Утро прохладное выдалось, можно даже сказать, холодное. Вдобавок туман – я уж заопасался, что из-за него начало атаки отложат. Густой, как молоко, в трех метрах уже ни видать ни черта, какой уж тут противник! Он, понятно, тоже нас не увидит, только и не сильно-то надо – сами с обрыва навернемся или ходовую об камни рассадим.

А потом солнце из-за горизонта выглянуло, окрасило все в мармеладные, то есть пастельные, оттенки и сразу тепло стало. На душе, по крайней мере.

Снял я наушники, на башню вылез, сел, закурил, огляделся – красиво… словами не передать. Солнце туман к земле прибило, и теперь он, как море в штиль, нежно-розовое. Только панцерные башни из него островами торчат, и гребень впереди золотится.

Идиллия. Даже не верится, что вот-вот оттикают стрелки и разнесет всю эту господню благодать пушечно-ракетным залпом вдребезги пополам. А следом мы сквозь догорающие обломки двинемся убивать и умирать!

Прав Вольф: чего-то я засентиментальничал последнее время. Или обрусел. Уже ловил себя пару раз – думать по-русски начинаю, то есть мысленно – на русском. С ремонтником, опять же, позавчера разговаривал – тоже начал русские словечки в речь ввертывать, причем не только матерные.

И вот сейчас гляжу на эту красоту пастельную и тянет меня на ностальгию пополам с философствованием.

Помню, за два года до войны меня дядя двоюродный, Петер Роллер, на лето курьером пристроил в Эссене – сам он там клерком работал. Жил я, соответственно, у него, спал на диванчике в гостиной и каждое утро, просыпаясь, любовался шикарнейшим рассветом. Дом был новый, выше всех в квартале; так что вид был во все окно: розово-алое море, и на самом горизонте могучие колонны дыма из труб, точь-в-точь будто вулканы на рисунке в учебнике.

Если бы не война, он меня, может, и на нормальную работу к себе взял бы. Да и вообще… у нас с мамой ведь других близких родственников, считай, и не было —вот ей «черное извещение» и прислали: «Пал смертью героя…» Ну какой, спрашивается, смертью героя мог штабс-вахмистр из батальона связи пасть? Накрыло бомбежкой или обстрелом…

Еще – мог бы в колонии податься. После школы – вполне. И был бы, как англичане говорят, белым сахибом, может быть, даже и при авто… ну, мотоцикл точно б полагался. Понятно, что там, в колониях, тоже не все сплошь праздник да сахар – малярия, дикари, но зато перспектива…

А так…

И кому оно только было надо – все рушить? Жили-то ведь неплохо. Раз в месяц на рыбную ярмарку в Голландию катались… к морю, опять же.

Социал-интернационалисты говорят – богачам! Капиталистам там всяким, банкирам, аристократам опять же. А зачем? Будто они без войны плохо жили? А война для них тоже не сахар… Понятно, что простые продукты они не по карточкам получали, а вот всякие деликатесы из колоний, которые раньше чуть ли не в каждой лавке лежали… бананы там всякие, ананасы с киви. Первый год еще через Швецию, говорят, что-то шло, потом бритты блокаду ужесточили, ну а после ребята Херзинга жирный крест на всяческой торговле поставили. В нашем экипаже у радиста, Карла Вальтера, брат подводником был, и раз у них отпуска совпали. Карл потом рассказывал, какие, к свиньям собачьим, досмотры, нейтралы. У них там все просто было: засекли гидрофонами или эхо-камерой надводную цель, пальнули акустической, а что за цель – военный корабль, торгаш или даже госпиталь плавучий, это пусть Посейдон разбирается. Кто по-другому воевал, тех самих быстро на дно спровадили: поисковых групп в Атлантике у бриттов шастало, что блох по дворняге. Плюс дирижабли и бомберы дальней морской разведки, все при радарах. Чуть рубку из-под воды высунул – через пять минут получай привет с небосклона. Вот и выходило, за сто дней автономки на поверхности были два раза по четыре часа, когда торпеды с «дойной коровы» принимали.

Опять же снаряды и бомбы, они штуки бесклассовые. Когда из «Большой Доры» начали Лондон обстреливать, первый снаряд куда угодил? Правильно, в банк. Восемь этажей пробил и ухнул в подвале, в этом… хранилище индивидуальных сейфов. Наши газеты потом фотографии перепечатывали, две рядом – целое еще здание и аккуратная такая груда камней, что от него осталась. Ну и потом, при следующих обстрелах… контактный взрыватель, он механизм чуткий, но тупой, ему что Вестминстерский дворец, что трущобы Сохо, без разницы. Куда баллистическая кривая выведет, там и рванет. Это вам не Первая мировая, когда все еще почти цивилизованно было – солдаты в окопах воюют, а в тыл разве что раз в месяц одиночный «цеппелин» залетит, вывалит десяток-другой фугасок, и снова спокойно можно кофе со сливками по утрам прихлебывать. Нет уж… в этой войне если чего и прилетит… вроде 7-й эскадры… После таких «гостей» только руины на месте города разбирать, и то дня через три, когда все замедлители отгикают.

Так что не думаю я, что этим… «правящим классам» так уж выгодно это было – войну устраивать. А вот кому выгодно – не знаю.

В башне зашуршало, зашебуршило – повернулся, смотрю, Стаська вылезает. Выпрямилась, потянулась сладко так, зевнула, ну чисто кошка, села рядом на край лобового окна, облизнулась навстречу солнцу и зажмурилась.

– Ну вот, – усмехнулся я, – ты еще замурлыкай!

– Мур-р?

Не выдержал – протянул руку и начал ее за ушком нежно так почесывать. А она в ответ голову наклонила – и щекой!

– Мур-р! Мур-мяу! Мыр-р-р! М-мя! – Тот еще, думаю, «Котенок-1» у меня.

– Киса, – шепчу, – чудо ты пушистое. Я тебе что вчера насчет формы говорил?

