— Ну что же, начнем сначала. Фамилия?

— Кубанский.

— Имя, отчество?

— Владимир Николаевич.

— Гражданство?

— Гражданин России.

— С какой целью проникли на территорию Украины?

— Коммерция. И не проник, а приехал вполне легально.

Из-за направленного мне в глаза слепящего света я ничего не видел. Но, наверное, следователь подал знак стоявшему за моей спиной человеку, и тот хлестко ударил меня по затылку. Не опасно, но больно. И очень обидно. Я не привык, чтобы меня били.

— Повторяю вопрос. Зачем вы приехали в Украину?

— Я же сказал!

Еще один удар.

Похоже, следователь ожидал от меня слов возмущения, может быть, даже истерики, но не дождался.

— Так будет продолжаться, пока вы не скажете правду! — предупредил он, сам начиная терять равновесие.

— Что вы хотите услышать?

— Я же сказал — правду.

— А я что говорю, по-вашему?

Если бы мои сведенные за спинкой стула руки не были скованы наручниками, от следующего удара я свалился бы на пол. Он был нанесен не кулаком, а открытой ладонью, но с такой сноровкой, что перед глазами вспыхнул ослепительный свет, а в голове загудел огромный колокол. Стоявший за моей спиной был мастером своего дела. А вся обстановка комнаты для допросов, как и сам допрос, выглядела дурной пародией на разоблачительные фильмы об НКВД тридцатых годов. Задаваемые не то в седьмой, не то в десятый раз одни и те же вопросы. Направленный в лицо слепящий свет настольной лампы, костолом за спиной, следователь, которому некуда спешить. Но погоди, дай разобраться в ситуации, куда денется твое равнодушие…

— Хорошо! — Я едва сдержался, чтобы не применить против них парочку приемов бесконтактного боя, которые мог бы провести даже со скованными руками. Ох, и покатались бы оба у меня по полу! Но нельзя. Когда меня заводили сюда, я сразу заметил над столом камеру видеонаблюдения. Только начни, и в комнату сразу ворвется свора громил с автоматами.

Послышался звук отодвигаемого стула, следователь вышел на середину комнаты и подошел вплотную ко мне. Я перехватил его взгляд и сразу понял, в чем дело.

— Хорошо! Записывайте признание. Я — агент ФСБ. Прибыл на Украину с секретным заданием.

— Вообще-то следует говорить — в Украину, — оскорбленным тоном произнес следователь. — Ладно, прощаю на первый раз. Что с вас, москалей, взять… Агент ФСБ — это ближе к теме. А то — коммерция, коммерция… Прапорщик, сними с арестованного наручники и оставь нас одних. Только далеко не уходи, побудь в коридоре.

Теперь я уже не сомневался, что со следователем поработал кто-то из моих орлов.

Прапорщик отомкнул наручники, и я с наслаждением размял отекшие кисти — костолом затянул браслеты со всей дури, хотя никто ему не приказывал. Наверное, он получал удовольствие от чужих страданий. Следователь опустил лампу и сказал:

— Вот видите, правда — великое дело. Теперь мы можем поговорить, как нормальные люди. Закуривайте!

Он придвинул ко мне пачку сигарет, прикрыв ее рукой так, чтобы камера не могла зафиксировать торчащий из нее мобильный телефон. Разумеется, я не стал признаваться, что не курю, закрылся плечом от камеры и незаметным движением отправил трубку в карман. После этого вытащил из пачки единственную оказавшуюся в ней сигарету и, скрывая отвращение, прикурил ее от протянутой следователем зажигалки. Молодцы, ребята! Я сам сегодня впервые встретился со следователем, а они уже успели вычислить его, обработать и передать мне телефон!

