Ночью накануне приема Анжелика просыпается в глухой предрассветный час. На сердце у нее тревожно: такое чувство, что что-то неладно. Она тянется через постель, но нет, мистер Хэнкок здесь, тихо похрапывает рядом. Несколько минут она лежит неподвижно, хмурясь в темноту, и прислушивается к ночным звукам. Гулкое уханье совы; шелест деревьев в саду; приглушенный лязг, – вероятно, какая-то повозка проезжает через пустошь. Ничего подозрительного. Анжелика переворачивается на бок, но тревога не унимается. Наконец она встает с кровати и, сама не зная почему, подходит к окну, просовывает голову между занавесками и прижимается лбом к прохладному стеклу.

Сначала она ничего не видит. Даже в этот ведьмин час небо не совсем темное, все-таки почти середина лета, и участок отлогого склона прямо перед деревьями слабо освещен – то ли бледными предутренними звездами, то ли первыми лучами зари. Ровно выкошенная лужайка безмолвно чернеет, и белые статуи на ней будто бы шевелятся, смутно различимые во мраке. Но это, конечно же, обман зрения. Анжелика несколько раз сильно моргает и опять напряженно вглядывается, хотя она зябко дрожит здесь, у окна, куда не достигает тепло камина. И теперь она видит: одна из расплывчатых белых фигур шагает по траве. Судорожно глотая воздух и трясясь всем телом, Анжелика наблюдает за призрачной фигурой, которая целеустремленно идет через сад и лужайку к летнему домику – и там останавливается.

– Мистер Хэнкок, – шепчет она. – Мистер Хэнкок, проснитесь.

Белая фигура пробует дверь, но та заперта. Она опять гремит ручкой и испускает жалобный потусторонний стон. Потом двигается вокруг строения, словно в поисках другого входа.

– Мистер Хэнкок! – Анжелике очень не хочется отходить от окна, но вот она уже нашаривает в темноте плечо мужа.

– В чем дело? – спрашивает он, сонно моргая.

– Там! – шепчет Анжелика. – Посмотрите!

Мистер Хэнкок наклоняется рядом с ней, и они двое, щека к щеке, смотрят в окно.

– О… – говорит он. – Это же Сьюки.

Да, так и есть. Девочка, одетая в тонкую белую сорочку, медленно и осторожно обходит летний домик, водя ладонями по стене. Она возвращается к двери и с размаху бьет в нее ногой – мистер и миссис Хэнкок слышат глухие удары. Она бьет снова и снова, потом наваливается на дверь плечом.

– Она ее выломает!

Ветер доносит до них пронзительный, горестный стон Сьюки, продолжающей колотить в дверь руками и ногами. Ни секунды больше не мешкая, Хэнкоки выбегают из комнаты и бросаются вниз по лестнице. В темноте Анжелика оступается и едва не вывихивает руку, которой крепко вцепляется в перила, чтоб не упасть, но она даже не замечает боли и несется босиком через холл, ни о чем думая. Супруги с грохотом распахивают французское окно, ведущее из гостиной на каменное крыльцо, и выскакивают из дома с громкими криками «Сьюки! Сьюки!».

Сначала они не видят девочку и стремглав бегут через лужайку, тяжело задыхаясь от непривычных усилий. «Где ты, Сьюки? Не ходи туда!» – кричит Анжелика, летя по траве в развевающейся ночной одежде. Муж неуклюже бежит впереди, пыхтя и отдуваясь. Вот он уже скрывается в густой тени за летним домиком – и сдавленно ахает. Сьюки Липпард, в мокрой от росы сорочке, сидит там на корточках, душераздирающе стеная от горя. После отчаянных попыток выбить дверь костяшки у нее ободраны, на босых ногах синяки и ногти обломаны до мяса. Мистер Хэнкок валится на колени рядом с ней и заключает в объятия. Она дрожит от холода и давится рыданиями. Кожа у нее просто ледяная, но, когда мистер Хэнкок пытается поднять девочку, она исступленно визжит: «Нет! Не трогайте меня! Нет, нет, мне нужно войти туда! Я должна войти!»

