Первыми же распоряжениями на мой счет в качестве новоиспеченного государственного служащего я был направлен в «Комфорт-Инн» в Уоррентоне, штат Виргиния, – скучный обветшалый мотель, едва ли не единственным клиентом которого был «Государственный департамент», под которым я имею в виду ЦРУ. То был самый худший мотель в стране худших мотелей, и, видимо, поэтому ЦРУ выбрало именно его. Чем меньше посторонних, тем ниже шансы, что кто-нибудь заметит, что данное конкретное место служит временным пристанищем для Уоррентонского тренировочного центра – или, как его называл народ на работе, – Холма.

Когда я зарегистрировался, администратор предупредил, чтобы я не пользовался лестницей, ступени которой были ограждены полицейской лентой. Мне выделили номер на втором этаже главного здания с видом на вспомогательные постройки во дворе гостиницы и парковку. Комната была скудно освещена, в ванной жила плесень, на затоптанных коврах – аккурат под надписью «Не курить» – валялись окурки, а продавленный матрас был покрыт темно-фиолетовыми пятнами чего-то, что, я надеюсь, было выпивкой. Несмотря на все это, номер мне понравился – я еще был в таком возрасте, когда в любом предмете умеешь найти что-то романтическое. Первую ночь я провел без сна, глядя, как насекомые роятся вокруг единственного в комнате светильника, висевшего куполом на потолке, и подсчитывая, сколько часов осталось до бесплатного завтрака, обещанного мне накануне. Наутро я обнаружил, что под завтраком здесь подразумевались одноразовые коробки с фруктовыми колечками Froot Loops и простокваша. Добро пожаловать на госслужбу!

В последующие шесть месяцев «Комфорт-Инн» стал нашим домом. Мои товарищи, или, как мы в шутку себя называли, «сидельцы», и я в том числе, постеснялись рассказывать своим девушкам, в какую дыру нас поселили и чем мы там занимаемся. Я особо понадеялся на протокол о неразглашении, редко наведываясь в Мэриленд, так как класс был засекреченным, и даже не часто звонил Линдси по телефону. К тому же нам не разрешалось брать телефоны с собой в школу, а занятия в классе шли целый день. Уоррентон загружал нас с головой, чтобы мы не чувствовали себя одиноко.

Если «Ферма» близ Кэмп-Пири – самый известный тренировочный лагерь ЦРУ, то главным образом потому, что он единственный, о котором пиар-службе Управления разрешено сообщать Голливуду. Наш же Холм, вне всякого сомнения, был самым загадочным. Соединенный по микроволновой и волоконно-оптической связи со спутниковым ретранслятором в Бренди-Стейшн, одним из звеньев Учебного центра в Уоррентоне в созвездии родственных тренировочных баз, Холм является сердцем сети полевой линии связи ЦРУ, предусмотрительно расположенным от Федерального округа Колумбия на расстоянии, безопасном в случае ядерного нападения. Старые прожженные технари, работавшие здесь, поговаривали, что ЦРУ выживет, если в случае катастрофы потеряет свои штаб-квартиры, но погибнет, если потеряет Уоррентон. И сегодня, когда Холм скрывает на своей вершине два громадных засекреченных дата-центра (созданию одного из которых я позже способствовал), думаю, что с этим трудно не согласиться.

Холм получил свое название благодаря местоположению – естественно, на довольно крутом возвышении. По прибытии туда я увидел всего одну дорогу – она шла вдоль умышленно никак не обозначенного периметрового ограждения, а потом кренилась вверх под таким углом, что при низких температурах, когда возникала наледь, машины теряли сцепление и начинали съезжать вниз.

Прямо за охраняемым контрольно-пропускным пунктом расположен приходящий в упадок тренировочный лагерь дипломатической связи, принадлежащий Госдепартаменту, заметное местоположение которого, видимо, должно было служить дополнительным прикрытием: вид создавался такой, будто здесь просто место, где американская дипломатическая служба обучает своих технарей. В глубине территории разбросаны низенькие, ничем не обозначенные дома, где проходило мое обучение, а еще дальше имелось стрельбище, которым стрелки из ЦРУ пользовались для специальной огневой подготовки. Звучали выстрелы, но стиль стрельбы мне был незнаком: хлоп-хлоп, хлоп; хлоп-хлоп, хлоп. Два выстрела – вывести из строя, сопровождаемые одним, чтобы, аккуратно прицелившись, убить.

