Знакомый по шпионским фильмам и телепрограммам титр: «Штаб-квартира ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния»? И камера облетает мраморный вестибюль с Мемориальной стеной, полной звезд, и на полу, в самом центре, задерживается на знаменитой эмблеме агентства… Так вот, Лэнгли – историческое название местности, которое агентство позволило использовать Голливуду, а сама штаб-квартира ЦРУ официально находится в Мак-Лине, штат Виргиния, и в холле этого здания почти никто просто так не ходит, за исключением ВИП-персон и редких туристов.

Это знаменитое здание – старая штаб-квартира. А новое здание, куда входит почти каждый работник ЦРУ, не предназначено для съемок крупным планом. Первый день на работе для меня был одним из редких, когда я находился в нем при свете дня. Я хочу сказать, что проводил большую часть дня под землей – в тусклой комнате из шлакоблоков с шармом противорадиационного бомбоубежища и резким запахом предписанной правилами хлорки.

«Так вот где находится «глубинное государство», – произнес один парень, и почти все засмеялись. Он, по-моему, ожидал увидеть хоровод скандирующих активисток Лиги Плюща, тогда как я предполагал встретить нормальных гражданских служащих, что-то вроде молодой версии моих родителей. Но каждый из нас, присутствующих здесь, был компьютерным гиком, наверное, впервые в жизни надевшим деловой костюм в стиле «бизнес-кэжуал». Некоторые носили тату и пирсинг – или следы пирсинга, вынутого по случаю такого важного события. У одного парня в волосах еще виднелись панковские окрашенные пряди. Почти у всех был бейдж контрактника, зеленый и хрустящий, словно новенький банковский билет в сто долларов. Так что мы точно не выглядели замкнутой кучкой одержимых властью заговорщиков, которые следят за каждым движением выборных должностных лиц из темных подземных бункеров.

То совещание стало первой стадией нашей трансформации. Называлась она indoc, т. е. индоктринация, и весь ее смысл заключался в том, чтобы внушить нам, что мы элита, что мы особые, избранные причастными к тайнам государства и к истинам, которыми остальная страна – а временами даже конгресс и суды – не могла воспользоваться.

Сидя на этой проповеди, я не мог удержаться от мысли, что выступающие не сказали ничего нового. Нет нужды рассказывать горстке компьютерных вундеркиндов, что они обладают превосходными знаниями и умениями, которые сами по себе дают им уникальную возможность действовать независимо и принимать решения от имени соотечественников без оглядки и колебаний. Ничто так не взращивает самомнение, как время, проведенное среди машин, неспособных вас критиковать.

Это, на мой взгляд, и есть то общее, что связывает разведсообщество и IT-индустрию: и те, и другие представляют собой глубоко укоренившуюся силу, не зависящую от выборов, гордящуюся абсолютной секретностью своих достижений. И те, и другие верят, что знают решения всех проблем и без малейших колебаний готовы в одностороннем порядке вам их навязать. Более того, и те, и другие верят, что эти решения по определению находятся вне политики, потому что они основаны на компьютерных данных – более надежных и неизменных в сравнении с хаотичным непостоянством простых граждан.

Каждый индоктринированный в разведсообщество, как и тот, что стал экспертом в области технологий, испытывает на себе мощные психологические последствия. Внезапно у вас появляется доступ к тайной подоплеке историй и событий, считавшихся хорошо известными. Эти открытия дурманят голову, особенно такому трезвеннику, как я. Откуда-то у вас появляется обязанность лгать, скрывать, притворяться и недоговаривать. Так возникает чувство принадлежности к своей узкой группе, что может привести к уверенности, будто ваша преданность принадлежит в первую очередь учреждению, а не главенству закона.

