Полли и Нелл, вызванные отмечать Двенадцатую ночь в огромный особняк на Портленд-сквер, прибывают туда после полудня в самом веселом и словоохотливом настроении. Волосы у них еще утром были уложены в затейливые прически под надзором миссис Чаппел, и девушек чрезвычайно забавляет хруст и шуршание коричневой бумаги, в которую они целиком завернулись перед выходом, дабы нарядные платья не пострадали во время поездки. Молодые люди, общим числом четырнадцать – шумные, восхищенные прекрасными юными дамами, но пока еще даже и не помышляющие до них дотронуться, – высыпают в холл поприветствовать гостий, подобные в своем благопристойном возбуждении своре хорошо выдрессированных охотничьих псов. По безотчетному побуждению Элинора порывается тотчас же присоединиться к компании: она высовывается из экипажа, и ее радостное «Эгей!» звонко разносится в морозном воздухе. Но Полли кладет ладонь подруге на руку и говорит кучеру: «Мы не станем выходить здесь, на виду у всей улицы. Нам надобно сначала проследовать в наши комнаты». Она ясно помнит наставления миссис Чаппел: «Не старайтесь выполнять каждую прихоть заказчиков: вы не служанки и не шлюхи. Сразу же откажите им в какой-нибудь малости: это поставит их на место».

– Дайте нам немного времени, чтобы привести себя в порядок, – кричит Элинора, когда экипаж проплывает мимо окна, за которым теснятся лица родовитых господ, – а потом вы получите наше безраздельное внимание!

И они катят дальше, во двор за особняком.

Дом, куда девушек проводят через заднюю дверь и пустой служебный холл, ничуть не уступает в роскоши заведению миссис Чаппел.

– Даже лучше, пожалуй, – замечает Полли. – Во всем здесь безошибочно чувствуется уточненный художественный вкус, – под каковыми словами она подразумевает, что псевдоантичные статуи, украшающие особняк на Портленд-сквер, высечены из настоящего мрамора, с точным соблюдением всех пропорций.

В доме пахнет гвоздикой, апельсинами, жарящимся мясом и смолистыми ветками, украшающими стены. Из одной из великолепных передних гостиных доносятся возгласы мужчин и взрывы смеха.

– Живее, Нелл, чтобы никто нас не застал в таком виде, – шепчет Полли; и действительно, их бумажные покровы выглядят не только странно, но и весьма непривлекательно.

К ужасу лакеев, которые пыхтя тащат за ними их сундук, девушки с удвоенной скоростью взбегают по широкой лестнице на верхний этаж, где находят две смежные комнаты, для них предназначенные.

– Мне нравится, что здесь есть тихий уголок, где можно уединиться, – говорит Полли, стаскивая с себя бумажное облачение и взбивая прическу.

Лакеи, обливаясь потом, ставят сундук на пол и удаляются.

– А мне вообще все нравится, – откликается Элинора, проверяя матрас на упругость. – Думаешь, уединяться придется часто?

– Да ну тебя – нет, конечно! – Девушки дружно прыскают. – И смотри-ка, Нелл, у нас тут собственная сонетка.

– А зачем? Неужели и вправду для нас?

– Ну разумеется. Мы же званые гостьи. Позвонить, что ли, велеть принести что-нибудь? – Обе приплясывают от возбуждения. – Ой, я не посмею. Лакеи ведь только-только ушли.

– Давай, не трусь!

Полли со всей силы дергает шнурок звонка и отскакивает, прижимая ладонь ко рту.

– Вот, позвонила! Ах, а что сказать-то? Что сказать, а?

– Кто-то идет! – вскрикивает Элинора.

– Уже? Так скоро? Говори ты, у меня не получится. – На лестнице отчетливо слышны шаги. – Я спрячусь! – шепчет Полли. – Просто помру со смеху, если увижу.

Она кидается в соседнюю комнату, и из-за дверного косяка торчит лишь хохолок ее напудренных волос, когда лакей появляется вновь, изрядно запыхавшийся после второго восхождения на верхний этаж.

– Вы вызывали меня, мадам?

– Да. – Голос Элиноры предательски подрагивает – удастся ли ей сохранить серьезность? – Мы голодны с дороги, и в горле пересохло. Будьте любезны, принесите нам немного португальского вина – самого лучшего, я в винах разбираюсь, – и вазу апельсинов. Большую вазу.

Из-за двери, где прячется Полли, доносится сдавленный писк. Если лицевые мышцы у Элиноры и дергаются, то лишь на краткое мгновение. Она премило улыбается слуге и наклоняет голову в знак признательности.

– Слушаюсь, – говорит он. – Не прикажете ли еще чего-нибудь? Чтобы вам не пришлось звонить вторично?

– Грецких орехов. Да, грецких орехов и… и дневную газету.

– Какую именно?

Элинора на секунду задумывается.

– Все, какие есть. – Голос у нее заметно дрожит, и ей приходится тараторить, чтобы поскорее завершить разговор, не теряя серьезного вида. – А также чашку горячего шоколада, вот и все, пожалуй, благодарю вас и всего доброго.

Элинора захлопывает за лакеем дверь и бессильно прислоняется к ней, утирая безудержные слезы веселья. Полли, пошатываясь, выходит из смежной комнаты, вся красная. Она там затыкала себе рот кулаком, чтобы не выть от смеха, но сейчас девушки приваливаются друг к другу и хохочут до полного изнеможения.

– Грецкие орехи! – задыхаясь, восклицает Полли. – Грецкие орехи и газеты!

– Люблю грецкие орехи, – выдавливает сквозь смех Элинора.

Атмосфера дня веселая и праздничная. Когда слуги приносят еду и питье, на полированных подносах с толстыми полотняными салфетками, девушки (которым теперь даже становится немного стыдно за свое озорство) сбрасывают туфли, аккуратно усаживаются на кровать Элиноры, расправляя юбки, приглаживая прически, и принимаются колоть орехи и по очереди читать вслух газеты. Они крайне редко бывают предоставлены сами себе и где-то с час от души наслаждаются полной своей свободой.

– Здесь с нами так уважительно обходятся, Нелл, – вздыхает Полли. – Может, нам и не стоит возвращаться.

Каковым словам Элинора – знай она что-нибудь наперед – придала бы особое значение. Но за отсутствием дара предвидения она просто неопределенно мычит в ответ и раскалывает очередной орех.