Действие в романе Мэри Шелли «Франкенштейн», написанном в 1818 году, по большей части развертывается в Женеве, оживленном, чистом, опрятном и организованном, как часы, швейцарском городе. Как многие американцы, я вырос на многочисленных киноверсиях и телевизионных мультиках о Франкенштейне, но саму книгу не читал. Однако в дни, когда я должен был уехать из Штатов и подбирал, что можно почитать о Женеве, во всех списках, которые я открывал в Интернете, название «Франкенштейн» прямо-таки выделялось среди туристических путеводителей и общей информации. По-моему, единственными PDF-файлами, которые я скачал для чтения в полете, были «Франкенштейн» и Женевские конвенции, причем первое я только что закончил. Долгие тоскливые месяцы я провел в одиночестве в ожидании приезда Линдси, лежа с книгой на голом матрасе в гостиной – до смешного изящной, до смешного просторной, но почти совсем не обставленной квартиры, оплачиваемой посольством, на набережной Сеже в районе Сен-Жан-Фалез, с одним окном, выходившим на Рону, и другим – с видом на горы Юра.

Не вдаваясь в подробности, скажу, что книга совсем не оправдала моих ожиданий. «Франкенштейн» оказался эпистолярным романом, который читается как лента раздутых электронных писем с описаниями сцен безумия вперемешку с кровожадными преступлениями и предостерегающими увещеваниями о том, что технический прогресс имеет тенденцию переступать через всяческие моральные, этические и правовые ограничения. А результат этого прогресса – создание неконтролируемого монстра.

В разведсообществе «эффект Франкенштейна» упоминается довольно часто, хотя чаще встречается военный термин «ответная реакция»: ситуация, когда политические решения, направленные на продвижение интересов Америки, в результате приносят ей непоправимый вред. Известный пример пресловутого «эффекта Франкенштейна», на который постфактум ссылались многие гражданские, правительственные, военные и даже разведывательные исследования, – финансирование и подготовка моджахедов для противостояния Советскому Союзу, что в конечном итоге привело к радикализации Усамы бен Ладена и образованию «Аль-Каиды». Второй пример – политика по снижению влияния партии Баас в эпоху иракской военщины и Саддама Хусейна – что в конечном итоге привело к образованию Исламского государства. Нет сомнений, что убедительный пример «эффекта Франкенштейна» в течение моей непродолжительной карьеры можно было бы усмотреть в тайном стремлении правительства реструктурировать все средства коммуникации в мире. В Женеве, в тех же декорациях, где созданный воображением писательницы монстр мчался, не разбирая дороги, Америка была занята созданием сети, которая в конце концов заживет собственной жизнью, неся угрозу жизни своих создателей, причем в немалой степени и моей.

Представительство ЦРУ в американском посольстве в Женеве являлось одной из ведущих европейских лабораторий, где десятилетиями проводился этот эксперимент. Город, изысканная «столица семейного банковского дела» Старого Света и существующих с незапамятных времен традиций финансовой тайны, также находится в точке пересечения волоконно-оптических сетей Евросоюза и остального мира, а также попадает в тень ключевых спутников связи, нарезающих круги где-то высоко над ним.

ЦРУ – главное американское разведагентство, которое занимается агентурной разведкой (HUMINT, т. е. «human intelligence»), – собирает данные посредством интерперсональных контактов: от человека к человеку, лицом к лицу, не обращаясь к экранам мониторов. Сотрудники, которые специализируются на этом виде разведки, – законченные циники, очаровательные обманщики, которые много пьют и курят. Они, в свою очередь, питают глубочайшую неприязнь к радиотехнической разведке (SIGINT, т. е. «signals intelligence»), замаскированной разведке, собирающей сведения посредством перехвата информации в коммуникационных сетях, – которая с каждым годом уменьшала их привилегии и престиж. Но хотя сотрудники агентуры и испытывают общее недоверие к цифровым технологиям, чем всегда напоминали мне согбенную спину Фрэнка в ночном «склепе» штаб-квартиры, они, безусловно, понимают ее полезность, которая помогала поддерживать между этими двумя подразделениями продуктивный товарищеский дух и здоровую конкуренцию. И даже самый хитрый и харизматичный разведчик в ходе своей карьеры иногда сталкивается с редкими идеалистами, чью преданность он не смог заполучить при помощи конвертов, набитых наличностью. Тогда он и обращается к техническому специалисту при посольстве – то есть в данном случае ко мне – с вопросами, комплиментами и приглашениями на вечеринку.