– Что она мне очень к лицу.

– Убрать косы под головной убор я тебе говорил! А они у тебя как болтались ниже плеч, так и продолжают…

– Ай! Эрик! Перестань!

– Не «ай», если в бою зацепишься, так и будешь отцеплять, пока укладка не сдетонирует?

Подействовало. Сразу задумчивое личико изобразила, смутилась.

– Извини, я пыталась их сегодня уложить, и не получилось. Шапка спадает. Она у меня и так на размер больше, чем нужно.

– Это не шапка. Шапку ты на кукол можешь надевать, а это, – снял с нее, – кепи с наушниками, утверждено Его Императорским Величеством Кайзером Генрихом Первым как единый полевой головной убор для всех родов войск. Что же до размеров – в армии, запомни, есть только два размера: слишком большой и слишком маленький.

Помялся чуть… ладно, думаю, все равно судьбу не обманешь. Стянул берет, выбил об колено и ей протянул.

– Вот, примерь. По идее, в него и не такую гриву упаковать можно.

– Ой, – растерянно улыбнулась Стаська. – Спасибо, Эрик. Я раньше часто береты носила… шли они мне.

– Тебе все идет… принцесса.

– Махнуться затеяли? – Михеев из люка своего высунулся. – Правильно, хорошее дело. Надо бы и нам с тобой, командир, перед первым совместным боем чем-нибудь эдаким махнуться! Если, – добавил посерьезнев, – вы, господин фельдлейтенант, не против.

– Не против, – кивнул я, – только чем? Зажигалкой самодельной и пачкой полупустой – несолидно, а больше у меня своего и нет ничего, все – табельное имущество. Раньше еще часы собственные были – дешевые «Вокка», я их, главным образом, за «фамильное» сходство взял. Но как раз вчера вечером мне под роспись новые выдали, противоударный хронометр, чуть ли не швейцарский.

– А давай – куртками? – неожиданно предложил Алексей. – Сложения мы с тобой похожего. Опять же, у тебя верх камуфляжный, у меня низ, полная дисгармония наблюдается.

– Ну, давай, – согласился я. – Погоны только отстегни.

И в самом деле – кожанка мне впору оказалась. Я ремень поверх затянул, подергал руками – отлично сидит, как на меня шитая.

Для полноты картины еще перчатки надел, офицерские, серой замши, закурил…

– Как, – поинтересовался вальяжно, сквозь дым, – больше на офицера похож?

– Не то слово, – смеется Михеев. – Перед таким орлом спина сама в стойку выгибается.

– Ага, – улыбнулся я, – три раза.

– Надо, – озабоченно заговорил Алексей, – чтобы еще Петрович с заряжающим чем-нибудь махнулся.

– Надо-то надо. Только вот у Серко точно на обмен ничего не найдется. Кроме, разве что, пригоршни блох, да и то дохлых – санобработка не дремлет!

– А сало?

– Сало он в жизни не отдаст. Скорее уж от себя позволит какой-нибудь орган оттяпать.

– Эт-точно, командир. Деревня, он такой.

Я окурок о броню затушил, начал, было, руку поднимать, чтобы на время глянуть, как в тылу, левее, загрохотало, взвыло, и огненные стрелы одна за другой начали небо над головами чертить.

– Началось, – это Стаська выдохнула.

– Началось, – кивнул я и строго: – А ты почему в столь ответственный момент не на месте? К рации, живо!

– Ой!

Смешная все-таки она.

Я-то никуда особо торопиться не стал. Досмотрел артподготовку – так себе, доложу вам, зрелище, понимающего человека отнюдь не впечатляет. Пара установок по два десятка труб каждая… а с другой стороны, и их-то, по-моему, задействовали исключительно ради галочки. Первая атака всего наступления как-никак. Другой вопрос, что мы не нормальную оборону прорываем, а черт-те что под названием: «сопротивление противника имеет эпизодический запятая очаговый характер». Гражданская война, господа, что вы хотите?

И потому торопиться мне и впрямь было особо не с чего. Задачи ротный вчера поставил, на рубеже выдвижения мы стоим… повезет, так до обеда и простоим. В первых ротах, конечно, хлам собран отборный – русские машины, австрийские, пара нашего старья. Экипажи тоже не лучше, но все равно, двадцать панцеров нашего первого эшелона, это, как ни посмотри, сила. В начале войны, случалось, и не такую оборону проламывали.

Наступаем же мы вдоль стратегического шоссе, имея ближней целью захват населенного пункта с многозначительным названием Калечек. В дальней же перспективе маячит перед нами городок Железногорск, но до него еще переть и переть – восемьдесят километров. Командование, в неизъяснимой мудрости своей, наметило его рубежом завтрашнего полудня, то есть, читай, к вечеру третьего дня. Если повезет, и впрямь доползем.

Прислушался… забавно, думаю, если звукам верить, то бой там, впереди, уже основательно разгорелся. Панцерные пушки ухают, АБО-шка в ответ визжит, минометы… ого, а на горизонте-то уже два столба чернеют. Удивительно, думаю, двадцать минут воюем, а эти олухи уже потери понести умудрились. Если они еще пять минут в данном стиле повоюют, Вольфу придется все-таки второй эшелоп вводить.

И накаркал. Едва только подумал, слышу – у панцера комроты дизель взревел и почти сразу же наушники захрипели.

– Котенок-1 слушает!

– Я Кошка-3, начинаем движение, уступ вправо, интервал сто двадцать.

Началось.

Деревню Калечек, когда мы к ней подошли, уже можно было с карт стирать. Сначала артиллеристы по ней отработали, затем первые роты снарядами закидали… В общем, населенный пункт перестал существовать как цель.

Схлестнулся же первый эшелон с какими-то частями, выдвинувшимися, – непонятно, правда, когда? – со стороны Хомутовки. Панцеры, пускачи на автотяге и АБО, общим числом до батальона. Читай, рота там, наверное, и в самом деле была.