Через несколько секунд следователь прочно забыл о том, что только что произошло. Свое дело он сделал, дальнейший ход допроса меня уже не интересовал, и я отдал ему инициативу. Он о чем-то спрашивал, а я отвечал, стараясь только, чтобы мои ответы не выглядели полной ахинеей. Меня занимал сейчас совсем другой вопрос. Когда нас с Борей захватили вооруженные люди, оказавшиеся спецназом местной службы беспэки, я явственно почувствовал врага. Но потом он куда-то пропал. Ни в камере, ни на допросе, нигде я больше его не чувствовал, и это меня тревожило. Ощущение близости врага пропало, когда автобус, куда нас бросили на пол лицом вниз, отъехал от института. Враг не отдалялся постепенно, а исчез сразу, мгновенно, будто провалился сквозь землю. Я присматривался к тем немногим людям, которых видел за эти дни, следователю и охранникам. От них исходил повышенный фон, но не настолько мощный, чтобы принимать срочные меры.

Занятый этими мыслями, я старался не упускать нить допроса и вскоре пришел к выводу: следователь имеет весьма смутное представление, какое преступление против незалежной Украины можно на меня повесить. Единственное обвинение, которое следователь мог предъявить мне, соучастие в убийстве Григория Ивановича Нечипоренко, не выдерживало никакой критики. Ученого застрелили через закрытое окно снайперским выстрелом. А ни у меня, ни у Бори не было с собой не только огнестрельного оружия, но даже перочинного ножа.

Вдруг следователь задал вопрос, заставивший меня насторожиться.

— Охранник с первого этажа института, — произнес он монотонным голосом, — показывает, что вы и ваш спутник предъявили ему служебные удостоверения сотрудников милиции. При задержании у вас не было обнаружено ничего подобного. Вопрос: куда вы дели указанные документы?

— Я не могу отвечать за фантазии вашего охранника, — пожал я плечами. — У меня не было с собой никаких документов, кроме российского загранпаспорта.

— Зачем бы охранник стал такое придумывать? — усомнился следователь.

— Откуда я знаю? Может быть, он старается таким способом снять с себя ответственность?

Вынужденный удовлетвориться таким ответом, он задал следующий вопрос:

— А не сможете ли вы объяснить, почему охранник со второго этажа показывает, что мимо него вообще никто не проходил? И секретарша покойного Нечипоренко тоже утверждает, что никто из посторонних не входил в кабинет директора.

— Ага, и за психическое здоровье ваших людей я тоже в ответе? — язвительно спросил я. — Простите, но я не могу взять на себя ответственность за их забывчивость.

— Я проконсультировался у специалистов, — все так же монотонно сообщил следователь. — Они полагают, что по отношению к этим людям вами было применено гипнотическое внушение.

Вот это уже серьезно! У меня в голове будто прозвучал сигнал тревоги. Первым, почти инстинктивным порывом было заставить следователя забыть о своих подозрениях, но я сразу отказался от этой мысли. Неизвестно, сколько еще народа знакомы с мнением «специалистов», и поспешными действиями я мог только разжечь их любопытство. Конечно, до Службы они никогда не докопаются, но хлопот могут доставить немало.

— Ваши специалисты, скорее всего, просто насмотрелись фильмов о Вольфе Мессинге, — попытался отшутиться я. — Там, где он гипнотизирует охрану и беспрепятственно проходит в кабинет Сталина. Увы, ни я, ни мой приятель не обладаем такими способностями.

— Как знать, как знать! — произнес следователь, бросив на меня загадочный взгляд. — Но ничего, разберемся. Времени у нас достаточно.

Мне не понравились его многозначительные намеки, и я решил прекратить опасный разговор. Заглянув ему в глаза и убедившись, что они затянулись мутной поволокой, я сказал:

— Я устал и требую прекратить допрос. Пусть меня отведут в камеру.

Незначительное давление на его психику я счел вполне допустимым.

Те, кто сейчас наблюдал за ходом допроса или будут потом просматривать его видеозапись, не должны были заметить ничего подозрительного.

— Ваше право, — равнодушно уронил следователь и нажал кнопку на стене. — Хотя мы не выяснили еще один вопрос. Вы говорите, что въехали на территорию нашей страны легально, а у меня другие сведения. Человек по фамилии Кубанский не пересекал границу ни в одном из пограничных пунктов. Кроме того, вы упустили одну маленькую деталь. При легальном пересечении границы в вашем загранпаспорте поставили бы штамп. А у вас его нет. У Кацнельсона есть, потому что он въехал в Украину на поезде, а у вас нет. Именно на таких мелочах ловятся даже профессионалы.

