Рональд Рейган открыл самую бурную с 1920-х гг. эпоху на Уолл-стрит. Финансисты стали национальными знаменитостями. Инвестиционные банки манили золотую молодежь обещаниями мгновенного обогащения и яркой жизни – и те летели на этот зов, как мотыльки на свет. Книги вроде «Костров амбиций» Тома Вулфа или «Покера лжецов» Майкла Льюиса и фильмы, подобные «Уолл-стрит» Оливера Стоуна, романтизировали жизнь мира больших финансов, притворяясь при этом, что они демонизируют ее. С ростом экономики огромные потоки денег привели в действие различные финансовые инструменты. Люди вновь начали доверять свои пенсионные сбережения рынку. Одновременно с этим спектр применения и разнообразие этих инструментов расширялись: финансисты изобретали все новые способы выжать как можно больше из своих инвестиций.

Изменение взаимоотношений между собственниками и менеджерами привело к усилению влияния финансового капитала. На пике расцвета менеджерского капитализма акционеры были, по существу, пассивны, и «активность акционеров» проявлялась столь редко, что это обессмысливало само понятие. С резким ростом количества акционеров и усиления роли их брокеров и других посредников все изменилось. Доля доходов домохозяйств, обращенных в акции, а не размещенных на более надежных сберегательных вкладах, возросла с одной десятой в 1980 г. до четверти в 2000 г. Объем торгов на Нью-Йоркской фондовой бирже вырос с 3 млн акций в день в 1960 г. до 160 млн в день в 1990 г. и 1,6 млрд в день в 2007 г.

С ростом количества акционеров стали лучше защищаться их интересы: паевые инвестиционные фонды, инвестиционные менеджеры и прочие финансовые институты тщательно отслеживали эффективность работы корпоративной Америки. Владельцы капитала больше не желали позволять менеджерам управлять капиталом по своему усмотрению. Они были уверены, что цена достойного возмещения за инвестиции – постоянная бдительность.

Знаменательным событием в этом процессе стал закон 1974 г. о страховании вкладов в системе пенсионного обеспечения: он обязал все компании, имеющие пенсионные планы, перечислять деньги, предназначенные для выплаты нынешним и будущим пенсионерам, в отдельный целевой трастовый фонд. Это привело к созданию новых богатейших источников капитала, который, согласно закону, можно было инвестировать как разумно, без излишнего риска, так и эффективно. На практике разумное и эффективное инвестирование означало вложения на фондовом рынке, поскольку норма прибыльности акций далеко превышала этот показатель и у ценных бумаг с фиксированным доходом, и у депозитных счетов. Закон о страховании вкладов создал новый тип «финансовых опекунов» – пенсионные фонды, которые управляли горами денег в интересах пенсионеров. К числу самых бдительных хранителей денег относились такие пенсионные фонды, как CaLPERS (Пенсионная система государственных служащих Калифорнии), защищавшая интересы бывших работников государственного сектора, включая ученых (которые подчас тратили свой заслуженный отдых на критику пороков акционерного капитализма).

Возникшая в 1960-е гг. отрасль паевых инвестиционных фондов расширила и углубила рынки капитала в стране: к 2000 г. в Америке насчитывалось 9000 ПИФов, около 6000 из которых были открыты в 1990-е гг. Эти фонды давали людям больше возможностей для выбора, куда вложить свои пенсионные накопления. Даже если они участвовали в системе пенсионных планов компании, возможность выбора все равно сохранялась: большинство огранизаций позволяло работникам, имевшим пенсионные планы, выбирать, в какой из партнерских фондов те желают вложить свои пенсионные начисления. ПИФы расширяли возможности инвесторов, объединяя капиталы и одновременно диверсифицируя риски за счет распределенного инвестирования в акции множества различных компаний.

В это же время компьютерная революция обеспечила и владельцев, и менеджеров беспрецедентно мощными инструментами управления. Менеджеры с помощью анализа финансовых коэффициентов (позволявшего измерять, оценивать и сопоставлять объем складских запасов, оборот, чистую прибыль с продаж и возврат на инвестиции) могли оценить эффективность работы компании. Акционеры могли отслеживать показатели своей компании и оценивать ее эффективность по сравнению с другими корпоративными активами. Дейтрейдеры, сидя дома в окружении мониторов и телевизоров, получали больше финансовой информации, чем финансовые бароны XIX в. в своих роскошно отделанных офисах.

Чрезмерное регулирование работы банков с Мэйн-стрит, как ни странно, тоже способствовало распространению финансовых инноваций. Банки были настолько скованы регламентами «Нового курса», что к 1980-м гг. ни один из десяти крупнейших банков мира не базировался в США, хотя в 1950-е гг. таких было пять. Пока банки стагнировали, на их место приходили другие, более изобретательные, финансовые посредники: после 1970-х гг. на протяжении более 30 лет доля финансовых активов, принадлежащих «новым» агентам – таким как инвестиционные фонды денежного рынка, ипотечные пулы и кредиты под залог ценных бумаг, – неуклонно росла, в то время как доля «традиционных» посредников – коммерческих банков, паевых сберегательных банков и страховых компаний – сокращалась.

Тон задавали три нововведения. Секьюритизация трансформировала неликвидные активы в рыночные ценные бумаги. Ипотечные займы, автокредиты и дебиторская задолженность по кредитным картам, которые прежде накапливались почти исключительно в портфелях коммерческих и сберегательных банков, «переупаковывались» в ценные бумаги и продавались на вторичных рынках. Деривативы позволили инвесторам работать с гораздо более широким спектром рисков. Главным игроком на этом рынке стал Департамент торговли Чикаго (Чикагская биржа), созданный в 1848 г. для операций с фьючерсами на зерно, но в 1980-е гг. переквалифицировавшийся на работу с финансовыми фьючерсами. Отрасль финансовых услуг разработала множество способов, позволяющих занимать средства на приобретение и преобразование компаний с низкой эффективностью: выкуп за счет привлечения кредита или выкуп за счет привлечения кредита (LBO), позволявший провести реорганизацию компании в долг; выкуп компании менеджментом (MBO), часто использовавшийся для продажи части компании; а также «мусорные облигации».