Я числился в классе 6–06 BTTP – базовой программы обучения телекоммуникациям. За этим намеренно бесцветным названием сокрыт один из самых засекреченных и необычных курсов, какие только вообще бывают. Цель программы – подготовка TISO, сотрудников службы технической информации – церэушных кадров элитных «коммуникаторов», или, менее формально, «связистов». Из таких специалистов готовят «мастеров на все руки»: в одиночку он должен быть готов заменить собой шифровальщика, радиотехника, электрика, механика, консультанта и по физической, и по цифровой безопасности, а также компьютерного техника. Основным занятием этого законспирированного сотрудника является обеспечение технической инфраструктуры для операций ЦРУ, как правило, на заморских территориях, на станциях, укрытых внутри американских дипломатических представительств, консульств и посольств – отсюда и связь с Госдепом. Идея такова, что, если вы попадаете в американское посольство, которое находится далеко от дома и окружено не заслуживающими доверия иностранцами (союзники они или враги, все равно для ЦРУ они – «не заслуживающие доверия иностранцы»), вы сможете решить все свои технические проблемы на месте собственными силами. А если вы попросите местного мастера отремонтировать вашу секретную шпионскую технику, он, безусловно, это сделает и возьмет недорого, но при этом натыкает хорошо замаскированных жучков – в интересах иностранной державы.

В результате TISO должен знать о починке практически любой техники в здании – от индивидуальных компьютеров и компьютерных сетей до кабельного телевидения, систем климат-контроля, солнечных батарей, обогревателей и кулеров, а также резервных генераторов, спутниковых коммуникаторов, армейских шифровальных устройств, сигнализации, замков и так далее. Правило такое: если эту штуку включают в розетку или у нее самой есть розетка, то это епархия TISO.

Также такой специалист должен не только знать, как самому сконструировать некоторые из этих систем, но и то, как их уничтожить, если, скажем, посольство в осаде, а все дипломаты и большая часть сотрудников, офицеров ЦРУ, эвакуировалась. TISO всегда уходят в самом конце. По должности им положено произнести последнее «Конец связи» – сообщение в штаб-квартиру, после того как уже изорвано в клочья, сожжено, стерто в порошок, размагничено и разворочено всё, на чем мог остаться хоть один отпечаток пальца сотрудника ЦРУ, от рабочей документации до дисков с шифрованным материалом, – для полной уверенности, что ничто ценное не попадет в руки противника.

Почему этим должны заниматься люди из ЦРУ, а не Государственный департамент, организация, которой, собственно говоря, и принадлежат посольские здания, – вопрос не только компетенции и доверия: истинная причина в правдоподобном отрицании. Ни для кого уже не секрет, что первейшей функцией посольств на сегодняшний день является использование их в качестве платформ для шпионажа. Старые доводы о том, зачем страна может отстаивать формально суверенное физическое присутствие на территории иного государства, окончательно иссякли вместе с внедрением электронных коммуникаций и реактивными самолетами. В наши дни самая результативная дипломатия осуществляется непосредственно между министерствами и министрами. Конечно, посольства еще время от времени выражают по тому или иному поводу протест, оказывают поддержку согражданам за границей, а еще есть консульский отдел, который выдает визы и меняет старые паспорта на новые. Но все это происходит в совершенно разных зданиях, и в любом случае вся эта деятельность даже приблизительно не могла бы оправдать размер затрат на содержание подобной инфраструктуры. На самом же деле то, что оправдывает затраты, – это возможность под прикрытием своей дипломатической службы вести и легализировать шпионскую деятельность.

TISO работают под дипломатическим прикрытием по документам, которые скрывают их среди сотрудников дипломатической службы под видом «атташе». В крупных посольствах может быть пять таких сотрудников, средние могут иметь трех, но большинство обходятся одним. Таких именуют «одиночками», и помню, мне говорили, что из всех должностей, которые могут предложить в ЦРУ, у этих сотрудников наибольший процент разводов. Стать таким «одиночкой» – это значит быть одиноким офицером технической службы, далеко от дома, в мире, где все время что-то ломается.

