В 1889 г. канцлер казначейства Джордж Гошен решил конвертировать трехпроцентные консоли на сумму в 500 млн ф. ст. в 2,5 %-ные — операция включала почти половину государственного долга. Конверсия как будто символизировала виток эффективности, утвердившейся в Великобритании, в соответствии с которой имперская экспансия сочеталась с фискальной экономией. Поскольку государственный долг неуклонно падал, приближаясь к самому низкому абсолютному уровню после Наполеоновских войн, создавалось впечатление, будто в Викторианскую эпоху удалось построить империю, не слишком напрягаясь.

Кроме того, конверсия Гошена подтверждала сохранение господства компании «Н. М. Ротшильд и сыновья» на лондонском рынке облигаций. Хотя Эдуард Гамильтон хранил верность своему прежнему главе Гладстону, став главой казначейства, он без колебаний рекомендовал Гошену «довериться… Ротшильдам», а также Бэрингам. Гамильтон удивился, когда Натти отказался «взглянуть» на предложение казначейства приобрести на 20–25 млн ф. ст. 2, 5 %-ных облигаций всего по 99 с небольшим, заявив, что «возможная маржа прибыли» «совершенно непропорциональна риску», и убедив более сговорчивого Ревелстока настоять на цене не выше чем 97,5. Гамильтону такой подход показался неестественной скупостью — ведь в то время процентная ставка неуклонно понижалась. И лишь год спустя осмотрительность Натти стала вполне понятной.

Историки давно спорят о том, следовала ли в эпоху империализма «торговля за флагом», или все происходило наоборот. В Египте флаг следовал за долгом (хотя долг следовал за торговлей); но переход от инвестиций к интервенции не был неизбежным. На других заморских рынках интересы европейских инвесторов никогда не служили предпосылкой или оправданием введения внешнего политического контроля. Классическим примером может служить Латинская Америка, где, после опубликования «доктрины Монро», европейское имперское влияние стало более или менее «неофициальным» и потому скорее экономическим, чем «официальным» и политическим. (Исключением из правил служили британские, французские и голландские колонии Гайаны.) События 1890 г., когда банк «Братья Бэринг» оказался на грани банкротства из-за аргентинских безнадежных кредитов, иллюстрируют невыгоду неофициального подхода к империи. Будь Аргентина ближневосточным или азиатским государством, ее политическая нестабильность, вполне возможно, вызвала бы политическое вмешательство: его потребовали бы такие крупные держатели облигаций, как Бэринги. Нейтральный же статус Латинской Америки препятствовал такому решению.

О кризисе Бэрингов известно довольно много. Однако, применительно к истории Ротшильдов, необходимо ответить на три вопроса. Во-первых, есть ли правда в утверждениях, ходивших в то время, будто падение Бэрингов вызвано «мановением еврейского пальца», то есть их главных конкурентов, Ротшильдов? Во-вторых, что в конечном счете побудило Натти принять участие в спасении Бэрингов? И в-третьих, почему такая же катастрофа не постигла самих Ротшильдов? Ведь их обязательства перед Бразилией, почти таким же политически нестабильным государством, как Аргентина, вполне сопоставимы с обязательствами Бэрингов перед Аргентиной.

За десятилетия, прошедшие после 1850 г., участие Бэрингов в аргентинских делах неуклонно росло и в целом считалось весьма успешным — прибыли в 1880–1889 гг. в среднем составляли 13 % от капитала, — что к концу 1880-х гг. породило чрезмерную самонадеянность. Многие вокруг них замечали, что собираются тучи. Уже в 1888 г. в «Бэнкерс мэгэзин» выражалось сомнение в стабильности Аргентинской Конфедерации; в «Статисте» предупреждали о «неизбежном» крахе к середине 1889 г. Хотя позже Рэндольф Черчилль утверждал, что Натти (скорее всего, в 1889 г.) говорил ему, будто Бэринги «в полном порядке и с ними ничего не случится», он просто осторожничал, затрагивая щекотливую тему; более того, Ротшильды предвидели кризис Бэрингов по крайней мере за два года до того, как он разразился. Как заметил Альфонс в октябре 1888 г., для того чтобы быть в состоянии обслуживать растущее долговое бремя, Аргентине «придется в самом деле стремительно разбогатеть». Гюстав предсказывал неминуемый «крах аргентинских средств и негативную реакцию на всех остальных рынках» и надеялся — как оказалось, тщетно, — что такая перспектива способна «унять рвение Бэрингов, „Парижского банка“ и прочих в связи со всеми аргентинскими делами». (На самом деле и сами Ротшильды не остались совсем в стороне от Аргентины: в 1889 г. Вильгельма Карла назначили аргентинским государственным финансовым агентом во Франкфурте.) Рост учетной ставки с 4 до 6 %, предпринятый Английским Банком во второй половине 1889 г., сочли признаком «нервозности» со стороны управляющего, Уильяма Лиддердейла, в связи с обстановкой в Латинской Америке. Более того, боясь утечки золота в случае кризиса, Гошен предложил выпустить фунтовые банкноты.

К 1890 г. в портфеле у Бэрингов скопились многочисленные и разные аргентинские ценные бумаги, в том числе много так называемых cedulas, облигаций, выданных аргентинскими банками землевладельцам под ипотечные кредиты. Роковым стал огромный, на 2 млн ф. ст., выпуск акций, который предприняли Бэринги для «Буэнос-Айресской водопроводно-канализационной компании», которая должна была модернизировать городские водопровод и канализацию. Сначала банку не удалось разместить больше чем на 150 тысяч ф. ст. таких облигаций по открытой подписке — несмотря на то, что они прибегли к «рыночным уловкам», которые впоследствии сурово критиковали. В конце 1889 г., приехав в Буэнос-Айрес, Джон Бэринг встревожился, увидев, как медленно продвигаются работы по сооружению нового водопровода. Компания подвергалась яростным нападкам со всех сторон, а домовладельцы избегали платить проценты в твердой валюте, которые должны были гарантировать акционерам приличные дивиденды. Даже если бы политическая обстановка в Аргентине оставалась стабильной, Бэрингов все равно ждали бы неприятности; но в июле 1890 г. разразился кризис. Министр финансов подал в отставку из-за несогласия с инфляционной политикой президента Мигеля Сельмана. Обменный курс резко просел; из-за революции, поддержанной флотскими офицерами, Сельман вынужден был бежать. Впереди маячил призрак «анархии», а вместе с анархией — дефолт.

Однако масштабы бедствия оставались скрытыми до самого последнего часа. 8 ноября, когда Эдуард Гамильтон ужинал у Натти, — через день после того, как Английский Банк снова поднял ставку до 6 %, — последний «признался, что ему очень не по себе из-за нынешнего положения дел в Сити»; правда, Гамильтон добавлял, что «никто точно не знает, откуда возникло такое чувство… все испытывают дурное предчувствие, что определенные крупные банкирские дома находятся не в очень удобном или легком положении, главным образом из-за аргентинского кризиса и общего падения ценных бумаг…». По первоначальной предварительной оценке Бертрама Карри из банка «Глин, Миллс», когда Ревелсток 13 октября обратился к нему за срочным займом, разница между акцептами Бэрингов и векселями в их портфеле составляла 1 млн ф. ст., и эту разницу легко легко можно было покрыть: Карри тут же предоставил 3/4 требуемой суммы. Уже 2 ноября настроение горстки банкиров, которые знали о том займе, — в их число входил и Натти — было сравнительно спокойным. Истинный размер пропасти приоткрылся лишь позже. Когда Карри и бывший управляющий Английским Банком Бенджамин Бак Грин внимательно изучили бухгалтерские книги, они поняли, что расхождение между векселями к оплате (15,8 млн ф. ст.) и векселями к получению (7 млн ф. ст.) гораздо больше, чем было заявлено ранее. И это была лишь часть проблемы. Общие обязательства Бэрингов приближались к 21 млн ф. ст. (в том числе большие российские государственные депозиты, которые начали изымать в конце 1889 г.), в то время как в активах банка числились аргентинские ценные бумаги на 4 млн ф. ст., которые Бэринги держали совместно с буэнос-айресским банком «Самуэль Хейл и К^о».

Учитывая, что капитал «Братья Бэринг» в 1890 г. составлял всего 2,9 млн ф. ст., приведенные цифры казались катастрофическими: соотношение активов и обязательств в размере всего 14 % следует сопоставить с соответствующей средней цифрой банкирского дома «Н. М. Ротшильд», которая в период 1880–1889 гг. составляла 39 %. Скопление портфеля аргентинских ценных бумаг, который был больше, чем весь капитал фирмы, можно считать огромным безумием. Лиддердейл назвал ситуацию «бессистемным управлением, способным довести до беды любую компанию». В «Таймс» с ним согласились, когда кризис наконец стал достоянием гласности: Бэринги «вышли далеко за пределы благоразумия». Учитывая обстоятельства, совсем не удивительно, что вначале Натти склонен был позволить Бэрингам пойти ко дну. Утром 8 ноября к нему обратился Эверард Хамбро; Натти отклонил предположение Лиддердейла, чтобы Ротшильды каким-то образом повлияли на правительство Аргентины, дабы поддержать «громадную массу дискредитированных южноамериканских ценных бумаг, которые тяготили фондовую биржу». Он возразил и против предложения Карри, чтобы они и «еще три или четыре других компании дали Бэрингам четыре миллиона, позволившие бы преодолеть трудности». Дело было не столько во враждебности — хотя между Ротшильдом и Ревелстоком, безусловно, существовало как личное, так и профессиональное соперничество, — сколько в неподдельном ужасе от размера несостоятельности банка.

Можно считать несостоятельным и предположение брата Ревел-стока, полковника Роберта Бэринга, согласно которому Ротшильды будто бы в какой-то мере стоят за решением правительства России забрать свои крупные депозиты из банка Бэрингов, что и послужило причиной кризиса. Не приходится сомневаться — как показывают письма из Парижа в Нью-Корт, — что Ротшильды готовы были «пойти на любые усилия, чтобы предотвратить катастрофу», при условии, что они не подвергнут опасности положение любого другого банка. Судя по всему, Натти не хотелось брать на себя какие бы то ни было обязательства, пока он не убедится в том, что спасательную операцию поддержит не только Английский Банк, но и казначейство. Как Натти объяснял Реджинальду Бретту 29 ноября, дело в том, что часть «русских депозитов», изъятых из банка Бэрингов, в конце концов оказалась в Нью-Корте. «Теперь у них крупная сумма, принадлежащая правительству России, — сообщал Бретт. — Конечно, их очень тревожат аргентинские спекуляции Бэрингов, так как в прошлом Бэринги держали у себя все ценные бумаги правительства России. Как только возникло подозрение относительно Дома Бэрингов, Стааль получил телеграмму, в которой ему приказывали забрать российские депозиты. Если бы Натти согласился на первое предложение Б. Карри, такой приказ распространился бы и на Ротшильдов… все окончилось бы фиаско».

Таким образом, в расчетах Натти просматривался элемент своекорыстия.

Обычно все отдают должное «Синдбаду с Треднидл-стрит» — так Харкорт, преемник Гошена, прозвал управляющего Английским Банком — за спасение Бэрингов от забвения, а Сити — от «паники размеров, не имеющих себе равных». Как признавал сам Лиддердейл, нельзя недооценивать и роли Натти: он убедил правительство действовать. Сам же Гошен вначале — и его поддержал Первый лорд казначейства У. Г. Смит — собирался отказать Лиддердейлу, запросившему 1 млн ф. ст., мотивируя отказ тем, что «высокие финансы» должны «сами решить вопрос». Как он признавался Лиддердейлу 11 ноября, самое большее, что он готов был предложить, — полномочие приостановить действие закона о банках, если утечка из запасов банка станет слишком большой (от такого предложения отказались). Но, как Гошен предупреждал Солсбери, «Ротшильды „готовы [были] прижать их“»; а когда 12 ноября он послал за Натти, они были охвачены жаждой мщения. Натти с презрением сказал Солсбери, что Бэрингам конец; в самом лучшем случае у партнеров останется по 10 тысяч ф. ст. в год, и они, возможно, «предпочтут разделить оставшийся капитал и уйти на покой в деревню, где жить на 4 % годовых». Все боялись, что убытки Бэрингов настолько велики, что угрожали «катастрофой, которая… положит конец коммерческой привычке финансировать все операции в мире векселями на Лондон». Впоследствии примерно то же самое Натти говорил Бретту: если бы Бэрингам «позволили рухнуть, большинство из крупных лондонских домов упали бы вместе с ними». Он пришел к выводу, что лишь вмешательство правительства способно предотвратить кризис, больший даже, чем кризис 1866 г. Итак, кризис на лондонском учетном рынке был представлен как кризис для Сити в целом, а потому и для всей страны. То же самое впоследствии повторится в 1914 г.

