Отношения четвертого поколения Ротшильдов и еврейских общин Европы в широком смысле слова во многом оставались неизменными. Необходимо подчеркнуть, что аристократические союзы, описанные в предыдущей главе, были исключениями. Большинство Ротшильдов по-прежнему заключали браки с другими евреями. Более того, по-настоящему важным изменением в тот период было то, что эти другие евреи больше не были Ротшильдами. В третьем поколении родственных браков было всего три, причем два из них были заключены с кузенами по материнской линии. Первыми настоящими «чужаками»-евреями, которые вошли в семью, стали итальянский промышленник барон Раймондо Франкетти, который в 1858 г. женился на Саре Луизе, дочери Ансельма, и Сесиль Анспах, которая на следующий год вышла замуж за Гюстава. Судя по враждебности, какую испытывали Бетти и ее невестка Адель по отношению к Сесиль, можно понять, как трудно было «чужакам» завоевать доверие членов семьи. После 1877 г. все изменилось, и браки с другими представителями еврейской общественной элиты стремительно превратились в норму. В 1878 г. Минна, дочь Вильгельма Карла, вышла замуж за Макса Гольдшмидта, чья сестра была женой Мориса де Хирша. Можно понять, насколько укоренился обычай эндогамии, вспомнив, что сын Минны Альберт в 1910 г. женился на дочери Эдмонда Мириам — к тому времени его отец, получив титул, взял фамилию фон Гольдшмидт-Ротшильд. Еще одной семьей, которая в тот период породнилась с французскими Ротшильдами по браку, были Альфены: в 1905 г. сын Альфонса Эдуард женился на Жермене Альфен, а в 1909 г. сын Эдмонда Морис женился на ее сестре Ноэми.

Наверное, лучшим примером династического союза служит союз между Ротшильдами и Сассунами, семьей, которая сделала состояние в Индии и на Дальнем Востоке, — отдельные ее представители в тот период обосновались в Англии. В 1881 г. — на церемонии, которую посетил принц Уэльский и которую широко освещали в прессе, — Лео взял в жены Марию Перуджиа, дочь купца из Триеста Ахилла Перуджиа, вторая дочь которого вышла замуж за Артура Сассуна. Еще одна связь с Сассунами появилась в 1887 г., когда дочь Гюстава Алина вышла замуж за сэра Эдварда Сассуна, сына и наследника Альберта Сассуна. А в 1907 г. сын Гюстава Роберт женился на Нелли Бир, семья которой также состояла в родстве с Сассунами по браку. Все остальные супруги представителей четвертого поколения были выходцами из богатых еврейских семей, чье общественное положение было сравнимым с Ротшильдами. Перемены свидетельствовали о конце матримониальной исключительности середины XIX в. и об интеграции Ротшильдов — пусть и в качестве первых среди равных — в более широкое «сообщество» богатых еврейских семей.

Итак, Ротшильды оставались иудеями; более того, в результате таких браков они приблизились к еврейскому сообществу в целом. Правда, кое-кто выражал сомнения в правильности выбранного пути, и не только Констанс. Трагическая смерть маленького Рене, сына Альфонса и Леоноры, — у мальчика развилось рожистое воспаление после того, как ему сделали обрезание, — привела к значительной переоценке ценностей со стороны Шарлотты. Кроме того, ее потрясла строгая кошерная диета, которой придерживались Вильгельм Карл и его семья. «Есть… как они, — писала она, отмечая их „бледность и худобу“, — означает не есть совсем; это хуже, чем епитимья». Когда они встретились во Франкфурте после долгой разлуки, Натти решил, что его дядя Вильгельм Карл «выглядит слишком по-кавказски… Еврея в нем выдают не внешность, а походка и манера говорить». Однако приверженность самого Натти религии своих предков оставалась непоколебимой. Еще студентом он презрительно называл «Обзор христианских свидетельств» Пейли «самым нелепым скоплением слов, над которым я ломал голову, так что, хотя многие и пророчествовали, что я обращусь, этому не бывать». Лео тоже вынужден был учить больше предписанной ему книги Пейли; однако не приходится сомневаться в его воодушевлении, с каким он в 1869 г. описал посещение венской синагоги с дядей Энтони и кузеном Альбертом. Когда в 1877 г. в Бейсуотере, на Сент-Питерсберг-Плейс, строили новую синагогу, первый камень в основание заложил Лео, как его отец семь лет назад, когда начиналось строительство Центральной синагоги.

Подобно своему деду и отцу, Натти и его братья почти не интересовались более глубокими и утонченными вопросами теологии или религиозных ритуалов. Так, в 1912 г. сообщали, что Натти якобы сказал, что он «не считает, что еврею-ортодоксу следует обсуждать вид и размер миквы [резервуара для ритуального омовения]». Для них религия означала организацию и функционирование еврейской общины; и они, как Ротшильды, считали самоочевидным, что должны выступать светскими лидерами такой общины в Англии. Примечателен масштаб, в каком они занимали это положение в конце XIX в. Натти был президентом Объединенной синагоги с 1879 г. до его смерти в 1915 г. (хотя он проявлял мало интереса к повседневным делам). В 1868–1941 гг. представители семьи Ротшильд без перерыва служили казначеями в Совете представителей британских евреев: сначала Фердинанд (1868–1874), затем Натти (до 1879), затем Лео (до 1917), затем Лайонел. Кроме того, Натти был почетным президентом Федерации синагог, президентом «Бесплатной еврейской школы», вице-президентом Англо-еврейской ассоциации и членом санитарного и законодательного комитетов совета попечителей. Лео стал его преемником на посту президента «Бесплатной школы», а также был вице-президентом «Временного приюта для бедных евреев» (см. ниже). Кроме того, Ротшильды пользовались влиянием в «Джуиш кроникл», когда газета принадлежала Эшеру Майерсу (хотя не после того, как в 1907 г. ее приобрел сионист Леопольд Гринберг). Во Франции Ротшильды построили несколько новых синагог, в том числе синагогу на улице Виктуар (1877), а Эдмонд финансировал еще три в 1907–1913 гг. По сравнению с ними венские Ротшильды были меньше заняты делами своих единоверцев.

Конечно, первенство Ротшильдов не было всецело бесспорным; в конце концов, можно говорить не об одной общине, а о целом ряде более или менее автономных общин (помимо Объединенной синагоги были также синагога испанских и португальских сефардов и реформистская. С притоком иммигрантов из Восточной Европы появлялось все больше ортодоксальных общин). В 1887 г. положению Натти был брошен вызов. Это связано с созданием Федерации синагог, которое задумал торговец слитками и политик Сэмьюел Монтэгю. Федерация призвана была объединить ортодоксальные сообщества. Какое-то время Натти был озабочен, по его словам, «духовными лишениями» Ист-Энда. После основания Федерации он стал ее президентом, но в декабре 1888 г. вынужден был уступить должность Монтэгю после стычки на совете Объединенной синагоги из-за вопроса допуска Федерации в Лондонский совет Шхита (представитель власти, который надзирает за ритуальным убоем). Может показаться, что Натти стремился добиться превосходства Объединенной синагоги над новичками — отсюда его первоначальный план связать большую синагогу на Уайтчепел-Роуд с «Еврейским Тойнби-Холлом».

Однако не следует преувеличивать значения таких разногласий. На самом деле Натти сохранил за собой титул почетного президента, а в 1892 г. даже вел церемонию открытия первой синагоги Федерации на Нью-Роуд. Более того, его желание объединить различные еврейские общины было ближе Монтэгю, чем многим членам Объединенной синагоги. Именно поэтому, после смерти в 1890 г. главного раввина Натана Маркуса Адлера — и несмотря на противодействие со стороны Германа, сына и преемника Адлера, — Натти созвал конференцию различных синагог, заявив, что «пришло время, когда даже самая скромная часть общины… и, разумеется, самая ортодоксальная, должна пригласить другие ветви общины объединиться с нами, чтобы мы все сплотились. Не скажу — под одним началом, но под одним духовным Вождем». Однако оказалось невозможно примирить противоборствующие стремления к власти в различных общинах. Новая попытка, которую предприняли в 1910 г., провалилась по той же причине. И все же Натти обладал достаточным влиянием, чтобы в 1912 г. добиться назначения после Адлера главным раввином Джозефа Германа Герца, в основном (согласно воспоминаниям одного очевидца) на основе рекомендации лорда Милнера, хотя, вероятнее всего, потому, что он считал, что Герц понравится и Федерации, и Объединенной синагоге, и ортодоксальному Ист-Энду, и более ассимилированному Вест-Энду.

Если его влияние простиралось так широко в исключительно религиозных вопросах, едва ли удивительно, что в вопросах, относящихся к политике еврейской общины, Натти обладал почти королевским статусом. Будучи представителем самой богатой из всех еврейских семей, ключевой фигурой в Сити, членом парламента и даже пэром, а также неофициальным дипломатом, имевшим непосредственный доступ ко многим тогдашним ведущим политикам, он не знал себе равных. И пусть не удалось сплотить разные еврейские общины под началом единого духовного «Вождя», нет сомнений, что их фактическим светским вождем был Натти.

Для того чтобы оценить все значение такого шага, необходимо вспомнить, какие серьезные — и тревожные — вопросы о положении евреев поднимались в то время в Европе. Когда Натти стал пэром, последовала красноречивая реакция Альфонса. «Эта новость будет иметь большие последствия в Австрии и Германии, — писал он, — где антисемитизм до сих пор так живуч». В конце XIX в. прежде непоследовательные и политически неоднородные предубеждения против евреев — у одних они напоминали ограничения, которые накладывались на евреев при «старом режиме», другие словно ожидали утопии, когда евреев и других капиталистов-эксплуататоров экспроприируют, — пережили трансформацию и превратились в своего рода организованные политические движения. Вовсе не случайность, что в тот период появился сам термин «антисемитизм»: развивались расовые теории, авторы которых пытались объяснить якобы антиобщественное поведение евреев их генами, а не религией. По мере того как политическая жизнь все больше демократизировалась благодаря распространению всеобщей грамотности и расширению избирательного права, примерно после 1877 г. расцвела антиеврейская журналистика, речи, а в некоторых странах, например в России, — и политика. С евреями, которые приезжали в западные страны из Восточной и Центральной Европы, Ротшильдов не сближало почти ничего, кроме религии. Как мы видели, они входили в богатую элиту, которая преодолела практически все социальные барьеры, стоявшие на пути евреев в Западной Европе. Однако, поскольку с середины 1820-х гг. Ротшильды служили мишенями политических нападок как слева, так и справа, наверное, было неизбежно, что их снова считали олицетворением «еврейского вопроса». Вот в чем заключался главный недостаток того, что они были «королями евреев».

