Глава 4
Эпоха гигантов

Во второй половине XIX в. экономическая жизнь претерпевала масштабные революционные изменения. Когда в 1848 г. умер Джон Астор, он оставил 20 млн долл., что делало его богатейшим человеком Америки. В его American Fur Company на полной ставке работала лишь горстка сотрудников – им всем хватало одной комнаты. Когда Эндрю Карнеги в 1901 г. продал Carnegie Steel Company Джону Моргану, он получил 226 млн долл., став богатейшим человеком в мире. Объединив Carnegie Steel с еще несколькими металлургическими компаниями, Морган создал левиафана: число его работников (250 000 человек) превышало наличный состав вооруженных сил США, а рыночная стоимость новой компании составляла 1,4 млрд долл..

Революция в организационной структуре сопровождалась столь же масштабной революцией в человеческом плане: ее вождями являлись подлинные гиганты; их энергия и честолюбие были неистощимы. Они располагали большей властью, чем доставалась королям или полководцам прежних лет. И мыслили они предельно широко: ни одна мечта, ни одна цель не казались им чрезмерными. Это были те немногие из бизнесменов, кто заслуживает сравнения с Александром Великим, Цезарем и Наполеоном.

Рокфеллер контролировал 90 % мировых нефтеперерабатывающих мощностей. Карнеги производил больше стали, чем все Соединенное Королевство. Морган дважды спас Америку от дефолта, действуя как ее персональный Федеральный резерв. Преобразовав частный сектор экономики, они заодно преобразовали ее некоммерческий сектор. Огромное количество самых важных общественных институтов Америки – от университетов Чикаго и Стэнфорда до фондов Рокфеллера и Карнеги – были созданы людьми, которые родились примерно в одно и то же время – в 1830-е гг.

Эти гиперболические фигуры вызывали столь же гиперболические поношения. Ида Тарбелл называла их «баронами-разбойниками». Тедди Рузвельт – «злодеями с огромными состояниями». Генри Адамс описывал Джея Гульда как «паука», который «притаился в темном углу сплетенной им гигантской сети». Популярное бродвейское шоу называло Моргана «великая финансовая горгона».

Такая враждебность была отчасти оправданной: тот, кто не готов сметать все на своем пути, редко совершает великие дела. Но подобная целеустремленность может вскружить голову и обернуться чрезмерной самоуверенностью: Генри Форд пытался самолично остановить Первую мировую войну, отправившись с миротворческой миссией в Европу на зафрахтованном им корабле – и это только один пример из череды наивных до умопомрачения политических прожектов. Некоторые из «баронов-разбойников» Иды Тарбелл были, вне всякого сомнения, виновны в совершении чудовищных преступлений. Бывший ковбой Дэниел Дрю пичкал быков солью: измученные искусственно вызванной жаждой животные жадно пили воду, набирая лишний вес перед предпродажным взвешиванием, – отсюда и пошла фраза «разводненный капитал». Джеймс Фиск, которому приписывают авторство фразы «не дай лоху ни шанса», навыпускал столько необеспеченных, «разводненных» акций Eire Railroad Company, что некогда процветавшая железнодорожная компания обанкротилась. Джей Гульд подкупал законодателей, чтобы обеспечить свои сделки, подкупал акционеров и однажды даже похитил инвестора. Как-то он сказал: «Я могу нанять одну половину рабочего класса, чтобы она убивала другую». Почти все они платили «подменные» 300 долл., чтобы избавиться от службы в американской армии.

Однако в большинство своем они не были ни «разбойниками», ни «баронами». Они большей частью заработали свои капиталя сами, а не унаследовали их. Эндрю Карнеги приехал в Америку из Шотландии в возрасте 13 лет без гроша в кармане. Отец Джона Рокфеллера был проходимцем и буяном, двоеженцем, возможно, насильником. Он регулярно уходил из семьи и в конце концов оставил ее ради новой, более молодой жены. Коллис Хантингтон вырос в местечке с говорящим названием Поверти Холлоу в городке Харвинтон, штат Коннектикут.