Мой класс в Уоррентоне в начале занятий насчитывал восемь человек и перед выпуском расстался только с одним – что, как мне сказали, было редкостью. Пестрый состав группы тоже не совсем типичен – он был в основном представлен эдакими «мятежниками», которые добровольно подписались на карьеру, гарантирующую, что они проведут свою службу под прикрытием в чужой стране. Впервые за всю мою карьеру в разведсообществе я не был самым молодым в группе. В свои двадцать четыре я был почти «средним», хотя мое знакомство с системной работой, которой я занимался в штаб-квартире, несомненно, давало мне преимущества по части знакомства с операциями ЦРУ. Большинство остальных были просто подростками с техническими склонностями сразу после колледжа или прямо с улицы, а кто-то записался онлайн.

Отдавая дань военизированным устремлениям иностранных филиалов ЦРУ, мы реже называли друг друга по имени, а использовали придуманные прозвища, быстро приставшие и всегда немного эксцентричные. Тако Белл – это провинциал: широкий, симпатичный, туповатый. В двадцать лет единственным занятием, которое у него было до ЦРУ, была работа ночным администратором в филиале одноименного с ним ресторана в Пенсильвании. Человеку дождя, Рейнмену, было под тридцать, и этот срок он провел в аутистическом спектре, резко меняясь, перескакивая от кататонической отрешенности к трясущейся ярости. Прозвище, которое мы ему дали, он носил гордо, утверждая, что это почтительное обращение у коренных американцев. Флют, флейта, заслужил свое прозвище по той причине, что нас куда меньше интересовала его служба в морской пехоте, чем музыкальное образование и диплом по «дудочке», полученный им в консерватории. Прозвище Спо получил парень постарше, лет где-то под тридцать пять. Мы так его назвали, потому что он и был СПО, «специальный полицейский отряд», – служил в полицейском спецназе при штаб-квартире ЦРУ, где до такой степени сходил с ума от скуки, охраняя ворота в Мак-Лин, что готов был бежать за моря, даже если для этого всей его семье пришлось бы ютиться в одноместном номере мотеля. (Ситуация продлилась до тех пор, пока администрация не обнаружила живую змею, принесенную его сыном в выдвижном ящике тумбочки.) Самым старшим был Полковник, хорошо за сорок, бывший сержант-связист, после многочисленных странствий «по пескам» решивший начать все сначала. Мы называли его Полковником, хотя он не был даже офицером, потому что усмотрели сходство с тем добродушным жителем штата Кентукки, чьих жареных цыплят предпочитали стандартному набору блюд из уоррентонского кафетерия.

Моя кличка – думаю, этого не избежать – Граф. Вовсе не из-за моей аристократической осанки или модного, как у денди, наряда, а просто потому, что я, как войлочный вампир из телепрограммы «Улица Сезам», имел привычку привлекать к себе внимание и перебивать других, подняв палец, словно хотел сказать: «Один, два, три, ах-ха-ха! Вы забыли три вещи!»

С этими ребятами я прошел весь цикл из двадцати различных дисциплин, в основном обучаясь тому, как заставить технические средства, доступные в любой данной местности, служить правительству Соединенных Штатов, в посольстве или на ходу.

Одно задание включало выволакивание «походного» пакета – который был на самом деле 80-фунтовым чемоданом с коммуникационным оборудованием – на крышу нашего учебного корпуса. Имея только компас и ламинированный листок с координатами, я должен был найти в огромном небе с мерцающими звездами спутник-невидимку ЦРУ, который свяжет меня с кризисным коммуникационным центром в Маклине – позывной сигнал Центральный, – после чего я возьму комплект эпохи холодной войны, который извлеку из пакета, чтобы установить шифрованную связь. Это задание стало практическим напоминанием, почему офицер связи всегда первым приходит и последним уходит: начальник станции может украсть самый страшный секрет в мире, правда, это вовсе не означает, что можно спокойно курить в сторонке на корточках, пока не скажут идти домой.

