Дальше уже все пошло хорошо. Вольф в первую очередь связался с летунами, и они на соседние улицы зажигалок сыпанули – отсекли нас огнем. Минут через двадцать десантники подошли, а еще через полчаса – «мамонт» из личного резерва майора и брэмка. Подцепили – и вытащили.

В полку на нас все смотрели, словно на выходцев из преисподней. Наверное, в каком-то смысле оно так и было.

От нашей третьей роты осталось, – считая мою машину, – четыре панцера. К тем двум, что прихлопнул «муромец», добавился «Котенок-4» из моего взвода, машина Ральфа Баумана. Их сожгли бронебойщики, расстреляли с кормовых ракурсов. Потом, когда мы зачистили тот район, восемь пробоин насчитали, выскочить не успел никто.

В третьем взводе тоже потеряли один панцер. Еще сгорел «Котенок-7», так что теперь от второго взвода не осталось никого, и где-то неподалеку от него осталась машина комроты. Правда, «обер Мойша» со своим экипажем сумел выбраться и сейчас лежит в госпитале, наводчика и заряжающего я забрал в свой экипаж, а радиста с мехводом отправил в распоряжение штаба. В госпитале же оказался Гюнтер, мой «Котенок-5», который выводил свой панцер, высунувшись из люка – и вывел, но сам поймал при этом две пули… впрочем, врачи сказали, что прогноз обнадеживающий. Взамен прислали Вальтера Хофманна.

Формально, в штабных бумагах мы еще по-прежнему числились ротой. На деле же наши четыре машины спешно обозвали кампфгруппой-3, а командиром ее назначили меня. Как говорят в таких случаях русские – что в лоб, что по лбу…

Город опять горит… мы вгрызаемся в него со всех сторон, на этот раз – гоня перед собой синюю пехоту. Впрочем, наш полк туда больше не посылали – непосредственной поддержкой у штурмгрупп работали панцеры из бригады.

На третий день, когда меныновцев оттеснили к центру, я решил исполнить свой обет. Напросился пассажиром на подвозчик боезапаса – гаубичная батарея, которую он снабжал, располагалась в парке на углу Свободного Февраля и Генерала Алексеева и в этом парке, если верить путеводителю, была какая-то церквушка.

Путеводитель не врал – просто я запутался в условных обозначениях.

Это был не парк, а кладбище.

Да нашей батареи там была позиция батареи АБО. Ее накрыли двадцатиствольные, перепахав на три метра вглубь, так что вековые скелеты лежали в обнимку с телами меныновских артиллеристов. Вдобавок, по нему изрядно покаталась техника… но храм, пусть и изрядно испятнанный пулями и осколками, уцелел… внешне, лишь валяются на земле сорванные взрывом массивные створки дверей, да зияет свежим проломом купол. И я пошел внутрь… а зря.

Старинный храм… наверное, когда-то красивый, он был прочен – предки строили основательно, я помню похожую церквушку, которая едва не довела командира батареи поддержки до истерики. Вот на эту прочность они и купились….

Их было не меньше полусотни, а скорее – куда больше, просто то, что остается от человека, когда в замкнутом пространстве рвутся несколько тяжелых мин подряд, учету поддается с трудом. И военных, в форме, из них было – хорошо если треть.

Я-то, наивный, думал, что за годы войны навидался всякого.

Не помню, как выкатился оттуда, но следующим воспоминанием – дно воронки, обильно моим сегодняшним завтраком удобренное. Кое-как разогнулся… увидел скалящийся череп в авровской офицерской фуражке, который какой-то шутник на могильный крест насадил, и согнулся вновь.

Обратно возвращался пешком. Рискованно, но я лишней секунды не хотел на этом кладбище оставаться. Scheisse, да весь этот Курск проклятый превратился в одно сплошное кладбище – трупы повсюду валяются, никто их убирать и не думает! Оттащили с проезжей части, чтобы проход техники обеспечить – и ладно!

И, пока шел, первый раз поймал себя на мысли, что война эта бесконечная, кажется, начала доставать и меня. Всерьез доставать.

Надоело.

А главное – впервые с тех пор, как прочел письмо из больницы… о том, что сирота я отныне, что нет у меня больше на этом свете никого… начало вновь на душе что-то теплое разливаться.

Анастасия. Красивое же имя, думаю, интересно, за что она его так не любит?

Кое в чем Курск оказался все же полезен – по крайней мере, когда передовые синие отряды подошли к Орлу, Заславский повторения спектакля не стал дожидаться и город сдал без боя, а свои части отвел в сторону Тулы. Конвентовцы на радостях ломанулись за ним – и получили такую оплеуху, что Линдеман, по-моему, в какой-то миг всерьез испугался за свой левый фланг. По крайней мере, сдернули нашу дивизию с места в темпе пожарной команды. Темп, темп, темп и еще раз темп – каждый потерянный в Курске день как будто раскаленной патефонной иглой засел в ягодицах господина генерал-лейтенанта.

А врезали по нашим «союзничкам» действительно хорошо – авровцы, наверное, дочиста питерско-московские арсеналы проскребли. Если верить бредущим навстречу нашей технике синим, – рожи одна другой омерзительней, так и хотелось поставить их напротив кустиков, да причесать из пулемета за дезертирство, – по ним работала и авиация и тяжелая, шесть и восемь дюймов, артиллерия, ну и ракеты. В восемь дюймов я лично верил слабо, но все равно, уверен, тот городок, Плавск, господа-товарищи из Малороссийского Революционного Конвента запомнили надолго. Равно как и деревню Самозвановка, где авровские спецчасти под шумок прищучили самого знаменитою конвентовского вояку – комдива Жухрая вместе с почти всем штабом его 12-й Огненосной.

На второй день боев фон Шмее попытался хоть как-то поддержать синих с воздуха и потерял пять бомберов за вылет. А на следующий день «возрожденцы» отбомбились по нашей колонне.

Зенитчики, понятное дело, зевнули – стрелять начали, когда те уже бомболюки пораспахивали.

Моя кампфгруппа вместе с ротой Зиберта как раз горючку принимала. Повезло – стали у кромки леса. А то машины скучены, плюс бензовозы…

Ближайшая бомба в трех сотнях метров рванула, на шоссе. Был штабной автомобиль – и нет его. Прямое попадание – штука конкретная. Одна воронка в три метра, да ветер какие-то бумажки тлеющие вдоль дороги швыряет.

Я одну подобрал: пожелтевшая, то ли фото, то ли просто открытка старая. Парад 14-го года. на ней, фок Клюк на фоне Эйфелевой башни и ряды в острых шлемах. Хорошо в тот раз лягушатникам врезали – да, видно, не пошел урок впрок.

Расклад был, в общем-то, яснее ясного: АВР оседлала магистраль на Москву и намерена была всеми руками и ногами за нее цепляться. Наш ответ, фланговый маневр панцергруппами, был донельзя хренов своей очевидностью, вдобавок, у нас уже начинались проблемы со снабжением. Но ничего лучшего командование придумать так и не сумело.

Поправка. «Призрачные оперативные шансы», как мудрено выразился Вольф, нам давал маневр 25-й дивизии – этих бедолаг опять погнали по дуге, с целью обозначить обход Тулы с юго-востока.

Мы же, – наш полк, плюс приданные части: рота средних «текодонтов» из бригады и батальон панцеринфантерии, – должны были попытаться обойти авровцев севернее.

Обойти… легко сказать. Россия, это вам не Европа, где асфальтирован каждый проселок! И, если полгода назад, в Малороссии, мы могли хоть как-то компенсировать это, действуя в стиле «железнодорожной войны» – подъехали, сгрузились, намотали на гусеницы, загрузились обратно, – то сейчас этот фокус не светил. Там, где железка не разрушена, она почти наверняка минирована, а ждать, пока саперы ее наладят, мы не могли: новости с Южного фронта приходили одна другой неутешительней.

По крайней мере одно правильное дело перед рейдом я сделал – заставил Стаську остаться при обозе. Договорился с парнями из ремроты, что присмотрят за ней… и перешепнулся с гауптфельдфебелем Акселем, чтобы он тоже в ту сторонку глядел почаще обычного.

Взамен ее взял радистом одного из техников, Людвига Фишмана, он давно уже приставал ко всем, – надоело, дескать, числиться frontschwein .