Самое большее, на что готов был пойти Натти в отсутствие государственной поддержки, — помочь Английскому Банку найти деньги, которые ему понадобятся, как только распространится известие о кризисе. По освященной временем традиции он отправил срочную просьбу Альфонсу на заем 2 млн ф. ст. золотом сроком на три месяца. Банк Франции должен был выручить своего «контрпартнера» на Треднидл-стрит. 12 ноября Лиддердейл попросил Натти договориться о присылке еще 1 млн ф. ст.; его просьба также была немедленно исполнена. В ожидании соответствующего выпуска казначейских векселей Банк принял в качестве обеспечения консоли. Целью было ослабить давление на Английский Банк, помочь повысить его запасы с низшей точки, которая 7 ноября составляла 11 млн ф. ст., до 16,6 млн ф. ст. месяцем позже. Однако, как отмечал Альфонс, это нельзя было «считать решением всех проблем». Главным оставалось привлечь Солсбери, что означало преодолеть сопротивление Гошена. Уже 12 ноября Натти отыграл пол-очка: после его встречи с Солсбери кабинет согласился принять билль о задолженности, если Английский Банк вынужден будет в нарушение собственного устава предоставить ссуду Бэрингам «по аргентинским ценным бумагам… если они заручатся согласием Гладстона». Этим объясняется, почему Натти нашел свою беседу с Солсбери «вполне удовлетворительной»: ему казалось, что он преодолевает непреклонность правительства. На следующий день начало распространяться общее предчувствие «каких-то серьезных непредвиденных обстоятельств» (по выражению банкира Джона Биддальфа Мартина), и «различные слухи все упорнее концентрировались на компании „Братья Бэринг“», хотя, когда Биддальф покинул Сити, «все [по-прежнему] шло как обычно». И только в пятницу, 14 ноября, к учету в Английский Банк начало поступать опасно большое количество векселей, выписанных на Дом Бэрингов; именно последнее обстоятельство вынудило государство вмешаться. Под вечер того же дня, пока Гошен отправился на рядовое публичное выступление в Шотландию, Солсбери и Смит согласились разделить убытки, понесенные за сутки, в течение которых Английский Банк учитывал векселя, выписанные на Бэрингов, начиная с 14 часов.

Следующим шагом стало создание гарантийного фонда, чтобы распределить затраты на любые потери, которые могли остаться после окончательной ликвидации активов Бэрингов. К соглашению пришли на встрече, которая проводилась в зале правления Английского Банка. На встрече присутствовали члены Казначейского комитета Английского Банка и представители ведущих торговых банков. И снова переговоры были довольно щекотливыми. Встречу открыл Лиддердейл, объявив, что Английский Банк обязуется предоставить 1 млн ф. ст. при условии, что не менее 3 млн ф. ст. гарантируют другие банки лондонского Сити. Карри тут же предложил выделить 500 тысяч ф. ст. при условии, что Ротшильды поступят так же. Судьба Бэрингов снова оказалась в руках Натти. По словам Тома Бэринга, которого трудно назвать беспристрастным, Натти долго колебался и согласился лишь после того, как Карри его «пристыдил». Сам Карри, чьи слова заслуживают больше доверия, записал, что Натти «колебался и решил посоветоваться с братьями» — прибег к старой уловке Ротшильдов, чтобы выиграть время, — «но, после некоторого давления, его удалось убедить». «Давление», по словам Эдуарда Гамильтона, вылилось в угрозу, произнесенную Лиддердейлом: «Мы можем продолжать и без вас».

Возможно, так все и происходило; но согласие Натти, пусть и данное нехотя, безмерно облегчило задачу: после того гарантийный фонд рос стремительно — к списку присоединялись все ведущие торговые банки, за которыми на следующий день последовали акционерные банки. К концу 24-часового «окна» удалось собрать 10 млн ф. ст. (позже эта цифра выросла до 17 млн ф. ст., хотя на самом деле понадобилось всего 7,5 миллиона) — доказательство, как заметил Альфонс, «что английские банкирские дома прекрасно понимают свою ответственность; предотвратив катастрофу, угрожавшую Дому Бэрингов, они действуют в собственных интересах, поскольку Дом Бэрингов сейчас является краеугольным камнем английского коммерческого кредита. Падение этого Дома вызовет ужасную катастрофу для английской торговли во всем мире».

Что еще важнее, известия о государственных гарантиях и создании синдиката успокоили векселедержателей Бэрингов; они поверили, что получат деньги. И все же до счастливого завершения было еще далеко. Последствия кризиса Бэрингов показывают, почему Натти колебался в самый критический момент. Еще оставалась возможность, что Аргентина объявит общий дефолт, который одним ударом обесценит пятую часть всех активов Бэрингов. Даже при существовавшем положении дел к июлю 1891 г. аргентинские ценные бумаги упали на 40 % по сравнению с их стоимостью в марте 1889 г. Натти неожиданно для себя оказался председателем комитета банкиров, которым поручили задачу защитить интересы всех британских держателей облигаций в Буэнос-Айресе. Хотя ему хотелось навязать правительству программу валютной стабилизации, основанную на ипотеке таможенных поступлений, в конце концов возобладал более постепенный подход. В 1892 г. решено было предоставить Аргентине новый заем с тем, чтобы государство выкупило водопровод и таким образом ликвидировало одно из самых обременительных обязательств Бэрингов; но такая мера просто увеличивала внешний долг Аргентины до 38 млн ф. ст., а после еще одного займа, предоставленного в 1893 г., сумма долга еще выросла. Условием второго займа — получившего название «соглашения Ромеро» — стал финансовый контроль над сетью аргентинских железных дорог. И лишь в 1897 г. правительство Аргентины полностью восстановило платежи процентов.

Эта отсрочка неизбежно замедляла выведение сальдо старой компании Бэрингов, что, как заметил Альфонс, является ключом «ко всему вопросу»: «[Не]достаточно предотвратить кратковременное приостановление платежей Дома Бэрингов, — писал он 29 декабря, — еще предстоит предотвратить худшее путем ликвидации… тех дел, которые породили затруднение». В апреле 1893 г., так как продажа активов Бэрингов шла медленнее, чем ожидалось, необходимо было продлить гарантию банков (хотя и в урезанном виде) до ноября следующего года. Хотя Сесил Бэринг заметил, что Натти вел себя «очень гуманно», когда для ликвидации оставшихся аргентинских облигаций учредили новую компанию, «Бэринг Эстейт К^о», не приходится сомневаться, что Ротшильды негодовали: гарантия, данная Бэрингам, подразумевала, что им и дальше придется выделять свои средства для спасения конкурентов. Только в 1894 г. воссозданная компания Бэрингов наконец вернула ссуды, предоставленные ей гарантами.

Все это позволяет понять, почему благодаря кризису Бэрингов положение Натти в официальных кругах укрепилось. Дело было не только в унижении Ревелстока; сами Ротшильды играли главную роль в предотвращении потенциально острого финансового кризиса. До кризиса Эдуард Гамильтон довольно пренебрежительно относился к Ротшильдам. В апреле 1889 г., после начала одной небольшой казначейской операции с казначейскими векселями, он записал в дневнике: «Хотя я всегда стараюсь избегать их в Ист-Энде, я в самом деле обедал в Нью-Корте». Однако после того, как во власть вернулись либералы, новый канцлер казначейства Харкорт часто консультировал Натти по сложному вопросу о гербовом сборе на фондовой бирже. Десять лет спустя, накануне прихода к власти следующего либерального правительства, Гамильтон назвал Натти — вместе с Эрнестом Касселем и вторым лордом Ревелстоком — одним из «первых советников» и «представителей [Сити]», с которым следует знакомить любого нового канцлера казначейства.

Вот что произошло в 1890 г.: банк, который, по всем правилам финансового рынка, должен был обанкротиться, выручили с помощью коллективной интервенции, инициированной Английским Банком. За него в критический момент поручилось государство; его обязательства выполнила широкая коалиция банкирских домов Сити под руководством Карри и Ротшильда. Для правительства и, следовательно, для налогоплательщиков подобное решение обошлось дешево; во всяком случае, дешевле, чем «дипломатия канонерок» или военная интервенция, что, скорее всего, произошло бы, окажись на месте Аргентины какое-нибудь ближневосточное государство-банкрот. Нельзя назвать высокой и цену, которую заплатили банки: она лишь немного превышала издержки от выплат кредиторам Бэрингов, что было гораздо меньше, чем если бы Бэрингам позволили потерпеть крах. Неясным остается одно: почему Ротшильды сами не пошли по пути Бэрингов? Ведь они во многом так же плотно занимались латиноамериканскими финансами. Прояснить сравнительные издержки и выгоды неофициальной империи поможет сравнение деятельности Бэрингов с деятельностью Ротшильдов в Бразилии.

В ноябре 1890 г. Натти говорил Солсбери, что ему «все равно… у него нет обязательств». Он откровенно блефовал. На самом деле в то время Ротшильды столкнулись с собственным латиноамериканским долговым кризисом. В 1860-е гг. Лайонел оживил прежнюю связь Ротшильдов с Бразилией, о чем говорилось выше. В 1870-е гг., после окончания Парагвайской войны, в сфере бразильских государственных заимствований наступило затишье — исключением стал единственный крупный заем на 5,3 млн ф. ст., произведенный в 1875 г. Зато в 1880-е гг. начался новый всплеск активности, во время которого Ротшильды снова выступали единственными эмитентами государства в Лондоне. Всего в 1883–1889 гг. Ротшильды выпустили на 37 млн ф. ст. бразильских государственных облигаций, а также на 320 тысяч ф. ст. облигаций для железнодорожной компании «Баия — Сан-Франциско». Помимо того что эти деньги помогали реструктурировать существующий текущий долг и конвертировать облигации более ранних выпусков на облигации с более низкой процентной ставкой, эти деньги шли на финансирование процентных выплат существующим железнодорожным компаниям и на субсидии судоходным компаниям, так что по крайней мере отчасти они пошли на инвестиции в области разработки и особенно инфраструктуры. Казалось, все шло хорошо — в 1888 г. отменили рабство, на следующий год восстановили золотой паритет валюты, — как вдруг после республиканской революции, которую поддержала армия, свергли императора Педру. Судя по всему, революция в Бразилии застала Ротшильдов совершенно врасплох. В Бразилии, как и в соседней стране, тут же начался отток валюты, за которым последовало резкое падение бразильских облигаций на зарубежных биржах. К 1893 г. в стране началась гражданская война; при этом военно-морской флот и монархисты на юге страны не признавали новое правительство. Признаки стабилизации в 1895 г. оказались иллюзорными: в 1896–1897 гг. крестьяне, проживавшие на северо-востоке страны, подняли новое восстание.

Почему эти события не привели к кризису Ротшильдов параллельно с кризисом Бэрингов? Один из очевидных ответов на вопрос заключается в том, что в 1890–1893 гг. в абсолютном выражении Лондонский дом потерял «всего» около 740 тыс. ф. ст. Отчасти так получилось, потому что Ротшильды не держали у себя больших количеств бразильских облигаций: так, в 1886 г. бразильские облигации составляли всего 2,4 % суммарных активов Лондонского дома. Во-вторых, как уже упоминалось выше, Ротшильды сохраняли гораздо более высокое процентное соотношение капитала и обязательств, чем Бэринги: даже в низшей точке в тот период (1890) оно составляло 19,5 %. Поэтому они находились в лучшем положении для того, чтобы справляться с кризисами того рода, который случился в 1889 г. Наконец, что, возможно, самое очевидное, капитал Лондонского дома в 1890 г. составлял 5,9 млн ф. ст. по сравнению с 2,9 млн ф. ст. Бэрингов, не говоря уже о капитале других домов Ротшильдов. Поэтому и понесенные ими убытки оказались, в сравнении с Бэрингами, гораздо меньше.

Ротшильды не были Бэрингами; да и Бразилия не была Аргентиной. Несмотря на политическую нестабильность в десятилетие, последовавшее за 1889 г., правительство объявило мораторий на внешний долг лишь в 1898 г. Способность правительства обслуживать внешний долг до того времени удивляла Альфонса, хотя в этом не было ничего примечательного. По сравнению со многими другими государствами — крупными должниками того периода Бразилия выглядела довольно неплохо: даже на пике в 1898–1899 гг. общий государственный долг составлял всего 400 % от налоговых поступлений. Проценты и амортизация внешнего долга в целом поглощали сравнительно малую долю общих государственных расходов: средняя цифра в 10,5 % для периода 1890–1899 гг. заметно ниже, чем соответствующие цифры в других государствах-должниках. Более того, настоящие проблемы с долгом проявились лишь после стабилизации 1898–1900 гг. В 1890–1914 гг. Лондонский дом выпустил для бразильского государственного сектора облигаций на ошеломляющую сумму в 83 млн ф. ст. — и еще на 5,8 млн ф. ст. ценных бумаг для частного сектора. Вдобавок Натти и его братья глубоко увязли в параллельных чилийских долгах: в 1886–1914 гг. они выпустили чилийских облигаций на 33 млн ф. ст. Огромная масса долгов намного превосходила экономический рост, на который были способны эти страны, даже притом, что увеличился мировой спрос на их основные статьи экспорта (кофе и каучук в Бразилии, гуано и медь в Чили). В 1890–1913 гг. общий долг Бразилии (в фунтах стерлингов) вырос в 3,5 раза, в то время как реальный валовой внутренний продукт вырос всего в 2,7 раза. Более того, стремительный рост производства кофе в штате Сан-Паулу — между 1870 и 1900 гг. он увеличился в 4 раза — привел к кризису перепроизводства.

Конечно, Ротшильды обладали значительным финансовым рычагом давления на Бразилию. В 1898 г., когда правительство приостановило обслуживание по существующим облигациям, Лондонский дом фактически диктовал условия необходимой реструктуризации (которая по сути пролонгировала все выплаты в фонд погашения долга до 1911 г.). По образцу того, как происходило дело с Османской империей, для консолидации различных государственных облигаций Ротшильды разместили новый заем финансирования государственного долга, обеспеченный таможенными пошлинами и сборами. Правительство вынуждено было прибегнуть к жесткой программе экономии, которую довольно жестко продиктовали избранному президенту ди Кампус Салису в письме из Нью-Корта. Письмо было опубликовано в «Таймс» для всеобщего прочтения. Такая политика вела к стремительному удорожанию бразильской валюты (мильрейса) с 7/4 до 16 пенсов в 1913 г., что усугубило и без того острый кризис в кофейной промышленности: в то время как возрастали издержки Бразилии, цены на кофе на мировом рынке падали.