Разумеется, эти мысли мне и в голову не приходили во время занятия по индоктринации. Наоборот, я изо всех сил старался не заснуть, пока ведущие продолжали инструктировать нас о базовых методах оперативной безопасности, составлявших часть более широкой шпионской технологии, которую разведсообщество коллегиально определяет как «профессиональные методы работы». Они настолько очевидны, что иногда казались откровенно тупыми. «Никому не сообщайте, на кого вы работаете». «Не оставляйте секретные материалы без присмотра». «Не берите с собой свой очень небезопасный сотовый телефон в очень секретный офис», а также «Не говорите по телефону о работе. Никогда». И «Не надевайте бейдж: «Привет! Я работаю на ЦРУ», когда идете в торговый центр.

Наконец речи кончились, погас свет, высветилась программа PowerPoint, и на экране, прикрепленном к стене, возникли лица. Все, кто был в комнате, невольно сели прямо. С экрана, как нам объявили, на нас смотрели лица бывших агентов и контрактников, которые в силу жадности, злого умысла, некомпетентности или небрежности не стали соблюдать означенные правила. Они думали, что стоят выше этих земных мелочей – что и привело их к тюремному заключению и краху карьеры. Подразумевалось, что люди на экране в данный момент находились в подвалах похуже этого, причем некоторые пробудут там до самой смерти.

В общем и целом эффективная получилась презентация.

Позднее мне передали, что за годы с момента окончания моей карьеры этот парад ужастиков – посредственностей, «кротов», отступников и предателей – расширился и включает дополнительные категории: людей с принципами, «дующих в свисток» разоблачителей, радеющих об общественных интересах. Могу только надеяться, что те двадцать с чем-то человек, которые сидят в этой же комнате сегодня, потрясены двурушничеством государства, которое продает секреты противнику и раскрывает их журналистам, когда новые лица – когда мое лицо – возникают на экране.

Я пришел работать в ЦРУ, когда учреждение находилось на самом низком уровне его морального падения. Вслед за поражением органов разведки 11 сентября конгресс и исполнительная власть начали агрессивную кампанию по реорганизации. Она подразумевала избавление от должности директора центральной разведки – как главы ЦРУ и как главы всего американского разведывательного сообщества. Эта должность со времени основания агентства по окончании Второй мировой войны всегда совмещала обе роли. Когда в 2004 году Джордж Тенет был отправлен в отставку, вместе с ним ушло и полувековое превосходство ЦРУ над всеми прочими агентствами.

Рядовые сотрудники увидели в отставке Тенета и понижении статуса директорской должности самый наглядный символ предательства агентства тем политическим классом, для служения которому он был создан. Манипулирование администрацией Буша, а затем обвинение в худших эксцессах привели к практике поиска жертв и сокращению штата. Этот процесс лишь усугубился с назначением Портера Госса, ничем не примечательного бывшего офицера ЦРУ, республиканского конгрессмена от Флориды, в качестве нового директора агентства – первого, кто занял эту должность в ее уже урезанном виде. Введение в должность политика было воспринято как наказание и попытка использовать ЦРУ в военных целях, поставив его под надзор приверженца партии власти. Госс немедленно развернул масштабную кампанию по увольнениям, временному отстранению от работы и принудительному уходу в отставку, что поставило недоукомплектованное агентство в еще большую зависимость от «контрактников». Общественное мнение о ЦРУ было низким как никогда – публика никогда не вникала во внутреннее устройство агентства до того, как не последовали утечки сведений и разоблачения об экстрадициях и тайных тюрьмах.