В ту ночь я остался на базе затемно, потом въехал на машине на самый верх Холма, припарковался возле переоборудованного сарая, где мы изучали электрические конструкции, которые будут мешать противнику отслеживать наши действия. Методы, которые мы изучали, временами слишком напоминали колдовство вуду – как, например, способность воспроизвести изображение на мониторе любого компьютера, пользуясь только крошечным источником электромагнитного излучения в его внутренних компонентах, что возможно уловить, пользуясь особой антенной (метод называется «телефонный хакинг Ван Эка»). Если это трудно понять, уверяю: мы чувствовали себя точно так же. Инструктор сам с готовностью признался, что никогда целиком не понимал деталей и не умел их нам демонстрировать, но он знал, что угроза реальна: ЦРУ применяло это против других, а это значит, что другие могут применять то же и против нас.

Я сидел на крыше своей машины, той самой старой «Цивик», откуда, кажется, была видна вся Виргиния, и позвонил Линдси в первый раз за несколько недель, а может, и за целый месяц. Мы разговаривали, пока не села батарейка в моем телефоне. Из моего рта шел пар, так как ночью похолодало. Ничего мне так не хотелось, как разделить с ней это зрелище: темные поля, волнистые холмы, свет высоких мерцающих звезд. Но лучшее, что я мог сделать тогда, – это описать ей все это словами. Я уже нарушил правила, воспользовавшись телефоном, и не хотел нарушать еще одно, сделав фото.

Один из самых важных предметов в Уоррентоне изучал методы обслуживания терминалов и кабелей (многими способами, в том числе примитивными) и компоненты любой инфраструктуры связи представительств ЦРУ. «Терминал» в этом контексте – любой компьютер, используемый, чтобы посылать и получать сообщения по одной защищенной сети. В ЦРУ слово «кабели» относится к самим сообщениям, но технические сотрудники знают, что кабели также имеют и более вещественный смысл. Речь идет обо всех шнурах и проводах, которые за последние полвека или около того соединяли терминалы агентства, особенно его древние версии, – линии телеграфной связи по всему миру, по подземным туннелям, на дне океана, пересекая границы государств.

Наш учебный год был последним, где TISO учились полноценно владеть всем этим: «железом» терминалов, программными пакетами и, конечно же, кабелями. Нескольким моим одноклассникам казалось слегка ненормальным заниматься изоляцией и обмоткой, когда на дворе уже беспроводной век. Но если бы кто-то из них высказал вслух свои сомнения в уместности любого из этих на вид антикварных технических средств, на которых нас обучали, инструкторы нам напомнили бы, что за всю историю Холма от TISO ни разу не потребовали знания азбуки Морзе.

Ближе к окончанию мы должны были заполнить то, что сами окрестили «страничкой мечты». Нам предоставили список представительств ЦРУ по всему миру, где требовались новые сотрудники, и предложили расположить их в соответствии с нашими предпочтениями. Потом «странички мечты» поступали в отделы кадров, где их, по слухам, сразу же комкали, рвали и выбрасывали в мусорную корзину.

Моя страничка начиналась с того, что называлось «Отряд сотрудников специального назначения». Строго говоря, это были командировки не в любое посольство, а только здесь, в Виргинии, откуда меня периодически будут посылать в менее привлекательные места «песочницы», туда, где агентство считало постоянное пребывание чересчур суровым и опасным, – на маленькие, изолированные передовые оперативные базы в Афганистане, Ираке и в приграничных районах Пакистана, например. Выбирая «спецназ», я выбирал нечто, требующее смелости, и к тому же разнообразное, чтобы не застревать в одном городе года на три. Все мои инструкторы были совершенно уверены, что меня туда возьмут, а я был стопроцентно уверен в своих заново отточенных способностях. Но не все бывает так, как ожидаешь.

Как было ясно из условий гостиницы «Комфорт-Инн», школа предпочитала «халтурить». Некоторые из моих однокашников начали подозревать, не была ли администрация (хотите верьте, хотите нет!) замешана в нарушении федерального трудового законодательства. Как одержимый работой затворник, я с самого начала не обеспокоился этим – так же как и остальные мои ровесники. Для нас это было разновидностью низкопробного сервиса, к которому мы уже притерпелись, испытывая ее слишком на себе и по ошибке принимая за нормальное положение вещей. Однако неоплаченные переработки, отказ предоставить отпуск, невыплата семейных пособий сильно сказывались на наших старших товарищах. Полковник платил алименты, у Спо была семья: каждый доллар, каждая минута были на счету.