Радистом он, кстати, оказался на удивление неплохим. Трепался только много не по делу.

Поначалу все шло более менее гладко. Выступив на рассвете, мы уже к полудню заняли городишко под названием, кажется, Арсеньево – при всей своей захудалости, он все же стоял на пересечении нескольких дорог и никто из нас не ожидал, что авровцы отдадут его вот так легко, без боя.

Надолго задерживаться в нем мы не стали – Вольф почти сразу же выслал на восток и северо-восток разведдозоры, а через полчаса, когда подтянулись отставшие было «триппера» Зиберта, приказал, не дожидаясь возвращения разведки, продолжать движение. Вперед, в неизвестность…

Разведка вернулась через два с половиной часа. Они потеряли броневик – пускач из засады, – но зато сумели взять пленного, и не простого солдата, а офицера, кажется, штабс-капитана, «Серый берет». Соколовцы, последняя, считай, нетрепанная толком офицерская часть из Первого Корпуса Заславского. Меныновцы в Курске остались, «красные гусары» между Брянском и Смоленском разрываются… из серьезных противников между нами и Москвой только «соколы» и есть.

Тут, понятное дело, не до церемоний, и когда в штабную избу минут через пятнадцать после начала допроса потащили от саперов подрывную машинку, я не удивился ничуть. Клеммы на зубы – это, конечно, сурово, но когда игра ва-банк пошла…

Еще через полчаса Кнопке нас всех вызвал.

Я успел среди первых и занял место у окна. Умно поступил: когда в тесную комнатушку набились остальные, дышать сразу стало трудно.

– Господа… – начал было начштаба, и тут буквально у меня над ухом очередь протрещала. Оглянулся на двор – двое пехотинцев от сарая пленного за ноги волокут.

– Господа, – повторил начштаба, – согласно вновь полученным данным, прямо перед нами сейчас спешно разворачивается бригада Соколовской дивизии.

Кто-то – по-моему, гауптман Миттельберг, «сизый Фридрих», комроты приданных из дивизии панцеров, пробормотал вполголоса матерно. «Сизым» его прозвали за цвет носа – сам он из выслужившихся при кайзере, но нос характерного оттенка, манера чуть что поминать грязно Пресвятую Деву и страсть к дрянному шнапсу у него с фельдфебельских времен так и остались.

Я, в общем-то, тоже был бы не прочь душу облегчить. «Поймай» мы авровцев на марше, имели бы хорошие шансы раскатать их в блин и намотать на гусеницы. А теперь до темноты осталось всего ничего, а за ночь они так закопаются, что хрен выковыряешь! И обойти их – классически, глубоко – не получится. В машинах по ползаправки, коммуникации и так растянуты по самое немогу…

Посмотрел на Вольфа – он у печки стоял, плечом облокотившись, курил. Затянулся в последний раз, отбросил окурок и шагнул на середину комнаты.

– Я, – четко так отчеканил, каждым словом будто гвозди вбил, – принял решение – атаковать!

Тут уж ругаться никто не стал – по причине отвисших челюстей.

– Э-э… какими силами, господин майор? – поинтересовался пехотный комбат.

Хороший вопрос. Интересный.

– Всеми, – спокойно отвечает Кнопке, – имеющимися.

Весело. Нет, я, конечно, не спорю, мы сейчас вполне очень даже сила, но против нескольких полков офицерской дивизии выходить все равно как-то скучновато.

– Ключевой момент, – почти весело продолжал начштаба, разворачивая карту, – время, оставшееся до захода солнца. На данный момент оно составляет, – вытянул картинно руку, глянул на циферблат, – два часа тридцать семь минут. За этот срок все должно быть кончено.

– Два часа, – задумчиво проговорил Миттельберг, – это еще много. При хорошем раскладе русским и десяти минут хватит.

– Ценю ваше остроумие, гауптман, – холодно отозвался Вольф. – Но все же попрошу вас дослушать.

– Виноват, господин майор.

– Атака будет проводиться в двух направлениях, – продолжал начштаба. – Мы планируем проделать это вот здесь, в направлении от, – Кнопке на миг запнулся, прищурился, разглядывая названия, – деревни Zapadovo к Verkhnyaya Pchel'na, в районе высоты в квадрате тридцать пять-Цезарь – роты фельдлейтенанта Дейзе и лейтенанта Науманка при поддержке штурмовых орудий гауптмана Зиберта…

Я краем глаза на Отто Дейзе покосился – побледнел он вполне явственно.

– …в двух километрах юго-западнее населенного пункта Shumovo – рота гауптмана Миттельберга и кампфгруппа фельдлейтенанта Боссы, также сопровождаемые панцеринфантерией, прорывают русскую оборону. Одновременно с этим разведртряд и рота резерва осуществляют фланговый обход со стороны…

Резерв – это «мамонты». Значит, Вольф сам решил в бой идти.

Простой, в общем-то, план. Всю Соколовскую дивизию нам, понятно, не перебить. Но, если удастся прорваться – а сейчас, пока они только начали закапываться, это еще реально, – выйти к ним в тыл…

А будет, понял я вдруг с ослепительной ясностью, размен! Нас – на приведение «соколовцев» в «несовместимое с дальнейшей боедеятельностью» состояние.

То, что было дальше я, наверное, буду помнить до конца своих дней. Так же четко, будто это случилось вчера.

Два часа до заката… повисшее над леском солнце в затылок палит немилосердно… но заодно оно должно русских наводчиков в глаза слепить – лучше уж так, чем наоборот.

Мы проехали мимо подбитого броневика разведчиков – он все еще чадит – и, елочкой скатившись с дороги, остановились. Пехота, попрыгав из транспортеров, в темпе прочесала кромку перелеска, но никакими авровцами там и не пахнет. Единственное – метрах в двадцати от моей машины, в кустах валяется вверх колесами пускач, видимо, того самого дозора, с которым сцепилась разведка.

А сразу за перелеском, где мы укрылись, опять начинается поле. Его, как пробор стильную прическу, разделяет надвое проселок… вот вдоль него мы и должны наступать.

Девять минут до атаки.

Наверняка авровцы наши моторы услышали. Но сделать чего-нибудь, – резервами подвигать или еще какие телодвижения, – они уже не успевают.

Я оставил за старшего Курта Умео, фельдфебеля из бывшего третьего взвода, взял бинокль, «бергманн» и осторожно двинулся сквозь перелесок, с расчетом выйти метров на триста правее дороги.

Рекогносцировка…

Опасно, конечно – в поле запросто мог снайпер затаиться, а то и какой-нибудь секрет-пост, – но я должен был видеть, на что пойду через несколько минут!

Забавно – все вокруг казалось до неестественности четким и ярким. Голубое небо… темно-зеленая полоска леса впереди.

И ни хрена толкового не видно.

Гадость была в том, что поле это было не ровным, как стол, а чуть приподнятым, и этой самой приподнятости как раз хватало, чтобы скрыть нижние ветви елок на той стороне… и все остальное, что под ними до поры притаилось.

Можно было, конечно, самому попытаться на дерево забраться, но не стал. Всякой дурости предел имеется.

Вернулся обратно, влез в панцер, откинулся в креслице и, странное дело – за те три минуты, что до атаки остались, едва не задремал.

– Волчица вызывает Кошку, Волчица вызывает Кошку…

Фу, черт, только со второго раза сообразил, что вызывают-то меня.

– Кошка слушает.

– Сразу по выходу из перелеска, – забулькал в наушниках «сизый Фридрих», – разворачиваемся в «узкий клин».

– Понял.

Неплохо… при стандартном «узком клине» мы как бы в тылу получаемся.

А в конце концов, чего я так дергаюсь? Четырнадцать панцеров на узком фронте – да мы их оборону хлипкую проткнем на раз! Сомнем, выйдем в тыл и там… у-у, панцергруппа в тылу, это даже в нормальной войне с трудом лечению поддавалось, а в нынешней драчке безалаберной и подавно! Ну что они против нас выставить могут? Если там стрелковый батальон, понятно – хотя кто нынче по штатам воюет? – у него две «даги», два пускача. Плюс комполка свою батарею подогнать может – это еще шесть «даг». И все.

Только во рту все равно привкус мерзкий, словно полдня ручку дверную, медную, облизывал.

Противно.

– Начинаем движение!