И ведь что примечательно – командиры-то рот наши, один такой же бывший унтер, второй – лейтенант. Нет, есть все-таки в этих русских какое-то заразное… даже и не знаю, как назвать… безумие, что ли? Взять меня – как Стаську на шею повесил. Года три назад мне б такое в жутком сне не приснилось. Абсолютно ведь бессмысленный поступок, нелогичный и, – какое же это слово-то, Вольф его любит про русских употреблять? – а, вспомнил, иррациональный!

Бой шел минуты три. За это время у нас два панцера сожгли, один подбили – что меня больше всего удивило, экипаж не выскочил, не бросил… то ли сознательные оказались, то ли просто наружу, под пули лезть побоялись. У авровцев «приведены к молчанию» два орудия и уничтожено «до сотни» пехоты. Здорово, конечно, но вот только кажется мне, что «до сотни» – понятие уж больно растяжимое. Может и девяносто девять быть, а может, и просто девять, а то и вовсе пара шинелей простреленных, да каблук отбитый – и все до сотни и никак не после.

Еще у одного панцера экипаж после попадания без пробития брони, двигатель с перепугу заглушил и до сих пор завести не может. И у панцеринфантерии приданной один транспортер подбили.

Впрочем, когда мы двинулись прочесывать рощу, из которой авровцы, согласно докладу комроты-1, фланговый огонь вели, то одну пушку нашли. Брошенную. Стандартная «дага» на круговом лафете, который русские со шкодовской гаубицы срисовали.

Еще через километр на броневик наткнулись, точнее, на его ржавый остов. Судя по виду, он тут с прошлой осени торчал, а то и дольше. И ни одного трупа. Понятно, что авровцы не только раненых утаскивают, но и убитых стараются синим не оставлять, но всё равно – для встречного боя картина странная.

У броневика мы задержались, пока «обер Мойша» с пехотой переругивался – они, оказалось, не сообразили, что теперь мы впереди идем и с первыми ротами остались.

Вышли к Хомутовке. Это уже не деревушка, а вполне такой городок, с церквушкой, домиками двухэтажными, беленькими. Приятный на вид, даже расстреливать жалко.

Перед ним мы снова остановились – пехота не захотела вперед идти. Приказать им Розенбаум не мог, панцеринфантерии было две роты, и командовал ими гауптман. Сам же «обер Мойша» тоже вперед не рвался, и я его чувства в этом вопросе вполне разделял – памятуя о том злосчастном бое за безымянную деревеньку, когда нас с Вольфом едва не поджарили. Корпусная панцеринфантерия, пусть и «разбавленная», это, конечно, не банда анархистов, но и «смилодонт» тоже не «мамонт», ракеты бортом ловить куда хуже приспособлен.

Решили ждать Вольфа, а заодно и артподдержку. Смысла, правда, я в ней особого не видел – с пригорка, где мы стояли, два трети городка как на ладони видно. Ну да командованию виднее.

Оказалось, задержались не зря. Минут через пять после того как стали, из-за крайних домиков мотоцикл с коляской вылетел, и седок в той коляске очень старательно палкой с белой тряпкой размахивал. Большая тряпка – то ли скатерть не пожалели, то ли наволочку.

Давно я уже белых флагов не видел. Гражданская война – штука жестокая, пощада к врагам здесь не в чести. Те, кто всерьез дерется – мы, авровские офицерские части, синегвардейцы, – бой ведут, как правило, до последнего… и не патрона, а человека. Ну а шваль разнообразная, которой по всем сторонам фронта хватает, эти обычно и не додумываются, что есть такой полезный для здоровья сигнал. Максимум, на что их хватает – руки поднятыми держать, да оружие не по кустам побросать, а аккуратно на обочину сложить.

Может, конечно, у них просто тряпок подходящего цвета не находится.

Вылетел этот мотоцикл прямо на машину обер-лейтенанта Розенбаума, который как раз на сотню метров вперед выдвинулся. Остановился, выкатился из него пухленький мужичок в кожаном, насколько я в оптику разобрал, пальто и начал «оберу Мойше» чего-то втолковывать.

Жаль, право, думаю, что я по губам читать не умею. Интересно же.

Тут как раз «гепард» штабной подъехал. Затормозил рядом с панцером ротного, вылез из него Вольф с начштаба. Пухлик мигом на них переключился. И почти сразу же у меня в наушниках зашурало.

– Котенок-1, к командиру!

– Понял, – отзываюсь и, перещелкнув тангенсу, командую: – Михалыч, выдвигайся метров на десять вперед и вдоль строя – на правый фланг.

Мы, пока катались, интервал постепенно уменьшили. Так что сейчас от моей левофланговой до машины комроты метров шестьсот получилось.

Пухлик в пальто был Хомутовским градоначальником, в смысле, бургомистром. А задницей своей драгоценной он рискнул, дабы сообщить нам чрезвычайно ценную новость – авровских частей в его разлюбезном городишке не имеется. Уж больше часа как.

Час – это он, как я прикинул, скорее всего, приврал. Даже если они с утра в готовности стояли, что, в принципе, не так уж невероятно, сосредоточение наше не заметить сложно было, а разведка у авровцев вполне на уровне, и двинулись в момент начала артподготовки, все равно час не получается. Минут сорок-пятьдесят, не больше.

Плохо, что внятно рассказать про эти самые авровские части он толком тоже не сумел. Или не захотел, но в этом случае ему не в бургомистры надо было подаваться, а прямиком в актеры. Потому как «дурачка играть», когда на тебя калибр восемь-восемь прищуривается… лично я не сумел, прокололся бы.