К этому времени ЦРУ было разбито на пять структурных подразделений. Оперативное управление (Directorate of Operations) отвечало за шпионаж как таковой; Управление разведывательной информации (Directorate of Intelligence) занималось сбором и анализом результатов шпионажа; Управление науки и техники (Directorate of Science and Technology) создавало и обеспечивало всем необходимым компьютеры, средства связи и оружие для шпионов, демонстрируя, как всем этим пользоваться; Административное управление (Directorate of Administration), как следовало предполагать, имело в своем штате юристов, людской ресурс и всех тех, кто координирует повседневные дела агентства и служит взаимодействию с правительством; и, наконец, существовало Управление поддержки (Directorate of Support) – самое странное, но и самое крупное. В него входили все, кто работал на агентство, оказывая любое содействие: от технических специалистов и медицинского персонала до работников кафетериев, спортивных залов и охранников на въезде. Главной задачей подразделения было управление коммуникационной инфраструктурой ЦРУ – той платформой, которая давала бы гарантию, что доклады шпионов попадают к аналитикам, а доклады аналитиков – к администраторам. Также оно включало сотрудников техподдержки всего агентства, которые обслуживали серверы и обеспечивали их безопасность, – людей, которые строили, обслуживали, защищали сеть ЦРУ и соединяли ее с сетями других агентств и осуществляли контроль над доступом.

Короче говоря, то были люди, которые использовали технологию, чтобы соединить все воедино. Не стоит удивляться, что в массе они были молодыми людьми. И также неудивительно, что большинство из них были контрактниками.

Моя команда была подчинена Управлению поддержки, и наша задача заключалась в том, чтобы выстроить архитектуру сервера Вашингтон-Метрополитен – который представлял собой громадное большинство серверов ЦРУ в континентальной части Соединенных Штатов. Это гигантские залы с большим количеством дорогого «железа» тех компьютеров, которые объединяли в одно целое внутренние сети и базы данных агентства, все его системы, которые передавали, получали и хранили информацию. Хотя ЦРУ испещрило всю страну удаленными серверами, многие и наиболее важные серверы агентства стояли на местах их эксплуатации. Из них половина находилась в Новом здании, там же, где и моя команда. Другая половина располагалась в Старом здании. Они были установлены на противоположных концах обоих зданий с таким расчетом, что, если бы один край был взорван, мы бы не потеряли слишком много машин.

Мой допуск TS/SCI подразумевал, что я был «ознакомлен» с рядом различных «разделов» информации. Часть этих разделов имела отношение к SIGINT (радиоэлектронная разведка или радиоперехват); другие разделы – это HUMINT (агентурная разведка, когда работа выполняется, а донесения обрабатываются и хранятся соответственно агентами и аналитиками) – в ЦРУ на регулярной основе включены оба аспекта. Помимо всего этого я был посвящен в раздел COMSEC (безопасность связи), что позволяло мне работать с материалами по управлению криптографическими ключами, с кодами, которые традиционно считались главнейшими секретами агентства, поскольку они применяются для защиты всех остальных секретов агентства. Криптографический материал обрабатывался и хранился на серверах, которыми я занимался, и рядом с ними. Моя команда была одной из немногих в агентстве, кому было позволено касаться их руками, и, похоже, единственная, которая могла на эти серверы зайти.

В ЦРУ такие надежно защищенные офисы называются «склепами», и «склеп» моей команды располагался чуть позади комнаты отдела технической поддержки ЦРУ. В дневное время эта комната была битком набита занятым контингентом старшего возраста, примерно ровесниками моих родителей. Они носили блейзеры и слаксы, даже блузки и юбки. То было одно из немногих мест в мире технологий ЦРУ того времени, где я могу припомнить такое значительное число женщин. Некоторые из них носили голубые бейджи, что позволяло идентифицировать их как государственных служащих. Они отрабатывали свои смены, отвечая на звонки целой батареи телефонов или разговаривая с людьми, в здании или за его пределами, о своих технических проблемах. В общих чертах это было похоже на особую церэушную версию работы кол-центра: восстановление паролей, разблокирование аккаунтов и выявление неисправностей по стандартному опроснику. «Можешь закончить сеанс и снова войти?» «Включен сетевой кабель?» Если госслужащие с их минимальным техническим опытом не справлялись с какой-то частной проблемой, они переводили ее на более высокий уровень в специализированную команду, особенно когда проблема происходила на «чужом поле» – в зарубежных резиденциях ЦРУ в Кабуле или Багдаде, Боготе или Париже.

