Пройдя под аркой, увенчанной огромными лосиными рогами, Ульфгер двинулся наверх по лестнице, спиралью огибавшей отвесный гранитный утес. Ноги болели, легкие жгло огнем, но он не остановился, пока не оказался высоко над долиной, перед Чертогом Королей.

Купол, возвышавшийся впереди, манил к себе, словно сомневался, дерзнет ли Ульфгер предстать перед мертвыми. Еле передвигая ноги, жадно хватая ртом воздух, он доковылял до арки дверного проема и тяжело оперся о косяки. Пот лил с него ручьями. Неяркий зеленоватый свет струился в зал сквозь грязный стеклянный потолок, большие овальные окна открывали мертвым вид на простиравшуюся внизу долину.

В семи каменных саркофагах, кольцом выстроившихся перед ним, дотлевали кости семи эльфийских королей. В центре стояла ладья. Недовольно оглядев мертвых королей, Ульфгер медленно поднял взгляд до уровня ее палубы. Ладья вытянулась почти на двадцать футов в длину. С высокого носа в самое большое из окон, точно готовясь пуститься в плавание среди низких серых туч, смотрела красными рубиновыми глазами резная драконья голова.

Ладью выстроили затем, чтобы вывести в море и, предав огню, отправить Рогатого в Потусторонний мир, пред очи Аваллаха, но Ульфгер запретил. Это он приказал эльфам принести и ладью и Рогатого сюда, и он не позволит Рогатому оставить эту усыпальницу, пока Авалон не избавлен от Пожирателей плоти.

Ульфгер неуверенно шагнул вперед.

– Будь спокоен, отец, я еще здесь, – дрожащим голосом сказал он. – Они предали тебя. Предали – все до одного. Но не я. Я не забыл своей клятвы. Я и только я достоин твоего признания.

Грузно опершись на один из саркофагов, он взглянул в лицо эльфийского короля, вырезанное на мраморной крышке, и провел дрожащей рукой по его благородным очертаниям.

– Изменник, – прошипел он. – Все вы… Все вы – изменники!

Презрительно усмехнувшись, он с яростью ткнул пальцами в бесстрастные мраморные глаза, но пальцы лишь соскользнули с холодного мрамора. Тогда Ульфгер поднял топор и со всего размаха обрушил тяжелый обух вниз, разбив барельеф на куски и расколов крышку. Спихнув обломки крышки на пол, он устремил взгляд в пустые глазницы мертвого короля.

– И ты еще смеешь так смотреть на меня?!

Лицо Ульфгера исказилось от ярости. Он выхватил череп из саркофага, швырнул об пол и принялся крушить осколки кости каблуком, пока на каменных плитах не осталось ничего, кроме зубов да костяной пыли.

Ульфгер развернулся и обрушил топор на второй саркофаг, на третий, на четвертый. Вскоре весь зал был усеян осколками мрамора, обрывками полуистлевших ковров и одежд, древними латами и обломками костей. Споткнувшись о высохший труп какого-то древнего владыки, Ульфгер растянулся на груде мусора во весь рост и, тяжело дыша, перевернулся на спину. Мокрое от пота лицо покрылось тонким слоем костяной пыли. Взгляд его метался по залу и, наконец, остановился на погребальной ладье. Губы Ульфгера задрожали, из глаз, оставляя в пыли на щеках темные следы, потекли слезы.

– Я не трус, – сказал он. – Я не трус. Не по своей воле я остался дома! Это ты заставил меня дать клятву, отец! Неужели ты все забыл? Я призывал к войне громче всех!

Ульфгер перекатился на спину, поднялся на колени и пополз к ладье, отбрасывая с дороги кости. Дотянувшись до борта, он уцепился за край доски, встал на ноги и пристально взглянул в лицо Рогатого.

Ответом ему был яростный оскал, застывший на мертвом лице. Рогатый лежал в ладье, укрытый мохнатой лосиной шкурой. Казалось, его иссохшие губы кривятся в горькой, язвительной усмешке. Шею Рогатого обвивали спутанные ожерелья из клыков и бронзовых колец. Огромные костлявые руки были сомкнуты на сломанном клинке Калибурна, лежавшем поперек груди. Лицо было скрыто под лицевой пластиной Рогатого Шлема; изнутри, сквозь косые прорези, смотрели наружу пустые глазницы. Черные зияющие дыры сверлили Ульфгера невидящим взглядом, и в этом взгляде не было ничего, кроме осуждения.