Да, были… да, много… много техники… панцеры были. Нет, не считал. Погоны? Золотые… но и солдат было много. Нет, эти недавно появились, а раньше только взвод с поручиком был. Сколько это самое недавно? Неделя, может, дней десять…

Где-то минуту спустя, когда окончательно ясно стало, что ничего толкового пухлик больше не выдаст, Вольф велел ему заткнуться и катиться обратно в город. Тот попытался чего-то пискнуть насчет гарантий для мирных обывателей… Кнопке на него посмотрел стеклянно и холодно отчеканил:

– Единственная гарантия для вас – благоразумное поведение. Если в наших солдат будет произведен хоть один выстрел, город будет уничтожен.

Добрый он… майор Вольф Кнопке.

Бургомистр побагровел, забормотал чего-то… тут уж я его оборвал и тихо посоветовал не маячить больше у господина майора перед глазами. Пухлик попятился, налетел боком на панцер, отскочил от него, что твой мячик для пинг-понга, прыгнул в коляску и умчался.

Майор ему вслед поглядел… вытащил портсигар, достал сигарету, нам – мне и «оберу Мойше», который уже с панцера спустился и рядом со мной стоял, – предложил. Затянулся, отступил на шаг, так чтобы в тени от «гепарда» оказаться, – солнце хоть и невысоко поднялось, припекало уже ощутимо.

– Итак… какие будут мнения, господа офицеры? – Смотрел он при этом на меня, но только я-то пока еще не настолько ополоумел, чтобы пасть разевать, когда рядом два настоящих обер-лейтенанта стоят.

– Собственно, – задумчиво произнес начштаба, – чего-то в этом роде мы и ожидали. Глупо было бы рассчитывать на полную оперативную внезапность в этом чертовом бардаке, именуемом Русской Гражданской.

– Ты, – улыбнулся комроты, – подобрал не совсем удачное сравнение. У моего дяди было до войны небольшое заведение в Мюнстере, и, уверяю тебя, Вилли, порядка там куда больше.

– Охотно верю, – кивнул начштаба. – Так вот, повторюсь, глупо было бы рассчитывать на полную оперативную внезапность, особенно с учетом того фактора, что мы пытаемся наступать по одному из наиболее очевидных направлений. Можно не сомневаться, что, будь в распоряжении командования противника чуть больше времени и сил, мы бы встретили здесь полноценную полосу обороны.

– Но у них, – вполголоса заметил Вольф, – не было ни первого, ни второго.

– Да. Поэтому они ограничились небольшой мобильной группой, которая, полагаю, будет пытаться применять против нас классическую заслонную тактику… собственно, они уже это один раз проделали.

– Что могу предположить я, – заговорил Розенбаум, – так это то, что авровское командование все же пока не представляет возможностей развернутого корпуса. Тактика «пусти кровь и беги» хороша, не спорю, и с нашими передовичками она один раз сработала. Но, если они попытаются проделать этот трюк со всем батальоном, мы их попросту сомнем.

– С полком, обер-лейтенант, с полком, – усмехаясь, поправил его Вольф.

После этого в разговоре пауза возникла, секунд на двадцать… и я вдруг понял, что на меня уже не только Вольф, но и остальные офицеры смотрят.

А я… а что я? Так, стою, курю.

Только, похоже, не удастся на этот раз молча отстояться.

И, как назло, в горле сразу пересохло.

– Хорошо бы, – голос хриплый, как из плохого переговорника, – определить, где у них следующая позиция будет. На марше мы их, конечно, не догоним, но…

– Мы, – перебил меня начштаба, – не догоним. А вот летуны…

– Браво, Вилли, – тем же спокойным тоном отзывается Кнопке и, повернувшись к «гепарду», скомандовал в распахнутую дверь: – Связь с «гнёздом-3», быстро!

Турбокоптеры над нами прошли минут через двадцать, как раз, когда мы к шоссе подходили. Четыре машины. Ушли вперед, а еще через четверть часа показались вновь, уже с пустыми пилонами.

Я не утерпел – дал команду Стаське переключиться на их волну и как раз поймал конец доклада: – «да, подтверждаем, колонна вражеской техники, двигавшаяся по указанному маршруту, рассеяна, большая часть уничтожена».

Приятная новость, не правда ли? Вот и я так в тот момент подумал.

Колонна… колонна эта была и в самом деле из Хомутовки. Три с лишним десятка фургонов, грузовиков и автобусов. Какие-то интенданты, пара госпитальных машин, непонятно что в этой Хомутовке забывших, но, в основном, беженцы.

Не знаю, какого они тянули до последнего?

На все это ассорти было от силы полдюжины пулеметов… в одном из них лента с трассерами оказалась. Пилоты увидели, что по ним с земли «ведется сильный огонь», и врезали… «не заходя в зону эффективного противодействия средств ПВО».

Мы перестроились в походную колонну, двинулись по шоссе и через семь кэмэ влетели прямиком в засаду.

Смешно, но от серьезного погрома нас русская недисциплинированность уберегла. Панцеры первых рот дистанцию на марше нормально не удержали, установленную скорость движения тоже превысили, пехота решила от них не отставать. В итоге между последним транспортером и панцером Котенка-2, который в голове нашей роты шел, разрыв в полкилометра образовался. Ну а русские, увидев перед собой утренних знакомых, тоже особыми раздумьями себя утруждать не стали. А зря. Я как раз подумал, что впереди поворот и надо бы высунуться из люка, хоть и неохота пыль из-под передних машин глотать, и в этот момент там, за поворотом, захлопало, застучало. В наушниках раздался чей-то дикий крик, кто-то хрипло орал, мешая русские и немецкие ругательства, трещало… потом всё перекрыл командирский рык обер-лейтенанта Розенбаума:

– Я – Кошка-3, всем «котятам» – увеличить скорость… после прохода поворота сходим с шоссе… строй – клин.

Мы разошлись веером. на дороге впереди уже творился форменный ад, горело не меньше десяти машин, попавших, как я моментально сообразил, под кинжальный огонь из лесочка справа, метрах в двухстах от шоссе. Остальные, вяло отстреливаясь, пытались через поле слева отползти – и, спустя пару секунд после нашего появления на, так сказать, сцене, их во фланг начали расстреливать с опушки в километре впереди.