Помня о событиях середины XX в., очень хочется преувеличить важность антисемитизма в конце XIX в. Как организованное политическое движение антисемитизм был ничтожен по сравнению с социализмом; и ошибочно считать каждый случай проявления враждебности по отношению к евреям антисемитизмом, так как подобные проявления были повсеместными, хотя голоса, поданные за антисемитских кандидатов, можно считать редкостью. Кроме того, воспоминания о национал-социализме побуждают в первую очередь искать признаки антисемитизма в германских странах. Конечно, такие признаки там были (причем скорее в Австрии, чем в Германии, где финансовое влияние Ротшильдов шло на убыль); но его следы можно найти и в Великобритании. В то же время единственным крупным государством, где евреи подвергались систематической дискриминации, оставалась Россия. Правда, и во Франции, где евреи дольше, чем в других местах, пользовались равными правами, также наблюдался самый мощный всплеск антисемитских публикаций.

Не случайно Вильгельм Марр, который ввел в оборот сам термин «антисемитизм», в молодости работал у Вертхаймштайнов, семьи, тесно связанной с венскими Ротшильдами. В своих неопубликованных мемуарах Марр вспоминал, как в 1841 г. его уволили, несмотря на то что он работал усерднее, чем большинство клерков еврейского происхождения. «Именно гою, — с горечью писал он, — пришлось вынести на себе последствия экономического кризиса». Такой опыт, видимо, нашел отклик в экономических трудностях многих немцев после краха 1873 г. Хорошим примером антиротшильдовской полемики, поднятой журналистами вроде Марра, служит книга «Франкфуртские евреи и жульнический отъем состояния», опубликованная в 1880 г. издательством «Германикус». Название говорит само за себя: начиная с уже знакомой искаженной версии рассказа о сокровищах курфюрста автор в первую очередь пытается связать экономические трудности Германии в эпоху грюндерства и после нее с вывозом капитала (особенно в Россию), поощряемым Ротшильдами и их лакеями в финансовой прессе. Не очень отличалось от таких публикаций и заявление Отто Бёкеля, депутата рейхстага от Гессена, сделанное в 1890 г., что Ротшильды загнали в угол мировой рынок нефти — это обвинение пять лет спустя неоднократно повторяли социал-демократы в берлинских пивных (что доказывает, насколько легко такой риторикой могут пользоваться левые). В «Истории Ротшильдов» Фридриха фон Шерба (1893) это положение развивается подробнее и приводится довод, что неустанные спекуляции Ротшильдов нашли новую цель: подчинив себе государственные займы, а затем и железнодорожное строительство, они пытаются установить всемирную монополию на сырье.

К 1911 г., когда Вернер Зомбарт опубликовал свою тенденциозную, хотя и пользовавшуюся влиянием книгу «Евреи и экономическая жизнь», подобные утверждения приобрели некоторую степень интеллектуальной респектабельности. Для Зомбарта «фамилия Ротшильд» означала «больше, чем компанию, которая ее носит»; она означала «всех евреев, которые активно играют на бирже»: «Ибо только с их помощью удалось Ротшильдам достичь положения верховной власти, — более того, можно по праву сказать, они стали единственными властителями рынка облигаций, — которым они на наших глазах обладают уже полвека. Не будет преувеличением сказать… что министру финансов, который отдалит от себя этот всемирный дом и откажется сотрудничать с ним… придется… закрыть лавочку… Не только количественно, но и качественно современная биржа является ротшильдовской (и, следовательно, еврейской)».

Однако нет необходимости искать корни антисемитизма в такого рода фальшивой социологии: можно было просто заявить о расовых различиях евреев и немцев. В памфлете Макса Бауэра «Бисмарк и Ротшильд» (1891) противопоставляются Бисмарк, олицетворение тевтонских, крестьянских добродетелей, и Ротшильд, его полная космополитическая противоположность: «Принцип его существования — не спокойный рост конструктивной силы, но поспешное и нервозное собирательство разрозненной массы денег… Но [думает Бисмарк] предоставь только еврея его ненасытному удовольствию; как только пять миллиардов марок будут выплачены полностью, настанет очередь немца забавляться по своему вкусу! <…> Физическая и духовная форма Бисмарка остается ясной и осязаемой для всех… А какой физический образ остается у мира от Ротшильда? Его никогда не видно, он как солитер остается невидимым в теле человека. „Дом“ Ротшильдов — бесформенное, паразитическое нечто, которое разрастается по всей земле, от Франкфурта и Парижа к Лондону, подобно скрученному телефонному проводу. В нем нет ни структуры, ни жизни, ничего, что растет на земле, ничего из того, что стремится к Богу. Дух Бисмарка похож на готический собор… Они — силы, которые прямо противоположны друг другу в политической культуре нашего времени: ненасытные евреи, которые губят жизнь, — и искренние, здоровые германцы, которые производят жизнь».

Похожие публикации появлялись и в Австрии; но там, где Ротшильды оставались крупной экономической силой, антисемитизм был более эффективен в политическом смысле, чем в Германии. После краха Венской фондовой биржи 1873 г. Карл Люгер задумал свою кампанию «христианских социалистов», направленную против финансовой власти евреев. Поворотной точкой его кампании стал призыв Люгера в 1884 г. к национализации принадлежащей Ротшильдам железной дороги Нордбан имени кайзера Фердинанда, когда правительство предложило обновить изначальный договор, заключенный еще с Соломоном в 1836 г. Требованию Люгера, чтобы правительство «в виде исключения прислушалось к голосу народа, а не к голосам Ротшильдов», вторила Немецкая национальная ассоциация Георга Шёнерера, и их гнев лишь возрос, когда в 1893 г. Альберта наградили Железным крестом за роль, которую он сыграл в проведении денежной реформы Австро-Венгрии. Однако, когда сам Люгер пришел к власти, став в 1897 г. мэром Вены, он быстро понял, как трудно обойтись без Ротшильдов. К концу 1890-х гг. критики вроде консерватора Карла Крауса (который сам был евреем по рождению) и социал-демократической газеты «Арбайтерцайтунг» обвиняли Люгера в том, что он «в хороших отношениях с Ротшильдами» и даже работает «рука об руку с евреем Ротшильдом». В то же время, по классической габсбургской традиции, газета «Юдише цайтшрифт» обвиняла Ротшильдов в том, что они «нанимают на работу антисемитов, предпочитая их евреям». Власть Ротшильдов оставалась притчей во языцех даже среди тех, кто не преследовал политических целей. Вот всего один пример: тирольский поэт и профессор геологии Адольф Пихлер в 1882 г. вспоминал, как «Ротшильд» сумел «расшатать гору Олимп австрийских государственных облигаций». Это было, язвительно добавлял он, «потрясающее зрелище».

Но самым отчетливым и повсеместным антисемитизм оставался во Франции. Всплеск антиротшильдовских публикаций в 1880-е гг. не знает себе равных в истории XIX в.; даже великая война памфлетов после катастрофы на Северной железной дороге в 1846 г. не породила столько клеветнических измышлений. На сей раз «несчастным случаем», послужившим катализатором, стал крах в 1882 г. банка «Юнион женераль», за которым стояло духовенство. Как только «Юнион женераль» обанкротился, его основатель Поль Эжен Бонту начал обвинять во всем «еврейские финансы» и их союзников, «масонов из правительства». Его слова подхватили газеты: в «Монитер де Лион» писали о «заговоре, руководимом обществом еврейских банкиров из Германии» и о «немецко-еврейском заговоре».

Довольно странно, что в то время распространению подобных идей способствовал Эмиль Золя — достаточно вспомнить, какую роль он сыграл впоследствии в «деле Дрейфуса». Хотя действие романа «Деньги» происходит во времена Второй империи, очевидно, что сюжет навеян крахом «Юнион женераль» (просматриваются и аллюзии с «Креди мобилье»). И хотя образ Гундерманна не похож на Альфонса, можно предположить, что его прообразом послужил Джеймс (с небольшими изменениями). Этот нелестный образ тоже довольно странен. Гундерманну недостает искупительной человечности бальзаковского Нусингена, еще одного литературного персонажа, навеянного Джеймсом. Лучше всего это объясняется тем, что Золя, в отличие от Бальзака, не знал Джеймса лично; через десять с лишним лет после его смерти Золя пришлось обращаться за вдохновением к чужим мемуарам — более того, в романе «Деньги» можно найти целые абзацы из Фейдо. Гундерманн представлен как «царь банкиров, властитель биржи и мира… который знал все тайны, создавал повышение и понижение, как Бог посылает ненастье… престол которого, без сомнения, прочнее престола самого императора французов».

Гундерманн холоден, расчетлив, страдает несварением желудка (вымышленная черта), аскет, трудоголик. Саккар, напротив, — порывистый молодой финансист, который симпатизирует духовенству и мечтает о больших проектах на Балканах и Ближнем Востоке, которые, возможно, в конце концов приведут к покупке Иерусалима и возрождению там папской власти. Саккар отправляется к Гундерманну в надежде заручиться его поддержкой. Он приходит в «огромный отель», где Гундерманн живет и работает со своей «бесчисленной семьей»: пять дочерей, четыре сына и четырнадцать внуков. Мы снова попадаем в переполненную контору на улице Лаффита, где вереницы брокеров гуськом проходят мимо бесстрастного банкира, который обращается с ними равнодушно или — если они осмеливаются обратиться к нему — с нескрываемым презрением; где торговцы произведениями искусства стараются привлечь его внимание, соревнуясь с иностранными послами; и куда (несомненна отсылка к Фейдо) врывается маленький мальчик верхом на палочке и трубит в трубу. Этот странный «двор» подтверждает в глазах Саккара «всемирную власть» Гундерманна.

