Послесловие

В этой книге я рассмотрел одно за другим разные чувства у птиц. Такой порядок изложения я выбрал ради удобства и ясности, но в реальности, разумеется, эти чувства используются в сочетании. Психологи доказали, что мы применяем и обрабатываем информацию от нескольких разных органов чувств одновременно и зачастую подсознательно. К примеру, когда мы встречаемся с кем-либо впервые, нашим основным источником информации становится зрение, но, почти не сознавая этого, мы оцениваем, как пахнет новый знакомый, как звучит его голос, если обнимаем его или обмениваемся рукопожатиями – каков он на ощупь (как же я ненавижу вялые рукопожатия!). Логично предположить, что птицы тоже объединяют информацию, поступающую от разных органов чувств, поскольку при этом информации становится больше, а от нее зависит их выживание.

Порой ученым бывает трудно определить в точности, какими чувствами пользуются птицы, оценивая свое окружение. Дрозд, черный или странствующий, ищущий дождевых червяков на лужайке в пригороде, – всем знакомая картина. Птица делает прыжок вперед, останавливается, склоняет голову набок и ждет – всматривается или прислушивается? А потом, стремительно метнувшись вперед, хватает с земли червяка. В 1960-х годах американский орнитолог Фрэнк Хеппнер выяснял, каким из чувств пользуются странствующие дрозды, когда ловят добычу. Оказалось, что, если воспроизводить «белый шум» содержащимся в неволе дроздам, пока они ищут червей, эти звуки абсолютно никак не отражаются на эффективности их поисков. Хеппнер пришел к выводу, что дрозды охотятся, полагаясь на зрение, и что птица, наклоняя голову набок, скорее присматривается, нежели прислушивается, окидывает взглядом землю в поисках червяка.

Тридцать лет спустя Боб Монтгомери и Пат Уэтерхед вернулись к тому же вопросу и пришли совсем к другим выводам. Они согласились, что поза со склоненной набок головой говорит о стремлении присмотреться, что наклон головы птицы означает, что изображение земли проецируется непосредственно на ямку сетчатки. Но когда они удалили все визуальные подсказки – отверстия в земле, экскременты червей, – птицы все равно смогли найти добычу. Методом исключения Монтгомери и Уэтерхед показали, что странствующие дрозды находят червей, прислушиваясь к звукам. Если приложить ухо к норке дождевого червя, иногда можно услышать, как его мелкие щетинки трутся о земляные стенки.

Кроме того, в исследованиях Хеппнера обнаружился изъян: на самом деле птицы видели червей в норках, поэтому едва ли можно было утверждать, что они находят «невидимую» добычу. Ключевой момент исследования Монтгомери и Уэтерхеда имеет большое значение. Вот он: даже если наше истолкование конкретного поведения подразумевает, что птицы пользуются каким-то одним чувством, требуется тщательное проведение экспериментов, чтобы полностью удостовериться в том, какое это чувство. За пределами лаборатории странствующие дрозды, несомненно, пользуются во время охоты и зрением, и слухом. Возможно, им также служит обоняние, или же они могут улавливать движения червя в почве с помощью механорецепторов ног и лап.

Еще эффектнее, чем способность странствующего дрозда находить червей, выглядит умение водных птиц, обитающих в засушливых регионах, чувствовать дождь, идущий на расстоянии сотен километров от них. Тысячи обыкновенных (розовых) и малых фламинго внезапно появляются через несколько часов после дождя возле наполнившихся котловин озер Этоша в Намибии или Макгадикгади в Ботсване. В этих засушливых краях дожди непредсказуемы, но когда они идут, неглубокие впадины высохших озер быстро заполняются водой. Фламинго зимуют на побережье и, хотя сами не попадают под дождь, каким-то образом умудряются узнать, что он прошел, и направиться от берега в глубь материка. Они способны не только узнавать о том, что где-то вдалеке прошел дождь, но и определить, насколько сильным он был, и покидают прибрежные места для зимовки, только если выпавших осадков было достаточно для гнездования. Неужели фламинго реагируют на вибрации далекого грома? Может быть, но зачастую они знают про далекий дождь, даже когда он проходил без грома. Или же их реакцию вызывает вид башнеобразных кучевых облаков, предвещающих дождь, видимых с земли издалека, а с воздуха – еще дальше? Или сигналом фламинго служат изменения атмосферного давления?

