Зимние холода крепчают изо дня в день, но Анжелику нимало не тревожат. Она счастлива и расточительна на ласки в объятиях своего милого Джорджа. Когда миссис Чаппел является к ней со своими воспитанницами, закутанными в теплые шерстяные плащи, влюбленные полулежат на диване в гостиной, переплетясь руками-ногами, и кормят друг друга ромовыми пирожными. Полли, Элинора и Китти не могут оторвать глаз от представшего зрелища: миссис Нил в домашнем халате, расшитом пальмами, и мистер – как его? – в широкой свободной рубахе, расшитой мартышками, со смехом слизывают друг у друга с пальцев заварной крем. Какое неприличие! Девушки ошеломленно таращатся, ведь видеть подобное до крайности неловко. Румянца стыда, выступившего у них на щеках, никто не замечает, поскольку в комнате натоплено так жарко, что и миссис Чаппел, которую уж точно нельзя заподозрить в излишней скромности, тоже краснеет лицом. Нашарив локоть миссис Фрост, помогающей ей разместиться в самом большом и самом уродливом кресле, настоятельница обменивается с ней взглядом – вернее, безуспешно пытается обменяться, ибо миссис Фрост скорбно потупляет очи долу, всем своим видом словно говоря: «Я здесь ни при чем».

Девушки топчутся в замешательстве.

– Сядьте уже, – приказывает миссис Чаппел, и они торопливо пристраиваются кто где: диван-то занят.

Рокингем разворачивает газету и, погрузившись в чтение, рассеянно берет руку Анжелики и поглаживает пальцы, один за другим.

Китти сильно подается вперед, упираясь локтями в колени, стискивая ладони, и смотрит во все глаза.

«Прекрати», – беззвучно, одними губами, произносит Полли, но Китти не замечает.

– Давненько я вас не видела, – говорит Анжелика, лаская пальцами ладонь мистера Рокингема, но пристально глядя прямо в лицо миссис Чаппел.

«Конечно же, Мамаша явилась, чтобы загладить свою вину», – нисколько не сомневается она.

– Вы надолго? – спрашивает Анжелика.

– А что? – отвечает настоятельница вопросом на вопрос. – У тебя назначена какая-то встреча?

Джордж отрывается от газеты, чтобы перекинуться взглядом с Анжеликой, и оба усмехаются.

– Нет.

– Мы тебя долго не задержим, – говорит миссис Чаппел. – Заглянули на минутку, просто напомнить тебе о нашем существовании.

– Очень мило с вашей стороны, очень мило.

Рука Рокингема, лежащая у Анжелики на талии, заметно напрягается, но глаза его снова обращаются к газете.

Анжелика одета в экзотическом турецком стиле, и шарф повязан у нее вокруг головы соответствующим образом. Прежде она никогда не носила такие цвета – кроваво-красный, горчичный, нефритовый, – и миссис Чаппел решает, что это не самый удачный выбор, особенно в сочетании с лихорадочным румянцем ее щек и губ, с возбужденным блеском глаз: все во внешности Анжелики сейчас кажется чересчур ярким, резким, сочным. «Нельзя же так нагло выставлять себя напоказ, – думает настоятельница. – Это все чересчур». Своих питомиц она предпочитает наряжать в простые белые платья. Дерзкие изыски в одежде – для женщин, которые вольны выбирать, какое впечатление произвести на окружающих.

Даже теперь Анжелика вся ощетинивается под оценивающим взглядом миссис Чаппел.

– Что такое? – раздраженно спрашивает она.

– Ничего, просто смотрю на тебя.

– Ха, «просто»! – Анжелика вытягивает вперед руку так, чтобы широкий рукав, изукрашенный завитками лиан и пальмовыми листьями, отороченный белоснежным пенным кружевом, живописными складками соскользнул к локтю. На пальцах ее сверкают драгоценные перстни. – Вы всегда говорите одно, а думаете другое, я же знаю, – говорит она. – Так и что вы сейчас думаете?

– Очень красивый халат.

– Джорджи мне купил.

