Забредая широким вентерем

Книга: Ростов-папа. История преступности Юга России

Наиболее опасным для обывателей видом криминального промысла в Ростове считался разбой и бандитизм. Ограбления с применением холодного и особенно огнестрельного оружия зачастую влекли за собой тяжелые ранения, смерть жертвы и даже случайных свидетелей. Взявший в руки лявер (так в Ростове величали револьвер) и бестрепетно его пускавший в дело уркач считался не босяком и тем более не шпандриком, а голимым гайменником, с которым честному бродяге и посидеть рядом было зазорно. Ростовская воровская хевра старалась держаться от таких подальше, всячески выдавливая со своей территории. Оттого и местом своего гужевания подобные типы избрали город-спутник Нахичевань.

Полиция определяла географические границы вентерюшного «Горячего края» от Бульварной площади до церкви Сурб-Григора вдоль 2-й Успенской улицы к 31, 33, 35-й линиям, где «портняжили дубовыми иглами» (то есть разбойничали). Выбор отнюдь неслучаен и вполне обоснован. Это глухой юго-восточный угол Нахичевани, куда не сует нос активная ростовская сыскная полиция. Находится равноудаленно от 6-го (1-я Федоровская — 19-я линия) и 7-го (2-я Соборная — 30-я линия) полицейских участков. «Горячий край» примыкает к берегу Дона в районе Салаганского бугра, изрезанного промытыми речными водами глубокими пещерами, в которых местные жители добывали песок и камень. Отсюда рукой подать до Зеленого острова, а через него, в случае опасности, легко перемахнуть и в Задонье.

Здесь же проходила ведущая к порту тупиковая ветка Юго-Восточной железной дороги, которая изначально и была основной целью серых. На проходящие на малой скорости грузовые вагоны с нахичеванских круч слеталась стая налетчиков и на ходу взламывала замки и сбрасывала на землю тюки с кожей, мануфактуру, ящики с табаком, сахарные головы, одежду, шляпы и т. п. Внизу уже ждали подводы, которые везли добычу прямиком на нахичеванский или ростовский рынок либо к прикормленным торговцам, либо на склад к знакомым блатер-каинам.

Со временем поезда начали пускать с вооруженной охраной, и серым пришлось свои четко организованные налетные отряды переквалифицировать в налетчиков уже рангом повыше и поопаснее. Теперь они получили название вентерюшников (от донского невода — вентеря, цилиндрической сетки с деревянным или металлическим ободком, рассчитанного на мелкую рыбешку).

«Глядите, братцы, рыба плывет», — раздавался клич. Группа налетчиков из 5—10 громил на улице «ставила вентерь» — расходилась веером, чтобы жертве некуда было бежать, а нападавшим удобно было атаковать с разных сторон. Для убедительности случайно угодившему в вентерь робкому грачу демонстрировался кистень, дубина, финский нож или револьвер. И тогда тот вынужден был расстаться с пальто, кошельком, часами, украшениями. Зачастую продемонстрированный предмет пускался в дело, повязывая кровью всех участников подобной рыбалки. Мужчин избивали, калечили, женщин насиловали. Порой перевозили на другой берег Дона и держали несколько дней в заложниках, пока родственники не соберут выкуп.

В теплое время года многочисленным отдыхающим на воде лучше было не заплывать на лодках в зону ответственности нахичеванской братии, ближе к Зеленому острову. В погоню поднималась целая пиратская флотилия. И тогда ограбление и изнасилование можно было считать еще относительно удачным исходом для себя.

Непременным атрибутом классического вентерюшника считался красный шелковый пояс, из-под которого демонстративно выглядывала цепочка закрепленной на ней финки.

В ранней молодости серым был будущий начальник Доноблмилиции (1927–1929) Евгений Трифонов (просматривается параллель со Станиславом Невойтом), прошедший каторгу и «дядину дачу». Его сын, писатель-эмигрант Михаил Демин, тот самый автор романа «Блатной», тоже немало лет отдал «кандальным университетам» уже после Великой Отечественной войны. Его племянник, известный советский писатель Юрий Трифонов рассказывал о нем: «Евгений был грузчиком в порту, рабочим на мельницах, масленщиком на товарных пароходах, служил одно время в казачьем полку, откуда ушел самовольно, потом сошелся с босяками, с шайкой ростовской шпаны, так называемых «серых», терроризировавших окраины Ростова и Нахичевани. „Серые“ одевались франтовато, с особым шиком, носили широкие пояса. („Не бойся меня, а бойся моего красного пояса!“ — там, мол, нож.) У шайки происходили стычки с молодыми рабочими, которые оказывали сопротивление „серым“, поножовщина. Но вскоре Евгений отбился от „серых“, почувствовал к ним отвращение».

Показательно, что в отличие от богатяновских воров, запрещавших «мусорить в своем доме», нахичеванские бандиты поначалу выходили на промысел именно на своей территории.

Когда вентерюшникам стало тесно в пределах «Горячего края», они сбивались в волчьи стаи и выходили на охоту в центр города или в соседний Ростов. Там, подальше от дома, в незнакомых местах, у налетчиков вовсе срывало тормоза, и кровавые расправы с пытающимися оказать сопротивление жертвами были неминуемы.

По утверждению Александра Гурова, «уголовные традиции этой категории преступников соизмеряются веками. Жестокость способов совершения преступлений, вызывающая большой резонанс в обществе, тяжесть правовых последствий в случае разоблачения, специфика сбыта похищенного имущества обусловливали необходимость объединения грабителей в хорошо замаскированные сообщества, порой численностью до 100 и более человек».

Как и во всей местной хевре, у вентерюшников не принято было делить своих отморозков по этническому признаку, поэтому их шайки носили традиционно ростовский интернациональный характер.

К примеру, в 1902 году в Ростове ликвидировали шайку профессиональных вентерюшников во главе с бежавшим из бахмутской тюрьмы приговоренным к каторге белорусом Владимиром Кривцевичем. В ее составе были малороссы — кувыркало Гавриил Вишняк и четырежды судимый Даниил Статилкин, еврей Мойша Хацкевич, русский каторжник Василий Черников и налетчик Николай Федоров. Они кувалдами крушили входные двери в контору пивоварни «Южная Бавария», в турецкую пекарню Хахили Мусса-оглы, в квартиру греческого подданного Николая Травло, грабили, устраивали яростные перестрелки с городовыми.

Легендарный «бог» нахичеванских вентерюшников Диомид Свистунов (Свистун), переквалифицировавшийся из домушников, вел за собой также интернациональную шайку. В 1907 году он поставил своеобразный рекорд — за неделю совершил 7 налетов «с кровавой юшкой».

Подобная же шайка во главе с нахичеванским отморозком Георгием Еговитовым (из переселившихся на Дон крестьян Нижегородской губернии) в ночь на 18 февраля 1911 года совершила нападение на квартиру супругов Тартаковер (доходный дом Ивана Куксы на Соборном). Глава семьи, австрийскоподданный Герман Тартаковер, выкрест-лютеранин и владелец крупного галантерейного магазина «Конкуренция» на Большой Садовой, 59, был богат и уважаем в обществе. Его сын Савелий Тартаковер, будущий выдающийся гроссмейстер, жил в Вене и был уже победителем крупных шахматных турниров.

Жорка Еговитов классически «захороводил» прислугу — приказчика магазина 17-летнего Ваньку Прилуцкого. Тот, обиженный на хозяев за предстоящее увольнение, открыл шайке парадную дверь. После чего громилы связали проснувшуюся кухарку и набросились с ножами на престарелую чету. Пытали стариков так тщательно, что потом их хоронили в закрытых гробах, настолько тела были изуродованы.

Выходцами из Нахичевани была организована и другая крупная и опасная шайка вентерюшников под главенством Яшки Лоскута (в миру Яков Синеглазов). Она орудовала в городе свыше 10 лет, несколько раз обновляя состав по мере отстрела бойцов. В конце концов во время Гражданской войны пристрелили и самого Лоскута. Осколки шайки собрал 21-летний Санька Бобук («бобук», «бобик» — патрон на байковом языке), многообещающий налетчик из числа бывших фронтовиков. В свое время он работал на заводе Федора Дедушенко в Нахичевани, на лесопилке Петра Максимова, откуда был мобилизован на германскую войну. После тяжелого ранения вернулся в родную, уже революционную Нахичевань и, за неимением работы, но при наличии боевого опыта подался к местной бандитской хевре. После уже известной нам истории с убийством вора Ваньки Хазизова и доказательства своей правоты на воровском сходняке он стал вторым по значимости в шайке Лоскута. За короткое время для доказательства своей состоятельности как «бога» он совершил 25 грабежей и убийств: ограбление фельдшера нахичеванских боен, владельца мыльного завода, извозчика и купца, убийство стражника, одного из подельников, а также сожительницы Синеглазова, так как боялись, что она пойдет в полицию.

Ликвидировали остатки банды Лоскута уже в 1919 году. 24 августа Бобук и его подельник Антон Лис пытались бежать, но были застрелены тюремными охранниками.

Интересна история еще одного известного вентерюшника — долгожителя Степки Машилова (по кличке Казанчик), профессионала с царских времен. Со своей шайкой он пережил все смутные времена, не уловимый ни для царской, ни для керенской, ни для красновской, ни для деникинской полиции. Облопался (то есть попался) лишь в декабре 1921 года — схватили его пролетарские непрофессионалы Ивана Художникова. Но и этим он приделал заячьи уши. Убедил, что раскаялся и готов показать родную хазу в Нахичевани. Обрадованные сыскари заспешили туда, но не рассчитали прыти Казанчика, который с милицейской пролетки тут же сквозанул в ближайшую подворотню. По нему открыли частую пальбу и подстрелили бегунка, зарывшегося со всего маху в сугроб. Выдернули из сугроба, пощупали пульс, после чего обескураженный сыскарь подытожил: «Капец гниде».

«Гниду» поволокли за ноги в 5-й райотдел милиции. Там труп обшарили, раздели и сгрузили в холодную, дабы утром отвезти в мертвецкую Николаевской больницы.

Поутру дежурный милиционер орал благим матом на весь райотдел — труп ночью выдавил раму в холодной и растворился во мгле.

Следы трупа вскоре обнаружили аж на станции Каялы-Степная, в 30 верстах от Ростова, где на теплой хазе кантовались известные налетчики Павел Зорин-Заикин (Пашка-Дух) и Угринович (Спевак).

Облаву лично проводил помощник главы Донугро Ивана Художникова Петр Михайлов. На хазе взяли безвременно усопшего Казанчика и двух бандитов из разгромленной шайки Яшки Лоскута — Сергеева и Чернышева.

Но живуч оказался нахичеванский жиган. Выйдя на свободу, он вновь сколотил шайку из 22 местных серых, назвав ее ностальгически «Черные маски» (такая орудовала в Ростове в начале 20-х).

Уже в период первых пятилеток его «Маски», помимо привычных уличных грабежей, совершили налеты на два десятка магазинов Единой потребительской кооперации (ЕПО) в Ростове и Нахичевани. А вот этого Советская власть жиганам уже не прощала — не замай народное добро, грабь награбленное только нэпманами и буржуями. В апреле 1930 года скоропалительный суд отправил семерых «масочников» на свидание к Яшке Лоскуту, а остальных в долгую командировку на Беломорканал.

К началу XX века Нахичевань перестала быть чисто армянским городом. Титульный этнос пока еще занимал ведущие позиции в местной управе и думе, селился в центральных кварталах города, но большая часть населения уже была славянского происхождения. Появление крупных предприятий привлекло в Нахичевань большое количество крестьян из центральных губерний России, расселившихся по окраинам и размывших армянскую самобытность «Нор-Нахичевани». Как раз этой окраиной и стал «Горячий край».

Другими подобными окраинами были Берберовка, Александровка, пограничный с Ростовом Байковский хутор. С севера их опоясывала зеленая россыпь Балабановских рощ, тянувшихся от Кизитиринской балки до самого Темерника. Это дендрологическое царство стало настоящей находкой для местных разбойников и грабителей, обустроивших здесь целые логовища.

Впрочем, в этом ростовском Шервудском лесу классические вентерюшники только скрывались, охотились же на прохожих и гуляющих, главным образом, обычные гоп-стопники и скокари. Разбойно-душегубский элемент по привычке предпочитал большую дорогу — предместья Ростова, старинные курганы, Таганрогский тракт, Новочеркасский шлях, камышовые заросли под Батайской. Здесь можно было, не опасаясь полиции, гулеванить на дорожке прямоезжей, грабя спешащих на базары окрестных крестьян и нападая на загородные дачи ростовцев.

Начало XX века — эпоха последних донских разбойных атаманов, наводивших ужас на окрестный люд. Вероятно, наиболее одиозным из них был гроза ростовских предместий Терентий Ярошенко, который много лет со своей ватагой бесчинствовал в степи. Он никогда не скрывал от своих жертв ни лица, ни имени. Напротив, старательно подчеркивал, что именно он, Терешка Ярошенко, в данный момент обдирает терпилу как липку. Бойся, сявка, и другому передай — сам «бог» тебя взял за хоботок. Не погребовал. Подручным Терешки был известный нахичеванский вентерюшник Афанасий Сучмезов (он же Ованесов). С его подачи шайка громила нахичеванских земляков. Были ограблены бакалейщики Адриан и Андрей Шмитько, торговец Михаил Полтавский, фурщик Иван Жученков, перевозивший товар из Александровки в Нахичевань.

18 октября 1910 года шайка вдребезги разнесла почтово-телеграфное отделение в селе Самарское, похитив денег и ценностей на 10 тысяч рублей.

У Терешки везде были свои языки, послухи и очи, он слыл у полиции неуловимым и облопался, как водится, по глупости — из-за прекрасных дамских глаз. В июне 1911 года в Ростове его взяли при облаве с браунингом в кармане.