Пошли мы хорошо, ровно… сто, двести, триста метров. По нам пока не стреляли. Я даже на миг понадеялся, что ошиблась разведка, а пленный попросту соврал, и там, впереди, под темной кромкой никаких соколовцев нет… еще миг спустя в воздухе раздался знакомый шелест и прямо перед панцерами, словно из-под земли, выросла цепочка рыжих деревьев. Заградогонь… минимум две батареи стадвадцатидвушек, густо кладут, ровной цепью… и переносят вовремя.

А еще через две сотни метров и прямой наводкой ударили.

«Даги» – не меньше батареи, – и врытые панцеры. Это как очередью из машингевера по пехотной цепи полоснуть.

Первый залп три машины выбил. Одна просто встала, две загорелись черным, густым дымом, столбы вертикально вверх потянулись. Я крутанулся, разглядеть успел – из одной черные фигурки полезли, и на каждой – рыжее пламя.

– По АБО… осколочными…

А из второй машины никто не полез… а секунд пять спустя боеукладка рванула – башня на полметра подскочила и обратно рухнула.

– Я – Волчица, – всхрапнул в наушнике гауптман Миттельберг, – огонь!!!

Следующий залп – еще две. И одна из них – машина комроты. Он, как и полагается по схеме, на острие клина шел, почти прямо передо мной, так что разглядел я все четко: панцер встал резко, и почти сразу же над мотором и башней ярко-белое пламя взвилось.

Честно говоря, я в тот момент испугался, что, лишившись командира роты, наши попятятся. То есть всем объяснили, конечно, что у авровцев оборона пока на живую нитку, что шансов идти вперед и прорвать ее больше, чем через все поле обратно задним ходом ползти. Но все это выслушивать интересно в тылу, а когда тебя вот так расстреливают прицельно, на выбор, рациональное мышление, как любит говорить Вольф, уступает пальму первенства инстинктам выживания. Испугался и потому дергаться начал.

– Радист, давай командный канал!

Черт, чуть Стаську по привычке не окликнул…

– Есть!

– Всем Волкам и Форели, – включил я переговорник. – Я – Кошка, принимаю общее командование. Волк 2, 3 – на один час «даги», подавляющий огонь! Волк-1, Котята – минус десять, вкопанный панцер!

Главное сейчас, скорость… проскочить траншею… и чтоб транспортеры не отстали.

Позицию батареи АБО закидывали осколочными снарядами – там кипело огненно-черным, но оттуда, из этого адского варева, где, казалось, ничего живого уцелеть не могло, вновь мигнул высверк и еще один панцер разом замер, выдохнув дымное облако.

И почти сразу же ярко рвануло впереди – взорвался вкопанный панцер АВР.

– Волк-3, ускориться. Волк-1, 2, Котята – беглый по кромке леса! Форель – выдвигайтесь вперед!

Где-то там должны быть их пускачи… почему они молчат? Ждут… какого хрена? Суки…

Глянул вправо… и тут дошло – я Волку-3, читай, третьему взводу, приказы бодро раздаю, а его – нет! Выбили… так что я теперь – правый!

Перещелкнул тангенту:

– Михалыч, давай, покажи на что ты и эта коробочка способны! Наводчик – осколочными, четыре снаряда, беглый, по огневой АБО!

И в этот миг «дага» в нас влепила! Качнуло так, что я едва из кресла не вылетел. Меньше трех сотен метров – мог их бронебойный нас проткнуть, запросто мог. Но, видать, не кончилось еще наше счастье – не взял, от лобового скоса башни срикошетил.

Я дернулся, поймал оптикой пушку эту чертову, ствол точно на меня, видно отлично, как прицел поблескивает. Так что, соображаю с сосущей такой тоской, следующий снаряд наш, без вопросов, на такой дистанции даже лобовая плита тяжелого панцера хрен чего удержит.

А парой секунд позже мой наводчик прямо в орудийный щит, между стволом и прицелом осколочный впечатал – только колеса в стороны брызнули!

– Вперед, Михеев! Жми!

По идее, где-то здесь должно было пехотное прикрытие располагаться… проскочили с разгону? Ну и хрен с ними, пусть Форель с транспортеров разбирается.

На огневую «даг» мы влетели километрах на тридцати в час, смяли одну пушку, едва не провалились, – и когда только они ее отрыть успели? – в землянку, развернулись, и пошли вдоль траншеи к дороге, поливая из пулеметов, особенно радист усердствовал. Я сунулся к люку выглянуть, но вовремя сообразил, что сейчас как раз проще всего шальную схлопотать.

– Волки, Котята – сосредотачиваемся у въезда в лес. Форель – зачистить местность!

Пехоте авровской не повезло. Успей они нормальную траншею выкопать, был бы у них шанс панцеры попытаться через себя пропустить, а пехоту отсечь. А так… правда, два транспортера их бронебойщики все равно подбить успели.

– Людвиг, связь с Магистром, живо!

– Есть!

Слышимость отвратная – треск, шипение… еле-еле голос Вольфа разобрал.

– …прием.

– Я – Кошка, заменил выбывшую Волчицу. Задача первого этапа выполнена. В ходе выполнения уничтожено шесть АБО, панцер, до двух рот пехоты.

Прервался на миг, выглянул – ну да, между траншеей и лесом примерно рота валяется.

– Собственные потери…

– Потом, – просвистели наушники, – продолжай наступать. Повторяю, продолжай наступать. Как понял, прием?

– Я – Кошка, понял вас хорошо, Магистр. Продолжать движение.

– Давай, Эрих, – коротко выдохнул мне в уши Вольф и отключился.

Я наушники стащил, откинулся… вдохнул-выдохнул и обратно нацепил.

– Я – Кошка. Котята – доложитесь. Прием.

– Котенок-5, повреждений нет.

– Я – Котенок-9, у Котенка-3 сбита антенна и повреждены приборы наблюдения. У меня повреждений нет.

– Вас понял… Волки – доложитесь. Прием.

«Волки» меня порадовали: оказалось, один из подбитых всего лишь гусеницей сорванной отделался и сейчас уже ремонт заканчивают. Другое плохо – из командиров взводов только Волк-2 остался. Третий, как я и думал, выбыл начисто, вместе со всем своим взводом, а первый на вызовы не отвечает. Я высунулся из люка, в бинокль нашел его панцер, – не горит и люки, похоже, задраены… и вокруг никого не видать. Интересно, думаю, куда ж это ему вкатили, что дыры не видно… в борт не могли, ракурс не тот… в основание башни разве что? Похоже на то… при таком раскладе запросто могло всех внутри в фарш нашинковать.

– Форели и Волку-2 – ко мне, – и тут же переключился на внутренней: – Радист, остаешься в машине. Остальным – три минуты «на подышать».

Хорошо, что Стаськи нет. Она у меня натура впечатлительная… а то, что бывает, когда в бегущую толпу панцер на полной скорости врубается, вокруг нас наличествует в изобилии.

Вылез, сел на башне, закурил… башка гудит, прямо как неродная. Это, соображаю, после попадания… здорово нас тогда подпрыгнуло, а мозг – штука тонкая, он к таким вот плюхам относится неодобрительно.

Глянул вниз, под ноги, – ну да, вот он, след от попадания, косая вмятина. Повезло… даже не пробей он броню, кило два осколков с внутренней стороны наверняка бы выбил. И сделали бы те осколки из фельдлейтенанта Боссы очень дырявое решето.

Вздохнул, оглянулся… черт, ведь какой тихий пейзаж всего несколько минут назад был! Идиллический – так это, кажется, называется? А сейчас – четыре огненно-дымных столба в поле от наших панцеров, плюс один от вкопанного авровца, плюс на огневой «даг» чего-то полыхает весело, рыже… и лес горит. В общем, куда ни глянь, всюду огонь и дым. Ладно, хоть тихо стало. Относительно, понятное дело, тихо – панцеринфантерия, что траншею прочесывает, постреливает изредка, и слева уханье доносится… «триппера» лупят, там, у них, бой еще в разгаре.

И солнце уже над самым горизонтом. Затушил окурок, спрыгнул вниз. Как раз подошли – от пехоты их комроты, лейтенант Хенке прихромал, его я запомнил, когда гауптман Миттельберг перед атакой задачу ставил и панцерник.

– Командир второго взвода, оберфельдфебель Шидловский, – и коротко так отмашку дает.