Однако и у контроля, который можно было осуществлять посредством такого «неофициального» империализма, имелись свои пределы. Во-первых, растущая конкуренция на международном рынке капитала неизбежно размывала контроль над внешними финансами Бразилии, которым Ротшильды пользовались почти весь XIX в. В 1906 г. положение Ротшильдов пошатнулось как в Чили (где конкуренцию им составляли Спейеры и «Дойче банк»), так и в Бразилии (Шрёдеры). В 1905 г., когда штат Сан-Паулу обратился к Ротшильдам за финансовой помощью для создания запасов кофе, которые, как надеялись власти, помогут остановить падение цен на главный продукт штата, Альфред наотрез отказался от схемы «ревальвации», назвав ее «искусственной и безумной спекуляцией», которая окончится катастрофой. Натти испытывал такие же сомнения относительно одновременной попытки федерального правительства регулировать обменный курс мильрейса по отношению к фунту стерлингов путем создания нового учреждения, Caixa de Conversão. Зато Шрёдеры и Клейнуорты собрали синдикат из торговцев кофе в Нью-Йорке, Гамбурге и Гавре и с осени 1906 до мая 1908 г. скупили не менее 8 миллионов мешков кофе — более половины ежегодного мирового потребления. Когда Шрёдеры пожелали заручиться поддержкой Натти в виде займа на 15 млн ф. ст., необходимых для ликвидации долгов синдиката в Сан-Паулу, Натти тут же ответил прямо: «Только не для этого проклятого мошенничества». Прояви он упорство в своем отказе, Шрёдеры оказались бы в опасном положении: без поддержки Ротшильдов они не получили бы гарантии со стороны бразильского федерального правительства, а без такой гарантии заем вполне мог потерпеть неудачу, и 1/6 часть капитала Шрёдеров осталась бы в виде долгов Сан-Паулу под обеспечение всего лишь кофейных бобов. Натти все же склонился к решению, которое можно назвать иезуитским: вместо того чтобы напрямую финансировать схему по ревальвации, он решил предоставить государственный заем Бразилии (пусть даже государство затем воспользовалось деньгами, чтобы заплатить за ревальвацию). Доставив Шрёдерам немало неприятных минут, он наконец согласился взять на себя долю займа, но его чутье не подвело: подобные схемы не ждал долгий успех. В 1910 г. конкуренция со стороны Индии вызвала резкое падение цен на каучук, которое не могли смягчить никакие запасы, в результате чего Caixa de Conversão охватил обменный кризис. В результате кризиса обрушился и без того падающий рынок бразильских облигаций, и 94 % облигаций из займа на 11 млн ф. ст., выпущенного Ротшильдами в 1913 г., остались у андеррайтеров. В 1914 г., когда обговаривали условия нового займа, который должны были предоставить в обмен на иностранный контроль над Национальным банком Бразилии, в Европе разразилась война.

Неформальному империализму — по определению — в целом недоставало важнейшей санкции государственной интервенции. Совсем другое дело, как поняли французские инвесторы в 1888–1889 гг., вкладывать деньги в Панамский канал, чем в канал в Египте, где французское влияние было значительным, пусть даже и в конечном счете меньше, чем у Великобритании. Казалось, у Латинской Америки имелся выбор между американским контролем или отсутствием контроля вообще. Например, в 1895 г., когда казалось, что бразильское правительство задумало аннексировать Тринидад, Натти призывал главного личного секретаря Солсбери, Шомберга Макдоннелла, подать дипломатический протест с тем, чтобы Бразилия заявила о своих притязаниях третейскому суду. Макдоннелл передал Солсбери, «что все нужно для того, чтобы Ротшильды доказали… необходимость вывода войск… и что, если им удастся это осуществить, будет устранено главное препятствие на пути к третейскому суду… Нет сомнений, что Ротшильды на это способны; но они, естественно, хотят сделать все нашими руками». На практике это означало следующее: Натти должен был сам решить, посылать ли телеграмму на эту тему бразильскому министру финансов; что касалось правительства, Бразилия буквально была «делом Ротшильдов». Границы влияния британских банкиров начали обнаруживаться, когда не только Бразилия, но и Аргентина, и Чили начали тратить значительные суммы на свои военно-морские флоты. Несмотря на предупреждения о «финансовом крахе», оказалось невозможно остановить гонку вооружений в Латинской Америке — не в последнюю очередь потому, что получателями выгодных заказов оказались британские судостроители. Как находчиво заметил Натти, когда пытался обуздать строительство железных дорог в Бразилии, «подвергать сомнению политику правительства — всегда дело щекотливое».

Громадным уровням экспорта капитала из Великобритании, которые характеризовали конец XIX — начало XX в., до некоторой степени способствовало развитие мировой денежной системы. Сначала система была биметаллической (серебро и золото), а затем, начиная с середины 1870-х гг., все более широкое распространение получал золотой стандарт, который фиксировал обменные курсы почти всех главных валют применительно к золоту и потому привязывал их к фунту стерлингов, мировой резервной валюте. До недавнего времени ученые, как правило, недооценивали и часто неверно истолковывали роль Ротшильдов в этом процессе.

Традиционно полагают, что Ротшильды были стойкими поборниками перехода от биметаллизма к золотому стандарту. Более того, для американских популистов Ротшильды олицетворяли «международное золотое кольцо», которое, как они считали, стоит за демонетизацией серебра. Причину такого отношения понять нетрудно. Ротшильды по-прежнему сохраняли свои предприятия по аффинажу золота и посреднические фирмы; как будет показано ниже, их участие в золотодобыче в последние два десятилетия XIX в. стремительно росло. Более того, многие эмиссии, проводимые Ротшильдами в тот период, были связаны с принятием реципиентами золотого стандарта. Самым очевидным это было в случае с Соединенными Штатами, где Ротшильды и их агент Огаст Белмонт играли главную роль в возобновлении наличных платежей (приостановленных во время Гражданской войны).

В июле 1874 г. Лондонский дом, в компании с нью-йоркским банкиром Джозефом Зелигманом, согласился гарантировать выпуск пятипроцентных облигаций США на 45 млн долларов с опционом на 123 млн долларов через полгода. Первый выпуск особого успеха не имел. После этого группа Джуниуса Моргана и «Первый национальный банк Нью-Йорка» образовали синдикат для второго выпуска на 25 млн долларов, из которых Ротшильды взяли 55 %. Всего в 1873–1877 гг. «Н. М. Ротшильд» участвовал в выпуске облигаций США в Лондоне и Нью-Йорке не менее чем на 267 млн долларов. Эти займы предназначались не только для стабилизации американских финансов, но и для того, чтобы способствовать принятию Соединенными Штатами золотого стандарта в обозримом будущем. Однако в октябре 1877 г. 45-й конгресс принял закон, который восстанавливал «свободную» чеканку серебра и его статус в качестве законного платежного средства — Белмонт в ярости назвал эту меру «откровенным воровством» и «слепым и бесчестным безумием». Ротшильды смирились только после внесения условия, что серебру позволят хождение в строго ограниченных количествах и оно не будет использоваться для выплаты процентов, причитающихся по выпущенным облигациям. После этого в 1877 г. министр финансов Джон Шерман повел через Белмонта переговоры о новом займе в 50 млн долларов золотом, который позволил принять золотой стандарт в начале 1879 г. Его сопровождал еще один выпуск облигаций, хотя в то время амбициозный Пирпойнт, сын Джуниуса Моргана, стремился избавиться от Ротшильдов, к большой досаде Лайонела и Натти. Последний говорил Герману Хоскиеру из «Браун, Шипли и К^о», что отказывается «вступать в какой бы то ни было американский синдикат и оставаться на их милости или под их руководством, и согласится, только если нам предоставят руководство и возможность работать с группой друзей». Поскольку американцы продолжали сомневаться в целесообразности перехода на золотой стандарт, возможно, именно поэтому Ротшильды играли такую малую роль в великом буме американских железнодорожных акций и облигаций после окончания Гражданской войны в США.

С политической точки зрения вопрос оставался открытым до марта 1893 г., когда Гровер Кливленд попытался договориться о займе в 50–60 млн долларов для поддержания конвертируемости в то время стремительно сокращавшихся золотовалютных резервов США. Хотя Морганы выразили желание действовать совместно, Натти, Альфред и Лео колебались: Альфред оставался «в целом против» даже после того, как Кливленд аннулировал Закон Шермана о покупке серебра, по которому серебро по-прежнему имело ограниченное хождение. Наконец, им удалось достичь соглашения, которое оказалось в высшей степени выгодным (возможно, его следует приписать скорее умению братьев вести переговоры, а не верности мнения Моргана об их чрезмерной осторожности). Четырехпроцентные облигации США на 62,3 млн долларов были приняты банком по 104,5 и проданы нетерпеливо ожидавшим инвесторам по 112,25 (позже цена выросла до 119). Разумеется, популисты нажили политический капитал, рассказывая сказки о прибылях в 6 млн долларов, сделанных за 22 минуты. Подобные истории способствовали тому, что в 1896 г. кандидатом в президенты от демократов выдвинули не Кливленда, а Уильяма Дженнингса Брайана. Однако поражение Брайана от республиканца Уильяма Маккинли окончательно способствовало переходу Америки к золоту.

Американская стабилизация стала частью более широкого процесса. В 1868 г. золотого стандарта придерживались только Великобритания и ряд стран, которые в экономическом плане зависели от нее, — Португалия, Египет, Канада, Чили и Австралия. Франция и другие члены Латинского монетного союза, Россия, Персия и некоторые государства Латинской Америки сохраняли верность биметаллизму; почти весь остальной мир, в том числе почти все страны Центральной Европы, придерживались серебряного стандарта. Сорок лет спустя верность серебру сохраняли лишь Китай, Персия и горстка стран Центральной Америки. Золотой стандарт был по сути всемирной денежной системой, хотя на практике ряд экономик азиатских стран придерживались золотообменного стандарта (когда местные валюты обменивались на фунты стерлингов, а не на золото), а ряд «латинских» экономик в Европе и Америке вообще не поддерживали конвертируемость. В ряде крупных европейских стран — Германии (1871–1873), Франции (1878) и России (1897) — Ротшильды играли ключевую роль в обеспечении перевода денежных систем, хотя в Италии в 1881–1882 гг. их довольно бесцеремонно обошли Хамбро. После того Лондонский и Парижский дома выступали как жизненно важные вспомогательные подразделения для своих соответственных центральных банков; они пересылали деньги через Ла-Манш в больших количествах во времена кризиса на том или другом рынке. Это само по себе было выгодным делом. В то же время золотой стандарт способствовал тому, что иностранные облигации, деноминированные в валютах, обеспеченных золотом, демонстрировали устойчивость к колебаниям обменного курса и потому были легче реализуемы у более осторожных инвесторов, которые в противном случае могли держаться консолей и «домашних железных дорог». Денежная интеграция подхлестнула рост международного рынка облигаций, потому что конвертируемость «обозначала приверженность правительства той или другой страны к прочным бюджетам, сбалансированным внешним выплатам и жизнеспособным объемам иностранных займов». Таким образом, это было хорошо для главного дела Ротшильдов.

Не приходится удивляться, что в дебатах о биметаллизме, возобновившихся в начале 1890-х гг., английских Ротшильдов часто называли поборниками «ортодоксального бульонизма». Так, Альфред высказался «резко против… любых радикальных изменений в металлическом обращении в Великобритании» в частном докладе, который он направил управляющему Английским Банком в 1886 г.; а четыре года спустя Натти решительно возражал против предложения Гошена ввести однофунтовые банкноты, против реформы, которая на деле представляла собой вполне невинную модернизацию системы 1844 г. и стала разумным ответом на растущие потребности Английского Банка. Вот почему, когда Гладстон и его министр финансов Харкорт подыскивали подходящего британского делегата, который наложил бы вето на планы американских сторонников биметаллизма на Международной денежной конференции, проходившей в Брюсселе в 1892 г., Альфред показался им идеальным кандидатом. Как выразился Харкорт, «фамилия Ротшильд обладает таким весом, с которым не может сравниться никто в денежном мире… К сожалению, я не знаю мнения Альфреда по данным вопросам, но считаю само собой разумеющимся, что он — прочный, устойчивый монометаллист (то, что мистер Гладстон называет „здравомыслящим человеком“), который будет до смерти поддерживать единственный золотой стандарт…».

Альфред должным образом заверил Харкорта, что тот «не мог бы найти более верного сторонника монометаллизма, чем я» и что он «всеми силами предан поддержанию нашего финансового превосходства, которому Англия обязана своим преобладающим торговым превосходством».

