Глава пятая. Превращение

Я тону.

Ну, не совсем. Я нахожусь на глубине четырех метров, в мои дыхательные пути затекает вода, и она все прибывает. Я делаю то, что на протяжении более чем полувека своей жизни делала в таких ситуациях, — всплываю на поверхность и вдыхаю живительный воздух. Но мой инструктор по подводному плаванию приходит в ужас.

— Нет, нет, нет! Вы не должны всплывать так быстро! — предостерегает меня молодой парень с сильным французским акцентом.

— Простите, я не хотела! — булькаю я в ответ. — Но в загубник затекает вода. Почему так происходит?

Он объясняет, что моя проблема — в неплотно прижатых губах. Это как недостаточно хорошо задраенный корабль: он тоже неминуемо тонет. Мне нужно сильнее сжимать мундштук нижней губой, что мне не очень хорошо удается — дело в том, что под водой я невольно начинаю улыбаться от счастья. Здесь, в бассейне Массачусетского технологического института, я погружаюсь в мир грез, упиваясь своей трансформацией в водное существо. Я представляю, как в недалеком будущем буду свободно парить в толще воды среди кораллов в окружении сказочных рыб, акул, скатов, мурен — и, конечно же, осьминогов. И мои губы невольно расплываются в улыбке.

Но ничто не стирает улыбку с лица быстрее, чем перспектива утонуть. Мой инструктор-француз напутствует меня: «Не торопитесь! Маленькими шажками!» Но для меня сам факт того, что я погружаюсь под воду с аквалангом, — это гигантский скачок вперед.

Я записалась на интенсивный курс обучения подводному плаванию с аквалангом в дайвинг-центре под Бостоном, который порекомендовал мне Скотт, но, к сожалению, без Кристы, у которой в последний момент изменились планы. И хотя я скучала по своей подруге, я не волновалась перед первым занятием. Хотя я не особенно сильный пловец и не могу похвастаться отточенной техникой, воды я не боюсь. Я чувствую себя уверено везде — от Сиамского залива до мутных вод Амазонки, но всегда соблюдаю правило № 1: «Не пытайся дышать под водой».

Только вот теперь мне нужно научиться делать именно это.

Погружение с аквалангом разительно отличается от жизни на суше, а также от моего предыдущего опыта плавания. Водолазное снаряжение — тяжелое и пугающее на вид. Представьте себе воздушный баллон весом почти 20 килограммов, жилет — компенсатор плавучести со свинцовыми грузами в карманах, загубник и шланги с датчиками, которые торчат отовсюду, как сонные угри. Одна только сборка этого снаряжения состоит из семи сложных шагов. Напортачьте в любом из них, и у вас будут большие проблемы. Этот процесс представляется мне — человеку, который сумел окончить целых два высших учебных заведения, но так и не научился открывать замки на индивидуальных шкафчиках для одежды, — непроницаемой тайной.

Когда я надеваю на себя взятое напрокат водолазное снаряжение, мое тело становится совершенно чужим. Ласты похожи на огромные клоунские башмаки, маска мешает периферийному зрению, а дыхание через мундштук во рту звучит как голос Дарта Вейдера. Жилет ― компенсатор плавучести открывает перед вами много новых возможностей: в нем есть специальные карманы, которые можно наполнять воздухом и сдувать, что позволяет вам всплывать на поверхность, как пробка, или, наоборот, идти камнем на дно. В мою маску плевала куча людей (чтобы она не запотевала, на стекло плюют и растирают слюну), в мой гидрокостюм мочились (нам сказали, так делают все, когда плавают в океане; но в бассейне лучше воздержаться), а в загубник, возможно, кого-то и вовсе рвало. Надев на себя все эти чудесные вещи, я не просто должна плыть, я еще должна сложить руки, как кенгуру, и перемещаться в воде только при помощи ласт.

Под водой все ваши сенсорные системы приходят в полное замешательство. Все выглядит не так, как есть на самом деле: предметы кажутся намного ближе и крупнее на четверть. Звуки распространяются в четыре раза быстрее, чем в воздухе, и их направленность искажается. Поскольку вы в действительности не плывете как обычно, вы не можете согреться, а вода отводит тепло от тела в двадцать пять раз быстрее, чем воздух. Хотя температура воды в бассейне 26 °C и мы одеты в мокрые гидрокостюмы, к концу первого занятия у всех нас синие губы и мы трясемся от холода.