Саккар хочет добиться поддержки Гундерманна — более того, он стремится заработать на бирже, как Гундерманн. Однако, когда он думает «об этом еврее», он инстинктивно представляет себя «честным человеком, который трудится в поте лица», и его охватывает «безудержная ненависть» к «этой проклятой расе… без отечества, без правителей, живущей паразитом за счет других наций, делая вид, что подчиняется их законам, но подчиняясь в самом деле только своему богу воровства, крови и ненависти…», которая «всюду заводится, как паук в паутине, подстерегая добычу, высасывая кровь, жирея за счет чужих жизней».

По мнению Саккара, у евреев наследственное преимущество над христианами в финансах, и он, едва войдя в контору Гундерманна, предвидит, что в конце концов евреи «завоюют весь мир».

Когда Гундерманн неизбежно отклоняет его предложение, антипатия Саккара становится поистине яростной: «Ах, подлый жид, вот бы кого он охотно перегрыз зубами, как собака кость! Конечно, это чудовищный кусок, недолго и подавиться!» «Империя продана жидам! — восклицает он. — Все наши деньги попадут в их цепкие лапы. Всемирный банк должен лопнуть перед их всемогуществом… В нем проснулась наследственная ненависть; он разразился градом обвинений против этой расы торгашей и ростовщиков, из века в век пробивающих себе дорогу среди народов [мира], высасывая их кровь… [стремясь к] всемирному господству, которого и добьются когда-нибудь, благодаря непобедимой силе золота… Ах, этот Гундерманн: пруссак в душе, хотя и родился во Франции! <…> Осмелился же он сказать в одном салоне, что если возгорится война между Пруссией и Францией, то Франция будет разбита».

Разумеется, в конце Гундерманн торжествует: Всемирный банк терпит крах, а Саккар оказывается в тюрьме, оставляя за собой след из разбитых сердец и пустых кошельков.

Нельзя обвинить Золя в том, что он не подготовился: изображение конторы Джеймса не только основано на воспоминаниях очевидца, но и взлет и падение «Юнион женераль» описано вполне точно — сбор сбережений духовенства и аристократии, назначение повышенной цены на собственные акции и в конце концов фиаско. Но помимо того Золя придал литературную достоверность мысли о том, что «Юнион женераль» в самом деле погубили Ротшильды. Кроме того, в романе присутствует измышление о том, что у французских Ротшильдов преобладали прогерманские настроения. Вполне ясно, что подобные замечания затронули нужную струну во Франции эпохи Третьей республики. «Барон-вампир» Ги де Шарнасе книга настолько же жалкая, насколько мощное произведение «Деньги»; однако по содержащимся в них мыслям они не слишком различаются. Персонаж по имени Ребб Шмуль, подобно Гундерманну, — немецкий еврей с отличительным расовым даром к финансовым манипуляциям. «Хищная птица», он наживается на ужасах войны, затем преображается в барона Раконица и дает советы нуждающимся баронессам в обмен на их покровительство в обществе. Таким стереотипам придала дополнительную достоверность публикация в 1888 г. мемуаров Бонту. Хотя Бонту и не называет Ротшильдов впрямую, никто не сомневался, кого он имел в виду, разоблачая «еврея-банкира», который, «не довольствуясь миллиардами, которые накопились в его сундуках за пятьдесят лет… не довольствуясь монополией, которой обладает по крайней мере на девять десятых всех европейских финансовых дел», задумал погубить «Юнион женераль».

Однако, возможно, самый большой индивидуальный вклад во французскую антисемитскую мифологию внес еще один разочарованный человек — Эдуард Дрюмон. В молодости он служил в «Креди мобилье» и посвятил несколько лет огромному и бессвязному труду, целью которого было описать в полной мере доминирование евреев во французской экономической и политической жизни. Впервые опубликованная в 1886 г. и настолько успешная, что выдержала 200 переизданий, его «Еврейская Франция» посвящена идее расово предопределенной и антифранцузской сущности евреев; идея развита в книге в псевдосистему. Таким образом, «Ротшильды, несмотря на их миллиарды, выглядят как старьевщики. Их жены, несмотря на все алмазы Голконды, всегда будут выглядеть как купчихи за туалетом». Даже утонченная баронесса Бетти не в состоянии скрыть своего происхождения, того, что она «франкфуртская еврейка», когда разговор касается драгоценных камней. Отчасти Дрюмон просто обновил памфлеты 1840-х гг. (его главным источником вдохновения послужил Дернвель), поэтому в первом томе он в основном развивал мысль о чрезвычайной политической власти Ротшильдов. Все собрано воедино: их спекуляция на исходе сражения при Ватерлоо, огромная прибыль от Северной железной дороги, неприязнь к более открытым Перейрам. Годшо — еврей — спасает их от банкротства в 1848 г., а во время Парижской коммуны в 1871 г. евреи охраняют владения Ротшильдов от поджога. Политика Республики — просто продолжение этой истории: Гамбетта состоит в союзе с евреями и масонами, Леон Сэй — «подручный короля евреев» — играет ту же роль, а Кузен, президент Верховного совета, просто винтик в огромной еврейско-масонской машине, какой является Северная железная дорога. Даже падение Жюля Ферри можно приписать зловещему влиянию Ротшильдов. Самое же главное, Дрюмон намекает, что «Юнион женераль» был на деле хитроумной еврейской ловушкой, призванной обманом выманить сбережения духовенства.

В написанном позже «Завете антисемита» (1894) эти ядовитые мысли получают дальнейшее развитие, отчасти призванные объяснить, почему антисемитскому движению так и не удалось добиться сколько-нибудь значимых результатов. Здесь он применил более практичный подход: например, подсчитал, сколько будет весить предполагаемое состояние Ротшильдов в 3 млрд франков в серебре — и сколько понадобится людей, чтобы сдвинуть его с места! — и сравнил количество акров земли, принадлежащей семейству Ротшильд, с количеством земли, принадлежащей монашеским орденам. Если буланжисты воздерживались от антисемитизма, то только потому, что «Ротшильды заплатили [им] 200 тысяч франков за муниципальные выборы при условии, что кандидаты не будут выражать антисемитских взглядов», а еще потому, что лидер буланжистов Лагерр лично получил 50 тысяч франков. Если французская экономика переживает спад, то только потому, что «Леон Сэй… передал Банк [Франции] немецким евреям», позволив Ротшильдам одолжить его золото Английскому Банку. Если Франция находится в международной изоляции, писал Дрюмон, то только потому, что Ротшильды передали Египет Англии и с помощью французского капитала финансировали вооружение Италии. Последнее обвинение в недостатке патриотизма повторилось через несколько лет в книге «Евреи против Франции» (1899). Бог Ротшильд, — заключает Дрюмон, — настоящий «властелин» Франции: «[Он] не император, не царь, не король, не султан, не президент республики… на нем не лежит ответственность, которую налагает власть; у него есть только ее преимущества; он располагает всеми государственными силами, всеми ресурсами Франции в своих личных целях».

Дрюмон был всего лишь самым плодовитым из группы писателей-антисемитов того периода, которые направляли свой огонь на Ротшильдов. Еще одним поставщиком подобных клеветнических измышлений был Огюст Ширак, в чьей книге «Короли Республики» (1883) анекдоты «с бородой», вроде легенд о сокровище курфюрста и Ватерлоо, смешиваются с новыми измышлениями о Северной железной дороге и связях Ротшильдов с революционерами в 1848 и 1870–1871 гг. И снова его доводы изобилуют как расовыми, так и национальными пояснениями: Ротшильды не только евреи, они еще и немцы — отсюда их стремление ограбить Францию, финансируя репарационные выплаты в 1815 и 1871 гг. Позднейшая книга Ширака, «Спекуляция 1870–1884» (1887) была написана искуснее. В ней автор пытался объяснить недавние прибыли Ротшильдов, анализируя колебания курсов облигаций за период до и после кризиса «Юнион женераль». Его замысел был бы не слишком абсурдным сам по себе, если бы его не компрометировали резкие и необоснованные измышления, направленные против Ротшильдов и Леона Сэя. Хотя на первый взгляд и эмпирическая, на самом деле книга стала очередной диатрибой против «триумфа феодализма денег и подавления рабочих» и власти в республике «короля по фамилии Ротшильд с куртизанкой или прислугой по имени „еврейские финансы“». Главное обвинение заключалось в том, что Ротшильды составили заговор с целью подорвать влияние Франции в Египте в пользу Англии. Заговор соответствует их исторической миссии «задушить Францию» финансовыми средствами. Внешне непримечательный Альфонс превратился у Ширака в «Молоха-Ваала, то есть бога золота, который движется к завоеванию Европы и, может быть, всего мира, который, спрятанный за королями и политиками, располагает [реальной] властью. Словом, он обладает всеми преимуществами и избегает всякой ответственности».

Естественно, такие обличения сопровождались бесчисленными злобными карикатурами, из которых самой известной является карикатура Леандра «Боже, храни Израиль». На ней Альфонс изображен в виде истощенного, дремлющего великана, который сжимает земной шар в когтистых руках, а на лысой голове носит корону в виде золотого тельца (см. ил. 8.1).

В том же духе выполнен и рисунок Лепневю «Натан Майер, или Происхождение миллиардов», где изображен бородатый Ротшильд с телом волка, который устроился на ложе из костей и монет на поле битвы в Ватерлоо (см. ил. 8.2). Другая карикатура еще грубее (возможно, ее автором стал кто-то из левого лагеря). На ней «Ротшильд» изображен в виде огромной свиньи, которую везут в карете рабочие в лохмотьях, с подписью: «Какая жирная свинья! Он жиреет, а мы худеем».