– Ты слышишь? Разве я не доказал, что достоин? Только я… один я еще стою на страже Древа!

Темные глазницы ответили безмолвной насмешкой.

Взгляд Ульфгера упал на меч, и губы его скривились в вымученной усмешке.

– Я достоин, отец, – прошептал он и медленно потянулся к мечу.

Рука неуверенно повисла в воздухе над эфесом. Ульфгер с опаской взглянул на ряды крохотных острых шипов вдоль рукояти – шипов, что вопьются в ладонь и, если он окажется недостойным, пустят в кровь яд, который выжжет его изнутри.

Пальцы задрожали.

– Я… достоин, – прошипел Ульфгер сквозь стиснутые зубы, пытаясь заставить себя сомкнуть пальцы на рукояти и поднять меч.

Дрожь охватила руку до самого плеча, из глаз хлынули слезы, с губ Ульфгера сорвался отчаянный вой. Отдернув руку, он прижал ладонь к груди, будто младенца, и опустился на каменный пол.

– Почему ты не взял меня с собой, отец?

И тут он услышал смех. Смех зазвучал со всех сторон, гулкое эхо загремело под куполом зала. Все – и отец, и мертвые короли – все они смеялись над Ульфгером. Ульфгер зажал уши, но от этого смех сделался еще громче, как будто звучал в его собственной голове.

Сдавленно вскрикнув, он нетвердым шагом, то и дело падая на четвереньки, доковылял до огромного окна, вскарабкался на подоконник и едва не вывалился наружу, в последний миг ухватившись за края оконного проема. «А может, так будет лучше? – подумал он, глядя вниз с головокружительной высоты. – Как прекрасно было бы покончить с этими муками раз и навсегда…» Он уже был готов броситься вниз, но тут увидел такое, отчего смех в голове разом стих и кровь закипела в груди. Там, далеко внизу, гордо, будто все вокруг принадлежит ему, шествовал через двор он – вор и похититель детей во главе своей банды изменников и сопливых щенков.

Колени Ульфгера подогнулись, и он тяжело рухнул на подоконник. Значит, они увидели Владычицу! «Нет, – подумал он, – не просто увидели». Каким-то образом они сумели разбудить ее – раненой девчонке стало значительно лучше, этого невозможно было отрицать. Ведь он сам видел, что девчонка была при смерти, и спасти ее могла только Владычица. Мало того, они уносили с собой мешки и корзины с фруктами!

– Горите в вечном пламени, воры, – прошипел он. – Вы запятнали собою Гавань, осквернили самое сердце Авалона. И она, Модрон, помогла вам! Предала самого Аваллаха!

Грохоча сапогами, Ульфгер подошел к ладье и злобно взглянул в лицо отца – в его темные глазницы, в яростный оскал, застывший на мертвом лице. Предсмертная ярость отца отразилась на его лице, точно в зеркале.

– И ты! Ты тоже потворствовал этому недомерку! Призвал его выйти на битву, встать рядом с тобой, а мне отказал. Мне, своему родному сыну! Как вышло, что он достоин, а я – нет? Как? Отвечай, негодяй! Отвечай! Отвечай!!!

Зарычав, Ульфгер схватил меч и вырвал его из рук Рогатого. Острые шипы впились в кожу, ладонь обдало жаром.

– Давай!!! – закричал Ульфгер. – Давай, сожги меня! Сожги, если посмеешь! Я все равно выполню свой долг и отомщу за Аваллаха! Ничто не остановит меня! Ничто!!!

Жар растекся по телу, но не разгорелся огнем. Сломанный клинок засветился в руке, жар переполнил грудь, достиг сердца и хлынул по венам. Мускулы налились небывалой силой.

– Видишь, отец? Я достоин! Сам Аваллах воздает почести мне! Мне!!!

Схватив шлем за рог, Ульфгер сорвал его с головы Рогатого, водрузил себе на голову и взглянул сквозь косые прорези в лицевой пластине на отца, на жалкие останки некогда могучего полководца. В зале вновь загремел смех, но на этот раз смех был его собственным. Голова Рогатого привалилась к борту ладьи, печально глядя на Ульфгера.

