Мистер Хэнкок отсутствует целыми днями. Анжелика не знает, где он пропадает, но, когда она просыпается утром, мужа уже нет в постели, и она неприкаянно бродит по дому, зная, что не найдет его ни в одной комнате. У нее тоскливо сжимается сердце, словно он ее бросил. Она пытается готовиться к переезду вместе со Сьюки и Бригиттой, но делает все настолько неуклюже и бестолково, что скоро девочки теряют терпение.

– Да шевелитесь же! – раздраженно говорит Сьюки, когда однажды Анжелика добрых двадцать минут стоит посреди гостиной, держа в руке единственную чашку. – Несправедливо, что все приходится делать мне одной. Вы даже не удосужились прочитать списки, мною составленные! Хотя заниматься списками следовало бы вам, а не мне. И он ничем не лучше.

– Прости меня, – шепчет Анжелика. Под глазами у нее черные круги.

В потере ребенка она видит дурное предзнаменование, и чем ближе день переезда, тем страшнее ей становится. Муж приобрел для нее роскошный дом, где она должна блистать подобием бриллианта в изысканной оправе. «Ничего не получится, – думает Анжелика. – Я не оправдаю ожиданий. Я и здесь потерплю неудачу, только уже явную, а не тайную». Ее душит страх. Она садится, и у нее не хватает ни силы в налитых тяжестью ногах, ни воли в истощенной душе, чтобы встать снова.

Комната выглядит непривычно: вся мебель накрыта белыми простынями. Анжелика, комкая у груди еще одну простыню, устремляет на Сьюки страдальческий взгляд.

– Пожалуйста, пожалуйста, не говори ему о… о том, что случилось.

– Он все равно не сегодня завтра узнает.

Анжелика понуро опускает голову:

– Я не могу так разочаровать его, просто не могу.

И Сьюки, которой теперь передалась болезненная тревога Анжелики, вынуждена заниматься домашними делами в одиночку: она безостановочно бегает вверх-вниз по лестнице, поглощенная хлопотами, и строчит в своем блокноте с таким усердием, что мать возгордилась бы, на нее глядя.

Когда мистер Хэнкок, отрешенный и ко всему безучастный, возвращается домой, Сьюки гневно набрасывается на него:

– Где вас носит? Посмотрите на свою жену! Она нездорова!

– Вот как?

Мистер Хэнкок весь день простоял над чаном с русалкой. Ноги у него гудят от усталости, глаза болят от напряжения, с которым он много часов вглядывался в черную воду. Он уже давно не пудрил свой парик, не посещал цирюльника и не переодевался в чистое, но он уверен, что чем дольше смотрит на русалку, тем яснее разбирает ее шепотные слова. Ночами, лежа без сна рядом с неспящей женой, он воображает, будто слышит голос морской девы, не громче чьего-то бормотания во сне. Скоро, очень скоро он поймет, что́ она говорит ему.

– Вы меня слышите или нет? – Племянница стоит прямо перед ним, но у него такое ощущение, точно он укрыт от нее под толщей темной воды. – Ваша жена нуждается в вас. Хотя мне кажется, это для вас ничего не значит.

Да, так и есть, ничего не значит: мистер Хэнкок не идет наверх к Анжелике, чтобы поздороваться и справиться о ее самочувствии.

В тот же день в лондонскую контору мистера Хэнкока прибывает посыльный.

– Уведомление для джентльмена.

– Касательно?.. – спрашивает Гриншоу.

– Использования складской постройки в Гренландских доках.

– Его сейчас нет на месте.

Мистер Хэнкок теперь редко появляется в конторе. Он не отдал никаких указаний насчет следующего плавания и, похоже, вообще не собирается больше снаряжать торговые путешествия. Клерки обеспокоены и ведут дела самостоятельно в меру своих возможностей. Наверное, любой человек, достигший высокого положения в обществе, теряет интерес к работе.

Посыльный слегка пожимает плечами:

– Мой хозяин велел передать письмо лично в руки. Мы уже наклеили объявление на стену самой постройки, но мистер Хэнкок упорно продолжает ею пользоваться. Что он там хранит?

– Вас не касается, – раздраженно произносит Скримшоу, не имеющий ни малейшего понятия. – Не ваше дело, как джентльмен использует свою собственность.

– Да если бы свою. В действительности капитан Тайсо Джонс давно прекратил аренду и оставил на складе кучи изгнивших канатов, ржавых шкивов и бог знает чего еще. Мы вам не благотворители какие-нибудь. – Он резко протягивает вперед послание. – Мы такие же коммерсанты, как вы. Прошу вас проследить, чтобы мистер Хэнкок незамедлительно выполнил требования, здесь изложенные.