Хотя такие литераторы, как Дрюмон и Ширак, главным образом были поглощены «теорией заговора», в своих сочинениях они уделяли место и проникновению Ротшильдов в высокую культуру и высшее общество Франции. Во втором томе «Еврейских финансов» Дрюмон посвящает большой абзац дому и парку в Ферьере. Да, там роскошная обстановка и великолепные произведения искусства, соглашается он; однако прискорбно, что столько сокровищ французского наследия принадлежит евреям, которые могут лишь собрать их вместе как кучу «безделушек». По мнению Дрюмона, Ротшильды скупают не только французскую культуру. «Этот замок без прошлого, — замечает Дрюмон, — ничем не напоминает величественного феодального образа жизни»; однако теперь в книге почетных гостей содержатся «самые прославленные имена французской аристократии». Принц де Жуанвиль, «в чьих жилах текут капли крови Людовика XIV», унижается перед простым «ростовщиком». На свадьбах у Ротшильдов присутствуют представители самых аристократических фамилий: «Все [старинные] гербы Франции… собрались почтить золотого тельца и объявить на глазах у всей Европы, что богатство — единственная существующая сейчас королевская власть». То же самое повторяется на костюмированном балу, устроенном княгиней де Саган в 1885 г.: «жалкая аристократия» бесстыдно общается с мадам Ламбер-Ротшильд, мадам Эфрусси и остальными «евреями». В глубине души легитимист-романтик, Дрюмон считал аристократов из династии Бурбонов и Орлеанского дома предателями галльской расы. Он вновь возвращается к этой теме в «Завете», с неодобрением отметив, что Шарлотта купила «аббатство, основанное Симоном де Монфором» (Во-де-Серне), Эдуарда приняли в клуб для избранных «Серкль де ля рю Руаяль», а на приеме, который Ротшильды устроили в парке, присутствовал весь цвет аристократии. И Ширак кисло писал о связях Ротшильдов с элитой предместья Фобур-Сен-Жермен, которая когда-то презирала Джеймса и Бетти, но к их детям относится как к равным.

8.1. Леандр. Боже, храни Израиль (Сон) (апрель 1898)

8.2. Лепневю. Натан Майер, или Происхождение миллиардов, обложка «Музея ужасов», № 42 (ок. 1900)

Одной из странностей положения евреев в Третьей республике было то, что высокая степень ассимиляции в обществе совпадала с самыми резкими публичными проявлениями антисемитизма. В то время как аристократы-роялисты забывали о предрассудках, недовольны были не только аутсайдеры вроде Дрюмона; часто те самые люди, которые общались с Ротшильдами в обществе, на самом деле сочувствовали взглядам, которые проповедовали Дрюмон и Ширак. Почти шизофренический характер отношения к Ротшильдам можно проиллюстрировать со ссылкой на два важных источника того времени: дневник братьев Гонкур и «В поисках утраченного времени» Пруста. Гонкуры не только разделяли взгляды Дрюмона; они были хорошо с ним знакомы. В их дневниках за 1870–1896 гг. можно найти много уничижительных историй о «еврействе» Ротшильдов — об их материализме, их мещанстве и т. д. Однако сами Гонкуры с удовольствием пользовались гостеприимством Ротшильдов: обсуждали французские гравюры с Эдмондом в 1874 и 1887 гг., ужинали с вдовой Ната в 1885 г., ужинали с Леонорой в 1888 г., ужинали у Эдмонда в 1889 г. Весьма характерно для того времени: Гонкуры одобрительно цитировали Дрюмона меньше чем через год после того, как хвалили кухню у Ротшильдов; ужиная с Дрюмоном в марте 1887 г., они с радостью поддерживали его предложение «поставить Ротшильда к стенке», а в декабре того же года обсуждали гравюры с Эдмондом; в июне 1889 г. они ужинали у Эдмонда, а в марте 1890 г. обменивались антисемитскими анекдотами с Дрюмоном, всего за несколько месяцев до его неудачного антисемитского призыва к оружию 1 мая.

Мир парижских салонов, в которых часто смешивались евреи и антисемиты, резко поляризовался в 1894 г., после того как Альфреда Дрейфуса, еврея, офицера французского Генерального штаба, объявили немецким шпионом. Его судили военным судом, признали виновным на основании поддельных документов и приговорили к пожизненному заключению на Чертовом острове. Узнав о ложных обвинениях против Дрейфуса, Альфонс вначале встревожился: решив, что Дрейфус виновен, он боялся, что процесс будет способствовать росту антисемитизма. Но вскоре тревога сменилась гневом, так как множились доказательства того, что Дрейфуса подставили. Как пишет в своих мемуарах один священник, Альфонса «возмущали обвинения против Дрейфуса и равнодушие французской аристократии». Однако другие члены семьи не так стремились публично выставлять себя дрейфусарами, предпочитая минимизировать раскол в пределах своей среды высшего общества.

Ощутить атмосферу того времени можно в произведении Пруста: сочувствие Дрейфусу тщательно скрывалось членами смешанного кружка, окружавшего герцогиню де Германт. Блоку, еврею сравнительно скромного происхождения, сама фамилия Ротшильдов внушает благоговение; когда он понимает, что старая англичанка, с которой его познакомили у герцогини, — «баронесса Альфонс де Ротшильд», он потрясен: «При этих словах у Блока закружился целый вихрь мыслей о миллионах и о почете… сердце у него упало, в голову ударило, и он прямо так и ляпнул милой старушке: „Ах, если б я знал!“ Это вышло у него до того глупо, что он потом целую неделю не мог заснуть».

Между тем принц Германтский даже не принимает Ротшильда — более того, он «не отстоял от огня флигель в собственном имении, потому что ему надо было просить насосы у своего соседа — Ротшильда». Как оказывается, в глубине души он — дрейфусар, однако тщательно скрывает свои чувства, потому что понимает, что за такое признание в обществе придется дорого заплатить. Герцог Германтский платит такую цену, когда ему не удается стать президентом «Жокей-клуба», потому что «его жена дрейфусарка… принимает Ротшильдов и… уже некоторое время показывает благосклонность к крупным международным магнатам, которые, как и сам герцог Германтский, наполовину немцы». Это, в свою очередь, наполняет герцога горечью: «Эти Альфонсы Ротшильды, хотя им хватает такта не говорить об этом чудовищном деле, в глубине души дрейфусары, как все евреи… Если француз крадет или убивает, я не чувствую себя обязанным объявлять его невиновным просто потому, что он француз. Но евреи никогда не признают, что один из их сограждан предатель, хотя они прекрасно об этом знают и им наплевать на ужасные последствия (герцог, естественно, думал о проклятых выборах…»

Дело Дрейфуса обнажило такие же взгляды и на левом фланге политического спектра. Когда один еврей-журналист по имени Бернар Лазар опубликовал памфлет в защиту Дрейфуса, на него в «Пти репюблик» немедленно обрушился социалист Александр Зеваэс, назвав его «одним из верных поклонников его величества Ротшильда».

Схожие взгляды бытовали и в Англии. В июне 1900 г. Дэвид Линдсей записал в дневнике о своем посещении «Хертфорд-Хауса, где собралось большое общество, приглашенное Альфредом Ротшильдом и Розбери, на встречу с принцем Уэльским». «Количество евреев во дворце, — записал Линдсей, — было невероятным. Я изучал антисемитский вопрос довольно внимательно, всегда надеясь бросить вызов постыдному движению: но при виде орды Айклхаймеров, Паппенбергов, Рафаэлей, Сассунов и остальных их породы… эмоции одержали верх над логикой и несправедливостью, и я ощутил какое-то сочувствие к Люгеру… и Дрюмону — кстати, Джон Бернс [лидер лейбористов и будущий министр] называет евреев солитерами цивилизации».

Вместе с тем Линдсей продолжал принимать приглашения в Уоддесдон и Тринг. Такие же чувства иногда высказывали наедине банкиры-неевреи из Сити, хотя ни один из них не мог не вести дела с евреями. Целый ряд образов стереотипных злодеев, евреев-финансистов, присутствует и в литературе поздневикторианского периода. Хотя грубый Мелмот в романе Троллопа «Как мы теперь живем» не списан с Ротшильда, происхождение барона Глюмталя не оставляет сомнений — «великий миллионер из Франкфурта» с «едва заметным иностранным акцентом». Ясен и прототип всесильного в политическом отношении «дома» в романе Чарльза Левера «Давенпорт Данн».

В этом отношении Англия отличалась от Франции в том, что антисемитизм скорее находил политический выход слева, чем справа. В то время как Дрюмон был раздосадованным клерикалом-легитимистом, английские литераторы, в открытую нападавшие на Ротшильдов, скорее были социалистами или новыми либералами, как Джон Бернс, чем радикалами-националистами. Хорошим примером может служить книга Джона Ривза «Ротшильды: финансовые правители» (1887), в которой повторяется типичный вердикт: «Ротшильды не принадлежат ни к одной национальности, они космополиты… они не принадлежали ни к одной партии, были готовы богатеть за счет и друга и врага». Четыре года спустя в газете лейбористов Ротшильдов поносили как «кровопийц… которые были причиной неисчислимых бедствий и страданий в Европе в нынешнем веке и накопили свое огромное богатство главным образом разжигая войны между государствами, которые не должны были ссориться. Там, где в Европе начинаются беспорядки, там, где ходят слухи о войне и люди преисполняются страхом перемен и бедствий, можете быть уверены, что где-то рядом с беспокойным регионом сидит крючконосый Ротшильд».

Наверное, самый любопытный случай из всех представляет либерал левого толка Дж. А. Гобсон, автор классического труда «Империализм» (1902). Подобно многим писателям-радикалам того периода, Гобсон считал, что Англо-бурскую войну затеяла «маленькая группа международных финансистов, главным образом немцев по происхождению и евреев по расе», которые «были готовы пристегнуть любое… пятно на земном шаре… получая прибыли не от подлинных плодов усилий, даже усилий других, но из создания компаний, их продвижения и финансовых манипуляций с ними». Ротшильдов он несомненно считал центральными в этой группе. Правда, позже Гобсон отошел от антисемитских взглядов в пользу более ортодоксального социалистического антикапитализма. И все же антисемитская риторика прочно вошла в политический лексикон радикалов в эдвардианскую эпоху. Как мы увидим, именно Ллойд Джордж, самый радикальный из довоенных министров финансов, выбрал Натти для личных нападок во время дебатов по бюджету 1909 г., хотя самого Ллойд Джорджа ругали справа за операции с финансистами-евреями (братьями Айзекс) в «деле Маркони».