Сильный порыв ветра пронесся по залу, поднимая в воздух костяную пыль, и чувства Ульфгера обрели необычайную остроту. «Что это?» – подумал он, осознав, что чувствует все живое вокруг – пару оленей в лесу под утесом, стайку фей, порхающих в предвечернем небе, и… и, конечно же, их. Он чувствовал их – и Питера, и всех прочих. Чуял их радость и возбуждение, все их настроения, ощущения… и страхи. Более того, он мог даже дотянуться до них, но не физически – мысленно!

Ульфгер оскалил зубы в недоброй улыбке.

– Теперь ты заплатишь за все, похититель детей. Теперь ты узнаешь, что такое боль и утрата всего, что тебе дорого.

Шагая через Лес Владычицы, Питер чувствовал себя будто во сне. Казалось, ноги едва касаются земли. Он никак не мог поверить во все, что удалось совершить за этот долгий день, начиная с небывалой победы над Пожирателями плоти и заканчивая полным и окончательным избавлением Авалона от пагубного влияния Ульфгера. Но его разум и сердце целиком были заняты Владычицей, ни о чем другом он и думать не мог. Закрыв глаза, он вновь почувствовал ее запах – аромат вешних вод и медвяной жимолости.

– Питер! – окликнул его Красная Кость, указывая вверх. – Ты только глянь!

Питер замер на месте от изумления. Вслед за ним остановились и остальные.

Они подошли к границе Темнолесья – к Куши-крик, вернулись в леса, пораженные скверной, и теперь все ошеломленно уставились на свежие зеленые почки, набухшие на нескольких серых ветвях, и редкие цветы, распустившиеся в мертвой траве.

– Таннгност, что бы это значило? – спросил Питер.

Таннгност осторожно опустил Секеу на ноги. Весь обратный путь он нес ее на руках. Возможно, тролль и был стар, но все же оставался троллем и, похоже, даже не замечал ее тяжести. Дохромав до ближайшего камня, Секеу села на него. Питер подумал о том, что драться она сможет не скоро, но она явно шла на поправку, и он невольно улыбнулся. «Чуть не потеряли тебя, – подумал он, с удивлением обнаружив, что на глаза навернулись слезы. – Мы столько пережили вместе, так давай уж вместе и закончим все эти дела».

Таннгност потрогал готовую распуститься почку.

– Это значит, Владычица вернулась, – ответил тролль, – и у нас вновь появилась надежда.

– Это Владычица сделала? – спросила Сверчок.

– Да, – ответил Таннгност. – Питер пробудил ее дух. Теперь она позаботится о Древе Аваллаха. Если нам удастся остановить выжигание лесов, она сумеет справиться со скверной.

– И когда мы загоним их в Туман, – добавил Питер, – когда перебьем их всех, до последнего, она исцелит весь Авалон! Верно? Вернет ему былое великолепие?!

– Да, безусловно, – согласился тролль.

Голос Питера зазвенел от возбуждения.

– Мы должны нанести новый удар! Как можно скорее! Нельзя допустить, чтобы они сожгли еще хоть одно дерево! – он бросил взгляд на старого эльфа. – Драэль, что скажешь? Встретимся на рассвете у Красных Камней?

– Я скажу, – отвечал старый эльф, – что Стража Владычицы больше не будет отсиживаться в стороне. Мы придем, Питер. На это ты можешь рассчитывать.

Эльфы, все, как один, согласно кивнули. Их строгие лица и жесткие взгляды были надежнее любых клятв.

– Отлично! – воскликнул Питер, хлопнув старого эльфа по плечу. – Отлично!

Едва не поддавшись желанию испустить дикий безумный вой, он повернулся к девочкам.

– А вы пойдете с нами? Можем ли мы рассчитывать на дочерей Джинни?

Баргесты вопросительно уставились на сестер.

– А крови там будет много? – спросила одна из них.

– А потрошков хватит на всех? – присоединилась к ней вторая.

– И глазки, про глазки не забудь, – вставила третья.

– О, да, – хищно улыбнулся в ответ Питер. – И мозгов тоже на всех хватит.

– Я хочу с ними, – сказала первая девочка.

– И я! – подхватила вторая.

– Кто же откажется, – подтвердила третья. – Вот только, Питер…

– Что? – спросил Питер.

– Сначала спроси нашу мать.

– Да, – согласилась вторая, – мама не любит, когда мы играем с чужими.

– Ты пойдешь с нами? Попросишь для нас разрешения? – спросила третья, умоляюще глядя на Питера.

– Пойду, – ответил Питер. – Прямо сейчас. Драэль, значит, завтра у Красных Камней?