– Не разумнее ли вам самим поговорить с ним?

– Нас он вообще не слушает. Поступает по-своему. Но он не сможет оставить без внимания то, что написано на пергаменте и… – посыльный важно выпячивает грудь, – запечатано сургучом.

– Хорошо, оставьте письмо мне, – уступает Скримшоу. – Мистер Хэнкок появится не сегодня завтра.

– Нет. Письмо нужно отнести сейчас же.

– Ну так и несите сами.

Клерки, не без интереса наблюдающие за разговором, дружно кивают и подхватывают:

– Да, да. Сами и несите.

– Мне платят за доставку по адресу, – говорит посыльный. – Доплачивать за дополнительную беготню мне не станут. Кроме того, – добавляет он, решительно кладя письмо на конторку Скримшоу, – это ваша обязанность.

Скримшоу вздыхает.

– Оливер? – Он переводит взгляд на самого младшего из своих сотрудников.

Оливер уныло смотрит в окно, на затянутое тучами небо и первые капли дождя на стекле.

– Я прихвачу письмо, когда понесу бумаги мистеру Пейтону, – говорит он. – У меня нет времени ходить два раза.

Скримшоу вызывающе прищуривается на посыльного:

– Ну? Вы удовлетворены? А теперь прошу меня извинить: мы люди занятые.

В углу мистер Джаролд ломает голову над непристойным ребусом, накарябанным для него мистером Перси на обороте какой-то накладной.

Таким образом, когда Оливер отправляется с поручением в доки Святой Екатерины, в кармане у него лежит письмо для мистера Хэнкока. Он скорым шагом доходит до Лондонского моста, но небо становится все темнее, и дождевые капли бисером усеивают лицо: в такой ненастный вечер таскаться по улицам совсем не хочется, а хочется завернуть в таверну и там переждать непогоду за кружкой пива в веселой компании. Оливер вкладывает письмо и несколько монеток в руку маленького мальчишки, который укрывается в портике церкви Святого Магнуса, и мальчишка стремглав бежит к мосту – полы его длинного мешковатого сюртука, явно с плеча старшего брата, волочатся по мостовой, намокая в лужах. Из носа у него течет ручьем, и он пару раз утирает сопли письмом, оставляя на лице чернильные разводы. Ветер крепчает, вспененная река мечется в своих зубчатых берегах, точно испуганная лошадь в преддверии грозы. В Гренландских доках, однако, мальчишку ждет кое-что похуже дождя: тяжкая тоска внезапно накатывает на него, камнем давит на грудь. Ох! Да что же это такое? Густая печаль подобием тумана висит над крышами, над мачтами кораблей; от нее на глаза наворачиваются слезы, к горлу подступает рыдание. Бедный мальчик, чья чахоточная мать лежит, надсадно кашляя, в убогой чердачной каморке, почти ослеплен собственным горем. Больше всего на свете он хочет побежать домой, к ней, но в дожде, тумане и тоске теряет дорогу и обходит скопление темных приземистых строений раз, потом другой, задыхаясь от вони убитых китов, смутно различая в сумраке высокие корабельные мачты. Наконец какой-то рабочий хватает мальчишку за плечи и показывает, в какую сторону идти; он же в конечном счете и приносит измятое письмо в сарай мистера Хэнкока.

Торговец склоняется над чаном столь прилежно, что едва не касается носом воды. Русалка трепещет и мерцает в глубине, всем своим непостижимым существом выделяя таинственные испарения, которые одурманивают мистера Хэнкока. Сам он никогда не видел моря, но рядом с русалкой живо чувствует его: безбрежное и бурное, холодное и бесстрастное.

Содержание письма не удивляет торговца.

Тем не менее он раздраженно спрашивает рабочего, выжидательно стоящего подле него:

– Почему мне раньше не сказали?

– Вам говорили.

– Но где же мне хранить свое имущество? – Он в панике хватается за край чана.

– Не наша забота. Нам необходимо уничтожить сарай до среды. Если он сам собой не рухнет к тому времени. – Мужчина надавливает ладонью на низкую балку, и все строение трещит и шатается, нагляднейшим образом показывая свою крайнюю ветхость. Из-под крыши на земляной пол падает старое тростниковое гнездо и одна дохлая мышь.

Мистера Хэнкока прошибает пот. Он снова всматривается в воду. Что же делать?

– Мне нужно больше времени.

– Все время вышло.

– Я заплачу.