Видел я его пару раз вчера, вспоминаю. Из поляков, кажется, а зовут – Макс или еще как-то так.

– Что с Волком-1? Не знаешь? – Шидловский в сторону поля подбородком дернул:

– Пожара нет. Рация не отвечает. Люки задраены.

– Согласно приказу, гауптмана Миттельберга, – пояснил Хенке, – одна «двадцать первая», с санитарами, в арьергарде шла. Специально для оказания помощи. Они подобрали экипажи двух сгоревших машин – всех, кто выскочил.

– Ясно, давайте карту, лейтенант! – Своей карты у меня не было, а от той, что у гауптмана была, уже, наверное, один пепел остался.

– Значит так, господа. Имеется приказ командования – продолжать наступление как можно скорее. Применительно к нам, «как можно скорее» – это как только экипаж подбитой машины завершит ремонт, то есть минут через пять. Согласно показаниям пленного соколовца, в ближайшей деревне, Шумово, ничего серьезного нет, поэтому попытаемся проскочить ее с ходу и на полной скорости выйти в квадрат сорок восемь-Густав, в треугольник Брусна – Сомово – Кривое.

– «Согласно показаниям», – скривился Хенке. – Вы, фельдлейтенант, полагаете, что им можно доверять?

Хороший вопрос. То, что «сокол» спокойно мог нам дезу слить, мне и самому в голову приходило. Наверняка ведь не дурак был – понимал, что шансов пожить, пока мы его слова проверять будем, у него немного… а даже если мы его и не хлопнем, то синие это проделают немедленно, как только передадим – соколовцев они в плену не держат. Те, к слову, им, – и нам, – в этом взаимностью отвечают.

– Надо бы этих поспрашивать, – сказал и лишь потом сообразил, что опять глупость ляпнул.

– Каких еще «этих»? – удивился Хенке. Я огляделся – выстрелов уже не слышно.

– Это вы, – криво усмехнулся панцерник, – поторопились… слегка.

Лейтенант только плечами пожал.

– Стандартная практика.

– А они пытались сдаваться? Хоть кто-нибудь?

– Нет, – сказал, как отрубил. И я ему поверил. Безоговорочно.

– Порядок движения прежний? – деловито осведомился Шидловский.

Прежний, соображаю, это тот, в котором мы сюда добирались. Мотоциклетный дозор, за ним в трехстах метрах два «текодонта» охранения и еще через полтораста вся остальная колонна: Волки, мы и транспортеры Форели в арьергарде.

– С поправкой на потери. Плюс, лейтенант Хенке, выдвиньте вперед одну «двадцать первую». Пусть держится сразу за охранением.

– Слушаюсь.

– Вопросы? Нет… тогда по машинам, господа.

В итоге я все-таки передумал и в километре от Шумово скомандовал остановиться и перестроиться. Черт с ним, с темпом, лучше пять минут потерять, чем технику по-дурному гробить. На фланги – «текодонты», нашу четверку в линию развернул, так чтобы деревня, когда вперед двинемся, в полукольце получилась и приказал «двадцать первой» из дозора проверить – чего там в деревне и как?

Выяснилось – действительно пусто. Обидно, зря танцы устроил, а как подумал, что из-за этих танцев мог авровские гаубичные батареи, – те, что заградогонь ставят, – упустить, так и вдвойне тоскливо.

Свернулись обратно в колонну, двинулись дальше и, четырьмя километрами спустя – нарвались!

– Волк-2 – Кошке. Впереди скопление противника!

Мы сквозь лесок ехали… то есть основная колонна еще сквозь лес, а дозор, как я сообразил, уже из него выкатился.

– Волк-2, уточните донесение!

А из наушников уже пальба доносится и вопль чей-то очумелый.

– Автоколонна! – ожил наконец Шидловский. – Бронетехники нет, грузовики… поправка – две единицы легкой брони… уже одна!

– Понял вас.

Тут мы тоже из леса вывернулись, и я все собственными глазами увидал.

Даже не поле очередное – так, прогалина, метров семьсот в ширину, а дальше опять лес. И впереди… похоже, это как раз те самые пушки… плюс еще что-то, машин явно больше, чем на две батареи положено. Свернуться-то они успели, пока мы «Волка-4» с его гусеницей ждали, пока перед Шумово танцевали, – времени у них хватило. А здесь, на проселке, они с кем-то столкнулись в лоб, дорога по лесу узкая, не очень-то разминешься, замешкались – и мы их догнали.

Поначалу боя не было – был расстрел! Авровцы скучились у въезда на противоположной стороне, из двух десятков машин пять уже горели, и мы, разворачиваясь, с ходу посылали в это месиво снаряд за снарядом. Каждый шел в цель, промахнуться было невозможно, еще через двести метров подключились пулеметы…

А потом перегораживавший дорогу полыхающий грузовик отлетел в сторону и на его месте, окутанный облаком искр, возник… в первый момент я даже не сообразил, что это, но под лопатками похолодело от одного вида этих… вогнуто-выпуклостей. Двумя секундами позже, из леса правее дороги, ломая деревья словно спички, появилась вторая туша… и только тогда я, наконец, вспомнил!

– Всем, всем! Это «муромцы», весь огонь – на них!

Пятьсот метров, даже чуть меньше… считай, в упор!

Тому, что по дороге пробивался, их горевшие машины мешали, по крайней мере, с выстрелом он замешкался. А второй пальнул почти сразу, и я не увидел—почувствовал, как справа от нас ударило тяжело… или транспортер или «Котенок-5», только вряд ли авровец стал бы на пехотную жестянку размениваться, ему, чтобы ее расковырять, и зенитного крупнокалиберного хватит.

Обоих «муромцев» закрыло разрывами, по-моему, мало кто успел замениться на бронебойный, били тем, что в стволе оказалось. Я навелся на правого, дожидаясь, пока он выкатится навстречу, но секунды шли… текли, а из сизо-бурой пелены никто не появлялся… мелькнуло что-то красное… моргнул, попытался протереть глаз, забыв напрочь, что в перчатках… горит?

– Бронебойным…

– Михеев, вправо!

Я чувствовал, нет, не так – я знал, что наводчик в оставшемся «муромце» выцеливает сейчас именно наш панцер. Ледяное такое покалывание в затылке… чужой взгляд с той стороны оптики…

– Быстрее!

Горящий грузовик подбросило метра на два, когда снаряд «муромца» сквозь него прошел – мимо!

– Бронебойным… огонь!

Не знаю, чей снаряд ему броню проломил – наш, или еще чей-то, неважно. Неважно. Главное – его достали!

– Цель минус пять!

Я от крика наводчика похолодел. Дернулся, засек сквозь разрыв в дыму силуэт – нет, не «муромца», хвала Господу, обычного «дятла» и не смог сдержаться – выматерился грязно, зло, нервы свои перегоревшие облегчая.

Всего их в той, встречной колонне было пять – два тяжелых панцера, три средних. Мы, кроме Вальтера Хофманна, потеряли еще одного «Волка» – они с «дятлом», похоже, заметили друг друга одновременно и одновременно же выстрелили. И попали тоже оба. Пятьсот метров – лекарствами не лечится!

Потом мы ненадолго застряли… точнее, мы ждали, пока в горящих грузовиках перестанут рваться снаряды. Ждать пришлось минут двадцать, затем мы с «Котенком-9» протаранили коридор среди груд полыхающего железа, – я лишний раз порадовался тому, что не взял с собой Стаську, очень уж четко ощущалось, что вминали в горячую дорожную пыль наши гусеницы, – и продолжили движение.

Еще через пять минут мы выкатились из леса – и едва не врезались в бодро марширующую по дороге авровскую пехотную роту. Завидев нас, они начали разбегаться – ну а мы, соответственно, начали бить вдоль дороги осколочными и пулеметным.

Удивительно, но расчет одного из пускачей, которые катили за колонной два смешных тупорылых грузовичка, успел развернуться и даже поджечь транспортер, прежде чем их самих накрыли прямым.

В общем, уйти удалось немногим, хотя справа лес был всего в двух сотнях метров от дороги.