Тем не менее я делаю невозможное, а потому получаю огромное, неподдельное удовольствие.

Но именно в тот момент, когда мои мысли заполняются счастливыми грезами, мои дыхательные пути начинает заполнять вода. И я в панике всплываю на поверхность.

Я уверена, что завтра будет легче. Но я ошибаюсь.

После первого дня занятий все чувствовали себя как выжатый лимон. Даже наш главный инструктор — спортивная, крепкая двадцатилетняя Джанин Вудбери — призналась, что тоже очень устала. А кроме того, у нее болели уши. У меня тоже, причем настолько сильно, что вечером я не могла заснуть от боли и была вынуждена принять снотворное. (Позже я узнала, что так делать опасно, поскольку это может навредить сердцу или легким.) Услышав (теперь уже с трудом) на следующий день от молоденькой Джанин, что у нее тоже иногда побаливают уши, я успокаиваюсь. Может, так оно и должно быть, говорю я себе, и скоро пройдет. Как же я ошибалась!

Боль не стала слабее, но я, к своему удивлению, сама собираю и надеваю на себя снаряжение. Я прекрасно помню, как прочистить мундштук и как надуть и сдуть жилет-компенсатор. Я чувствую себя полной сил и готовой к освоению новых навыков, включая дыхание через запасной дыхательный автомат партнера по погружению, который, к моему удовольствию, называется октопусом (то есть осьминогом). Но мои уши чувствуют себя так, будто собираются лопнуть.

Джанин рассказала нам, что однажды видела, как у одного ученика под водой лопнула барабанная перепонка. «Из его уха вырвался фонтан из пузырьков воздуха, — сказала она. — Это было ужасно». И невероятно больно. К сожалению, повреждения ушей при подводном плавании далеко не редкость. Скотту пришлось отказаться от погружений после того, как он повредил уши во время рядовой экспедиции у побережья Массачусетса. Он собирал живые камни — куски мертвых кораллов, колонизированные губками и водорослями, которые в аквариумах океанариума выполняют функцию биологических фильтров, — на глубине 30 метров. При всплытии из-за резкого перепада давления и обратного сжатия он так сильно травмировал внутреннее ухо, что врачи запретили ему заниматься дайвингом.

Я жестом сообщаю инструктору, что у меня «проблемы с ушами». Она показывает мне, что я должна зажать нос и продуть уши — этот прием называется «маневр Вальсальвы» и позволяет уравнять давление во внутренней ушной полости с внешним давлением. Я с силой проталкиваю в уши струю воздуха и слышу в голове громкий шум. Но боль становится сильнее. «Все в порядке?» — жестом спрашивает у меня инструктор. «Что-то не так», — сигналю я и показываю на уши.

Поднявшись примерно на метр, я пытаюсь продуть их еще раз. Потом пробую «маневр Френцеля» — еще один способ открыть евстахиевы трубы, при котором вы двигаете челюстями подобно змее, которая пытается заглотить нечто больше своей головы. Это тоже не помогает.

— Все в порядке? — сигналит мне Джанин.

— Нет, — отвечаю я знаками.

Я еще раз пробую маневр Вальсальвы. Потом пытаюсь немного опуститься в надежде, что этим смогу исправить «обратное давление». Но нет, становится только хуже. Я повторила свои манипуляции, только чуть медленнее. Но что бы я ни делала, давление в ушах вызывает просто нестерпимую боль.

Я вылезаю из бассейна и с закрытыми глазами сажусь на край, согнувшись пополам. Боль — не главная причина моих страданий. Куда бо́льшие страдания вызывает мысль о том, что, ограниченная своей сухопутной анатомией и требующими воздуха легкими, я могу потерпеть поражение. Я отчаянно хочу попасть в мир Октавии и Кали. Как можно проникнуть в сознание осьминога, понять его мысли, если не научиться дышать под водой? Я хочу увидеть диких осьминогов в их необъятной, таинственной голубой вселенной. Про себя я начала мысленно напевать старую молитву рыбака, которую Джон Кеннеди держал на своем столе в Белом доме: «Господи, море Твое так велико, а лодка моя так мала…» Я страстно желаю выбраться из этой маленькой лодки и погрузиться в Великий океан Творца, превратившись в морское существо, пусть даже всего на час. Но как мне это удастся без акваланга?

