у Севшина на лице одинаковое такое брезгливо-ожесточенное выражение проступает.

Тут уж я злиться начал. Тоже мне, думаю, аристократы, что один, что вторая. Белоручки. Чистоплюи. Между прочим, во все времена полководцы захваченные города солдатам своим на разграбление отдавали, когда на три дня, когда больше… тем, кто после штурма в живых остался. И офицеры тоже не отставали – помню, читал я Дефо, того самого, который Робинзона сочинил, так вот есть у него еще один забавный роман, «Приключения Полковника» называется. Герой там, правда, происхождения, мягко говоря, «не того» был. С улицы, точнее, с помойки. Но развернулся как раз тогда, когда «офицером и джентльменом» заделался. И вообще, какого, спрашивается, в поход ходить, если без добычи возвращаться? Честью да славой сыт не будешь, это добро на хлеб мазать хорошо лишь тогда, когда на столе помимо хлеба много чего имеется.

– А что, – поддержал я механика, – вполне. Законная добыча – это не у покойников крысятничать!

Я как раз на часы глянул – ну, думаю, час до ужина всего, значит еще пару улиц, и все на сегодня. Подтянемся, закрепимся, а завтра с утра – по новой.

Высунулся в люк – и в этот момент форменный ад начался.

В небе над головой звонко захлопало. Вскинул голову, гляжу – вокруг штабного самолета белые облачка вспухают. Банг-банг-банг, и вот он уже полыхнул, черная полоса из правого движка потянулась, накренился и вниз пошел.

Не думаю, чтобы это настоящие зенитки были. Скорее всего, авровцы исхитрились как-то гаубицам нужный угол возвышения придать – и врезали шрапнелью.

Досмотреть падение самолета не дали – впереди, вроде бы рядом совсем, улица или две, взвыло дико, и огненные хвосты сразу все небо над головой перечеркнули. Провизжали и ухнули позади, в тылу, да так, что асфальт под панцером ходуном заходил. И почти сразу же, практически без паузы – второй залп.

Сначала я даже удивился: смысл им по нашему полупустому тылу бить, когда половиной этих ракет можно было нас с асфальтом перемешать. А потом сообразил – это ж отсечный огонь, все по науке. Прислушался и сразу же почти выцепил на левом фланге, там, где озеро обрывалось, звонкие хлесткие выстрелы. Характерный звук, я его, наверное, и через полвека среди всех других отличать буду – русская панцерная пушка.

Все-таки они нас поймали. Классически, ударом во фланг и тыл. Позади нас, ударных групп, только части закрепления и поддержки, удара брони они не выдержат. А мы в кольце окажемся, и впереди у авровцев вся ночь будет.

В ушах у меня взвизгнуло дико… я сначала наушники сорвал, и затем уж осознал – помехи! Хорошие такие, наверняка массированные.

Начал махать тезке – он около транспортера своего стоял, метрах в тридцати впереди, путеводитель давешний разглядывал. Поднял голову, заметил меня, и в этот миг на транспортер сверху что-то небольшое такое, крутящееся свалилось. Не мина точно – связка гранат или взрывчатки. Рвануло, дымом пол-улицы заволокло, причем вонючим редкостно и едким. Я закашлялся, слезы из глаз хлынули, а когда протер, дым уже потихоньку расползаться начал. Гляжу, на месте транспортера груда перекореженная, а там, где лейтенант стоял, вообще ничего нет. Был человек – и не стало его.

А впереди уже пальба вовсю, из тех домов, что перед нами – огонь. Чуть ли не из каждого окна бьют, пули вокруг так и воют на рикошетах. Правее – костер, яркий даже сквозь дым – вторая «девятка» полыхает. Интересно, отрешенно так подумалось, чего ж все-таки в этих «девятках» такого, что они лучше моей зажигалки вспыхивают?

Оглянулся – унтер, который мое непосредственное прикрытие, бледный стоит, карабин стиснул так, что костяшки побелели, отделение его позади панцера сгрудилось, жмутся, пригибаются.

– На броню, – ору им. – На броню, десантом, живо! – В такой обстановке мозгами раскидывать некогда – тут рефлексы с инстинктами должны работать.

«Девятку» бронебойщики расстреляли – характерные хлопки, их я четко расслышал. Панцер они пока не видят, но стоит мне высунуться, вцепятся, как голодный пес в мосол.

Шанс один – прорываться назад, из города. На открытую местность они не выйдут, не дураки, там их корпус мигом в блинчик раскатает.

– Разворачиваемся! Севшин – пулеметом вдоль окон!

Эх, думаю, ну почему на «смилодонте» зенитного пулемета нет! Сейчас бы он оч-чень кстати пришелся!