На этот раз я успел связаться с Хенке, и через пять минут пехотинцы подвели к моему «зверику» троих «соколов»: скуластого поручика, который, кривясь, пытался зажать быстро набухающую багровым гимнастерку на предплечье, молоденького, – черт, не уверен, что этому молокососу восемнадцать исполнилось, – с картинно белокурыми вихрами паренька, погон которого я не опознал. Третьего – прапорщика, лет сорока, с пузом, выпадающим из ремня, два пехотинца под руки волокли. А он при этом выл, тонко, по-бабьи. Противно.

Когда его отпустили, прапорщик, не пытаясь удержаться на ногах, плюхнулся на колени и заныл про двух, нет, трех малых дочек. «Двадцать три года беспорочной службы по интендантской линии, вы, господин товарищ танкист, главное, прикажите своим, чтоб карабинчик мой нашли, увидите – новехонький он, не стреляный ни разу, я, как вас увидал, сразу подальше отбросил…», короче, понес, захлебываясь при этом в собственных соплях, такую херню… даже конвоиры – и те от него шарахнулись. С тем же брезгливым выражением на лицах, что и собственные его однополчане.

У меня рука сама дернулась к кобуре – настолько противно было глядеть на эту мразь, да и почти наверняка, не знал он, не мог знать ничего толкового. Если даже не понял, кретин, что не к синим попал…

Хорошо – вовремя спохватился. Сообразил, что пристрелить я его, если что, всегда успею – но можно будет при этом из трупа пользу извлечь, в виде воспитательного эффекта.

Глянул на хронометр – час и семь минут до темноты.

Со временем у меня, конечно, наличествует полный… как же его? цейтнот. Точнее – его нет вовсе, но, раз я уж решил отыграть этот спектакль, то надо уж сделать все по правилам.

Изобретать ничего не стал – попросту Вольфа скопировал. Достал портсигар, кинул одну сигаретину себе в рот и протянул тем двум «соколам», что стояли.

Юнец гордо так подбородок вскинул, отворачиваясь, что я сразу подумал – не курит. У меня ведь не малороссийское самопальное дерьмо лежало – «Феникс», натуральные контрабандные.

Поручик же усмехнулся криво…

– Была б рука свободна…

– Keine Probleme, – говорю.

Взял сигарету двумя пальцами, протянул, зажигалку поднес – ну и себе, соответственно. Затянулся, выдохнул… надо же, колечко получилось – сам удивился.

– Имя, звание?

– Корнет Дергачев, – звонко выкрикнул юнец и сразу на поручика испуганно оглянулся.

Тот молчит. По виду – весь в сигарету ушел.

– Ну, – спрашиваю его еще затяжку спустя, – а ваше?

Он только скулой дернул.

– Вообще-то, имя, звание и личный номер военнопленным говорить полагается. По конвенции.

Или, вспоминаю, «конвенция» оно правильно? А-а, неважно!

Поручик на меня глянул, бровь удивленно приподнял – какая, мол, к свиньям собачьим, конвенция?

Пожалуй, он мне был даже симпатичен чем-то, соколовец этот. Чем-то… Севшина он мне чем-то напомнил, вот!

– Так как, будете говорить? – Молчит.

Руку на кобуру положил – и опустил. Какого, думаю, хрена? Офицер я или где?

Докурили мы с ним почти одновременно, Я свою о броню потушил, он просто под ноги выплюнул, задрал голову, на небо темнеющее зачем-то посмотрел.

– За сигарету – спасибо…

Я вздохнул и махнул коротко унтерфельдфебелю за его спиной – тот кивнул, шагнул в сторону, взялся за «эрму» – укороченная, десантный вариант, – и «от живота», коротко – та-та-та, наискось через грудь.

Прапорщик подвывать на миг перестал, от тела отшатнулся, упал на бок.

– Не-е гу-у-би-ите… Х-хри-истом Бо-огом молю… дети-и-и ма-алые…

Я достал еще раз портсигар, кинул в зубы вторую сигаретину – не потому, что курить хотелось, просто покатать во рту, а то опять привкус этот мерзкий, медный появился. Вытянул из кобуры «штейр», поднял его медленно, наставил юнцу точно промеж глаз и курок большим пальцем взвел.

– Будешь говорить?

Корнет – бледный, как смерть – глазами расширенными на дуло уставился, как кролик на удава… сглотнул судорожно и кивнул.

– Хорошо.

Спрятал пистолет обратно в кобуру, достал зажигалку, прикурил. Попытался опять колечко повесить – не получилось.

– Итак, корнет Дергачев. Для начала – как ваше подразделение именовалось?

– В-вторая рота.

– …то-оварищ та-акки-ист… – это прапорщик все ноет, носом в пыль уткнувшись.

Я ему в плечо носком ботинка уперся, развернул рожей вверх.

– Ты, мешок дерьма, – процедил холодно сквозь зубы, – не заткнешься наглухо – под траки брошу.

Булькнул, глаза выпятил – и снова:

– То-овари-ищ…

Свихнулся, похоже, от страху. И, – без «похоже» – обмочился.

– Оттащите, – повернулся я к конвоирам, – это дерьмо в сторону… пока. – И, возвращаясь к корнету: – Вторая рота, а дальше?

– Вторая рота третьего полка С-соколовской дивизии, – с полувсхлипом отзывается тот.

– Третьего полка? У вас что, нумерация полков не сквозная?

– Н-нет… для офицерских частей.

– Ваша задача?

– К наступлению темноты рота должна была с-сосредоточиться в районе деревни Ш-ш… – юнец осекся, сглотнул.

– Шумово?

– Да.

– Дойти до Шумово, а дальше?

– Д– дальше?

Издевается? Нет, думаю, молод еще – так испуг изображать. Разве что он из семьи, где папа-мама сплошь актеры, плюс дедушка дирижер с всемирной известностью.

– Что должна была делать рота в Шумово?

– Не знаю. Может, ротный… но он в голове шел.

– Где находится штаб батальона?

– Не знаю.

– Врешь.

– Я в с-самом деле не знаю… нас только сегодня перебросили сюда… майор Мезенцев подъехал на броневике и говорил с ротным…

– Перебросили откуда?

– Из Щекино… сначала на грузовиках до Одоева. Потом до деревни… деревни… я забыл, как она назвалась… смешное какое-то название…

– Брусна? Сомово? Кривое?

– Кривое, да-да, Кривое. Там нас встретил командир батальона, майор Мезенцев, и п-приказал выдвинутся к этой… Ш-ш… Шумовке.

– Что дислоцировано в Кривом? Какие части?

– Не знаю… какие-то тыловики… пехота тоже была.

– А штабы?

– Н-не знаю.

– Родные есть?

– Что? – непонимающе посмотрел на меня юнец.

– Родные, спрашиваю, есть?

– А-а… да, есть.

– Папа, мама?

– Мама… и сестра… сестра младшая.

– Увидеть их, – я говорил спокойно, почти ласково, – снова хочешь, а? Корнет Дергачев?

– Х-х… – он запнулся опять, сглотнул, закашлялся. Справился, поднял на меня взгляд – глаза мокрые. – Хочу.

– Тогда прекрати, щенок, в героя играть! А то, donnerwetter, и в самом деле доиграешься! Вон, – кивнул, – лежит уже один герой! Может, ты ему завидуешь? А? Завидуешь?

Только, с яростью, непонятно откуда взявшейся, думаю, посмей мне сказать, что – да!

И чем это юнец-корнет меня зацепил вдруг так? Или… просто нервы сдавать начали?

Вынул сигарету изо рта, смотрю – фильтр уже наполовину сжевал.

– На этой, – добавил тоном ниже, – вашей дерьмовой войне подохнуть – большого ума не надо. Вот уцелеть – это другое дело. Так что решай, корнет! Кем тебе быть больше по нраву – умным или… героем?

Черт, времени уже совсем нет. Две сигареты – это, считай, десять-двенадцать минут.

– Я… я хочу жить.

Посмотрел на часы – ну да, одиннадцать минут.

– Тогда докажи, что ты умный! Я из-за тебя на четыре минуты из графика выбился. И, если ты мне сейчас не сообщишь чего-нибудь такого, что это отставание скомпенсировать может – пристрелю, как собаку!

– Но я и в самом деле не з-знаю, – всхлипнул корнет, а подбородок у него при этом так и запрыгал.

– Не знаешь – значит, дурак! Ну же, – повысил я голос, – вспоминай, что ты в этом хреновом Кривом видел! И по дороге… давай, выкупай жизнь свою, пока лот с торгов к свиньям собачьим не сняли!