Миссис Чаппел переводит взгляд на Рокингема. Тот сосредоточенно читает свою газету, но, услышав свое имя, проводит пальцем вокруг уха Анжелики: она чуть вздрагивает и тихонько взвизгивает.

– О, вот как! – говорит миссис Чаппел. – И все это – персидские ковры, цветные гравюры, кучи книг, лент, шалей, цветов – тоже на ваши деньги куплено?

– Она ни в чем не будет нуждаться, – роняет Рокингем, не поднимая глаз.

– Но мне нужен дом, Джорджи. – Анжелика выпячивает нижнюю губу. – Собственный дом, наш с тобой.

– Терпение, милая моя. – Он складывает газету и потрясает ею в сторону Полли, хотя до сей минуты словно бы вообще не замечал ее присутствия в комнате. – Что об этом думаете вы, а?

– О чем?

– О вопросе с чернокожими. Их слишком много в городе, и они не работают.

– Я ничего про это не знаю. – Она потупливается.

– У вас есть родители? Они, должно быть, люди небогатые, иначе вы вряд ли оказались бы в вашем положении…

– Я сирота, – бормочет девушка.

Элинора пытается поймать ее взгляд, но Полли прячет глаза, заливаясь жгучей краской от неприятного волнения, ей самой непонятного. Она старается сохранять спокойствие.

– В таком случае вам повезло, что вы хоть как-то устроились, – говорит Рокингем. – Ибо ваши собратья, ласкары и африканцы, не могут найти здесь работу и попрошайничают на улицах. Послушайте… – Он снова потряхивает газетой. – Тут объявлена общественная подписка в их пользу. Общественная подписка! Продукты, одеяла и все прочее, что им понадобится этой холодной зимой. Костюмы, если они потребуют. Некоторые утверждают, что они заслужили подобную благотворительную помощь, я же считаю…

– Конечно, заслужили, – смело перебивает Элинора. – Они сражались за нас в войне с Америкой, они водили наши корабли и были во многих отношениях полезны нам – нам, которые сначала обратили их в рабство, а потом привезли сюда. Да, мы дали им свободу, но что значит свобода, если она подразумевает нищету?

– Очаровательная речь, – усмехается Рокингем, – но вы сами не понимаете и половины вами сказанного.

– Мы должны обеспечить им достойное существование.

– Многие из них просто беглые, – говорит Рокингем. – Мы ничего им не должны. На самом деле они всегда нас обкрадывали. У моего дяди плантация на Ямайке, и он даже не может привезти с собой своего любимого раба, когда посещает Англию. Ведь что сделает малый, оказавшись здесь? Да сбежит при первой же возможности! Причем все мои соотечественники встанут на его защиту! У них нет верности, нет ни грана уважения к своим благодетелям: они могут всю жизнь содержаться в хорошей семье, которая их кормит, поит и одевает, дает образование и обеспечивает место в мире, – однако все это решительно ничего не значит для них, когда им представляется случай сбежать.

– Ни один человек на английской земле не может быть рабом, – чеканит Элинора.

Рокингем поворачивается к миссис Чаппел:

– Вы что, поощряете такое? Она слишком бойкая на язык; ни одному мужчине не нужна такая жена.

– Своих безропотных жен мужчины держат дома, – отвечает миссис Чаппел самым любезным тоном. – К нам они приходят совсем за другим. – Элиноре же она говорит: – Не спорь с ним, ему это не нравится.

– Я в любом случае обращался не к ней. – Рокингем указывает на Полли. – Я вот у нее спрашивал мнения насчет ее собратьев.

– Я ничего про это не знаю, – тихо повторяет девушка.

– Согнать дармоедов на корабль и отправить восвояси, вот мое решение вопроса. Если они не могут зарабатывать себе на жизнь, здесь им не место.

– Ну, тогда уж лучше собрать на вашем корабле вообще всех уличных попрошаек, – торжествующе говорит Элинора. – И белокожих тоже, и всех нищих матерей, которых мы не в состоянии прокормить, и слепцов, и слабоумных, и калек, которые передаются от одного церковного прихода к другому, покуда не умрут, тем самым вызвав новые споры касательно того, кому же оплачивать похороны. Неудобства и расходы, знаете ли, причиняют не одни только чернокожие.