Величайшими мастерами использования заемного капитала для извлечения прибыли и безусловными лидерами отрасли были инвестиционные компании Kohlberg Kravis Roberts (KKR) и Drexel Burnham Lambert. В 1976 г. трое молодых банкиров из банка Bear Stearns Генри Крэвис, Джером Колберг–младший и Джордж Робертс задумали создать финансовую организацию нового типа – партнерство, которое формировало бы ряд инвестиционных фондов, входило в состав руководства компаний, а затем продавало бы их через определенный период времени. Компания KKR процветала, поскольку в ней сочетались два навыка: способность заключать сделки и способность качественно управлять взятыми под контроль компаниями, заставляя их менеджеров думать и действовать подобно владельцам.

Компания Drexel Burnham стала первопроходцем в использовании высокодоходных облигаций для поглощения других компаний. В конце 1970-х гг. Майкл Милкен, базировавшийся не на Уолл-стрит, а в Беверли-Хиллз, изобрел новый вид облигаций, разработанный целенаправленно под рынок бумаг с рейтингом «ниже инвестиционного», который позволял получить доступ на рынок «регулярных» ценных бумаг совсем мелким компаниям или тем, чья деловая репутация еще не устоялась. Эти облигации, прозванные «мусорные», помогли профинансировать предпринимательскую революцию в Америке: среди клиентов Милкена были Тед Тёрнер, основатель вещательной компании Turner Broadcasting; владелец медиакорпорации News International Руперт Мердок; основатель Barnes & Noble Леонард Риджио; Уильям Макгоуэн, создатель телекоммуникационного гиганта MCI Communications, который первым оспорил монополию компании AT&T на междугороднюю телефонную связь. «Мусорные облигации» стали одним из самых ценных инструментов в «войнах за реструктуризацию»: корпоративные рейдеры использовали их для покупки акций компаний, на захват которых они нацеливались, чтобы впоследствии использовать активы захваченных компаний для расчета по долгам; многие жертвы такого рейдерства были вынуждены выкупать свои акции у рейдеров по более высокой цене. Доля «мусорных облигаций» на рынке ценных бумаг увеличилась с жалких 3,5 % в 1977 г. до четверти его объема всего за десятилетие. Майкл Милкен стал символом своей эпохи, с его годовой зарплатой 550 млн долл. и ежегодным «Балом хищников».

Отчасти все это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. «Мусорные облигации» оправдали свое название: примерно по пятой части бумаг, выпущенных в 1978–1983 гг., к 1988 г. был объявлен дефолт. Многие сберегательные учреждения, купившие «мусорные облигации», обанкротились – как и сама Drexel Burnham, которая в феврале 1990 г. подала на банкротство. Майкл Милкен был обвинен почти по ста случаям мошенничества и получил тюремный срок. Однако финансовые новации было не остановить. В 1990-е гг. корпоративных рейдеров с рынка вытеснили венчурные фонды; они стали движителями капитализма, концентрируясь не на устоявшемся бизнесе, а на стартапах, и не столь масштабно привлекая заемные средства. Америка располагала гораздо бóльшим объемом венчурного капитала, чем весь остальной мир вместе взятый: в середине 1990-х гг. только штат Массачусетс имел больше венчурного капитала, чем Великобритания, а Калифорния – больше, чем вся Европа. Весь этот венчурный капитал подпитывал бурное развитие отрасли высоких технологий. Венчурные капиталисты были готовы рисковать, поскольку они полагались на закон средних величин: большинство вложений не оправдывало себя, но успешный выход на IPO (первичное публичное размещение акций) приносил огромные дивиденды. Кроме того, они предоставляли компаниям, в которые инвестировали, бесценное управленческое консультирование и связи в бизнесе.

Пока финансовые шаманы Америки творили свою магию, Уолл-стрит процветал. В 1995–1996 гг. индекс Доу–Джонса перевалил три тысячных отметки – 4000, 5000 и 6000. Общая стоимость инвестированного акционерного капитала США выросла с 55 % ВВП в 1990 г. до 113 % в 1996 г. Это создало мощный «эффект богатства»: ощущая крупный приток прибыли вследствие прироста стоимости своих портфелей, инвесторы активнее брали кредиты на приобретение жилья и потребительских товаров.

Политики завершили десятилетие либерализацией деятельности основных банков. Это было не столько подчинение иррациональному ощущению наступившего изобилия, сколько признание факта, что в рамках действующих норм они едва ли не обречены. Американские банки с Мэйн-стрит были слишком мелкими, чтобы конкурировать с крупными европейскими и японскими банками (крупнейшие американские кредитные организации были вполовину менее прибыльными, чем их конкуренты в Европе и Японии), без позволения небанковским институтам пускаться во всевозможные (порой крайне рискованные) новации. Влиятельные политики вроде Пола Волкера начали выступать за отмену закона Гласса–Стиголла и упрощение банковских слияний. Решение Верховного суда пробило в стене Гласса–Стиголла несколько брешей. В 1999 г. администрация Клинтона окончательно утвердила комплексную финальную реформу, позволившую Мэйн-стрит успешнее конкурировать с соперниками как внутри страны, так и за рубежом. Но итог был не совсем счастливым: напуганные миром, в котором американские банки были слишком малы, чтобы конкурировать, политики неосмотрительно открыли дверь в мир, где те стали слишком большими, чтобы рухнуть.