Антиротшильдизм существовал и в Америке. Еще с 1830-х гг. Ротшильды стали в Соединенных Штатах мишенью для нападок, несмотря на то что их финансовое влияние было там сравнительно небольшим. Но даже нападки, которым они подвергались в годы Гражданской войны, бледнели по сравнению с теми, какие обрушились на них во время короткого расцвета Народной партии в 1890-е гг. Популисты по сути были противниками введения в Америке золотого стандарта; они воспользовались недовольством фермеров со Среднего Запада низкими ценами на зерно в 1880-е гг. Однако их критика «спекулянтов на золоте в Европе и Америке» и «тайных сговоров международного золотого кольца» содержала в себе не только антианглийский, но и антисемитский компонент, не в последнюю очередь из-за видной роли, которую лондонские Ротшильды играли в займах, способствовавших переходу Америки к золотому стандарту. В книге Гордона Кларка «Шейлок: банкир, держатель облигаций, коррупционер, заговорщик» голословно утверждалось, что Хью Маккаллок, министр финансов в правительствах Линкольна и Джонсона, и Джеймс де Ротшильд вступили в сговор: «Самой зловещей частью этой операции между Ротшильдом и казначейством Соединенных Штатов, — утверждал Кларк, — была не потеря денег, пусть даже сотен миллионов. Это была передача самой страны В РУКИ АНГЛИИ, как сама Англия давно перешла в руки ЕЕ ЕВРЕЕВ». В книге «Финансовая школа Койна» (1894) ее автор Харви по прозвищу Койн (Монета) описал мир в когтях огромного «английского спрута», носящего имя «Ротшильды» (см. ил. 8.3). В романе того же автора «Легенда о двух нациях» за планом Англии «уничтожить Соединенные Штаты», лишив страну серебряного стандарта, стоит некий банкир по имени «барон Роте». Эти обвинения стали довольно неудобными, когда популистское движение влилось в демократическую партию. Кандидату в президенты от демократов Уильяму Дженнингсу Брайану пришлось объяснять демократам-евреям, что, нападая на Ротшильдов, он и лидеры популистов «не нападают на расу; мы нападаем на жадность и алчность, которые не ведают ни расы, ни религии».

Можно задаться вопросом, насколько такие полемические выпады в самом деле задевали Ротшильдов, которые, казалось, надежно укрыты от нападок в своих роскошных резиденциях. Однако неоднократные обвинения в адрес Ротшильдов, что они якобы являются создателями еврейского капиталистического заговора, почти неизбежно порождали вспышки насилия, направленные против членов семьи. Наименее серьезной из таких вспышек стало нападение на сына Натти Уолтера, которого какие-то безработные рабочие стащили с лошади, когда он охотился в окрестностях Тринга, и «охота на евреев», которую пережил его брат Чарльз в Харроу. Более серьезными были два покушения на убийство, совершенные в тот период. В августе 1895 г. в дом Альфонса на улице Флорентен прислали посылку с самодельной бомбой; в его отсутствие посылку отправили на улицу Лаффита, где она взорвалась и тяжело ранила старшего клерка. «Не приходится удивляться анархистскому акту насилия, направленному против одного из Ротшильдов, — писали в „Таймс“. — Во Франции, как и в других местах, они так богаты и занимают такое видное положение, что являются естественными объектами, на которых стремятся нападать анархисты, и если мы примем во внимание сильные антиеврейские настроения, какие существуют во Франции, остается лишь удивляться, что они так долго избегали подобных нападений». Покушения не ограничивались одной Францией. В 1912 г. в Лондоне некий Уильям Теббитт пять раз выстрелил в Лео из револьвера, когда тот выезжал из Нью-Корта, изрешетив пулями его машину и тяжело ранив полисмена, охранявшего дверь. Теббитт оказался сумасшедшим (очевидно, Лео проявил к нему снисхождение); но нападение наглядно показало уязвимость семьи в такое время, когда, из-за распространения огнестрельного оружия и ручных гранат, покушения на убийство стали более распространенными, чем в прошлом.

8.3. «Койн» Харви. Английский спрут: он не питается ничем, кроме золота! (1894)

Проще всего ответить на нападки ответным ударом. Такого рода реакцию предпочитали сын Альфонса Эдуард и сын Гюстава Роберт; оба отвечали на расовые оскорбления вызовами на дуэль. Но невозможно вызывать на дуэль каждого антисемита. Вопрос о том, как реагировать на проявления религиозной и расовой нетерпимости, давно занимал Ротшильдов; но новые формы предрассудков, проявившиеся на рубеже XIX и XX в., требовали новых откликов. И сформулировать их было нелегко.

В силу своего уникального общественного положения — одновременно в верхушке еврейских общин в своих странах и во все более тесном контакте с представителями европейской аристократии — Ротшильды иногда склонны были обвинять в антисемитизме не только антисемитов, но и других евреев. В 1875 г. Майер Карл сказал Бисмарку: «Что же касается антисемитских чувств, виноваты в них сами евреи, и нынешние волнения следует приписать их надменности, тщеславию и невыразимой наглости». На современный взгляд его заявление кажется шокирующим, намекая на нелояльность по отношению к еврейской общине в широком смысле слова, которая не сочетается со стремлением Ротшильдов стать светскими лидерами этой общины. Однако примечательно и то, что человек, который покушался на жизнь Лео, принадлежал, выражаясь словами Натти, «к нашей секте»: в тот период обострились противоречия и между самими евреями.

Особенно много хлопот доставляли Ротшильдам две группы: нувориши — еврейские банкиры и бизнесмены, которые нажили состояние позже, чем они, — и, что, наверное, еще важнее, так называемые «ост-юден»: многочисленные евреи из Восточной Европы (главным образом, но не исключительно, из Российской империи), 2,5 миллиона которых эмигрировали на Запад после погромов, начавшихся после убийства Александра II в 1881 г. и новых дискриминационных законов, которые ввели на следующий год. Из представителей первой категории с особым отвращением Ротшильды относились к Герсону Бляйхрёдеру, хотя логично предположить, что отчасти недовольство Майера Карла Бляйхрёдером было вызвано их деловыми разногласиями. Пересылая письмо от Бляйхрёдера на тему антисемитизма в Германии в ноябре 1880 г., Натти писал Дизраэли:

«Несомненно, сам Бляйхрёдер служит одной из причин преследования евреев, его так часто нанимало немецкое правительство, что он стал надменен и забывает, что он… просто ballon d’essai (пробный шар).

Есть и множество других причин… среди них постоянный приток польских, русских и румынских евреев, которые прибывают голодающими и считают себя социалистами, пока не разбогатеют.

Кроме того, евреям принадлежит половина газет, особенно антироссийских… Говорят также, что мадам фон Бляйхрёдер весьма неприветлива и надменна».

Судя по этим комментариям, «новые бедняки» были по крайней мере таким же большим источником замешательства, как и «новые богачи».

Вопреки заявлениям Дрюмона, Ротшильды реагировали на антисемитизм не только требованием усилить полицейскую охрану и укреплением своих домов; хотя, ввиду описанных выше покушений, их поведение вполне объяснимо. В семье издавна существовала определенная точка зрения, как лучше отражать или смягчать антиеврейские настроения. Со времен Майера Амшеля Ротшильды, где бы они ни жили, старались делать благотворительные взносы не только в еврейские общины, но и на нееврейские «добрые дела». Такова была их сознательная стратегия с целью получить общественное признание. Некоторые доказательства позволяют предположить, что представители третьего поколения склонны были пренебрегать этой традицией в последние десятилетия своей жизни. Зато младшие Ротшильды сознательно оживили ее в 1880–1890-е гг., хотя в Англии главный упор делался как на государственную службу, так и на пожертвования; и в каждом случае, в дополнение к традиционным здравоохранению и образованию, Ротшильды активно участвовали в деле предоставления жилья бездомным.

Как мы помним, Фердинанд после смерти своей жены Эвелины основал больницу ее имени. Его шурин Натти был, кроме того, президентом не менее трех больниц, казначеем фонда больницы имени короля Эдуарда VII и председателем совета Британского Красного Креста, а также возглавлял так называемую «двухуровневую систему здравоохранения» в Тринге. Во Франкфурте Майер Карл и Луиза, после смерти их старшей дочери Клементины, учредили Межконфессиональную больницу ее имени для девочек, а также делали пожертвования на строительство городских общественных бань. Наконец, их незамужняя дочь Ханна Луиза отвечала за большое количество общественных фондов, в том числе фонд «Каролинум» имени барона Майера Карла фон Ротшильда, медицинский фонд, который впоследствии специализировался на стоматологии. И венские Ротшильды делали крупные благотворительные взносы в сфере здравоохранения: на их деньги построили больницу общего профиля, детский приют, благотворительное учреждение для слепых и еще одно — для глухонемых. Натаниэль оставил крупные суммы на учреждение санатория для нервнобольных в Дёблинге и Розенхюгеле, а его дом в Райхенау переоборудовали в больницу. Во Франции Адольф основал офтальмологическую больницу в Париже после того, как хирург в Женеве успешно удалил из его глаза металлическую стружку, а Анри учредил клинику в доме 199 по улице Маркаде. Они уделяли внимание и образованию (начиная с «Филантропина» во Франкфурте). Вдобавок к учреждению фонда «Каролинум» Ханна Луиза основала публичную библиотеку имени Карла фон Ротшильда (позже она разместилась в доме Ротшильдов на Унтермайнкай) и Фонд развития искусств имени Ансельма Соломона фон Ротшильда. Ее сестра Ханна Матильда также делала большие пожертвования в новый Франкфуртский университет, основанный в 1910 г.