Он был прав. Это была наша промашка. Просто мы поленились отстаивать очередь на пункте пропуска, заморочили голову пограничнику и проехали без всяких отметок. И в результате оказались на нелегальном положении. Правда, от наличия штампа в Борином паспорте ему было ничуть не легче.

— Ладно, не выяснили сегодня, выясним завтра, — завершил он разговор. — Говорю же — у меня много времени.

Он был уверен, что прекратил допрос только потому, что у него разболелась голова. И мое требование прозвучало очень кстати…

Я знал, что мы с Борей были арестованы СБУ, но никакого обвинения нам до сих пор не предъявили, хотя заканчивался уже третий день нашего заключения. Тюрьма, в которую нас поместили, судя по всему, занимала подземный этаж какого-то большого здания. Те немногие ее помещения, которые мне довелось увидеть — моя камера, коридор с выходящими в него стальными дверями и комната для допросов, — были оснащены устройствами видеонаблюдения. Не сомневался я и в том, что кроме видео— велась и аудиозапись. Поэтому я даже не пытался, надавив на кого-нибудь из конвоиров, безликих мордоворотов в камуфляже без знаков различия, выяснить что-либо о местонахождении моего узилища. Теперь мне надо было воспользоваться неожиданно обретенным телефоном, каким-то образом обманув подслушивающую и подсматривающую технику.

Дверь камеры захлопнулась за мной с отвратительным лязгом. Я уселся на койку и стал дожидаться момента, когда можно будет забраться под серое байковое одеяло с простыней почти такого же цвета. Вчера я попытался проделать это до отбоя, но через несколько минут открылось окошко-кормушка, и чей-то скрипучий и невероятно противный голос произнес:

— Встать! До отбоя лэгать заборонэно!

А я-то всегда считал, что украинская речь отличается особой мелодичностью. Наверное, все зависит от смысла произнесенных слов…

Наконец погасла одна из двух горящих в зарешеченном плафоне лампочек, что возвещало наступление долгожданного отбоя. Я быстро разделся и лег в кровать. Телефон уже лежал под подушкой. Но спешить было нельзя. Я долго вертелся, изображая бессонницу, прикрывал рукой глаза, как будто мне мешал заснуть тусклый свет лампочки-сороковки. Потом пробормотал недовольно:

— Вот суки, хоть бы ночью свет выключали! Поспать не дают! — и накрылся одеялом с головой.

Незаметным движением вытащил трубку из-под подушки и на ощупь набрал номер Павла, который в мое и Борино отсутствие оставался старшим в группе. Ответ последовал после первого же гудка.

— Володя, где ты пропал? — услышал я голос Павла. — Забухал, что ли? Мы тут с ребятами такие завязки нашли — пальчики оближешь. Если срастется, бабки срубим немереные. Три рубля на рубль вложений…

Заинтересованные лица могли подслушивать нас сколько угодно.

Павел трещал не умолкая, я едва успевал расшифровывать заложенную в трепотне информацию.

Вот что я услышал между слов. Павел, Мишка и Митя-Мустафа, укрывшись в лесопарке, наблюдали за зданием института с трех точек. Появление автобусов, битком набитых вооруженными спецназовцами, они заметили одновременно и были крайне удивлены, что не почувствовали ни малейшего признака опасности. Хотя в подобных случаях обычно предвидели ее минимум за час до событий. У меня иногда получалось почуять неприятность за несколько суток. А тут — ни у кого из нас никаких признаков предчувствия. Что случилось с нами?

