27
Утром на почту приходит письмо от администрации Стэнфорда.
Не выспавшаяся – проболтав всю ночь, мы разошлись почти в четыре утра, – я сонно смотрю на экран мобильного. Мой палец на пару секунд зависает над письмом, но я не нажимаю на иконку сообщения. Вместо этого скатываюсь с кровати и бреду в коридор. И лишь за дверью Лео понимаю, что, возможно, в мою голову пришла не самая лучшая идея на свете.
Если в письме хорошие новости, брата они могут не порадовать. Если же плохие, то у нас обоих будет повод проваляться весь день на диване, поедая в пижамах мороженое.
Ночью, после приготовления первой партии попкорна, которую Тедди сжег, после приготовления второй партии, которую Лео рассыпал, и после доставки третьей партии в целости и сохранности в гостиную, Лео выдал новость:
– Все кончено, – сказал он.
Я поняла это еще тогда, когда брат печальным призраком вынырнул из темноты. Но теперь он это подтвердил. И оттого, как он это произнес: слова упали в воздух тяжело, точно неподъемная ноша, которую устали носить, – у меня болезненно сжалось сердце.
Тедди, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы сразу догадаться, почему Лео вернулся, на мгновение застыл с засунутой в попкорн рукой. Потом медленно и осторожно вынул ее и развернулся лицом к Лео.
– У вас с Максом? – потрясенно спросил он. – Почему?
– Я не… – начал Лео, умолк, и его глаза заблестели от слез. – Я не хочу сейчас говорить об этом.
Мы с Тедди обменялись взглядами.
– Хорошо, – быстро согласилась я. – Может, завтра поговорим.
И больше мы этой темы не касались. Следующие несколько часов мы смотрели фильмы, ели попкорн и выуживали из Тедди подробности о его телевизионном дебюте и сотне полученных после него сообщений, включая три предложения руки и сердца. «Я рассматривал только одно из них», – пошутил Тедди и пригнулся, когда я запустила в него подушкой. Я рассказала ему о том, что мы с дядей Джейком начали делать лодку, и он поклялся, что теперь, после его возвращения, мы закончим ее, а Лео пообещал купить нам надувные нарукавники на случай, если с лодкой выйдет косяк.
Мы не говорили ни о Максе. Ни об отце Тедди. Ни о Сойере.
Просто на несколько часов отрешились от всего, вызывающего беспокойство.
Но настало утро. Настал следующий день. Тедди, наверное, все еще дрыхнет внизу, а с Лео меня разделяет одна дверь, в которую осталось лишь постучать. И то, чего было столь легко избегать этой ночью, при свете дня избегать уже смысла нет.
Бросив взгляд на зажатый в руке мобильный, я стучу в дверь. По другую ее сторону раздается недовольное мычание.
– Лео?
– Уходи.
Я делаю вид, что не расслышала.
– Можно войти?
– Нет.
– Здорово, – отвечаю я и распахиваю дверь.
Первое, что бросается в глаза, – валяющаяся посреди комнаты зеленая спортивная сумка. При воспоминании о том, как брат всего несколько дней назад аккуратно ее собирал, меня охватывает печаль.
– Чего тебе? – ворчит Лео, высовывая из-под одеяла растрепанную голову. У него такая недовольная физиономия, что трудно не рассмеяться.
Я сажусь на край его постели.
– Хотела посмотреть, проснулся ли ты.
– Ты же поняла, что я спал. – Лео снова накидывает на голову одеяло.
– Ну, теперь уже не спишь, поэтому давай поговорим.
Он снова недовольно стонет, переворачивается на спину и тянется за новыми очками, лежащими на тумбочке.
– Не знаю, готов ли я об этом говорить.
– Ты сказал, что мы поговорим об этом «завтра».
– Нет, это ты так сказала.
– Что случилось? – не терпится узнать мне. – Что он сделал?
Лео садится у стены, подоткнув под спину подушку. На его лице мелькает раздражение.
