Переезд в новый дом происходит в безрадостной атмосфере, ибо ни у мистера Хэнкока, ни у миссис Хэнкок нет особых поводов для оптимизма. На самом деле если бы их души нашли способ сообщаться между собой, то обнаружили бы, что их объединяет чувство безнадежности. Он думает: «Мои цели для меня недостижимы». Она: «Все кончено. Задача, которую он передо мной поставил, мне не по силам». Кроме того, Бригитта не сможет перебраться с ними на новое место, поскольку мать не хочет отпускать ее так далеко. Кошка яростно брыкается и воет, отказываясь лезть в мешок, чтобы занять свое место на подводе. В конце концов она вырывается, выскакивает через заднюю дверь, взлетает на грушевое дерево и перемахивает через ограду.

– Она не знает, что мы уезжаем навсегда, – говорит мистер Хэнкок. – Бедняжка вернется и обнаружит, что все двери заперты и ее не ждет здесь ни теплый камин, ни блюдечко молока.

– Мы никогда не кормили ее молоком, если не считать редких случаев, когда она его воровала, – указывает Сьюки. – Так что из-за молока она переживать не станет.

Анжелика гладит мужа по плечу:

– Заведем другую кошку…

Но ему не нужна другая, нужна только собственная, теперь невольно ставшая бродягой, одиноким скитальцем в холодном мире.

– Я в жизни никого не бросал, – мрачно говорит он.

– Кошки прекрасно обходятся без хозяев, – пытается успокоить его Анжелика, но и она тоже чувствует себя предательницей.

В должное время женщины подкатывают к Блэкхиту в карете, которая с натужным скрипом ползет вверх по склону холма. Сьюки очень прямо сидит у окна, с острым интересом озирая окрестность. Дома здесь отстоят все дальше и дальше друг от друга, но становятся все красивее; тенистая дорога пустынна, если не считать веселой, шумной ватаги юношей в красных куртках, неспешно шагающей впереди. За канавами по обе стороны дороги тянется пронизанный солнцем и птичьим щебетом перелесок, где высокие живописные деревья простирают свои ветви над коврами колокольчиков.

– Мы что, будем жить здесь? – спрашивает Сьюки, прижимая ладонь к стеклу. (Карета выезжает на пустошь: зеленое море травы расстилается до самого горизонта, залитого солнечным светом.) – А где мы будем покупать продукты? И разные вещи для повседневных нужд?

Прежде девочка жила только на городских улицах, где до портного, мясника и плотника всего пара минут резвым шагом по надежной брусчатой мостовой.

– Откуда мне знать? – бормочет Анжелика, которая сидит, сгорбившись и уткнувшись лбом в оконное стекло.

Для нее пустошь выглядит так, будто отражается в выпуклом зеркале: кажется гораздо шире, чем есть на самом деле, а дома и деревья по краям плато – неразличимо крохотные.

– Я наведу справки. – Сьюки достает свой блокнот. – Возможно, придется заказывать все из Гринвича. Получатся лишние расходы.

– Плевать на расходы. – Анжелика закрывает глаза. Карета качает-укачивает ее, как няня младенца.

Теперь они сворачивают в ворота и катят по узкой подъездной аллее, которая изгибается таким образом, что люди, проходящие до дороге мимо ворот, самой усадьбы не видят – только крышу над деревьями.

– Ух ты! – восклицает Сьюки, плюща нос о стекло. – Я вижу, на расходы вы уже давно наплевали. – Она таращится во все глаза. – Мы будем жить здесь?! Ах, миссис Хэнкок, да поднимите же голову! Посмотрите, красотища какая!

– Я уже видела.

– Не притворяйтесь, что вам все равно. – (Ибо дом по-прежнему великолепен, и все в нем – от крутого пригорка, на котором он стоит, и строгой симметрии окон до изящных голландских фронтонов пристроек – вызывает восхищение.) – А хозяйство-то при доме какое! Похоже, у нас даже маслодельня есть! Божечки мои! И огород! Ах, почему же вы ничего мне не рассказывали?

Дом и внутри просто на загляденье: полы блестят, жирные женщины и дети на потолках раздуваются от гордости. В заднем холле на стене висят шестнадцать кожаных пожарных ведер; в кухне сверкают медью новехонькие паровые котлы; а внизу, в холодных недрах здания, находится сводчатая галерея с мясными крюками под потолком. Имеются здесь комнаты для бильярда, для рукоделия, для чтения, и Анжелика глубоко подавлена грандиозным размахом роскоши. «Этот дом убьет меня», – думает она, с тоской наблюдая за Сьюки, которая снует взад-вперед, охваченная деловым пылом, граничащим с лихорадкой. «Справиться насчет садовника, – торопливо записывает девочка в блокнот. – Подыскать приличных служанок. Окурить чердачные помещения. Послать за образцами обоев».

– Ах, мадам! Маяться бездельем нам не придется, верно? – восклицает она, поворачиваясь к Анжелике, и не обращает внимания, что ответа не следует.

