– Не понимаю, почему тебе обязательно ехать сейчас, – расстроенно говорит Анжелика, выходя в гостиную следом за Рокингемом. – Ведь Рождество уже на носу. Весь свет нынче в городе, все до единого. Столько веселья будет! Столько праздничных приемов!

Еще бы ей не расстраиваться: это первый светский сезон, который она проводит в Лондоне после трехлетней отлучки. Появились новые танцы, которые нужно разучить; новые лица, которые нужно узнать; новые развлечения на каждом шагу. И потом, она скучает по своему прежнему кругу: добрые отношения с миссис Чаппел так и не восстановлены, а к собственным своим друзьям Рокингем ее не подпускает. «Один в один моя жизнь с герцогом», – раздраженно думает Анжелика, но тут же гонит прочь эту мысль. Нет, сейчас все иначе.

– У меня нет выбора, – отрывисто отвечает Рокингем. Он одет в дорожное платье, поскольку накануне получил нелюбезное письмо от своего дяди, который самым беспрекословным тоном велел незамедлительно к нему явиться. – Просто ума не приложу, кто же столь подробно написал старику о моей связи с тобой, – продолжает он, широким шагом обходя гостиную в поисках своих часов, своего носового платка, своей записной книжки. – Какой-то недоброжелатель влил яду ему в ухо.

– Но кто может желать нам зла? – спрашивает Анжелика. Она только что встала с постели и кутается от холода в шаль; волосы у нее убраны под ночной чепец.

– Вероятно, какой-нибудь твой бывший поклонник? Пытается устранить меня с пути?

– Нет-нет! – Анжелика подходит и прижимается к нему, зарываясь лицом в складки дорожного плаща.

От Рокингема пахнет сукном и лошадьми, сухарями и вяленым мясом – необходимыми атрибутами долгого путешествия. Небо за окнами, низкое и хмурое, сочится скудным свинцово-серым светом, навевающим уныние.

– Хм. – Он кладет подбородок ей на макушку. – Чертовски неприятная история. Старый болван совершенно уверился, что ты на меня дурно влияешь, а расхлебывать все придется мне. Кто же все-таки мог написать ему?

– Должно быть, какой-нибудь его давний друг из парламента. Брр… – Анжелика зябко ежится, прижимаясь к нему теснее и обхватывая обеими руками под плащом. – Холоднее, чем в Гренландии. Как же я буду согреваться одна в своей постели?

Возбужденный этими словами, Рокингем сжимает ее талию, скользит ладонями вверх, к грудям.

– Проклятье! – вздыхает он. – Мне так же не хочется уезжать, как тебе не хочется отпускать меня – но иного выхода нет. При личной встрече я сумею убедить дядюшку в чем угодно. Возможно даже, оно и к лучшему: я уговорю его увеличить мое содержание…

– …И мы купим собственный дом?

– Да, разумеется. – Он чмокает Анжелику в кончик носа.

– Ну наконец-то!

Все три ее комнаты на Дин-стрит забиты разнообразными предметами роскоши. На окнах висят тяжелые парчовые портьеры с огромным бахромчатым ламбрекеном, обильно расшитые цветами и птицами. В серванте теснится явно избыточное количество бокалов с тонкими ножками в затейливой стеклянной оплетке кружевной тонкости; кубков с выгравированными розами; хрустальных креманок, на которые налипает пушистая пыль и копоть. На всех стульях и креслах брошены шали, словно раз надетые и больше ненужные. Махагоновый ларец переполнен искусно расписанными стеклышками для «волшебного фонаря», которые, впрочем, не используются из-за трещин и пятен на них. Клавикорды завалены нотными тетрадями со всякого рода музыкой. Стены сплошь увешаны пейзажами с видами Греции и Италии. Повсюду стоят увядшие букеты, валяются сломанные веера. Любовь мистера Рокингема измеряется также в бесчисленных безделушках, жестянках леденцов, флаконах духов – Анжелика рассовывает подарки по всем углам и требует еще.

– Тебе придется потерпеть, – говорит он. – К таким деликатным вопросам следует подходить исподволь. Меня не будет пару недель, возможно, месяц.

– Месяц?! О господи… – Анжелика снова тесно приникает к нему, потрясенная мыслью о столь долгой разлуке. – То есть на Рождество я останусь одна!

– Мы с тобой весело проведем весь год – что нам Рождество?

– Ну, просто это лучшие дни года!

Рокингем берет ее за подбородок и заглядывает в глаза.

– Доверься мне, ангел мой. Потерпи ради меня.

– Я буду тосковать по тебе, – шепчет она.

– А я по тебе, бедняжка. Но подумай, как изменится наша жизнь после моей поездки! – Он ведет Анжелику к окну. – И посмотри, что я оставляю тебе на время своего отсутствия.

Там, на морозной улице, стоит желтовато-зеленая лакированная карета с нарисованными на дверцах ангелами. Она запряжена парой великолепных мышастых лошадей, перебирающих ногами и вздрагивающих от холода.

– О, Джорджи!..

– Будешь пользоваться экипажем, если он тебе нравится. – Рокингем повелительно взмахивает рукой, и кучер щелкает кнутом; карета трогается с места. – Не могу же я оставить тебя без средства передвижения в такую холодную зиму. Больше ты не будешь разъезжать в портшезах.

– В жизни не видела экипажа лучше! – При покойном герцоге Анжелика ездила в каретах и пороскошнее, но сообщать об этом совершенно ни к чему. – Ах, смогу ли я тебя отблагодарить?