Эти люди разбогатели, работая засучив рукава и цепляясь за выпадавшие им шансы. «Если пойдет дождь из каши, – сказала как-то сестра Рокфеллера, – Джон тут же встанет снаружи с тарелкой». Карнеги начал свою карьеру с должности смотрителя бобин на ткацкой фабрике. Он сумел расположить к себе ведущих бизнесменов Питтсбурга и уже в тридцать с небольшим лет стал миллионером – не вложив еще и доллара в сталь. В начале Гражданской войны Рокфеллер занял у отца 1000 долл., вложил их в компанию, занимавшуюся снабжением и торговлей. Заработав к концу войны 70 000 долл., он купил керосиновую фабрику. Корнелиус Вандербильт свой путь к богатству начал в качестве перевозчика: на своей лодке-плоскодонке он переправлял людей из Нью-Джерси в Нью-Йорк; затем приобрел пароход, а потом уже накопил на покупку локомотивов. «Закон, ранг, социальное положение – все это ничего для него не значило, – замечал биограф Т. Стайлс. – Только власть и сила вызывали в нем уважение. С каждым новым вложением, с каждой новой крупицей правовых знаний, с каждым новым бизнес-уроком он ощущал, как растет его сила». Коллис Хантингтон отправился в Калифорнию на волне золотой лихорадки, но быстро понял, что на продаже топоров и лопат золотоискателям можно заработать гораздо больше. Джон Морган – единственный из них по рождению принадлежал к элите общества. Он целеустремленно наращивал могущество своего банка. Одно из потрясающих свойств созидательного разрушения заключается в том, что оно может затронуть членов одной и той же семьи совершенно по-разному: та же сила, что сделала Эндрю Карнеги богатейшим человеком мира, его отца довела до полной нищеты. Ткач, работавший на ручном ткацком станке, обнаружил, что с появлением в 1830-е гг. станков с паровым двигателем его навыки устарели; даже в Америке, куда он перебрался из Шотландии, ему не удалось найти достойного места.

Все «бароны-разбойники» чрезвычайно щепетильно относились к своему «долгу перед обществом»: масштаб их благотворительной деятельности не уступал масштабу их бизнеса. Карнеги пытался воплотить в реальность равенство возможностей, основав почти 3000 публичных библиотек. Рокфеллер основал два университета – Университет имени Рокфеллера и Чикагский университет, а также отдавал большую часть своего состояния другим высшим учебным заведениям. Леланд Стэнфорд оставил Стэнфордскому университету так много, что его вдове пришлось продать часть активов, чтобы не остаться на мели.

Однако главная защита этих людей от нападок публики – не в том, что они выросли из безвестности или создавали благотворительные фонды. Прежде всего они внесли огромный вклад в кардинальное улучшение условий жизни всех без исключения. Эти люди были гениями предпринимательства; они успешно превратили Соединенные Штаты в одну из самых успешных в мире лабораторий, где исследовалось созидательное разрушение в его чистом виде. Эти люди ощущали, что в воздухе носится нечто неопределенное, но невероятно огромное, и сумели придать этому форму, динамику и направление развития. Они выжимали нефть из камня и создавали промышленные механизмы из хаоса. Одна из знаменитых фраз Уинстона Черчилля гласит: «Наконец-то я получил право отдавать указания по всем вопросам. Я чувствовал себя избранником судьбы». Люди, отдававшие указания по всем вопросам промышленности в тот золотой век капитализма, также были избранниками судьбы.

Все титаны бизнеса чувствовали, что материальная основа цивилизации меняется. Карнеги понимал, что Америка входит в эпоху стали. Тот, кто сможет предложить сталь наилучшего качества по наименьшей цене, станет царем Мидасом своего времени. Рокфеллер понимал, что страна входит в эпоху нефти. Генри Форд понимал, что она входит в эпоху массовой подвижности. Менее крупные фигуры того времени понимали, что наступает эра массового потребления, и занимались производством товаров повседневного спроса для масс. «Сложите все хорошие яйца в одну корзину – и берегите ее», – говаривал Эндрю Карнеги. Этот совет работал, если вы выбирали те яйца, которым было предназначено преобразовать экономику.