– Нет. – Рабочий со смущенным видом сплетает и расплетает заскорузлые пальцы. – Если хотите знать правду, мы все единодушно сошлись на том, что сарай надобно уничтожить. Он населен призраками, вне сомнения: от него исходит жуткая, потусторонняя тоска, которая здесь внутри ощущается особенно остро.

– Нет, ничего подобного! – в смятении восклицает мистер Хэнкок.

– Вы и сами это чувствуете, я точно знаю. – Легонько кашлянув, мужчина подается ближе к нему. – Мистер Уотл, старший мастер… он потерял малолетнюю дочь две недели назад. Бедняжка утопла… – Он дергает головой в сторону реки. – Совсем рядом, меньше чем в ста футах отсюда. Никто не виноват: должно быть, девочка заигралась и случайно упала с причала. Но глубокая печаль, охватившая всех нас… ибо остаться равнодушным к такому горю невозможно… так вот, с того дня печаль наша только возрастала. В общем, мы единодушно порешили: проклятый сарай необходимо сжечь дотла. И никакие деньги не заставят нас передумать, сэр.

Поскольку рабочие Гренландских доков составили собственное твердое мнение об источнике странных миазмов тоски, мистер Хэнкок полагает себя вправе изобразить гнев.

– Значит, я должен освободить сарай от своего имущества? – осведомляется он.

– Да.

– В таком случае мне потребуется… – Он кладет ладонь на край чана. – Мне потребуется перевезти в другое место вот это.

Мужчина фыркает:

– Не моя работа. – Он кидает любопытный взгляд на громадную посудину с мутной водой. – Это?

– А что вас удивляет?

– Ну это же дрянной грязный чан. Зачем он может понадобиться?

– Он никому здесь не мешал, покуда вам не втемяшилось спалить сарай, – с негодованием говорит мистер Хэнкок. Порывшись в карманах, он достает пачку новеньких банкнот. – Итак. Сколько возьмете за труды? Сделать все нужно ночью.

Он лихорадочно соображает. Куда же перевезти бесценное сокровище? Есть ли где-нибудь неподалеку подобные хозяйственные постройки? Можно ли спрятать его поблизости от конторы?

– Чан необходимо доставить в Блэкхит, – решительно произносит он. – В Блэкхит, вот и весь разговор.

– Ничего не понимаю, – бормочет рабочий.

Из чана доносится глухой вздох, тихий всхлип, слабый всплеск.

Таким образом все происходит под покровом темноты, очень быстро. Мистер Хэнкок затягивает верх чана куском парусины, края которого прочно запечатывает смолой, и зорко следит, как неподъемную посудину погружают сначала на тележку, а потом на плот четверо страшно усталых мужчин, задержавшихся в доках до поздней ночи, чтобы выполнить странную работу за хорошее вознаграждение. Так чан и переправляют по реке в Гринвич; на протяжении всего пути мистер Хэнкок сидит к нему вприслонку посреди плота, мягко покачивающегося на черной воде. От Гринвичской пристани мистера Хэнкока с чаном везет в гору, к вересковой пустоши, запряженная волами подвода. Ночь хоть глаз выколи: дороги не разглядеть, лишь черная пустота вокруг да шорох пожухлой травы на ветру. Мистер Хэнкок опасливо прислушивается, не раздадутся ли чьи шаги поблизости, и крупно вздрагивает, на мгновение приняв резкий шелест пролетающей мимо ночной птицы за свист обнаженного меча. Он облегченно вздыхает, различив наконец во мраке впереди фронтон своего пустого дома, и не испытывает ни малейшей вины за то, что прячет здесь свой секрет еще прежде, чем жена провела первую ночь на новом месте. Трава сухо шуршит.

– А хорошо все-таки на чистом воздухе, – говорит один из мужчин, нанятых знакомцем мистера Хэнкока.

– Угу, – односложно откликается другой.

Поначалу он отказался даже подойти к чану, вызывающему у него суеверный страх. «Вы здесь, чтобы помочь, – рявкнул на него мистер Хэнкок. – Вы же хотели избавиться от этой штуковины, верно?» Теперь мужчина сидит, обхватив себя за плечи, уткнув подбородок в воротник.

Третий рабочий после некоторого колебания говорит:

– Но что самое странное, на душе у меня по-прежнему тяжко.

– Призраки так запросто не отпускают, – веско замечает главный среди них.