Веянием времени стало новое направление благотворительной деятельности Ротшильдов: предоставление дешевого жилья. Конец XIX в. характеризовался резким ростом урбанизации: миллионы людей по всей Европе покидали сельскую местность и искали работу в больших городах. Перемены ощущались и в Лондоне, и в Париже, и в Вене, и во Франкфурте, хотя и в разной степени. Несмотря на то что доля частных инвестиций в строительство жилья была довольно большой, современники не уставали замечать ужасающие условия, которые преобладали в «трущобах» многих европейских «Ист-Эндов»: домовладельцы повсюду склонны были перенаселять свои владения, и почти никто из них не обеспечивал хорошую санитарию (для последнего по меньшей мере требовались коллективные усилия строителей и домовладельцев). В качестве реакции Ротшильды устраивали в своих имениях в Бакингемшире образцовые деревни, обеспечивая арендаторов улучшенными жилищными условиями, водопроводом, клубами и другими удобствами. Но их эксперименты с улучшением бытовых условий (сходные с теми, которые проводили в тот период некоторые крупные немецкие промышленные концерны) оказались неприменимы в трущобных районах, где Ротшильды не владели землей.

Первым шагом к решению городских проблем стал фонд, учрежденный парижскими Ротшильдами в 1874 г. Он получил название «Фонд квартирной платы» (позже он был переименован в «Фонд помощи Ротшильдов»). Фонд перечислял 100 тысяч франков в год мэрам парижских округов для помощи бедным семьям, которые не могли платить за квартиру. Тридцать лет спустя был учрежден еще один крупный фонд «для улучшения материального положения рабочих» с капиталом в 10 млн франков. Деньги предназначались на возведение доступного жилья для рабочих в 11-м, 12-м и 19-м округах. По сути, образцом для фонда послужила «Компания четырехпроцентного промышленного жилья», основанная в 1880-х гг. (см. ниже).

Всю подобную деятельность необходимо рассматривать в контексте главной благотворительной миссии семьи внутри еврейских общин, хотя, как будет показано далее, провести разграничение удается не всегда. Континентальные Ротшильды по-прежнему основывали в основном еврейские учреждения. Так, в 1870 г. Джеймс Эдуард учредил больницу Берк-сюр-Мер, которая специализировалась на костных заболеваниях, а Эдмонд модернизировал старую еврейскую больницу на улице Пикпюс; вдобавок они с Гюставом основали по новой еврейской школе. В Австрии Ансельм в 1870 г. учредил еврейскую больницу в Варинге; во Франкфурте же неутомимая Ханна Матильда основала еврейский детский дом, Фонд имени Георгины Сары фон Ротшильд для больных иностранных евреев, дом престарелых для еврейских женщин (в бывшем доме Ротшильдов на Цайле), еврейский дом для женщин в Бад-Наухайме, а также санаторий для бедных евреев в Бад-Зодене, курортном городке рядом с ее летней резиденцией в Кёнигштайне. В Лондоне любимым детищем Ротшильдов оставалась «Бесплатная еврейская школа», а также — хотя и в меньшей степени — «Еврейский колледж».

Однако приток евреев из Восточной Европы создавал новые проблемы, которые не могли решить уже созданные учреждения. В отличие от многих нонконформистов британские евреи не испытывали тревоги в связи с расширением государственной поддержки светскому образованию, при условии, что им разрешат сохранить собственный общинный контроль над образованием религиозным. В то же время Натти и его родственники понимали необходимость дополнительной, факультативной организации. Так, Эмма, жена Натти, оплатила около 60 % ежегодных расходов на содержание клуба для мальчиков на Брэди-стрит, основанного в Уайтчепеле в 1896 г., призванного отвратить молодых евреев от преступлений. Ее сын Уолтер внес 5 тысяч фунтов (почти треть от общей суммы) на расходы Промышленной школы в Хейзе, основанной в 1901 г. для малолетних еврейских преступников. Два года спустя Ротшильды и Монтефиоре, объединившись, создали такую же школу для девочек, в которой особое внимание уделялось усовершенствованию религиозного образования, которое получали девочки из рабочих семей. В своей речи на открытии домашнего клуба Хатчисона для молодых рабочих 28 июня 1905 г. Лайонел красноречиво говорил о духе и цели подобных начинаний: «Мы надеемся привлечь молодежь из ближайших кварталов и помочь им подняться в мире, помочь уйти от соблазнов, которые они находят на улицах, в мюзик-холлах и пивных. Мы хотим внушить мальчикам амбиции, хотим, чтобы они гордились, что они евреи и англичане… Мы хотим научить их выносливости и качествам настоящих спортсменов».

Трудно представить более ясный призыв к культурной интеграции. Как заявил Натти в речи, произнесенной на совете Объединенной синагоги в 1891 г., «первостепенным долгом, какой переходит к еврейской общине», становится «задача англизации ряда их зарубежных братьев, которые в настоящее время живут в лондонском Ист-Энде». Карикатура Макса Беербома «Тихое утро в галерее Тейт» намекает на трудности, какие возникали у Ротшильдов в понимании «их зарубежных братьев». Куратор галереи «пытается разъяснить одному из попечителей духовную красоту» картины, на которой изображена группа ортодоксальных раввинов в синагоге. Судя по всему, его слова не убеждают попечителя с аккуратными усиками, в цилиндре и с тростью — Альфреда (см. ил. 8.4).

8.4. Макс Беербом. Тихое утро в галерее Тейт (1907)

Вопрос обеспечения жильем также требовал новых форм благотворительности. В мае 1884 г. Натти пригласили вступить в совет попечителей, который основал Санитарный комитет специально для обсуждения того, как обеспечить лучшие жилищные условия растущему числу бедных евреев-жильцов в таких кварталах Ист-Энда, как Спиталфилдз, Уайтчепел и Гудманз-Филдз, — районах, которые задолго до дела Джека-потрошителя 1888 г. пользовались дурной славой из-за высокого уровня преступности и проституции. Первым шагом к решению жилищной проблемы для иммигрантов, предпринятым в том году, стало создание Временного приюта для бедных евреев, где одинокие мужчины могли провести до двух недель. Семьям сотрудники помогали с поисками жилья. Но новая комиссия Ист-Энда, которой руководил Натти, также предлагала строить больше постоянного жилья — «здоровых домов… с невысокой арендной платой, доступной беднякам». Достичь цели предполагалось с помощью создания Жилищной компании такого вида, какие множились с 1860-х гг. и поощрялись «Законом об улучшении жилищных условий для рабочих и ремесленников» Ричарда Кросса 1875 г. Натти, которого, судя по всему, вдохновляла на такое начинание умирающая мать, стремился привлечь в компанию других богатых евреев — в том числе Лайонела Коэна, торговца слитками Ф. Д. Мокатту, Клода Монтефиоре и Сэмьюела Монтэгю. И все же в конечном счете «Компания четырехпроцентного промышленного жилья», основанная в марте 1885 г., в основном была создана на деньги Ротшильдов, которые предоставили четверть из ее капитала в 40 тысяч ф. ст. (еще одним крупным спонсором стала поддерживаемая Ротшильдами «Бесплатная еврейская школа», которая два года спустя дала компании в долг 8 тысяч ф. ст.).

Строго говоря, «Компанию промышленного жилья» нельзя назвать благотворительным учреждением: по уставу, ее цель состояла в том, чтобы «обеспечить максимальные жилищные условия при минимальной квартирной плате, сопоставимой с 4 % ежегодных дивидендов на выплаченный капитал». «Беспощадный утилитаризм» построенного в результате жилья осуждают современные специалисты по социальной истории. И все же разница между этим фиксированным доходом и гораздо более высокими доходами, пожинаемыми чисто коммерческими домовладельцами, была весьма значительной и может считаться своего рода субсидией: квартиры, построенные компанией, были гораздо лучше тех трущоб, которые они заменяли. Через два месяца после того, как объявили о первоначальной подписке, Натти купил у Столичного строительного совета участок на Флауэр-энд-Дин-стрит (рядом с Коммершл-стрит в центре квартала Спиталфилдз) за 7 тысяч ф. ст. Созданные по проекту архитектора-еврея Н. С. Джозефа, строгие семиэтажные здания были официально открыты в апреле 1887 г. Жилой комплекс был назван в честь Шарлотты. В 447 комнатах в довольно спартанских условиях могли проживать до 228 семей. Такие же дома компания построила на Брейди-стрит и приобрела второй участок на Флауэр-энд-Дин-стрит, где в 1891–1892 гг. был возведен жилой комплекс «Натаниэль».

Конечно, не следует считать все подобные мероприятия всего лишь реакцией на рост антисемитизма: будучи евреями, Ротшильды считали благотворительность своей религиозной обязанностью, и этот порыв подкреплял волюнтаристский дух викторианского либерализма. Взять, к примеру, дочь Энтони, Констанс, которая была президентом «Национального союза рабочих женщин», главой «Британской национальной женской ассоциации трезвости леди Сомерсет», активно участвовала в работе «Общества по предотвращению жестокого обращения с детьми», а также была уполномоченной министерства внутренних дел по посещению тюрем; таких дел ожидали от жены любого честолюбивого члена парламента от либеральной партии. Во всяком случае, Констанс, как ее тетя Шарлотта, очевидно, получала удовольствие от такой работы. Такую же, если не бо‡льшую, активность она проявляла и в еврейских организациях: «Союзе еврейских женщин», «Объединенной женской инспекционной комиссии совета попечителей» и «Обществе еврейских женщин по профилактической и спасательной работе» (позднее переименованном в «Еврейскую ассоциацию по защите девочек и женщин») — обществе по спасению «падших женщин» (такой эвфемизм употреблялся по отношению к незамужним матерям и проституткам) и профилактике среди еврейских девочек из рабочих семей от попадания в их ряды. В 1850-е —1860-е гг. Шарлотта задала высокую планку. Подобная деятельность, очевидно, приносила ей и Констанс такое же удовлетворение, какое их мужья и отцы получали в «конторе» или занимаясь политикой. И Эмма активно занималась филантропией: в 1879 г. она сделала не менее 400 индивидуальных благотворительных взносов и подписалась на 177 «добрых дел» в районе Тринга, в том числе внесла деньги на «Церковный союз для девочек», «Христианскую ассоциацию молодых женщин» и «Объединенный оркестр надежды Тринга»!