Потом я замечаю, что накатывает головокружение и тошнота. Скотт говорил, что, когда он повредил внутреннее ухо, помимо боли, у него тоже кружилась голова, а после всплытия на поверхность началась рвота.

Но я полна решимости попробовать еще раз. Джанин советует мне назальный спрей «Африн», который часто используют пилоты. Я бреду в аптеку и покупаю спрей, а также упаковку быстро перевариваемой макробиотической еды на ланч. Он-то мне пригодился.

Джанин осторожно предлагает мне на этот раз не усердствовать и поехать домой. В конце концов, я же не хочу потерять слух! У меня есть трое глухих друзей — все они умные, жизнерадостные люди, но им все равно приходится непросто в нашем полном звуков мире. Поэтому я соглашаюсь.

Побежденная, я с трудом доползаю до машины, но понимаю, что из-за сильного головокружения не могу сесть за руль.

Я ложусь на заднее сиденье на одеяло, где обычно сидит наша бордер-колли после прогулки по лесу, когда ее лапы и живот облеплены грязью. От ее родного запаха мне становится намного спокойнее. Через полчаса головокружение почти проходит, так что я могу выдержать двухчасовой путь до дома. Но уши продолжают страшно болеть.

Когда я приезжаю в океанариум в следующую среду, там уже все переделано. Верхний этаж Гигантского Океанского аквариума закрыт для посетителей, а мостики задрапированы белой тканью, чтобы скрыть идущие работы. Вокруг расставлено множество пластиковых емкостей на триста литров, готовых для приема рыбы. Верхний этаж заполнен большими деревянными ящиками, в которые погрузят крупные искусственные кораллы.

Октавия забилась в свое логово дальше, чем обычно, и я могу увидеть полтора десятка гроздей яиц, каждая длиной больше 20 сантиметров. Удивительно неподвижная, она висит на руках, словно лежит в гамаке.

Вокруг неестественно тихо и пустынно. Посетителей почти нет. Скотт уехал на конференцию в Тусон; Билл в отпуске во Флориде; Анна — на занятиях в школе. Вместо галдящей толпы пингвинов в бассейне плавает Миртл со своими друзьями-черепахами.

Миртл переселили всего за день до моего визита. Дайвер заманил ее листьями латука к внушительному белому пластиковому ящику с поплавками возле ручек и отверстиями для воды. Пока Миртл жевала угощение, другой дайвер крутанул 250-килограммовую рептилию за панцирь и мягко толкнул ее в ящик. Затем четверо сотрудников вытащили его из воды, докатили на тележке до лифта и спустили в бывшую пингвинью экспозицию. Когда в короб хлынула вода, старая мудрая черепаха сразу засеменила лапами и, вызволенная из него одним из четырех дайверов, уверенно поплыла в свое новое жилище, казалось, нисколько не встревожившись.

Переход дался Миртл гораздо проще, чем мне. Я надеялась вернуться в океанариум после уик-энда победителем, обновленным существом. Но когда Криста и Уилсон спрашивают об этом, я вынуждена признаться в своем провале.

Уилсон меня понимает. Однажды он пробовал нырять с аквалангом. «Это очень непростой вид спорта», — говорит он. Его дочь и сын — опытные дайверы, совершившие десятки погружений, во время одного из которых их товарищ погиб от кессонной болезни.

Я делюсь подробностями своего поражения во время визита к Кали. Когда Уилсон открывает крышку, она уже плавает у поверхности: ее тело — насыщенного красно-коричневого цвета, а золотистые глаза внимательно нас изучают. В отличие от предыдущей недели, она очень энергична, немедленно хватает нас за руки и приникает к ним присосками. «Полегче, милая!» — говорит Уилсон, торопливо протягивая ей кальмара и две мойвы. Она продвигает их ко рту буквально за пару секунд, и через минуту угощение исчезает. Затем она начинает играть с нами, охватывая руки щупальцами и мягко потягивая на себя. Каждое прикосновение присоски — это одновременно и поцелуй, и объятие. Я нахожу в этом свое утешение.