– Я-я н-ничего…

Я полуотвернулся на миг, унтерфельфебелю глазами посигналил – тот, молодец, понял: рожок выщелкнул-вщелкнул, затвором лязгнул… корнет от этих звуковых эффектов дернулся так, словно уже очередь в бок получил.

– Ш-штаб…

О! Подсеклась рыбка!

– Ну?! Штаб, дальше!

– Штаб дивизии… в одной из тех деревень. Не в Кривой, в другой…

– Какой еще дивизии? – небрежно так переспросил я, а у самого сердце куда-то в желудок проваливается.

– Нашей… Соколовской.

– Врешь! На вашей дивизии, считай, весь фронт сейчас держится – а ты мне хочешь впарить, что ее штаб в какой-то вшивой дыре расположился? Врал бы уж чего поумнее… скажем, штаб не дивизии, а бригады, и не в деревне, а хотя бы в Одоеве.

– Н-не вру… пожалуйста, поверьте… я слышал, двое офицеров говорили: генерал-майор свалился, как снег на голову, и штаб его теперь рядом будет… в Брусне он! – почти истерически выкрикнул корнет. – В Брусне!

У меня аж дух захватило. Ну, думаю, если ты, сучонок, мне все-таки соврал… я тебя в Антарктиде найду, даже если под императорского пингвина загримируешься! Но если нет…

– Ладно, унтерфельдфебель, проводите его до леса – и отпустите…

– Слушаюсь, – ухмыльнулся тот и в бок корнета стволом «эрмы» подпихивает. – Комм, цыпленок!

– Стой! – посчитал нужным вмешаться я. – Уточняю: отпустить – это значит отпустить!

Унтерфельдфебель моргнул недоуменно… потом плечами пожал.

– Слушаюсь, господин фельдлейтенант.

Я развернулся, запрыгнул на броню, начал люк открывать…

– Господин фельдлейтенант… а что с этим делать? – это про прапорщика.

Я задумался на миг.

– Бросьте, где лежит. Пулю на дерьмо тратить – жалко. Пусть с ним синие возятся.

Забрался в панцер, наушники натянул…

– Связь с Магистром, Людвиг! И пусть сразу перейдут на резервную частоту.

Главное, думаю, чтобы никакая авровская сука сейчас на ней не сидела.

Видимость преотвратная. По науке, конечно, до темноты еще больше получаса осталось, но – это до полной темноты, а в практическом, так сказать, приближении, на фоне леса или холма разглядеть уже сейчас можно разве чью-нибудь задницу белеющую, но никак не технику камуфлированную. Вдобавок начал наползать туман.

В принципе, у нас имеются ночные прицелы на «мамонтах» и каждом втором «триппере». В другой раз это был бы козырь, но сейчас все портит этот собачий туман, да и вообще тянуть с каждой минутой становится все рискованнее – собственно, я уже потихоньку начинал удивляться, что нас авровские летуны еще не навестили.

Майор Кнопке планировал атаковать Брусну с двух сторон: его «мамонты», их из-за поломок добралось лишь два, плюс разведвзвод и пехота Зиберта со стороны Сомово, я – по дороге от Кривого. Гауптман Зиберт же с остатками первых рот должен занять позицию напротив юго-западной окраины села и отстреливать тех, кто будет пытаться спастись.

Только план этот, как оказалось, не стоил и дерьма! Мы как раз выбрались на дорогу и остановились, дожидаясь отставшие на свежей пашне транспортеры, когда я увидел – иссиня-черный горизонт впереди вдруг вспышкой озарило, а парой секунд позже грохот выстрела донесся. И почти сразу же – еще две вспышки.

– Носорог-1, – бьется у меня в наушниках тревожный голос Вольфа, —доложите обстановку? Носорог-1, я Магистр, доложите обстановку! Прием.

Так, «триппера» с кем-то сцепились… а с кем?

– Давай, – скомандовал я радисту, – на волну четвертой роты.

Как взрывной волной по ушам ударило – треск, ругань, рев какой-то…

– Scheisse!

– …бл…и, бл…и, бл…и… справа он, справа… Du Arsch!

– Назад, быстрее!

– …цель прямо перед вами… «Пятый» горит…

– Су-у-ка…

– Они в стогах! – молодой, злой голос, – русский какой-то из первой роты, – общий вой на миг перекрыл. – Они в стогах этих бл…ских! Слы…

– Бронебойными, дистанция двести…

– А-а-а!!!

Я перещелкнулся обратно на командную – с «трипперами» уже все было ясно. Нарвались… в ближнем бою у них шансов нет, тут не лобовая, калибр не спасет, обойдут и запалят с бортов, как свечи на Рождество.

– Магистр вызывает Кошку, прием.

– Я – Кошка, слышу тебя…

– Кошка, – удивительно, но у Кнопке голос снова спокойным стал, словно он в штабе своем у адъютанта чашечку кофе просит, – пусть Форель блокирует деревню. Твоя задача – пройти ее насквозь, развернуться на юго-западной окраине. Противник будет прямо перед тобой – бронетехника, несколько десятков, замаскирована под копны сена. Как понял, прием?

Замечательно, думаю, просто великолепно. Даже если я эту деревушку хренову с ходу проскочу – а далеко не факт, что мне это удастся, – то спереди у меня окажется большая Arsch в виде авровской панцерчасти, в тылу же… Считай, минуту-другую они приходить в себя будут, а потом в корму ракеты полетят.

– Магистр понял вас хорошо. Выполняю. – Вольф отключился.

– Михалыч, полный! И, – как под локоть толкнуло, – фары включи.

Не уверен, но сильно мне порой кажется, что именно эта дурацкая идея со включенными фарами нас и спасла. Плюс, понятное дело, туман. А так авровцы, которые на въезде стояли, просто не разобрали по контурам позади снопов света, что не свои приближаются. Не разглядели, что торчащая из люка голова в кепи с наушниками, а не в шлемофоне… до тех самых пор, пока мы, вильнув чуть в сторону, не впечатали их хренов броневик в стену соседней халупы.

– Скорость не сбавлять, – рычу по ротному каналу. – Держать, держать…

Мы вылетели на деревенскую площадь, снесли чего-то, кажется, ограждение колодца, развернулись и радист, не сдержавшись, взвыл от восторга – улица перед нами, как бульвар перед «Кауфхоффом» во время рождественских гуляний, сплошь забита людьми. Очень многие не в форме – подштанники белеют и так далее… ну да, думаю, в армии темное время суток наступает по команде «отбой», а господа офицеры небось и вовсе не привыкли себя такими мелочами ограничивать.

Рядом со мной о броню пуля цвикнула – дернул головой, гляжу, метрах в пяти впереди какой-то «сокол», как на стрельбище, левую за спину заложив, из револьвера в меня целится. А в следующий миг его очередью смяло, сбило с ног и к плетню отбросило.

Нырнул вниз, люк захлопнул.

– Михеев, – ору, – какого стоим?! Вперед!

Протиснулся в креслице, к перископу… расположен он высоко, и сейчас это даже плюс – в смысле, не видно, что в данный миг прямо перед шуцером происходит.

Улица обрывается прямо в поля и в тех полях… я опять не смог сдержаться, выругался, потому что поле было уже затянуто серой пеленой тумана и сквозь эту серую пелену виднелись лишь багровые пирамиды костров – все, что осталось от группы Зиберта.

– Погасить фары!

Ну и как, спрашивается, мне этих авровцев найти? На ощупь?

– Я – Кошка, всем перестроиться в линию, интервал двадцать метров, малый вперед.

Давай же, думай, голова… как там Вольф обычно говорил? Поставь себя на место противника? Ну, вот он я, командир авровской панцерчасти, полковник Хренов Иван Сукинсынович… только что сжег к свиньям собачьим каких-то уродов, которые прямо на стоянку выползли, а сейчас мне одуревшее от ужаса штабное начальство орет в ухо, что вражеские панцеры их на гусеницы наматывают… и что я сделаю?

Понял…

– Волк-2, Котенок-3 поворот влево, уступ вправо, двести метров вперед – разворот и стоп! Волк – 4,5,8, поворот вправо, уступ влево, делай как я! Башни держать развернутыми на костры!

Успеем или нет?