Еще одним видным атаманом был легендарный стрелец савотейный из Верхнеудинска Егор Мякутин. За убийство он был осужден на вечную каторгу на Сахалин. Однако не смирился и восемь раз бежал. На девятый раз ему уже помогли оккупировавшие в 1905 году половину острова японцы, которым местные отморозки самим были ни к чему. Вместе с ним на Дон прибыли такие же бойцы — Федька Черников (Андрей Семисотский, осужденный за многократные убийства), Егорка Шарапов (Петр Манзура, осужденный за убийство в Новочеркасске полковницы Шамшевой), Василий Супрун (Васька Будара) и др. Ватага вовсю шалила на Таганрогском тракте, отлеживаясь на нахаловских малинах. Там она и влопалась в ноябре 1905 года в лимонадной лавке на Никольской, в доме бандерши Семикиной. «С виду Мякутин — красивый, интеллигентный юноша», — писал об отморозке местный репортер.

В ходе Первой русской революции резко увеличились нападения на окрестные поместья и экономии.

В 1906 году по региону прокатилась целая волна насилия. В мае под Нахичеванью был ограблен и убит богатый овцевод австрийский негоциант Строй, застрелены армянские поселяне Туварджиев и Хатламаджиев. Предполагалось, что виновником был известный нахичеванский разбойник Ступак, ограбивший до этого Петропавловскую церковь в селе Кугей. В декабре вооруженного до зубов налетчика взяли на хазе в Нахичевани.

В сентябре 1906 года разгрому подверглась экономия крупного помещика Нефедова. Налетчики избили и связали семью землевладельца и его прислугу, перерыли весь дом и похитили ценностей на сумму в 1,4 тысячи рублей.

В ноябре та же судьба постигла усадьбу помещика Красса. Все это было делом рук разбойничьей шайки беглого каторжника Ермакова.

В 1910 году было разгромлено имение помещика Тарабанова, дом Франца Лехнера в немецкой колонии Ольгенфельд Ростовского округа (на побережье Азовского моря). Налетчики убили хозяйку Луизу Лехнер, разбросали по колонии бомбы, постреляли скот и умчались на черном автомобиле, что в то время было в диковинку. Вероятно, это был первый на Дону документально засвидетельствованный случай использования новомодного авто в криминальных целях.

Виновных в налете 1910 года на Ольгенфельд тогда так и не нашли. Однако вскоре таинственный автомобиль вновь объявится.

Активность ростово-нахичеванских разбойников нарастала по синусоиде, а ее апогей приходился на смутные времена: Первая русская революция и поражение в Русско-японской войне, Первая мировая война и крушение империи, Гражданская война и младенчество органов правопорядка Советской России. Поражение в войнах, огромные потери в боях, жертвы голода и эпидемий, озлобление населения, большое количество оружия на руках и утрата контроля над ситуацией со стороны полиции-милиции способствовали тому, чтобы народ-богоносец попрал веками вырабатываемые ценности и выплеснул наружу тщательно хранимую в подвалах души пугачевщину. Под чутким руководством революционных циников россияне свалили сначала самодержавие, а затем православие и саму народность, превратившись в «гегемон». Ценность человеческой жизни упала до уровня донского чернозема, а душегубство перестало быть чем-то исключительным и аморальным.

Лучше условий для генезиса «вентерюшной власти», чем в эпоху «человека с ружьем», и не придумаешь. В ряды политических и уголовников верстались массы разорившихся от смуты рабочих и крестьян, пытавшихся спастись от голодной смерти за счет ограбления и убийства других. И пока правительство большевиков не решилось уйти от пагубной политики «военного коммунизма», конца этой рекрутчине не предвиделось.

Именно поэтому синусоида бандитизма держалась в своей точке экстремума по ординате почти целое десятилетие. Пока власть не решила лишить потенциальный криминальный элемент социальной базы — пристроить городской пролетариат к заводскому труду, а сельский — к свободному рынку. После чего естественная убыль боевого ядра нахичеванских налетчиков свела их долю в уголовном мире Ростова к концу 1920-х годов к минимуму.

Налеты на колесах

Весьма вероятно, что угон автомобиля из немецкой колонии Ольгенфельд даже в начале века не был разовым и случайным явлением. Бандиты шли в ногу со временем и пристально следили за всеми новинками технического прогресса, пытаясь тут же приспособить их для собственных нужд. Даже при отсутствии мало-мальски пригодных шоссе в России тогдашние авто с их толстыми и широкими шинами позволяли быстро передвигаться по пересеченной местности и оперативно уходить от погони. Особенно незаменимы были они в сухую погоду в нераспаханных, ровных, как стол, донских степях.

Наиболее ярко автомобиль был засвечен в самом крупном пароходном ограблении в истории Дона.

Вечером 17 августа 1913 года от пристани станицы Багаевская вверх по Дону отчалил колесный пароход «Петр», принадлежавший одной из крупнейших на Дону компаний «Е. Т. Парамонов и сыновья». Капитан Панков заметно нервничал — у него шло негласное соревнование с судном «Венера» пароходства Андрея Пустовойтова, кто быстрее дойдет от Ростова до конечной точки маршрута — станицы Цимлянской. Но «Петр» вынужден был чуть задержаться в станице Багаевской, так как развеселой группе пассажиров непременно захотелось забрать здесь несколько ящиков пива, которые закупались на пристани. Из-за этого «Венера» ушла на полчаса раньше, и Панкову теперь приходилось мчать на всех парах, чтобы догнать беглянку.

Но уже через полторы версты, когда судно прошло под мостом за Багаевской, на борту вдруг началась пальба. Семеро грабителей в масках, для острастки попалив из пистолетов над головами пассажиров и тяжело ранив помощника капитана Николая Митропольского, заставили капитана Панкова вскрыть пароходный сейф и забрали оттуда 80 тысяч рублей, упакованных в несколько мешков. Затем они приказали двоим матросам сесть в шлюпку на весла, взяли в заложники капитана и направились к берегу, откуда им подавали сигналы.

По пути Панков незаметно вынул из днища деревянный чоп, отчего шлюпку начало заливать водой. Чтобы не утонуть, бандитам пришлось менять план и срочно причаливать к острову Буян, расположенному посередине реки.

Кое-как лодка добралась до берега, но пока перепуганные бандиты перетаскивали на землю подмокшие деньги, капитан в сумерках юркнул в камыши, а затем переплыл на другой берег.

Спустя несколько часов налетчики сами смогли выбраться с острова и загрузились в автомобиль, который все это время ждал их на противоположном берегу Дона. На нем налетчики прибыли в станицу Багаевскую, а затем машина переехала через мост, поближе к Бессергеневской, и дожидалась бандитов с добычей. Впоследствии сидевший за рулем француз Евгений Мартэн Габерер уверял, что в Ростове его наняли неизвестные, чтобы перевезти некий груз за 50 рублей.

Пока машина искала пиратов, на ноги была поднята вся полиция и казаки. В течение суток все семеро бандитов были выловлены стражами порядка при помощи местных жителей, которые чуть не линчевали их на месте. Почти все деньги вернули (только один мешок с медяками утопили в Дону), арестовали и странного «шоффера» (так в начале века принято было называть автомобилистов) Габерера.

На следствии выяснилось, что все налетчики были кавказцами, но с первого взгляда не профессиональными абреками. Один из них, Варфоломей Метревели, являлся тифлисским купцом 2-й гильдии и владел в Ростове рестораном в кафешантане «Пале-де-Кристаль». Попутно занимался хлеботорговлей. Автандил Елбакидзе был поваром, остальные — официантами в ресторане гостиницы «Европа».

Взятым с поличным налетчикам отпираться было сложно, и они в один голос заявляли, что впервые пошли на экспроприацию, дабы собрать деньжонок и начать честную торговлю в Ростове.

Однако в ходе следствия сыщики сопоставили кое-какие схожие обстоятельства, повторно допросили потерпевших по другим делам, и выяснилось, что практически та же самая гоп-компания участвовала в аналогичном «эксе» годом ранее — в нападении на Михаила Бабаскина, артельщика купцов Парамоновых. Только в тот раз они ограбили не пароход, а поезд.

Дело было так. 23 ноября 1912 года несколько вооруженных кавказцев на станции Батайской ворвались в вагон пассажирского поезда, отчаянно паля из револьверов и сделав около 50 выстрелов. Ранены были и сам артельщик, и его соседи по купе — войсковой старшина Жеребков, жена управляющего армавирского «Торгового дома Тарасова» Леонтьева (впоследствии скончалась). Похищена сумка артельщика с 50 тысячами рублей.

Срочно вызванные в сыскное потерпевшие по «поездному» делу уверенно опознали «тифлисских торговцев» Варфоломея Метревели, Николая Мгвелидзе и Мирона Пирцхалайшвили.

Версию их участия в налете на колонию Ольгенфельд почему-то следователи не изучали.

19 декабря 1915 года налетчикам и убийцам был вынесен не самый жесткий приговор: Метревели и Мгвелидзе получили по 8 лет каторги, Пирцхалайшвили — 5,4 года.

Несложно заметить, что оба разбойных нападения с кровавыми жертвами были произведены в отношении представителей купцов Парамоновых. То есть у донских абреков совершенно точно был свой наводчик в купеческой конторе, ориентировавший бандитов на наиболее выгодный «клей».

Среди семи налетчиков на пароход «Петр» единственным не грузином был тифлисский армянин Ованес Пеланьянц. Без его нахичеванских связей пришлым грузинам в Ростове делать было бы нечего.

В Нахичевани функционировала компания «Торговый дом братьев Парамоновых», имевшая на 29-й линии свою мельницу. Вторая парамоновская вальцовая мельница, крупнейшая на юге России (давала 8 тысяч пудов муки в сутки), действовала уже в Ростове, на Посоховском спуске.

Вероятнее всего, «крот» сидел как раз в нахичеванском филиале торговой империи Парамоновых, насчитывавшем 70 работников. Бесследное (до августа 1913 года) исчезновение 50 тысяч рублей, изъятых у артельщика Бабаскина, затем нападение на пароход «Петр» (еще 80 тысяч) — наводку мог дать только «крот» Ованеса Пеланьянца. И вишенка на торте: как на грех, конечно же совершенно случайно, именно в 1913 году невесть откуда взявшийся пожар уничтожил парамоновскую мельницу на 29-й линии. После чего предприятие было скоренько закрыто. Концы в воду, а с ними и долги торгового дома.

Однако появляются смутные сомнения. Не обошлось ли тут без взаимного интереса, чем легко объясняется и столь мягкий приговор душегубам?

Богомольный старовер Елпидифор Парамонов, основатель империи, такого себе позволить, конечно, не мог. Но, увы, к этому времени он уже 8 лет как лежал в могиле. А вот его братьев, Александра, Ивана и Федора, в благочестии было не заподозрить. Почему бы им не пойти на сговор с налетчиками ради своих экономических интересов? Убытки от ограбления артельщика, парохода, сожженной мельницы служили законным основанием для объявления дефолта по долгам.

Ну и еще одна пикантная деталь. У наследника империи и пароходства «Е. Т. Парамонов и сыновья» Николая Парамонова во время похорон помощника капитана парохода «Петр» Митропольского были похищены золотые часы с цепью. Это Ростов, детка.

А черный автомобиль № 100 стал с тех пор регулярно появляться в полицейских сводках. В год вынесения приговора абрекам на нем по городу вовсю разгуливала местная босота.

11 ноября 1915 года за рулем его оказался бежавший с каторги вентерюшник Матвей Юдин, отметившийся грабежами и убийствами в Ростове и Армавире (одно время он состоял в шайке Яшки Лоскута). Матюшка так был увлечен чарами одной юной проститутки, что во время облавы, проводимой помощником пристава 4-го участка Павлом Глинским, не успел даже вытащить неизменный шпалер. Да, взяли его на Посоховском спуске. В двух шагах от мельницы братьев Парамоновых.

Густая мокрота

И все же наиболее опасной бандой среди ростовских вентерюшников в дореволюционный период была шайка «водолазов». Название она получила по фамилии главаря — садиста и душегуба Артема Водолазкина, оставившего по себе наиболее мрачную славу у сыскного отделения полиции. Шайка в разном составе буйствовала в Ростовском округе почти 20 лет (с перерывами на отсидки), оставив после себя десятки трупов и под сотню ограбленных жителей Дона.

Сам «атаман», выходец из азовских мещан, начинал вентерюшную карьеру с копеечных налетов в родном посаде (до 1926 года Азов имел статус посада) да краж лошадей с последующей перепродажей цыганам. Больше для форсу босяцкого, чем для грабежа. Так он оттачивал зубы и подбирал себе ремесло по душе. Полицейский пристав смотрел на проделки скамеечника сквозь пальцы, пока 18 августа 1896 года Водолазкин со своими жиганами не ограбил в Азове квартиру дворянки Нины Владимирской. Унесли золотые вещи, шубу, платья. Это уже был серьезный проступок, пристав Иван Попов выдернул юного гопника из посада, набил морду и бросил в кордегардию. Учитывая молодость оболтуса, суд приговорил Водолазкина к 8 месяцам тюрьмы.

Тюремные университеты — хорошая школа что для политических, что для уголовных. Для начинающего жигана нет ничего лучше, чем на малом сроке на «дядиной даче» поднабраться нужных знаний и вернуться в еще неостывший от его проделок мир, уже заработав авторитет знатного варнака.

Но огрести по малолетке смешной срок — отнюдь не гарантия приобщения к лику «богов-мазов». Для этого требуются куда более существенные босяцкие подвиги. А Водолазкину позарез нужно было доказать всем свои амбиции честного бродяги. Поэтому следующий грабеж новоиспеченного урки уже закончился смертью терпилы-шляпника.

На этот раз суд не был таким гуманным и расщедрился для крепко битого в полиции «убивца» аж 5 годами каторги.