Мне немного неловко вспоминать, как я гордился, когда впервые шел под этими мрачными сводами. Я был на десятки лет моложе этих людей из отдела техподдержки, а направлялся я в «склеп» позади них, куда они не имели доступа – и никогда не будут иметь. В то время мне не приходило в голову, что степень моего доступа означала неисправность в самой системе получения этого доступа. Государство попросту отказалось от целенаправленного менеджмента и продвижения своих талантов изнутри, потому что новая культура контрактов означала государственное невмешательство. Ярче любых других воспоминаний о моей карьере я помню этот путь позади комнаты технической поддержки ЦРУ, который стал для меня символом поколенческих и культурных сдвигов в разведсообществе. Я тоже был частью этого процесса – в той его части, где представители «старой школы», отчаявшись идти в ногу с технологиями, усвоить которые они не дали себе труда, приветствовали новую волну юных хакеров, разрешили им развиваться и иметь неограниченную власть над непревзойденной технологической системой государственного контроля.

Со временем я полюбил сотрудников отдела технической поддержки, которые были ко мне добры, великодушны и всегда признательны за готовность им помочь, даже если это не входило в мои обязанности. Я тоже, в свою очередь, многому у них научился – по мелочи, фрагментарно. Я узнал, как функционирует крупная организация за пределами Белтвея. Некоторые из этих сотрудников на самом деле работали за рубежом – когда-то давным-давно, как те агенты, которых они теперь консультировали по телефону. А те, в свою очередь, тоже рано или поздно вернутся обратно в Штаты, не всегда сохранив семьи, и их тоже направят в комнату поддержки – так как им не хватит компьютерных навыков, требуемых для конкурентоспособности в агентстве, что все больше фокусируется на расширении технических возможностей.

Я гордился тем, что завоевал уважение представителей «старой школы», но мне часто бывало неловко за многих членов моей команды, которые снисходительно жалели и даже потешались над этими блестящими и преданными делу людьми. Эти мужчины и женщины за небольшую плату и очень небольшую славу отдали агентству свои лучшие годы – часто в негостеприимных и даже откровенно опасных местах за пределами страны, – а итогом этой жизни стала работа отвечать на телефонные звонки в пустом и гулком холле.

После нескольких недель знакомства с системами в дневную смену я перешел на ночную работу – с шести часов вечера до шести утра, когда комнату поддержки заполняли украдкой дремавшие работники из бригады сокращенной численности, а вся остальная часть здания выглядела как вымершая.

По ночам, примерно между 22:00 и 4:00 утра, в здании ЦРУ пусто и безжизненно, в просторном, посещаемом видениями комплексе витает постапокалиптический дух. Все эскалаторы выключены, и мне приходилось ходить по ним, как по обычным лестницам. Половина лифтов еще работает, и их треньканье, едва различимое днем в рабочей суете, теперь звучит как тревожный сигнал. Бывшие директора ЦРУ взирают со своих портретов, а геральдические орланы выглядят не как изваяния, но как настоящие хищные птицы, терпеливо подстерегающие добычу. Как красно-бело-синие привидения, вздымаются волнами государственные флаги. Агентство только что ввело новую экологичную энергосберегающую политику и установило сенсорное верхнее освещение: коридоры перед тобой окутаны тьмой, но при твоем приближении свет зажигается, так что кажется, что за тобой следят, а звук твоих шагов отдается бесконечным эхом.