– Алексей Михалыч… на тебя вся надежда… вывози нас к лешему отсюда. Karacho !

Михеев в ответ дизелем взревел, и панцер, что твой гоночный болид, вперед прыгнул.

– Я свое дело, – хрипит мехвод, – сделаю. Вы токо глядите, чтобы никакая сука авровская мне палок в катки не насовала!

До конца улицы мы не доехали – долетели. У меня даже мелькнуло – затормозить не успеем, впилимся в фасад с маху. Панцер юзом пошел… кажется, гусеница на миг от земли оторвалась. Ну, форменные гонки… так их и перетак!

– Севшин, не спать! Огонь!

Авровцы вокруг уже кишмя кишели. Не знаю, из каких щелей повылазили… причем, что характерно, большинство не в форме, а в штатском… даже не ландвер, а фольксштурм какой-то доморощенный. Ну да, после недельной бомбежки местные обыватели наверняка к нам такой горячей любовью пылают, что живым к ним в лапы попадать никому не советуется.

Впереди, справа, метрах в семидесяти, из прохода между домами троица в пиджаках выскочила, двое с карабинами, третий с бронебойкой на плече и уже в нашу сторону развернулся. У Севшина, похоже, нервы сдали, вместо пулемета на спуск пушки нажал, фугас в угол здания, камни так и брызнули – троицу на куски размело.

Позади ухнуло – сверху кто-то гранату кинул только скорости нашей не учел. Пули по броне так и цвикают – и десант наш в ответ тоже поливает, патронов не считая.

Всю почти улицу проскочили – до угла метров двадцать, Севшин уже башню начал разворачивать и тут из-за этого угла грузовик выскочил, «бедфорд» с безоткаткой в открытом кузове. И главное, развернута она уже в нашу сторону – а сто два мэмэ, когда они тебе между глаз смотрят, оч-чень здоровыми кажутся.

– Дави их! – кричу. – Дави!

По-моему, Михеев меня не расслышал – по крайней мере, у меня в наушниках сплошной треск, да хрипы раздавались. Но понял правильно.

Двадцать метров при нашей скорости – меньше двух секунд. Им бы хватить могло.

Не хватило. Может, снаряда в стволе не было, а вернее – ужас их сковал, когда поняли, осознали, какой им смертью сейчас погибать придется. Потому как даже если попадут они, даже если прошибет их пукалка нам лоб башни, разогнавшийся тяжелый панцер – пятьдесят семь тонн! – им не остановить. Никак!

Нам, панцерникам, не так уж часто вот так, в упор противника разглядеть удается, все больше силуэты неясные, сквозь дым и пыль. Но эти лица я, наверное, до конца дней своих, сколько бы мне их Господь ни отмерил, помнить буду… потому как мне от них, от их ужаса самому жутко сделалось. Хотел отвернуться и не смог, как под гипнозом смотрел, до последнего мига… пока панцер не врезался лобовым бронелистом в бок грузовика, тот отлетел, упал на бок, точнее, начал падать, потому что мы его вновь догнали – и об стену. За всю войну никогда такого слышать не доводилось – крик металла и людей.

Я только потом сообразил – повезло, что горючка у грузовика не рванула. Плюс к тому, грузовик этот для нас демпфером сработал. Правда, тряхнуло все равно неслабо – еще чуть, и вылетел бы из люка со свистом.

Как десант сумел удержаться – этого я и вовсе не понял.

А уйти все равно не получилось. Переулок из которого «бредфорд» выпрыгнул, проскочить успели, вывернули на улицу… и приехали!

Я даже заметить не успел, откуда этот пацан взялся. Когда выкатили из переулка, не было его, точно не было, а развернулись, гляжу – стоит, пригнувшись, метрах в трех перед правой фарой. И десант зевнул…

На вид лет тринадцать ему было, никак не больше. Рожа вся перемазанная, в потеках, рубашка с короткими рукавами, когда-то белая, а сейчас непонятно какого цвета. И ненависть в глазах прищуренных.

Я и к кобуре-то дернулся в тот миг, когда глаза его увидал, а потом уж сообразил, чего этот пацаненок в руке держит. Не успел. Пока ладонь от края люка отцеплял, пока тянулся… он, как пружина, разогнулся и под правый каток эрпэгэшку швырнул. Полтора кило взрывчатки – панцер аж подпрыгнул. Пару метров еще прокатили, потом Михеев сообразил движок заглушить.

«Штейр» я все-таки вытащил. Стрелять уже, понятное дело, не стал. Толку в него стрелять, когда он и так мертвее мертвого, для эрпэгэшки три метра – не расстояние, с тем же эффектом мог и вовсе из руки не выпускать… герой хренов. Сорвал наушники, выскочил из люка, спрыгнул, забежал вперед – ну да, каток к свиньям собачьим разворочен.