Он не привык таскать тяжелые грузы – особенно такие, которые извиваются, брыкаются, царапаются и больно пинаются костлявыми ногами, когда наконец умудряешься взвалить их на плечо. Но тем не менее он с трудом шагает вверх по склону, кряхтя от натуги, весь багровея, ощущая бешеное биение жилки на виске. Анжелика семенит рядом, а Сьюки простирает руки к летнему домику и воет так, словно ее похищают у родной матери.

– Тише, тише, – успокаивает Анжелика. – Все будет хорошо.

– Нет! Пустите меня обратно!

– Тебе сделается лучше, когда мы уйдем подальше оттуда.

Но Сьюки разражается рыданиями с новой силой.

– Нет! Мне никогда не сделается лучше! Только там на душе у меня становится спокойно. Пожалуйста, прошу вас, пустите меня!

– Несите ее в дом, скорее, – говорит Анжелика, и мистер Хэнкок со всей возможной поспешностью поднимается по ступенькам крыльца.

При свете свечей, торопливо зажженных в спальне, девочка представляет собой ужасное зрелище: губы у нее синие, кожа пятнисто-серая, ногти фиолетовые от холода, будто она только что тонула в штормовом Северном море, а не бродила в саду росистой летней ночью. Бедняжка вся покрыта синяками и кровавыми ссадинами, и, когда Анжелика стягивает с нее мокрую сорочку и закутывает в одеяла, она сразу вся обмякает, точно мышь, спасенная из когтей кошки, глаза у нее стекленеют, челюсть вяло отвисает. Сьюки не просто угнетена, но совершенно раздавлена. В ней нет ни малейших признаков жизни. Когда мистер Хэнкок пробует заговорить с ней или влить ей в рот капельку глинтвейна, она в полном изнеможении отворачивает лицо и закрывает глаза.

– О господи… – Анжелика сгорбившись сидит у кровати, растирая ледяные пальцы девочки. – О господи, неужели это я натворила такое?

Мистер Хэнкок стискивает плечо жены и хрипло произносит:

– Не вы – я.

– Нет-нет, вы просто привезли мне то, что я просила.

– Мне не следовало привозить ее сюда.

– А мне следовало поступить иначе, когда я ее обнаружила. Ах, сэр, неужели Сьюки умрет из-за нее? Она такая холодная, такая неподвижная.

Однако доктор, прибывший перед самым рассветом, пощупавший слабый пульс девочки, осмотревший разбитые костяшки и сломанные ногти на ногах, лишь приподнимает бровь и кратко сообщает:

– Нервное расстройство. Ночные блуждания, вспышки гнева, нанесение себе телесных повреждений – такое часто наблюдается у барышень ее возраста, хотя причины столь подавленного состояния мне лично совершенно непонятны.

– Но чем же можно ей помочь? – раздраженно спрашивает Анжелика.

– Я пропишу хорошее снотворное. Но вы должны обращаться с ней построже. Она у вас наверняка избалована. Вы, так сказать, вырубите дубину на свою спину, если не приструните свою племянницу. Сильные страсти в девочке доставляют окружению много беспокойств, но во взрослой женщине они просто невыносимы. Обуздайте ее сейчас, миссис Хэнкок, пока она не приобрела дурную репутацию.

– Ничего подобного мы делать не собираемся! – сердито отрезает Анжелика, и доктор, прощаясь, с сочувствием смотрит в глаза ее мужу.

Когда Сьюки наконец засыпает, Анжелика скрещивает руки на груди и говорит:

– Мы должны положить конец этому. Немедленно. Пойдемте со мной.

Они накрывают девочку еще одним одеялом и на всякий случай запирают комнату снаружи, после чего спускаются в холл и через дверь для прислуги проходят в заднее помещение, где на стене висят в ряд кожаные пожарные ведра.