По двенадцать часов три ночи подряд с двумя выходными я сидел в безопасном офисе позади отдела техподдержки, среди двадцати письменных столов с двумя или тремя терминалами на каждом. Терминалы были закреплены за сисадминами, которые обеспечивали работу глобальной сети ЦРУ. Независимо от того, насколько заманчиво это звучит, сама работа была относительно банальной и вкратце может быть описана как «ожидание возможной катастрофы». Если возникала проблема, решить ее было не очень трудно. В момент сбоя я пытался войти в систему, чтобы удаленно устранить неисправность. Если не получалось, тогда я должен был физически сойти в Центр обработки и хранения данных, спрятанный этажом ниже, под моим отделом в Новом здании штаб-квартиры, – или пройти по жутковатому, длиной в целую милю туннелю в Центр обработки и хранения данных Старого здания – и там возиться с оборудованием.

Моим партнером в этом деле – единственным кроме меня сотрудником, отвечающим за ночную работу всей архитектуры серверов ЦРУ – был тип, которого я буду звать Фрэнк. Он у нас держался особняком и был во многих смыслах неординарной личностью. Мало того что он обладал политической сознательностью (либертарианец высшей пробы!), он имел неугасимый интерес ко многим вещам помимо собственно техники (читал винтажные детективные повести, полные загадок и тайн, и триллеры в бумажных обложках). Ему было пятьдесят с хвостиком: все на свете повидавший бывший военный моряк, радист, которому удалось-таки вырваться из тесных рядов кол-центра благодаря тому, что он тоже подписался на контрактную работу.

Должен сказать, что, когда я впервые встретил Фрэнка, я подумал: «Подумать только, что вся моя жизнь будет как те ночи в CASL!» Потому что, говоря начистоту, Фрэнк вряд ли вообще что-нибудь делал. По крайней мере, ему нравилось производить подобное впечатление. Он обожал рассказывать мне, как и всем остальным, что ничего не понимает в компьютерах и в самом деле не знает, с какой стати его поставили на такую важную работу в нашей команде. Он часто заявлял, что «контрактная система – это третье по счету самое большое надувательство в Вашингтоне», после подоходного налога и конгресса. Еще он рассказывал, что, когда его предложили перевести в команду обслуживания серверов, он ответил боссу, что «небесполезен, но не более того», но, несмотря на это заявление, его все равно перевели. По его же собственным оценкам, все, что он за минувшее десятилетие делал на работе, – сидел и читал книги, а иногда раскладывал пасьянс с настоящей колодой карт, а не на компьютере, естественно. Он вспоминал бывшую жену («Мог бы удержать, но не сумел!»), а о подружке рассказывал: «Взяла мое авто, но оно того стоило». Иногда он просто бродил всю ночь или перезагружал сайт новостей Drudge Report.

Когда звонил телефон, сигнализируя, что что-то сломалось, а ударить кулаком не помогало, он просто докладывал о неполадке дневной смене. В принципе, его философия, если это можно так назвать, сводилась к простой истине, что ночная смена рано или поздно кончится, а дневная смена разбирается в вопросе гораздо лучше. Дневная смена, однако же, устала каждое утро сменять Фрэнка, положившего ноги на стол перед цифровым эквивалентом полного бардака, и был нанят я.

По какой-то неведомой причине агентство решило, что предпочтительнее ввести в дело меня, чем отправить старика на все четыре стороны. Через две недели совместной работы я заподозрил, что его должность была результатом каких-то личных связей или чьим-то покровительством. Дабы проверить свою гипотезу, я вывел Фрэнка на откровенность и спросил, с кем из директоров ЦРУ или другими шишками в погонах он служил на флоте. Но мой вопрос спровоцировал тираду, что, как ни крути, а в агентстве ни один флотский ветеран, занявший высокое положение, не был из числа рядового и сержантского состава, все – только бывшие офицеры, что так много объясняет в плане печального положения вещей. Лекция продолжалась и продолжалась, пока внезапно паническое выражение не появилось на его лице. Он подскочил и сказал: «Я должен поменять ленту!»

Я так и не понял, что он имел в виду. Но Фрэнк уже шел к серой двери в глубине нашего «склепа», открывавшейся на грязную лестницу, которая имела вход прямо к Центру обработки и хранения данных – гудящему, холодному и темному, как сама ночь, помещению, над которым, мы, собственно, и сидели.