Я скомандовал Михееву мотор заглушить, высунулся из люка, подтянулся, встал на башню – туман понизу уже достаточно плотный, но вот так, сверху башни, видно хорошо.

– Огонь открывать только по команде!

Слева, в деревне, бой уже идет всерьез: пулеметы захлебываются, пушки рявкают, кто-то уже полыхает весело – точно не дом, такой факел только бензин дает… на миг показалось, что силуэт «мамонта» между домами засек. А потом справа рык моторов донесся…

Они все выныривали и выныривали из тумана: я насчитал семь «дятлов», восемь английских «комет» и еще четыре чего-то с коробчатыми башнями и длинной пушкой, чего я вообще не узнал.

– Бронебойными…огонь!

Майор Кнопке подъехал ко мне минут через двадцать.

У меня в боеукладке остались одни бронебойные – потому я просто тупо поставил «смилодонт» в полутораста метрах от окраины, курил, облокотившись на броню, и любовался, как догорает то, что на карте пока еще было обозначено как населенный пункт Брусна. На восточной окраине, правда, еще более менее активно постреливали, но, в общем, бой можно было считать законченным. Выигранным. Нами.

«Мамонт» остановился метрах в двадцати от меня, справа, чуть ближе к домам. Вольф высунулся из люка, махнул рукой приветственно, потом по наушникам постучал.

– Уже, – ответил.

Честно, давно я себя таким усталым не чувствовал. Даже нет, не то слово «усталым» – опустошенным. Словно сожженный панцер, в котором все, что могло, уже взорвалось и выгорело. И осталась одна пустая броневая коробка, а внутри – только прах и пепел.

Ну и Вольф, похоже, тоже был настроен не позывными обмениваться.

– Отлично поработали, Эрих…

– Да.

– А представляешь, – тихо засмеялся майор, – Фрица Хессмана только что подбили. Гусеницу связкой гранат распороли. «Мамонт» – связкой гранат!

– Бывает.

Услышал знакомый щелчок, оглянулся, засек, как огонек сигареты вспыхнул.

– Эрих, – тихо, даже я бы сказал, непривычно душевно начал Вольф, – давно хотел с тобой поговорить, да все никак случая подходящего не выпадало. Насчет этой девушки, русской. Она…

И тут со стороны деревни коротко, патронов на четыре-пять, очередь простучала – и Вольф, словно переломившись в поясе, на броню упал.

Дальше у меня на какое-то время воспоминания очень обрывочные пошли. Как нарезка хроники. Следующий кадр – я уже в «мамонте», Вольфа успели внутрь втащить, радист пытается пульс нащупать, я его отталкиваю… потом – ладони все в крови, наушники в них скользят и я ору что есть голоса:

– Повторяю, пленных не брать! Не брать! Всех, до последнего… всех, всех, всех!

А очнулся почему-то лежащим рядом с гусеницей «смилодонта», сигарета в зубах давно уже погасла, а я гляжу распахнутыми глазами в ночное небо, где звезд из-за дыма почти не видно… пока меня кто-то за плечо не начал трясти.

– Господин фельдлейтенант.

Как пружиной подбросило – вскочил, схватил за куртку, придавил к экрану и только потом понял, что это радист мой собственный.

– Какого…

– Радио… – забормотал испуганно Людвиг, – радио из штаба, господин фельдлейтенант.

Вырвал наушники у него, к уху прижал.

– Кошка на связи.

– Босса? – это был обер-лейтенант Фрикс, а еще – в треске и шипении помех я враз вычленил стрельбу и взрывы там, у той рации. И сразу похолодел, хотя десять минут назад казалось, что уже ничего я сегодня больше не почувствую.

– Доложите обстановку… ваше местоположение… где майор Кнопке, почему он не отвечает?

– Нахожусь в квадрате сорок восемь-Густав, сорок восемь-Дора, – я говорил спокойно, четко, хотя язык, кажется, вот-вот узлом завяжется. – Завершаю уничтожение штаба Соколовской дивизии. Вольф… майор Кнопке одиннадцать минут назад был убит.

– Убит… как… кто принял командование? Зиберт?

– Убит автоматчиком. Гауптман Зиберт тяжело ранен. Я принял командование ударной группой. Повторяю, я принял командование ударной группой. Прием.

– Ясно, – Фрикс на миг пропал куда-то, потом на той стороне застучало звонко, словно где-то рядом машингевер длинными лупил и обер-лейтенант вновь появился.

– Кошка… мы находимся в Арсеньево. Атакуют авровцы… до двух рот пехоты при поддержке штурмпушек. Прикрытие… синие… смято, частично разбежалось… ведем бой… долго не продержимся. Дивизия… усиленная рота вышла… будет через три часа.

И тут я сорвался.

– Через три часа вас всех… – прорычаля в микрофон, словно загрызть его собрался. – Отходите!

– Не получится… обошли с флангов… минометы…

– Сорок минут, – сказал, а сам чувствую – в голове словно кто-то выключателем щелкнул и лампочку врубил. Сразу все четким стало, прозрачным и, пожалуй что, холодным.

– Продержитесь еще сорок минут, обер-лейтенант. Я выйду к ним в тыл. Мой сигнал – сдвоенная красная ракета. В ответ обозначите себя белой и зеленой. Как поняли? Прием.

– Кошка, вас понял. Сорок минут. Ждем.

– Сорок минут, – покачал головой Хенке. – Оптимист ты, фельдлейтенант. Ночью, сквозь вражеские тылы…

Я на него посмотрел… ласково так. Он не выдержал, отвернулся.

– На «мамонте» я еще и быстрее доберусь. Главное, чтобы твои за мной успели.

– Успеют, – не понравилось мне, как Хенке это сказал. Не почувствовал я убежденности в его голосе. – Дам вторую и пятую машины, лучших водителей.

– Ладно, посмотрим, какие они у тебя… лучшие. Действуй…

Он козырнул, исчез в темноте. Я к «мамонту» подошел… Нильс все так же перед плащ-палаткой на коленях сидел, только нос его знаменитый еще больше распух, вовсе на полрожи стал… или показалось мне в темноте.

Положил руку ему на плечо, потряс осторожно…

– Вставай.

Не реагирует. Я голос повысил.

– Унтер Хербергер, встать!

Великая все-таки вещь – рефлексы! Нильс, по-моему, и не услышал меня толком, а ноги у него сами по себе пружиной распрямились и корпус вверх подбросили.

Глянул он на меня, всхлипнул громко, сопли со шнобеля своего рукавом комба утер.

– Эрих, – забулькал, – эх, Эрих, как же мы теперь… без майора-то?

Черт, если он сейчас не прекратит – сам разрыдаюсь к такой-то матери.

– Отставить истерику, унтер Хербергер! Смирно!

– Эрих…

– Молчать! Как стоишь, сволочь, перед офицером! – и врезал ему по правой щеке с маху так, что самого развернуло.

Нильс назад качнулся, приложился спиной о панцер… зато взгляд сразу осмысленней сделался.

– Очнулся?

– Да… вроде.

– Или, может, еще раз приложить?

– Не… хватит пока. Что стряслось-то?

– Авровцы Арсеньево штурмуют.

– Scheisse!

– Оно самое. Так что, на тебя вся надежда, Нильс. Быстрее «мамонта» к ним ничего не доберется.

Нильс прекратил щеку растирать. Поглядел на меня, потом на «мамонт»… на небо, сплошь облаками затянутое… наклонился и за углы плащ-палатки взялся.

– Помоги. Надо майора внутрь затащить.

Если бы мне кто прежде сказал, что безлунной ночью по незнакомой местности «мамонт» сможет почти двадцать километров за тридцать одну минуту преодолеть – расхохотался бы и спросил, за сколько тех километров этот сказочник на «мамонт» любовался. А теперь… и ведь все равно ни одна сука не поверит!

И все равно, пока неслись, у меня с каждой этой минутой на душе все тяжелее и гаже становилось. Была бы связь… только связи не было!

Наконец выскочили на пригорок и сразу, будто кто ширму отдернул, зарево стало видно и пальба слышна даже сквозь вой турбины. Тогда повеселел – раз бой ведут, значит, живы еще.

– Фары гаси!

Проселок более-менее освещен… а вот сообщать всей округе о нашем прибытии таким вот образом в мои планы пока не входит.