– Почему ты решила, что это он виноват в разрыве?
– Потому что ты – это ты, – отвечаю я, желая вызвать его улыбку, но брат, наоборот, мрачнеет.
– Вряд ли с этим согласится Макс.
Я боюсь услышать, в чем же дело, но все равно не могу не спросить:
– Почему?
– Потому что это я разорвал наши отношения, – очень тихо говорит Лео.
– О, – выдыхаю я, и мой вздох повисает между нами.
– Это было неизбежно, – пожимает плечами брат. Он как-то жутковато спокоен, словно речь идет не о нем, а о ком-то другом. – В последнее время мы только и делали, что ругались из-за следующего года. А потом я поехал к нему, увидел его с новыми друзьями, новой группой и новой жизнью и понял: мы лишь тянем друг друга назад.
– Но ты его любишь.
– Я хочу поступить в Институт искусств, – продолжает Лео, словно не слыша меня. – Хочу.
– Так поступай.
– При любой мысли о Мичигане я начинаю чувствовать клаустрофобию, будто меня силком заталкивают туда. И меня действительно заталкивают силком. А я этого не хочу и сопротивляюсь.
– Ты сказал об этом Максу?
Лео опускает взгляд.
– Нет. Я сказал ему, что не подавал заявление в Мичиган.
– Что? – поражаюсь я. – Но я думала…
– Я так и не смог заставить себя это сделать, – ровным голосом отвечает он.
– Лео…
– Знаю, – сдавленно произносит брат. Он говорит медленно, словно пытаясь сдержать готовый пролиться поток слов. – Я заполнил документы, но не отослал. И как только я принял окончательное решение, с плеч свалилась огромная тяжесть. Но я не хотел терять Макса…
– Потому что любишь его.
Лео не обращает внимания на мои слова.
– Поэтому я не собирался говорить ему об этом сразу. Хотел подождать. Хотел провести еще одну неделю вместе, ни о чем не переживая, но потом приехал в Мичиган, и Макс с таким воодушевлением принялся показывать мне кампус, что спустя какое-то время я просто не смог продолжать ему лгать.
– Потому что любишь его.
– После чего мы с ним сильно поругались, и я понял, что у нас слишком много всего накопилось и создавшаяся ситуация для меня невыносима. – Лео опускает взгляд на руки и моргает. – Поэтому я порвал с ним.
– Но по-прежнему любишь его.
– Все очень непросто, – качает он головой. – И я все испортил.
– Да, но ты…
– Да, – отрывисто бросает Лео. Внутри у него что-то надламывается, глаза наполняются слезами. – Я люблю его, да.
– Это уже немало, – мягко замечаю я, и мои мысли сами собой уносятся к Тедди. – Когда любишь кого-то и он отвечает взаимностью.
– Но этого недостаточно. – Лео снимает очки и трет глаза тыльной стороной ладони.
Хрупкость отношений между людьми вызывает у меня грусть. Если два человека, любящие друг друга так сильно, как Лео и Макс, могут столь просто расстаться, то тогда на что надеяться остальным?
– По дороге домой, в автобусе, я читал о «лотерейном проклятии», – говорит Лео, возвращая очки на нос. – Как думаешь, оно распространяется на членов семьи и друзей?
– По типу мобильной связи? – шучу я и, когда он не улыбается, качаю головой: – Вряд ли. И я не верю в проклятия.
Лео одаряет меня красноречивым взглядом. Я знаю, о чем он думает: что с таким прошлым, как у меня, мой выбор не верить в проклятия является впечатляющим актом магического мышления. Но это не так.
Невезение существует. И с моей стороны было бы безумием думать иначе. Но я верю – и должна верить – в случайность. Поскольку представить, что мои родители погибли из-за проклятия, или из-за того, что так было суждено, или еще по каким-то великим вселенским замыслам… Даже я не думаю, что мир настолько жесток.