Наказание мокрушник отбыл от звонка до звонка в Александровской центральной каторжной тюрьме (село Александровское Иркутской губернии). Интересно, что в это же время в пересыльной тюрьме Александровского централа чалился сын мелкопоместного шляхтича Виленской губернии Феликс Дзержинский. Вряд ли они там могли наладить какие-то контакты, ибо кровавый царский режим старался разводить по разным углам уголовных и политических, а до начала XX века в Александровский централ «политику» и вовсе не сажали. Но времена на дворе были уже иные, смутные.

В 1904 году Водолазкин вышел из тюрьмы и стал кувыркалой — ссыльнопоселенцем в Нижнеудинском уезде Иркутской губернии. Вот оттуда уже можно было податься и в родные края. Благо надзор за ссыльными практически не велся — беги не хочу.

Побежал. Но заявился уже не в посадский Азов, а сразу в окружной Ростов — эдаким настоящим честным варнаком. Со своей историей и подтвержденным авторитетом. В полицейском сопроводительном листе, приготовленном для начальства Нижнеудинского поселения, значилось: «Профессиональный убийца и конокрад».

Договариваться с богатяновскими ворами активному варнаку было не с руки — бандиты всегда ставили себя выше воров. Поэтому правильнее было перебраться в соседнюю Нахичевань, поближе к братьям по вентерюшному ремеслу. Там Водолазкин быстро обрел единомышленников и собрал под свои знамена чуть ли не всех отъявленных мокрушников Нахичевани: Онуфрия Сережникова, Афанасия Суичмезова (который в лице Водолазкина нашел себе нового маза после ареста разбойника Терентия Ярошенко), Сергея Ягупова (Ягубьянца), Ивана Неклюдова, Ивана Шаблиевского, Семена Ткаченко, братьев Пополитовых, братьев Лебединцевых и др. Все они тоже начинали с банальных уличных вентерей в Нахичевани, а закончили впоследствии на виселице. Общий язык нашли легко, сошлись на том, что пора объединять усилия и единым вентерем забредать все, что может принести деньги. Не считаясь с гуманитарными предрассудками — через кровавую юшку до потенциальных жертв быстрее доходит.

Особую опасность шайка представляла для самих служителей закона, ибо ее главные отморозки гайменники (убийцы) испытывали к ним особую неприязнь. И если ростовские воры обливали полицейских презрением и ни в грош не ставили, то киллеры Водолазкина при первом удобном случае стремились спровадить их на тот свет. Они вообще применяли оружие не задумываясь, а при столкновении с полицией — тем более.

На совести самого Водолазкина числилось 20 затемненных душ, «синодик» Сережникова включал свыше десятка, у Ефима Пополитова (по прозвищу Холодешник, от холодешница — так на Дону называли глиняную посуду) — около 20, у Ваньки Неклюдова (клички Лысенко, Шевкун) — порядка дюжины и так далее. Хотя вряд ли кто-то из них помнил точный счет. К примеру, тот же Холодешник во время своей пятигорской «гастроли» 1914 года только за один день застрелил около десятка человек, из которых половина были полицейскими и военными, а некоторые — случайными прохожими.

24 апреля 1914 года Мишка Лебединцев чуть ли не у ворот 3-го участка на Богатяновском смертельно ранил агента сыскного отделения Петра Елева и легко — агента Петра Дорошенко.

10 июня того же 1914 года в Александровск-Грушевском на Рыбном рынке гайменник Ягупов тремя выстрелами убил околоточного надзирателя Николая Пожалуева и ранил городового Ерохина. Правда, и сам был убит в дальнейшей перестрелке.

Еще через месяц, 5 июля, в Ейске два Ивана, Неклюдов и Шаблиевский, на пароходе «Азов» на глазах почти у 60 пассажиров хладнокровно прикончили пристава 1-го участка Ейской полиции Кирина и его помощника Журавлева. Потом уже у убитых киллеров нашли сразу семь (!) револьверов.

Иными словами, кадры Водолазкин подобрал себе отборные.

Первоначальное «пастбище» шайки «водолазов», как ее стали величать в полиции, находилось в самой Нахичевани, где налетчики пытались обложить данью местных торговцев. Однако там они быстро столкнулись с подобными себе вымогателями из числа местных вентерюшников, противоречия с которыми вылились в кровавую междоусобицу. К тому же зачастую приходилось преодолевать вооруженное сопротивление самих негоциантов. Да и ненавистная полиция каждый раз увязывалась в погоню и вступала в перестрелки. Безопаснее было вынести «пастбище» за город, откуда сподручнее нападать на спешащих на нахичеванский базар или с базара торговцев из окрестных сел и станиц.

Засадным пунктом был выбран Великий курган в полуверсте от станицы Александровской. Как раз на Новочеркасском шляхе, по которому в Нахичевань прибывали крестьяне и торговцы из Аксайской, Старочеркасской, Берданосовки и др.

С кургана удобно было наблюдать за дорогой, а в изрезанных балками окрестностях — прятаться от погони.

Вскоре налеты «водолазов» распространились и на всю местность между армянским монастырем Сурб-Хач, Берберовкой, дачами и Нахичеванью.

10 мая 1909 года «водолазы» провернули громкую акцию — на ферме братьев Гавриила и Бориса Трапезонцевых, неподалеку от монастыря, расправились с тремя рабочими — Максимом Федорцевым, Ананием Денисовым и Егором Исаевым, посланными на хутор за молоком. У погибших похитили 16 рублей, серебряные часы, сапоги, одежду. Забрали лошадей, подготовленное к продаже молоко, сняли даже колеса от телеги.

Интересно, что почти через год, в апреле 1910 года, во двор фермы Трапезонцевых пришла одна из похищенных при налете лошадей. Ее несколько раз продавали барышникам и извозчикам, но вернулась она именно к своим законным владельцам.

Сработали «водолазы» по-крупному при ограблении экономии одного из помещиков станицы Тацинской, без большой крови захватив приличный куш. Ограбили контору одной из первых в Нахичевани макаронных фабрик торгового дома «Егор Алаханов с сыном», ограбили и убили торговца Константина Аракелянца, негоцианта Овакима Кич-Оглуева и др. За полтора года совершили несколько десятков кровавых налетов с многочисленными жертвами обоего пола.

Однако подобные «гастроли» вели к ненужным потерям среди бандитов. Так, в Таганроге на очередном рейде облопался один из основных мокрушников шайки Ванька Неклюдов, которого осудили на 15 лет каторги за убийство и грабежи. С ним угодил под цугундер и грабитель Федька Ильин. Спалились Витька Лимарев и Афонька Суичмезов (убит при задержании).

Водолазкин почувствовал, что в полях земля под ним горит и решил отступать на привычное «пастбище» в Нахичевань. Там, на 21-й линии, по подложным паспортам отсиживался на хазе барыги Авраменко. Подручные Водолазкина также временно залегли на дно.

Но полиция уже шла по их следам. Однажды чуть было не попался уже сам «атаман», угодив в облаву, организованную начальником сыскного отделения Яковом Блажковым. В 1912 году главный донской сыскарь с дюжиной городовых обложили гайменника на хазе в Нахичевани. Но тот вышиб ногой оконную раму и, паля с обеих рук, убил наповал кинувшегося к нему стражника, сиганул через забор и растаял в темноте.

Со своими «водолазами» Артем встречался уже крайне редко. Те пытались либо организовать собственные шайки, как Сережников или Шаблиевский, либо работали в одиночку, как мрачный садист Ефим Пополитов, он же Холодешник.

Встречались редко для обсуждения дел, пытались перенести деятельность на Ростов. Но именно это и сгубило главного «водолаза», не понявшего, что богатяновские воры не дадут ему беспредельничать в своей вотчине.

Нахичеванский чердачник Абрашка Иоктер (он же Интеллигентчик) по своим каналам сообщил новому главе сыскного Афанасию Полупанову, что Водолазкин 12 октября 1913 года будет встречаться в бане братьев Федора и Михаила Дутиковых на Большом проспекте (известное место встреч уркаганов) со своими людьми с целью перетереть базар.

Полупанов доложил о полученной информации по инстанции полицмейстеру Михаилу Иванову, а тот градоначальнику генерал-майору Ивану Зворыкину, который решил лично принять участие в задержании главного донского душегуба.

Тем не менее не зря базар терли традиционно у Дутиковых — в бане давно существовали известные только уголовникам проходы и лазы в соседние дворы, да и облаву полиция провела крайне непрофессионально. Возможно, сказалось наличие большого начальства, которое только мешало.

Впрочем, Водолазкин, догадываясь, что пришли именно за ним, отвлек все полицейские силы на себя, так что пришедшие к нему на «терки» Сережников и Выгленцев спокойно исчезли. Он выпрыгнул в окно и начал уводить преследователей по Казанскому переулку к промышленным строениям табачной фабрики Асмолова. Потом забаррикадировался в подвале недостроенного дома Левицкого (между Пушкинской и Романовской) и палил из лявера оттуда.

Надо отдать должное Зворыкину, прятаться за спинами подчиненных генерал не стал. Всех оставил наверху и лично спустился в подвал к обреченному мокрушнику. О чем они там говорили — осталось неизвестно. Но лишивший жизни десятки людей Водолазкин, понимая, что от виселицы теперь не уйти, выбросил два лявера (патроны у него были) и вышел с поднятыми руками.

На фотографии преступника № 1 в дореволюционной истории Ростова, напечатанной через день в газете, изображен достаточно молодой скуластый человек с тяжелым взглядом и глубокими залысинами. Вероятно, он надеялся, и небезосновательно, что оставшиеся на свободе кореша вынут его с «дядиной дачи». Либо ему удастся сбежать из-под ареста — практически у всех «водолазов» был опыт успешных побегов. К примеру, Сережников бежал с каторги, будучи осужденным на 20 лет. Неклюдов и Ильин незадолго до ареста Водолазкина 25 сентября сбежали из Новониколаевской каторжной тюрьмы Таганрогского округа. В течение 8 месяцев гнутыми кусками жести они рыли подкоп в 23 сажени (почти 50 м) из тюрьмы на полицейский двор. А оттуда ночью дунули из заточения вместе с еще четырьмя заключенными.

По странному совпадению, через неделю после ареста Водолазкина на Байковском хуторе полиция арестовала обоих беглецов.

Тем не менее уход пахана лишь консолидировал оставшихся на свободе «водолазов». Остатки шайки подмял под себя Сережников, который решил даже переплюнуть предшественника.

1914-й военный год стал самым кровавым и для ростовской полиции. Уже в самом начале, 21 января, в 9 вечера в Покровском переулке несколькими выстрелами из револьвера был убит 34-летний чердачник Абрам Иоктер. Его выследили Шаблиевский и Ягубов, очевидно после малявы от содержащегося в Богатяновском централе Водолазкина. Свой «бульдог» из кармана Интеллигентчик даже не успел достать. Чуть позднее они пытались по той же причине ликвидировать наводчицу Пелагею Мещанкову, но та чудом выжила.

Затем шайка сделала попытку отбить своего пахана. 24 апреля Водолазкина должны были везти из тюремного замка в Ростовский окружной суд, расположенный неподалеку на Никольской и открытый всего за год до этого. Это был первый день процесса, на котором тот обвинялся в многочисленных убийствах, в серии вооруженных ограблений, а также в самовольной отлучке из места поселения после отбытия каторжных работ. По одному из эпизодов Водолазкина уже осудили на 3 года каторги, дело касалось ограбления Тацинской экономии.

У сыскной полиции была информация о намерении «водолазов» вызволить главаря, и по ходу следования тюремной кареты под усиленным конвоем (пятеро агентов) были выставлены переодетые патрули.

В 10 утра карета с закованным в кандалы Водолазкиным двинулась по Богатяновскому вниз. Секрет Полишинеля только раззадорил публику, которая собралась вдоль всего пути следования кареты. Никто не обратил внимания на двоих хорошо одетых мужчин в модных пальто и костюмах, которые скрылись в подворотне возле лавки Яковлева. Совсем рядом с 3-м полицейским участком. Никто, кроме переодетых агентов сыскного отделения Петра Елева и Петра Дорошенко, мигом опознавших в них известных беглых каторжников Михаила Лебединцева и Онуфрия Сережникова.

Но фактор неожиданности был на стороне «водолазов», тут же открывших огонь на поражение. Елев был убит на месте, Дорошенко ранен в пах, но успел выхватить револьвер и застрелить Лебединцева и ранить Сережникова.

Когда на выстрелы из 3-го участка выскочили полицейские, бандит уже дохромал до забора завода Эрнста Нитнера и заполз внутрь. Там он заявил оторопевшим рабочим (среди которых, очень может быть, находился будущий начальник Доноблмилиции Николай Майборода): «Спасите меня, я политический!»

Пока завод брала в оцепление срочно прибывшая на усиление рота 136-го Таганрогского пехотного полка, пока появились градоначальник Иван Зворыкин, полицмейстер Михаил Иванов, прокурор окружного суда Николай Лебедев, судебный следователь Федор Беккер, пока начали осторожный досмотр завода, рабочие уже выпустили раненого «товарища» через заднюю калитку.

Полицмейстер потом признавался, что не решился сразу брать штурмом завод, ибо ранее его рабочие неоднократно вступали в яростные потасовки с полицейскими.

Война шайки «водолазов», которую теперь возглавил Сережников, с полицией продолжилась летом 1914 года. 10 июня в Александровск-Грушевском произошла перестрелка, в ходе которой был убит околоточный надзиратель Николай Пожалуев, «водолаз» Сергей Ягупов и ранен налетчик Николай Марченко. Еще чуть позже попал в облаву брат убитого Лебединцева Яков.

А 5 июля произошла знаменитая ейская бойня, о которой писали все газеты Приазовья.

Бежавший из-под стражи в очередной раз Ванька Неклюдов, успевший застрелить в Таганроге пятерых человек, и нахичеванец Ванька Шаблиевский 3 июля приехали на пароходе «Петергоф» из Таганрога в курортный Ейск и жили здесь с ловкой ростовской мошенницей Юлией Алексеевой, выдавая себя за хлебных экспортеров. У Неклюдова был фальшивый паспорт на имя Степана Шевкуна. Похоже, что они готовили какой-то выгодный «клей».