Конечно, в их деятельности можно найти и «оправдательные» мотивы. Отчасти важно было продемонстрировать, что на богатых банкиров можно положиться в том, что они добровольно делают взносы с целью решения социальных проблем. Это имело под собой основание, так как все больше политиков слева требовали прямого вмешательства государства в перераспределение дохода и богатств; какими бы скромными ни были предложения «новых либералов» на рубеже веков, Ротшильды, как и многие богачи того периода, испытывали резкую антипатию к росту прямого налогообложения — особенно в тех случаях, когда подобные предложения мотивировались желанием улучшить уровень жизни рабочего класса. Ротшильды считали, что «капитал» нужно освободить от налогов, чтобы он накапливался; только тогда можно ожидать экономического роста, роста занятости и более высоких заработков. Тогда богачи, в свою очередь, добровольно внесут свой вклад на нужды достойных бедняков. Стоит сделать паузу и примерно оценить, насколько большим этот вклад был в действительности. Неплохим примером может служить завещание Альфонса, так как он довольно много оставил на благотворительные цели; общая сумма таких пожертвований составляет около 635 тысяч франков. Однако она эквивалентна менее 0,5 % стоимости его доли в компании Ротшильдов (135 млн франков), не облагаемой налогом, которая перешла его сыну Эдуарду. Конечно, здесь не учитываются значительные суммы, которые Альфонс в течение жизни вносил на благотворительные дела; и потребовались бы дальнейшие изыскания, чтобы установить, какая часть его доходов тратилась таким образом. Тем не менее слабостью довода консерваторов против повышения налогов было то, что в целом частная благотворительность на рубеже веков, как правило, составляла меньше предписанных традицией десяти процентов.

В том, что касалось конкретной еврейской филантропии, конечно, имелся и еще один мотив: осознанная необходимость ускорить «англизацию» вновь прибывших евреев из Восточной Европы. Конечно, в их случае не приходилось говорить о такой же стремительной ассимиляции, какой добились Ротшильды и их кузены в конце XVIII — начале XIX в. В конце концов, они приехали в Англию, будучи сравнительно обеспеченными и хорошо образованными; в отличие от них большинство приезжих из Восточной Европы в конце XIX в. были бедными ремесленниками. Особенно тревожной в этом контексте стала большая забастовка ист-эндских портных в 1888 г. Для такого рьяного противника социализма, как Натти, большая производственная ссора внутри еврейской общины едва ли была приятной. И он, и Сэмьюел Монтэгю поспешили предложить свои услуги в роли посредников, в надежде преодолеть разногласия между двумя сторонами. Правда, трудно поверить, что Натти обладал большими познаниями в области трудовых отношений в Ист-Энде. Их вмешательство отражало беспокойство еврейской элиты и их желание умиротворить зарождающихся радикалов в Ист-Энде: у них перед глазами был пример России, где преследования евреев часто оправдывали под ложным предлогом их якобы широкого участия в революционном движении.

Иногда критики выдвигали против филантропии Ротшильдов следующее возражение: вместо того чтобы ускорять ассимиляцию, «Промышленная жилищная компания» просто способствует созданию новых гетто. Так, было отмечено, что 95 % жильцов в комплексе имени Шарлотты де Ротшильд — евреи. Однако такой довод вводит в заблуждение. На встрече директоров 18 февраля 1890 г. было постановлено, чтобы в комплексе на Брейди-стрит, «насколько возможно, пропорция жильцов-христиан по отношению к евреям составляла от 33 до 40 процентов». В 1899 г. было отведено место на участке в Ист-Хэме для строительства нееврейских молитвенных домов, «чтобы квартал ни в коем случае не превращался в „гетто“». Хотя в комплексе имени Шарлотты де Ротшильд жили в основном еврейские семьи, треть жильцов в «Наварино-Мэншнз» в Стоук-Ньюингтоне евреями не были, судя по цифрам за 1904 г. На принадлежащем компании участке в Кемберуэлле («Эвелина-Мэншнз») в 1911 г. евреев не было вовсе.

Альтернативным способом решить проблемы, порождаемые иммиграцией, было, конечно, ее прекращение. Однако, когда в 1880-х гг. впервые всплыла идея об ограничении иммиграции, Ротшильды и их круг были возмущены. Как выразился архитектор Н. С. Джозеф, «письма, в которых призывают к ограничениям, не слишком отличаются от тех, где говорится о ссылке». Когда противник иммиграции Арнольд Уайт в 1891 г. изложил Натти свои взгляды, его доводы были отклонены (хотя не без оговорки): «Я разделяю ваше мнение, что приток лиц, родившихся за рубежом, которые, скорее всего, окажутся на государственном попечении в силу физической немощности или психического заболевания, совершенно нежелателен и его следует прекратить. У меня нет оснований полагать, что такие лица прибывают сюда в количествах достаточных, чтобы оправдать принятие подобного закона». Тем не менее на рубеже веков все больше консервативных членов парламента убеждались в необходимости контроля над иммиграцией и таким образом поставили Натти — к тому времени верного сторонника партии — в трудное положение. На выборах 1900 г. Натти был смущен, когда его агент в Ист-Энде поддержал двух кандидатов (сэра Уильяма Идена Эванс-Гордона в Степни и Дэвида Хоупа Кида в Уайтчепеле), которые оказались сторонниками контроля иммиграции; он счел себя обязанным отмежеваться от юниониста-консерватора в округе Сент-Джордж, Томаса Дьюара, после того, как его резкая предвыборная речь была опубликована в «Джуиш кроникл».

Когда, однако, по наущению Эванс-Гордона, иммиграционный вопрос передали в королевскую комиссию, Натти не делал тайны из того, что он противник «запрещения въезда». Конечно, будучи членом комиссии, он в первую очередь беспокоился из-за свидетелей. Но когда их большое количество (в том числе Арнольд Уайт) заявили, что именно благотворительность Ротшильдов во многом служила «магнитом» для бедных иммигрантов, он был вынужден реагировать. Натти откололся от большинства в комиссии, чей доклад призывал, чтобы «нежелательным» иммигрантам — в том числе преступникам, психически больным, больным заразными болезнями и лицам с «откровенно дурным характером» — запретили въезд в страну. В своем докладе от лица меньшинства Натти аргументированно доказывал, что такой закон «затронет достойных и работящих людей, чье безупречное положение по прибытии не станет критерием их неспособности добиться независимого положения». Для него идеальным стало дело «маленького еврея, который получил первое образование в „Бесплатной еврейской школе“» и занял первое место на экзамене по математике в Кембридже в 1908 г.; отец молодого математика «бежал из Одессы несколько лет назад. Кажется, он был раввином в маленькой синагоге. Теперь он мастер в небольшой швейной мастерской, где получает высокие заработки и преподает в хедере. Такой мальчик, — заметил Натти, — сделал бы честь России. Надеюсь, что здесь он преуспеет».

Его сын Уолтер вторил ему. «Великобритания, — заявил он, — должна стать гаванью для притесняемых и людей, которые несправедливо подвергаются гонениям в других странах, если они порядочны и работящи». И все же, несмотря на оппозицию Натти по отношению к законопроекту, предложенному в 1904 г., и поддержку критики лейбористов по поводу законопроекта 1905 г. на дополнительных выборах в Майл-Энде, в конце того же года закон был принят. По словам Натти, этот закон учредил «отвратительную систему полицейского вмешательства и шпионажа, паспортов и дискреционного полномочия». Тем не менее он высказывался против петиции за его отмену — чего добивались другие члены Совета представителей британских евреев — на том основании, что возобновление дебатов может привести к ужесточению правил; вместо этого он возлагал надежды убедить правительство применять закон не слишком сурово. По крайней мере, принятие Закона об иностранцах в 1905 г. опровергло утверждение Арнольда Уайта, что «премьер-министр и правительство Англии меняют свою политику… из-за недовольства Ротшильдов».

Имелось еще два способа извлечь жало из иммиграционного вопроса. Одним было убедить правительство России покончить с притеснениями евреев на своей территории. Именно на это возлагали свои надежды многие евреи, проживавшие в Российской империи, считая, что Ротшильды могут воспользоваться финансовым рычагом и заставить царский режим исправиться. Более того, в сказках, бытовавших в «черте оседлости», вроде «Царя в замке Ротшильдов», Ротшильды наделялись сверхъестественными силами. В таких историях они в буквальном смысле преподавали урок царю. Благодаря тому что Ротшильд владел «перстнем царя Соломона», он становился «человеком, который… управляет судьбами народов», живет в огромном дворце, «где воины-великаны охраняют огромные запасы золота». После того как царь принимал приглашение переночевать в замке Ротшильда, его просвещают пиротехнические видения истории евреев. В таких сказках продолжал жить миф о еврейском талисмане. Однако, как мы увидим, давление на Санкт-Петербург по этому вопросу было больше связано не с магией, а с деньгами; а в силу дипломатических факторов Ротшильды мало что могли сделать, кроме протеста против антиеврейской политики.

Другим возможным способом было призвать как можно больше вновь прибывших двигаться дальше. На самом деле в течение ряда лет британская еврейская община склонялась именно к такой тактике. В 1867 г. совет попечителей направил в Нью-Корт письмо от имени «Хаима Коэна Хахамаке», «очень достойного» купца из Греции, который потерял 8 тысяч ф. ст. и хотел вернуться в Грецию; Ротшильды послали 100 ф. ст. Примерно в то же время Альфред стал членом комитета «Фонда помощи и эмиграции из Восточной Европы». Только в 1881–1885 гг. по линии фонда около 2300 семей были отправлены назад в Восточную Европу. Сам Натти оплатил расходы 200 семьям, которые в тот период выразили желание уехать из Англии в Канаду. В 1891 г. он был одним из восьми основателей-акционеров «Ассоциации еврейской колонизации» Мориса де Хирша со штаб-квартирой во Франции, которая организовывала эмиграцию евреев из России в Аргентину; он лично предложил «потратить 40 тысяч ф. ст. на перевозку в Ю. Африку и расселение на хорошей сельскохозяйственной земле с легким доступом к морю тщательно подобранного количества [от 400 до 500 семей] евреев из России… исключительно успешных и трудолюбивых аграриев». Вопрос о «реэкспорте» иммигрантов вновь всплыл в 1905 г., когда число эмигрантов из России стремительно возросло. Судя по замечаниям Натти, сделанным на королевской комиссии в предыдущем году, он по-прежнему отдавал предпочтение «реэкспорту» иммигрантов на определенных условиях.