Однако Альфред оказался неспособен долго держаться в рамках отведенной ему роли «здравомыслящего человека». В ноябре он удивил всех (не в последнюю очередь своего спутника по делегации Бертрама Карри), предложив собственный план компромисса. Хотя его враги в Сити и казначействе высмеивали его и, возможно, план был обречен, учитывая в высшей степени полярные мнения на конференции, его план во многом был разумной попыткой примирить сторонников бульонизма и биметаллизма путем повышения и удержания цены на серебро с помощью пятилетнего международного договора о закупках. Вместе с тем серебру не предоставлялся равный статус с золотом. Если бы план был одобрен, считал Альфред, «южноафриканским шахтам дали бы время доказать, достаточна ли их ежегодная выработка для того, чтобы удовлетворить дополнительный спрос всего мира, и такое же время получит Индия, чтобы ввести золотой стандарт с золотой валютой». Однако в глазах «крайнего монометаллиста» Карри проект Альфреда был далек от того, чтобы называться «честным монометаллизмом» или «эвтаназией биметаллизма», к чему призывал их Харкорт; более того, проект Альфреда вызвал компетентную поддержку со стороны некоторых присутствовавших на конференции биметаллистов, хотя их оказалось недостаточно для того, чтобы проект воплотили в жизнь.

В 1897 г., когда вопрос вновь всплыл на поверхность, пошли слухи, что и Натти ослабил свою позицию под влиянием Артура Бальфура, который питал склонность к биметаллизму. Он отказался подписать меморандум против биметаллизма, принятый в Сити и рассылаемый Карри, хотя его подписали многие представители других ведущих торговых банков. И, приведя в замешательство нового канцлера казначейства сэра Майкла Хикса Бича, он снова выразил желание обдумать ограниченные концессии для любителей серебра: предложил заново открыть индийские монетные дворы, обменять пятую часть запасов Английского Банка на серебро и поднять лимит законного платежного средства для серебра с 2 до 4 ф. ст. (в противовес предложению в 10 ф. ст., выдвинутому американскими биметаллистами).

Как объяснить эту легкую ересь? С исторической точки зрения необходимо вспомнить, что дед Натти был в числе критиков избыточно жесткой теории бульонизма. Но Альфред и Натти не просто повторяли прошлые взгляды. Они, помимо всего прочего, отражали взгляды своих французских партнеров, которые (по выражению Альфонса) «крайне» верили в биметаллизм. Будучи членом правления Банка Франции, Альфонс в 1860-е гг. защищал биметаллическую систему от нападок сторонников бумажных денег (Перейра) и Латинского монетного союза. В некотором смысле он проявлял денежный консерватизм — «обычный здравый смысл» банкира, — который отражал взгляды его английских родственников. Подобно Натти, который усматривал в однофунтовой банкноте угрозу британскому статус-кво, и Альфонс в 1870 г. пылко возражал против чеканки монеты в 25 франков. Но, как доказал Фландро, на первый взгляд противоречивая позиция Ротшильдов была вполне логичной. Биметаллизм перестал работать только потому, что французское правительство в 1873 г. приняло политическое решение не поддерживать демонетизацию серебра, принятую в Германии, и продолжать свободно обменивать серебро на золото. До 1873 г. система работала, потому что «биметаллические арбитражи [проводимые частными агентами в биметаллических странах] охраняли от колебаний обменный курс золота и серебра в течение интервала, отражавшего издержки, связанные с выплавкой одного металла и чеканкой другого». Ротшильды были ключевыми арбитражерами в той системе, которая зависела от того, что Великобритания ввела золотой, а Франция — двойной стандарт. Поэтому вполне логично, что английские Ротшильды высказывались в пользу золота, а французские — в пользу биметаллизма, каждые для своей страны; английские Ротшильды никогда не поддерживали демонетизацию серебра для всего мира в целом. Даже после того, как битва за серебро была проиграна, Альфонс продолжал уверять, что биметаллизм предлагал более гибкую систему для англо-французской денежной политики, чем золотой стандарт. Наконец, у английских Ротшильдов имелись свои личные причины избегать полной демонетизации серебра, учитывая их интересы к ртути (главное применение которой находилось в аффинаже серебра), пусть даже их личные владения в золотодобывающей промышленности были гораздо больше.

Трудности, которые испытывали банки, занимавшиеся латиноамериканскими облигациями, не были новыми: во многом они напоминали те проблемы, с какими Ротшильды сталкивались в 1820-е гг., а также в Испании и Португалии в 1830-е гг. Да и реакция Ротшильдов на эти долговые кризисы также не была совершенно новой. В 1830-е гг. они приобрели контроль над Альмаденскими ртутными месторождениями, считая, что необходимы какие-то осязаемые активы, если приходится предоставлять займы такому нестабильному государству, как Испания. То, что случилось в 1880-е гг., отражало довольно сходные расчеты, но к тому времени Ротшильды участвовали в добывающей промышленности в беспрецедентном масштабе. Более того, не будет большим преувеличением сказать, что решение Лондонского и Парижского домов развивать то, что можно по праву называть добывающей империей, стало самым важным изменением в их способе действия с тех пор, как они в 1830-е гг. решили принять участие в финансировании железных дорог. Подобно Джеймсу, который понимал, что контроль над всеевропейской системой железных дорог так же важен, как и финансирование молодых национальных государств, образовавшихся в середине столетия, Натти с Альфонсом сознавали: инвестиции в шахты так же важны, как выпуски облигаций для заморских колоний и экономических сателлитов Европы. Подобно железным дорогам до них, шахты предлагали более высокую рентабельность, чем государственные облигации; в то же время как активы они были менее подвержены обесцениванию (риски штрафного налогообложения и даже экспроприации были реальными, но в целом они оценивались ниже, чем риски государственных дефолтов). Утверждения, что после 1880 г. Ротшильды теряли силу, редко принимают в расчет эту необычайно важную смену курса.

Мы уже видели, как в 1870-е гг. Лондонскому дому удалось восстановить контроль над продукцией Альмаденских ртутных месторождений. Вплоть до 1920-х гг. они продолжали оставаться надежным источником выпуска продукции: например, в 1871–1907 гг. Лондонский дом заработал на месторождении около 900 тысяч ф. ст., 8 % от валового сбора. Однако роль Ротшильдов в разработке Альмаденского месторождения оставалась относительно пассивной, судя по переписке партнеров, по сравнению с их участием в гораздо более динамичном деле золотодобычи.

Начиная с 1840-х гг. Лондонский дом живо интересовался золотом, найденным в Новом Свете, что подсказало им в 1852 г. открыть в Лондоне собственный аффинажный завод. В Калифорнии и особенно в Мексике братьев Давидсон поощряли вплотную заняться разработкой самых многообещающих рудников. К 1870-м гг. они приобрели там новых компаньонов. Одним из них стал горный инженер-консультант Хэмилтон Смит, чей доклад по золотым рудникам Эль Каллео в Венесуэле в 1881 г. убедил Ротшильдов инвестировать туда средства. Вполне возможно, именно Натти поощрял Смита в 1885 г. обосноваться в Лондоне и учредить компанию с другим специалистом по горному делу, Эдмундом де Крано. Год спустя они стали директорами-распорядителями новой компании, «Эксплорейшн компани». Ей суждено было сыграть роль решающего орудия в горнодобывающих планах Ротшильдов.

Сначала «Эксплорейшн компани» лишь консультировала, давала советы акционерам относительно предложений в горнодобывающей отрасли; но в 1889 г. ее перезапустили в качестве акционерной компании с номинальным капиталом в 300 тысяч ф. ст.; она все больше действовала как компания-агент (иными словами, она размещала акции горнодобывающих компаний на Лондонской фондовой бирже, беря гонорар в 20 % от номинального капитала). По сути, с ее помощью почтенные компании Сити могли вести в высшей степени спекулятивные операции, не рискуя напрямую своими добрыми именами. Вдобавок к Ротшильдам, в число двадцати акционеров — основателей компании входили лорд Ревелсток, Эверард Хамбро, Генри Оппенгейм и Артур Вагг; председателем до 1896 г. был Орас Фаркуар. К тому времени капитал компании вырос до 1,25 млн ф. ст., а ее рыночная стоимость — до 2,24 млн ф. ст., сделав ее, по выражению банкира Гарри Гиббса, «сильнейшим учреждением своего рода в мире». Для основателей, которые получали право на половину излишков после распределения 10 % и которые сохраняли контроль над компанией путем завышенных прав голоса, инвестиции оказались необычайно выгодными. Всего в 1889–1903 гг. компания выпустила акций номинальной стоимостью в 20,7 млн ф. ст. для 23 компаний. В 1889–1895 гг. она выплатила в целом 265 % дивидендов по первоначальному оплаченному капиталу в 30 тысяч ф. ст., учетверив стоимость своих акций, хотя в последующее десятилетие дивиденды упали до 80 %, а в 1905–1914 гг. — до 40 %. В том, что «Эксплорейшн компани» — творение Ротшильдов, сомневаться не приходится. Натти и его братья вместе держали 30 % акций (хотя по мере роста компании их доля сокращалась), а в 1889–1897 гг. штаб-квартира компании находилась на Сент-Суизин-Лейн.

В дополнение к прибылям, которые они получали от инвестиций в саму «Эксплорейшн компани», Ротшильды пожинали неплохие доходы от различных добывающих компаний, чьи акции «Эксплорейшн» размещала на лондонском рынке. Судя по балансу Лондонского дома за 1886 г., общая доля в добывающих компаниях стоила всего 27 тысяч ф. ст.; через несколько лет соответствующая цифра существенно выросла. В 1891 г. Ротшильды держали 5 тысяч акций стоимостью в 1 ф. ст. «Консолидейтед голд филдз оф Саут Африка». Позже они увеличили пакет до 13 тысяч акций. В феврале 1893 г., когда Юлиус Вернер и Альфред Бейт — превосходящие других «рандлорды» — разместили акции «Ранд майнс», Ротшильдам выделили 27 тысяч из 100 тысяч акций; а в 1897 г., когда та же компания выпустила облигаций еще на 1 млн ф. ст., они взяли облигаций на 35 тысяч ф. ст. Таким образом, у них образовался значительный пакет в огромной группе «Корнер хаус», которой принадлежало около 37 % золота, добываемого в Витватерсранде в 1902–1913 гг. Прибыль, получаемая на основе таких инвестиций, была огромна. Акции «Ранд майнс» выросли с низких 15 ф. ст. в 1897 г. до пика в 45 ф. ст. в 1899 г. Точно так же Лондонский и Парижский дома купили акций на 100 тысяч ф. ст. новых месторождений «Мариеваль» и «Найджел голд майн» до того, как они были выпущены на фондовый рынок. Французский дом, судя по всему, был менее успешен, так как в начале 1894 г. его представители жаловались, что прибыль по акциям каких-то добывающих компаний лишь едва заметно превосходит убытки по другим акциям.

Золотые прииски стали первой любовью «Эксплорейшн компани», что вполне понятно, учитывая стремительный рост золотодобычи в Южной Африке после новых открытий в Витватерсранде и успешного использования шахт глубокого заложения. В 1892 г. компания основала «Консолидейтед дип левел компани» и «Гельденхёйс дип», затем последовало размещение в 1893 г. акций «Ранд майнс» и «Голд филдз оф Машоналенд», а затем «Джамперс дип левелс» и «Трансвааль энд дженерал ассошиэйшн» в 1894 г. Ротшильды проявляли живейший интерес ко всем этим акциям. В начале 1892 г. Карла Майера послали в Трансвааль для инспекции различных золотых приисков. Его доклад был крайне оптимистическим. Золотые прииски, объявил он, ждет «великое будущее»: «В течение следующих 10 или 20 лет страна предложит для европейского капитала гораздо более широкий спектр, чем Южная Америка и сходные с ней страны. Красивая страна с мягким климатом населена голландцами и англосаксами [так!], она только начинает развиваться и насыщена всевозможными полезными ископаемыми, а также пригодна для всех видов сельского хозяйства. Мне кажется, что Дому Ротшильдов выгодно будет завести здесь толкового представителя, который сумеет провести множество хороших операций».

Хотя «толкового представителя» туда так и не послали, косвенное участие Ротшильдов в южноафриканской «золотой лихорадке» через посредство «Эксплорейшн компани» часто недооценивают. Кстати, и сама компания не ограничивалась одной Южной Африкой. В 1894 г. она открыла региональное представительство в Западной Австралии, что, в свою очередь, привело к размещению акций «Нью Зиленд Эксплорейшн компани» в 1896 г. — хотя ни одно из представительств не принесло таких прибылей, как южноафриканские.

Приобретение больших пакетов в таком широком спектре золотых приисков стало смелым шагом, основанным на важных заключениях о будущем мирового рынка золота. По словам Альфонса, Ранд вызывал в памяти образы «пещеры Аладдина». На первый взгляд странно, что он не выражал опасений в связи с возможным перепроизводством драгоценного металла (что произошло бы, если бы в Витватерсранде содержались нетронутые запасы ртути или меди). Объяснение здесь самое прямое: спрос на золото оставался высоким, поскольку все больше и больше стран принимали его за основу для своих денежных систем. Пока это продолжалось, цена на золото не снижалась из-за роста поставок, а просто вела к денежной экспансии и общему росту цен на все активы. Именно на таких ожиданиях начался настоящий бум акций южноафриканских золотодобывающих компаний 1893–1894 гг. Ничего удивительного, что английские Ротшильды поддерживали распространение золотого стандарта.

Ротшильды не были монометаллистами; они были мультиметаллистами. В тот же период все большее значение для них приобретала медь. Хотя медь не считается благородным металлом, в последнюю четверть XIX в., характеризовавшуюся стремительным развитием электротехники, спрос на медь неуклонно рос. Французские Ротшильды, возможно, принимали косвенное участие в первой крупной попытке овладеть рынком меди, которую предприняли в конце 1870-х гг. компании Société des Métaux и Comptoir d’Escompte, но более вероятным кажется, что они переключились на медь после того, как этот пузырь лопнул в 1889 г. В конце 1880-х гг. Лондонский и Парижский дома увеличили свои интересы в Испании, приобретя контрольный пакет месторождения Рио-Тинто, где в то время добывалось более 10 % от общего количества меди. Это была инвестиция первостепенной важности: к началу 1900-х гг. цена акций «Тинто» стала исходным пунктом, который в переписке между Лондоном и Парижем приводился почти так же часто, как цена консолей и рентных бумаг за полвека до того. Кроме того, лондонские Ротшильды в 1895 г. выступали банком компании, выпустив ее облигаций на 3,6 млн ф. ст. (за комиссию в 100 500 ф. ст.).