– Снимите несколько, – велит Анжелика, которая из-за своего малого роста не может до них дотянуться. – Живее, живее. Не я должна вами командовать, а вы – мной.

Они выходят на лужайку, неся по два ведра каждый.

Небо уже приобрело зеленоватый оттенок, ближе к горизонту переходящий в синий, потом в ярко-белый и, наконец, в густо-оранжевый цвет спелого абрикоса. Над рекой вдали стелется туман. В саду расцветает утро: маргаритки разворачивают лепестки навстречу солнцу и пчелы жужжат в разросшихся розовых кустах.

– Странный же свадебный подарок вы преподнесли мне, – задумчиво произносит Анжелика, когда они приближаются к летнему домику. – Живую тварь, слишком несчастную, чтобы кому-либо ее показывать. Диковинное существо, настойчиво внушающее нам, что наши мечты неосуществимы. Дайте мне ключ.

– Что вы задумали? – с подозрением спрашивает мистер Хэнкок, но тотчас ставит ведра на землю и послушно отцепляет ключ от связки.

Ведущая вниз лестница чисто вымыта, ступени выровнены и закреплены строительным раствором, чтоб не осыпались под ногами. Сводчатые помещения внизу теперь не затхлые: после тщательной уборки воздух здесь свежий, и от расстеленных на кирпичном полу ковров исходит запах камфоры. К стенам крепятся многочисленные канделябры, и Анжелика переходит от одного к другому, зажигая все свечи.

– Видите, красота какая? – говорит она. – И русалка тут совсем не нужна. Только внимание отвлекать будет.

Анжелика устремляется в последнюю пещеру, где вдоль стен стоят стулья. Дочерна закопченный громадный чан, возвышающийся в самом центре, выглядит уродливо, и только сейчас мистер Хэнкок замечает, сколько на нем царапин и вмятин. Парусиновая покрышка прихвачена толстой веревкой с распущенными на концах прядями, которую Анжелика без малейшего промедления развязывает, после чего рывком сдергивает парусину.

– Что вы делаете? – восклицает мистер Хэнкок, вдруг охваченный паникой.

– Я не желаю и не могу больше терпеть это. Мы должны удовольствоваться тем простым счастьем, что нам доступно. – Она хватает один из изящных стульев, стоящих у стены, подтаскивает к чану и проворно взбирается на него. – Смотрите, все гораздо проще, чем вы думаете. Ведь ваша русалка не плотское создание.

Она погружает обе руки глубоко в воду и шарит там. Мистеру Хэнкоку кажется, что он вот-вот лишится чувств. Еще несколько мгновений жена пристально смотрит на него, не меняя позы.

– Видите? Видите? – Она показывает мокрую пустую руку, потом снова водит обеими в чане и опять ничего там не находит. – Полагаю, мы сможем просто вычерпать ее по частям, ведро за ведром, как самую обычную воду.

Снаружи многоголосый утренний хор набирает силу.

Анжелика спрыгивает со стула и опять вскакивает на него, чтобы наполнить два своих ведра, каждое из которых словно тихо всхлипывает – именно так звучит плеск воды о металлические стенки огромного сосуда.

– Возьмите их, – велит Анжелика.

Мистер Хэнкок стоит столбом.

– Нет, нет, я не могу.

«Моя русалка. Все, ради чего…»

– Но наш званый вечер… – слабо протестует он.

– К черту званый вечер. Эта сущность должна исчезнуть. – Анжелика поднимает ведра, капли с тихим стуком падают на кирпичный пол; мистер Хэнкок подходит и берет ведра. – Вылейте вон туда. – Она указывает на водоем. – Мы отпустим ее на волю.

– Вы этого хотите?

