Планировалось, что я буду предпоследним Призраком перед тем, как этот мюзикл, который десять лет показывали в Торонто, снимут с репертуара. Но все пошло так хорошо, что театр выкупил контракт актера, который должен был меня заменить, и я отыграл свою роль до самого последнего шоу в октябре 1999 года. Злопыхания недоброжелателей лишь заводили меня, но особенное удовольствие мне приносило переворачивать сознание зрителей, считавших, что я просто какой-то придурок, который вознамерился испортить их любимый мюзикл. Конечно, случались и осечки. Однажды, во время сцены, где мой персонаж, облачившись в капюшон, пел «Point of No Return» — умиротворенный момент, при котором присутствовали только Призрак и Кристина, я напрочь забыл слова песни. Я шел навстречу девушке, пел соло, и слова вылетели у меня из головы. Из опыта рок-концертов я знал, что аудитория замечает твою реакцию на ошибку больше, чем саму ошибку, поэтому я просто продолжил петь тарабарщину. В конце концов я пришел в себя. После шоу я увиделся с Мелиссой Дай, великолепной женщиной с невероятным голосом, которая сыграла Кристину. С Мелиссой было приятно работать, а ее поддержка и дружба невероятно облегчили мой опыт в новом амплуа. Плюс между нами было что-то такое, что при других обстоятельствах я определенно бы развил глубже. «Ну не удивительно ли?» — сказал я ей. «Что?» — ответила она. «Я просто пел всякую ерунду во время “Point of No Return”». Мелисса выглядела смущенной. Она даже не заметила. Другие люди из актерского состава признались, что у них был подобный опыт, и они пели о цыплятах и утятах — обо всем, что приходило в голову.

Перед шоу я получал письма, которые отправляли мне на адрес офиса театральной труппы. Я получал удовольствие от их прочтения. Одна женщина писала, что это был ее любимый мюзикл, и она неоднократно ходила на него. На день рождения сестра подарила ей билеты на это шоу. Когда она узнала, что главную роль исполнял я, то была разочарована. Она ожидала худшего, но к концу мюзикла была совершенно очарована. Она хотела, чтобы я знал об этом.

Другое письмо, которое я получил от Анны Пиледжи, сотрудницы AboutFace, изменило мою жизнь. После просмотра «Призрака» в моем исполнении она сказала, что еще никогда не видела, чтобы актер так отождествлял себя с персонажем.

Ничего себе.

Конечно, я отождествлял себя с персонажем — маской, скрывающий обезображенное лицо, но как она это поняла? Я редко упоминал, что одно время вместо хирургически созданного уха у меня на голове торчал обрубок. Мне казалось, что она приоткрыла завесу и увидела настоящего меня. Она знала мой секрет. Далее в своем письме женщина рассказывала об организации AboutFace, которая помогала детям с различными особенностями лица. Она спросила меня, хотел бы я побольше узнать об организации и, возможно, сотрудничать с ними? Я набрал ее номер.

Меня сразу же поразило, как глубоко она понимает молодых людей, которые страдают от особенностей своей внешности. Конечно, она не знала моего секрета, хотя я сразу же решил рассказать ей о своей микротии и об операциях, которые перенес. Теперь, взглянув на меня с профессиональной точки зрения, она, возможно, осознала, что боль, которую я изображал на сцене, берет начало из реальности. Она рассказала о некоторых программах, которые проводила организация. Под конец она спросила, могу ли я рассказать детям и их родителям о своем опыте. Возможно, это был шанс исцелить свою душу. Я сделал глубокий вдох и произнес: «Да».

