После Второй мировой войны Америка была прежде всего страной промышленного производства – страной, где люди делали вещи, которые можно было пощупать, а не передать в виде битов и байтов. В той стране рабочих, синих воротничков, уважали, а не считали чем-то вроде пережитка прошлого. В индексе Доу–Джонса преобладали промышленные компании вроде General Electric и Westinghouse. Доля рабочих, занятых в промышленном производстве, достигла своего исторического пика 30 % в 1943 г. (в 1870 г. она составляла лишь 18 % всей рабочей силы). Коэффициент окупаемости высшего образования сразу же после войны фактически снизился – настолько высок был спрос на синих воротничков. Это был первый такой случай в истории США; второй пришелся на середину 1970-х гг., когда резкий экономический спад совпал с выходом на рынок труда массы выпускников – беби-бумеров.

И все же это было лебединой песней промышленного сектора: перепись населения 1956 г. показала, что американцев, занимающихся «беловоротничковым» трудом, уже больше, чем синих воротничков. Наиболее прозорливые комментаторы задавались вопросом, не пойдут ли промышленные рабочие по стопам сельскохозяйственных. Питер Друкер ввел термин «информационный работник» (knowledge worker) для описания новой формирующейся прослойки. Дэниел Белл обнаружил признаки зарождения «постиндустриального общества» во чреве индустриального. Американцы начали определять уровень зрелости своей экономики по количеству Нобелевских премий – с 1943 по 1969 г. американские ученые (правда, 11 лауреатов были беженцами из Европы) получили 21 Нобелевскую премию в области физики, далеко обойдя все другие страны по этому показателю. За послевоенный период в целом Америка добилась потрясающего – и устойчивого – первенства над любой другой страной.

Послевоенная Америка возглавила создание экономики знаний. Американское высшее образование было и доступным, и качественным – это стало его уникальной чертой. Доля людей в возрасте от 18 до 24 лет, получавших высшее образование, выросла с 9,1 % в 1939 г. до 15,2 % в 1949 г., до 23,8 % в 1959 г. и 35 % в 1969 г. И это в то время, когда в Европе только дети элиты и горстка стипендиатов могли обучаться в университетах. В то же время американские университеты гордились тем, что в них всегда уделялось особенное внимание исследовательской деятельности: профессора все чаще получали постоянные должности на основе своих публикаций, а сами университеты ранжировались на основе результатов своих исследований.

Такой скачок в области науки многим обязан образовательной программе для демобилизованных: к 1956 г., когда эта программа завершилась, примерно 7,8 млн ветеранов, или примерно половина от отслуживших в армии, приняла в ней участие. Это дало стране 450 000 инженеров, 360 000 учителей, 243 000 бухгалтеров, 180 000 врачей, дантистов и медсестер, 150 000 ученых, 107 000 юристов и многие тысячи других профессионалов, повысивших квалификацию. Фактически это было результатом целой последовательности меритократических инициатив. Комиссия по высшему образованию при президенте США в 1947 г. опубликовала эпохальное исследование «Высшее образование для американской демократии», назвавшее дискриминационные квоты, направленные против евреев и негров, «антиамериканскими». Воодушевляющий доклад Комиссии по политике в области образования, опубликованный в 1951 г., призывал американцев «направлять больше экономических ресурсов в обучение талантливых людей». Программы предварительного зачисления в университеты и углубленной подготовки по избранным предметам пытались освободить одаренных детей от жесткого единообразия, характерного для старших классов типичных американских школ. Программа национальных стипендий за заслуги, основанная в 1955 г., была нацелена на повышение уважения к интеллектуальному совершенствованию в обществе.

При этом Америке удалось избежать превращения высшего образования в национализированную государственную отрасль, позволив и государственным, и частным университетам процветать в равных условиях и стимулируя появление и развитие образовательных учреждений новых типов. Университеты были главными светилами в созвездиях образовательных организаций, среди которых были такие мозговые центры, как Брукингский институт в Вашингтоне и RAND Corporation в Лос-Анджелесе; национальные институты, как Национальный институт здравоохранения США. Америка учредила исследовательские гранты, которые распределялись на конкурсной основе, а не в результате бюрократических игр.