– С чего это вам взбрело, будто вы что-нибудь в этом разумеете? – раздраженно вопрошает Рокингем. – А, понял! Вы любимица какого-то аболициониста, да? И он в постели нашептывает вам прекрасные слова о свободе и равенстве?

Это ближе к истине, чем Элиноре хочется признать: она действительно недавно привлекла к себе особое внимание мужчины, постоянно пишущего в газеты на эту тему.

– Я читаю, – говорит она. – И я вижу, что творится в окружающем мире. – (Это, надо отдать ей должное, чистая правда.)

До сих пор Анжелика почти не прислушивалась к разговору, но теперь, при упоминании о чьей-то еще постели, она оживляется и подает голос:

– Мы хотим обзавестись домом. Но нам препятствуют дурацкие обстоятельства – представляете, Джорджи не может вступить во владение наследством до своих двадцати пяти лет! Просто зло берет, как подумаешь, что он лишен причитающегося ему по праву и вынужден жить на содержание, словно ребенок малый. Ты давно уже не ребенок, – сердито обращается она к Джорджу, – никто не может запрещать тебе пользоваться твоим собственным состоянием.

– Наверное, финансовые опекуны хорошо знают, как мистер Рокингем распорядится деньгами, если получит к ним доступ, – замечает миссис Чаппел.

– Что вы имеете в виду?

– Да ладно тебе! Когда у всех молодых людей на уме одни женщины да гулянки? Опекуны поступают очень разумно.

– Я – особый случай. Если бы только они познакомились со мной…

На это миссис Чаппел может лишь рассмеяться – громким лающим смехом, после которого с трудом переводит дыхание.

– Я вот считаю, что нам надо познакомиться, – настойчиво продолжает Анжелика. – Джорджи рассказал своему дяде, да и вообще всем родственникам, о настоящем семейном счастье, нами обретенном, – правда, Джорджи? – но они наотрез отказываются встретиться со мной.

– Наотрез отказываются, – подтверждает Рокингем, с наслаждением позволяя Анжелике ворошить пальцами его волосы под украдчивыми взглядами девушек.

– И единственная тому причина – несчастливые обстоятельства моего рождения! Ужели я должна всю жизнь страдать из-за того, что мой отец не имел положения в обществе?

– Не должна, – лепечет одуревший от любви Рокингем. – Умом, душевной чувствительностью и красотой ты ничуть не уступаешь самым богатым и знатным наследницам.

– Благодарю за комплимент, – улыбается миссис Чаппел. – Она была своенравной ученицей.

– Ах, нет, мадам, вы меня неправильно поняли. Она – истинная дочь природы, тогда как всем прочим приходится прибегать к ухищрениям искусства. Ее совершенство исходит из самой ее натуры.

Анжелика горделиво вздергивает подбородок.

– Вот видите? Он меня понимает. И мы всерьез намерены пожениться, между прочим. Да, дядя относится к нему, как к несмышленому мальчишке, который сам не ведает, чего хочет. Но я без колебаний заявляю вам, мадам: мы с Джорджи сочетаемся браком независимо от воли этого человека.

Девушки возбужденно шевелятся, исполненные то ли восхищения, то ли ужаса: они и сами не понимают.

– Ну… – неуверенно начинает мистер Рокингем. – Возможно, если…

Анжелика быстро зажимает ему рот ладонью, надавливая пальцами на щеку.

– Молчи, молчи! – шепчет она. Их носы соприкасаются, их губы разделяет лишь ее ладонь. Рокингем зачарованно смотрит на возлюбленную, как волхвы смотрят на непорочную деву. – Молчи, молчи! – распевно воркует Анжелика. – Ничего не говори! – Затем она поворачивается к гостьям и продолжает: – В любом случае Джорджи достигнет нужного возраста через каких-нибудь два года и тогда получит полную независимость. Так что мы будем смеяться последними. Ах, Элиза! Душечка моя, пожалуйста, принеси мне еще этих божественных пирожных!

– У нас больше не осталось, – устало отвечает миссис Фрост.