Но разве не могли евреи вернуться в библейские места своего происхождения? Мысль о том, что Ротшильды воспользуются своим богатством, чтобы восстановить Иудейское царство Иерусалима в Святой земле, восходит к 1830-м гг.; подобные истории также широко бытовали в «черте оседлости»: «Разве Ротшильд не подходящий князь, чтобы… восстановить рассеянный Израиль в Земле обетованной [и] взойти на трон Давида?» Однако, хотя семья интересовалась судьбой евреев на Ближнем Востоке со времен «Дамасского дела» и продолжала жертвовать деньги на образовательные и иные учреждения для евреев Иерусалима, лишь гораздо позже отдельные Ротшильды начали всерьез обдумывать основание еврейских колоний в Палестине. Эдмонд, младший сын Джеймса, проникся такой мыслью в 1882 г. под влиянием Задока Кана и Михаэля Эрлангера из «Центрального комитета всемирного союза евреев». Именно они познакомили его с Самуэлем Могилевером, раввином Радома (тогда находился на территории России), который хотел перевезти группу еврейских крестьян из Белоруссии в Палестину, и Йозефом Файнбергом, который собирал деньги на уже существующую колонию в Ришон-ле-Зионе («Первый в Сионе»), к югу от Яффы (теперь Тель-Авив). После того как Эдмонд дал Файнбергу 25 тысяч франков на бурение скважин в Ришон-ле-Зионе, другие поселенцы тоже начали обращаться к нему, в том числе группа румынских евреев из Самарина возле горы Кармель (позже Зикрон Я’аков). Последние признались, что ожидают от знаменитого Ротшильда не только денег, но и руководства.

Эдмонд откликнулся с воодушевлением. Как он говорил Самуэлю Хиршу, главе сельскохозяйственного колледжа «Миквех Израэль», его целью было «создать образцы будущих поселений, нечто вроде ядер поселений, вокруг которых могут селиться последующие группы иммигрантов». Каждый новый поселенец в Ришон-ле-Зионе должен был подписать договор, по которому обязывался «безоговорочно подчиняться приказам, которые администрация сочтет нужным издать от имени барона во всем, что касается обработки земли, ее обслуживания, и если против меня предпримут любые действия, я не имею права им противодействовать». На такой откровенно авторитарной основе Эдмонд рекомендовал поселенцам Могилевера выращивать виноград в Экроне (позже переименованном в Мазкерет Батья в честь его матери Бетти). Кроме того, он экспериментировал с шелковой мануфактурой в Рош-Пинне, а также производством духов и стекла, не говоря уже о синагогах, школах и больницах — каждой мелочью руководили «чиновники» барона. Хотя Эдмонд все время настаивал, что занимается не филантропией, а созданием экономически самостоятельных поселений, его в высшей степени патерналистский подход неизбежно порождал то, что теперь назвали бы «развитием зависимости». К 1889 г., несмотря на то что инвестиции составляли 1,6 млн ф. ст., появились тревожные признаки экономического провала. Хотя он в 1900 г. переподчинил поселения «Ассоциации еврейской колонизации», молчаливо смирившись с необходимостью более широкой местной автономии, он продолжал выступать их банкиром в своем качестве председателя Палестинского комитета «Ассоциации еврейской колонизации». В 1903 г. он полностью или частично субсидировал 19 из 28 еврейских поселений. Всего Эдмонд потратил на свои поселения около 5,6 млн ф. ст.

Опыты Эдмонда не следует уравнивать с сионизмом в смысле еврейского национализма, имеющего целью создание еврейского государства, как и со стремлением английских Ротшильдов проводить еврейскую колонизацию. В 1890 г. Натти (вместе с другими светилами лондонской общины, такими как Сэмьюел и Коэн) посетил открытое собрание английской ассоциации сионистского общества «Ховевей Цион», которое объединяло различные местные группы «Ховевей Цион» («любящие Сион»), сформированные после 1883 г. в ответ на погромы в России. Кроме того, Лео оказывал поддержку «Еврейской территориальной организации» Израэла Зангвилла, которая стремилась учредить еврейские колонии в Месопотамии (Ираке и Курдистане). Однако ни один из Ротшильдов того поколения не одобрял мысли о создании еврейского государства на Ближнем Востоке; более того, Эдмонд недвусмысленно советовал поселенцам получать гражданство Османской империи. Альберт проявлял еще меньше интереса; в 1895 г. он получил письмо, которое, несомненно, казалось очередным требованием денег — миллиарда франков, не меньше — со стороны полусумасшедшего многословного Schnorrer (попрошайки).

К 1895 г. венский драматург и журналист Теодор Герцль был убежден, что единственным «решением еврейского вопроса» для евреев может стать отъезд из Европы и обретение собственного Judenstaat (еврейского государства) по образцу независимых национальных государств, уже основанных греками, итальянцами, немцами и другими народами в XIX в. Найдя благодарного слушателя в лице Хирша, Герцль сделал ряд попыток добиться поддержки Ротшильдов, предположив, что они собираются «ликвидировать» их невероятно огромный капитал в ответ на нападки антисемитов, и что он может наделить их «исторической миссией», в которую они охотно вложат деньги. Но, несмотря на посредничество главного венского раввина Гюдеманна, обращение Герцля на 66 страницах «к семейному совету Ротшильдов» так и не было отправлено. Не получив ответа от Альберта на свое первое письмо, Герцль с горечью заключил, что не должен обращаться к Ротшильдам, которых он назвал «вульгарными, высокомерными эгоистами». Вместо этого он должен вести «битву против влиятельных евреев», мобилизовав еврейские массы.

Такое переключение от лести к агрессии было характерно для многих из тех, кто обращался к Ротшильдам. Примерно так же повел себя король Людвиг II Баварский после того, как Ротшильды отказали ему в займе, призванном финансировать его маниакальную страсть к сказочным замкам: он поручил своим слугам ограбить банк Ротшильдов во Франкфурте. Однако Герцль все же не оставил надежды заручиться поддержкой Ротшильдов. Уже в мае следующего года он попытался добиться встречи с Эдмондом через главного парижского раввина, Задока Кана. Он даже согласен был уйти с поста лидера своего зачаточного движения, если Эдмонд займет его место. Но когда Эдмонд сказал, что считает разговоры Герцля об основании государства на территории Османской империи угрозой для своей программы колонизации, Герцль снова перешел к нападкам. Год спустя он называл Ротшильдов «национальным бедствием для евреев». И в августе 1896 г., когда ему все же удалось добиться беседы с Эдмондом, он еще больше разочаровался. К 1898 г. Герцль пришел к выводу, что Эдмонд глупец и надо попробовать воззвать к более влиятельному с финансовой точки зрения Альфонсу — такую точку зрения подтвердил его визит в Ришон-ле-Зион в октябре.

8.5. Кристиан Шёллер. Детей Израиля ведут в Землю обетованную, чтобы основать республику (1848)

Сначала в Лондоне он также почти ничего не добился. В 1901 г. Натти отказался даже встречаться с ним (несмотря на ходатайство кузины, леди Баттерси), а в 1902 г. схватился с ним, когда Герцль давал показания на «Королевской комиссии по иностранной иммиграции»; после той первой встречи Натти ясно дал понять, что он «с откровенным ужасом рассматривает учреждение еврейской колонии». «В одном я убежден, — заявил он, — мечта о Палестине — это миф и обманчивая надежда». Лео также показал себя противником сионизма в том смысле, в каком его понимал Герцль. И только когда Герцль изменил подход, заявив, что любая еврейская колония на Синае может войти в состав Британской империи, Натти проявил интерес к его планам и даже познакомил его с Джозефом Чемберленом. Его поддержка значительно возросла в последние годы жизни Герцля, хотя план британско-еврейской колонии на Синае в конечном счете зашел в тупик из-за дипломатических препятствий.

8.6. Неизвестный автор. Исход евреев из Германии! Политический лубок, № 17 (1895)

Почему Ротшильды уделили так мало внимания первоначальной концепции «государства евреев» Герцля? Отчасти причина заключалась в том, что, несмотря на его заверения, что в случае своей поддержки они получат финансовую и иные выгоды — он даже предлагал сделать кого-то из Ротшильдов первым избранным «князем» нового государства, — утопия Герцля имела ярко выраженные социалистические черты (например, он предлагал национализировать банковскую систему), которые едва ли могли прийтись им по душе. Более того, Герцль обладал неприятной склонностью перемежать альтруистические заявления угрозами «ликвидировать Ротшильдов» или «вести варварскую кампанию» против них, если они будут против. Но имелось и еще одно важное возражение, которое Герцль вполне открыто признавал сам: если будет создано еврейское национальное государство, вполне вероятно, антисемиты зададутся вопросом об уже существующей национальной идентичности ассимилированных евреев.

Натти считал себя англичанином еврейского происхождения, Альфонс — французом еврейского происхождения, а Альберт — австрийцем еврейского происхождения. Они не разделяли пессимистического и пророческого мнения Герцля — возникшего после освещения дела Дрейфуса в «Нойе фрайе прессе», — что такие национальные права гражданства когда-нибудь будут отозваны антисемитскими правительствами; они отнюдь не считали сионизм «ответом на еврейский вопрос», а, наоборот, видели в нем угрозу своему положению. Для Ротшильдов карикатура, на которой они — не впервые — изображались в толпе евреев, покидающих Германию, казалась глубоко оскорбительной, пусть даже они ехали в собственной карете (см. ил. 8.5 и 8.6). Куда бы их ни отправляли, в Святую землю или, как предлагал карикатурист-антисемит, на дно морское, подобные перспективы шли вразрез с тем общественным положением, какого добилась их семья с тех пор, как в Англию сто лет назад иммигрировал Натан. Для многих евреев они были кем-то вроде королевской семьи, многие неевреи считали их аристократией, но по крайней мере подданными или гражданами тех стран, в которых они родились. Оглядываясь назад, конечно, можно понять, что Герцль оказался пророком. Меньше чем через полвека после его смерти немецкие, австрийские и французские Ротшильды пали жертвой именно такого антисемитского нападения, какое он предвидел. Но так же легко понять, почему в то время его пророчество казалось фантастическим и даже опасным.