Криста, обычно веселая, всерьез переживает из-за моей неудачи. «Я знаю, у вас все получится!» — заверяет меня она. И действительно, у меня уже есть другой план, как получить сертификат с возможностью погружения в открытой воде до наступления холодов и штормов в Новой Англии. Примерно на полпути от моего дома до океанариума в Мерримаке штата Нью-Хэмпшир есть дайвинг-центр Aquatic Specialties, где я договорилась о частных уроках уже со следующей недели. Узнав, что мой инструктор — волонтер в океанариуме, я восприняла это как добрый знак.

Оказалось, моего нового учителя Дорис Мориссет в океанариуме знают все, кто работает по вторникам. Они называют ее Большая Ди. Это 59-летняя миниатюрная — всего 155 сантиметров — рыжеволосая женщина с искрометным чувством юмора и огромной силой воли. Это невероятно терпеливый и эффективный инструктор, поскольку, как она с улыбкой замечает, ошибка ее ученика — это ее ошибка.

В детстве Дорис была очарована Жаком-Ивом Кусто и сериалом «Морская охота». Она отлично плавала и любила море, но до пятидесяти лет ей и в голову не приходило, что она сама может погрузиться под воду с аквалангом, потому что все дайверы на телевидении были мужчинами.

Наконец, во время отпуска на Карибах она записалась на мини-курс «Попробуй скуба-дайвинг». После тридцати минут инструктажа на берегу их погрузили на катер, где все надели гидрокостюмы и акваланги и прыгнули за борт. «Все, кроме меня, — сказала она. — Я еще и в воду-то не попала, а уже страшно испугалась. Я просто не могла этого сделать!» Вернувшись домой, она начала брать уроки с двумя персональными инструкторами и диетологом, чтобы стать сильнее, и на следующий год получила сертификат.

В 2010 году она сама стала инструктором. С тех пор Дорис помогла овладеть искусством дайвинга сотням благодарных учеников. Летом она еженедельно ведет курс в Новой Англии и ездит с группами по всему миру. На момент нашего с ней знакомства она совершила 375 погружений в открытом море и начиная с 2009 года, когда она стала волонтером в океанариуме, 180 погружений в Гигантском Океанском аквариуме.

Два наших первых занятия в маленьком неглубоком бассейне дайвинг-центра Aquatic Specialties проходят легко и весело, но, поскольку приближается осень, я все больше беспокоюсь о том, успею ли я совершить четыре погружения в открытом море, которые необходимы для завершения курса. Дорис вынуждена отменить два последних запланированных погружения в Атлантике из-за сильных волн. Но для меня она находит решение: я заработаю свой сертификат погружениями в озере Даблин-Лейк в Нью-Хэмпшире, которое находится всего в нескольких минутах езды от моего дома.

К сожалению, на дворе уже октябрь, и температура воды в озере, подпитывающемся родниками, не превышает 12 °C.

Древние спартанцы считали, что холодная вода полезна для здоровья и даже укрепляет волосы. На самом деле вода в таком температурном диапазоне вызывает ряд физиологических изменений, вплоть до так называемого холодового шока — комплекса рефлекторных реакций, которые возникают в результате быстрого охлаждения кожных покровов при погружении в холодную воду. «Рефлекторные реакции включают резкий подъем артериального давления, учащение сердцебиения и увеличение нагрузки на сердце, что повышает риск нарушения сердечного ритма и развития сердечного приступа, и все это одновременно, — объясняется на одном дайверском сайте. — Дыхание затрудняется, становится быстрее и глубже, человек начинает судорожно ловить ртом воздух, что может привести к попаданию воды в дыхательные пути и утоплению. Неконтролируемое учащение дыхание создает ощущение удушья и вызывает у человека панику. Холодовой шок также может приводить к головокружению, спутанности сознания и дезориентации».

Хорошо, что в тот момент я не знала об этом.

