35
Утром в пятницу сижу в ожидании у окна. У дома останавливается лимузин. Еще не рассвело, небо по краям темнеет, и я тихо прикрываю за собой дверь, чтобы никого не разбудить. Я попрощалась со всеми вечером. Дядя Джейк сунул мне в руку немного денег, тетя София заставила пообещать присылать ей не меньше трех сообщений в день, а Лео взъерошил мне волосы и велел быть паинькой.
В доме стоит тишина, и, когда я удаляюсь от него, сердце почему-то болезненно сжимается. Такое ощущение, будто я не на выходные уезжаю, а навсегда, и поэтому прощаюсь с ним.
Хотя это, конечно же, не так.
Меня не будет всего несколько дней. Я вернусь в воскресенье вечером.
И все же грудь теснит, когда я оглядываюсь на узкий кирпичный дом, и я спешу по дорожке к лимузину, желая поскорее пуститься в путь. Водитель выходит из машины, забирает у меня сумку, а потом открывает мне дверцу. На заднем сиденье развалился Тедди. В одной руке у него хрустальная ваза с конфетами, в другой – бутылка с поблескивающей водой.
– Добро пожаловать! – торжественно приветствует он меня.
Залезаю внутрь и плюхаюсь на противоположное сиденье. Тедди протягивает мне конфетницу:
– Мятную?
– Не надо. – Я с интересом оглядываю кожаный салон.
– Тогда откинься на спинку и наслаждайся поездкой. Путешествуя с Тедди Толстосумом Макэвоем, ты путешествуешь с полным комфортом.
– Похоже на то.
– Ты выглядишь напряженной. Расслабься. – Тедди выпрямляется на своем сиденье. – Знаю я тебя, сидишь сейчас и думаешь о том, сколько это стоит и сколько бедных голодных детей можно было бы накормить на все эти деньги. Обещаю: голодных детей я тоже покормлю. Пока же я хочу сделать эти выходные незабываемыми. И потом, это моя первая поездка на лимузине. Так что давай ею насладимся, а?
– И у меня она первая, – признаюсь я, и Тедди радуется, как малое дитя.
– Вот увидишь, – говорит он, нацепляя на нос солнцезащитные очки, хотя на улице еще слишком темно и в них совершенно нет надобности. – Нам будет весело. Обещаю.
В самолете я удивляюсь тому – а не должна бы, – что мы летим первым классом. Это тоже для меня впервые.
– Тут дают бесплатное мороженое, – шепчет мне на ухо Тедди, когда мы занимаем свои места. – И горячие полотенца. И еду подают в тарелках.
– Откуда ты это знаешь?
– Летал первым классом на весенних каникулах. – Тедди, видно, очень нравится строить из себя бывалого профи. Он вдруг перегибается через меня, потянувшись к панели управления на моем подлокотнике. Его плечо задевает мое, лицо предельно серьезно. – Смотри! – Он жмет на кнопку, и спинка моего кресла опускается, снизу выезжает подставка для ног.
– Классно. – Я возвращаю спинку в прежнее положение. – Об отце ничего не слышно?
Чарли не звонил и не приходил, после того как ушел, хлопнув дверью. Тедди вздыхает – скорее раздраженно, чем расстроенно.
– Не-а.
– Я уверена, с ним все в порядке.
Тедди фыркает, так как его беспокоит не это. С Чарли всегда все в порядке. Рано или поздно он объявится в Солт-Лейк-Сити или в Лас-Вегасе и рано или поздно, когда будет готов, возобновит свое эпизодическое общение с сыном.
Чарли впервые за шесть лет явился лично. И поскольку это закончилось крайне плохо – поскольку он с треском провалил свой визит, – нет никаких гарантий, что у Тедди появится шанс исправить то, что еще возможно исправить в их отношениях.
Когда Тедди ничего не отвечает, я пробую зайти с другой стороны:
– А твоя мама…
– Она отправила ему кучу сообщений.
– И он на них не ответил?
– Нет.
– А если…
– Давай не будем об этом говорить? – обрывает меня Тедди. – Как Лео?
Я оторопело таращусь на него пару секунд.
– Не знаю. Вчера вечером он снова говорил с Максом.
– В этот раз поспокойней? – спрашивает Тедди, просветлев лицом. – Или они опять ссорились?
– Похоже, опять ссорились. Лео не обсуждает это. Все время меняет тему разговора. – Я награждаю Тедди многозначительным взглядом. – Так же, как ты постоянно меняешь тему, когда речь заходит о твоем отце.
Тедди выгибает бровь.
– Так же, как ты целых девять лет меняешь тему разговора, когда речь заходит о твоих родителях?