Кроме того, лидеры бизнеса понимали, что железные дороги и телеграфные линии меняют саму природу времени и пространства. Они делали все возможное, чтобы получать информацию вовремя и ускорить как производство, так и доставку. «Старые народы ползут со скоростью улитки, – писал Карнеги. – А Республика проносится мимо них со скоростью экспресса». Они понимали, что те же силы, что сжимают пространства Америки, сжимают и весь мир: выстроив свой американский левиафан, Рокфеллер немедленно занялся мировой экспансией.

Эти великие предприниматели заслужили свое место в истории не тем, что они изобретали что-то новое, а тем, что они умели это новое организовать. Эта задача была троякой: обнаружить то, что обладает потенциалом для революционных изменений в той или иной отрасли; свести удаленные факторы производства вместе, что порой предусматривало перемещение оборудования на гигантские расстояния; интегрировать дотоле изолированные виды экономической деятельности – от добычи и производства сырья до продажи конечных продуктов.

Карнеги стал «стальным королем», сумев масштабировать последние достижения в организации производства. В 1875 г. он потратил весь свой капитал на строительство ультрасовременных по тем временам огромных сталелитейных заводов в Питтсбурге и его окрестностях. Посчитав, что Питтсбург сам по себе уже обеспечивал ему значительные конкурентные преимущества, поскольку город находился на пересечении крупнейших рек и железнодорожных путей, а также неподалеку от месторождений угля и железной руды, он капитализировал эти преимущества, интегрировав свой бизнес и вертикально, и горизонтально. Карнеги приобрел заводы по производству кокса, чтобы обеспечить себе запасы угля, железорудные шахты – чтобы обеспечить запасы руды, а также железные дороги и пароходства – для бесперебойной поставки сырья на свое предприятие и готовой стали для своих покупателей.

Он обеспечил себе постоянное преимущество перед конкурентами, действуя на опережение и выстраивая надежную оборону. При этом находился в постоянном поиске прорывных новаций, способных поставить под угрозу его доминирование в отрасли. В 1883 г. он купил своего крупнейшего конкурента – компанию Homestead Steel Works. Этому огромному сталелитейному комбинату принадлежали также значительные месторождения угля и железной руды, железная дорога длиной 684 км и речное пароходство. Чем больше становилась империя Карнеги, тем значительнее он мог снижать себестоимость продукции. «Дешевизна пропорциональна масштабу производства, – утверждал он. – Затраты на тонну при производстве десяти тонн стали в день многократно превышают те же затраты при производстве сотни тонн». В 1888 г., обнаружив, что новый сталелитейный завод с мартеновскими печами производит сталь лучшего качества, чем при использовании бессемеровского процесса, он немедленно распорядился построить еще шесть мартеновских печей. «Каждый день задержки при строительстве… равнозначен упущенной выгоде в том же размере».

Карнеги в обязательном порядке направлял часть своей сказочной прибыли в научно-технические разработки. Его воспоминания о работе немецкого химика, которого он разыскал в 1870-х гг., прекрасно отражают его склад ума:

Рокфеллер придерживался сходной стратегии. Он обнаружил нефтедобывающую отрасль в состоянии хаоса – «нефтяные старатели» бурили скважины наугад, где придется, включая даже главные улицы городов; перепроизводство сводило нормы прибыльности до нуля; добытую нефть просто бросали – и занялся наведением порядка и структурированием. Он первым оценил бизнес-перспективы нефтепереработки. (Табличка с любимой присказкой его компаньона Генри Флэглера «Поступай с окружающими так, как они поступили бы с тобой, – но делай это первым!» всегда стояла на его столе.) Такой подход позволил ему производить больше нефти, чем его конкуренты, и по более низкой цене. Он систематически устранял этих конкурентов – либо предлагая им присоединиться к основанной им в 1870 г. Standard Oil Company, либо, если они, как отец Иды Тарбелл, отказывались продавать, выдавливая их из бизнеса. «Standard, – говорил он, – был ангелом милосердия, который с небес обращался к ним со словами: "Поднимайтесь на ковчег. Забирайте с собой свою рухлядь. Мы принимаем все риски на себя"». К концу 1870-х гг. фирмы, входившие в альянс Рокфеллера, контролировали более 90 % нефтяного бизнеса страны.