США превосходили весь остальной мир по вложениям в «большую науку» (фундаментальные научные исследования). Больше всех для того, чтобы убедить политический истеблишмент в том, что наука – это жизненно важный вклад в экономику, а не просто роскошная игрушка, сделал Ванивар Буш. Он объединил три мира в сердце того, что Эйзенхауэр называл военно-промышленным комплексом: некоторое время он был деканом Инженерной школы Массачусетского технологического института (MIT); во время войны – директором Бюро научных исследований и развития, где под его началом работали 6000 ученых; основателем научно-исследовательской компании Raytheon. Кроме того, он был доверенным лицом Гарри Трумэна, а потом – Дуайта Эйзенхауэра. Ванивар Буш являлся талантливым пропагандистом. Его доклад 1945 г. «Наука – бесконечный фронтир», призывавший правительство финансировать фундаментальные исследования в партнерстве с академическим и промышленным сообществами, захватил внимание общественности за счет мастерски проведенных параллелей между фронтиром – прошлым Америки – и ее технологическим будущим. Буш отметил, что современная национальная безопасность зависит от фундаментальных исследований: без понимания физики невозможно создать атомную бомбу. Он добавил, что экономическая безопасность также зависит от фундаментальной науки, ибо та обеспечивает академический капитал, который можно обратить в продукцию, производящую благосостояние. «Новые продукты и новые процессы не появляются сразу в своей готовой форме. Они основаны на новых принципах и новых концепциях, которые, в свою очередь, кропотливо разрабатываются в процессе исследований в самых чистых областях науки».

Представление Буша об академической науке быстро облеклось в плоть. Министерство обороны США и Национальный научный фонд стали главными попечителями большей части фундаментальных исследований в США. Финансирование выделялось не только выдающимся университетам вроде бушевского Массачусетского технологического, но и крупным компаниям, а также гибридным организациям, стиравшим грань между академической наукой и бизнесом, – таким как RAND, Stanford Research Institute или Xerox PARC.

После запуска в СССР первого космического спутника 4 октября 1957 г., за которым всего через месяц последовал гораздо более крупный «Спутник-2» с собакой Лайкой и научной аппаратурой на борту, США резко интенсифицировали инвестиции в экономику знаний. Спутники сбили с американцев самодовольную спесь. «Что обнаружат американцы, если когда-нибудь доберутся до Луны?» – поинтересовался как-то журналист у физика Эдварда Теллера. «Русских», – мрачно ответил тот. Конгресс немедленно объявил состояние «чрезвычайной ситуации в образовании»: среди прочих шокирующих откровений выяснилось, что 75 % школьников не изучали физику вовсе. Белый дом ввел новую должность: специальный советник президента по вопросам науки и технологии. Через год Конгресс принял Закон об образовании в области национальной обороны, а Эйзенхауэр учредил Национальное управление аэронавтики и исследованию космического пространства (NASA). За год финансирование Национального научного фонда выросло более чем втрое, с 40 млн до 134 млн долл.. Военные финансировали некоторые из важнейших научных инфраструктур вроде Национальной лаборатории Лоуренса Беркли в Беркли, штат Калифорния (разработка ядерного оружия) и Лабораторию Линкольна в MIT (разработка средств ПВО).

Несмотря на то, что в центре внимания находилась холодная война, в те годы удивительно быстрыми темпами развивалась и медицина. В предвоенные годы ее финансирование никогда не достигало уровня 30 млн долл. в год, но в тот период бюджетные затраты на медицину росли лавинообразно: 149,7 млн долл. в 1947 г., 1 млрд долл. в 1957 г. и 5 млрд долл. в 1966 г.. В конце 1940-х гг. стал массово доступен пенициллин, что резко снизило количество смертей от воспаления легких и сифилиса. Позже появились стрептомицин и другие антибиотики. В 1952 и в 1957 гг. были изобретены две вакцины против полиомиелита, что позволило избавиться от этого заболевания в США. Всего Федеральная комиссия по лекарственным средствам с 1940 по 1960 г. одобрила на 50 % больше лекарств, чем за 50 лет после 1960 г.. На другой чаше весов был резкий рост курения – потребление сигарет на одного человека выросло с 2000 в 1940 г. до 4000 в 1970 г. Большинство взрослого населения регулярно курили.

Ядерная энергетика была особенно поразительной отраслью экономики знаний. США создали Комиссию по атомной энергии в 1946 г. в поисках возможностей для мирного использования ядерной энергии – отчасти для того, чтобы хоть как-то скомпенсировать пугающе высокие затраты на разработку атомной бомбы. Ядерный меч не вызывал бы столь противоречивого отношения, если бы его можно было использовать и как ядерное орало. Через восемь лет, в 1954 г., в США был принят Закон об атомной энергии, поощряющий частное строительство ядерных реакторов. Ученые Брукхейвенской национальной лаборатории на Лонг-Айленде говорили о выведении великолепных новых гибридов гвоздик в радиоактивном «Гамма-саду». Исследователи в Аргоннской национальной лаборатории близ Чикаго экспериментировали с картофелем, хлебом, хот-догами, демонстрируя, что радиоактивное облучение сохраняло продукты свежими и стерильными.

Атомная энергетика была одним из многих побочных продуктов войны. Во время президентства Эйзенхауэра Пентагон съедал 6 из каждых 10 федеральных долларов, а вооруженные силы разрослись до 3,5 млн человек. Некоторые оптимисты говорили о том, что «военное кейнсианство» подстегивает развитие экономики и стимулирует инновации. Пессимисты беспокоились о том, что военно-промышленный комплекс задушит гражданскую экономику. И те и другие были в чем-то правы. Военно-промышленный комплекс обеспечивал надежный источник доходов некоторым самым известным компаниям страны, оплачивая заказы по принципу «затраты-плюс». Он производил важные инновации и для гражданской экономики: зарождающаяся в Кремниевой долине компьютерная индустрия обязана оборонным затратам в той же мере, что и Стэнфордскому университету.

