Миссис Чаппел сияет любезнейшими улыбками, покуда не выходит за порог, однако, забравшись с помощью своих подопечных в экипаж, она позволяет себе выразить раздражение.

– Невменяемы оба, – ворчит она девушкам, которые втискиваются на сиденье напротив, поблескивая глазами из-под низко надвинутых капюшонов. – Совершенно невменяемы в своей безрассудной страсти.

– У них же любовь, – говорит Элинор, на которую Рокингем, невзирая на вышедший между ними спор, произвел известное впечатление: по сравнению со многими ее клиентами он настоящий homme comme-il-faut, такой молодой и красивый.

– У них игра в любовь, – фыркает настоятельница, неловко ерзая на месте. – Ох, не стоило мне пить столько чаю! Не дотерплю до дома. Остановите карету, девочки, остановите… Пол, подай сосуд.

Бурдалю миссис Чаппел изготовлено из тонкого белого фарфора и расписано вздыбленными драконами. На настоятельнице столько юбок, что отыскать под ними ноги дело непростое. Ляжки над подвязками у нее жирные, рыхлые, синюшного оттенка.

– Каждый из них жаждал сердечного приключения, и они нашли друг друга не случайно. – Миссис Чаппел тяжело пыхтит, приподнимаясь и пристраивая над судном свое жесткое седое гнездо. Она потверже упирается в пол расставленными ногами, вся дрожа от напряжения, поддергивает к коленям свои многочисленные юбки, и карету наполняет шум мощной струи.

Элинора деликатно смотрит в окно, но Полли брезгливо морщит нос, натягивает капюшон пониже и хмурится. Китти же, совсем недавно вытащенная с Биллингсгейта, ничего не имеет против и пользуется случаем принять участие в разговоре.

– Прямо чудо, как они подходят друг другу, – сдуру брякает она.

– Чушь! – раздражается миссис Чаппел. Резкий металлический запах мочи назойливо лезет в ноздри. Струя слабеет и прерывается, потом брызжет с новой силой. – Они оба молоды и красивы. Чего тут чудесного? Они всячески подстрекают друг друга к сумасбродству, вот и все; наделяют друг друга правом отказаться от здравого смысла. На, держи. – Она протягивает горшок Полли, которая несколько долгих мгновений смотрит на него с самым высокомерным видом. – Ну же? – Настоятельница нетерпеливо встряхивает сосуд, и янтарное содержимое всплескивается в нем, едва не переливаясь через край.

Полли опускает глаза и берет бурдалю. Его округлые фарфоровые бока обжигают ладони теплом, что в такую холодную погоду очень даже кстати, однако в груди у Полли закипает гнев.

– И что мне с этим делать? – ледяным тоном осведомляется она.

– Выплесни в окно, – говорит Элинора. – Ну-ка, дай сюда. Я выплесну.

– Вот еще придумала! – восклицает миссис Чаппел, промокая между ног подолом сорочки и оправляя юбки. – Ни в коем случае! Посреди оживленной улицы, из моего личного экипажа! Чтобы кто-нибудь заметил и растрезвонил по всему городу? Нет, Пол, нам недалеко осталось – подержи в руках, пока не высадимся.

– Вот сами бы и держали, – шипит Полли, но очень тихо.

Элинора понимает, что подруга в бешенстве.

– Мы уже почти приехали, – утешительно говорит она и накрывает оскорбительный сосуд крышкой. – А там оставишь бурдалю под сиденьем, чтоб слуги вынесли. – Полли поджимает губы и ничего не отвечает. Она крепко придерживает крышку, но чувствует, как при каждом толчке кареты моча плещется и бултыхается в мелкой посудине. Теплая струйка вытекает наружу и щекотно ползет по пальцам.

Элинора возвращается к прерванному разговору.

– По крайней мере, мистер Рокингем позаботится, чтобы миссис Нил была хорошо обеспечена, – говорит она, – а это предел мечтаний любой из нас.

– Нет! Ты что, вообще не слушала? Он не может себе позволить такую женщину! Всегда держи ушки на макушке, голубонька: люди говорят не для того, чтобы просто размять челюсти. И научись с толком распоряжаться всем, что тебе посчастливилось услышать. – Она сцепляет пальцы на животе и вздыхает. – Нет, Нел, просто устроиться на содержание недостаточно. Ибо как долго это продлится? Пока она не надоест ему или он – ей? Пожизненное обеспечение, вот что вам требуется. Положение в обществе. Своего рода… как бы выразиться… печать качества.

– А как же любовь? – спрашивает Элинора.

– Любовь – удел слабых и глупых. Детей, собак, выживших из ума стариков. А что нужно вам, милочки мои, так это респектабельный джентльмен, который видит ваши редкие достоинства. Обожающий вас, разумеется, поскольку ваше единственное предназначение в жизни состоит в том, чтобы вызывать обожание. Но спросите себя: «Знает ли этот джентльмен мою истинную цену?» Он должен ценить вас, как ценит свой севрский фарфор, свой антиквариат, своих породистых борзых. Вам нужен человек, который точно знает, что́ он нашел в вас, и ясно понимает свои обязательства перед вами. Вы – женщины редчайшего разбора, не такие, как все.