Служить в другой стране среди сотрудников агентуры в качестве технического сотрудника равносильно работе культурного посла или консультанта-эксперта, который знакомит их с нравами и обычаями новой территории – для большинства американцев не менее чужой, чем все 26 кантонов Швейцарии и четыре официальных языка. В понедельник один агент может попросить у меня совета, как установить тайный сетевой канал связи с потенциальным перебежчиком, которого боится вспугнуть. Во вторник другой агент захочет познакомить меня с неким «специалистом из Вашингтона», который на поверку оказывается «понедельничным» агентом, проверяющим свою маскировку, а я все еще не уверен, надо ли сообщать, что я его узнал, хотя за этим ко мне и обращались. В среду у меня могут поинтересоваться, как лучше всего уничтожить после передачи файлов (технологическая версия известной шпионской рекомендации «сжечь после прочтения») диск с записями клиента, который сотрудник агентуры выманил у продажного швейцарского служащего. В четверг мне, возможно, придется составить и отправить адресу отчет о нарушении безопасности с жалобой на данного оперативного сотрудника, так как тот допускает мелкие погрешности, например не запирает двери «склепа», выходя в туалет (обязанность, которую я выполняю с особой истовостью), ибо однажды мне самому приходилось письменно отчитываться за точно такую оплошность. В пятницу начальник оперативного управления может вызвать меня к себе и спросить, может ли штаб-квартира «гипотетически» выслать зараженную флешку, с помощью которой «кто-то» может хакнуть компьютеры делегатов ООН, чье главное здание находится тут же рядом, на улице, – и много ли, по моему мнению, у него шансов быть незамеченным?

На первый ответ – нет, на второй – тоже.

Суммируя вышесказанное, во времена, которые я провел «в полях», эти самые «поля» стремительно менялись. Агентство было непоколебимо уверено, что оперативные сотрудники вступают в новое тысячелетие, а технические «полевые сотрудники» вроде меня должны им помогать дополнительно к своим основным обязанностям. Мы дали им выход в Интернет, а они в ответ смирились с нашим существованием.

Женева рассматривалась как «точка отсчета» для подобных изменений, потому что в ней сконцентрирована богатейшая в мире среда привлекательных целей, от центральных учреждений Организации Объединенных Наций до головных офисов ее многочисленных специализированных агентств и международных неправительственных организаций. Здесь находится Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ), которая внедряет ядерную технологию и определяет стандарты безопасности в этой области, включая те, которые имеют непосредственное отношение к атомному оружию. Здесь же располагаются Международный союз электросвязи (МСЭ), который посредством влияния на технические стандарты всех устройств – от спектров глобальных радиочастот до спутниковых орбит – определяет, что и как может коммуницировать, и Всемирная торговая организация (ВТО), которая, регулируя торговлю товарами, услугами и интеллектуальной собственностью между странами-участницами, определяет, что и как может быть продано. Важную роль играет и сама Женева как столица частных финансовых источников, что открывает великолепные возможности что-то перехватить и потратить, не давая себе труда отчитываться перед публикой, получены эти средства обманным способом или честно заработаны.

Традиционные методы шпионажа помаленьку, медленно, делали успехи, манипулируя этими системами на пользу Америки, но уже не могли удовлетворять аппетиты читающих донесения разведки американских «творцов политики» – особенно после того, как швейцарский банковский сектор (наряду с остальными в мире) перешел на «цифру». Если глубочайшие тайны мира сохраняются отныне в компьютерах, сплошь и рядом подключенных к Интернету, логично, что американские разведывательные агентства пожелают воспользоваться этими же соединениями, чтобы что-нибудь украсть.

До наступления эпохи Интернета, когда какое-нибудь агентство хотело получить доступ к компьютеру цели, ему приходилось связываться с источником, имевшим с этой целью непосредственный физический контакт. Ситуация была явно небезопасной: источник могли уличить в том, что он внедрял посторонние устройства или программу и таким образом передавал секреты своим кураторам. Глобальное распространение цифровых технологий невероятно упростило этот процесс. Этот новый мир «цифровой разведки» означал, что физический доступ почти никогда больше не требовался – что снижало уровень «человеческого риска» и окончательно выравнивало баланс между «человеческой» и «электронной» разведками. Отныне агент мог просто послать адресату сообщение, например электронное письмо, с приложением или ссылкой, которые запускали вредоносную программу, что позволяло агентству не только отслеживать работу цели, но и всю его сеть контактов. Принимая во внимание подобную инновацию, «человеческий потенциал» ЦРУ будет занят идентификацией представляющих интерес адресатов, а радиотехническая разведка позаботится об остальном. Вместо обработки цели путем подкупа или – в случае провала – принуждения и шантажа несколько компьютерных взломов обеспечат аналогичный результат. И, самое главное, адресат остается в полном неведении – что, безусловно, гарантирует чистоту процесса.