– Вроде того, – соглашаюсь я с печальной улыбкой.
– Слушай, эта неделя была хуже некуда. Но сейчас мы на отдыхе. Давай хотя бы на несколько часов забудем обо всех неприятностях? На этом самолете шестьдесят фильмов на выбор, и если мы продолжим препираться, то не успеем их посмотреть.
Я смеюсь.
– Сколько, по-твоему, будет длиться полет?
– Достаточно долго, – отвечает Тедди, тыкнув на экран перед собой.
Мы некоторое время смотрим фильмы. И чтобы на наших с Тедди экранах они начинались одновременно, нажимаем на «пуск», досчитав до трех. Затем Тедди задремывает, а я отворачиваюсь к окну и любуюсь бесконечной чередой плывущих под нами облаков.
Позже, когда самолет идет на снижение и за завесой тумана открывается вид на залив Сан-Франциско, я бросаю взгляд на Тедди – проснулся ли он? – и вижу, что он наблюдает за мной.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – улыбается он.
– Привет, – повторяю я, и мы начинаем смеяться.
А потом какое-то время, пока к нам не подходит стюардесса убедиться, что мы вернули спинки кресел в вертикальное положение, Тедди продолжает смотреть на меня, а я – на него.
В аэропорту нас ждет черная машина. Она отвозит нас прямо в отель – самое роскошное место, где я когда-либо останавливалась, и, возможно, самое роскошное место, где я когда-либо остановлюсь. Лобби поражает старинными зеркалами, изысканными диванами и таким количеством цветов, что кажется, будто находишься в саду. Когда мы подходим к стойке регистрации, администратор удивленно поднимает брови. Видок у нас тот еще: два подростка в джинсах и кедах, с рюкзаками, вовсю пытающиеся сохранить невозмутимое выражение лиц и не глазеть ошалело на окружающую обстановку.
Женщина ищет нашу бронь, а я все жду, что она выставит нас на посмешище, или захочет пообщаться с нашими родителями, или скажет, что здесь какая-то ошибка и на наши имена нет забронированных номеров. Думаю, в глубине души я постоянно ждала чего-то подобного. Ну в какой параллельной Вселенной мы можем раскатывать на лимузинах, летать первым классом и жить в роскошных люксах?
Однако она спокойно протягивает нам магнитные карты-ключи, и мы поднимаемся наверх, чтобы оставить в номерах вещи. У нас соседние номера. И, войдя в свой, я удивленно смеюсь. Он огромен. Размером с целый этаж нашего дома в Чикаго.
– Это прям бальный зал какой-то, – говорю я Тедди, когда он за мной заходит. – Здесь можно устроить самый настоящий бал.
– Тогда ты просто обязана оставить один танец за мной, – отвечает он. – Но я так голоден, что сейчас мои мысли заняты только обедом.
– Нашел чем удивить, – фыркаю я, и Тедди корчит мне рожицу.
– Куда хочешь пойти? – спрашивает он.
– Есть у меня одна идейка.
Мы выходим за дверь.
В детстве родители часто водили меня на выходных на фермерский рынок при Пароходстве, где мы бродили между палатками и лотками, закупая хлеб, сыр и фрукты, а потом устраивали пикник на одной из лавочек с видом на залив.
До этой минуты я сомневалась, захочу ли вернуться туда. Да и в любое другое место из моей прежней жизни. Одно дело – мечтать о возвращении в Сан-Франциско и другое – действительно вернуться. Я не знала, хватит ли у меня душевных сил посетить наши любимые семейные места, пройтись по нашим следам, снова увидеть наш старый дом, в котором мы столько лет жили счастливо. Не разобьется ли от этого мое измученное сердце.
Но по дороге из аэропорта в отель я услышала звуки противотуманных сирен, ощутила запах соленой воды и, к своему удивлению, почувствовала острое желание постоять на пирсе, глядя на мост Бэй-Бридж, как часто делала это раньше с родителями.
Вот туда мы и пойдем.
Сначала я провожу Тедди по огромному зданию Пароходства, показывая высоченные куполообразные потолки и ряды магазинчиков. Оно полно людьми, покупающими кофе, цветы, мед и вино, листающими книги в книжном. Тедди, не удержавшись, покупает мороженое, хотя мы недавно ели его в самолете.
– Выходные, – сверкает он улыбкой, и мороженое капает с рожка на его обувь.
На улице туман почти рассеялся, и воздух бодряще прохладен. Я замираю вдохнуть его полной грудью, и Тедди останавливается рядом со мной.
– Ты в порядке? – обеспокоенно спрашивает он.