Классическая броне-артиллерийская засада, отлично рассчитанная и подготовленная. Если бы не мы…

– Котенок-3, уходите вправо, зачистите кромку леса. Котенок-1, Котенок-2 – вперед!

Мне наши же собственные недорасстрелянные олухи из первых рот чертовски мешали, как раз на линии огня бестолково дергались. Плюс дым от горевших на дороге… в общем, видимость не ахти. Но кое-что все же засек – чуть впереди опушки, на фоне кустов характерный яркий высверк.

– Фугасным заряжай, – командую, – два часа, кусты, пушка, восемьсот.

Пока проговаривал, по пушке уже две наших отстрелялось. Ладно, думаю, как русские говорят, кашу маслом не испортишь, пусть и Севшин добавит…

И тут мне в поле зрения русская штурмпушка попадается. Высокая рубка в корме, длинный ствол – то ли «Оса» с трехдюймовкой, пехотная поддержка, для нас, в общем-то, безобидная, то ли «Шершень» со своими ста двумя…

– Отставить АБО, – кричу. – Бронебойным… тридцать три, бронецель, девятьсот.

– Командир, фугас в стволе!

– Бей!

Рявкнуло, панцер дернулся, в башне сразу кордитом завоняло, а там, впереди, на броне штурмпушки, чуть правее орудия блеснуло коротко, и сразу же из рубки столб огня и дыма вверх фонтаном взвился.

Значит, все-таки «Оса» это была, с противопульной своей. Лобовую «Шершня» фугасный нипочем бы не взял.

– Котенок-1, Котенок-2, уменьшить скорость. Котенок-1, принять влево, Котенок-2 – вправо.

Что за хрень, удивляюсь, какого эти танцы? Мы же их делаем!

Развернул перископ – ага, ребята Зиберта тоже решили в веселье поучаствовать. Тогда понятно – у «трипперов» лобовая в полтора против нашей, а вот с бортов их прикрыть…

Бам-м-м!

Башня подпрыгнула, меня вперед бросило – едва бровь к свиньям собачьим не рассадил.

Ну и какая сволочь, спрашивается, это сделала? Ты?

– Подкалиберным… минус десять, бронецель, восемьсот, нет, семьсот.

Пальнули практически одновременно – и оба промахнулись.

– Севшин!!!

– Сейчас… сейчас я его достану…

Бам-м-м! И второй наш – в молоко, прицел-то сбило.

Впереди, левее нас ухнуло оглушительно и, когда я снова АВРовца отыскал, от него только корпус на прежнем месте был, а где башня – непонятно. «Триппер»… а до скорострельности нашей ему, с его раздельным заряжанием далеко, но зато когда он, наконец-то соберется стрельнуть…

Думаю, авровцы сообразили уже, что ничего им не светит. Оставаться на месте – верная смерть, отходить – лесок за их спинами не приличный лес, а так, пролесок, насквозь просвечивает. За ним поле километров в пять… а «триппера» с их морским калибром «дятла» и за два с половиной достанут – не оторваться им, не уйти.

В общем, выбора у них особого не было.

Следующий бой уже за Железногорском случился, утром следующего дня. Город мы обошли с севера: им должна была пехота заниматься, при поддержке бригады, которая раньше дивизионным панцерполком была.

В этот раз летуны не оплошали – обнаружили они эту, выдвигавшуюся нам навстречу часть своевременно. А обнаружив, раздолбали.

Давно я уже такой красоты не видел, больше года, пожалуй. Не какой-то там металлолом штатский, а полноценно проштурмованная и выбомбленная колонна: тягачи, транспортеры, панцеры… пара даже тяжелых, несколько пушек. Картинка… прямо жаль, что никого с фотоаппаратом поблизости не случилось, пока мы всю эту роскошь с дороги спихивали.

Даже странно, что те, кто в мясорубке той уцелел, драться не передумали.

Мы-то уже решили, что всех дел – по кустам разбежавшихся переловить. Пехота спешилась, развернулась в цепь… ну и мы за ней метрах в ста пристроились, повзводно.

И вдруг – вжик – и от сосны передо мной щепки облаком брызнули. Точно в ствол. Секунды три она еще постояла, а потом величаво так обрушилась.

Штурмпушка, будь она неладна.

Михеич, умный, без приказа назад сдал, да так, что я, в люк съезжая, едва затылком о край не приложился.

– Котенок-4, Котенок-5, – ору, – на два часа, бронецель, восемьсот… работаем «фронт-фланг».

Пошли мои «котенки». Я полюбовался, как они позицию «штуги» фугасными окучивают, местность перед нами в голове проскакировал.

– Михеич… плюс двадцать, отдельный куст, влево двадцать, складка, двести. На счет «три» быстро дотаскиваешь нас до неё, потом еще семь секунд – и выскакиваешь. Иван, к этому моменту у тебя выстрел уже должен быть готов.

– Так точно!

– Тогда… подкалиберным – заряжай! Раз, два, три! Па-ашли!

Сработало. «Штуга» как раз пятиться начал, когда мы вперед двинулись – не любят штурмпушки, когда их с флангов обходить начинают. Пальнул в Ральфа, развернулся, чтобы по Понтеру врезать – и тут Севшин его достал. Четко видно было – серая продолговатая туша на фоне зеленых кустов и посередке, чуть ближе к носу, взблеск от попадания.

– Есть! Попадание! Давай второй туда же!

Второй снаряд мы в корму вколотили – и опять ни хрена. Ладно, взрыва нет – но хоть бы дымок какой паршивый?

– Котенок-5, – скомандовал я. – Ты ближе – врежь ему бронебойным!

Ральф врезал – гусеницу по центру разворотил. Нет, думаю, к свиньям – надоело снаряды тратить!

– Вперед!