Это была только часть более широких вложений в добычу и продажу меди, возможно руководимых потребностью защитить инвестиции в Рио-Тинто от падений цен, когда повсюду стали находить новые источники меди. Также в 1880-е гг. Парижский дом приобрел пакет в 37,5 % компании «Болео», мексиканского медного рудника; а после 1895 г. «Эксплорейшн компани» стала главным источником финансирования для находящейся в Монтане добывающей компании «Анаконда». Эти пакеты придавали Ротшильдам положение реальной силы на мировом рынке меди. Вместе с Леонардом Левинсоном в Нью-Йорке и компанией «Брандайс, Голдшмидт и К^о» они образовали синдикат, которому начиная с 1895 г. удалось снова поднять цену на медь до 50 ф. ст. за тонну с помощью прямых закупок и ограничений выработки. Ротшильды, не колеблясь, добавляли новые «медные» акции в свой портфель по мере открытия новых месторождений. В 1903 г. «Эксплорейшн компани» выпустила акций на 1 млн ф. ст. для Otavi Minen und Eisenbahn Gesellschaft в немецкой Юго-Западной Африке. Французские Ротшильды, кроме того, занимались утилизацией меди, вкладывая средства в такие компании, как Compagnie Générale de Traction de Paris.

Равным образом интересовались Ротшильды добычей драгоценных камней. Их участие в «Де Бирс» (De Beers) — наверное, самое известное из всех их добывающих предприятий — будет рассмотрено ниже; но стоит отметить, что «Де Бирс» стала не единственной их инвестицией такого рода. В 1889 г. Ротшильды выпустили акции бирманского рубинового месторождения после продолжительной борьбы за получение концессии на семь лет от правительства Великобритании, которая за три года до того аннексировала территорию. Предприятие снова оказалось выгодным: рубины по-прежнему уверенно росли в цене и четыре года спустя (чего нельзя сказать о цене на алмазы).

В том, что касалось золота и драгоценных камней, Французский дом обычно пользовался экспертными оценками своих лондонских партнеров. Что характерно, в 1895 г. «Братья де Ротшильд» приобрели акции французской компании по добыче золота «КОНФРАДОР» через расположенную в Лондоне «Эксплорейшн компани». Однако у Альфонса и его братьев имелись собственные интересы в добывающей промышленности, которые в тот период развивались столь же стремительно. Так, в 1880-е гг. Французский дом начал расширять свои интересы в испанском свинце с большим содержанием серебра, который он покупал у своего агента в Картахене и очищал до пользующихся спросом серебра и свинца на своем аффинажном заводе в Гавре. По совету своего «коллеги» Хэмилтона Смита, выпускника Парижского горного института по имени Жюль Арон, Альфонс и его братья вложили 250 тысяч франков в собственный французский аффинажный завод и перешли на систему прямых закупок у испанских производителей, хотя они не сразу последовали совету Арона вкладываться напрямую в аффинажный завод в Испании. Только в 1880–1881 гг. ему удалось убедить их основать добывающую и металлургическую компанию в Пеньяррое, которая арендовала предприятие по добыче свинца у испанского владельца. К 1913 г. компания производила не менее 80 % испанского серебра и 60 % свинца. Имея пакет в 40 % в Пеньяррое и эксклюзивное агентство по продаже, Французский дом стал одним из крупнейших отдельных игроков на международном рынке свинца. В то же время и примерно тем же способом Альфонс и его братья приобрели пакет в 25 % «Никелевой компании», основанной австралийским предпринимателем Джоном Хиггинсоном на принадлежащем Франции тихоокеанском острове Новая Каледония. Планы здесь были амбициозными — к 1884 г. компания приобрела большинство мощностей по рафинированию никеля в Европе, — но открытие никелевых шахт в Канаде в 1891 г. вдребезги разбило мечту о никелевой монополии и вынудило «Никелевую компанию» разделить пополам стоимость своего капитального имущества и заключить свободное соглашение о разделе рынка с «Американско-канадской международной никелевой компанией». Третьей по размеру крупнейшей инвестицией в добывающую промышленность того периода стала мексиканская медная компания «Болео», упомянутая выше. Всего примерно к 1900 г. Французский дом сделал инвестиций в добывающую промышленность номинальной стоимостью 11,5 млн франков (460 тысяч ф. ст.), а рыночная их стоимость была вдвое больше, что составляло примерно 4 % суммарного капитала компании.

Таким же по стилю было и участие французских Ротшильдов в российской нефтяной промышленности. Они проявляли интерес к нефти начиная с 1860-х гг., когда Французский дом начал ввозить бензин из Америки, и в 1879 г. они вошли в деловое партнерство с нефтяной компанией промышленника Эмиля Дойча де ла Мерта с целью производить керосин в Испании, а позже учредили новый нефтеперерабатывающий завод в Фиуме. Поиски нефти, которую можно было перерабатывать на этом заводе, привели к прощупыванию почвы на стремительно растущих нефтяных промыслах Российской империи в окрестностях Баку (Австрийский дом, кроме того, проявлял интерес к нефтепромышленности Галисии, но, судя по всему, сотрудничества не получилось). В 1883–1884 гг., после того как предложение Парижского дома о сотрудничестве с компанией братьев Нобель было отклонено, парижские партнеры приняли решение купить другую фирму, «Батумскую нефтеперерабатывающую и торговую компанию», обычно известную по русскому акрониму БНИТО. Кроме того, Ротшильды приобрели свыше 2 тысяч нефтеналивных железнодорожных цистерн, а также вложили «огромный капитал» в нефтеперерабатывающий завод в Новороссийске и нефтехранилище в Одессе. По оценкам Маккея, стоимость инвестиций Парижского дома в российскую нефть на рубеже веков составляла приблизительно 58 млн франков (2,3 млн ф. ст.). На пике добычи около трети российской нефти контролировалось Ротшильдами.

1890-е гг. стали периодом резкого роста на мировом рынке нефти. «Русский керосин» Ротшильдов продавался в Европе (примерно так же, как испанский свинец) через их «Промышленно-торговую Каспийско-Черноморскую керосиновую компанию» (Société Industrielle et Commerciale de Naphte Caspienne et de la Mer Noire). Позже, став партнерами российской судоходной компании («Поллак и К^о») и Международного банка Санкт-Петербурга, они образовали новую компанию под названием «Мазут», чтобы расширить продажи на русском внутреннем рынке. Это означало, что они конкурировали не только с Нобелями, но и с американским гигантом «Стандард ойл». Такая же конкуренция развернулась и на азиатском рынке. В 1891 г. братья Маркус и Самуэль Самуэль из Лондона приобрели право продавать керосин БНИТО к востоку от Суэцкого канала; они использовали свои передовые танкеры — «Транспортно-торговая компания Шелл» зародилась в 1897 г. Их главным конкурентом в Азии была быстро растущая компания «Ройял датч» со штаб-квартирой в Голландской Ост-Индии.

Поскольку конкуренция сбивала цены, предпринимались традиционные попытки покончить с «нефтяными войнами» путем образования картеля c участием в прибылях (1893–1895). Однако переговоры со «Стандард ойл» ни к чему не привели, и Ротшильды склонялись к участию в постепенном слиянии «Шелл» и «Ройял датч». Ротшильды приобрели треть «Азиатик петролеум К^о», созданной двумя нефтяными компаниями в 1902 г., а в 1911 г. обменяли все свои российские активы на акции «Ройял датч» и «Шелл», сделавшись крупнейшими акционерами в каждой из этих компаний. Даже в то время операция казалась выгодной, так как пакеты Ротшильдов в БНИТО и «Мазуте» оценивались в 2,9 млн ф. ст., в то время как новые акции «Ройял датч — Шелл» обещали богатые прибыли. Всего через шесть лет стало ясно, как проницательно поступили Ротшильды, уйдя из Баку.

Ртуть, золото, медь, свинец, серебро, алмазы, рубины и нефть: к 1900 г. Ротшильды занимали видное положение на мировом рынке цветных металлов, драгоценных камней и нефти. Они не только снабжали капиталом новые добывающие компании — напрямую или через «Эксплорейшн компани»; они, кроме того, вкладывали значительные собственные суммы в акции добывающих компаний и живо интересовались попытками образовать картели или иными способами регулировать международный рынок сырья. Подобную стратегию едва ли можно назвать упадочной. Наоборот, в ответ на фундаментальные структурные изменения мировой экономики Лондонский и Парижский дома проницательно разглядели способ развить одну из их традиционных сфер деятельности.

Помимо высокой рентабельности в целом, господство в добывающих отраслях промышленности, к которому приближались Ротшильды в 1880-е — 1890-е гг., обладало для них притягательностью благодаря своей очевидной свободе от политического контроля. Как только добывающая компания получала концессию или покупала участок территории, она имела почти полную автономию, особенно в тех случаях, когда, например, рудники находились в отдаленной местности или располагались в тех уголках планеты, где государственные структуры находились в зачаточном состоянии. Однако империализм такого рода никогда нельзя отделять от «официального» империализма, неотделимого от национальных флагов и границ на карте. Так, во всяком случае, считал Сесил Родс.

Отношения Ротшильдов с Родсом зародились в 1882 г., когда Натти послал Альберта Гансла, бывшего агента компании в Сан-Франциско, в Кимберли — главный алмазодобывающий центр, — чтобы тот сообщил о положении дел «Англо-африканской алмазодобывающей компании», которая имела притязания на Дютойтспан, одну из четырех главных «трубок» в том районе (другими были Кимберли, Бюлтфонтейн и Де Бирс). Через несколько месяцев Гансл пришел к выводу, что многочисленные мелкие компании — всего их было больше 100 — губят друг друга из-за перепроизводства, и высказался в пользу объединения. Однако, несмотря на созыв Объединительного комитета в Лондоне и планы выпустить акций на 3,5 млн ф. ст. в объединенной алмазодобывающей компании, замысел провалился из-за зависти акционеров и директоров конкурирующих компаний. Вдобавок к невозможности прийти к соглашению о стоимости уже существующих акций (которые после объединения подлежали обмену на новые), скорее всего, Ротшильдам помешало и падение цен на алмазы в 1882–1883 гг. Во всяком случае, французские Ротшильды были недовольны своими убытками на англо-африканских акциях, которые им рекомендовали лондонские кузены.

Интерес Ротшильдов к алмазам возродила «Эксплорейшн компани», пусть и косвенно, когда подрядила еще одного американского инженера, Гарднера Уильямса, исследовать перспективы добычи в Южной Африке. К тому времени процесс объединения продвинулся дальше, чем пять лет назад: участки Кимберли находились практически под единоличным контролем компании «Кимберли сентрал», которая в 1887 г. стоила около 2,45 млн ф. ст. и получала 1,3 карата на партию. Следующей по величине компанией была «Де Бирс», стоившая около 2 млн ф. ст. и имевшая выработку чуть ниже. Сесил Родс, директор и мажоритарный акционер «Де Бирс», который также размещал на рынке акции компании «Кимберли», следил за тем, которой из двух компаний удастся слиться с «Компани франсез», одной из последних независимых компаний на Кимберлитовой трубке.

Родс начал понимать, что, учитывая ограниченные финансовые средства как «Де Бирс», так и «Сентрал», ключом к победе в борьбе за слияние и поглощение является Лондон и победит та из двух компаний, которая успеет заручиться финансовой поддержкой крупного банкирского дома в Сити. Решив, что Уильямс (с которым он познакомился на пароходе, шедшем в Лондон, в 1885 г.) — его пропуск в Нью-Корт, Родс поспешил предложить ему пост генерального управляющего в «Де Бирс». Через два месяца Родс отправился в Лондон для первой беседы со знаменитым лордом Ротшильдом. Натти торговался жестко. 4 августа Родс телеграфировал в Кимберли подробности плана, согласно которому «Де Бирс» получала деньги, чтобы купить «Компани франсез», но по завышенной цене. В сущности, Ротшильды выдали заем в 750 тыс. ф. ст. наличными в обмен на 50 тыс. новых акций «Де Бирс» по 15 ф. ст. за штуку, плюс 200 тысяч ф. ст. в облигациях акционерного общества. За это они получали комиссионные в размере 100 тысяч ф. ст., а также половину разницы между ценой в 15 ф. ст., которую платили за акции «Де Бирс», и их лондонской рыночной ценой 5 октября 1887 г. По данным Таррелла, потребовалось еще 150 тысяч ф. ст., чтобы «синдикату Ротшильдов было уплачено 250 тысяч ф. ст. за предоставление 750 тысяч ф. ст. за покупку». После переговоров в Париже, которые затянулись до сентября, директора французской компании приняли условия слияния, по которым акции французов конвертировались в акции «Де Бирс» по курсу 100:162.