– Да, твоя правда. – Мужчина зябко ежится, как если бы его вдруг прошибла дрожь. – Моя покойная теща, царствие ей небесное, неотступно следовала за нами, когда мы с женой перебирались из одного жилья в другое. Мы по запаху горелой каши всегда понимали, что она рядом. Ох и бестолочи же мы! Только через семь лет сообразили, что она привязана к каминному венику. А после того как мы его похоронили по-христиански, она нам больше не докучала.

Они катят по подъездной аллее, огибают конюшню и останавливают подводу у края лужайки.

– Чан нужно отнести в летний домик, – говорит мистер Хэнкок, указывая на расплывчатый черный силуэт постройки в дальнем углу сада. – Не хочу, чтобы на траве остались следы колес.

– Что? Тащить его вниз по откосу? – недовольно спрашивает один из них, спрыгивая с подводы.

– И не подумаю даже, – говорит второй, испуганно пятясь. – Нет-нет. Я не притронусь к этой чертовой посудине.

– Да что с тобой такое, а? – вскипает третий. – Вдруг возымел отвращение к тяжелой работе?

Однако он и сам изрядно встревожен: странная жуть заползает в сердце. Что-то во всем этом неладно, но что именно – непонятно.

– Давайте несите, – велит мистер Хэнкок. – Я вам пособлю.

Они пятеро идут между деревьями, пошатываясь под тяжестью ноши. Поскольку лунный серп совсем тонкий, вокруг почти ничего не видно, но зато слышны какие-то загадочные звуки, доносящиеся из чана: частые тихие щелчки, словно там лопаются крохотные пузырьки; глухой шум, словно некое живое существо, находящееся внутри, задевает боками или конечностями металлические стенки; а один раз металл протяжно звенит от удара изнутри, и звон дрожью прокатывается сквозь весь огромный сосуд. Мужчина, что послабее духом, сдавленно всхлипывает от ужаса.

– Тише ты! – шипит его товарищ, изо всех сил стараясь не выдать своего смятения. – Не потешай демонов!

На то, чтобы спустить по лестнице неподъемный чан со зловеще бултыхающимся содержимым, уходит не один час. Его медные бока скребут по ракушечным стенам, и приклеенная смолой парусиновая покрышка отрывается и немного сдвигается с одного края. На поверхности воды кружатся птичьи кости и клочья паутины, потом вода всколыхивается и разом проглатывает их все.

Ко времени, когда мужчины, кряхтя и задыхаясь от натуги, затаскивают чан в самую дальнюю пещеру грота, дело уже идет к рассвету.

– Благодарю вас, джентльмены, – говорит мистер Хэнкок, выводя рабочих из подземелья. – Вы оказали мне огромную услугу.

– Сэр, – поворачивается к нему самый жизнерадостный из них, сейчас имеющий вид в высшей степени серьезный, ибо он на протяжении многих часов прижимался ухом к медному чану, слышал странное движение внутри и ощущал на себе какое-то явно противоестественное воздействие. – А что именно мы сюда доставили?

– Это вас не касается.

– А по-моему, очень даже касается, – возражает он, но товарищ толкает его локтем под ребра и шепчет:

– Не надо, не расспрашивай. Давай поскорее уберемся восвояси, чтобы никогда не возвращаться.

– Считайте это контрабандным товаром, – говорит мистер Хэнкок. – Ромом, если угодно.

– Но мне хотелось бы… – Мужчина смотрит поверх плеча мистера Хэнкока. – Я так и не разглядел толком.

Он делает шаг вперед, но мистер Хэнкок грозно сверкает глазами и вытягивает руку, останавливая его.

– Ступай с богом, – говорит он.

Остальные рабочие уже шагают прочь. Через лужайку доносится мирное чавканье волов, щиплющих высокую бурую траву.

– И все-таки…

Но мистер Хэнкок решительно мотает головой, и пару минут спустя все четверо отъезжают от дома, беспрестанно оглядываясь назад. Телега со скрипом укатывает в темноту, и мистер Хэнкок неподвижно стоит между колоннами летнего домика, покуда не заключает, что теперь-то уж точно остался один. Тогда он снова спускается в подземный грот, где на стенах дрожит призрачный зеленоватый свет. Мистер Хэнкок достает нож и принимается снимать с чана парусиновую покрышку. Она отдирается с тихим треском, эхо которого отражается от округлых металлических стенок сосуда и раскатывается по пещере. Под каменным сводчатым потолком все звуки необычайно усиливаются, и всплески воды преображаются в подобие живого голоса: слабое постанывание, будто там малый ребенок постепенно пробуждается ото сна.

Мистер Хэнкок прижимает ладонь к холодному брюху чана и чувствует легкие толчки внутри.

Ты забудешь меня, но я о себе напомню.