США даже иммиграционную политику поставили на службу военно-промышленному комплексу: страна установила жесткий лимит на иммиграцию, но он не касался ученых и инженеров с мировым именем. Решение было принято в 1930-е гг., когда немецкие ученые бежали из нацистской Германии; в послевоенный период оно распространялось на беженцев из коммунистических диктатур – это позволяло стране свободных людей наращивать свой интеллектуальный потенциал, параллельно укрепляя ее репутацию цивилизованного государства.

Сосредоточившись на построении экономики знаний, послевоенная Америка тем не менее активно вкладывала средства в развитие транспорта. Крупнейшим внутриполитическим достижением Эйзенхауэра, пожалуй, стал Федеральный закон 1956 г. об автомагистралях, который предусматривал строительство к 1969 г. 66 000 км шоссейных дорог на общую сумму 25 млрд долл. Поставленных целей достичь не удалось (что, в принципе, было предсказуемо): первое трансконтинентальное шоссе I-80 было закончено только в 1986 г., а южная федеральная трасса I-10, была достроена только в 1990 г. Между 1958 и 1991 гг. на строительство этих систем федеральное правительство и власти штатов затратили почти 429 млрд долл. И тем не менее система федеральных трасс стала удивительным достижением. Как писал Эрл Свифт, первый историк федеральных автодорог, эти хайвеи «стали неотъемлемой частью нашей повседневности, современной американской жизни, того, что определяет Соединенные Штаты физически. Они формируют коммерческую и культурную сеть страны, объединяя ее регионы, ее диалекты, проникая в каждый штат и крупный город континентальной Америки. Они внедрились в наш сленг, в наше представление о месте и времени, в наши ментальные карты». Если говорить более прозаично, они стимулировали развитие экономики, снижая затраты и повышая удобство дальних поездок, упрощая создание общенациональных производственно-сбытовых цепочек, повышая производительность многих традиционных отраслей – таких как грузовые перевозки, например. Исследование 35 отраслей показало, что только в трех из них удешевление и универсализация транспортной системы не вызвала значительного снижения затрат.

Количество пассажиров воздушных путей также выросло. Стоимость перелета по отношению к остальным товарам с 1940 по 1950 г. упала на 8 %, с 1950 по 1960 г. – на 4,5 %, с 1960 по 1980 г. – на 2,8 %, а затем стабилизировалась, хотя качество этих перевозок в 1980–2014 гг. падало. Количество пассажиромиль в авиатранспорте с 1940 по 1950 г. росло на 24,4 % ежегодно, с 1950 по 1960 г. – на 14,3 % ежегодно, с 1960 по 1980 г. – на 9,9 % ежегодно. Занятие, некогда считавшееся дорогой – да еще и несколько опасной – экзотикой, стало относительно недорогим, распространенным и безопасным. Несмотря на то, что ведущие позиции на рынке авиаперевозок занимали крупные компании – такие как Pan Am, на нем нашлось место и для «флибустьеров» вроде Кирка Керкоряна, который на средства, заработанные на перегоне самолетов в Европу во время Второй мировой войны, открыл собственную авиакомпанию Trans International, занимавшуюся доставкой игроков из Лос-Анджелеса в Лас-Вегас. Керкорян не только лично пилотировал некоторые самолеты, выступая в роли контролера, бортинженера и уборщика, но и присоединялся к своим пассажирам за игорным столом.

Занятые в высокооплачиваемом производственном секторе или в бурно развивающейся сфере услуг, нацеленные на создание семьи и накоплении материальных благ, американцы, к услугам которых имелась теперь растущая сеть дорог, рассредоточились по всей огромной стране. Население Тихоокеанских штатов с 1940 по 1960 г. выросло на 110 %. Калифорния обошла Нью-Йорк в качестве самого населенного штата Америки в 1963 г. Более 80 % роста населения в 1950-е и 1960-е гг. пришлось на пригороды. Некоторые из них были традиционными спальными районами на окраинах старых городов – таких как Бостон или Нью-Йорк. Другие, особенно на юге и на западе, были совершенно новыми: это были «пригороды без городов», рыхлые агломерации, где разница между «центром» и «окрестностями» была совершенно незаметна, как, например, в Финиксе или Лос-Анджелесе. Эти новые пригороды позволили Америке не только эксплуатировать одно из своих великих сравнительных преимуществ – огромные свободные пространства, но и разрешить великий спор между Джефферсоном и Гамильтоном. Спор этот разрешился таким образом, который удовлетворил бы обе стороны: Америка стала страной независимых «йоменов», которые жили на больших участках земли, но при этом они трудились в самой развитой в мире коммерческой цивилизации.