Глава 6
Дело Америки – бизнес

Пара президентов, занимавших пост вслед за Тедди Рузвельтом и Вудро Вильсоном, – Уоррен Гардинг и Калвин Кулидж – полностью изменила общественную жизнь в Америке: политическая активность сменилась сдержанностью и запретами, шум и суета – тишиной и спокойствием. Они отказались от идеи переделать американский капитализм целиком и сделать Америку центральной фигурой мировой политики, сосредоточившись вместо этого на идеях спокойной жизни и консервации президентской власти.

Для историков-прогрессистов эти двое были недостойными уважения бездельниками, а их правление – отходом от столбовой дороги к утверждению государственного активизма. Гардинг раз в неделю играл в покер со своими приятелями, не каждого из которых можно было назвать образцовым гражданином, и дважды в неделю – в гольф, тренируя удары на лужайке Белого дома и посылая своего эрдельтерьера Лэдди-Боя за улетевшими мячиками. Кулидж гордился тем, что никогда не работал более четырех часов в день и никогда не спал ночью меньше восьми часов. «Его идеальный день, – язвил Генри Менкен, – это тот, в который не происходит вообще ничего».

Британский политолог Гарольд Ласки жаловался на «сознательное устранение от власти», историк Джон Мортон – на «временное затмение президентства». Реалии той эпохи все же гораздо интереснее: стойкая приверженность Гардинга и особенно Кулиджа к бездействию была по своей природе философской (хотя подобная бездеятельность и присутствовала в их характере); это было скорее идеологическое оружие, чем персональный порок. Их недеяние было очень деятельным.

И Гардинг, и Кулидж сосредоточили свои усилия на том, чтобы сохранить правительство небольшим. Во взаимодействии со сторонниками сокращения налогов в Конгрессе, который в 1920-е гг. надежно контролировали республиканцы, они пытались снизить максимальную ставку налогов. Посты в их администрации получили консерваторы, поддерживающие идею минимальной роли правительства, самым примечательным из которых был Эндрю Меллон, министр финансов с 1921 по 1932 г., – между прочим, третий богач в стране, уступавший только Джону Рокфеллеру и Генри Форду. Он понизил до прежнего уровня налог на сверхприбыль, вдвое снизил налоги на недвижимость, уменьшил национальный долг. Кулидж дважды накладывал вето на попытки резко повысить цены на сельскохозяйственную продукцию, уничтожив излишки выращенного зерна. Отклонил он и законопроект о передаче электростанции в Масл-Шолс в управление правительству. Кроме того, он заставил только что образованное Бюджетное управление США принять принцип жесткой экономии по отношению ко всем государственным департаментам. «Он дал стране, – заметил Менкен, – правительство, ободранное до последней нитки».

И Гардинг, и Кулидж верили, что бизнес, а не правительство является двигателем общественного прогресса. «Человек, который строит завод, строит храм, – заявил Кулидж в одном из своих немногочисленных ярких выступлений. – Люди, которые работают там, там же и отправляют свою веру». От обещания Гардинга «вернуться к нормальности» многие отмахнулись как от самого скучного политического призыва. Очевидно, что это был призыв вернуться к размеренному укладу, существовавшему до Первой мировой. Но в этом заключалось и нечто большее – призыв вернуться к тем славным дням американского бизнеса, когда предприниматели создавали гигантские компании только на основе блестящих идей, когда героические личности, не связанные по рукам и ногам вмешательством государства, строили «железных коней» и летающие машины. Работа президента должна проявляться не в бешеной активности, а в том, чтобы предоставить стабильный фундамент, опираясь на который бизнесмены могли создавать богатство.

Возможно, 1920-е гг. были последним десятилетием, когда размер правительства еще можно было ограничить, а США – последней богатой страной, где эту тяжелейшую задачу можно было решить. В европейских странах уже сформировались мощные государственные машины, обеспечивавшие благополучие своих граждан и защищавшие сами себя от угроз со стороны соседей. А те становились все более угрожающими с каждым днем. США, напротив, вполне могли позволить себе экономить на правительстве. От вторжения Америку защищали прочные культурные связи с Канадой на севере, бескрайние пустыни Мексики на юге и огромные океаны по обеим сторонам. Кулидж вряд ли преувеличивал, говоря, что «если федеральное правительство прекратит существовать, обычные люди долго еще не заметят изменений в текущем ходе вещей». Роль правительства в жизни американцев была настолько незначительна, что впервые после появления массовых политических партий при Эндрю Джексоне доля мужчин-избирателей, принимавших участие в голосовании, упала с 63 % в 1916 г. до 52 % в 1920 г. и еще ниже в 1924 г.

Этот принцип невмешательства сопровождался и противоположным ходом мыслей. Оба президента-республиканца были крайне враждебно настроены к свободному перемещению товаров и людей, и со временем эта враждебность только усиливалась: так, в своем обращении к Конгрессу в 1924 г. Кулидж расхваливал тарифы за то, что те сохраняют «американский рынок для товаров, произведенных американцами», и позволяют «нашему народу жить лучше и получать больше, чем кто бы то ни было, когда бы то ни было, где бы то ни было на Земле». Эта декада была «обрамлена» введением двух тарифов: чрезвычайным тарифом 1921 г. и тарифом Смута–Холи 1930 г. Закон об иммиграции 1924 г., действовавший до 1965 г., резко сократил число иммигрантов, ограничив количество стран-«доноров» теми, с которыми Америка уже имела прочные «кровные узы», – в основном североевропейскими.