Пока что никто не знает, какими чувствами пользуются фламинго и другие птицы, чтобы узнать, что вдалеке идет дождь. В очерке Стивена Джея Гулда «Улыбка фламинго» отражен тот факт, что фламинго кормятся, переворачивая голову и отфильтровывая мелкие частицы корма из воды. Гулд полагал, что загадочная улыбка фламинго – следствие его перевернутого наоборот клюва, но я предпочитаю считать, что они просто посмеиваются над тем, как мы озадачены их таинственной способностью чувствовать далекие дожди.

Самый наглядный пример комбинированного использования наших собственных чувств относится к области вкуса. Если зажать нос (то есть на время лишиться обоняния) и откусить очищенную луковицу, ее вкус при этом не почувствуешь. Но если перестать зажимать нос, вкус лука сразу станет ощутимым.

Психологи считают, что 80 % вкуса обусловлено нашим обонянием. Вкус и зрение также связаны тесным образом, и сканирование мозга показывает, что одного только вида еды достаточно для активизации вкусовых центров головного мозга. Возникает ли подобное взаимодействие в мозге птиц? Провести такие эксперименты с птицами, разумеется, гораздо труднее, но получить эту информацию было бы любопытно.

Еще одна хорошо известная особенность сенсорных систем человека – «компенсаторное усиление» (или, строго говоря, кроссмодальная пластичность): способность некоторых чувств к развитию в том случае, когда другое чувство нарушено или потеряно. Этому явлению есть два объяснения.

Одно заключается в том, что, к примеру, не имея возможности видеть, люди просто уделяют больше внимания звукам или другой входящей сенсорной информации. Другое гласит, что, лишившись одного чувства, мозг реорганизуется таким образом, чтобы развить и улучшить другие. Оба объяснения выглядят логичными. Тот факт, что мозг способен реорганизовать сам себя таким образом, служит убедительным доказательством изощренного интегрирования сенсорной информации. Я часто гадал, является ли умение нашей слепой зебровой амадины Билли различать шаги (см. начало 3-й главы) примером компенсации такого типа или же совершенно зрячая зебровая амадина обладала бы такой же способностью. Проверить это было бы сравнительно легко, но к тому времени, как я додумался до такого решения, Билли уже умер.

Один из наиболее впечатляющих примеров «компенсаторного усиления» – способность слепых людей к эхолокации. Незрячие люди часто привыкают ориентироваться у себя дома, прислушиваясь к тому, как звуки эхом отдаются от мебели: этот феномен называется пассивной эхолокацией, поскольку при нем человеку не обязательно самому издавать какие-либо звуки. Работая над этой книгой, я задумался о пассивной эхолокации и заметил, что сам я тоже восприимчив к отраженному звуку. Собственно говоря, я обнаружил (без особой пользы), что, едва открыв одну особенно скрипучую дверь там, где работаю (и не видя, что происходит внутри), я сразу могу определить, есть кто-нибудь уже в помещении или нет. Выявив у себя такую способность, я всякий раз, открывая дверь, чтобы зайти в эту комнату, пытался предсказать, прав ли я; моя доля успешных попыток составила примерно 85 %. Но гораздо сильнее впечатляет то, что некоторые слепые люди пользуются активной эхолокацией, позволяющей им ездить на горном велосипеде. При езде они щелкают языком примерно дважды в секунду и по отраженному звуку, который слышат, не съезжают с дороги и избегают препятствий!

Ранее я описал, как гуахаро и саланганы пользуются активной эхолокацией в темных пещерах, но, возможно, другие птицы, обитающие в пещерах или ведущие ночной образ жизни, также применяют пассивную эхолокацию.

Наши собственные сенсорные системы служат лишь отправной точкой для понимания, как птицы воспринимают мир, и только когда мы признаем, что у них есть чувства, которыми не обладаем мы, и не будем бездумно полагать, что даже общие чувства у нас с ними одинаковы, мы обретем некоторое представление о мире птиц.