Эти альянсы были частью гораздо более масштабного плана – собрать все, что возможно, под одной крышей. Рокфеллер тянул нефтепроводы, соединяя свои нефтяные поля в Пенсильвании с нефтеперерабатывающими заводами в Нью-Джерси, Кливленде, Филадельфии и Балтиморе. Он построил собственный завод, производивший нефтяные бочки, в 1888 г. позволивший ему экономить 1,25 долл. на каждый баррель нефти: за год он использовал 3,5 млн бочек емкостью один баррель. Огромные объемы производства позволяли ему выторговывать наиболее выгодные тарифы у железнодорожных компаний: гарантированные объемы перевозок в обмен на снижение стоимости. Рокфеллер повышал доходы, превращая нефть в постоянно растущий ассортимент востребованных товаров – машинное масло, парафины, лигроин для дорожного покрытия и бензин. Его амбиции росли вместе с его бизнесом. В середине 1880-х гг. он построил три гигантских нефтеперерабатывающих завода, потребляющих 6500 баррелей нефти в день – ранее рекорд составлял 1500 баррелей. К 1890 г. целый парк цистерн Standard Oil доставлял его продукт «к двери» потребителя, обеспечивая полный бизнес-цикл, который полностью контролировал.

Устаревшие представления о конкуренции и свободном рынке представлялись ему бесполезными. «Время индивидуальной конкуренции в крупных делах осталось в далеком прошлом, – говорил Рокфеллер. – С таким же успехом вы можете требовать вернуться к ручному труду и избавиться от наших эффективных машин и станков». Для него приемы организации бизнеса (главным из которых были слияния) были системным аналогом паровых двигателей. Аргументы о том, что слияния предприятий сопровождаются злоупотреблениями, вредными для развития бизнеса в целом, были для него сродни попыткам «остановить использование пара жалобами на то, что паровые машины могут взорваться». Он не видел смысла в таких жалобах: «Паровые машины необходимы, и их можно делать сравнительно безопасными. Слияния необходимы, и их можно осуществить безболезненно». Обвальное падение цен на нефть после того, как он установил свой контроль над этой отраслью, свидетельствует в его пользу: Рокфеллер использовал свои организаторские способности для того, чтобы снизить себестоимость единицы продукции, а не для того, чтобы облапошить публику. Из-за снижения себестоимости продукции росла почасовая выработка.

В сфере финансов такой же организационный гений демонстрировал Джон Морган. По большей части экономическая жизнь в те времена проходила в тени невежества и неведения. Правительство не собирало никаких данных, например, по уровню занятости, по объему экспорта и импорта или по денежной массе в обращении. Корпорации не раскрывали свои балансовые отчеты ни перед кем – даже перед акционерами. Большинство компаний не публиковало годовых отчетов. А те, кто это делал, перемешивали факты с вымыслом: в 1870 г. Хорас Грили в New York Tribune отметил, что, если бы годовой отчет Erie Railroad Company соответствовал действительности, тогда «Аляска находилась бы в субтропиках и там собирали бы клубнику». Акции компаний выбрасывали на рынок по случайной прихоти. И это было только на руку «профессиональным инвесторам» вроде Джея Гульда и Джеймса Фиска, эксплуатировавших ради наживы биржевые слухи (и часто искусственно создававших их) или запускавших под эти слухи масштабные махинации вроде попытки захватить золотой запас в 1870 г.

Морган привнес в мир туманной неопределенности три вещи. Во-первых, тренированный интеллект. В эпоху, когда центром мировой науки была Германия, он изучал математику (в числе прочих предметов) в Геттингенском университете и оказался настолько хорош, что его профессор предлагал ему поступать в аспирантуру. Во-вторых, он ввел в дело контакты по всему миру. Отец Моргана сделал карьеру в лондонском Сити – тогдашней столице мировых финансов. Он продавал Америку Британии и Британию Америке. Прежде чем вернуться в Нью-Йорк, Морган-младший провел в Лондоне несколько лет. В-третьих, он привнес столько информации об англо-американском бизнесе, сколько никогда не было ни у кого. Собственную предпринимательскую карьеру он начал с реорганизации железных дорог – на тот момент самой крупной и одновременно самой беспорядочной отрасли американского бизнеса. Затем он занялся реорганизацией всего на свете – от металлургии до сельского хозяйства и трансатлантических перевозок. Он сам или его помощники входили в советы директоров десятков компаний. Никто не знал подноготную американского бизнеса лучше, чем Джон Морган.