Кроме того, Америка решилась на то, на что не покушалась ни одна либеральная демократия: в течение 14 долгих лет, с 1920 по 1933 г., производство, транспортировка и продажа алкоголя были запрещены законом. Несмотря на то, что эта репрессивная мера сумела снизить долю ВВП Америки, расходуемую на алкоголь, она способствовала возникновению нового вида бизнеса – бутлегерства.

Бутлегеры 1920-х гг. были в каком-то смысле противоположностью – но зеркальной – предпринимателей респектабельного общества. Американские гангстеры, многие из которых были иммигрантами, лишенными общедоступных карьерных перспектив, строили свои бизнес-империи, широко используя управленческие новации и новые технологии. Аль Капоне предоставлял «франшизы» на управление своими игорными притонами и борделями местным «клиентам» своего синдиката, предоставляя им централизованное обслуживание – прежде всего защиту. Эти франшизы одними из первых устанавливали у себя тикерные аппараты (разновидность телетайпа), чтобы всегда быть в курсе новостей; они же заводили свои автопарки, чтобы всегда опережать полицию.

Начало десятилетия выдалось трудным. Послевоенное состояние общества было почти сюрреалистическим: бунты анархистов, демонстрации ультрапатриотов, яростные стачки, коммунистические заговоры и прочие потрясения накладывались одно на другое. США испытывали период, вероятно, самой интенсивной дефляции в истории; оптовые цены за период с июня 1920-го по июнь 1921 г. рухнули на 44 %. В 1920 г. годовые доходы компаний, определявших биржевую конъюнктуру, таких как Anaconda Copper, Bethlehem Steel и U. S. Steel, упали соответственно на 49, 46 и 44 %. Сельскохозяйственное производство в 1921 г. понизилось на 14 %. Уровень безработицы подскочил с 2 % в 1919 г. до 11 % в 1921 г. Депрессия продолжалась около полутора лет, а политики в этот период демонстрировали такое же пассивное отношение к происходящему, как и во время кризиса 1893 г., как и позднее – во время кризисов 1996 г. и 2007 г. Затем, вслед за неожиданным коллапсом, так же неожиданно наступал период резкого роста. Как заметил экономический обозреватель Джеймс Грант, это был «целительный крах, излечивший сам себя».

На начало 1920-х гг. пришелся и самый резкий скачок в количестве забастовок за всю историю Америки (см. рис. 6.1), что еще более усугубило ситуацию. Во время Первой мировой войны Американская федерация труда (АФТ) Сэмюэла Гомперса охотно поддерживала меры по военной мобилизации экономики страны, сумев при этом без лишнего шума добиться повышения зарплат для рабочих и большего признания. С наступлением мира она попыталась зафиксировать свои завоевания навечно с помощью скоординированных забастовок в ключевых отраслях – сталелитейной и мясной промышленности.

Однако эта буря улеглась так же быстро, как и налетела. Американские работодатели успешно противодействовали стачкам, раздувая (порой вполне оправданно) страх перед коммунизмом. К 1920 г. профсоюзы находились там же, где они были в 1910 г. Верховный суд сместил баланс сил в пользу бизнеса: в 1921 г. суд объявил незаконными производные бойкоты (в деле Duplex Printing Press Co. против Deering), а в 1923 г. (в деле Джесси Эдкинс и др. против Children's Hospital) постановил, что федеральное постановление о минимальном размере заработной платы также незаконно. Количество рабочих – членов профсоюзов пошло на убыль: только за период с 1920 по 1925 г. АФТ лишилась примерно миллиона членов – и активность профсоюзной деятельности также пошла на спад. В 1929 г. в 900 забастовках приняло участие 286 000 рабочих (1,2 % от всей рабочей силы в США), тогда как десятью годами раньше, в 1919 г., в 3600 стачках участвовало 4 млн рабочих (21 % от всей рабочей силы).

С 1921 по 1929 г. реальный ВВП США рос на 5 % в год – один из лучших показателей развитой экономики за всю историю. Америка становилась свидетелем одного экономического чуда за другим. 20 мая 1927 г. Чарльз Линдберг совершил первый одиночный перелет через Атлантику, ознаменовавший приход эры глобализации (Калвин Кулидж отправил военный корабль, чтобы подобрать Линдберга и его самолет). 6 октября того же года Эл Джолсон произнес первые слова с экрана кинотеатра на премьере фильма «Певец джаза», возвестив начало эпохи современных массовых развлечений. К концу десятилетия доля США в мировом промышленном производстве достигла 42 % (с 36 % в 1914 г.). Даже растущий американский протекционизм был оправдан одним только размером внутреннего американского рынка и наследством десятилетий свободной иммиграции: в 1930 г. 15 % американцев были рождены за пределами страны, а у 36 % хотя бы один из родителей родился не в Америке.