– А разве Рокингем не?.. – начинает Китти.

– О, он не в состоянии ничего оценить. Безмозглый мальчишка! Мягкие титьки и мокрая щелка имеются у любой деревенской потаскухи – а ему больше ничего и не надо, понимает он это или нет. Миссис Нил не представляет для него ни малейшей ценности; и я очень сильно удивлюсь, если этот роман обернется к выгоде обеих сторон. Вот увидите, девочки, они погубят друг друга.

Карета останавливается возле дома, и они одна за другой выходят из нее с разной степенью ловкости. Последней внутри остается Полли. Лакей Симеон, под ногами у которого вертятся собачки, спешит к ней на помощь, и при виде него настроение у девушки портится еще больше.

– Тут моча, – буркает она, протягивая бурдалю Симеону, в то время как остальные уже скрываются в доме. – Сделай милость, вылей куда-нибудь.

Он смотрит на посудину, потом поднимает глаза на Полли и говорит:

– Я пришлю служанку.

Полли фыркает:

– Что, слишком хорош для такой работы?

– Это не входит в мои обязанности.

– И в мои не входит – однако чертова перечница Чаппел заставила меня держать горшок всю дорогу, и вот я здесь перед вами, по-прежнему с ним в руках.

Рядом с Симеоном она всегда испытывает злость и раздражение: возможно, все дело в ливрее – в том, в какой чистоте он содержит свою форменное платье и как раздувается от важности под ним. Вдобавок Полли страшно возмутили слова Рокингема – «ваши собратья». Можно подумать, у нее есть хоть что-то общее с африканцами, рабами и нищими, заполонившими город.

Выражение ее лица не предвещает ничего хорошего, и она сжимает судно с такой ненавистью, что Симеону становится не по себе.

– Пожалуйста, поставьте это на пол, – говорит он. – Я не скажу хозяйке, как вы ее обозвали. Ну же, позвольте мне помочь вам выйти.

Однако возмущенная Полли сидит на месте, держа перед собой судно, как оружие какое-нибудь.

– Мамаша не должна так обращаться со мной, – говорит она. – Она сунула эту гадость не Элиноре, не Китти, а именно мне. Как будто я чем-то хуже, хотя в действительности за меня платят вдвое больше, чем за них.

Симеон имеет доступ к книгам заказов: за Полли и впрямь платят больше, но ее гораздо реже выбирают.

– У вас хорошая работа, – говорит он. – Будьте за нее благодарны.

– Ты говоришь так, словно я служанка какая-нибудь.

– Вовсе нет. Просто вам предоставлена редкая возможность выбиться в люди. – Симеон так и эдак поворачивает руки перед собой, проверяя, нет ли какого пятнышка на белоснежных перчатках. – Я всего лишь хочу быть вашим другом.

– Советую отказаться от этого желания.

– Просто таких, как мы, здесь не так уж много.

– Таких, как мы? – От раздражения у Полли раздуваются ноздри. Она трясет головой и плотнее запахивает плащ, как если бы собираясь выпрыгнуть из кареты. – Нет, нет, любезный, – сердито говорит она, в то время как Симеон подается к ней, протягивая руку. – У нас с тобой нет ничего общего.

Следующий свой поступок Полли и сама объяснить не может. Еще секунду назад она крепко сжимала в ладонях бурдалю, стоящее у нее на коленях, а сейчас вдруг резко разводит руки в стороны, и сосуд опрокидывается вперед. Сначала с него соскальзывает крышка, потом выхлестывается янтарное содержимое.

Симеон ахает и отпрыгивает, но увернуться невозможно: моча широко расплескивается по тротуару, забрызгивая лакею не только чулки, но и бриджи. Перепуганные собачонки уносятся прочь, оставляя за собой мокрые следы. Достается даже самой Полли, сидящей в экипаже: несколько брызг попадает на край плаща и подол юбки. Фарфоровая посудина разбивается вдребезги, как сырое яйцо, скатившееся со стола.

– Вы что такое творите? – кричит Симеон, приплясывая на месте от ужаса; мелкие капли разлетаются в стороны с его голеней.

Заметив брызги и на перчатках тоже, он издает сдавленный возглас отвращения и яростно трясет одной рукой, потом другой. Осколки бурдалю разбросаны в дымящейся луже на тротуаре.

– Ох и достанется же вам от миссис Чаппел, – наконец произносит лакей, скорее укоризненно, чем гневно.

– Плевать. – Полли наконец спрыгивает из экипажа и, проворно обогнув лужу, направляется мимо Симеона к дому.

Оставшись один, Симеон поддевает большим пальцем отворот левой перчатки, с величайшей осторожностью стягивает ее и брезгливо бросает на тротуар. Затем проделывает то же самое с правой. Он сокрушенно цокает языком и трогает перчатки носком башмака. После чего поворачивается кругом и обнаруживает, что Полли не зашла в дом, а стоит у перил крыльца, наблюдая за ним. У нее странное, напряженное выражение лица – точно она вот-вот сорвется с места и побежит вперед.

– Идите уже, – говорит Симеон и испытывает огромное облегчение, когда девушка неохотно двигается к двери. – Ступайте в дом. Вам нельзя торчать здесь на улице – не усугубляйте свое положение.