Однако операцию трудно считать победой Родса. Правда, предложение «Сентрал» отклонили, но, судя по всему, только после обещания продать «Компани» «Сентрал» за 656 тысяч ф. ст. Из-за того что все, кроме 100 тысяч ф. ст., из этой суммы было выплачено в виде акций и других ценных бумаг «Кимберли сентрал», историки склонны полагать, что Родс проницательно приобрел пакет «Сентрал». На самом деле произошло другое: компания «Кимберли сентрал» приобрела «Компани франсез» по сниженной цене, и в целом ожидали, что теперь «Де Бирс» будет поглощена «Сентрал». Родс думал скупить ценные бумаги на оставшихся независимых рудниках в Бюлтфонтейне и Дютойтспане и довершить слияние «Де Бирс» и «Кимберли сентрал», но для этого ему требовалось согласие председателя совета директоров «Кимберли сентрал», Фрэнсиса Бэринга-Гулда, и его самого крупного акционера, кипучего Барни Барнато. Если бы оба отказались — говорят, так оно и было, — Родс, скорее всего, проиграл бы.

Однако в том случае несгибаемым оказался только Бэринг-Гулд; Барнато увидел удачную возможность огромной прибыли и тайно перешел на сторону Родса. В ноябре де Грано телеграфировал из Кимберли, что Родсу нужен новый заем в 300 тысяч ф. ст., чтобы скупить акции «Сентрал». Он намекал Ротшильдам, что, если они не предоставят деньги, это сделает компаньон Родса Альфред Бейт. Именно тогда Натти приобрел 5754 акции «Де Бирс» для себя, что сделало его одним из крупнейших акционеров компании (у самого Родса было всего 4 тысячи акций). Такая стратегия продолжалась весь 1888 г., пока Родс и Натти стремились преодолеть сопротивление Бэринга-Гулда. 13 марта 1888 г. Родс официально зарегистрировал компанию «Де Бирс консолидейтед» с капиталом в 3,1 млн ф. ст. и еще 1,5 млн ф. ст. в привилегированных акциях. И все же Бэринг-Гулд и миноритарные акционеры «Сентрал» держались. Если не считать перспективы солидных прибылей по акциям как «Сентрал», так и «Де Бирс», которые резко выросли в первой половине 1888 г., решающим фактором в привлечении Барнато стало предложение «пожизненного поста управляющего» новой компании. Судя по всему, такая необычайная уступка не нравилась Натти.

Несмотря на это, процесс слияния по-прежнему не двигался, сначала из-за иска со стороны акционеров «Сентрал», возражавших против общих условий доверительного договора, которые определяли цели новой компании, затем из-за страшного пожара на шахтах «Де Бирс», унесшего жизни 202 человек. И только в январе 1889 г. окончательно произвели ликвидацию «Кимберли сентрал». К этому времени «Де Бирс» приобрела 93 % капитала конкурента, поэтому окончательная покупка «Сентрал» стоила меньше 1/10 оценки «Сентрал» в 5,3 млн ф. ст. Разделаться с оставшимися мелкими компаниями было уже относительно легко.

В ходе этой продолжительной борьбы главной задачей Натти было помочь Родсу найти деньги на покупку акций; он выпустил на 2,25 млн ф. ст. привилегированных акций 1-го класса, чтобы «Де Бирс» могла выплатить старые долги и арендовать участки в Дютойтспане и Бюлтфонтейне. Слияние обошлось гораздо дороже, чем он ожидал; но, подобно многим другим, Натти подпал под мелодраматическое обаяние Родса. «Все дело зависит от того, есть ли у вас уверенность во мне и вера в меня, — взывал к нему Родс в одном случае в 1888 г. — Возможно, кто-то другой справится лучше. Я в самом деле не знаю. Вам известны мои цели, и все дело в вопросе доверия… Я знаю, что с вами у меня за спиной я смогу сделать все, что я наметил. Если, однако, вы считаете иначе, мне нечего ответить». Их отношения продолжались до тех пор, пока не завершилось слияние. Так, именно «Эксплорейшн компани» в 1889 г. выпустила на 1,75 млн ф. ст. залоговых облигаций «Де Бирс консолидейтед», 17,8 % которых взяли лондонские Ротшильды; а в 1894 г. уже сам Лондонский дом выпустил облигаций «Де Бирс» на 3,5 млн ф. ст. Таким образом, Ротшильды приобрели крупный пакет акций в новой компании и благодаря этому получили значительное финансовое влияние на Родса. Последний очень тяжело переносил нажим, который требовала борьба за слияние. Назначение Карла Майера в совет директоров новой «Де Бирс» стало самым заметным признаком того, что Натти намеревался пристально следить за делами компании. В 1899 г. банкирский дом «Н. М. Ротшильд и сыновья» стал вторым крупнейшим акционером «Де Бирс» (с 31 666 акциями), лишь немного уступая племянникам Барнато, братьям Джоэл (33 576 акций). У Родса было лишь 13 537 акций; у Бейта — 11 858. Инвестиция оказалась превосходной.

Когда рассеялся дым в залах заседаний, немедленно возник вопрос, как новой «Де Бирс консолидейтед», которая теперь контролировала 98 % выработки в Южной Африке, упрочить свою власть на международном алмазном рынке. Начиная с 1887 г. обсуждались планы синдиката, хотя только в марте 1890 г. «Де Бирс» достигла соглашения с пятью дружественными компаниями, возглавляемыми компанией «Вернер, Бейт и К^о». Поскольку Ротшильды традиционно занимались такими операциями для поддержания цен на ртуть и медь, вскоре синдикат получил благословение Натти, хотя участие в нем самих Ротшильдов было ограниченным. В частности, Ротшильды выступали против того, чтобы «Де Бирс» скапливала большие запасы алмазов. Как Натти писал Родсу в июле 1891 г., он «не имеет права спекулировать алмазами, но обязан продавать их как можно выгоднее». «Что касается распоряжения алмазами, — заключал он, — чем больше я об этом думаю, тем больше убежден, что вы не можете поступить лучше, чем следовать обычным законам спроса и предложения и избегать, насколько возможно, любых искусственных мер, комбинаций, накоплений и т. д., и т. п.». Когда оказалось, что директора «Кимберли» все же тайно создали «секретный запас», чтобы взвинтить понизившиеся цены на свои акции — один из многих актов неповиновения «на местах», — Карл Майер назвал их поступок «аморальным». В том случае средство оказалось избыточным: начиная с 1896 г. на алмазном рынке наблюдался резкий рост цен после падения, и за следующие пять лет ежегодные дивиденды «Де Бирс» достигли 40 % (1,6 млн ф. ст.), отчего цена акций резко выросла после первоначального неудачного старта. Как писал Натти Родсу в 1900 г., «история компании „Де Бирс“ — настоящая сказка. Вы основали практическую монополию на добычу алмазов, вам удалось учредить замечательно устойчивый рынок для продажи вашей продукции, и вам удалось найти механизм, способный воплотить ваши планы в жизнь». Казалось бы, чего еще можно было хотеть Родсу? Тем не менее Родс не переставал жаловаться на ограничения, наложенные на него в части торговли алмазами; приехав в Лондон в 1898 г., он жаловался на избыточные прибыли сбытового синдиката.

Создание «Де Бирс» как доминирующей силы на алмазном месторождении Кимберли почти не имело никаких политических последствий, учитывая, что Кимберли и окружающие земли (Западный Грикаленд) были аннексированы Великобританией в 1871 г. Но амбиции Родса с самого начала простирались за пределы британской территории. Не только обнаружение золота в Витватерсранде, контролируемом бурами, подстегивало его аппетит распространить британское влияние к северу от Капской колонии. На самом деле Родс не добился больших успехов в инвестициях в «Ранд», и его компания, «Консолидейтед голд филдз», уделяла внимание еще не разведанным запасам золота (когда не инвестировала в акции «Де Бирс»). Точнее, Родсу хотелось нанести удар на севере, за Трансваалем, и проникнуть в королевство Лобенгулы, короля народа матабеле.

В январе 1888 г. Родс написал Натти длинное письмо, в котором просил его поддержки в новой концессии, которую он только что получил от Лобенгулы, на разработку «просто бесконечных» золотых приисков на другом берегу реки Лимпопо. Отсюда ясно: хотя Родс надеялся, что Ротшильды «возьмут долю» в его предприятии, больше всего его интересовали не деньги, а политическое влияние Ротшильдов. Он сообщал, что столкнулся «с противодействием… в связи с размером нашей концессии», главным образом со стороны конкурирующей исследовательской компании «Бечуаналенд», учрежденной лордом Гиффордом и Джорджем Костоном, а также со стороны правительства Португалии. Особенно его беспокоили разговоры о скором отзыве и замене его податливого друга сэра Геркулеса Робинсона, главы английской дипломатической миссии в Капской колонии. Причины, которые он называет, позволяют недвусмысленно понять его долгосрочные планы: «Я чувствую опасность любой новой смены политики, а ему [Робинсону] все так хорошо удавалось в течение последних 8 лет, когда он сохранял доверие африканерской [так!] стороны… неуклонно противодействовал экспансии на север и полностью окружил республики [буров]… наше расширение от реки Вааль до Замбези — почти полностью его заслуга… и если вы посмотрите на карту, то увидите, что благодаря его политике он полностью окружил Республику Трансвааль, так что она не может увеличиваться. Если мы теперь позволим делать все тихо, разрабатывая золото в Трансваале, мы постепенно получим объединенную Ю. Африку под английским флагом. [Золото]искатели не потерпят чисто бурское правительство, это лишь вопрос времени… но все погибнет, если придет новый человек с совершенно новой политикой антагонизма к соседним республикам… [подобная политика] приведет к бесконечным трениям. Сейчас возникают многочисленные вопросы — например, будущее Свазиленда… и способ обращения с королем матабеле, и если к этим вопросам подходить… без должных способностей, нас ждут бесконечные ссоры… считаю, что сэр Геркулес, при его восьмилетнем… опыте по-прежнему наилучший из всех возможных».

Позже в том же году Родс написал Натти в том же ключе, теперь представляя «Де Бирс» в роли «еще одной Ост-Индской компании… которая ежедневно разрабатывает отдаленные районы страны». В письме он очертил свои «провидческие мечты»:

«Король матабеле… единственный камень преткновения на пути в Центральную Африку, поскольку, как только мы получим его территорию, остальное просто, так как остальное представляет собой просто разрозненные деревни, каждая со своим вождем…

Новая… „Восточноафриканская компания“ в Момбасе… должна двигаться через Танганьику к Замбези, чтобы объединиться с нашими разработками с Юга, пройдя между немцами и государством Конго… В настоящее время мне нужно одно: чтобы меня перестали отрезать… Есть еще одно связующее звено в лице „Озерной компании“, или Ньянзы, которая торгует на Замбези… но, разумеется, главную роль играют земли матабеле с ее запасами золота… по сообщениям, которые основаны не на одних слухах… Представьте, эти золотые прииски [на земле матабеле, которые] продавались два года назад примерно за 150 тысяч ф. ст., теперь продаются за десять с лишним миллионов. Я предлагал Бейту и Робинсону купить весь участок, около 30 миль… документы были уже подготовлены… но, к сожалению, мне пришлось уехать, а после моего отъезда весь план развалился».

Трудно не заметить непосредственной связи таких планов и фиаско так называемого «рейда Джеймсона» в декабре 1895 г., а может быть, даже и начала войны с бурами в 1899 г. Родс склонялся к программе окружения и экспансии, которая была несовместима с независимым существованием бурских республик; он ожидал, что Натти его поддержит.

Он был настолько убежден в том, что Натти поможет воплотить его мечту, что в июне 1888 г. даже пересмотрел свое завещание, по которому оставлял Натти все свое имущество, кроме 2 тысяч акций «Де Бирс» (которые он передавал своим братьям и сестрам). Желание оставить несколько сот тысяч фунтов одному из богатейших людей в мире, возможно, покажется извращенным; но в письме, приложенном к завещанию, Родс поведал Натти, что эти деньги необходимо употребить на учреждение того, что его биограф назвал «обществом избранных для блага империи». «При обдумывании предложения возьмите устав ордена иезуитов, если вам удастся его достать, — советовал Родс, — и замените римско-католическую веру на английскую империю». В высшей степени маловероятно, чтобы Родс (тем более Ротшильд) когда-либо читал устав ордена иезуитов, составленный св. Игнатием де Лойолой в 1558 г.; этот документ для Родса лишь символизировал своего рода сплоченное братство, которое было его идеалом. Поразительно другое. Подобно другому провидцу того времени, Теодору Герцлю, Родс видел в легендарном лорде Ротшильде единственного человека со средствами, способного воплотить его мечту в жизнь.

Принято считать, что Ротшильды должны были разделять экспансионистские устремления Родса: почему иначе он так много рассказывал о них Натти? Однако здесь необходима известная осторожность. Конечно, Натти и его братья не были противниками мысли о расширении Британской Южной Африки. Когда Родс объединил усилия с Гиффордом и Костоном из компании «Бечуаналенд» и создал новую «Центральную исследовательскую ассоциацию», призванную распространить его планы на землю матабеле — Натти стал мажоритарным акционером, а в 1890 г., после ее преобразования в «Объединенную концессионную компанию», он увеличил долю своего участия. Кроме того, в 1889 г., когда Родс основал «Компанию Британской Южной Африки», он стал акционером-учредителем и выступал в роли бесплатного консультанта компании по инвестициям. Что еще важнее, письмо от января 1892 г. доказывает, что Натти не питал иллюзий относительно планов Родса. «Наше первое и главное желание в связи с южноафриканскими делами, — писал он Родсу, — чтобы вы… оставались во главе дел в этой колонии и могли осуществлять великую имперскую политику, которая стала мечтой всей вашей жизни… Думаю, вы окажете нам честь, признав, что мы всегда неуклонно поддерживали вас в проведении такой политики, и можете быть уверены, что мы будем поддерживать вас и далее».