– Но у меня есть условия, – говорит Рокингем.

Несколько мгновений Анжелика изучает свои ногти, потом произносит:

– Хорошо. Какие именно?

– Ты можешь выезжать, куда пожелаешь, но только не в увеселительные сады…

– Увеселительные сады? Посреди-то зимы?

– В таком случае не в «Пантеон», языкастая ты моя, и не на какие-либо вечеринки. Я запрещаю тебе посещать любые места, где пьют, играют в азартные игры и танцуют.

– Как, и потанцевать уже нельзя? Джорджи, милый, ну позволь мне хоть немножко развлечься – неужели тебе жалко, если я проведу вечер-другой в обществе? Неужели все рождественские праздники, включая Двенадцатую ночь, я должна томиться скукой?

– Не желаю, чтобы ты привлекала взгляды других мужчин. Сейчас самое безнравственное время года.

– Но я-то ни на кого и смотреть не стану, когда все мои мысли о тебе одном.

Рокингем остается непреклонен – это понятно по жесткой складке его губ.

– За экипаж плачу я, а значит, он мой. Следовательно, мне и решать, куда тебе можно выезжать, а куда – нет.

Анжелика вздыхает:

– Все понятно. Никаких танцев, никакого веселья. Но хоть с кем-то общаться мне дозволено? Могу я навещать своих подруг, ездить по делам?

– Сколько твоей душе угодно. Я хочу, чтобы ты была счастлива. – Рокингем берет ее руки и легонько поглаживает пальцы, как обычно. – Просто я хорошо помню, при каких обстоятельствах впервые с тобой встретился.

Анжелика хмурит брови, но на губах ее играет улыбка.

– Я тоже помню. – Она крепче сжимает свои пальцы, переплетенные с пальцами Рокингема. – А потому не следует ли и мне поставить кое-какие условия касательно твоего поведения?

Он тихо смеется:

– Ах ты шутница! – Потом снова серьезнеет, притягивает ее к себе и шепчет: – Не забывай меня.

– Никогда!

Последнее прощальное объятие и несколько слезинок, пророненных обеими сторонами, а засим Рокингем отбывает, оставляя Анжелику одну в загроможденной вещами гостиной. С минуту она потерянно стоит, сцепляя и расцепляя руки: она уже и забыла, каково это – быть предоставленной самой себе. Грядущие часы, дни и недели кажутся бесконечно долгими. Чем же, чем их заполнить? Анжелика почти не следит за временем, когда не находится рядом с Джорджем, или не ждет встречи с ним, или не успокаивается после его ухода. Теперь она принимается расхаживать взад-вперед по комнате (застарелая нервная привычка), а немного погодя подбрасывает в камин угля, кусок за куском, садится на корточки и наблюдает, как на них постепенно разгораются алые огненные прожилки. Небо за окнами густое, зеленовато-черное – и с каждой секундой словно бы опускается все ниже и ниже над городом, точно некая тяжелая крышка. Скоро непогода полностью поглотит весь зримый мир, и Анжелика испытывает несказанное облегчение, когда миссис Фрост, бегавшая по каким-то таинственным хозяйственным делам, возвращается домой, с раскрасневшимся от мороза лицом и спутанными ветром волосами под широким капюшоном.

– Он уехал, – трагически говорит Анжелика и пошатывается, будто в предобморочном состоянии.

– И слава богу, – откликается миссис Фрост, проворно подхватывая ее под локоть. – Когда мы узнаем, что да как?

– Я просто не вынесу! Без него, целую вечность! Что, что мне делать? Сердце мое рвется на части!

– Он сообщит нам письмом о своих новых денежных договоренностях? – гнет свою линию миссис Фрост, подступая к камину и протягивая к огню озябшие руки. – Ох ты ж… – вздыхает она, сжимая и разжимая пальцы в волнах тепла, от него плывущих. – Вся кровь в руках застыла, больно-то как.

– Вот же корыстная ты душа! Джорджи пускается в долгое путешествие, ради нас, чтобы уладить все к полному нашему благополучию, а от тебя лишь одно слышно: «Когда мы узнаем да когда мы узнаем?» У меня просто нет слов, Элиза! Он покинул мой дом всего пятнадцать минут назад. Где твоя благодарность за то, что он вообще уехал?

– От моей благодарности денег у нас не прибавится.

– Так я ведь и не утверждаю обратное. Джордж оставил нам двадцать фунтов – там, под фруктовой вазой.

– Ну и что нам толку с них? – Элиза тем не менее хватает банкноту и прячет за корсаж. – Еще неизвестно, когда он вернется.

– Всего через месяц, – твердо говорит Анжелика, но внутренне содрогается от страха. – Если мы будем тихо-смирно сидеть дома и тратиться разумно, двадцати фунтов нам хватит на время и в два раза большее. Мария у нас получает меньше десяти фунтов в год.

– Хотелось бы посмотреть, как ты проживешь на такие деньги.

– Мне ничего не надо, покуда у меня есть он. Давай покажем Джорджу, как мы преданно его ждем. Купи мне каких-нибудь журналов и книг, Элиза. Мы скроим новое платье, если ты мне поможешь, и нам не придется платить портнихе.

Небо в рваных тучах. Теперь хлопьями валит снег, шуршит по оконному стеклу. Сегодня дом не покинуть даже при желании.

– Ужасная зима, – говорит миссис Фрост и плотно задергивает портьеры.