Анжелика по-щенячьи скулит.

– Ой, а мне так хочется! – Она перекатывается по дивану и свешивается через подлокотник, чтобы увидеть свою компаньонку. Полы халата, закрученные у нее вокруг ног, вздергиваются, обнажая голые полные голени. – А что еще у нас есть? Кекс какой-нибудь?

– Нет, – говорит миссис Фрост. – Есть яблоки. Немного сыра. Ну или я могу…

– Нет, нет, нет! Хочу кекс! Такой маленький каштановый… ты же их любишь, Джорджи, верно? Элиза, Джорджи голоден! Будь добра, сбегай за…

– Где твоя служанка? – резко спрашивает миссис Чаппел.

– Мария? О, от нее так мало проку, что хоть вообще увольняй.

– Я велела Марии приходить только по утрам и вечерам, – говорит миссис Фрост; Анжелика оживленно перешептывается со своим любовником, а миссис Фрост за ее спиной выразительно потирает большой и указательный палец. – Поэтому все поручения теперь исполняю я.

– А если какой-нибудь посетитель…

– Никаких посетителей, – перебивает Анжелика. – Я больше не принимаю посетителей – правда, Джорджи? – Она оглядывается через спинку дивана, выворачивая шею. – Элиза? Ты все еще здесь?

Миссис Фрост смотрит в окно на холодную улицу и берет свой плащ.

– Мы, пожалуй, пойдем, – говорит миссис Чаппел. – Девочки!

Она приподнимает локти, и воспитанницы тянут ее из кресла, вонзив пальцы в подмышки; лицо у нее раздувается и багровеет, дыхание учащается. Когда она громко кряхтит от натуги, Рокингем беззвучно прыскает, а Анжелика, взглянув на него, прикрывает рот ладошкой и премило хихикает.

Девушки в своих широких плащах заполняют собой всю лестничную площадку – шуршащая, шелестящая толпа вокруг миссис Чаппел, оставляющая после себя аромат лаванды и роз. Миссис Фрост сопровождает медленное, затрудненное сошествие гостий с лестницы. В самом низу миссис Чаппел, совершенно обессиленная, судорожно хватается обеими руками за стойку перил, подобная потерпевшему кораблекрушение моряку, который чудом достиг вожделенного берега. Дыхание у нее такое частое и поверхностное, что слышать жутко, а когда она заговаривает, в глубине гортани клокочет мокрота.

– Скажите, Фрост, – хрипит миссис Чаппел, – каким именно образом этот жалкий прыщ содержит миссис Нил?

– Ведать не ведаю, – отвечает миссис Фрост. – Но я ему не доверяю, мадам. Он говорит, что мы можем полностью на него положиться, но на самом деле не имеет ни малейшего понятия…

– А в письменной форме какой-то договор заключен?

Миссис Фрост не хочется сообщать о безрассудстве своей подруги, которое тотчас же будет осуждено.

– Ну, какое-то соглашение они непременно составят, – говорит она. – Анжелика же не дуреха какая-нибудь.

– Полагаю, вы получаете от него регулярное денежное вспомоществование. Условленную сумму, в условленные дни. Раз в месяц? Раз в три месяца?

Молчание миссис Фрост красноречивее любых слов, и миссис Чаппел испускает протяжный стон.

– Ну, во всякой галантерее у нас нет недостатка, – слабо заступается за Рокингема миссис Фрост. – В сладостях, лентах, платьях и прочем, что ее душе угодно. Он покупает все, что она попросит, но она же никогда не попросит булавок или прикладной тесьмы.

– Нелепый порядок дел, – с сочувствием произносит миссис Чаппел. – Да какой там порядок – беспорядок самого возмутительного свойства!