Последней каплей стал случай, когда расшатанные ступеньки в «Комфорт-Инн» окончательно обвалились. К счастью, никто не пострадал, отделавшись испугом, но наши парни принялись ворчать, что, если бы здание финансировалось еще какой-то организацией помимо ЦРУ, ее бы еще год назад привлекли к ответственности за нарушение правил пожарной безопасности. Недовольство росло, и скоро наша «школа мятежников» была близка к созданию профсоюза. Администрация же в ответ решила просто выждать, когда мы уберемся, тем более что всякий, кто влип в эту историю, мог либо окончить курс, либо быть уволен.

Ко мне подошли несколько одноклассников. Они знали о хорошем отношении инструкторов ко мне – мои умения поставили меня на одно из самых высоких мест в классе. Они также были в курсе, что я работал в штаб-квартире и умел разговаривать с бюрократами. Плюс я хорошо умел писать – по крайней мере для технаря. Они хотели, чтобы я выступил в качестве своего рода «классного представителя» – или «выбранной жертвы», официально передав их жалобы руководству школы.

Должен здесь сказать, что был не прочь взяться за это дело единственно из-за моего оскорбленного чувства справедливости. Но не могу отрицать, что, как молодой человек, который преуспел во всех своих начинаниях, я увидел в этой ситуации повод для веселья. В течение часа я собрал по внутренней сети жалобы и еще до конца дня отправил недобросовестной администрации школы письмо по «электронке».

На следующее утро глава школы попросил меня зайти в его кабинет. Он не стал отрицать, что в школе все шло наперекосяк, но заметил, что эти проблемы не уполномочен решать. «Вам учиться еще двенадцать недель – так что сделайте одолжение и передайте своим одноклассникам, чтобы подобрали сопли. Скоро будут задания, и у вас появятся заботы поважнее. Все, что вам надо помнить о вашем пребывании здесь, – это с какой стороны вы себя показали».

Сказанное им прозвучало как угроза – а, может быть, и как подкуп. В любом случае, это обеспокоило меня. Когда я покинул его кабинет, веселье кончилось, и меня интересовало только восстановление справедливости.

Я вернулся в класс, который ожидал моего провала. Помню, что Спо заметил мою угрюмую гримасу и сказал: «Не переживай, друг. Попытка не пытка!»

Он работал в агентстве дольше всех остальных, знал, как все в нем устроено и понимал всю нелепость надежды, что здесь что-то исправят. По сравнению с его бюрократической подкованностью я был невинное дитя. Я был расстроен поражением и той легкостью, с которой Спо и другие с ним смирились. Мне было отвратительно осознавать, что пустые страхи могут так быстро развеять искреннее стремление добиться результата. Не то чтобы мои одноклассники не склонны были продолжать борьбу; дело было еще в том, что они не могли себе этого позволить: система была устроена так, что возможная цена перевода конфликта на более высокий уровень превосходила выигрыш в случае его решения. Но в двадцать четыре года я еще мало думал о стоимости и издержках, как, впрочем, и о выигрышах; я думал о системе. Сдаваться я не собирался.

Я переписал и вновь послал письмо, но не руководителю школы, а его начальнику, директору Группы полевого обслуживания. Хотя на тотемном столбе он занимал куда более высокое место, чем глава школы, статус его в известной мере равнялся статусу некоторых сотрудников, с которыми мне приходилось иметь дело в штаб-квартире. Потом я поставил в копию письма его босса – статус которого, разумеется, уже определенно был не таков.

Несколько дней спустя мы были на занятиях, тема которых, кажется, называлась «Ложное вычитание как прием шифрования подручными средствами», как вошла секретарша из канцелярии и объявила, что старый режим пал. Больше никто не потребует от нас неоплачиваемой работы, а через две недели мы переедем в отель получше. Помню свое воодушевление и гордость, когда она произнесла: «Хэмптон-Инн!»

У меня были сутки на то, чтобы отпраздновать заслуженную славу, но на следующий день занятия снова прервали. На этот раз в дверях появился сам руководитель школы и вновь вызвал меня в свой кабинет. Спо вскочил со своего стула, крепко обнял меня, изобразил, как он вытирает слезу, и объявил, что никогда меня не забудет. Директор закатил глаза.