Более того, Натти не желал слушать нападок на Родса. Когда все более нестабильный психически Рэндольф Черчилль, вернувшись в 1891 г. из Южной Африки, резко осудил проекты развития Машоналенда и объявил в прессе, что «не существует более неблагоразумных и небезопасных спекуляций, чем вкладывания денег в [горно] разведывательные синдикаты», Натти пришел в ярость — тем более что поездку Черчилля финансировал именно он. Льюис (Лулу), сын сэра Уильяма Харкорта, описал в дневнике необычайную стычку между Натти и Черчиллем в Тринге, которая произошла в начале 1893 г., когда последний «ожесточенно нападал на Родса, Ю. Африку и Машоналенд, объявлял страну банкротом, а [Сесила] Родса мошенником, уверял, что Натти знал, что Родс не мог собрать 51 тысячу ф. ст. в Сити, чтобы открыть рудник, и т. д. Все это говорилось Натти в лицо и привело его в ярость — настолько, что он на несколько минут вышел из комнаты, чтобы успокоиться».

Ротшильды не испытывали ни малейших угрызений совести из-за того, что Родс применял силу против матабеле и других африканских племен, встававших у него на пути. В письме из Парижа в октябре 1893 г. Артур де Ротшильд провел классическую для империалиста связь между «небольшим повышением акций компании, организованной на основании правительственной концессии» и «резкой стычкой с матабеле, когда 100 из них были убиты, хотя должен с радостью сообщить, что с нашей стороны убитых и раненых не было». Старшие партнеры Парижского дома испытывали такое же воодушевление, не в последнюю очередь благодаря диктаторскому стилю правления Родса, какой тот насаждал в Капской колонии после 1890 г., став ее премьер-министром.

И все же между Родсом и Ротшильдами всегда существовали значительные расхождения по вопросу о средствах, какими британское влияние распространялось из Капской колонии. С философской точки зрения Родс всегда ближе стоял к либеральному империализму, чем к политике правительства Солсбери, склонного подчинять амбиции белых колонистов на периферии дипломатическим интересам правительства в метрополии. Например, Родс выступал за гомруль, что служило лакмусовой бумажкой для политики в поздневикторианскую эпоху. Вначале Родс многого ожидал от Натти, но быстро разочаровался. Его досадовала неспособность Ротшильдов убедить португальское правительство уступить залив Делагоа, главный морской порт на побережье Мозамбика и потому важную стратегическую точку к будущему Трансвааля. Переговоры по этому вопросу затягивались, но, хотя Натти оптимистично высказывался о покупке земли у Португалии, дипломатические препятствия оказались непреодолимыми. Родсу казалось, что Солсбери «очень плохо относится [к нему] из-за португальской операции», а Натти изо всех сил опровергал такую точку зрения. «Вы не должны забывать, — напоминал он порывистому строителю империи, — что в то время общественное мнение во всей Европе склонялось в пользу Португалии, и со стороны лорда Солсбери едва ли было благоразумно навлекать на себя упреки со стороны дружественных держав в том, что наша страна собирается раздавить слабую маленькую Португалию ради несомненно важного, но недоразвитого региона в Центральной Африке. В конце концов, разве могли вы ожидать большего или хотя бы столького от правительства либералов?»

Когда Родс снова попытался напрямую обратиться к португальскому посланнику Луишу де Совералю, Натти отнесся к его плану прохладно. «Похоже, вы поддерживаете точку зрения Совераля, что сделать ничего нельзя, — жаловался он в мае 1893 г. — Я думал, что вы сделаете все, что можно, так как в течение нескольких лет вы по праву считали… что Делагоа — ключ к нашему положению в Ю. Африке… Боюсь, что нам придется купить залив Делагоа. Он нам нужен, и мы готовы за него заплатить. С ростом Трансвааля чем дольше мы ждем, тем больше нам придется заплатить, а после постройки железной дороги в Делагоа мы, скорее всего, вообще его не получим».

В этом вопросе, как и во многих других, Родс, по мнению Ротшильдов, действовал чересчур стремительно — Ротшильдам надоело объяснять, что у правительства Португалии нет намерения продавать территорию, о которой идет речь. Уже в феврале 1891 г. Родс признался Реджинальду Бретту, что считает Натти «человеком честным, но не слишком сообразительным». Вскоре еще раз изменил свое завещание, назначив второго душеприказчика наряду с Натти. «Иногда меня мучает мысль, — заявил он, — что, если я умру, все мои деньги перейдут в руки человека, который, хотя и настроен благожелательно, совершенно не способен оценить мои замыслы. Я пробовал объяснить их ему, но, судя по выражению его лица, понял, что мои идеи не произвели на него впечатления… и я напрасно трачу время».

Натти, в свою очередь, возмущало, что Родс бесцеремонно использовал «Де Бирс консолидейтед» для финансирования своих планов, связанных с землями матабеле. Первым яблоком раздора стало решение Родса, чтобы компания «Де Бирс» стала крупным акционером в «Компании Британской Южной Африки», которую в переписке обычно называли «Компанией». Точку зрения Натти, что «„Де Бирс“ не должна владеть такими спекулятивными ценными бумагами», поддерживал и Карл Майер, всегда «очень пессимистично относившийся к Компании». В январе 1892 г. Натти «предельно откровенно» выразил свои взгляды: «[Вы] один вправе судить, следует ли правительству Капской колонии захватывать северные территории; это не наше дело, и мы не хотим высказывать никакого мнения по данному вопросу. Вы должны понимать, насколько ваша Компания встретит одобрение правительства ее величества. Однако мы утверждаем: если такова ваша политика и вы требуете денег на эти цели, вам придется получить их из других источников, а не из наличного резерва компании „Дебирс“ [так!]. Мы всегда считали „Дебирс“ просто и исключительно алмазодобывающей компанией… и если станет известно, что „Дебирс“ ссудила деньги Компании, некоторые акционеры „Дебирс“ могут потребовать судебного запрета и выдвинут вотум недоверия правлению, куда выберут своих представителей, что совершенно нежелательно. Поэтому, если не рассматривать вопрос о том, правильно или нет использовать средства „Дебирс“ таким способом, это было бы весьма опрометчиво и способно причинить большой вред кредиту и репутации компании и ее совету директоров».

На жалобу Родса, что «Компании Британской Южной Африки» нужны деньги, Натти ответил: «…прежде чем позволить „Дебирс“ субсидировать Компанию, мы предпочли бы, чтобы вы ввели небольшой экспортный налог на алмазы; несомненно, вначале он вызовет небольшое неудовольствие, но постепенно торговля к нему привыкнет. И отсюда возникает следующий вопрос. Не пора ли вам подумать о том, чтобы правительство Капской колонии взяло в свои руки власть на алмазных приисках и выкупило долю акционеров — конечно, уже не так дорого, как несколько лет назад, но по справедливой и равноправной цене. Пусть эта мысль проникнет в ваш плодовитый мозг, а потом напишите, что вы об этом думаете».

Нетрудно представить, что подумал Родс о предложении подчинить «Де Бирс» и «Компанию Британской Южной Африки» такому прямому политическому контролю.

В таких переговорах Натти всегда старался избегать противопоставления с изменчивым Родсом: «Вам известно… что я не люблю вмешиваться в их [„Де Бирс“] внутреннее управление, — уверял он в июле 1892 г., — и надеюсь лишь на то, что компания сможет в будущем выплачивать хорошие дивиденды и постепенно уменьшит свою задолженность». На самом деле в ряде случаев Родсу удалось пренебречь «приказами» из Лондона (например, когда он настоял на покупке «Премьера» или рудника Весселтон). Но Натти не скрывал от Родса, что расходами распоряжаются крупные акционеры «Де Бирс» в лондонском правлении. Конфликты между лондонским правлением и пожизненными управляющими снова вспыхнули в 1899 г., когда Родс пожелал, чтобы «Де Бирс» вложила деньги в золотые рудники и железные дороги Ранда в то время, когда компания вынуждена была занимать деньги на выплату дивидендов. Возражения Натти и его критика системы пожизненных управляющих заставили Родса жаловаться, что «лондонское правление противоречит всей моей политике в связи с „Де Бирс“ почти с самого основания», и подвергнуть Карла Майера «грубому оскорблению». Однако он не отрицал того, что Натти вместе с «большинством французских акционеров… представляет… большую часть капитала компании». В конце концов им удастся настоять на отмене системы пожизненных управляющих. Кроме того, стоит отметить, что сам Родс был должен Ротшильдам значительные суммы: в середине 1895 г., когда он был премьер-министром Капской колонии, он был должен им 16 515 ф. ст., хотя к тому времени он уже стал миллионером, главным образом благодаря своим пакетам акций «Де Бирс». Это было гораздо больше, чем был должен Ротшильдам Рэндольф Черчилль, когда находился у власти.

Если не считать специфической роли «Де Бирс», представления Натти о будущем Южной Африки во многих важных вопросах отличались от позиции Родса. Так, трудно поверить, чтобы Родсу понравилось его предложение в 1891 г. субсидировать проезд и обустройство сотен семей российских евреев, бежавших от преследований царского режима. Более серьезным источником трений стал отказ Натти признать, что планы Родса исключали мирное сосуществование с бурскими республиками. В мае 1892 г. Родса сухо информировали, что Лондонский дом обдумывает размещение займа в 2,5 млн ф. ст. для правительства Трансвааля, на развитие собственной железнодорожной сети республики. Такое предположение высказывалось в начале того года президентом Паулем Крюгером во время поездки Карла Майера в Йоханнесбург. Крюгер, как сообщал Майер в Нью-Корт, — «странный старый бур, уродливый, плохо одетый, с дурными манерами, и тем не менее превосходный человек и очень внушительный оратор». Он добавил и политическое наблюдение: «Отношения между старой партией буров и населением новых приисковых поселков становятся гораздо лучше, чем были прежде». Не случайно эти переговоры проходили в то время, когда Родс находился в Лондоне.

Конечно, возможно, что целью займа 1892 г. было утверждение неофициального имперского контроля над Трансваалем — можно было надеяться, что Родс будет рад такому шагу. Когда Натти заговорил об этом с лордом Солсбери, он многозначительно подчеркнул, что ему удалось свести на нет первоначальный замысел Крюгера о более крупном займе с целью приобретения португальской железнодорожной ветки Делагоа. А когда он написал Родсу на эту тему, то подчеркнул, что, «готовя контракт, мы оставили за собой голос в вопросе будущих заимствований, как вы и предлагали», и написал, что он намеревается указать на «необходимость достичь соглашения с Капской железной дорогой, когда придет время»: «Мы также сказали им, что не можем выделить им деньги на расширение Наталя, и, как вы увидите из проспекта, мы настояли на том, чтобы деньги были потрачены исключительно в пределах Республики. Естественно, мы ни за что не позволим им предполагать, что действуем по вашему предложению».

Как явствует из текста письма, первой мыслью Родса было, что, построив собственные железнодорожные ветки, ведущие на юг, буры, в силу своего положения, смогут диктовать условия золотым приискам. Натти, очевидно, хотел его успокоить, но, как признался он сам, «мы не можем диктовать правительству, какой тариф им взимать, когда линия будет достроена». Как показал Чепмен, буры не собирались терпеть запугивания со стороны своих новых банкиров. Получив из Нью-Корта рутинное предостережение, что предоставленные деньги «должны быть использованы с величайшей осторожностью и экономией» и что «все расходы… будут подвергнуты строгому и пристальному контролю», Претория пылко ответила, что «не допустит никакого контроля, что правительство до того, как будут изготовлены чертежи, не может утверждать, на какие цели будут потрачены деньги, и, более того, правительство не может согласиться на то, что оставшиеся деньги будут размещены у вас, пока не возникнет такой необходимости». Поэтому успех облигаций Трансвааля на лондонском рынке стал ударом для Родса. Условием выпуска облигаций был мир между Капской провинцией и бурами, несмотря на то что к концу 1895 г. в Кейптауне уже строили планы сбросить правительство Крюгера именем «уитлендеров» (неафриканеров, то есть в основном европейских, главным образом английских поселенцев) в Трансваале.

«Рейд Джеймсона» — неудавшаяся попытка набега на Трансваальскую республику, совершенная, по сути, личной армией Родса в Бечуаналенде, — ужаснул Ротшильдов, которые не подозревали о планах переворота. Хотя Родс обсуждал замысел о подстрекательстве к мятежу уитлендеров с Джозефом Чемберленом — он вступил в правительство Солсбери летом 1895 г. и стал министром по делам колоний, — очевидно, Натти он в свои планы не посвящал, а тот, в свою очередь, был не настолько близок к Чемберлену, чтобы ему намекнули о готовящемся рейде (как африканскому корреспонденту «Таймс»). После фиаско «рейда Джеймсона» Натти стремился наладить отношения Лондона и Претории; он приглашал Крюгера в Лондон в таких выражениях, которые едва ли могли откровеннее дезавуировать Джеймсона: «Приняв приглашение без всяких условий, — уверял он Крюгера, — вы получите независимость республики. Мы надеемся, что не будет сделано ничего, что усилило бы положение здешних противников Трансваальского правительства; кроме того, совершенно необходимо предотвратить рост враждебности по отношению к правительству буров, ибо до последнего времени общественное мнение склонялось в вашу пользу, и будет сделано все, чтобы облегчить вам задачу». Гобсон ошибался, когда утверждал, что «финансисты» получили прибыль от эскапады Джеймсона: все произошло наоборот.