Пока я находился в эпицентре боли и хаоса, мне было невыносимо говорить о своем врожденном дефекте. Однако моя жизнь поменялась, и теперь обстановка располагала к тому, чтобы быть открытым. Наверное, можно было бы поговорить с детьми и просто поднять им настроение на правах так называемой знаменитости. Но я знал, что не собираюсь этого делать. Я не собирался просто болтать с детьми. Я хотел раскрыть что-то в себе. Для меня это была возможность получить что-то, поделившись с людьми тем, что я пережил. Я согласился пойти в офис AboutFace и встретиться с группой детей и их родителями. Перед этой первой встречей я чувствовал определенное беспокойство, но мое непреодолимое и при этом нереализованное желание сделать это затмило любой страх. Я не знал, чем обернутся первоначальные переговоры, но твердо был уверен, что просто обязан сделать это. Каким бы удручающим мне ни казалось собственное состояние, из разговоров с Анной я понял, что многие из этих детей сталкиваются с гораздо более серьезными лицевыми особенностями. Мне не хотелось, чтобы они думали, будто я поставил себя с ними в один ряд, но я хотел, чтобы они знали, через что я прошел эмоционально и где в итоге оказался. Когда окружающие люди были вынуждены вести себя так, будто мое ухо и моя глухота не представляют из себя ничего особенного, это, как ничто другое, усиливало чувство отчуждения. Такое отношение не помогало мне справиться с реальностью, с которой я сталкивался каждый день. Я хотел объяснить, что моя жизнь была тяжелой, одинокой и полной боли. Я хотел, чтобы они признали: им будет нелегко. Возможно, что никто до меня не говорил им этого. Возможно, для них было бы глотком свежего воздуха услышать: «Да, для человека с дефектами лица успеха достичь труднее, счастье найти сложнее и преимуществ у него меньше». Я также надеялся достучаться до родителей детей, чтобы те также признали все это. Я хотел убедить их, что дело не в жестокой любви. Речь шла не о том, чтобы зарыть голову в землю.

Как только я начал публично говорить о своем ухе, я почувствовал, будто гора свалилась с плеч. Я понял, что невозможно ценить других людей, покуда ты сам погружен свои страдания. Возможно, именно это имела в виду Кристина, когда говорила про душу Призрака. Внезапно я совсем иначе начал смотреть на мир. Помощь другим помогла мне исцелиться. Я почувствовал себя свободным от чего-то всепроникающего, что причиняло мне боль на протяжении всей жизни. Простое разъяснение правды этим детям и их родителям сделало меня свободным. Чем больше я работал с AboutFace, тем лучше я себя чувствовал.

В конце концов мы разработали целую образовательную программу, чтобы попытаться помочь детям, у которых не было никаких лицевых особенностей, изменить свое отношение к тем, у кого эти особенности присутствовали. В видеопрезентации я попросил детей представить, будто они пришли в школу, надев футболку, которая им очень нравилась, но потом поняли, что окружающие смеются над их футболкой. «Вы можете вернуться домой и надеть что-нибудь другое, — объяснил я. — Но дети с особенностями лица не могут изменить свое лицо». Я еще никогда не был таким спокойным и сосредоточенным, как в те месяцы в Торонто.

С одной стороны, я наконец-то начал борьбу со своим врожденным дефектом, а с другой — пришлось прикладывать много мыслей, усилий и дисциплину. Какова бы ни была причина, в результате я полностью освободил себя и теперь мог взглянуть на свою жизнь и свои отношения со стороны, с той объективностью, которая невозможна, когда тебя что-то заботит. Это было время для самооценки и, возможно, для обновления. Я всегда думал, что в моем браке вот-вот случится прорыв. Мы с Пэм наконец-то сломаем стену недопонимания и окажемся в прекрасном мире по другую сторону. Затем, однажды вечером, сидя в отеле после очередного шоу «Призрака», я внезапно понял: вместо того чтобы ломать стену, мы бились об нее головой. Нет никакой другой стороны. От осознания этого у меня заныло сердце. Вдобавок я понял, что не мог выйти из сценария, который наблюдал у себя дома, когда рос. В некотором смысле Пэм была очень похожа на мою маму. Отстраненная и холодная, скупая на поддержку и на похвалу. Для меня было шоком понять, что мой собственный брак развивался по тому сюжету, которого я всеми силами пытался избежать.