Удачный пример – способность различать особи по их внешнему виду. Нам прекрасно удается различать лица: не проходит и доли секунды, как мы понимаем, видели ли данное конкретное лицо раньше, и с поразительным мастерством узнаем любого, кто нам знаком. В главе, посвященной зрению, я привел случай, который позволил мне предположить, что кайры на основании одной только зрительной информации способны узнать своего партнера в полете с расстояния нескольких сотен метров. Это удивительно не потому, что глаза кайры отличаются от наших, а потому, что с точки зрения человека большинство кайр совершенно одинаковые даже вблизи. Мой пример – просто случай из жизни, однако он согласуется с другими наблюдениями, указывающими, что кайры, как и, в сущности, многие другие птицы, прекрасно различают своих сородичей. Но наиболее явный и хорошо известный способ, которым пользуются птицы, различая других птиц, – по их голосам. Мы знаем об этом, потому что слух подходит для элегантных опытов – так называемых «экспериментов с воспроизведением», при которых птицам дают послушать записи криков и пения, исключают все другие возможные подсказки и смотрят, как птицы отреагируют на звуки. Проведенные сотни таких экспериментов недвусмысленно показали, что голос и слух очень важны для птиц, так как помогают им узнавать друг друга.

Выяснить, пользуются ли птицы другими чувствами, чтобы узнавать сородичей, гораздо труднее, но известные случаи опять-таки указывают, что это предположение справедливо. Очередность клевания у кур, к примеру, основана на способности птиц различать друг друга по внешнему виду. Мы с коллегами Томом Пиццари и Чарли Корнуоллисом непреднамеренно продемонстрировали это неожиданным образом. В то время мы проводили эксперименты, выясняя, сколько сперматозоидов попадает в организм курицы во время спаривания. Когда мы предлагали одну и ту же курицу одному и тому же петуху каждые несколько минут примерно в течение часа, количество сперматозоидов предсказуемо снижалось при каждом последующем спаривании. Но, если мы меняли самку на середине эксперимента, численность сперматозоидов у самца резко подскакивала. Поскольку петухи всегда смотрят на кур перед спариванием, зрительное узнавание выглядит наиболее вероятным объяснением. Известно, что другие птицы способны узнавать сородичей по внешнему виду. У камнешарок есть индивидуальный рисунок черного и белого оперения на голове и верхней части туловища, и путем изготовления моделей, раскрашенных в соответствии с оперением конкретных особей, Филип Уитфилд подтвердил, что визуальные сигналы играют решающую роль в узнавании птицами друг друга. В более сложных опытах, проведенных в лаборатории, голуби также узнавали других голубей, которых им показывали на видеоэкране.

Эта способность птиц отличать отдельных особей по внешнему виду, иногда на расстоянии, особенно примечательна в свете других наблюдений и экспериментов. Молодых серебристых чаек можно обманом заставить реагировать на двухмерную, вырезанную из картона голову взрослой чайки, буйволовый ткач готов спариваться с моделью самки, представляющей собой не более чем проволочный каркас с крыльями, утенок из-за импринтинга при виде человека (или ботинка) воспринимает его как свою мать – все это указывает на некие фундаментальные различия в восприятии между птицами и нами. Но после минутного размышления мы остережемся спешить с такими выводами. Лишь слегка напрягая воображение, мы сможем найти «человеческие» аналоги всех трех примеров, приведенных для птиц. Просто удивительно, как ловко наши сенсорные системы умеют обманывать нас: нас дурачат голограммы, озадачивают оптические иллюзии – такие, как куб Неккера, треугольник Пенроуза и бесконечные лестницы Эшера, и, поскольку так устроен наш мозг, мы не в состоянии объективно воспринимать перевернутое человеческое лицо. Представление о том, почему таким способом можно обмануть наши чувства, дало возможность понять, как функционируют наши сенсорные системы. Подход того же рода может позволить нам лучше понять, как птицы воспринимают мир, – насколько мне известно, подобным способом еще никто не пользовался, но, думаю, вскоре это обязательно произойдет.

Один психолог недавно заметил, что наше время, начало XXI века, – золотой век исследований сенсорных систем у людей. Хочется думать, что наступит и золотой век исследований сенсорных систем у птиц. Я попытался подвести итог тому, что мы знаем в настоящее время, и вместе с тем – тому, чего мы еще не знаем о чувствах птиц. Наши представления о сенсорных системах человека развиваются не по дням, а по часам, и если история что-нибудь да значит – а я в этом уверен, – тогда открытия, связанные с чувствами людей, неизбежно позволят нам предпринять подобные исследования для птиц. Кроме того, история со всей наглядностью свидетельствует, что наши открытия, относящиеся к птицам (и другим животным), в том числе их сезонные изменения мозга и регенерация волосковых клеток во внутреннем ухе, имеют колоссальное значение и для людей. К настоящему моменту у нас уже сложилось прочное базовое понимание по крайней мере некоторых из чувств, которыми обладают птицы, но самые грандиозные успехи еще впереди.