Скорее всего, их заподозрил один из пассажиров и сообщил в полицию о подозрительных субъектах. Иначе трудно себе представить, как таких опасных вооруженных преступников на пароходе Азово-Черноморского товарищества «Азов» уже под вечер пришли арестовывать всего двое полицейских с собакой — пристав 1-го ейского участка Кирин и помощник пристава Журавлев. Вероятно, пристав полагал, что имеет дело с дешевыми босяками, а не с беспощадными нахичеванскими вентерюшниками.

В итоге Кирину досталось 6 пуль, Журавлеву — 4. Но начавшийся в порту переполох привлек дополнительные силы полиции. За «водолазами» началась погоня. Те бежали к Бычковскому мосту, попытались было уйти в море на украденном рыбацком баркасе, но полицмейстер Ефим Ромащук вызвал в подмогу взвод солдат из местного гарнизона. Баркас расстреливали из винтовок, как в тире, изрешетив обоих бандитов.

1915-й год стал разгромным для «водолазов». Конец банды оказался трагикомическим. 31 мая пятеро налетчиков уныло прогуливались вдоль железнодорожных путей и от нечего делать палили из ляверов по столбам. Перепуганный обходчик сообщил жандармам о вооруженной группе, и брать их приехал усиленный наряд из жандармов и полицейских. Стрельцы слишком поздно увидели опасность, сбросили с проезжавшей мимо телеги крестьянина с женой и попытались было спрятаться в саду ближайшей Ильинской слободы.

Осаждать бандитов вышло все село, которому надоело бояться степных разбойников. Несколько крестьян даже были ранены случайными пулями. До вечера шла ленивая перестрелка, а чуть стемнело — разбойники разом кинулись на прорыв.

Однако нарвались на дружный залп. Одного из сопротивлявшихся бандитов здоровенный жандарм убил ударом кулака по голове. Еще двоих жестоко измордовали, но взяли живыми. После этого смогли идентифицировать убитых. На земле лежали три бездыханных трупа: Онуфрий Сережников, Егор Пополитов и Борис Шаблиевский. Выживших Семена Ткаченко и Николая Головко отправили в Тацинскую пересыльную тюрьму как участников ограбления местной помещичьей экономии. Те тоже опускать руки не собирались. Через месяц в облаву попали известные грабители Никита Чингин и Матвей Кисленко, при которых была найдена малява Николая Головко к последнему из «водолазских могикан» Владимиру Сергеенко с требованием освободить корешей из узилища. Но не судьба…

Впрочем, на свободе еще оставался Холодешник, вероятно, самый опасный из шайки Водолазкина — Сережникова, чему, скорее всего, способствовала его обособленность. Он держался особняком даже с родным братом Егором, который с «водолазами» не расставался.

26-летний воронежский крестьянин Ефим Пополитов Задонского уезда Хливенской волости в жизни своей сохи в руках не держал. Зато топор, финка и револьвер «бульдог» в них прекрасно себя чувствовали. Обладая огромной физической силой, Холодешник предпочитал действовать в одиночку. К примеру, 14 марта 1915 года в Нахичевани он один зарубил топором всю семью своего соседа (его мать жила в собственном доме — № 9 на Сенной площади) владельца лавки Евсея Черепенникова. Под его топор попали супруга хозяина Евдокия и трое взрослых мужиков. 18-летний сын Черепенникова, Иван, и 19-летний работник Сергей Пономарев не смогли даже оказать мало-мальски серьезного сопротивления.

Старый Евсей не только торговал, но и барышничал и скупал краденое. Вероятнее всего, что-то задолжал «водолазам». Вот Холодешник и пришел получить свое со столь увесистым аргументом.

Порой он убивал вовсе без всяких корыстных мотивов — от испорченных нервов. 7 июня после банальной перебранки застрелил во дворе управления нахичеванским водопроводом чернорабочего Кузьму Захарченко. Не совладав с эмоциями, выстрелил в лицо базарной хабалке Марфе Бардаковой у ее дома на 40-й линии. В станице Александровской придушил двух не понравившихся ему женщин, даже не притронувшись к их кошелям, и т. п.

После того как один за другим были ликвидированы все «водолазы», отчаявшийся Холодешник стал мнительным и сверхосторожным. Летом 1915 года вообще перестал появляться на хазах. Жил как дикий зверь — в окрестностях излюбленного Великого кургана, на пустых дачах Берберова и Аксенова, в оврагах под Нахичеванью, где кирпичные заводы создали целую систему подземных галерей. Дошло до того, что Холодешник выходил только по ночам, чтобы встречаться с корешами.

Как-то во время облавы в течение 7 часов он просидел в мелкой речке по горло в воде, накрыв голову лопухом. В итоге прятавшегося налетчика Клишина полиция нашла, а самого Холодешника нет.

Но Ростовское сыскное отделение недаром ело свой хлеб. То ли арестованный Клишин, то ли еще кто навел сыскарей на верный след мокрушника.

6 августа пристав 7-го участка Михаил Буржинский вывел к Великому кургану в облаву на неуловимого убийцу едва ли не весь наличный состав полиции. Холодешника обложили со всех сторон и вынудили выползти из своей очередной норы.

Тот попытался было убежать и скрыться среди многочисленных куреней Александровской. Но уже у самого тына один из полицейских на редкость удачным выстрелом с 300 шагов прострелил его разбойную голову.

Последними «водолазами» стали братья Сергей и Владимир Сергеенковы, к которым втуне взывали малявой томящиеся в узилище в Тацинской Семка Ткаченко и Колька Головко. Братья чутко уловили окончательное «водолазное» крушение и вовремя сбежали из Ростова, что подарило им еще почти год свободы. Вернулись они лишь в феврале 1916 года после гибели почти всей шайки. Особого влияния в бандитской хевре у парней не было, поэтому пришлось искать подходящую ватагу. Нашли они приют в составе другой известной шайки вентерюшников Иллариона Тушканова (Тушканчика). Интересно, что первое, что неофиты Тушканчика сделали по приезде в Ростов — по своему усмотрению разобрались с полицейскими информаторами. В феврале 1916 года в колодце в районе Сухой балки в Чалтыре были обнаружены три трупа: 30-летнего Павла Данченко из банды «водолазов», 18-летнего конокрада Николая Мордовцева и 50-летнего неизвестного. По версии полиции, таким образом Сергеенковы отомстили за выдачу Холодешника.

Больше ничего под крылом Тушканчика братья сделать не успели. Уже через несколько дней на хазе Ивана Дымковского (Покровский переулок, 117, родственник Сережникова) все «тушканчики» попали в облаву. Сам «бог» Илларион пошел на прорыв и был убит на месте. А братья Сергеенковы и беглый каторжник Максим Вахненко сдались. На чем история самой кровавой шайки дореволюционного Ростова и завершилась.

«В случае сопротивления уничтожить»

Спустя всего несколько лет число подобных «водолазов» и «тушканчиков» доходило уже до сотен человек. Количество убитых ими душ было сопоставимо с населением небольших деревень. Некоторые из этих кровавых банд имели свои весьма характерные черты, выделявшие их в сонме отмороженных коллег.

К примеру, в 1921–1922 годах банда под недвусмысленным названием «Налет» возглавлялась двумя радикально противоположными личностями. Один — Васька Говоров по кличке Котелок, молодой 20-летний налетчик из новой формации, не испорченной годами цинтования на «дядиной даче». Социальное происхождение Котелка неизвестно, но его гардероб, манеры, утонченность методов и глубина разработки операций позволяли предположить в нем явно не каторжный тип, наличие определенного образования и воспитания.

Его модус операнди исключал насилие и минимизировал количество жертв. Философия Котелка строилась на том, что любому человеку достаточно разъяснить, что другого выхода, кроме как выполнить все, что от него требуют под угрозой насилия и оружия, у того нет. Человек по своей сути труслив и слаб. Его можно припереть к стене и лишить возможности к сопротивлению. Тогда он подавлен как личность и готов безропотно стерпеть любое унижение.

В то же время никогда нельзя лишать его шанса на выбор и обдирать дочиста. В безвыходной ситуации перед угрозой полной нищеты человек теряет чувство самосохранения и перестает цепляться за жизнь. Тогда жертва становится непредсказуемой и сама способна создать большие проблемы своим мучителям. Не стоит ее доводить до такого состояния, если цель налета заключается всего лишь в изъятии ценностей, а не в издевательстве над жертвой. Котелок в Ростове был неким подобием знаменитого Леньки Пантелеева (Пантелкина) в Петрограде.

Антиподом ростовца Котелка был 42-летний новочеркасец Павел Зорин-Заикин (Пашка Дух). Для этого садиста не было большего удовольствия, чем медленно со смаком орудовать непременно холодным оружием, доставляя попавшему ему в лапы максимум мучений. Пашка Дух был, можно сказать, воспитанником «дядиной дачи», с пубертатного возраста состоя в разных шайках.

В 1918 году он зарезал шестерых турок во время ночного грабежа, за что от красновского суда получил 20 лет каторги. Был освобожден Советской властью уже как жертва белогвардейщины и продолжил налеты в 1920 году в компании бандита Угриновича (по кличке Спевак), оперируя в районе станций Каяла-Степная в 30 верстах от Ростова.

Эти антиподы в 1921 году сошлись на том, что практически неизвестному в уголовной среде Котелку нужны были опытные бойцы для выполнения его плана налетов на состоятельных людей, которых тот, вероятно, знал по своим старым связям. Пашке Духу, не блиставшему умом, была необходима рядом светлая голова, способная направлять новочеркасских гайменников на ростовских аршинов (купцов, денежных людей). Соответственно, и роли в налетах распределялись согласно специализации: Котелок терпеливо объяснял жертвам тщетность сопротивления и укрывательства ценностей, а Дух подкреплял это собственными аргументами.

Там, где рулил Васька Котелок, налеты (их было свыше 20) ограничивались грабежом, где главенствовал сам Дух, мрачные последствия были неминуемы. К примеру, ограбления на Крепостном, 72–74, Тургеневской, 12-й линии, Среднем проспекте, Покровском переулке завершились относительно бескровно, хоть и со значительным ущербом для хозяев. Зато в декабре 1921 года во время нападения на квартиру на Казанской улице была вырезана вся семья. Налет 3 февраля 1922-го на квартиру бывшего судебного следователя Николая Скобцова на Дмитриевской завершился трагически: старому сыщику Дух выколол вилкой оба глаза. Налет 10 февраля на квартиру ювелира Борштака на Казанской, 95, закончился тем, что взбесившийся Дух, исколов ножом тело хозяина, отрезал ему половые органы и засунул за пазуху. Попавших в его руки агента угро Ефима Цапова с патрульным милиционером он подверг мучительной смерти.

31 марта во время налета на квартиру директора театра Левина на Дмитриевской,112, вентерюшник Тимоха Гуторов, желая запугать хозяина, дважды пальнул в его сына Илью. Услышав пальбу, соседи вызвали милицию. В ходе погони конный патруль комиссара Трофимчука подстрелил налетчика Прошку Гладилина.

Котелок после этого сильно повздорил с Духом, убеждая того взять себя в руки, если он не хочет погубить всю банду. Тот обещал, но хватило его ненадолго. 25 апреля во время дневного налета на пекарню «Колумбия» на 20-й линии и похищения 235 миллионов рублей он не выдержал и заехал старшему пекарю лопатой по голове. В поднявшейся суматохе вновь вызвали милицию. Теперь уже конный патруль преследовал налетчиков несколько верст. В районе Хлебной площади милиционерам удалось застрелить метавшего бомбы бандита в тельняшке. Он был опознан как Иван Тихомиров (Ванька Матрос). В карманах убитого обнаружили бомбы, револьвер и 20 миллионов рублей.

Вскоре Пашка Дух привел в банду лихую новочеркасскую налетчицу Татьяну Загнойко. Во время нападения в столице донского казачества на квартиру бывшего директора гимназии на Платовской она лично застрелила хозяина.

Однако фарт у банды уже кончился. В мае попали в засаду и были убиты сразу двое «котелковцев» — Худоерков и Дорошенко. Через несколько дней в 8 верстах севернее станицы Аксайской был задержан Пашка Алдабаев, мокрушник с дореволюционным стажем. Он и вывел людей Ивана Художникова на банду.

18 мая на пристани в Новочеркасске арестовали Котелка. На следующий день была устроена облава на основной хазе банды — в четырехэтажном доме на Крещенском спуске в Новочеркасске. Почти сутки продолжалась перестрелка. Пока не был убит сам Пашка Дух, бандиты не сдавались. Потом оружие сложили оставшиеся в живых Васька Айзмук, Тимоха Гуторов, Тимофей Бокачев, Колька Мозговой и отважная маруха Татьяна Загнойко.

Кто знает, следуй банда тактике Котелка, а не Духа, может, и протянули бы они подольше.

Подобный же паханский дуализм прослеживался в самой опасной в начале советской эпохи банде Медика (в миру Иван Менников) и Рейки (Андрей Матвеев). По сути, это были две разные банды, но они так часто объединялись для важных «клеев», что в милиции их считали за одну. Совместными усилиями они контролировали до 100 бандитских стволов, даже на скамью подсудимых впоследствии угодили сразу 64 человека из обеих шаек, 44 из них были приговорены к расстрелу.

Медик и Рейка были чем-то похожи на тандем Котелка и Духа. Ванька Менников — 19-летний ростовский мещанин, живший на Лермонтовской в районе бывшего завода «Рубин». Высокий миловидный блондин с роскошными усами и родинкой на правой щеке. Начинал свою жизнь Ванька достаточно мирно — работал в лавке мальчиком на побегушках, затем рабочим на маслобойне Григория и Самуила Патта на Пушкинской. Служил в Красной армии, но идейно в большевика явно не перековался — ростовская мелкобуржуазность взяла свое. После демобилизации в 1921 году тяжкая жизнь грузчика на складе Донобсоюза показалась молодому парню слишком скучной на фоне веселящихся нэпманов. Со своими дружками братьями Сафьянниковыми и конокрадом Степкой Костоглодовым (Степуха) Ванька решил ограбить родной склад и хоть немного «пожить как человек».