– Я хочу, чтобы она убралась прочь от моей семьи. – Сейчас, с растрепанными волосами и в белой шали, складками стекающей с плеч, Анжелика похожа на античную сивиллу. – Мы слишком долго удерживали ее в плену. Если она разгневана, то потому лишь, что мы дурно с ней обращались. Любое существо, лишенное свободы, старается отомстить своим пленителям. Давайте же. Помогайте мне.

«Ах… ах…» – роняя на пол капли, всхлипывают ведра, когда мистер Хэнкок с кружащейся от страха головой несет их к обложенному камнем бассейну. «Ах…» – вздыхают они, когда он их опоражнивает, одно за другим, одно за другим, полные ведра тоски и печали, выливающиеся в темную воду.

Мистеру Хэнкоку чудится, что он видит русалку там, среди призрачного сияния: она мерцает широкой россыпью крохотных звездочек, а потом стремительно погружается в глубину – и глубоко под водой кружит, стягиваясь воедино, восстанавливая свою распыленную на атомы целостность, вновь обретая телесность. Мистер Хэнкок возвращается к чану, чтобы отдать два пустых ведра и взять два полных. Стоя около стула, он едва достает головой Анжелике до плеча. Она наклоняется и целует мужа.

– Видите? Мы поступаем правильно.

Он ходит туда-сюда несчетное число раз. Руки у него ломит от усталости, ноги мерзнут. Губы жены – единственный источник тепла во всей пещере, и он приникает к ним каждый раз, возвращаясь к чану.

Наконец Анжелика опустошает громадный сосуд настолько, что уже не дотягивается до воды, оставшейся на дне. Это ее нимало не обескураживает.

– Ничего страшного, – бодро говорит она и, повыше подобрав подол сорочки, залезает в чан.

Вода доходит до щиколоток и не такая холодная, как она ожидала: по крайней мере, не обжигающе студеная, как в фонтане миссис Чаппел памятной осенней ночью. Она нагибается и наполняет ведро. Вода завивается вокруг ног, словно ласкаясь, и Анжелика чувствует, как мягкая печаль, в ней растворенная, легонько покалывает кожу – точно сотни мельчайших рыбешек покусывают.

– Осторожнее там, – с тревогой говорит муж.

– О, с нами все в порядке. – Анжелика снова приседает, чтобы опять взволновать воду: так дети опускаются на корточки на приливной полосе берега и разглядывают текучие узоры песка. – С нами все в порядке, правда же? – воркует она воде, в которой обитала русалка. Потом передает мужу ведро. – Это последние два. Одно вам, другое мне.

Мистер Хэнкок помогает ей выбраться из пустого чана. Сорочка у нее мокрая, облепляет голени и бедра; даже волосы мокрые и липнут к плечам. Анжелика собирает пряди в один пучок и скручивает подобием каната. Капли дробно сыплются на пол, и она смеется.

– Ну что, пойдемте? – спрашивает мистер Хэнкок, и она следует за ним к водоему.

Оба чуть наклоняются вбок, чтобы уравновесить тяжесть ноши. Мистер Хэнкок вдруг осознает, что устал до изнеможения: он еле тащит свое тело, будто бы обратившееся в камень, но со священнодейственным перетаскиванием воды уже почти покончено, и теперь даже сводчатые пещеры подземного грота кажутся не такими мрачными, как тогда, когда они двое только приступили к делу. Анжелика придвигается к нему вплотную, когда он одним махом выплескивает свое ведро в водоем, где на миг возникает бурлящая, шумно глотающая воронка. Затем и сама выступает вперед, подняв ведро высоко над головой. Сейчас – с распущенными влажными волосами, в белоснежной тонкой сорочке, облепляющей тело, – она походит на себя четырнадцатилетнюю, вновь исполняющую грациозный танец служительницы Венеры. Анжелика опускает ведро на плечо, медленно наклоняет – и выливает из него содержимое одной длинной, плавной струей, от которой на поверхности водоема образуется лишь маленький ровный круг и ни единая капля не взлетает в воздух.

– Ну вот и все, – говорит Анжелика.