Пехота, понятно, уже вовсю носами землю роет, по ней от рощи впереди пулеметы работают и в этой роще, среди деревьев, вдруг полыхнуло рыже…

– Стоп!

Оператор, похоже, не очень неопытный – ракета метрах в трех перед панцером в траву ткнулась, отрикошетировала вверх и лопнула где-то за кормой.

– Цель минус двадцать-ноль, пускач.

– Не вижу…

А я и сам не вижу… хорошо хоть, за деревце приметное успел глазом зацепиться.

– Дерево с белой кроной видишь? Невысокое, ствол изогнут? Влево тридцать… и где-то в тех кустах.

– Сам додумался, командир?

– Некогда думать! Осколочным… огонь!

Вкатили мы в эти кусты три осколочных. Я уж было собрался сказать, что еще один – и заканчиваем, как наушники ожили:

– Donnerwe…– и всё.

Развернулся резко – и успел досмотреть, как у Котенка-6, из второго взвода, башня, крутясь, метров с трех на землю падает. Отто Визель там командиром… был. Не повезло парням – детонация боекомплекта штука тяжелая, лекарствами не лечится.

Только вот какая же Arsch mit Ohren им такую сильнодействующую пилюлю прописала?

– Котенок-1,2, – это уже Розенбаум на командирской волне. – Возможная цель прямо по фронту. Котенок-3 – скорость, уступ влево.

Я перископом дерг, дерг… ни черта не вижу… и тут справа еще один удар доносится. Да что такое, чуть ли не со слезами подумал, он же нас, гад, на выбор расстреливает, как в тире, а я его не вижу!

Вывернулся из командирской башенки, рванул люк…

И ни хрена не увидел.

Почти.

– Михеич… влево, полный!

Ложбинка, хилая, правда, зато перед ней хоть какой-то кустарник имелся. От снаряда он нас, понятно, не спасет, но хоть прикроет как-то… «эффект шторы» это называется.

– Стоп!

А потом я его увидел.

Чем-то он силуэтом на наш «смилодонт» был похож… только ниже, приземистей, и башня не из ровных граней, а какая-то… вогнуто-выпуклая. И пушка другая – короче и толще.

Не думал я, что доведется мне его «вживую» углядеть.

«Муромец»… новейший, тяжелый.

В голове сразу страничка из «наставления» генерал-инспектора панцерчастей высветилась: лоб – сто двадцать, башня – двести пятьдесят, литая, обтекаемой формы, борт – сто пятьдесят, сто…

Да-а… это не «дятел», этого спереди нашей восемь-восемь хрен возьмешь, с любой дистанции.

Нырнул обратно вниз, навел на него визир и на общую волну переключился.

– Я—Котенок-1, – шепотом отчего-то начал, словно те, в авровском панцере, услышать меня могли, – цель на двух часах от меня, перемещается вправо. Цель – «муромец», повторяю, это «муромец», дистанция тысяча, тысяча сто.

– Понял тебя, Котенок-1, – отозвался «обер Мойша». – Котенок-3, доложите ваше место?

– Я – Котенок-3, подходим к краю рощи. – Меня как током дернуло.

– Михель, осторожно! – заорал я в переговорник. – Он в вашу сторону разворачивается.

– Котенок-1, Котенок-7, – немедленно среагировал комроты. – Беглый огонь.

Ну вот, думаю, один «седьмой» от второго взвода остался.

Эх, «дудку» бы мне сюда, «дудку»! Ракетой я бы его достал!

– Красноголовым, – скомандовал вполголоса, – заряжай… наводчик, ты его держишь?

– Да.

– Огонь!

Севшин не подкачал – влепил точно в борт. «Муромец» замер и начал в нашу сторону башню разворачивать.

– Подкалиберным… заряжай! Прицел прежний… огонь!

И опять попали… только всего результата – сноп искр от башенной брони.

– Михеич… приготовься.

Еще один сноп искр полыхнул, даже больше предыдущего – кто-то из моих «котят» бронебойным влепил.

Вот сейчас, прикидываю, вот он башню доразвернул… уточнил прицел… к спуску потянулся…

– Вперед!

На полсекунды я их выстрел опередил, может, даже меньше – впритирку трасса прошла.

– Котенок-1, Котенок-7, – снова Розенбаум в наушниках прорезался. – Прекратить огонь.

Я начал рот открывать – и в этот момент из рощи позади «муромца» вывернулся третий взвод и, – в упор! – первым же залпом зажег его, словно свечу рождественскую.

Потом уже, после боя, меня здорово прихватило. Сигарету пытался достать – разорвал пачку, рассыпал все к свиньям собачьим. Минут пять по траве ползал, собирал. Руки – ни к черту… в смысле, нервы ни к черту стали.

Давно уже такого со мной не было.

С другой стороны, думаю, если прикинуть – год Развала, а до того: переформирование, переучивание. Опять же, батальон «мамонтов», это вам не просто «в каждой бочке затычка» – главный ударный кулак полка прорыва. Соответственно, прорыв, к которому нас припасали, отменился из-за Развала у русских – чего, мол, дергаться, если эти полудурки разагитированные и так не сегодня-завтра позиции бросят, да разбегутся! Потом в самом фатерлянде грянуло… ну да, выходит, давненько уже я вот так запросто костлявой в лицо не смотрел. Подзабыл… ощущение.

А ведь если вдуматься – я ведь кроме войны ничего-то толком не знаю и не умею. Весь рабочий стаж – полгода в мастерских, перед училищем. Спрашивается – кому в мирной жизни может башнер пригодиться? Или даже командир взвода? То-то и оно.

Хотя… черт сейчас разберет, кому и чего потребоваться может? И когда бардак этот вселенский закончится. И чем. Пока что войне этой конца-края не видно. Сначала «цивилизованно» воевали, империя на империю, теперь по-простому – банда на банду. Я, конечно, пророк так себе, но кажется порой – с учетом всеобщей разрухи, остановки фабрик-заводов и прочих революционных прелестей! – что еще через пару лет будем племя на племя драться, причем винтовки пользовать в качестве дубинок, ввиду тотального отсутствия боезапаса.