Провал «рейда Джеймсона» лишь отсрочил конфликт с бурскими республиками. Альфред Милнер, который в 1897 г. приехал в Южную Африку в качестве верховного комиссара, через год был убежден: установить британский контроль над внешней политикой республик можно лишь военным путем. Он с готовностью взялся защищать гражданские права уитлендеров, и Чемберлен, из соображений партийной дисциплины, счел себя обязанным поддержать его. Они вдвоем обладали значительным влиянием и сумели убедить Натти не размещать второй выпуск Трансваальского займа в ноябре 1898 г. Милнер считал неудобством то, что Ротшильды все же стремились замять ссору с Преторией по неофициальным каналам. В июне 1899 г. Альфред телеграфировал лично Крюгеру в выражениях, которые не могли быть продиктованы министерством по делам колоний, хотя он заранее советовался с Чемберленом: «Ни страна, ни правительство войны не хотят, но никогда нельзя предсказать заранее, что может случиться и на что толкнет правительство общественное мнение… Основная проблема заключается в том, что уитлендеры должны получить прямое и непосредственное представительство в фольксрааде (парламенте), в то время как недостаток предложения вашего превосходительства заключается в том, что все перемены откладываются так надолго, что никак не влияют на нынешнее положение».

Крюгер не остался глух к подобным призывам. 6 июля Чемберлен одним из первых услышал из Нью-Корта новости об уступках со стороны Крюгера: уитлендерам собирались предложить «семилетний срок проживания и предоставление гражданских прав, имеющее обратную силу», что было «принято при активном одобрении уитлендеров небританского происхождения, которые боятся, что лорд Солсбери объявит войну». Натти сумел подтвердить сведения Макдоннеллу через 12 дней. Он призывал Чемберлена объявить, что кризис «окончен». 25 августа Карл Майер еще «упорствовал во мнении, что необходимо прийти к временному соглашению — хотя признаю, что Крюгер испытывает терпение прав-ва и… в воздухе пахнет порохом, что опасно». Такого же мнения придерживался и Сесил Родс, который до последнего не терял уверенности в том, что «буры… в конце концов уступят». Когда стало очевидно, что на сей раз Крюгер не собирался идти на попятный, Ротшильды предприняли последнюю попытку достичь мирного соглашения. По предложению Хартингтона (ставшего герцогом Девонширом) послали телеграмму Сэмьюелу Марксу, компаньону в Претории, в которой они — без ведома Чемберлена и Солсбери — фактически переформулировали британскую политику: «Правительство Великобритании в состоянии беспокойства из-за мира. Если правительство Трансвааля согласится предоставлять гражданские права после 5 лет проживания без всяких условий, у него нет причин опасаться дружеской дискуссии, в которой обсудят подробности. Никаких других требований… выдвинуто не будет. В случае войны вина будет на нем [Крюгере], а не правительстве Великобритании… „Н. М. Ротшильд и сыновья“ заверяет нас: ни правительство Великобритании, ни Англия, ни британцы не желают нарушать целостность Трансвааля… Настоятельно призываем вас сделать все возможное для предоставления гражданских прав без всяких условий. По нашему мнению, это единственный способ предотвратить войну».

От такого предложения отказались не только буры; от него, во всяком случае, отрекся бы Солсбери. Он боялся, что такие «подземные переговоры» могут привести к «серьезному затруднительному положению», и «очень серьезно» просил Натти воздержаться «от всякого дальнейшего сообщения подобного рода с Преторией».

Точка зрения Ротшильдов основывалась не на каком-либо глубоком сочувствии к самоуправлению буров: как Натти сказал Макдоннеллу, Сэмьюел Маркс не сомневался, что, если бы мир сохранился, «через 15 лет Трансвааль стал бы британским». «Крюгер — последний старый бур-консерватор, — считал компаньон Маркса, Льюис, — и, кроме того, он последний президент того сорта, какой когда-либо будет в Трансваале». Более того, как только началась война, Натти без колебаний стал помогать военной экономике, предложив немедленно отрезать поставки бурам, заблокировав залив Делагоа. Обязательная патриотическая риторика была у него наготове, когда уроженцы Бакингемшира возвращались с войны домой. Альфред тоже не остался в стороне: он устроил пышный гала-прием в Ковент-Гарден. Натти сохранил хорошие отношения с Милнером и тепло поздравлял его — хотя и «от имени жены» — «с прочным утверждением владений ее величества в Южной Африке». Однако в узком кругу он сожалел о «проклятой партизанской войне», которую, как выяснилось, вела британская армия. Через два месяца после заключения мира Альфред предлагал помирить британских и бурских полководцев за своим обеденным столом.

Натти особенно раздражали утверждения таких журналистов-радикалов, как Гобсон, будто война велась ради тех, у кого имеются финансовые интересы на золотых и алмазных приисках. Он советовал Родсу «быть осторожным в том, что вы говорите относительно ведения войны и ваших отношений с военными властями. В настоящее время в нашей стране напряженно относятся ко всему, связанному… с войной, и в обеих палатах парламента многие стремятся возложить вину за произошедшее на плечи капиталистов и тех, у кого есть интересы на южноафриканских приисках. Не хочется подливать масла в огонь, и вы лишь сыграете на руку оппозиции, чего, как я уверен, вы хотите избежать. Поэтому я надеюсь, что вы будете осторожны в высказываниях, а если у вас есть какие-либо жалобы на нижних чинов военного министерства, у вас, несомненно, будет не одна возможность высказать их с глазу на глаз».

Этим объясняется, почему два месяца спустя в письмах Бальфуру Натти пишет, что «добрый военный министр… дает своим генералам вдвое больше, чем они просят»: «В „Дейли ньюс“ позавчера вышла умная статья, которая кончалась словами: хотя министры ее величества оказались неспособны достичь мира, они еще менее способны продолжать войну… С точки зрения дальней перспективы гораздо дешевле предпринять мощный рывок сейчас, чем рисковать и затягивать войну еще на год… По-моему, вам следует знать и общественное мнение по данному вопросу, и то беспокойство, какое испытывают многие в Африке из-за… желания сэкономить деньги, и нас таким образом… в конце концов могут вынудить понести гораздо бо‡льшие расходы».

Короче говоря, Натти соглашался с критическими замечаниями Родса о способах ведения войны; но, обладая большими личными интересами на рудниках Кимберли и Витватерсранда, он считал подобные замечания в высшей степени аполитичными.

В его призывах не экономить в военное время видна определенная ирония судьбы. Во время Англо-бурской войны высветилось падение влияния Ротшильдов на ту область британской политики, где оно когда-то было самым значительным, а именно на финансы. Впервые со времен Крымской войны Великобритания вынуждена была финансировать войну путем наращивания государственного долга. Но если в 1850-е гг. все считали само собой разумеющимся, что казначейство, собираясь произвести заем, обратится к компании «Н. М. Ротшильд и сыновья», полвека спустя такой уверенности уже не было. Натти признался Эдуарду Гамильтону: он с самого начала подразумевал, что канцлер казначейства сэр Майкл Хикс Бич «пошлет за мной, когда будет готов». Но его рекомендацию выпустить консоли с гарантией Ротшильдов отклонили в пользу довода Эрнеста Касселя о «гораздо более достойной» продаже на открытом рынке казначейских векселей по цене 98,5. Подписка на так называемый «заем хаки» была превышена многократно, и Гамильтон злорадствовал из-за «ревности, с какой Ротшильды относятся к Касселю». Когда в июле возникла необходимость еще в одном займе, Натти поддержал Касселя (и выступил против Английского Банка), высказавшись в пользу второго выпуска облигаций, на сей раз на 10 млн ф. ст. Но Гамильтон нанес Ротшильдам второй удар, договорившись с Клинтоном Докинзом из банка «Дж. П. Морган» и лордом Ревелстоком из возрожденного Дома Бэрингов о размещении половины суммы в США. Поступок Гамильтона привел Натти в ярость; он уже открыл подписку, решив, что всю сумму разместят на лондонском рынке. Правда, третий выпуск на 11 млн ф. ст. был размещен без обращения к американскому рынку. Но когда правительство решилось на более крупную эмиссию консолей на 60 млн ф. ст., оно снова обратилось к Моргану. Половину всей суммы взяли на себя Морган, «Н. М. Ротшильд» и Английский Банк (по 10 млн ф. ст. каждый) по твердой цене в 94,5. Более того, Морган добился комиссионных в два раза выше, чем у лондонских банков. Скромный объем достался более мелким компаниям, что породило возмущение в «английских кругах Сити», которые, по словам Гранвиля, брата Ораса Фаркуара, «пришли в ярость, обнаружив, что все грязные немецкие евреи в деле, а их исключили». Однако на самом деле главным победителем стал Пирпойнт Морган, который не был ни немцем, ни евреем. Впервые более чем за столетие правительство Великобритании вынуждено было занимать крупную сумму у иностранной державы, чтобы вести войну в своей империи. События тех лет стали первым признаком сдвига центра финансовой тяжести на ту сторону Атлантики, который станет такой решительной — и роковой для Ротшильдов — чертой нового века.

Морган снова поиграл мускулами весной 1902 г., когда решено было разместить новый заем на 32 млн ф. ст. Натти — который, как подозревал Доукинс, «сохранил у себя много консолей последнего выпуска… себе в убыток» — высказывался за выпуск нового трансваальского гарантированного займа, но Доукинс, которого поддержал приезд самого Моргана, уговорил Хикса Бича держаться консолей. Хотя американцы согласились разместить всего 5 млн ф. ст., оставив Ротшильдам 7 млн, а Касселю и Английскому Банку по 2 млн ф. ст., оказалось, что они способны диктовать выпускную цену (93,5). Признаком неприязни, порожденной новым американским конкурентом, стало то, что Натти недвусмысленно отказался предоставлять лондонскому филиалу банка Моргана долю в своих ассигнованиях. Даже после войны позиция Ротшильдов на переговорах оставалась слабой. Хотя Трансваальский заем 1903 г. на 30 млн ф. ст. разошелся без американского участия, казначейство отказало Натти в просьбе купонов под 2,5 % (слишком низкий процент), и решено было исключать заявки менее чем на 2 тысячи ф. ст. Альфред сердито осуждал такую смену политики как «самую неанглийскую».

Победа в Англо-бурской войне не стала и безоговорочным утверждением власти метрополии в Южной Африке. Хотя буров в конце концов принудили к миру, выгоду от победы Великобритании получили не в Лондоне, а скорее в Кейптауне (и Кимберли). Последние конфликты в компании «Де Бирс» между лондонским правлением и Родсом словно отражали все происходящее в миниатюре. Еще во время войны Натти в телеграммах уговаривал Родса «погасить текущий долг и выкупить заложенные консоли… даже если заработанные дивиденды придется выплатить раньше… мы предлагаем воспользоваться удачной возможностью и создать на 50 тысяч больше акций, которые охотно поглотят существующие акционеры». Восемь месяцев спустя Натти дополнил свои рекомендации критикой счетных методов Родса — и особенно его привычки накапливать большие излишки, которые он и другие пять управляющих «использовали на всевозможные цели, связанные как с рудниками… так и с внешними инвестициями и рискованными предприятиями». Кроме того, Натти по-прежнему возражал против планов Родса подорвать власть алмазного синдиката в Лондоне.

Тем не менее Родс оставил своих преемников в «Де Бирс» в почти недосягаемом положении. Ежегодные дивиденды росли с примерно 1,6 млн ф. ст. (40 % на акцию) в 1896–1901 гг. до 2 млн ф. ст. в 1902–1904 гг. Даже Натти пришлось признать, что достигнуты «блестящие результаты». Более того, критика из-за использования китайской рабочей силы на южноафриканских рудниках — которую либералы сделали главным вопросом избирательной кампании 1906 г. — все больше расширяла пропасть между Лондоном и Кейптауном. Наконец, контролю Ротшильдов над «Де Бирс» был нанесен мощный удар: Управление налоговых сборов решило распространить обязанность платить налоги в компании с дивидендов британских акционеров на чистую прибыль компании в целом. Такой шаг потребовал официального роспуска лондонского правления и подтвердил превосходство Кимберли над европейскими акционерами. Как выразился встревоженный Натти, «если закрыть лондонскую контору, компания „Де Бирс“ превратится в компанию „Вернер, Бейт и К^о“ и в конечном счете он приобретет контроль, а вы не будете знать абсолютно ничего о том, что [там] происходит».

Пусть и усеченная, роль Ротшильдов в финансировании Англо-бурской войны стала самым зловещим событием. Всего за десять лет до того, во время конверсии Гошена и кризиса Бэрингов, положение банкирского дома «Н. М. Ротшильд» казалось незыблемым. Теперь, на заре нового века, появились первые недвусмысленные признаки того, что господство Ротшильдов подходит к концу. Чувствовали ли это сами Ротшильды? Судя по одному красноречивому доказательству, возможно, чувствовали. В канун Нового года, в конце декабря 1900 г., состоялось, как записал в своем дневнике Эдуард Гамильтон, «сборище Ротшильдов в Ментморе, на котором провожали девятнадцатый век. Думаю, всего нас собралось 24 — Р. [Розбери] и 3 его незамужних дочери, Крузы, Натти и двое его сыновей, Лео с супругой и три их сына, Артур Сассун с супругой… После ужина Розбери предложил тост „за процветание Дома Ротшильдов“ в трогательной небольшой речи, которая вызвала слезы на глазах Натти и Лео».