– Идет, – ответил Драэль.

Эльфы двинулись назад, в Лес Владычицы.

– Лерой, Дэнни, Сверчок, Ник! Хватайте припасы и тащите в Дьявол-Дерево. Мы скоро вернемся. Таннгност, сможешь взять Секеу и пойти с ними?

На лице Таннгноста отразилась тревога.

– Конечно, но…

– Ну да, у тебя ведь без «но» не обходится, – заметил Питер.

– Питер, на два слова.

– Всего на два? Что-то мне в это не верится.

Таннгност нахмурился и потянул Питера за собой, в лес.

– Питер, тебе вовсе не обязательно никуда ходить. Ведьма придет. Эти девочки – ее глаза и уши. Это всего лишь игра…

– Знаю, – перебил его Питер. – Нам все равно нужно вернуться на болото. Я должен найти тело Абрахама, пока его не нашли Пожиратели плоти. Не могу даже думать о том, что его голова украсит стену их форта.

Таннгност ненадолго умолк.

– Да, – сказал он. – Да, конечно же.

Питер шагнул к тропе.

– Питер!

– Что еще? – вздохнул Питер.

– Что будем делать с Ником?

– Таннгност, когда ты успел превратиться в боязливую старуху?

Тролль смерил его сердитым взглядом.

– Ты же сам видел, – настойчиво сказал он. – Тьма. Она овладела им полностью.

– Прикосновение Владычицы исцелило его. Посмотри – ведь по глазам видно. Оставь пустые тревоги. Все идет на лад. Аваллах наконец-то улыбнулся нам.

Похоже, тролля это не успокоило.

– Ну ладно, окей, я буду смотреть за ним в оба, если тебе от этого легче.

– Питер!

– Ну, что еще? – раздраженно откликнулся Питер.

– Это ты объединил всех. Ты сделал это. Не знай я, какой ты болван – подумал бы, что в тебе живет дух Рогатого.

Питер от всей души улыбнулся старому другу.

– А это что? Слеза? Точно, слеза. Таннгност, да ты и вправду превращаешься в слезливую старуху!

Питер захохотал, и Дьяволы невольно заулыбались – ведь смеха заразительнее было не найти на всем белом свете.

– Далеко еще? – в третий раз за последние десять минут спросил Дэнни.

Никто не ответил.

– Вот почему мне досталось нести эти яблоки? – простонал он. – Они же весят целую тонну! А Сверчку дали какие-то грибы. Вот почему как грибы – так ей? Грибы вообще ничего не весят. Так нечестно. Эй, Сверчок, давай поменяемся ненадолго, а? Давай?

Сверчок покачала головой.

– Ну, давай, а? Давай, не жмись.

– Дэнни, ёж тебя забодай, ты прекратишь когда-нибудь ныть?! – рявкнула Сверчок. – На, неси эти чертовы грибы! – сорвав с плеча Дэнни мешок яблок, она сунула свой груз прямо ему в грудь. – На, только перестань скулить хоть на пять минут! Ладно? Окей?

Дэнни робко кивнул.

Сверчок, громко топая, двинулась дальше.

– Эй, Сверчок! – окликнул ее Дэнни.

Сверчок не отозвалась.

– Какая ты милая!

В ответ Сверчок молча выставила над плечом средний палец.

Дэнни взглянул на Ника, перекинул мешок с грибами из руки в руку, поднял брови и ухмыльнулся.

Тропа сделалась знакомой, и Ник понял, что Дьявол-Дерево уже недалеко. Он был рад, что все подходит к концу. Доставшийся ему мешок с орехами и фруктами был нелегок, плюс день клонился к вечеру, сумерки сгущались, а ночевать в лесу вовсе не хотелось.

Вокруг больше не было свежих почек – ничего, кроме бесконечной серости. Однако под этой серостью чувствовался пульс скрытой силы. «Это же волшебство», – понял Ник. Владычица открыла ему глаза, и теперь он чувствовал волшебство повсюду. Казалось, лес на окрестных холмах готов вот-вот пробудиться от зимней спячки и встретить близкую весну.

От мрачных мыслей и чувств, от жара в желудке не осталось и следа. За долгий день Ник порядком устал, но внутренне был бодр и свеж, как будто его тело наконец-то обрело гармонию с волшебством Авалона. Мысли раз за разом возвращались к великолепию сада за водопадами – к цветам, сладким ароматам, сотням крохотных дивных созданий… и Владычице.