Прогулка вниз, в «склеп» сервера – особенно в ЦРУ, – может дезориентировать. Вы спускаетесь в темноту с мигающими, словно рождественская нечисть, зелеными и красными светодиодами, шумно вибрирующую из-за работающих вентиляторов, которые охлаждают драгоценное оборудование, чтобы оно не расплавилось от высоких температур. Заходя сюда, всегда чувствуешь легкий дурман в голове, даже когда рядом нет старого маньяка, который ругается как матрос, пока бежит к серверной.

Фрэнк остановился в облезлом закутке, где стояло отремонтированное оборудование, помеченное как принадлежащее Оперативному управлению. Занимая почти всю поверхность жалкого, шаткого стола, стоял компьютер. При ближайшем рассмотрении это было что-то не то начала 90-х, не то конца 80-х, даже старше того, что я видел в лаборатории Береговой охраны у отца, – компьютер такой старинный, что его и компьютером не назовешь. Правильнее было сказать «машина», на ленточном носителе, которую я не узнал, но все же уверен, что ей бы очень обрадовались в музеях Смитсоновского института.

Рядом с машиной был массивный сейф, открытый Фрэнком.

Он возился с лентой, которая была в машине, а потом вынул ее и положил в сейф. Потом он достал оттуда же другую, столь же древнюю, ленту и заправил ее вместо первой, продев одним движением. Затем аккуратно ударил несколько раз по клавишам клавиатуры – down, down, down, tab, tab, tab. Увидеть результат своих ударов по клавишам он не мог, поскольку монитор у машины не работал, но он нажал «Ввод» очень уверенно.

Я не мог понять, что происходит. Но пустячная ленточка начала тикать и вращаться, а Фрэнк довольно ухмыльнулся.

– Это самая важная машина во всем здании, – сказал он. – Агентство не доверяет всему этому цифровому дерьму. Не верят собственным серверам. Ты знаешь сам, что они постоянно ломаются. А когда сервер выходит из строя, есть риск потерять все, что там хранится. И вот, чтобы не потерять то, что накопилось за день, они на всякий случай дублируют это по ночам на ленте.

– Так вы здесь делаете резервную копию хранилища?

– Резервную копию на ленте. По старинке. Надежно, как валидол. С лентой ничего не случается.

– Но что на этой ленте? Личные данные или донесения разведки?

Фрэнк взялся рукой за подбородок в знак задумчивости и сделал вид, что воспринял вопросы всерьез. Потом сказал:

– Эд, парень, я не хотел тебе говорить. Это полевые донесения о твоей девушке – у нас куча агентов трудится. Короче, это сырая разведывательная информация. Совсем сырая!

И он пошел вверх по лестнице, смеясь всю дорогу, а я молча краснел в темном «склепе».

Только когда Фрэнк повторил свой ритуал со сменой ленты на следующую ночь, и потом на следующую, и так каждую ночь после, я стал понимать, зачем агентство его тут держит – во всяком случае, не за его прекрасное чувство юмора! Фрэнк был единственным человеком, согласным торчать тут с шести вечера до шести утра и вдобавок достаточно старым, чтобы знать, как заправляется эта «фирменная» лента. Все остальные технари, которые пришли в агентство в те далекие времена, когда носителем была лента, имели семьи и предпочитали ночью быть дома. Но Фрэнк был холостяком и помнил мир еще до «эпохи Просвещения».

Когда я нашел способ автоматизировать большую часть своей собственной работы – написал скрипты для автоматического обновления серверов и восстановления разорванных сетевых соединений, – я тоже, как Фрэнк, получил уйму свободного времени. В смысле, я всю ночь мог делать все, что захочу. Я стал проводить часы в долгих беседах с ним, особенно на политические темы, о которых он читал: книги о том, как стране вернуться к золотому стандарту или о тонкостях фиксированного подоходного налога. Но каждую смену были периоды, когда Фрэнк внезапно исчезал. Он или с головой погружался в детективный роман и не вылезал оттуда до самого утра; прогуливался по холлам агентства, разыскивая в кафетерии кусок остывшей пиццы, или заходил в зал тренажеров – поупражняться с гирями. У меня, конечно, были свои привычки. Я входил в Интернет.