В кабинете нас ждал вышестоящий над директором школы начальник: директор нашего подразделения, то есть начальник почти каждого TISO на всем протяжении его карьеры, – тот самый, которому я отправил электронное письмо. Он был исключительно сердечен и вовсе не склонен так гневно сжимать челюсти, как директор школы. Это-то меня и напрягало.

Я пытался сохранять хотя бы внешнее спокойствие, но на самом деле весь взмок. Директор школы начал разговор, снова напомнив, что наши вопросы решаются в данный момент. Начальник подразделения прервал его: «Мы здесь не для того, чтобы говорить об этом. Мы здесь, чтобы обсудить несоблюдение субординации и командные инстанции».

Если бы он меня отлупил, я бы и то удивился меньше.

Я понятия не имел, что директор подразумевал под «несоблюдением субординации», но, прежде чем мне представился случай спросить, он продолжил. «ЦРУ очень отличается от других – гражданских – организаций, – произнес он, – даже если на бумаге правила внутреннего распорядка и утверждают, что это не так. И в агентстве, которое выполняет такую важную работу, нет ничего важнее, чем командные инстанции».

Вежливо подняв указательный палец, я подчеркнул, что прежде чем послать электронное письмо, я пытался соблюсти субординацию, но потерпел неудачу. Именно это мне меньше всего хотелось объяснять «командным инстанциям», в персонифицированном виде сидевшим за столом напротив меня.

Глава школы сидел, уставившись на свои ботинки, а потом стал глядеть в окно.

«Слушай, Эд, – сказал его начальник. – Я здесь не для того, чтобы писать «отчет об оскорбленных чувствах». Расслабься! Я готов признать, что ты талантливый парень. Мы тут обошли всю школу и поговорили со всеми инструкторами, и они говорят, что ты талантливый и сообразительный. Ты даже записался добровольцем в армию для отправки в зону военных действий. Мы такое ценим высоко. Мы хотим, чтобы ты здесь учился, но мы должны знать, что можем на тебя рассчитывать. Тебе надо понять, что тут своя система. Порой надо примириться с вещами, которые нам не нравятся, потому что наша миссия должна быть на первом месте, а мы не сможем ее выполнить, если каждый парень в команде будет делать собственные выводы. – Он сделал паузу, сглотнул и сказал: – Нигде это не является такой бесспорной истиной, как в пустыне. Много чего случается в пустыне, и я не уверен, что могу быть полностью спокоен за тебя, за то, как ты справишься с работой там…»

Вот оно – их возмездие! При словах начальника директор школы улыбался, глядя на парковку за окном. Никто, кроме меня – то есть вообще никто, – не отмечал спецназ или другую активную боевую единицу ни в качестве первого, ни второго, ни даже третьего пункта в своем списке пожеланий. Остальные, как один, обвели в своих анкетах пункты в пределах Европы, где дипломаты пьют шампанское, – эдакие чистенькие станции в городках, заканчивающихся на «бург», с ветряными мельницами и велосипедными дорожками, где не часто услышишь взрывы.

Прямо назло они всучили мне одно из этих направлений. Мне дали Женеву. Они наказали меня, дав мне то, о чем я совсем не просил, но что каждый на моем месте хотел бы.

Словно читая мои мысли, директор сказал: «Это не наказание, Эд. Это настоящая возможность, правда. Кто-нибудь с твоим уровнем познаний мог бы зазря пропасть в зоне военных действий. Тебе нужно большое представительство, которое пилотирует новейшие проекты, чтобы ты мог по-настоящему заниматься развитием своих умений».

Каждый человек в классе, поздравляя меня, позже стал завидовать и думать, что я купил себе роскошное положение и отказался от всех жалоб. Моя реакция в тот момент была противоположной: я подумал, что у руководителя школы, должно быть, имелся информатор в классе, который рассказал ему, какого рода назначения мне хотелось избежать.

Начальник встал с улыбкой, давая понять, что разговор окончен. В его взгляде читалось: «Итак, по-моему, мы все спланировали. Прежде чем попрощаться, я хочу убедиться, что ты понял: мне не нужно больше никаких моментов вроде сегодняшнего. Договорились?»