Таковы по крайней мере были надежды. Однако радиоэлектронная разведка все быстрее превращалась в «киберразведку» – этот термин используется, чтобы отделить ее от более ранних, еще офлайновых форм – с телефоном и факсом. Старые приемы также должны модернизироваться ради новой интернет-среды. Вот пример: как исследовать цель, соблюдая анонимность в Сети.

Эта проблема обычно возникала, когда сотрудники агентуры занимались поиском человека из таких стран, как Иран или Китай, в базах данных агентства, и в итоге оказывались с пустыми руками. Для поверхностного поиска перспективного объекта в таких базах строчка «Ничего не найдено» – вполне закономерный итог: базы данных ЦРУ в основном заполняются людьми, уже представлявшими интерес для агентства или гражданами дружеских государств, чьи досье были более доступны. Столкнувшись с отсутствием результатов, оперативный сотрудник сделает то же, что и вы, интересуясь какой-то персоной, – войдет в публичный Интернет. А это рискованно.

Обычно, когда заходите на какой-либо сайт, ваш запрос исходит от вашего компьютера более или менее прямо к серверу, на котором размещается ваш конечный пункт назначения – тот веб-сайт, который вы стремитесь посетить. На каждой остановке этого пути ваш запрос бодро объявляет, откуда он был сделан и куда конкретно он идет, благодаря идентификаторам, которые называются «адрес источника» и «адрес назначения» – по аналогии с адресами отправителя и получателя на почтовой открытке. Благодаря им ваше интернет-соединение легко идентифицируется как именно ваше – среди всех прочих, веб-мастерами, сетевыми администраторами и спецслужбами иностранных государств.

В это может быть трудно поверить, но на тот момент агентство толком не могло сказать, что, собственно, оперативный сотрудник должен делать в такой ситуации – кроме как попросить штаб-квартиру ЦРУ начать поиск в его интересах. Формально эта нелепая процедура предполагала, что кто-то в штаб-квартире входил в Сеть с особого компьютерного терминала, используя так называемую неопределяемую поисковую систему. Она подразумевает, что запрос проходит через прокси, то есть ненастоящий сервер, прежде чем он будет отправлен в Google. Если кто-нибудь попробовал бы узнать, кто проводил данный конкретный поиск, то все, что он бы нашел, это сайт некоей мутной конторы, находящейся «где-то в Америке», – одной из мириад мнимых компаний по набору персонала, которые ЦРУ использовало для прикрытия.

Не уверен, что кто-нибудь мог бы внятно мне объяснить, почему агентство любило использовать для отвода глаз сайты кадровых агентств; могу предположить, что это единственные в своем роде компании, которые сегодня ищут инженера-ядерщика в Пакистане, а завтра – отставного польского генерала. Но могу с полной уверенностью сказать, что сам процесс был малоэффективным, обременительным и дорогостоящим. Чтобы создать только один такой вариант прикрытия, агентство должно было придумать название компании, расписать ее род занятий, приделать ей правдоподобный физический адрес, зарегистрировать URL, после чего арендовать на ее имя сервер. К этому добавляются затраты на установление зашифрованных соединений с этих серверов, которые позволяют коммуницировать с сетями ЦРУ так, чтобы никто не замечал соединения. И самое смешное: после всех этих затрат денег и усилий, потраченных только затем, чтобы анонимно погуглить чье-то имя, связь с ЦРУ обнаруживалась, когда какой-нибудь аналитик решал сделать перерыв и входил на том же компьютере в свой аккаунт на Facebook. Поскольку немногие люди из штаб-квартиры работали под прикрытием, это было равносильно тому, чтобы выйти на улицу с плакатом «Я работаю в ЦРУ». Или так: «Я работаю в Государственном департаменте, но только в Маклине».

Вам сейчас смешно, а тем не менее в то время это случалось сплошь и рядом.

В период моей работы в Женеве, когда агенты спрашивали меня, как совершить поиск безопаснее, быстрее и в целом эффективнее, я знакомил их с «Тором».