По возвращении в Лос-Анджелес у меня также созрели вопросы к отцу. Казалось, что некоторые кусочки головоломки отсутствовали, и я так и не смог разобраться с некоторыми чувствами. По мере того как мой отец становился старше, мне стало ясно, что наступит день, когда у меня уже не будет возможности попросить его восполнить пробелы. Однажды, когда он гостил у меня, я сказал ему, что, размышляя о будущем, я часто вспоминаю прошлое и хотел бы задать ему несколько неудобных вопросов. К счастью, он согласился мне помочь. Поэтому я спросил его о том дне, когда моей мамы не было в городе, и он пришел домой поздно, источая запах выпивки, и сказал мне, что мы все совершаем поступки, о которых сожалеем. «Что все это значило?» — спросил я его.

Он сделал паузу. А затем сказал: «Я любил другую женщину». Я был поражен. Я не мог вспомнить ни единого случая, чтобы он говорил, что любит мою маму. Он рассказал мне, что на протяжении десятилетий у него была другая девушка. Ради нее он хотел оставить свою семью, но не пошел на это. Я живо вспомнил тот случай, когда мой отец с пренебрежением ответил, услышав, что я хочу обратиться за помощью к психотерапевту: «Ты думаешь, что у тебя одного проблемы?». Теперь я понял, что ему просто не хотелось присутствовать на сеансе, поскольку он вел двойную жизнь. Лжец.

Мой живот начал сжиматься, но я старательно пытался скрыть свой шок и изумление. Мне хотелось услышать всю правду. «Она научила меня любить», — продолжил он. Это было за гранью разумного. На меня нахлынул скептицизм. Любовь была чем-то, что ты создаешь постепенно, разделяя опыт с другим человеком. Мой папа никогда не проводил долгие ночи вдали от дома, поэтому мне показалось странным, что он защищался этой ценностью — любовь! В его жизни она не подвергалась годам испытаний. В этой ситуации он находил романтику и искупление, вместо того чтобы назвать вещи своими именами — это был лишь секс, который зачастую не нуждается в каком-либо оправдании. Конечно, невозможно оправдать супружескую измену, хотя мой отец старался изо всех сил.

Празднование четвертого июля. Дядя Джин держит Эвана на руках. 1999 год, когда мы с Пэм были в разлуке

Ясно было одно: это было доказательство той атмосферы, которая царила в моем детстве. Чем больше отец говорил, тем явственнее я понимал, что та недосказанность, конфликты и напряжение, с которыми я рос, не были плодом моего воображения. Я не рассказывал Пэм об этой беседе с моим отцом. Да, разговор получился невероятно откровенным, но я больше не чувствовал Пэм своей второй половиной. Рассказать ей было все равно, что разболтать секрет. Я хотел говорить об этом, но только не с ней. Во всяком случае, этот разговор с моим отцом побудил меня избегать повторения ошибок, свидетелем которых я был в детстве.

Я не хотел прозябать в браке без любви. Домой из Торонто я прилетел полным воодушевления, но, вернувшись в родные стены, я не чувствовал себя как дома. Всякий раз, когда я пытался поговорить с Пэм, она жаловалась, что между нами нет близости, указывала на какую-нибудь проблему извне, либо сваливала все на меня, припоминая мне все случаи, когда я не оправдал ожиданий. Большинство вопросов, которые она поднимала, были связаны с бытовыми проблемами, основополагающими вещами, которые сопровождали жизнь, но не теми проблемами, которые разрушали наш брак.

Наконец я высказал ей мысль, которая, как мне показалось, очень четко и ясно выражала главную правду жизни: «Ты сама решаешь: быть тебе счастливой или уйти». Это забавно. Несмотря на то, что мы и раньше расставались, мне показалось, что если я сделаю выбор максимально простым и понятным, то ответ будет очевиден: она выберет счастье. Я был удивлен, когда в конце концов она приняла решение уйти. Оглядываясь назад, я понимаю, что, не считая Эвана, это был величайший подарок, который она для меня сделала. Мне не хотелось, чтобы Эван столкнулся с разводом, пока я был в отъезде. Поэтому, прекращая наши отношения, мы с Пэм договорились подождать год, когда у меня будет свободное время после завершения надвигавшегося турне.

Часики тикали. Вскоре и моему браку, и моей группе придет конец. В моей жизни все резко изменилось, когда KISS отправились в прощальный тур в марте 2000 года.