Ее новая тетя неподвижно стоит на блестящем паркете, всем своим видом выражая смятение, но Сьюки трепещет от восторга: скучное ученичество закончилось, и отныне она не обычная прислуга, чьи обязанности сводятся к поддержанию порядка в кладовой и буфетной, но домоправительница в самом подлинном смысле слова. Она будет не только знать место каждой вещи в хозяйстве, но и пользоваться правом устраивать все по своему усмотрению. Она одна, и никто другой, станет отдавать распоряжения насчет стирки, уборки, чистки и полировки. И всю заботу о питании домочадцев она возьмет на себя: самолично будет решать, сколько отбивных котлет заказывать; самолично будет оценивать качество бакалейных товаров, предлагаемых к покупке, и выбирать, какие фрукты надо съесть свежими, а какие – пустить на варенье, чтобы лакомиться зимой. Сьюки еще никогда в жизни не чувствовала такой свободы, но в то же время ей очень страшно. «Этот дом совсем другого разряда, чем прежний, – говорит она себе. – Для другого образа жизни. Я должна показать, что без меня здесь не обойтись, иначе меня отошлют обратно к матери».

– Нам нужно обследовать сад и огород, – тараторит она Анжелике, – посмотреть, что там произрастает и что еще можно посадить. Если мы будем сами выращивать фрукты и овощи, выйдет большая экономия. Еще хорошо бы купить цыплят на вырост, и…

– Ты когда-нибудь разводила домашнюю птицу? – слабым голосом спрашивает Анжелика. – Ухаживала за огородом?

– Не важно! Не важно! У меня есть вспомогательная книга для сельских хозяев. Я найму помощников. Ну разве вам не хотелось бы обзавестись стайкой милых пеструшек? Вообразите только, как они расхаживают по двору, квохчут и клюют зернышки!

Анжелика закрывает глаза.

– Все это слишком сложно для меня. Я не знаю, с чего начать.

– А я знаю! Пойдемте в кухню, составим несколько больших списков. Список всего, что у нас есть; список всего, чего у нас нет; и список всего, что нужно сделать, когда у нас будет все необходимое. – Сьюки приплясывает на месте с горящими глазами. – Работы по горло, миссис Хэнкок! Отдыхать некогда! Мы сделаем все по своему усмотрению, и мужчинам останется только сказать нам спасибо. Пожалуй, мне следует поговорить с дядей – ведь нам потребуется полный штат помощников, чтобы исполнить все мои задумки.

– Извини, – резко произносит Анжелика. – Я очень устала. Позволь мне все-таки отдохнуть немного.

На верхней лестничной площадке она останавливается. Сьюки следует за ней, с напряженным, взволнованным лицом.

– Ты можешь оставить меня в покое хотя бы ненадолго? – сердито спрашивает Анжелика.

Сьюки колеблется, потом собирается с духом:

– Вы должны сказать ему. Он должен знать, что ребенка не будет.

Анжелика не отвечает. Она закрывает глаза. Господи, что же делать, как быть? «Мне здесь не место, – думает она. – Будь я хозяйкой такого дома, я бы не потеряла ребенка». Еще недавно Анжелику пугало, что ее мир неуклонно сужается, но теперь, когда этот защитный кокон разрушился, она ясно осознает: она – никто. Анжелики Нил больше нет. А Анжелика Хэнкок уже превратилась в полую оболочку, подобную побелевшей пустой ракушке. Она прижимает ладонь ко лбу.

– Он даже не заметил. Ему нет дела до ребенка. Он ничего про него не спрашивает.

«Я все потеряла».

– Послушайте, мы же еще и двух минут не провели в этом доме, – бодро говорит Сьюки, хотя ей до жути страшно видеть тетю в столь угнетенном состоянии духа. – Теперь, когда мы здесь, все переменится, все наладится. – Она делает маленький шажок вперед. – Ну прошу вас…

Но Анжелика хмурит брови и мотает головой. Уныние накатило на нее с новой силой, едва они выехали на пустошь Блэкхит, и сейчас у нее такое ощущение, будто она отчаянно пытается ухватиться за что-то, что поймать и удержать невозможно.

– Оставь меня, пожалуйста, – просит она.

Оставшись одна на лестничной площадке, Анжелика вспоминает, что не знает, где ее спальня. Перед ней много дверей, все закрытые. Она заглядывает в первую: там библиотека. За второй находится музыкальная комната в жемчужных тонах, мягко сияющая в дневном свете, льющемся в окно с поднятой шторой. Анжелика переводит глаза со своего клавикорда на новенькие арфу, виолу и флейту, и внутри у нее все сжимается. «Должно быть, мистер Хэнкок хочет, чтобы я научилась играть на них, – думает она, – когда я даже кухней управлять не способна».

Анжелика открывает двери одну за другой, пока не находит свою спальню – тесную, убранную желтым дамастом, больше подходящую для какой-нибудь старой девы, гостящей в доме. Там она бессильно опускается на кровать и застывает в оцепенении. Она с тоской вспоминает маленькую, скудно обставленную кухню на Юнион-стрит, где она с неумелым усердием резала яблоки и чистила морковь под наблюдением девочек вдвое младше нее. «Глупо было воображать, что я пригодна к семейной жизни, – думает Анжелика. – И что мне теперь делать?» Она вдруг понимает, что – наверное, впервые в жизни – оказалась в совершенно безвыходном положении, причем не из-за каких-то непреодолимых препятствий, а из-за отсутствия оных.

За окном до самого горизонта простирается плоская пустошь; небо над ней клубится и ворочается. Ветер треплет облака, треплет кусты дрока. Каждый следующий день длиннее и жарче предыдущего.