– Что там? – это Михеев свой люк открыл.

Я ему объяснил… двумя-тремя анатомическими терминами.

– Приехали, – добавил, – sehr geehrte, Damen und Herren, nehmen Sie bitte Ihre Sachen mit. Die Strabenbahn fahrtnicht welter.

– И быстрее, пока авровцы не опомнились, да не запалили эту консерву к растакой-то бабушке.

Жалко, конечно, вот так хорошую машину бросать. Но тут, посреди улицы, мы торчим хуже, чем прыщ на носу.

Сам пистолет обратно в кобуру сунул, запрыгнул на броню, нырнул в люк – левой рукой «бергманн» из гнезда выдрал, правой подсумок с гранатами подхватил… и тут меня как током шибануло. Черт, думаю, вот попрячемся мы сейчас в каком-нибудь домишке, а сюда, к панцеру, прискачет хваткий, мозгами не обиженный, авровец, и вместо того, чтобы устраивать из зверика развеселый костер, залезет внутрь и нашими же снарядами разберет наше укрытие на очень отдельные кирпичики. Вот смеху-то будет…

Чего-то особо хитрое придумывать у меня ни времени не было, ни желания особого. Поэтому сработал тупо – задрал пушку на предельный угол возвышения, так что она разве что колпак с дымохода снести могла и с двух сторон под казенник – гранаты без кольца. Если кто захочет пострелять…

Оглянулся – а Серко, лось деревенский, все еще внутри, мешок свой распухший в люк пропихнуть пытается.

Я хоть и командир, но после пацана с эрпэгэшкой вежливости подобающей у меня уже не осталось. Поэтому сначала выматерил его хорошенько, в пять этажей с двойным загибом, и потом только добавил:

– Брось, полудурок!

Он на меня оглянулся дико – и продолжил трофеи свои кафешные в люк пихать. Ну что тут, спрашивается, поделаешь? Не в драку же лезть… тем паче, что он здоровее раза эдак в четыре.

Ну ладно, думаю, ты мне за этот мешок еще ответишь.

Вылез, огляделся. Пехотура уже у домика… правильный они домик выбрали, капитальный такой каменный особнячок, двухэтажный, с решеткой чугунной вокруг – и не ломанешься с ходу и не накопишься скрытно для броска. За ними Михеев и Севшин пятятся, Стаську спинами зажимают.

Тихо пока.

Подумал – и как сглазил. С другого конца улицы пулемет заработал. Правда, повезло – стрелок за ним, похоже, был совсем зеленый, пули явно выше роста шли.

Десять к одному спорю, прицел у него был метров на пятьсот выставлен, а не на реальные двести. Для городского боя ошибка типичнейшая!

Догнал своих, кинул Михееву подсумок с гранатами, развернулся. Заряжающий наш сумел-таки мешок свой злосчастный пропихнуть, взгромоздил его на горб, спрыгнул, побежал… взвыло пронзительно над крышами, и между ним и панцером мина рванула.

Я уж было подумал – все, отвернулся. И тут Стаська как взвизгнет:

– Он живой, смотрите, он живой!

Оглянулся – точно, шевелится. Ну, лось… Надо что-то делать.

– Механик, радист, – командую, – к дому! Наводчик – за мной!

Сказал – и запоздало так сообразил, что если сейчас вторую мину с тем же прицелом положат, накроют нас с Севшиным, как несушка яйца. Но – мысль мыслью, а ноги уже сами по себе двигаются.

Добежали. Серко уже оклемался почти, встать пытается – причем вместе с мешком! Я, было, решил, что пожалел Господь дурака – послал все осколки в мешок этот проклятый. Гляжу – хрена-с-два, под ногами лужа красная и расползается, что характерно, неприятно быстро.

– Пан командир, я…

– Лежать! – рявкнул я на него. – Молчать!

Donnerwetter, думаю, жгут нужен, а то и два, если у лося оба копыта перебиты, но накладывать их на месте – верная смерть всем троим.

– Севшин, режь лямки!

Наводчик пистолет в левую перебросил, правой нож выхватил, по лямкам полоснул. Заряжающий дернулся было, начал пасть для вопля возмущенного разевать – тут-то его и достало.

– А-а-а-а-а!

Подхватили мы его под руки, поволокли. Я назад оглянулся – черт, думаю, до чего полоса широкая, это ж сколько кровищи из него хлещет! Так и до подъезда не дотащим!

Нет… дотащили. Я тут же ногу перебитую ухватил, стиснул, повернулся к Севшину.

– Хватай вторую, пережимай артерии, пока этот урод кровью не истек! – и остальным, что вокруг столпились: – Чего зенки вылупили? Жгуты, живо! Schneller , мать вашу перетак!