– Владычица… – прошептал он.

Владычица завладела его мыслями целиком. Лазурные глаза, шелковистые волосы, бледная, белая до синевы кожа… Эти видения внушали мир и покой. Он чувствовал… что? Любовь? «Да, – понял Ник, – любовь, будто к матери…»

При этой мысли он остановился и замер, как вкопанный. Сердце сжалось от чувства вины.

– Мама… – прошептал он, с ужасом осознав, что совсем забыл о собственной матери. Не просто не вспоминал о ней какое-то время – забыл, целиком и полностью. Мать сделалась далеким смутным воспоминанием, точно кто-то, кого Ник не видел целую вечность. Как будто Владычица… вытеснила мать из его памяти? Каким-то образом заняла ее место? Ник вызвал в памяти лицо матери. От этого в голове прояснилось, и ему тут же вспомнились мучительно откровенные слова Владычицы: «Я – твой лес, твоя земля, твоя вечность. Я – твоя жизнь. Я – твоя смерть. Я – все для тебя, отныне и навсегда. Люби меня. Люби меня. Люби меня вовеки». По спине пробежал холодок. «Она не просто исцелила меня, – подумал Ник, – она меня околдовала!» Он покосился вправо, влево – казалось, кто-то или что-то, а может, и все вокруг следит за каждым его шагом. Сделалось ясно: нужно возвращаться как можно скорее – слишком велик соблазн волшебного мира, а богини слишком ревнивы, чтобы терпеть соперниц, пусть даже матерей. Сомнений не оставалось: если Ник не уйдет отсюда поскорее, то не уйдет никогда, а от воспоминаний о матери со временем не останется ни следа.

Кто-то ткнул его в бок.

– Лучше держи язык за зубами.

Ник вздрогнул от неожиданности. Он так задумался, что даже не заметил подошедшего сзади Лероя. Остальные успели уйти далеко вперед, и Ник двинулся за ними.

– Слыхал? – негромко спросил Лерой.

Ник промолчал.

Губы Лероя скривились в презрительной усмешке, и он ткнул Ника в грудь.

– Эй, я с тобой говорю, урод. Еще вякнешь хоть слово об этой фигне с Абрахамом, убью… прикончу, на хрен!

В памяти тут же вспыхнуло искаженное ужасом лицо тонущего Абрахама, остекленевший взгляд, устремленный вверх из темной воды… и все – потому, что Лерой пожалел двух секунд, чтобы вытащить Ника из трясины! Ника охватила ярость. Нет, на этот раз не было ни жара в животе, ни стука в висках – просто старая добрая злость вскипела в груди, разом затмив собою весь мир, кроме Лероя, здоровенного болвана Лероя, стоявшего впереди с презрительной ухмылкой на губах.

– Хрен тебе!

Сплюнув под ноги, Ник швырнул свой мешок в грудь Лероя, изо всех сил ударил труса в скулу и сбил с ног. Мешок и Лерой рухнули на землю, рассыпавшиеся орехи и фрукты раскатились в стороны.

Держась за скулу, Лерой потрясенно уставился на Ника. Похоже, он ожидал от него чего угодно, но только не этого. Стиснув кулаки, он начал медленно подниматься на ноги.

– Хватит!!! – крикнула Секеу.

Она стояла позади на одной ноге, опираясь на Таннгноста. Тролль пристально смотрел на Ника, следя за каждым его движением.

– Он сам на меня напал! – сказал Лерой. – Гляньте на него, он же чокнутый!

Глаза Секеу полыхнули огнем, но смотрела она не на Ника. Ее гневный взгляд был устремлен на Лероя.

– После того, что ты сделал, ты не имеешь права даже говорить с ним.

У Лероя отвисла челюсть.

– Что? Нет… ты все перепутала! Это все он виноват! – он ткнул пальцем в сторону Ника. – Все из-за него, ублюдка! Сам спихнул меня в болото, а теперь на меня же все и валит! Неужели не видишь?

Судя по тону, в эту минуту Лерой действительно верил, что так оно все и было.

– Нет, – холодно, ровно ответила Секеу. – Все было не так.

Лерой замотал головой, зашлепал губами, но не сумел произнести ни слова.

– Тебе должно быть стыдно, Лерой, – сказала Секеу. – Не понимаю, как ты еще не сгорел со стыда.