Достал сигнальный пистолет, проверил еще раз на ощупь, что на патроне выдавлено… ну да, «красная сдвоенная», до тридцати про себя досчитал, вскинул и нажал на спуск.

Пыхнуло, ракеты взвились и как раз почти над самой окраиной повисли. А секунд двадцать спустя, сначала из центра и почти сразу же с северной окраины, ответные взлетели. Белая и зеленая.

– Стоп!

Оглянулся назад – транспортеров не видно, отстали, как и думал.

– Я – Кошка, вызываю вторую и пятую, ответьте. Прием.

– Кошка, слышим вас. Мы на подходе, будем через три-пять минут.

– Ждать не буду, вступаю в бой. Отвлеку на себя бронетехнику. Ваша первоочередная задача – минометы.

Зажмурился, прокрутил в голове местность. Хоть недолго мы здесь были, но что-то все-таки отложиться в памяти успело.

– Проверьте лощину справа от дороги – удобная позиция.

– Вас понял, Кошка.

Я тангенту на внутреннюю связь перещелкнул.

– Давай, Нильс, – командую, – вперед… но пока потихоньку.

Штурмпушки… Фрикс сказал, что их атакуют при поддержке штурмпушек. А обер-лейтенант человек обстоятельный, можно даже сказать, педантичный, даже в таких вот, не способствующих мыслительному процессу условиях. То есть была бы против них одна штурмпушка, он бы именно так и сказал… значит, пишем в уме две.

Освещения, в принципе, хватает – в городке полыхает не меньше половины домов. Другой вопрос, что освещение ночью, штука ох какая обманчивая – очень резкую границу тьмы и света дает и вот за этой границей хрен ты чего разглядишь, пока это самое хрен чего на тебя оттуда не выпрыгнет… или не врежет бронебойным.

И ночным прицелом не воспользуешься – засветка!

Поднял бинокль, подождал, пока враз скакнувшая к носу картинка не успокоится, подстроил резкость и повел медленно вдоль.

Ничего. То есть дома горящие, фигурки черные кое-где перебегают… падают… вот у перекрестка, за сараем рыл пятнадцать собралось. Явно к броску готовятся. Врезать по ним? Ох, чешутся руки… и демаскироваться? Пока они меня видеть не должны, да и слышать, на фоне своего концерта, в общем, тоже. А ракеты – мало ли кто и зачем… они если и ждут подкрепления, то наверняка со стороны магистрали, а не из собственного тыла.

Черт, ну где же эти твари затаились?

Почти совсем уж решился плюнуть на штурмпушки и врезать по пехоте… ветер хлестнул ледяной волной, смахнул на миг заслонившее улицу пламя и на сетчатке словно на фотопленке отпечаталось: чуть наискось, приткнувшись к полуразрушенному дому, стоит штурмпушка, язычки огня вдоль всего корпуса алым гребнем, подожгли-таки ее наши, а впереди, правее, на выезде из проулка, вторая, целая, низкий, хищный силуэт… разворачивается…

– Нильс! Второй выезд слева от шоссе… жми! – Сам нырнул вниз, задвинул люк, защелкнул упал в кресло, приник к прицелу… ну, думаю, иди сюда, сука… У меня для тебя подарочек имеется! Бронебойным заряжай!

Уверен, пара-тройка авровцев точно в штаны наложила, когда из темноты за их спинами наша бронированная махина выскочила.

– Левее, Нильс, левее!

«Мамонт» дернулся, туша подбитой штурмпушки из прицела пропала, а взамен влезла корма целой – она как раз развернуться успела.

Вот в эту корму я из обоих стволов и всадил! Чуть больше ста метров – лечить бесполезно!

– Направо!

Там стоял какой-то мелкий броневик с круглой башней… то ли подбитый, то ли просто замешкался… я даже не успел на него навестись, слишком быстро все произошло – и мы его попросту раздавили.

– Осколочными… радист, почему пулемет молчит!

– Ленту перекосило!

– Вальтер, ты сука!

Проскочили улицу до окраины, лупя по всему, что видели, развернулись, вкатились на параллельную… какая-то фигура выскочила из огня прямо под левую гусеницу. Я положил подряд три снаряда вдоль улицы, и там сразу же замельтешили… потом Вальтер справился с лентой и расшвырял это мельтешение нитями трассеров.

– Направо!

Мелькнула, было, мысль, что надо скомандовать прекратить огонь – где-то здесь уже могут быть наши. Мелькнула и погасла, когда из-за забора выскочила очередная черная фигура и бросилась к панцеру, очень ловко держась при этом справа, в «мертвом» для пулеметов секторе.

Я начал открывать рот для вопля: «Дави!», затем до моего измотанного сознания дошло, что в руках у фигуры машингевер-47 с обрывком ленты… «Стоп!» В ушах у Нильса, должно быть, еще минут пять звенело, как на хорошей звоннице.

Соображения, впрочем, мехвод не потерял – не просто остановился, но и развернул «мамонт» на сто восемьдесят.

Вниз я скатился почти со свистом. Рванул замки кормовых люков, вывалился наружу – и меня едва не сшиб с ног… Гуго?

Гуго Фалькенберг?

Оглушенный, оторопелый, я стоял перед ним, а Гуго Фалькенберг – измазанный сажей, как последний черт преисподней и вдобавок забрызганный какой-то слизистой хренью, отбросив в сторону машингевер, с размаху хлопал меня то по правому, то по левому плечу, и что-то орал при этом, смешно кривя рот, а по лицу его катились, оставляя за собой четко различимые тонкие дорожки… слезы?

Потом побежал еще кто-то, такой же чумазый, облапил, жарко дыша в лицо… Нильс, наконец, заглушил турбину, но я все равно ничего не слышал – только треск огня.

С меня сбили кепи… тут же в четыре руки подняли, нахлобучили обратно… потом толпа, – и когда, интересно, столько народу набежало? – расступилась и ко мне, прихрамывая, подошел обер-лейтенант Фрикс с перемотанной бинтом шеей. Остановился в метре, нарочито медленно достал из нагрудного кармана часы, щелкнул крышкой, вгляделся в циферблат.

– Тридцать восемь минут, – произнес он, искоса глядя на меня. – Браво, фельдлейтенант. Полагаю, этот рекорд необходимо будет занести… – начштаба на миг замялся и, чуть виновато улыбнувшись, закончил: – Куда-нибудь занести!

– Мы твои слова как молитву повторяли, мальчик мой! – проревел мне в ухо Гуго. – Сорок минут! Сорок минут!

– Должен сказать, – все с той же виноватой улыбкой добавил Фрикс, – что в момент разговора с вами, фельдлейтенант, я был уверен, что следующая атака станет для нас последней… но благодаря заклинанию про «сорок минут» мы сумели отбить и ее, и три последующих.

Тут из панцера вылез Нильс, и Гуго, взревев: «Хербергер-сучий-кот-дай-я-тебя-до-смерти-зацелую!», ринулся вперед, оттеснив меня.

А я стоял, уставясь в землю между носками своих ботинок и ботинок обер-лейтенанта. И никак не мог поймать одну мысль… я не знал, что это за мысль, но отчего-то был уверен, что она ужасно важная. Потом все-таки поймал и, подняв взгляд на Фрикса, тихо спросил: – Где гауптфельдфебель Аксель?

Обер-лейтенантулыбнулся еще более виновато.

– Погиб.

– А Айсман, Донненберг?

– Не знаю… они из ремроты? Ремрота держала южную окраину. Там, – запнулся опять обер-лейтенант, – там было жарко.

– Ясно.

Я откозырял и пошел… пошел вперед, сквозь огонь… ветер, становившийся с каждой секундой все сильнее, раздувал его, языки пламени тянулись чуть ли не до противоположной стороны улицы.

Жарко.

Смутно помню, как я с кем-то говорил… спрашивал… снова шел, механически переступая через тела, уворачиваясь от горящих досок, непонятно с чего вообразивших себя птицами…

Где-то далеко, на самом краю сознания, весело перестукивались выстрелы…

А потом я увидел ее – и бросился вперед, не чувствуя ног, не разбирая дороги… добежал, подхватил на руки, прижал… зарылся лицом в родную пушистость рассыпавшихся волос.

И – услышал… шепот, который был громче всех пушек мира. Да что там – громче Гласа Господня.

– Я знала… знала – ты вернешься.