Изначально Tor Project создавался государством, а в итоге стал одним из немногих способов противостоять его слежке. Tor – бесплатное программное обеспечение с открытым исходным кодом, которое при правильном пользовании обеспечивает пользователям анонимность, практически близкую к идеальной. Его протоколы были разработаны американской Военно-морской исследовательской лабораторией в середине 1990-х, а в 2003 году продукт появился в открытом доступе и с тех пор служит гражданскому населению, которое обеспечивает его работоспособность. Tor управляется посредством кооперативного сообщества, которое опирается на продвинутых в технике волонтеров по всему земному шару – а те организуют собственные серверы в своих подвалах, на чердаках и в гаражах. Прогоняя исходящий интернет-трафик через все эти серверы, Tor скрывает настоящие адреса пользователей аналогично неопределяемой системе ЦРУ – с той немаловажной разницей, что делает это куда более эффективно. Сам-то я давно в этом убедился, а вот убедить неотесанного сотрудника разведки – это совсем другое дело.

С Tor-протоколом ваш трафик распределяется и проходит через неоднородные каналы от одного Tor-сервера до другого Tor-сервера, заменяя вашу настоящую идентичность адресом последнего сервера из этой постоянно меняющейся цепи. В сущности, ни один из Tor-серверов, которые называются «слоями», не владеет информацией об отправной точке трафика. И, что, по мне, самое гениальное – самый первый Tor-сервер в цепи единственный, который знает, откуда трафик исходит, не знает, куда этот трафик идет. Поясню: первый Tor-сервер, который соединяет вас с Tor-сетью – входной узел, – знает, что вы послали запрос, но по причине, что на чтение этого запроса наложен запрет, у него нет никакого представления, ищете ли вы в Интернете котят или протестный контент. А последний Tor-сервер, через который проходит ваш запрос – так называемый выходной узел, – прекрасно знает, что запрашивают, но не имеет представления, кто делает запрос.

Этот многослойный метод называется «луковой маршрутизацией», отсюда и название TOR – «The Onion Router». В разведке бытует шутка: пытаясь взломать Tor, шпионы плачут. Здесь есть ирония, сопутствующая данному проекту: жили-были американские военные, захотели они разработать технологию, которая сделала бы киберразведку одновременно и труднее, и легче; разработали ноу-хау, чтобы сохранить анонимность разведслужащих – но получилось только за счет предоставления этой самой анонимности соперникам и среднестатистическим юзерам по всему земному шару. В каком-то смысле Tor даже нейтральнее самой Швейцарии. Лично меня он вернул в Интернет моего детства, подарив немного свободы от массовой слежки.

Все, что я здесь написал выше о повороте ЦРУ в сторону киберразведки или о превосходстве SIGINT над HUMINT, не значит, что агентство свернуло свои операции с участием сотрудников агентуры – такие, которые выполнялись с момента появления современного разведсообщества к моменту окончания Второй мировой войны. Даже я был в них задействован, хотя самая памятная моя операция закончилась провалом. Именно в Женеве я единственный раз лично познакомился с «объектом наблюдения», в первый и последний раз смотрел прямо в глаза человеку, а не в его досье. И должен сказать, вся эта история показалась мне какой-то низменной и грустной.

Сидеть где-то вдалеке, обсуждая, как «хакнуть» безликий комплекс зданий ООН, психологически было намного легче. Прямое участие может оказаться слишком неприглядным и эмоционально изматывающим, чего никогда не бывает в технической стороне разведки и почти никогда – в работе с компьютерами. В последней есть момент деперсонализации, которому способствует отстраняющее воздействие экрана. Если вперить взгляд в окно, это тоже сильно абстрагирует нас от наших поступков и избавит от осознания их важных последствий.

Я познакомился с этим человеком на вечере в посольстве. Оно проводит их во множестве, и туда обязательно наведываются сотрудники агентуры, привлеченные возможностью отыскать новую кандидатуру для вербовки, а заодно – посидеть в барах и сигарном салоне.

Бывало, агенты брали меня с собой. Я много рассказывал им о своей специальности, и вот, как я догадываюсь, настал момент, когда они решили продемонстрировать благодарность и в ответ «потренировать» меня. Я должен быть помочь им «наметить болвана», ибо в такой многолюдной среде самостоятельно им было не управиться. Моя прирожденная «гиковость» поспособствовала тому, что я вышел на молодых людей из ЦЕРН – Европейской организации по ядерным исследованиям. Я говорил с ними о своей работе с тем пылким воодушевлением, какого специалисты по деловому администрированию и бывшие политологи, составлявшие ряды агентуры, не потянули бы.