С удара кастетом в висок жене сторожа склада и кражи нескольких ящиков дефицитного мыла началась карьера экс-красноармейца Ваньки уже как одного из самых опасных налетчиков Ростова.

Неопытные кореша облопались быстро, но прошедший войну Ванька все лето 1921 года прятался в Нахичевани и на Зеленом острове, промышляя мелкими кражами и разбоями на нахичеванских дачах. Тогда же к его детской кличке Длинный прилипла новая погремуха — Медик. В «Словаре ростовских босяков и беспризорников» термином «медик» именовали ловкача, хитрого и умелого пройдоху.

Вскоре к нему присоединились местные вентерюшники Леха Иванов (Косолапый), Илюха Меренков (Полиглот) и Федька Бычков (Федюха). Дела пошли веселей. Ватага отправилась бомбить нэпманов уже в самом Ростове. В январе 1922 года была ограблена квартира местного артельщика: похищены меха, ювелирка на крупную сумму. Ограблен подпольный игорный дом, постоялый двор на Таганрогском проспекте.

В феврале состоялись первые «гастроли» — в Армавире по надежной наколке совершили вооруженный налет на квартиру местного фальшивомонетчика, забрав полмешка липовых денег.

Слава шайки Медика в Ростове росла, но для более серьезных дел у него не хватало людей и оружия, в стычках с милицией уже погибли несколько его бойцов. Поэтому ему волей-неволей пришлось налаживать связи с ростовскими жиганами и объединить силы с другой бандой, располагающей нужными ресурсами. Это и свело Медика с беспощадным мокрушником Андреем Матвеевым (Рейкой).

В уголовном деле № 1381 сохранилось описание его примет: «Среднего роста, широк, плотен, лицо круглое, красное, моложавое (отталкивающего вида), растительности на лице нет, глаза презрительные, руки всегда в карманах». Рейка был на 13 лет старше Медика и с большим уголовным послужным списком. На его счету числилось уже порядка 30 убийств и кровавых вооруженных налетов. Но, в отличие от нового знакомого, умишком мокрушник не блистал. И, опять-таки, в отличие от экс-красноармейца, к большевикам питал личную неприязнь, предлагая отстреливать представителей власти по политическим мотивам.

Медику это крайне не нравилось, и между партнерами часто случались стычки на почве тактики и стратегии налетов. Первый большое внимание уделял разведке, созданию штата надежных информаторов (в том числе и в милицейской среде), разветвленной сети хаз, где можно было бы отсидеться после «клея» (его шайка кантовалась на малинах Темерника, Нахаловки, Собачьего хутора, Дачного поселка, шайка Рейки — в Нахичевани). Второй предпочитал чисто вентерюшный, силовой вариант внезапных налетов — со стрельбой и запугиванием жертв непременным трупом.

Медик и сам особым гуманизмом не отличался (на его совести были многочисленные убийства — армянской семьи в Нахичевани, случайных уличных прохожих, собственных подельников из-за разногласий и подозрений в предательстве), но бездумно «валить грачей» он считал дурным тоном. Однако Рейка и его люди были ему нужны для масштабных задач и особо грязной работы, а он Рейке — как разработчик «клевого клея».

Так и пошли они с 1922 года рука об руку, то расходясь, то снова сближаясь. До своей последней пули.

Порой шли в разных направлениях. Рейка возил своих в «гастроль» по Северному Кавказу в ноябре 1923 года: в Краснодаре они ограбили конторы Госспирта и Госбанка, в Кропоткине — контору Кубсоюза и т. д. Медик в Ростове взял продмаг № 14 в Нахичевани, ограбил кассира шиферного завода.

Объединять силы приходилось для особо опасных или масштабных акций. К примеру, ограбления магазина при табачной фабрике, где всегда многолюдно. Или конторы пивзавода «Новая Бавария» в центре города, кассиров ростовских предприятий, которые в день зарплаты гарантированно везли большие деньги на заводы.

Но самыми громкими и эффектными были налеты на железной дороге. Оба главаря мечтали не просто сорвать банк в ходе одного ограбления, но и произвести фурор в умах ростовской босоты. Чтобы хевра ахнула во все бандитское горло и застыла в восхищенном почтении. Ибо, что ни говори, у каждого честного бродяги своя мечта о том, каким должен быть пахан. Плох тот ростовский босяк, который не мечтает стать легендарным «клевым мазом».

Вот и у Медика с Рейкой в подкорке сидела идея провернуть самое громкое дело, чтобы весь Ростов понял, кто в доме хозяин. Для реализации идеи решили ограбить ни много ни мало — целый курьерский поезд. Людей там ездит много, народ, как правило, зажиточный — будет что взять. Определили не только конкретный поезд (№ 2 Москва — Тифлис — дальний переезд, статусные люди в купе статусных классов), но даже конкретное место — станция Хапры, в 15 верстах от Ростова. И добраться легко, и место тихое, и выбраться просто.

Для этого нужна была масса людей. Требовалось и перерезать провода связи, и закрыть семафор, и расставить сявок на шухер (чтобы в случае опасности вовремя винта дать — смыться), обезвредить и вокзальное начальство, и паровозную бригаду, и, самое главное, тщательно, с минимальными задержками на подавление возможного сопротивления обчистить целый поездной состав — а это не одна сотня «грачей». Еще должно быть транспортное обеспечение, чтобы вывезти трофеи, и ломовики, чтобы подготовленные блатер-каины уже спешили их принять и спрятать. Как ни крути, несколько десятков стволов просто необходимо. Поэтому оба пахана засунули подальше идейные разногласия и слили шайки в единый налетный кулак.

Первую попытку подломить паровоз бандиты предприняли под Новый год — 30 декабря 1923-го. Однако поезд сильно опаздывал, поэтому пришлось ограничиться только ограбленной кассой с копеечной прибылью.

Акцию перенесли на весну. Вечером 10 мая 1924 года ватага в 20–30 человек на нескольких подводах прибыла к Хапрам. Вломились в диспетчерскую станции, вырвали с корнем телефон. Дали по шее стрелочнику Устину Осе, и тот быстро перекрыл семафор. В 22.25 состав поезда «Москва — Тифлис», стравливая пар, застыл перед пустым перроном Хапров. Машинисты не верили своим глазам — курьерский не должен останавливаться на каких-то степных станциях перед пустым перроном.

Из здания вокзала вышел заспанный мужик с фонарем в тужурке железнодорожника. «Ростов не дает прибытия! — заорал он машинисту. — Крушение под Гниловской!» И неожиданно запрыгнул на подножку, ткнув кочегара в грудь револьвером. С другой стороны на паровоз вскарабкался еще один вооруженный тип: «Шабаш, дядя, приехали. Жить хочешь? Закрой заслонку и вали отседова».

Гражданская война многому научила паровозников, они мигом смекнули, что к чему: «Сынки, нельзя уровень воды понижать, котел рванет — костей не соберете. Следить надобно умеючи». Ствол нагана уперся машинисту в нос: «Ты, дядя, мне тут за азовский банк не втирай, сами грамотные. Вали отсель, пока цел». А для убедительности пальнул над головой в пронзительную степную ночь.

Из вагонов захлопали выстрелы. Там началась суета, послышалась возня и обиженные вопли. Группа захвата с испачканными сажей рожами пошла шерстить пассажиров.

Стреляли больше для острастки. Позднее выяснилось, что сразу у 19 пассажиров было при себе оружие, но ни один из них не рискнул вступить в перестрелку с бандитами.

Чистили аккуратно и быстро, купе за купе. Ломиком-камышевкой поддевая двери и выламывая их вместе с ошметками замков. Вороненые стволы револьверов объясняли доходчивее любого университетского профессора. Вскоре три доверху груженные телеги отбыли в ночь. Разудалые хлопцы в них с хохотом вопили: «Гуляйте, нэпы, до новой встречи!»

Летом в районе городской бойни захватили трамвай, в котором ехал кассир бойни с зарплатой рабочим. Забрали сумку с 4,5 тысячи и предложили раскошелиться пассажирам. После этого сели на велосипеды и поехали на Дон купаться.

Шпана была в восторге от громкого дела, обыватели в ужасе. Именно этого эффекта и добивался стратег Медик. Ему уже достаточно было, как при дневном ограблении магазина ЕПО-15 в Посоховском переулке, просто зайти за прилавок и заявить: «Внимание, граждане! Я Медик! Всем лечь!» И все безропотно попадали на пол, отдавая все содержимое портмоне и ридикюлей. А заодно не препятствуя налетчикам грузить на подводы мешки с продуктами и мануфактуру. Мечта, а не налет. И шмалять из лявера не надо, привлекая внимание постовых.

С рук им многое сходило потому, что у дальновидного Медика были свои люди в милиции. После случайного ареста Ваньки Хомякова, по кличке Аммиак, глупо пришедшего поглазеть прямо в здание Доноблсуда на процесс «Белых масок» и опознанного тут же, выяснилось, что на кассира магазина № 44 ЕПО на Буденновском (между Энгельса и Дмитриевской) навели бандитов как раз два их охранника — милиционер 4-го отделения Федор Башкин (Федька Милиционер) и его коллега Николай Зайцев.

Провал кротов люто взбесил Рейку. Тот решил лично разобраться с обидчиками.

6 июля 1924 года он собственноручно застрелил на углу Державинского и Верхне-Бульварной начальника секретного отдела ДОУР Николая Мачулина, а 7 июля в 10 вечера по 1-й Соборной улице в Нахичевани в кафе «Приятель» открыл стрельбу и убил коменданта Доноблсуда Серафима Реизова и владельца кафе Ходжабора Авикова. В перестрелке были ранены жена владельца соседней бакалейной лавки Анна Попова и парикмахер Яков Топалов.

Откровенная война Рейки с милицией явно была не по душе Медику, и подельники разругались окончательно. Медик решил работать с московскими налетчиками, Рейка — с местными. Это и стало началом конца.

За бандой и так шли по следу, постепенно отстреливая их гайменников. ДОУР не оставлял попыток внедрить в нее своих агентов и вычислить чужих среди своих. Однажды это получилось. Агент Август Шульц вышел на вентерюшников в качестве притоносодержателя.

Решивший действовать самостоятельно Рейка узнал, что на пароходе «Феликс Дзержинский», шедшем из Ростова в Севастополь, кассиры Госбанка повезут крупную сумму денег рабочим таганрогских предприятий. Агент успел передать информацию о планах «реечных» в угро.

29 июля на борт «Дзержинского» в Ростове взошли трое бандитов Рейки, а в Азове — четверо сыскарей во главе с сотрудником ОГПУ Григорием Мышанским. У них был четкий приказ не церемониться и в случае сопротивления (в широком смысле этого слова) бандитов уничтожить на месте. Мышанскому не надо было два раза повторять задачу, он все понял сразу и четко. Вместе с опером Александром Виценовским они зашли в ресторан, где разминались красненьким Рейка со своими подельниками. Мышанский достал явно не для ареста взятый с собой пистолет-пулемет Томпсона (знакомый современной публике по гангстерским фильмам) и не успокоился, пока не опустошил в отморозков всю обойму из 30 патронов. Очень мудро было сделано: при убитых нашли 5 ляверов и 2 бомбы. Эпоха Рейки в бандитской истории Ростова завершилась.

Зато остался Медик, избавившийся от назойливого собрата, но ставший еще более осторожным. После провала с большими потерями ограбления завода «Мыловар», предпринятого с подачи агента Августа Шульца, Ростовского телеграфа и Базарного комитета на Большом проспекте он на свой страх и риск сумел удачно ограбить артельщика биржи труда (на 2,3 тысячи) и двинулся на «гастроль» в Новочеркасск. Но как раз там «гастролеров» уже ждали — Медик сумел выпрыгнуть из поезда, а остальных частично перестреляли, частично взяли. В том числе и старого знакомого Медика — конокрада-скамеечника Степку Костоглодова.

Ванька Менников понимал, что Степуха не из тех, кто держит язык за зубами, поэтому надо было срочно уходить на дно. Искать надежную малину, чтобы отсидеться до отъезда в Москву.

Место он выбрал на редкость неудачно — у самого Августа Шульца, на 14-й линии, дом 13. По официальной версии, операция по захвату членов банды живыми была задумана самим начальником ДОУР Иваном Художниковым, который решил через Шульца опоить «медиков» самогоном с сильным транквилизатором. В ночь на 4 сентября 1924 года группа захвата специально подобранным ключом открыла дверь в притон Шульца, где обнаружила мертвецки пьяных бандитов во главе с паханом. Медика и его бойцов повязали без единого выстрела.

Всего через 3 недели скоротечный процесс отправил в распыл сразу 44 бандита. Их расстреляли на северной окраине Братского кладбища Ростова. Там, где часто гужевались сами вентерюшники и где расстреливали друг друга юнкера и красноармейцы в ходе Гражданской бойни.

Еще один характерный типаж ростовского налетчика начала 1920-х годов — Васька Бессмертный, главарь одной из самых мрачных банд того времени «Степные дьяволы». Он, как и Рейка, был уркой с дореволюционным стажем, а затем, как и Медик, служил в Красной армии.

Более того, в мутные времена весной 1920 года Васька, рассказывая придуманную им самим историю об участии в большевистском подполье, ухитрился добиться должности начальника Батайской милиции. Вряд ли это было так уж трудно, учитывая, в каких условиях формировался кадровый состав в первые месяцы Советской власти в Ростове и кто шел в милицию.