В общем, клещи мы замкнули. Классически, так сказать. Вечером вышли к развилке, где уже наша батарея пускачей развернулась, из 25-й. Чуть позже подтянулись парни Зиберта, а еще минут двадцать спустя на пыльном мятом «лягушонке» подскакал – я вначале глазам своим не поверил! – самый натуральный корреспондент, жаждавший непременно запечатлеть «исторический момент единения». Сливание в экстазе… Donnerwetter!

Он даже попытался самого Вольфа выдернуть сюда, но майор его послал – далеко и надолго, судя по тому, с какой покрасневшей рожей этот тип из штабного броневика выпал. Впрочем, помидор он изображал минуты две, не больше, отловил Зиберта и Розенбаума, заставил их поставить свои машины друг против друга и заснял-таки вожделенный кадр с пожатием рук братьями по оружию. Что на обеих машинах будут тактические значки одной части четко видны, ему, похоже, как говорят русские, было глубоко по барабану.

Наша рота вдоль кромки леса заняла позицию с расчетом «работать» во фланг тем, кто, ломанувшись по шоссе, на пускачи напорется. «Обер Мойша» разрешил не закапываться. Кустарник был густой, да и потом, ежу было понятно, что здесь мы долго не задержимся: что это за кольцо окружения, через которое курица с полпинка перелетит?

Меня, признаюсь, наступающая ночь слегка подергивала – наши fusslatscher как отстали с полудня, так и продолжали путаться где-то позади.

А рота тяжелых панцеров в поле – это, конечно, сила, но если ихние бронебойщики сумеют к нам на выстрел подобраться… особенно с борта или кормы… будет полыхать в русской ночи десять веселых костров.

Ротного, впрочем, этот вопрос тоже дергал: только мы в своем кустарнике более-менее устроились и ветками обросли, он взводных к себе вызвал. Распределил сектора ответственности, места для секрет-постов указал… вот только не сказал, из какого кармана людей на это дело вытащить. Тоже ведь – личный состав по периметру распихать проще простого. Как русские говорят, дурное дело – не хитрое. Только после дневного боя… позасыпают все под утро, как ни накручивай. А если не под утро, то завтра за пушкой или за рычагами.

В общем, я так решил: устрою на двух своих секрет-постах нормальную пересменку, а остальные пусть себе храпят. Ну а если что…

Обошлось. Никакие возрожденцы в эту ночь по шоссе не поперли. И на рассвете тоже.

Часам к одиннадцати другие наши части подтягиваться начали. Моторазведка… потом в низинке справа гаубичная батарея развернулась. Ближе к полудню со стороны 25-й панцеры подползли, и сразу – по взводу в обе стороны. А еще чуть погодя – нам приказ: сняться с позиции и сосредоточиться в лесу у деревни… у деревни… черт, не запомнили ту деревню, запомнил только, что больно уж невыговариваемое название у нее было. Где-то между Сергеевкой и Красавчиком, короче говоря. Оперативным резервом на случай необходимости парирования прорыва. Значит – уже не колечко жалкое, на живую нитку, а полноценное кольцо замкнули.

Вот только не пытались окруженные авровцы прорываться. Ни в тот день, ни в следующий… и до конца недели тоже. Как сидела сиднем меньшовская дивизия в Курске, так в нем и осталась.

Я так понимаю, до командования корпусом только к воскресенью и начало доходить, что чего-то не по правилам прошло.

В нормальной-то войне в «котел» противника окунуть – это, считай, три четверти победы. У окруженных выбор – либо на прорыв идти, головы класть, либо ждать, что снаружи деблокируют. И совсем уж редко – в осаде сидеть, да на «воздушный мост» надеяться.

Только у нас нынче война неправильная. Гражданская. И авровцы, похоже, это раньше Линдемана сообразили.

Корпус наш сейчас в таком положении оказался, как мужик в той русской басне про медведя. Окружить Курскую группировку мы окружили, пути их снабжения перерезали, а дальше… у них ведь по тем путям и до того не снабжение шло, а так, вялотекущее перетекание. Основные боезапасы и продовольствие уже давно в самом Курске на складах. А вот у нас коммуникации сейчас идут, считай, через одну нитку, и если двинемся мы вперед, на Орел… от Курска до Железногорска меньше сотни кэмэ, треть панцерной заправки. Вот и выходит, не мы к ним в тыл вышли, а они у нас в тылу обосновались, как хороший зазубренный ржавый гвоздь в заднице.

Можно было бы, конечно, попробовать на синих блокаду свалить. Только у меня лично веры в них не было никакой, а у командования корпуса, похоже, и того меньше. Против ополченческих частей они еще кое-как, но меныновцы их, случись что, разметают, как котят. А впереди, в Орле, Соколовская дивизия и со стороны Брянска тоже чего-то трехцветное маячит… и кто, спрашивается, у кого в котле будет вариться?

В общем, признать надо, на первом этапе авровское командование Линдемана переиграло! Курск, как оказалось, все равно надо брать, и потому все наши телодвижения за последнюю неделю – свиньям на корм! Нам-то еще ладно, а вот парням из 25-й, которые город с юга по большой дуге обходили, – тем вовсе обидно. Ну да, как русские говорят, бешеной корове и пятьсот верст – не крюк.

Ничего. Зато, как любит говорить «обер Мойша», на второй перемене блюд Линдеман отыгрался по полной.

Обычно брать крупный населенный пункт, который противник всерьез защищать собрался, – тот еще геморрой. Тут даже превосходство в бронетехнике не поможет: горят панцеры на улицах, горят. Синим пламенем, ярким или не очень, в зависимости от качества топлива. А Курск, если верить карте, как раз городок не из маленьких – от сотни тыщ до полумиллиона душ в нем до войны обитало.