– Он даже не представляет, как быстро чулки изнашиваются до дыр. – Перейдя к болезненной для нее теме, миссис Фрост постепенно распаляется, ибо в ней накопилось много обид, излить которые прежде было некому. – А она не позволяет мне штопать – нет, говорит, надо купить новые, чулки должны быть только новые, никакой штопки. – Голос у нее возвышается, лицо идет красными пятнами. – А когда я прошу у него очередные чулки, он каждый раз обвиняет меня в мошенстве. «Да вы продаете их через служанку, а деньги себе в карман, – говорит. – Две женщины столько сносить не могут». – Миссис Фрост приподнимает подол, показывая аккуратные штопальные стежки на одном чулке и свежую прореху на другом. – Поэтому Анжелика всегда в новых чулках, а я за ней донашиваю рваные.

– Да уж, стыдоба просто, – сочувственно поддакивает миссис Чаппел.

– Я больше не могу испрашивать у него разрешения на каждую покупку – как будто он лучше меня знает, что нам нужно в доме.

– Да он понятия не имеет, разумеется.

– Не хлеб, а пирожные, – жалуется миссис Фрост, теперь совсем уже расстроенная; она едва не заикается от негодования. – Не пиво, а сухое вино, не обычные булавки, а непременно с жемчужными головками. И еще нужно оплатить счет за уголь, а у них камин вовсю пылает день и ночь. Лучше бы они надевали побольше одежды, честное слово!

– Вы замечательная женщина. Ставить вас в такие тяжелые условия – значит попросту не уважать ваш труд.

– Я управляюсь, как могу, – говорит миссис Фрост. – Но у меня постоянно кошки на сердце скребут из-за неоплаченных счетов, из-за стирки, из-за служанки – ну как мне вести хозяйство дальше, если они считают, что для этого достаточно фартинга, и смеются надо мной, когда я прошу больше?

– Сколько вам нужно? – спрашивает миссис Чаппел, перебирая складки своего широкого плаща, покуда не отыскивает в них карман, который крепко прихватывает пухлыми заостренными пальчиками.

– Прошу прощения?

– Негоже вам унижаться перед ним. Какая сумма покроет ваши нынешние нужды? Десять фунтов? Двадцать?

– Вы… уверены? – Миссис Фрост подносит ладонь к горлу.

Что скажет Анжелика, если вдруг узнает, что она обсуждала ее финансовое положение с настоятельницей? И что тайно взяла у нее деньги?

– Я… – Она мотает головой. – Нет, не могу. Вводить ее в долги перед вами… это как-то не…

– Чепуха. Она никогда не узнает. Пускай это будет мой вам подарок – чтобы у вас на душе полегчало.

– Мне стыдно, – бормочет миссис Фрост.

– Стыдиться тут совершенно нечего! Я же знаю, как оно бывает. В этом мире у нас нет никого, кроме друг друга. Я просто хочу защитить Анжелику, ради нашей общей репутации.

Миссис Фрост с минуту колеблется, но наконец финансовые соображения берут верх над соображениями чести.

– Ее репутация сильнее пострадает от отсутствия денег, – медленно произносит она. – Если счета останутся неоплаченными.

– Вот именно! Нет ничего постыднее женщины, которая не в состоянии содержать свой дом. Вы приняли правильное решение. А Анжелике знать об этом необязательно.

– Все же мне как-то не по себе… – Миссис Фрост бросает взгляд наверх, словно ожидая увидеть Анжелику, подсматривающую сквозь потолочные балки, и заворачивает нижнюю губу под верхнюю.

– Вот, и не переживайте больше. – Миссис Чаппел вкладывает в ладонь миссис Фрост позвякивающий кошелек. – Только молитесь о том, чтобы со временем этот молодой джентльмен стал распоряжаться своими средствами более разумно.

Сжав в руке кошелек, миссис Фрост заметно веселеет, чуть ли даже не хихикает:

– Или чтобы навсегда исчез из нашей жизни.

– Хм. Боюсь, это-то неизбежно.

– Нижайше благодарю вас. – Миссис Фрост разглядывает кошелек, потом крепко прижимает к груди. Она чувствует укол совести, но для души нет ничего целительнее избавления от бремени нужды. – Благодарю вас, мадам, ввек не забуду вашу доброту. Мы вернем вам долг, едва только…

– Т-ш-ш! Не думайте об этом сейчас. Просто продолжайте трудиться в полную меру своих сил – колесо Фортуны еще повернется иначе, оно всегда поворачивается.