Как технический специалист, я без труда поддерживал свою «легенду прикрытия». Лишь только космополит в дорогом костюме спрашивал меня, чем я занимаюсь, я отвечал без запинки: «Работаю с компьютерами» (или, совершенствуя свой французский: «Je travaille dans l’informatique»), и интерес ко мне тут же пропадал. Правда, разговор на этом не прекращался. Когда ты в компании – новое лицо, а разговор идет не о твоей специальности, никого не удивит, что ты задаешь столько вопросов. И, насколько мне известно, люди тут же хватаются за возможность во всех деталях рассказать, насколько они компетентнее тебя в вопросах, которые для них так много значат.

Встреча, о которой я сейчас вспоминаю, произошла теплой ночью на внешней террасе высококлассного кафе в переулке неподалеку от Женевского озера. На подобных сборищах некоторые агенты при любой возможности оставляли меня одного, стремясь подсесть к какой-нибудь девушке, успевая своими профессиональными индикаторами оценить и высокую привлекательность, и ее студенческий возраст. Я не жаловался. По мне, намечать цели – милое хобби в дополнение к бесплатному ужину.

Я взял тарелку и сел за стол к хорошо одетому человеку с Ближнего Востока, в запонках и демонстративно швейцарской розовой рубашке. Мне показалось, что он одинок и чем-то выведен из себя, поэтому я стал задавать ему вопросы. Обычный прием: обнаружь любопытство – и пусть себе говорят! В этот раз мужчина говорил столько, как будто меня рядом и не было. Он был уроженцем Саудовской Аравии и рассказывал, как сильно любит Женеву. Он сравнивал красоты французского и арабского языков и воспевал абсолютную красоту одной швейцарской девушки, с которой он регулярно встречался, чтобы – гм – играть в лазертаг. Слегка заговорщицким тоном он поведал, что работает в сфере управления частным капиталом. В считаные минуты я получил блестящий вводный курс о том, что, собственно, делает частный банк таковым, а также лекцию о проблемах с инвестированием без выхода на рынок, когда богатство твоего клиента сопоставимо с фондом национального благосостояния.

«А кто ваши клиенты?» – поинтересовался я.

И тогда он мне сказал: «Большая часть счетов, с которыми я работаю, принадлежит саудитам».

Через несколько минут я извинился и пошел в уборную, но по дороге пригнулся, чтобы шепнуть агенту, работавшему по финансовым целям, что я нашел цель. После намеренно долгого интервала, пока я «поправлял волосы» и писал Линдси эсэмэски перед большим зеркалом в умывальнике, я вернулся к столику и обнаружил агента, уже сидящим на моем стуле. Я помахал рукой своему новому саудовскому другу и подсел к брошенной агентом даме с макияжем «смоки-айз». Чувствуя себя скорее хорошо, чем плохо, я решил, что и в самом деле заслужил paves de geneve, которые шли на десерт. Свое дело я сделал.

На следующий день агент, которого я буду называть Кэл, переполненный благодарностью, осыпал меня похвалами. Как водится, повышение в звании оперативного сотрудника зависит от того, насколько эффективно он вербует людей с выходом на информацию о чем-то существенном – чтобы можно было по всей форме отчитаться перед штаб-квартирой. Учитывая, что Саудовскую Аравию подозревали в финансировании террористов, Кэл испытывал страшное давление по поиску ценного источника. Я был уверен, что совсем немного времени пройдет с того момента, как наш новый друг из кафе получит от агентства второй чек…

Однако все пошло не так, как хотелось бы. Несмотря на регулярные вылазки Кэла с банкиром в стрип-клубы и бары, клиент не поддавался – по крайней мере еще не дошел до того градуса, когда можно было произвести меткий удар. Кэл стал терять терпение.

После месяца неудач он был до того расстроен, что однажды напоил банкира до бесчувствия. После усадил его за руль, вместо того чтобы вызвать такси, и, не успел тот отъехать от ночного клуба, как Кэл уже сообщал марку и номер машины женевской полиции. Через пятнадцать минут банкира задержали за вождение в нетрезвом состоянии, оштрафовав на немыслимую сумму – в Швейцарии штрафы не фиксированные, их размер зависит от уровня дохода. Действие водительского удостоверения было приостановлено на три месяца, и все это время Кэл, как «настоящий друг», якобы из чувства вины возил саудовца на работу и обратно, чтобы тому было не стыдно появляться на работе. Уплата штрафа вызвала денежные затруднения, и Кэл с готовностью предложил дать взаймы. Банкир оказался зависимым – голубая мечта каждого агента.