Вот ведь хрень… вроде бы изо всех сил сжимаю, а хлещет по-прежнему, как из крана. Плюс еще орет этот олух так, что уши закладывает.

– А-а-а! Бо-о-льно! Больно-то как…

Казалось, минут десять так его держал, хотя на самом деле там хорошо, если секунд столько прошло. Потом унтер пехотный своим штык-тесаком обе штанины вспорол, раздернул, а один из солдат жгуты затянул.

– Плохо дело, – произнес унтер, разгибаясь. – На левой кость перебита, на правой и вовсе чашечку разворотило и лодыжку покарябало… впрочем, лодыжку он, наверное, и не чувствует уже.

Я только теперь разглядел – окантовка погон васильковая.

– Ну а ты, змей Эскулапа… что сделать можешь?

– А ничего, – огрызнулся он. – Я ж санитар, моя работа – перевязать или перетянуть, как сейчас, и до ассистентарцта доволочь.

– Бо-о-льно! А-а-а-а-а!

Достал меня этот вопль – я, даже и не думая, что Стаська рядом стоит, всю свою наболевшую душу на санитаре отвел.

– …и мать твою тоже перетак, – закончил я свой монолог. – Ну хоть какая-то польза от тебя может проистечь?

– Броня, так тебя, ты каким местом слушаешь?! Ни хрена я не могу, по буквам – Н-И-Х-Р-Е-Н-А! Ему даже не врач – госпиталь с операционной нужен! А я… был бы морфин – вколол бы, так ведь и морфин мне не положен! – Тут ему стукнуло, наконец, мои погоны разглядеть и, уже тоном тише, добавил: – Господин фельдлейтенант.

– Так ведь, – задумчиво так произнес Севшин. – У нас есть морфин. В аптечке.

Ну да. Был. Пять ампул, как сейчас помню, – на случай ожога, чтоб до самых бровей накачаться. Я сам же их и выменивал.

– Угу, – кивнул Михеев. – А аптечка в панцере. Тридцать саженей под пулеметом – проще до Луны на карачках. Забудь. Лучше по дому пошарим… богатый домина. Спорю, если здешние тумбочки прикроватные тряхануть, сонные пилюли так и посыпятся. Когда у людей столько денег набирается, они без пилюль заснуть не могут, это я точно знаю.

Глянул я в проем, на зверика… ну да, шестьдесят метров плюс-минус. И – голый асфальт, не укроешься. Хорошо, если тот болван-пулеметчик так и не догадался прицел поправить, а если сообразил? Лично я бы такого горе-бегуна из карабина снял бы на раз.

– Ладно, – выдыхаю. – Но… Серко, сука, если ты до моего возращения сдохнешь… я разозлюсь. Очень сильно.

Закинул «бергманн» за спину, воздуху в легкие набрал – и побежал.

Повезло. Пулеметчик авровский то ли бутерброд как раз жевать затеял, то ли еще как-то отвлекся – засек меня только на последней трети пути. Стрельнул короткой – метра на три вправо промахнулся. Спохватился, начал панцер поливать. Только ведь я тоже головой работать умею. Не на башню полез, суслика изображать, а с ходу, рыбкой, в люк мехвода. Нырнул, подтянулся, люк захлопнул… так-то, думаю, пусть я в темноте и вверх тормашками, зато хрен меня теперь пулеметом выковырнешь.

Кое-как перетек в нормальное положение. Эх, думаю, знать бы… вкатил бы сейчас бы по этому горе-пулеметчику восемь-восемь в подарочек!

Перелез в башню, помешкал чуть и выстрелил к свиньям собачьим все шесть дымовых гранатометов. Какого, спрашивается, их экономить, для кого?

Достал аптечку, заодно уж от курсового короб с лентой отстегнул, высунулся, подождал, пока завесу чуть больше по фронту растянет, и спокойно, – чтоб, не дай господь, не навернуться с ампулами драгоценными, – пошел обратно.

Заскочил в подъезд, смотрю – Стаська около раненого на коленях сидит, личико в ладони спрятала, рядом санитар хмурый переминается, а Севшин на меня глянул коротко и сразу же глаза отвел.

У меня во рту сразу привкус медный появился.

– Что? – спрашиваю. – Не дождался?

– Ровно как, – отвечает санитар, – ты до панцера добежал. Болевой шок, плюс кровопотеря. Вообще, он еще долго держался для таких ран.

Я уж было собрался высказать… все, что мне по этому поводу сказать хотелось. Но тут Стаська ладони от лица отняла, голову подняла… Заглянул я в ее глаза сухие и ничего не сказал. Совсем.

Даже короб с лентой не грохнул с маху, а аккуратно на пол поставил.