Когда ты входишь в Интернет в ЦРУ, надо поставить галочку «разрешения на соглашение о надзоре», и это фактически означает, что все, что ты делаешь, записывается, а ты даешь согласие отказаться от каких бы то ни было ожиданий в плане приватности. Ты жмешь на эту кнопку так часто, что это становится твоей второй натурой. Ты перестаешь замечать это уведомление вовсе, потому что оно выскакивает постоянно, а ты стараешься сразу же кликнуть, чтобы вернуться к тому, что делаешь. Мне кажется, именно это – главная причина, почему сотрудники разведорганов не разделяют беспокойства гражданских лиц по поводу «цифровой слежки». Вовсе не потому, что они располагают инсайдерской информацией о том, как эта слежка помогает защитить Америку, а потому, что для сотрудника разведслужб наблюдение за ним босса является частью его должностных инструкций.

Как бы то ни было, не много можно найти во «внешнем» Интернете такого, что было бы интереснее того, что уже имеется во внутренних сетях агенства. Немногие это понимают, но ЦРУ имеет собственный Интернет и Веб. У ЦРУ есть и своя разновидность Фейсбука, позволяющая агентам общаться в сетях; собственная Википедия, которая снабжает агентов информацией о подразделениях агентства, проектах и заданиях; есть собственная внутренняя версия Google – на самом деле Google и предоставляемая, – через которую по этой разветвленной секретной сети осуществляется поиск. Каждое подразделение ЦРУ имеет в ней собственный веб-сайт, где обсуждается его деятельность, публикуются протоколы совещаний и презентации. Многие и многие часы все это было моим образованием.

Если слушать Фрэнка, то первое, что каждый ищет во внутренних сетях ЦРУ, – это инопланетяне и 11 сентября, и именно поэтому, опять-таки по его словам, вы никогда не получите в результате ничего путного. Я все-таки взглянул. Google, приправленный духом ЦРУ, действительно не выдал ничего интересного по обеим темам, но стоп! Истина может лежать где-нибудь на другом сетевом диске. Кстати, насколько я могу судить, инопланетяне никогда не контактировали с Землей – или на худой конец, не контактировали с сотрудниками американской разведки (прошу занести это в протокол). Но «Аль-Каида» на самом деле поддерживает необычайно тесные связи с нашими союзниками из Саудовской Аравии – факт, который Белый дом Буша всячески старался замять, раз мы вступили в войну с двумя другими странами.

Существуют две вещи, которые плохо организованное ЦРУ не понимало в свое время и ни один крупный американский руководитель из Кремниевой долины тоже не понимал: компьютерщик знает все или, скорее, имеет средства, чтобы все знать. Чем выше положение служащего и чем больше привилегий системного уровня он имеет, тем больше у него доступа к буквально каждому байту цифрового существования его работодателя. Конечно, далеко не каждый на деле пользуется этими образовательными возможностями, да и не каждый одержим столь искренним любопытством. Мои вылазки через системы ЦРУ были естественным продолжением моей детской жажды узнать, как все устроено, как различные детали механизма складываются воедино. И вот с официальной должностью, привилегиями системного администратора и технической подкованностью, которая позволяет выжать из моего допуска максимум, я имел возможность заполнить любой информационный пробел – и даже сверх того. Да, человек действительно высаживался на Луне. Климатические изменения – реальность. Химиотрассы – чушь.