Был только один прокол: когда Кэл наконец нанес свой «неотразимый удар», банкир послал его куда подальше. Сообразив, что его арест спровоцирован намеренно, а вся дружба была частью хитрого плана, он пришел в ярость. Поскольку великодушие Кэла не было искренним, он счел себя преданным и прекратил все контакты. Кэл без особого энтузиазма сделал еще одну попытку, чтобы довести начатое до конца и «оценить нанесенный ущерб». Но было слишком поздно. Так любивший Швейцарию банкир потерял работу и должен был вернуться назад в Саудовскую Аравию. Кэл по ротации тоже вернулся в Штаты.

Слишком много было поставлено на карту, и слишком мало достигнуто. Пустое расточительство, которое я сам привел в движение и потом бессилен был остановить. После описанного случая я глубже проникся идеей приоритета радиотехнической разведки над агентурной.

Летом 2008 года Женева отмечала ежегодный праздник – гигантский карнавал с фейерверком. Помню, как сидел на левом берегу Женевского озера с местными сотрудниками Специальной службы сбора информации – совместной программой ЦРУ и АНБ, отвечающей за установку и эксплуатацию разведывательного оборудования, которое позволяет посольствам США прослушивать средства связи других государств. Эти ребята работали в холле посольства недалеко от моего «склепа». Но они были старше меня, а их работа не просто оплачивалась выше моей категории, но и, по существу, была выше моих способностей: у них был доступ к таким инструментам АНБ, о существовании которых я даже не догадывался. Тем не менее мы поддерживали дружеские отношения. Я смотрел на них снизу вверх, а они присматривали за мной.

Пока над головой гремел фейерверк, я рассказывал эту историю с банкиром, сетуя о том, каким разочарованием все закончилось. И тут один из них повернулся ко мне и сказал: «В следующий раз, когда встретишь кого-нибудь, Эд, не связывайся с оперативными сотрудниками, а просто дай нам его электронный адрес и мы все сделаем как надо». Помню, как я угрюмо кивнул в ответ, хотя вряд ли в тот момент имел хоть какое-то понятие о подлинном смысле этого комментария.

До конца года я избегал вечеринок и чаще всего ходил по кафешкам и паркам Сен-Жан-Фалез с Линдси и время от времени ездил с ней в отпуск в Италию, Францию и Испанию. Настроение отчего-то все время было кислое – и не только из-за провала с банкиром. Если подумать, причина была во всем банковском деле. Женева – город дорогой и немыслимо шикарный. Но, по мере того как 2008 год приближался к завершению, элегантность уже хлестала через край и переходила в экстравагантность. Все больше был наплыв супербогачей – в основном из стран Персидского залива, а конкретно – из Саудовской Аравии, наслаждавшейся наивысшими ценами на нефть в условиях наивысшего глобального финансового кризиса. Члены правящей саудовской династии снимали целые этажи в пятизвездочных гранд-отелях и приобретали целиком люксовые магазины по другую сторону реки. Они закатывали грандиозные банкеты в ресторанах, удостоенных звезд Мишлена, и гоняли по мощеным улицам на хромированных «Ламборджини». В любое время было бы трудно лицезреть то демонстративное потребление, какое всегда было в Женеве, но особенно оно неприятно в период экономического кризиса, который американские средства массовой информации сравнивали с Великой депрессией, а европейские – с межвоенным периодом после заключения Версальского договора.

Нельзя сказать, что мы с Линдси сильно страдали: в конце концов за нашу квартиру платил Дядя Сэм. Правда, каждый раз, когда мы общались с родными, ситуация выглядела куда менее радужной. Обе наши семьи знали людей, которые работали всю свою жизнь, а некоторые – на правительство США, чтобы выкупить у банков свои дома, но внезапная болезнь делала платежи по ипотеке невозможными.

Жить в Женеве означало жить в альтернативной, даже противоположной реальности. По мере того как остальной мир все больше и больше впадал в нищету, Женева процветала, и покуда швейцарские банки не ввязывались во многие виды рискованной торговли, они радостно прятали деньги тех, кто наживался на чужом горе. Кризис 2008 года, заложивший основу для кризиса популизма, который прокатился по Европе и Америке десятилетие спустя, помог мне понять – то, что разорительно для широкой публики, нередко благодатно для ее элит. Таков был урок, который правительство США еще не раз преподаст мне в других контекстах в ближайшие годы.