Отметим Васькину дальновидность: он не рискнул светиться в Ростове, где его могли опознать по старым подвигам да и вывести на чистую воду касательно его липового участия в подполье. Село Батайское с крупной железнодорожной станцией во время Гражданской войны оказалось на линии разграничения между оккупировавшими Ростов германцами и вытесненными за Дон красными (а затем и белыми). То есть основной поток беженцев во время войны осел именно тут. Село большое, наводненное чужаками. Мало кто кого знает. Естественно, что и о новом начальнике милиции никаких сведений.

Это очень помогло Бессмертному, набравшему в свой отдел старых корешей и установившему в Батайском личный налоговый режим. Безмотивные аресты и бессудные расправы вынуждали обывателей выкупать своих арестованных родственников и платить лично главному милиционеру за любой существующий в селе промысел. Жалобы на беспредел Бессмертного и его окружения дошли до ДонЧК, которая вела собственную войну с милицейским начальством Донкома и Донисполкома (именно ее жертвой, предположительно, пал Станислав Невойт). Был выдан ордер на арест начальника Батайской милиции. Прибывшие для ареста чекисты попали на разудалую пьянку служителей закона после очередного удачного шмона буржуйского «елемента».

Однако Ваське Бессмертному с помощью старых связей удалось вырваться из рук ДонЧК и скрыться в Койсуге. Год он собирался с силами, а весной 1922 года сколотил банду из бывших урок, работавших у него в подчинении в Батайской милиции: Степана Железняка, Васьки Евтушенко (Шинкарь), Мишки Нотия (Ленчевский), Федьки Чеботарева (Дикарь) и др.

Народ это был злой и отчаянный. Для каждого из них лишение такой синекуры было лютым оскорблением, которое просто вопияло к отмщению. А мстить они могли только известным уркам способом — разбойными нападениями на абсолютно невинных людей.

Налеты налетам рознь. В ростовской криминальной истории были разные бандиты — и сугубо меркантильные, и рациональные, и «политические», и романтические, и угрюмо-кровавые. Но откровенных садистов-кровопийц среди них насчитывались единицы. Шайка Васьки Бессмертного, названная им по где-то вычитанному в газетных историях репортерскому штампу «Степные дьяволы» (банды с этим названием действовали на Кубани, в Центральной России, в Поволжье и т. д.), была именно из их числа. Она отличалась крайней мобильностью (все были конные), широким охватом деятельности (почти все районы Ростовского округа), использованием чисто махновских принципов маскировки (после дела ватага рассыпалась по дальним хуторам и отсиживалась там, пока гонец от Бессмертного не привезет «сбор по тревоге»). При этом свидетелей преступлений «дьяволы» в живых не оставляли, что сильно затрудняло ДОУР поиск бандитов.

Деяния «дьяволов» настолько потрясли главу ДОУР Ивана Художникова, что тот лично взялся за перо и написал про них в газету леденящую душу заметку. Особо поражали гекатомбы жертв и ничем не объяснимая жестокость, с которой убивали жертв.

5 марта 1922 года «Степные дьяволы» взяли быка за рога — налет на болгарских рабочих 1-й Батайской трудовой артели завершился убийством сразу 18 человек. Заведующего гвоздями прибили к воротам амбара. Вывезли 388 пудов пшеницы, забрали семена, содрали одежду с трупов. Кража пшеницы в разгар голода на Дону объяснима, но непонятно, зачем нужно было так зверски убивать людей, первый раз в жизни увидевших бандитов.

Затем последовало убийство семьи Белоусовых в Койсуге, там же были убиты две крестьянки, заведующий Батайским земотделом и т. д.

К лету в банде было уже два десятка конных лиходеев, собиравшихся в условленном месте по сигналу и исчезавших сразу после дела на дальних хуторах в районе Чалтырь — Койсуг — Батайск — Кущевка — Степная.

Очередная резня последовала в ночь на 21 сентября. В 5 верстах от Ростова по Чалтырскому шляху остановился на ночь обоз с переселенцами из Сибири. 3 семьи со скотиной. Всего 18 душ: 3 мужчин, 5 женщин, 10 детей от 1,5 до 5 лет.

Ночью нагрянула банда. Топорами порубили мужиков, ножами покромсали баб, детей душили веревками. Трупы в звериной ярости подвешивали на дышлах телег. В темноте сумели скрыться пятеро старших мальцов. Они и поведали о ночных упырях.

После этого Художников в газете «Советский Юг» слал анафемы живоглотам: «Проклятие убийцам! Где же логика и здравый смысл?!! Что вы этим хотели доказать? Неужели у вас не дрогнула рука с занесенным мечом над невинными существами?»

Логики не было, равно как и здравого смысла. В шайке Васьки Бессмертного, видимо, подобрался народ, для которого кровь любого существа ценилась не больше воды из грязной лужи. Массовость жертв не пугала, а лишь раззадоривала.

Милицейские засады тоже ничего не давали — днем налетчики превращались в примерных хуторян. Напротив, иногда им удавалось даже вырезать сами засады. Так, под станцией Степная были убиты милиционер Польских и два бойца Всевобуча Вертен и Олейников.

18 ноября на Большой Чалтырской дороге в 2,5 версты от села Генеральское бандиты остановили несколько подвод с девятью крестьянами из Больших Салов, возвращавшимися с базара. С ними поступили традиционно: детей удавили бечевками, мужиков порубали, баб забили прикладами.

ДОУР пошел на отчаянный шаг — устроил масштабную облаву с привлечением воинских частей. 24 ноября в сети оперативников наконец попал Лешка Коваленко — разведчик банды. Он сдал место сбора части шайки. Через день в лощине за Койсугом взяли Серикова (Скубка), Книжиченко, Симерко, Луганского, Михайличенко. Обилие украинских фамилий натолкнуло Художникова на мысль обшарить населенную выходцами из Малороссии слободу Койсуг.

6 декабря там взяли Степку Железняка и притоносодержателя Фоменко с женой. 8 декабря там же в засаду попали Чеботарев, Нотий и Евтушенко. На окраине Батайской в бахчах подстрелили ближайшего подручного атамана Петьку Синицу.

Васька Бессмертный был в панике, он бегал от хутора к хутору, но от него шарахались как от чумы — слишком недобрая шла о нем слава. Его никто не хотел приютить. 9 февраля 1923 года главный «дьявол» вернулся в Койсуг, но угодил в засаду во дворе Бедникова и был убит молодым чоновцем. На хуторе Чубуряк в тот же день взяли Сыроватского с тремя лошадьми, а на станции Степная повязали бóльшую часть деморализованной банды: 11 «дьяволят» при 9 измотанных лошадях. Остатки шайки прятались по степям еще 5 месяцев, пока 18–19 июля их не изловила конная сотня комиссара Бричкина. На этом донская «дьяволиада» завершилась.

«Гиена у железной дороги»

Донской регион давно и прочно снискал себе мрачную славу обители серийных убийц и кровавых маньяков. Мол, здесь, как больше нигде в России (а то и в мире), генерируется генетический материал как для тихих, так и для буйных психопатов, только и мечтающих, как бы тюкнуть топором по черепу запоздалого прохожего или в клочья изорвать случайно подвернувшуюся девицу. В журналистских кругах пытались даже найти этому околонаучное объяснение, сводя все к наличию в регионе геологических разломов, аномальных зон, мощных угольных пластов и «фонящих» терриконов отработанной горной массы, что и вызывает специфические генетические мутации. В качестве примера можно вспомнить пресловутого монстра Андрея Чикатило и еще целый сонм серийных душителей и садистов — Лифтер, Электрик, Велосипедист, Юрий Цюман-Черные Колготки, Роман Бурцев, Владимир Муханкин и др., — отловленных здесь в 90-х — начале нулевых годов.

На самом деле все это, конечно, ерунда, и подобных отморозков на Дону ничуть не больше, чем, к примеру, в Сургуте, Улан-Удэ, Тосно или, страшно сказать, в Сантьяго-де-Компостела. Просто здесь лучше всех в России (а то и в мире) научились их ловить, создав в свое время специальное подразделение по борьбе с серийными преступлениями. В Ростове поставили на научную основу выявление маньяков на ранних стадиях их формирования и создали подробный психологический портрет преступника этой категории. Научились выводить общие черты в различных эпизодах, чтобы потом объединять их в серию и искать маньяка уже по конкретным признакам. Отсюда и результаты.

Серийного преступника всегда отличает проявление садистских наклонностей в раннем детстве (а то и генетическая предрасположенность), предпочтение действовать почти исключительно в одиночку, неуверенность в себе, пристрастие к какому-либо возбуждающему фактору в одежде или поведении жертвы. У Чикатило это асоциальные типы, у Цюмана — черные колготки на женщинах, у Бурцева — пубертатные девочки, у Криштопы — слегка подвыпившие дамы и т. п.

Подобная практика выявления серийников появилась, конечно, не сегодня. Еще в начале XX века были попытки индукционного исследования такого рода крайностей.

К примеру, в августе 1907 года индуктивным методом была проанализирована серия убийств, которую явно совершил один и тот же человек (или люди). 3 августа у полотна железной дороги в станице Гниловской был обнаружен труп чернорабочего, прикрытый его же халатом. Через два дня в Кумженском хуторе найден удавленным крестьянин. 9 августа случайные прохожие наткнулись возле Затемерницкого поселения на труп задушенного незнакомца. 11 августа между Мертвым Донцом и Доном в камышах был найден труп охотника.

В полиции отметили, что убийства совершались через определенный промежуток времени. Каждый раз жертва была задушена, каждый раз веревка была дважды обмотана вокруг шеи и закручена крепким тугим узлом — явно почерк одного «автора». При этом ценности у жертв оказывались на месте — убийца не действовал из корыстных побуждений, его интересовали только документы, чтобы жертва не была опознана. Четыре трупа за неделю — это график Джека-потрошителя.

Преступника тогда так и не нашли, но признаки «серийника» были налицо. Было отмечено его пристрастие к железной дороге и обязательное изъятие документов. Это ведь не обычный вор-банщик или поездушник, это душегуб, хорошо скрывающий следы.

Технику профессионального душителя испытал на себе известный журналист Влас Дорошевич, изучавший на Сахалине каторжные типы местных сидельцев. Один из душегубов, Антонов по кличке Балдоха (на байковом языке «балдоха» — долото), осужденный на бессрочную каторгу за 11 затемненных душ, приоткрыл ему одну из профессиональных тайн: «Говоря о своем „умении“, Балдоха удивительно воодушевляется, и однажды, показывая мне, как это надо проделывать, как-то моментально подставил мне сзади ногу, одной рукой обхватил за талию, а другую поднес к горлу. Я не успел, действительно, мигнуть, как очутился, совершенно беспомощный, у него в руках».

Отличительным признаком профессиональных серийников-взвесчиков (придушивая, взваливали жертву себе на спину, как бы взвешивая) было умение так надежно взять «пассажира на машинку» (придушить), так «за свисток дернуть» (схватить за глотку), чтобы тот не сумел издать ни единого звука. От этого подчас зависел не только успех всего «клея», но и безопасность нападавших. Поэтому для особо деликатных дел, требующих твердой руки мастера, опытного взвесчика везли на «гастроли» куда угодно. На байковом языке это называлось умением баки заколачивать (душить).

Балдоха этими навыками владел в совершенстве, поэтому и путешествовал с «гастролерами» по всей стране.

«И ведь как! Перегородка, а за перегородкой другая квартира, а там белошвейки сидят, песни играют, — наслаждался Балдоха воспоминаниями. — Все от слова до слова слышно. Дохнет — услышат. Тут нужна рука! Отпер это он дверь, отворил только, я его за „машинку“ взял и наземь положил. Хоть бы дохнул! Я его на пол сложил, а за перегородкой песни играют. Так ничего и не слыхали!»

Знаменитым серийным взвесчиком в те годы в Ростове был татарин-силач Сейфулла Чанышев, по прозвищу Меч Аллаха. Точное количество своих жертв он не помнил, да и на что оно ему? Чанышев терпеливо выжидал в темном месте прилично одетого „пассажира“ (случайного прохожего), подбирался к нему сзади. Затем хватал жертву за подбородок, ловко изворачивался под ней и взваливал тело на спину, упираясь двумя пальцами под нижнюю челюсть. Держал до тех пор, пока лишенный возможности издать хоть малейший звук человек от недостатка кислорода не терял сознание. Затем душегуб спокойно забирал все ценное и приканчивал жертву.

Однако вышел казус: в Кровавое воскресенье, 9 января 1905 года, Чанышев набросился баки заколачивать не на того, кого надо. Сам получил под дых и полетел башкой в сугроб, где и отдыхал до прихода городового.

Еще одним известным донским «серийником» на рубеже веков был Васька Нагорный (он же Иван Чернышев, он же Дмитрий Сотников). Человек поразительного упорства и недюжинной силы воли, расходовать которую ему пришлось явно не в том русле.

Родившись в 1865 году, еще в 90-х годах XIX века он отправил на тот свет первую душу. Убийство при отягчающих потянуло на 8 лет каторжных работ. Но не лежала душа у донского душегуба к далекому острову Сахалин. При первой же возможности сбежал он на материк и разбойничал в тайге на редких трактах, топором по черепу добывая себе на пропитание. Был вновь пойман и загремел на каторгу уже на 15 лет.

Однако упрямый кувыркало утек и на этот раз. Пробрался от студеного Тихого океана к теплому Азовскому морю, где продолжил пускать кровь в Мариупольском уезде. В 1901 году тогда еще надзиратель 3-го участка Яков Блажков после очередного убийства взял его уже в Ростове с «темным глазом» на имя мещанина Ивана Чернышева.

Суд приговорил «убивца» уже к 30 годам каторги, добавив ему для ума еще 85 ударов плетьми. Подчеркнем, не розог, а именно плетей. «Есть миноги» (принять наказание плетьми) приходилось, почитай, каждому каторжанину, но все они при слове «плети» истово крестились.