Спецназовцы уже стремительно втягивались в здание, когда Митя-Мустафа услышал звон и увидел, как одно из окон второго этажа рассыпалось на куски. Сразу сообразив, что произошло, он определил направление выстрела и бросился в погоню за снайпером. Митя почти уже догнал его, когда тот вдруг остановился, обернулся и вытянул перед собой руки. Митя будто налетел с размаха на кирпичную стену и потерял сознание, что случилось с ним впервые в жизни. А когда поднялся с земли, чувствуя себя так, будто его переехали танком, рядом никого не было. И еще одна странность — из его памяти полностью стерлось лицо снайпера, хотя видел его с расстояния в два метра.

Пока Митя-Мустафа гонялся за убийцей, Павел и Мишка наблюдали, как из здания, пригнув лицами к самому асфальту, выводили нас с Борей. Парни скрипели зубами, но не могли ничего поделать, потому что противников было слишком много и любая попытка освободить нас неминуемо кончилась бы для них захватом или, того хуже, пулей в лоб.

По приказу Павла Мишка бросился к оставленному недалеко от института «Лексусу» и проследил за увозящим нас автобусом. Но сделать это смог только до металлических ворот в глухом кирпичном заборе, на каждой створке которых красовалось изображение трезубца. Рядом с воротами был устроен контрольно-пропускной пункт.

Остановившись в отдалении, Мишка дождался, когда из КПП выйдет подходящий объект. Ждать пришлось недолго. Когда верзила в камуфляже с лейтенантскими погонами поравнялся с машиной, Мишка вежливо остановил его и через минуту знал, что за забором расположен учебно-тренировочный центр спецназа, а подвальное помещение штаба занимает следственный отдел беспэки. Вот и сейчас ребята из группы захвата привезли двоих москалей, которых сразу отвели вниз…

Павел в это время наблюдал за зданием института в надежде узнать, что тут произошло. Изображая из себя праздного зеваку, он прогулочным шагом подошел поближе и вдруг почувствовал присутствие врага. Врага очень сильного, потому что у Павла заломило в висках чуть ли не до потери сознания. Совладать с ним в одиночку у Павла не было ни малейшего шанса, и он отступил на несколько шагов. И тут произошло то, чего он меньше всего ожидал. Враг исчез. Не удалился, а именно исчез. Мгновенно. Только что был здесь, в здании, и вдруг его не стало, будто он переместился в иное измерение.

Павел стоял и массировал виски, когда дверь открылась и на крыльцо вышел черноволосый мужчина с крупным носом, из тех, что называют шнобелем. Павел напряг свои чувства, но не разглядел в нем ни малейшего признака врага. Это немного даже удивило его, потому что такие абсолютно «чистые» люди встречаются очень редко. Мужчина сел в подъехавшую легковую машину и уехал.

Павел связался с Мишкой, узнал, где тот находится, и вместе с очухавшимся к тому времени Митей-Мустафой на оставленных нами «Жигулях» они поехали к тренировочной базе спецназовцев. Двое суток они дежурили в машине, наблюдая за КПП. Отличать следователей из беспэки от спецназовцев оказалось несложно, и на исходе второго дня им удалось определить того, кому было поручено вести наше с Борей дело. Остальное было делом техники…

Выслушав Павла, я, стараясь говорить как можно тише, чтобы мой голос не был услышан любопытными наблюдателями, спросил, поставил ли он в известность командира? Конечно, поставил, но тот выдал какие-то странные распоряжения. Сказал, чтобы они не предпринимали никаких действий. Мол, руководство Службы в курсе и делает все для нашего освобождения. Но что-то в голосе Радзивилла и выражении лица не понравилось моим парням. Казалось, что старик пытается что-то добавить к сказанному, но у него не получается. И они, посовещавшись, решили обойтись своими силами. Как раз сейчас они занимались разработкой плана нашего освобождения.

Я моментально оценил ситуацию и понял — Павел прав. Вокруг нашего расследования с самого начала происходит что-то непонятное, и даже командир, в надежности которого мы никогда не сомневались, стал не похож сам на себя.

Я посетовал на отсутствие связи с Борей, самой светлой головой нашей пятерки, и был очень обрадован — оказывается, ему тоже переправили трубку. Он позвонил несколько часов назад и предложил довольно интересный план побега…