– Да. – И сейчас это полная правда. Как же здорово вернуться сюда спустя все эти долгие годы. Такое ощущение, будто время замедлилось и растянулось, а прошедших лет между этим мгновением и моим отъездом не существовало.
Мы идем к фермерскому рынку с бесконечными рядами лотков. Здесь продают ягоды и вино, сладости и хлеб.
– Что-то так вкусно пахнет, – принюхиваюсь я, и Тедди указывает на палатку с курами-гриль.
– Пообедаем?
Я киваю, и мы встаем в конец длинной очереди.
Тедди доедает свое мороженое, а я, как какая-то придурковатая туристка, напеваю «If you’re going to San Francisco…». Ничего не могу с собой поделать. Возвращение домой кружит голову, и в приподнятом настроении я не сразу замечаю, что женщина за стойкой, продающая курицу, изо всех сил пытается не расплакаться.
– Добрый день, – тихо приветствует она нас с глазами, полными слез. – Что будете заказывать?
Мы с Тедди переглядываемся.
– У вас все хорошо? – спрашиваю я.
Женщина поднимает подбородок и судорожно вздыхает.
– Да. Спасибо.
– Вы уверены? – вмешивается Тедди. – А то…
– Все хорошо, – повторяет она. Опускает блокнот и вытирает дрожащие руки о синий фартук.
Она совсем молоденькая – ей, наверное, не больше двадцати пяти, – темные волосы волной падают на ее лицо, пока она пытается совладать с собой. За ее плечом медленно вращаются над огнем золотисто-коричневые куриные тушки, позади нас – длиннющая очередь, огибающая следующую палатку, где продают пучки лаванды.
– Я только что получила плохие новости, – говорит продавщица, смаргивая слезы. – Простите… за это. Я должна просто принять ваш…
– Ничего страшного, – успокаиваю я ее. – Если вам нужна минутка, мы подождем.
Тедди указывает на меня большим пальцем:
– Нам с ней, – с сочувствующей улыбкой замечает он, – не привыкать к плохим новостям.
Лицо женщины сморщивается, и она хватает салфетку из стопки возле кассового аппарата. Мужчина позади нас нетерпеливо вытягивает шею, и я сердито зыркаю на него.
– Спасибо… просто… моей маме необходимо лечь в больницу. Мы знали, что все идет к этому, но больничный уход обходится невероятно дорого, а я и так работаю на двух работах, и… – Она умолкает, на ее лице отражается шок. – Не могу поверить, что говорю вам все это. Простите.
– Не извиняйтесь, – качаю я головой. – Я очень сочувствую вам.
– И я, – добавляет Тедди.
Замечаю краем глаза, что он уже достает бумажник, и пихаю его локтем: неужели он не может хотя бы выслушать бедную женщину до конца, прежде чем оплачивать курицу? Но продавщица, видно, тоже замечает его жест, поскольку промокает фартуком глаза, шмыгает носом и выпрямляется.
– Простите, – в который уже раз повторяет она. – Что будете заказывать?
– Курицу, жаренную в травах, – отвечаю я. На душе муторно.
Женщина берет один из бумажных коричневых пакетов, которые повар разложил на стойке за ней.
– Четырнадцать с половиной долларов.
Тедди протягивает ей двадцатку и машет рукой, когда она хочет вручить ему сдачу.
– Удачи вам во всем, – желаю я, беру пакет, разворачиваюсь и иду прочь.
Но за секунду до своего ухода вижу, как Тедди кидает что-то в красный пластиковый стаканчик для чаевых, заполненный монетами и несколькими помятыми долларовыми банкнотами. На достаточном расстоянии от палатки бросаю на него раздраженный взгляд.
– Да что с тобой такое? – не скрываю я досады.
– Не понял?
– Ты полез за бумажником прямо посреди ее рассказа, практически сказав «поторапливайся». Надеюсь, ты оставил ей большие чаевые.
– Большие.
Что-то в его голосе заставляет меня остановиться.
– Правда?
Тедди кивает, не в силах сдержать улыбки.
– Сколько?
– Тысячу долларов.
– Правда? – вытаращиваюсь я.
– Ага.
– То есть когда ты вытащил бумажник…
– Я просто хотел посмотреть, сколько денег смогу ей оставить.
Я открываю рот и снова его закрываю. Мне ужасно хочется обнять Тедди – так сильно я им горжусь. Но вместо этого я смеюсь, пораженно качая головой.
– Ты очень хороший парень, Тедди Макэвой. Знаешь об этом?
– Спасибо. – Он обнимает меня рукой за плечи, и мы направляемся к одной из скамеек. – Только почему тебя это всегда удивляет?