Следует заметить, что старательные «кирюшки» (палачи) парой-тройкой десятков ударов через плечо могли не только струйкой спустить с провинившегося шкуру, но и превратить его в мешок размолотых костей. Мало кто выдерживал 40–50 ударов. Сахалинский палач Комлев 48 плетьми превратил в гору воющего мяса беглого каторжника Губаря, которого за людоедство ненавидели все местные сидельцы. То, что от него осталось, повыло еще три дня и отдало богу людоедскую душу. А мог и все решить радикально — единственным мастерским ударом кнута, который назывался «амба». При этом слове бледнели даже разудалые иваны́.

Тот же Дорошевич уверял, что 80 плетей — практически смертельная доза для приговоренного к плетям (розог принимали и по 200), только редкие единицы принимают до 100. Васька же, перекрестившись, забрался на «кирюшкину кобылку» и смиренно принял все назначенные 85. Кто знает, может «кирюшка», как водится, был финансово простимулирован каторгой — деньги у разбойника Васьки водились, а посему палач лишь погладил душегуба плетью по спине. На «кирюшку» по приезде на Сахалин сразу же собирали всем миром. Ни один иван, ни тем более храп или асмодей не мог отказать.

В любом случае, Васька сполз с кобылки с трясущимися дланями, с лицом белым, как совесть институтки. Но живой. Несколько месяцев после этого приволакивал ногу. А затем в августе 1903 года устроил своим ногам настоящее испытание — нашел подходящего «дядю сарая» (опустившегося каторжанина с малым сроком), обменялся с ним именами, чтобы тот выкрикнул Васькино имя на перекличке, и уже в качестве куклима (преступника, живущего по чужому паспорту) рванул когти с Александровского поста через Татарский пролив на материк. Год брел через всю страну к родному Дону. Осел в Сулине, разбойничая в окрестностях. Счет убитым принципиально не вел.

Но душа разгульная не выдержала, захотелось вновь покутить в Ростове. Здесь он остановился на знакомой хазе на Нахаловке, на Суворовской, 2 (ныне на этом месте, на Красноармейской улице, находится здание Радиотехнического колледжа). 9 ноября 1904 года пред очами помощника пристава 3-го участка Якова Блажкова, проводящего облаву в этом районе, предстал сильно постаревший подслеповатый Васька, протягивающий сыскарю фальшивый паспорт на имя крестьянина Дмитрия Сотникова.

Зато кто вел точную «убийственную бухгалтерию», так это почему-то малоизвестный широкой публике воронежский крестьянин Егор Башкатов, тоже приверженец железной дороги, спровадивший на тот свет за десяток лет аж 459 душ. Главным образом — женщин и детей.

Назвать его маньяком сложно, ибо действовал Башкатов исключительно из корыстных мотивов. То есть занимался не душегубством ради душегубства, а лишал жизни ради презренного металла. Но способы убийств и то хладнокровие, с которым Башкатов их совершал, заставляют задуматься над действиями «серийника» не только сыщиков, но и психиатров.

Кстати, в его куррикулум витэ много сходства с другим любителем железных дорог Андреем Чикатило. По какому-то странному совпадению, даже очерки в СМИ об обоих, написанные в разное время, носили одинаковое название: «Зверь на полустанке».

Как следует из сохранившихся материалов уголовного дела, Башкатов Егор Иванович, он же Демидов Устин Кузьмич, родился 1879 году в селе Семидесятное на Верхнем Дону (40 верст до Воронежа) в обычной крестьянской семье. Как и украинский селянин Чикатило. У обоих в детстве были проблемы с родителями. Первый рано лишился отца и был часто бит матерью, второй рано лишился обоих — отец утонул по пьяной лавочке, отправившись на заработки на Кубань, мать сошла в могилу от нелегкого крестьянского труда. Остался Егор один с сестрой под присмотром деда с бабкой.

О молодых годах жизни Башкатова ничего достоверно не известно. Есть сведения о том, что его женитьба была крайне неудачной — супруга страдала эпилепсией и умерла вместе с малолетней дочерью еще до начала Первой мировой войны.

Был мобилизован на фронт. Как он там служил, непонятно, но в отпуск в родное село сразу после Февральской революции приезжал с погонами прапорщика полным георгиевским кавалером. Потом выяснилось, что и отпуск был дезертирством, и мундир Башкатов снял с убитого и ограбленного офицера.

В отпуске Егорка тоже времени зря не терял: повздорив, зарубил мужа сестры, забрал его телегу, лошадей и вещи, сдал знакомому барышнику Соколову на станции Давыдовка.

Ему повезло, что никто посреди царившей в стране анархии подобные «шалости» уже не расследовал.

Проходила информация, что Башкатов одно время якобы служил в продотряде и даже там умудрялся приворовывать и приторговывать конфискованным у крестьян. Но подтвердить это надежными источниками не представляется возможным.

Установленным фактом является то, что с марта 1922 года Башкатов в прямом смысле вышел на большую дорогу. Причем предпочитал железную.

Великий голод в Советской России 1921–1922 годов, затронувший сразу 35 губерний разоренной Гражданской войной страны, сорвал с насиженных мест массы выживших в этой бойне крестьян (по разным данным, голодало от 28 до 40 миллионов человек). Сотни тысяч жителей центральных губерний, Урала и Поволжья бежали от войны, мятежей, репрессий, продразверстки на, как им казалось, теплый и сытый Юг в поисках земли и воли. По железной дороге они добирались до Дона, Кубани, Ставрополья, рассчитывая на их необъятных просторах при отсутствии выбитого войной казачьего населения обрести землю, обещанную большевиками крестьянам.

На станциях их встречало своеобразное такси — мужики на подводах, предлагавшие подешевле отвезти переселенцев с ерундовым скарбом в нужное им место.

Среди них с весны 1922 года, в разгар голода, на станциях и полустанках владикавказской железной дороги занимал место и 43-летний бородатый мужичок, недобро глядевший из-под мохнатых бровей. С виду он был совершенно безобиден, да и никаких опасных предметов, похожих на оружие, в его телеге не наблюдалось.

Извозчик выискивал в толпе трудовых мигрантов тех, кому ехать предстояло далеко. Мужиков, баб с детишками. Но никогда не более троих взрослых. Чтобы непременно заночевать в пути. Предлогов для ночевки была масса: «ехать ишо далеко», «плохая погода, а я сарай надежный знаю», «кобыла устала», «разбойники по ночам на шляхе шалят» и пр. Хотя как раз главным «шалуном» являлся он сам.

По пути мужичок расспрашивал пассажиров о жизни, выяснял намерения, планы. Есть ли родственники, где точно живут, не собираются ли тоже перебираться сюда.

Как правило, ночевка в пути становилась для несчастных последней в жизни. Безобидный с виду мужичок дожидался, когда те уснут. Тихо вставал, доставал из телеги увесистый булыжник, клал его в обыкновенный рогожный мешок, перетягивал бечевкой и получал классический кистень. Или микстуру, как любовно величал орудие сам Башкатов. Затем подкрадывался к спящим и резким ударом «закрывал» жертву (проламывал череп).

«Я встал, осмотрелся, кругом никого не видно, взял свой мешок с голышом и стал закручивать тонкой бечевкой. Заделал, посмотрел — крепка ли моя „микстура“, и после этого нанес на спящего гражданина несколько ударов…» — рассказывал он потом на допросе.

Микстуру он мог изготовить и на месте из портянки, носка, любой подходящей тряпки, а дождевик подобрать по дороге.

В безлунную ночь Башкатов клал жертве на голову в качестве мишени обрывок газеты, вату и т. п. В живых не оставлял никого — свидетелей быть не должно. Трупы потом лишь прикапывал, дабы не заморачиваться. Клал ничком на землю, чтобы разложение начиналось с лица.

Добыча была копеечная — откуда деньги у голодающих крестьян. Как правило, это была окровавленная одежда (ее потом отстирывали от крови перед продажей специально нанятые люди), худая обувь, мелочь в котомках. Однако регулярность смертельных вылазок позволяла складывать копеечку к копеечке. Да и барахлишко потом продавалось на толкучках — хватало на запрещенный самогон с разрешенным салом.

Зато более реальная добыча ожидалась позднее. Изобретательный Башкатов от имени убиенных кропал письма их неграмотным родственникам, призывая продать все, что те имеют, и перебираться на Дон (Кубань, Кавказ), где, мол, есть работа и сыто-пьяно. Опухшие от голода волжане хватались за соломинку, заворачивали в узелок последние гроши и двигали на новое место жительства. Где их уже ждал на станции в назначенный день бородатый мужичок с недобрым взглядом. А там повторялся кровавый поход. Полвека спустя своих жертв практически на тех же полустанках будет поджидать другой монстр — в очках и с портфелем, набитым пыточным набором.

Интересно, что на следствии Башкатов уверял, что убивал не нищих крестьян, а кулаков, антисоветский элемент.

«Я, Башкатов, понапрасну кого-либо из граждан не брал, искал тех лиц, которые были вредители для моего потомства, я им мстил за мою кровь». По его оригинальной версии, утонувшего по пьяни на Кубани отца «пытали кольями и убили кулаки» за то, что он знал подлинных убийц «анпиратора Александра», но не выдал их.

«Вредителей» оказалось столь много, что Башкатову приходилось путешествовать вдоль чугунки от самой Белокаменной до кавказского Беслана, дабы не примелькаться. Заодно он сменил и документы (благо их было теперь полно), приняв имя Устина Демидова, мещанина города Любартово Люблинской губернии Привисленского края. Эти меры предосторожности вкупе с действиями в одиночку и устранением всех живых свидетелей позволили Башкатову почти 10 лет беспрепятственно душегубствовать на Юге России.

Долгое время избегать риска позволяли ему и слабость правоохранительных органов Северо-Кавказского края, и их неумение объединить схожие уголовные дела в серию. Только однажды Башкатов, чисто по-балагановски, имел глупость влопаться: в декабре 1929 года его осудили в Кропоткине за кражу корзины с вещами на две недели принудительных работ.

Когда число убитых «кулаков» перевалило за сотню, Егорушко подустал (следствие точно установило 102 эпизода, в которых был убит 121 человек, две трети из них — женщины и дети). Теперь ему требовались помощники в столь похвальном деле — мести за убийц «анпиратора». Одному сложно было и патрулировать чугунку, и прятать трупы, и собирать вещи, и продавать их через надежных барыг.

Для душевного комфорта он сошелся с крестьянкой Натальей Щукиной, которая родила ему троих детей. Поселился с ней в приобретенном домике в Армавире. К началу 1930-х годов двое старшеньких уже помогали папеньке в его нелегком труде — держали жертв за ноги, пока отец махал «микстурой».

После убийства ейчанина Каширина Башкатов отправил письмо с приглашением «на новое место работы» его жене. Та приехала на станцию Гулькевичи с десятилетним сыном. Ее встречала вся чета Башкатовых — Щукиных с тремя детьми. Далее — все по схеме. После убийства по отобранным у трупа багажным квитанциям Егор получил вещи убитых в камере хранения.

Более серьезных соратников Башкатов обрел в лице таких же отморозков, как и он сам, — Илюхи Бобкова и Ваньки Склярова. В пьяной беседе с ними Егор заявил: «Я поклялся мстить за своих родственников. За одного человека убью сто человек». «А я буду валять бессчетно, буду работать, пока сам не попадусь», — обнадеживающе парировал Скляров. После чего альянс был заключен. Приятелям нравилась эта «работа», каждый раз оканчивавшаяся буйной пьянкой.

С новыми приятелями дело пошло бойчее. Теперь уже можно было не ограничивать себя тремя пассажирами на полустанках — в назначенный ночной час в условленном месте из тьмы выныривали несколько громил, и «микстура» работала словно средневековая фрондибола. На хазах отдраивали от крови белье уже пять прачек. На рынках сбывали отстиранное около 20 торговцев.

Пока уголовное дело расследовал оперативный отдел Управления рабоче-крестьянской милиции Северо-Кавказского края, сыскари могли только констатировать: трупы регулярно появляются в степи на Дону, в Армавирском, Кропоткинском, Тихорецком районах Кубани.

Однако в январе 1931 года путевой обходчик обнаружил прямо у железнодорожного полотна трупы жительницы Подмосковья Тамары Васильевой и ее двухлетнего сына с пробитыми головами. А это уже, согласно постановлению ВЦИК по предотвращению вредительства на транспорте, дело не территориальной милиции, а ОГПУ. Чекисты быстро выяснили, что всего за несколько месяцев до этого здесь же нашли труп главы семьи — подмосковного батрака Васильева, — и тоже с характерной раной головы. После чего ОГПУ запросило все дела в регионе, в которых фигурировали подобные убийства. Выяснилось, что за последние годы их набежало несколько сотен. Тогда стало ясно, что действует целая банда, и все эти эпизоды были объединены в одно дело. Но… следствие сразу пошло по другому пути: эти эпизоды стали вешать на другую банду — Джанканьянца, с 1924 года свирепствовавшую в окрестностях Армавира. Можно не сомневаться — повесили бы. Если бы в ОГПУ не появился крестьянин Михаил Дьяков — первый, кому повезло избежать свидания с «микстурой». В отличие от своих земляков-переселенцев, он заподозрил в поведении обнаглевшего от безнаказанности Башкатова неладное, тихо спрыгнул с телеги и скрылся в ночи. Остальных не миновала горькая участь. Тогда Дьяков побежал в ОГПУ и сообщил приметы душегубов. По этим приметам был опознан налетчик Скляров, живший под фамилией Шамриков по паспорту, украденному у им же убитого селянина. За его домом было установлено наблюдение, которое позволило сыщикам выяснить, что Скляров и его таинственный гость Башкатов «часто уезжают из дома и, возвращаясь, привозят разные вещи, преимущественно крестьянскую одежду, со следами крови. Ее после стирки сожительницы Башкатова и Склярова продают».

Тем временем Шамриков в последнее время на нервной почве совершенно слетел с катушек. Он убил обеих своих сожительниц — Арсентьеву и Сорокину. Хотел убить еще и третью, Кабищеву. Дошло до того, что он предложил Башкатову убить его жену Наталью Щукину и троих детей. Все равно, дескать, донесут рано или поздно.