Не знаю, сколько их там сейчас оставалось, знаю лишь, что не повезло им. По-крупному. Потому что штурмовать город с ходу мы не стали.

Командир корпуса генерал-лейтенант Линдеман приказал город бомбить!

Наверняка при этом еще и добавил чего-нибудь непечатное… хотя нет, господин генерал-лейтенант – человек культурный, вежливый…

Вообще-то такие вещи при помощи тяжелых бомберов полагается делать. Только бомберов тех у фон Шмее хорошо если десяток набиралось, и моторесурс у них отнюдь не резиновый. Он и пытаться не стал. Взял транспортники.

Я эти транспортники зимой видел, на аэродроме под Киевом. Вдоль всей полосы – пузатые зеленые туши.

Только летали они не из Киева – слишком быстро оборачивались. Четыре сотни кэмэ по прямой, это, считай, с полной загрузкой час лету, да назад столько же, да пока заправят и загрузят. Разве что в две волны, но в это я еще больше не верю – самолеты-то еще, может, и наскребли бы, а пилотов где взять?

У АВРовцев в городе толкового ПВО не было. Те несколько батарей, что полагались ему, как промцентру, задавили в первый же день. Много эрликонов, но они-то готовились против турбокоптеров и штурмовиков. Только эрликон, хорошо, если на трех тысячах чего-то достанет, а транспортники шли обычно где-то на пяти. Над центром открывали аппарели, и подарочки в тридцать тонн за борт! Прицельность, понятно, при таком бомбометании никакая, ну так ее никто и не требовал – в городской черте упало и ладно. Фугасы и зажигалки вперемежку… тоже доморощенные какие-то, я так думаю, аммиачную селитру с чем-то намешали. Главное, горели и взрывались они не хуже нормальных.

Когда наш полк к Курску вышел, он уже три дня как полыхал.

Мы заняли позицию на подступах к северной окраине. Сменили каких-то синих – эти уроды ленивые даже одной-единственной приличной траншеи отрыть не удосужились! Нам-то еще ничего, но вот панцеринфантерия, которая, собственно, и должна была тут остановиться и которую наша рота должна была поддерживать, те матерились в голос.

Мы ждали приказа… а приказа все не было. Только транспортники с утра до вечера тоскливо выли в небе, ложась на обратный курс как раз над нашими головами. А в городе тянулись к небу бесконечные столбы, сливаясь временами в одну сплошную стену. Черную, как аскеры из 713-го батальона – он как раз расположился в тылу у наших соседей справа. Давно уже их рож не видел, считай, с того самого «африканского турне», как иронически именует Вольф нашу полугодовую командировку. Помню, когда в первый раз увидал, как эти вояки сыпались из «семерок» в касках старого образца, с карабинами в одной руке и ассегаями в другой, решил, что мозги потекли, не перенеся трудностей акклиматизации. Потом привык… а вообще – ничего себе вышло сафари, даже слонятины удалось попробовать. Руди Кейссер все рвался против лопоухого с винтовкой выйти, уверял, что с одного выстрела уложит, но майор приказал не извращаться, и слона мы завалили из «эрликона».

И погода в эти дни, к слову сказать, стояла почти что африканская – жаркая, безветренная.

Больше всего я боялся запаха. Помню, в бар Пфайфера как-то зашел бледный, как сама смерть, парень в летной форме, оказавшийся штурманом из 7-й эскадры, «Силы Возмездия». И после пятой кружки, тупо глядя остекленевшими глазами в стену перед собой, он говорить начал… о той ночи, когда над Шеффилдом языки пламени поднялись чуть ли не вровень с крыльями их «Гот», а запах… радиста прямо в кабине вырвало, заблевал все стекло, да и сам он едва успел кислородную маску натянуть…

Боялся, понятно, не за себя – за Стаську. Она и без того сама не своя.

Кто не военный, тому, наверное, казалось, что там, впереди, в этом пекле уже давно ничего живого уцелеть не могло. Только мы-то знаем, как на траншеи идти, которые перед этим тяжелая артиллерия обработала или вот также – бомберы. Тоже вроде бы… не Земля, а Марс какой-нибудь с Луной, человека отродясь не бывало, одни только воронки, в которые панцер по башню провалиться может. И всего-то дел, пойти да эти самые воронки занять. И ты идешь, бодро, весело, а метров за сто эти самые опустошенные смертью траншеи вдруг оживают и врезают по бортам перекрестным бронебойным, пулемет уже жмет пехотуру к земле и отползать с перебитой гусеницей не получается. И ты начинаешь ворочать башней, пытаясь нащупать этот чертов станкач, а с противоположного фланга прилетают две ракеты, одна срывает с башни ящик с ЗИП-ом, вторая радостно вгрызается кумулятивной струей в обнажившийся борт, где за тонким бронелистом – боеукладка! Сосед справа тоже горит, и пехота, вяло огрызаясь, пытается отползти. По ней начинает работать задавленная вроде бы минометная батарея, отход превращается в обыкновенный драп и все равно до своих окопов добираются лишь немногие счастливчики. Невезунчики же лежат мятыми грудами, целыми и не очень, по всему проклятому полю и среди них есть невезунчики вдвойне – те, кому не подфартило умереть сразу, и сейчас вместо милосердной мгновенной смерти они вкушают смерть растянутую, можно сказать, смакуют ее, чувствуя, как вытекает из них жизнь, превращаясь в холодную лужу на земле. И зная, что никакие санитары за ними не приползут, потому что сейчас снова начнется обстрел с бомбежкой, а потом недобитые русскими снайперами офицеры поднимут тех, «счастливчиков», в очередную, черт знает какую по счету за сегодняшний день атаку.

Также и с этим городом… как только вступим мы на его усыпанные щебенкой и битым стеклом улицы… эти скелеты домов, выгоревшие, обугленные, оживут, и начнут плеваться огнем и свинцом из каждой выбитой оконной глазницы.