– В Интернете полным-полно статей о победителях, – продолжает Лео, – жизнь которых пошла под откос. Самоубийства, смерть от передозировки наркотиков, разрушенные семьи. И многие из них разорились. Неважно, сколько они выиграли. Каким-то образом их выигрыш в конце концов оборачивался бедой.
– Это просто статьи, – отвечаю я, а сама думаю о Тедди, обо всем уже случившемся и о том, что это я – к лучшему или к худшему – положила начало происходящему.
Лео со вздохом откидывается на подушки.
– По-моему, мне просто необходимо мороженое.
– Уверен, что не хочешь…
– Мороженое! – твердо повторяет он, и я киваю.
Брат выпрыгивает из кровати, ловит мой устремленный на мобильный взгляд и вопросительно поднимает брови. Я робею.
– Пришло письмо из Стэнфорда.
– То самое?
– Я еще не открывала его. Не хватило духу сделать это в одиночестве. Но я не знала, в каком ты настроении.
– То есть из-за того, что я расстался со своим парнем, который ненавидит меня, и подал документы только в один университет, куда, скорее всего, не поступлю, и, вероятно, следующие четыре года буду жить в этой комнате, позволяя Тедди оплачивать наши гулянки…
– Стоп! – поднимаю я руку. – У тебя все будет хорошо. Не сомневайся.
– Ты не можешь знать это наверняка.
– Могу. Ты чудесный человек. И у тебя самое добрейшее сердце из всех знакомых мне людей. Что бы ни случилось, у тебя все будет хорошо.
– От кого это ты столько оптимизма нахваталась?
– От тебя.
– Не, скорее от Тедди.
Я смеюсь:
– Одно из двух, это точно.
– Ну! – Глядит Лео на мой мобильный, и я протягиваю ему телефон.
Зайдя в мой почтовый ящик, он смотрит мне в глаза, молча спрашивая разрешения. После моего кивка нажимает на иконку сообщения. Несколько долгих секунд его лицо остается совершенно непроницаемым, но потом улыбка касается его губ и глаз.
– Правда? – выдыхаю я.
– Правда, – широко улыбается Лео.
– Вау. – От накатившего на меня огромного облегчения подкашиваются ноги. Думая о маме, я смаргиваю выступившие на глазах слезы. Она бы мной гордилась. Они бы оба мной гордились. В такие моменты мне безумно жаль, что родители не могут сказать мне этого сами.
– Значит, едешь в Калифорнию. – Лео возвращает мне мой мобильный.
– Похоже на то, – отвечаю я, и мы на мгновение застываем, представляя, каково это – находиться в такой дали друг от друга, разделенные штатами, как когда-то давно, словно этих общих лет в Чикаго и не было.
– Думаю, нужно спуститься и рассказать остальным, – говорит Лео. – И, видимо, не только о Стэнфорде, но и о моих новостях.
– Можно тебя кое о чем спросить? – спрашиваю я, и он кивает. – Ты вообще собирался отсылать заявление в Мичиган?
Лео колеблется, на лице у него написаны сомнения.
– Да, – отвечает он и тут же передумывает: – Нет. Я не знаю. Наверное.
Я ожидала подобного ответа.
– Это, знаешь ли, не преступление.
– Что?
– Что твой разум не согласен с сердцем. Ты изо всех сил пытался убедить себя провести следующие четыре года в самом не подходящем Лео месте лишь для того, чтобы быть рядом с Максом. Это говорит о большой любви.
– Я куда более эгоистичен, чем ты описываешь меня. – Он указывает на дверь, завешанную распечатками его цифровых рисунков. – Мое сердце любит не только Макса, но и искусство. Вот в чем проблема. Поэтому оно и рвется на части.
– Когда-нибудь в твоем сердце наступит мир.
– В твоем наступил?
Не знаю, говорит ли Лео о Тедди или о том, что случилось с моими родителями. В любом случае ответ один:
– Пока еще нет.