На внутренних новостных сайтах ЦРУ я читал самые секретные донесения, касающиеся торговых переговоров и переворотов еще в стадии их развертывания. Эти отчеты агентства о событиях часто были очень похожи на репортажи, что впоследствии появлялись на новостных сайтах, CNN или Fox, только на несколько дней позже. Главное различие заключалось только в подборе источников и в уровне детализации. В то время как газета или журнал в своем отчете о беспорядках в другой стране ссылается на «высокопоставленное лицо, пожелавшее не раскрывать свое имя», версия ЦРУ будет иметь четко обозначенный источник, скажем, «ZBSMACKTALK/1, сотрудник Министерства внутренних дел, который регулярно откликается на специфические вопросы, сообщает новости, бывшие в употреблении, и неоднократно доказывал в прошлом, что заслуживает доверия». А подлинное имя и подробное личное дело этого ZBSMACKTALK/1 можно будет найти несколькими кликами.

Иногда новостной материал о событиях внутри страны не появлялся в средствах информации вовсе, но шум вокруг события и значимость того, о чем я прочел, повышали мою оценку важности нашей работы и заставляли чувствовать так, словно я пропускаю все самое интересное, сидя у терминала. Это может выглядеть наивно, но я был удивлен, когда узнал, до какой степени ЦРУ – международная организация, причем я имею в виду не сами ее операции, а рабочую силу. Количество языков, которые я слышал в кафетерии, просто поражало. Меня не оставляло чувство моего провинциализма. Работать в штаб-квартире ЦРУ – это восторг, а ведь это всего в нескольких часах пути от места, где я вырос, во многих смыслах все это знакомая местность. В мои двадцать с небольшим я – если не считать пребывание в Северной Каролине, детских поездок к дедушке на морские базы Береговой охраны, и несколько недель в армии в Форте-Беннинг – по-настоящему никогда не покидал Белтвей.

Когда я читал о событиях в Уагадугу, Киншасе и других экзотических городах, которые никак не мог найти на некомпьютеризированной карте, я понял, что, пока я еще так молод, я должен послужить моей стране, сделав что-то поистине важное за ее пределами. Альтернатива этому, думал я, это может быть чуть-чуть более успешный Фрэнк, сидящий за более прогрессивным и большим столом, делающий прогрессивно больше денег, – пока в конце концов и я не устарею настолько, что меня будут держать для обслуживания будущего эквивалента завалящей ленточной машины.

И тогда я совершил нечто немыслимое. Я решил переквалифицироваться в госслужащие.

Мне кажется, кто-то из моих руководителей был поставлен в тупик такой перспективой, но, с другой стороны, они были и польщены, поскольку типичный маршрут был обратным: государственный чиновник к концу своей карьеры уходит ради денег на контракт. Ни один технарь на контракте не идет на госслужбу в самом начале своего пути, теряя в заработке. Но по мне, стать работником госаппарата было более логично: мне будут оплачивать путешествия.

Мне повезло: освободилось подходящее место. Проработав девять месяцев в качестве системного администратора, я подал заявление в ЦРУ для работы за рубежом, и в короткий срок оно было принято.

Мой последний день в штаб-квартире ЦРУ был простой формальностью. Я закончил всю бумажную работу и поменял свой зеленый бейджик на голубой. Все, что мне оставалось, – это отсидеть другую индоктринацию, которая теперь, поскольку я был госслужащим, проходила в элегантном конференц-зале рядом с кафетерием «Данкин Донатс». Именно там я совершил тот священный акт, в котором никогда не участвуют контрактники. Я поднял руку, давая клятву верности – но не правительству или агентству, которые на этот раз нанимали меня напрямую, а Конституции США. Я торжественно клялся поддерживать и защищать Конституцию Соединенных Штатов от всех врагов, иностранных и внутренних.

На следующий день я вел свою старую верную «Хонду Цивик» по направлению к деревенской Виргинии. Чтобы попасть на зарубежную станцию моей мечты, я должен был сначала вернуться в школу – вновь сесть за парту в классе и учиться, потому что моя учеба еще не была закончена.