Исключительное положение, которое занимал Морган, позволило ему привести американский капитализм к зениту славы. Порой для этого требовалось создавать компании с нуля. Морган цепко подмечал новинки, способные изменить мир: в 1878 г. он одолжил Томасу Эдисону деньги на создание Edison Electric Illuminating Company и был первым, кто электрифицировал свой дом (к сильному раздражению соседей – генератор производил адский грохот). Но чаще требовалось добиться снижения издержек за счет совершенствования организации труда и избавления от избыточных мощностей.

Как заметил в своей великолепной книге о династии Морганов Рон Черноу, Морган очень любил правильно организованный прогресс: «Он предпочитал капитализм аккуратным, чистым, под контролем банкиров». Порядок в частном секторе Морган наводил, создавая тресты. Порядок в экономике в целом – уже путем личного вмешательства, оказывая «операционную помощь» системе. Он дважды спасал правительство США от дефолта. В 1895 г. организованный им консорциум банкиров не позволил Америке исчерпать ее золотой запас – банкиры предоставили Казначейству США золото в обмен на облигации федерального займа. Контроль за притоком и оттоком золота из США ненадолго оказался полностью в руках Моргана. В 1907 г., когда рушились биржи и взрывались банки, он запер своих коллег-капиталистов в комнате своего дома на Мэдисон-авеню, 219 и заставил их разработать план по предотвращению рыночного коллапса. Порядок, установленный банкиром, мог способствовать росту производительности больше, чем неограниченная конкуренция.

Главный вопрос об этих титанах капитализма заключается не в том, были ли они алчными и эгоистичными. Алчность и эгоизм – обычные человеческие эмоции, обуревающие в равной мере и нищих, и плутократов. Вопрос даже не в том, нарушали ли они правила коммерции. В тот период Америка еще не сталкивалась со многими серьезными вызовами развитой капиталистической экономики, не говоря уже о том, чтобы сформулировать правила и принципы разрешения подобных проблем. Вопрос в том, было ли их богатство создано за счет остального населения страны. Верховный суд, безусловно, признал их виновными в попытках создавать монополии. Даже консервативные экономисты, как правило, сопровождают восхваления их предпринимательского напора сетованиями на то, что их амбиции разрушали конкуренцию. Но обвинения в монополизме стоит все-таки смягчить: не всякая монополия плоха сама по себе. В развивающихся странах монополии наносят в целом меньше вреда, чем в развитых. Развивающимся экономикам свойственно сталкиваться с тем, что экономисты называют «институциональные пустоты»: отсутствием институтов-посредников, обеспечивающих «нормальную», корректную работу рынка, поэтому компаниям приходится расширяться во все возможные сферы деятельности – от обеспечения поставок сырья до управления распределением. В периоды резких технологических рывков, когда новаторы делают серьезные ставки на новые технологии, монополии также оказываются менее вредоносными. Алюминиевый гигант Aluminum Company of America (Alcoa) также был монополией, поскольку компания владела новейшей системой извлечения алюминия из глинозема и бокситов. Конкурировать с ней не мог никто. Однако Alcoa не только удерживала низкую себестоимость и цены на свою продукцию, но и продолжала новаторскую деятельность, создав в итоге новую отрасль легких кастрюль и сковородок, революционизировавшую быт.

Титаны процветали, эксплуатируя эффект экономического масштаба, а не за счет взвинчивания цен. Они процветали, потому что создавали рынки, которых раньше не было, и насыщали эти рынки постоянно дешевеющими товарами. Производство стали выросло с 20 000 тонн в 1867 г. до более 1 млн тонн всего через десятилетие, а цены при этом упали с 166 долл. до 46 долл. за тонну. Производство нефти выросло с 8500 баррелей рафинированной нефти в 1859 г. до более 26 млн баррелей в 1879 г., а цены упали с 16 долл. за баррель в 1859 г. до менее 1 долл. за баррель в 1879 г.; и до конца века они оставались в пределах 1 долл.