Егорка оскорбился — эти не сдавали «убийц анпиратора Александра», их пока не за что кончать. Возможно, это и спасло крестьянку и ее отпрысков. Скляров был арестован, а на его квартире устроена засада.

7 января 1932 года Башкатов с Бобковым совершили свое последнее преступление — в 4 верстах от станции Кавказская была убита крестьянка Пелагея Зуева. На следующий день с ее окровавленным тулупом оба ввалились в хату Склярова, прямиком в руки ОГПУ.

Обыск в доме дал следствию неоценимую улику — гроссбух Башкатова, куда тот, словно Иван Грозный, дотошно, в синодик, записывал даты и имена своих жертв. Последняя датировалась 5 января 1932 года. Обнаружили с стопку паспортов. Именно по этому гроссбуху вывели цифру 447, которая в ходе следствия была уточнена до 459 жертв.

После предъявления этого убийственного вещдока Башкатов запел соловьем: «Хочу показать свое наболевшее сердце от казацких, а также кулацких зверских отношений с нами, бедными крестьянами и рабочими… Я, Башкатов, их перевел на Кубани 450 человек, за то, что они весь век из нас сосали кровь, а когда Советская власть призвала их с нами работать и из одного котла с нами кушать, то эта картина им не понравилась… Я совершил перед Советской властью свое небывалое преступление и всюду чистосердечно признался и открыл свои политические преступления…» За свои подвиги во имя популярной в начале 30-х годов борьбы с кулачеством Башкатов просил назначить ему в виде наказания скромные 5 лет исправительных работ.

Дело № 125 «О банд-шайке грабителей и убийц, возглавляемой Башкатовым» составило всего пять томов — не так много для преступника, действовавшего с таким размахом. В обвинительном заключении оперуполномоченный Ермаков, расследовавший дело, определил Башкатова как «выходца из мелкобуржуазной крестьянской среды, деклассированный и дегенеративный элемент, в период социалистического строительства стремящийся к паразитическому и разгульному образу жизни».

Во время следствия и суда все 20 человек из «банд-шайки» чалились в Ростове в Богатяновском централе. Оттуда и последовали уже не по железной дороге туда, откуда не возвращаются.

Не кажи «гоп»

Мелкотравчатый сегмент бандитской части ростовской хевры составляла простая уличная шпанка, гоп-стопники и обычные хулиганы. Наиболее серьезными среди них считались гоп-стопники, или сокращенно гопники, — промышлявшие мелким разбоем урки, босяки, берущие жертву на испуг («взять грача на гоп-стоп»).

Этимологию термина почти все исследователи выводят от корня «гоп», возможно, от искаженного «hoff» (по-немецки, «двор»), обозначающего на блатной «музыке» ночлежку, приют, дворовую жизнь. Собственно, сама уличная шпанка за неимением средств выше ночлежек и не поднималась. Ее удел был мелкое воровство, грабежи, уличный разбой, то есть гоп-стоп. Обитатели ночлежек вынуждены были гопать — бесцельно слоняться по улицам. Или жить на гопе, что, как отметил Владимир Даль в своем исследовании «Условный язык петербургских мошенников, известный под именем музыки или байкового языка», означало «ночевать под открытым небом».

Сборище подобных личностей получило название гоп-компания — шайка погромщиков, дебоширов, драчунов.

Ростовские гоп-стопники редко прибегали к убийствам, но практически всегда использовали для запугивания жертв ножи, кастеты, дубинки, кистеня — типичный разбойный арсенал.

Наиболее распространенный способ нападения назывался «брать на хомут». Несколько человек подходят к прохожему. Один мгновенно хватает его за «машинку», другой — быстро обшаривает карманы.

В Одессе этот вариант назывался «гоп со смыком» — налет с мгновенным опустошением карманов и исчезновением (по Далю, смыкнуть, шмыгнуть — совершить прыжок, скачок или нанести удар). Иногда с собой носили горсть табаку или жгучего перца. Незаметно возьмешь щепотку и резко сдуешь с ладони в глаза фраеру. А пока тот в истерике вопит и трет бельмы, его вещи, одежда и карманы в твоем распоряжении.

Были особые умельцы, которые могли грамотно дать чертоплешину — точным ударом по затылку либо сбить шапку, либо вообще временно лишить «грача» координации.

Наиболее ловкие могли хитрым несильным ударом ребром ладони в носовую перегородку на минуту-другую ослепить жертву. Рассчитать силу было очень важно, если переусердствовать, носовой хрящ мог войти в мозг.

Использовали и «высокотехнологичные разработки». Например, так называемую маску — часть клеенки размером в овал лица, с одной стороны густо смазанную липким варом из терпентинного масла (скипидара), приведенного в нетвердеющее состояние. Нападающий резким движением налеплял маску на лицо и уши жертвы, ослепляя и оглушая ее одновременно, а затем связывал руки сзади бечевкой.

Как и вентерюшники, гоп-стопники действовали только группой, страхуя и дополняя друг друга. Основное место их гужевания — знаменитые ростовские Балабановские рощи, или Шервудский лес, — три крупных лесных массива общей площадью 110 га, высаженных по инициативе городского головы Минаса Балабанова, с севера окаймляющие Нахичевань и Ростов. В теплое время года гоп-стопники обитали здесь, устраивая себе жилища в землянках, шалашах и даже в больших скворечниках на деревьях. На зиму местная публика перебиралась на ростовские гопы, в ночлежки и эшопы (существующие на средства городской управы приюты для нищих и бродяг).

Рощи удобно расположены на пути следования крестьян на ростовские базары. Гоп-стопники толпой набрасывались на обозы, резали веревки на дрогах, растаскивали мешки, корзины. Попутно нападали на жителей ближайшего Байковского хутора, приворовывали в домах, курятниках.

Более серьезные шайки ростовской гопоты в разное время возглавляли конокрад Павел Пикунов, мещанин Петр Санталов, даже гимназист Федька Соловьев.

В феврале 1908 года полиции пришлось устраивать в роще целую облаву (20 переодетых городовых с приставом) на главаря шайки налетчиков Александра Воронина по кличке Сорока.

В июле 1915 года в Балабановских рощах наводил ужас на путников Федька Соловьев, сбежавший из дома от родителей и, поддавшись сопливой романтике, выбравший для себя судьбу ростовского Робин Гуда. 15 июля он во главе четверки гоп-стопников напал на идущего к себе на дачу купца Карла Гейнрихса и ограбил его. На следующий день его ватага набросилась здесь же, в роще, на купца 2-й гильдии Герасима Оболонкова, ехавшего на бричке в станицу Старочеркасскую. Купец сумел ускакать, но его обстреляли из «смит-и-вессона» 42-го калибра, тяжело ранив в живот и ногу.

Когда полиции надоели эти бесчинства, рощу прочесали, устроили облаву и отловили Федьку с подельниками на полянке у костра как заядлых робингудовцев. А рощи с тех пор начали патрулировать конные городовые.

Известным гоп-стопником и прекрасным актером был Константин Менченков (Штымп). В марте 1914 года 20-летнего Штымпа судили в Ростове за многочисленные кражи и грабежи. На суде тот закатил целый спектакль, рассказывая, что, дескать, стал вором в 14 лет из-за того, что мать-пьяница его бросила. Жил юный оголец на улице с малолетними шишбалами (карманниками), перебивался мелочовкой, за что получил 4 месяца тюрьмы. Отбыв положенное «у дяди на поруках», вида на жительство в Ростове не получил и вновь вынужден был воровать, был конокрадом, гопником. Получил еще два года в Новочеркасске. Последний его слам на Новом поселении в квартире Ефимова составил всего 13 копеек — голодуха, мол, доконала. «Оправдайте меня, господа присяжные, твердо обещаю начать новую жизнь», — сканудил рассопливившийся на публике Штымп. Тронутые спектаклем присяжные оправдали гопаря. Более того, пустили меж собой шапку, в которую собрали для него 9,5 рубля и выхлопотали временный вид на жительство.

Штымп отблагодарил сердобольных мещан своеобразно — сразу после визита на Дон августейшего семейства, 15 октября 1914 года, в компании с бандитом Мишкой Халезовым, по кличке Кусок, с которым они проходили подозреваемыми по делу об ограблении студента Санина и актрисы театра «Буфф», он устроил стрельбу в центре Ростова. Были тяжело ранены преследовавший их известный сыщик Иван Алилуев и извозчик Онисим Тихонов, убит городовой Сидоров, который перед смертью успел сразить Куска наповал. За Штымпом гнались до самого Дона, где настигли и отдубасили на славу. Но перед этим оголец успел выбросить в реку револьвер. Это стало решающим фактором в ходе заседания военно-полевого суда. Хотя шла Первая мировая война и за вооруженное сопротивление преступнику грозил расстрел, однако суд не нашел оснований для осуждения и передал Штымпа гражданским властям.

Перед ними пацан вновь разыграл привычный спектакль. Только на этот раз он симулировал помешательство. Настолько талантливо, что его поместили в новочеркасскую больницу богоугодных заведений, откуда он без проблем бежал. Когда 17 февраля 1915 года в Широком переулке в Новочеркасске его в очередной раз отловили, на вопрос следователя: «Где ж ты был все это время?», Штымп мгновенно закосил и пропел: «Летал на аэроплане».

Ряды гопников пополнялись из числа чмундов — хулиганов, переросших возрастную планку обычной уличной шантрапы. Интересно, что до начала XX века в Ростове хулиганов называли фараонами, тогда как в остальной криминальной России этим термином величали исключительно полицейских. Фараоны были в числе первых кулачных бойцов в молодецких забавах, когда в 70-х годах XIX века традиционные потасовки по правилам устраивали в преддверии Масленицы каждый воскресный и праздничный день на Таганрогском проспекте и Большой Садовой улице, а позднее в Камышевахской балке и на Нахичеванской меже.

Превращение фараонов (в Петербурге их называли башибузуками) в хулиганов произошло в начале XX века после Англо-бурской войны, когда возвращавшиеся с нее российские добровольцы привезли этот термин домой. Ростовские чмунды верстались, главным образом, из мастеровщины, которой надоедала нудная работа и хотелось острых ощущений на улице. Они сбивались в стайки по территориальному признаку и искали приключений в вечернее время, нападая на прохожих, устраивая потасовки с такими же чмундами из других районов, грабя проституток и одиноких дам. Причем с женским полом не церемонились — лупили наотмашь. Зачастую прибегали к открытой поножовщине, ибо редкий ростовец разгуливал по городу без финки, а то и револьвера.

Любимым орудием чмундов был так называемый ростовский кистень — обычная базарная килограммовая гирька, стянутая у талии сыромятным ремешком или тонкой цепочкой. Чмунд надевал ремешок петлей на запястье и прятал кистень в рукаве. В случае нужды он мог молниеносно выбросить орудие на четыре метра, нанося противнику сокрушительный удар.

Среди чмундов выделялась собственная элита — лощеные хулиганы, лощившие тротуар на Большой Садовой в районе гостиницы «Большая Московская». Как и положено хулиганам, ростовские чмунды из лощеных имели собственную униформу. В Петербурге их можно было узнать издалека, словно парижских апашей, по лихо заломанной фуражке-московке, из-под которой свисала челка в виде свиного хвостика, красной фуфайке, брюкам, вставленным в высокие сапоги с перебором, кривой папироске, свисающей с нижней губы, — точный портрет Владимира Маяковского в главной роли в фильме «Барышня и хулиган». В Ростове лощеные чмунды важно расхаживали в костюмах и котелках, обязательно в кричащих галстуках и с необычной прической. Ни дать ни взять стиляги начала века.

Их очень не любили базарные мошенники — халамидники, презрительно обзывая их джеками и при случае каждый раз стремясь «намять крахмалку».

В Нахичевани главными чмундами считались Иван Абрамов (Ванька Короста) и Федор Кулешик (Федька Кулеш), которые в 1902 году затерроризировали уважаемую публику.

В Ростове титул «короля хулиганов» все в один голос отдавали Володьке Ганину по кличке Лупатый. Володька ходил по трактирам, садился за стол напротив не понравившегося ему посетителя, вынимал финский нож и вонзал в стол перед сидящим, говоря: «Вот так я поступаю с негодяями». И требовал налить ему выпить.

Чмунды были завсегдатаями ростовских погромов, уличных манифестаций, стачек, потасовок с полицией.

В начале 1920-х годов большая их часть подалась в бандитские шайки, где и была отстреляна милицией. Новая поросль версталась уже из беспризорников, но вплоть до «Чубаровского процесса» в Ленинграде 1926 года на них смотрели сквозь пальцы — слишком много было дел с серьезными бандитами. В 1922 году в Уголовный кодекс РСФСР была введена статья № 176 «Хулиганство» (до 1 года тюрьмы), но правоприменительная практика по ней оказалась малозаметной. Изменения наметились лишь с началом политики Большого террора, ибо тогда уже банальная хулиганщина могла трактоваться как диверсия против комсомольцев, коммунистов, органов управления и т. п. Тогда уже вместе с народными дружинниками в действие была приведена железная метла ОГПУ-НКВД.

К этой же категории можно отнести и малолеток. Начиная с конца XIX века совсем юные ростовские гопстопники облюбовали место у моста через Темерник в районе вокзала. Отсюда начинался подъем на Большую Садовую, и драгили замедляли ход усталых лошадок. В этот момент из-за товарного двора вылетала ватага ребятишек 7—15 лет и набрасывалась на возы. Тянули с них все, что плохо лежало. Пока драгили отбивались кнутовищами, пацаны успевали стянуть кто кусок угля, кто дрова. Зимой даже налетали с санками, чтобы сподручнее было уволакивать. От кнутовищ прилетало неслабо, зато проданный на базаре товар гарантировал нехитрое угощение.

Назад: Часть вторая Папа в профиль

Дальше: Судьба воровская