Чтобы не замерзнуть в холодных октябрьских водах Новой Англии, мне нужно облечься еще в один слой неопрена: я беру напрокат семимиллиметровый комбинезон, поверх которого я надену еще один укороченный семимиллиметровый гидрокостюм с шортиками и длинными рукавами. Во время примерки я с трудом и кряхтеньем влезаю в тесный неопреновый комбинезон, но Дорис уверяет меня, что усилия того стоят: чем сложнее его надеть, тем плотнее он облегает тело, а чем плотнее он облегает тело, тем теплее мне будет. Поскольку в дайвинг-центре клиентов-женщин гораздо меньше, чем мужчин, и выбор женских гидрокостюмов там невелик, мне приходится взять мужской костюм небольшого размера. Из-за его просторной промежности я стала похожа на женщину, у которой пузырятся и спадают к коленям колготки.

Я также покупаю себе боты, перчатки и капюшон. Водрузить капюшон на голову не проще, чем натянуть на нее узкую хирургическую перчатку. Мои уши сгибаются пополам, как пита вокруг фалафеля, а шею обхватывает такой плотной лентой, что мне кажется, я сейчас задохнусь, а голова лопнет. Я надеялась, что капюшон натянет и разгладит кожу на моем лице, словно я только что сделала круговую подтяжку, но вместо этого он сдавливает мои щеки к носу, словно мою голову зажало между закрывающимися дверьми лифта.

Есть и еще один нюанс: поскольку дополнительный слой неопрена повышает плавучесть, ее нужно компенсировать дополнительным грузом. Поэтому вдобавок к 14-килограммовому аквалангу и жилету-компенсатору мне придется надеть на талию специальный пояс со свинцовыми грузами. В общей сложности мой вес увеличится на 32 килограмма, или на 57 % от веса моего тела.

Громоздкость, холод, дополнительное снаряжение и плохая видимость в мутной воде фактически делают осенние ныряния в водах Новой Англии погружениями повышенной технической сложности. И Дорис, и мой предыдущий инструктор Джанин сказали мне одно и то же: «Если вы научитесь нырять в Новой Англии, вы сможете нырять где угодно».

Мы с Дорис загружаем снаряжение в машины и через час подъезжаем к озеру Даблин-Лейк в Мерримаке. Припарковавшись на обочине 101-й трассы, я опять вступаю в бой с двумя мужскими гидрокостюмами. Этой дорогой часто пользуются мои друзья и соседи, и я молю Бога, чтобы в этот момент никто из них не проезжал мимо и не узнал меня.

В полном снаряжении я ощущаю себя как астронавт на Луне. «Ну и ладно, оно настолько неудобное, что в нем я не почувствую холода», — утешаю я себя. Но, когда я, шатаясь, захожу в озеро, осторожно ступая с камня на камень по грязному дну, в сухой и теплый неопрен начинает затекать ледяная вода. Я с тоской вспоминаю слова Джанин о том, что есть только два вида дайверов: те, кто мочится в гидрокостюм, и те, кто врет, что этого не делает. И действительно, приток жидкости температуры тела меня бы сейчас согрел. Я жалею, что перед погружением не выпила больше воды.

День выдался туманным и дождливым, но Дорис бодро щебечет: «Со дна капли дождя выглядят удивительно красиво!» Стоило мне погрузиться под воду, как я накренилась и оказалась в положении между тем, чтобы пойти ко дну и тем, чтобы вытолкнуться к поверхности. Мои ноги свело от холода. В мутной воде мне нельзя отставать от Дорис больше чем на три метра, иначе я потеряю ее из виду.

Каким-то чудом мне удается продемонстрировать все необходимые навыки подводного плавания с аквалангом. Дорис удовлетворена моими успехами. Мы всплываем через двадцать минут, и она объявляет, что теперь мы погрузимся «просто для удовольствия». Она предлагает поискать пресноводного лосося и больших окуней, которыми Нью-Хэмпширский департамент охотничьего и рыбного хозяйства заселил озеро. Но в такой мутной воде мы, как ни стараемся, не видим ни зги. Тем не менее Дорис права: капли дождя действительно выглядят очень необычно, если смотреть из глубины.

Во время последнего погружения два дня спустя я хочу только одного — побыстрее закончить это испытание. Я даже не смотрю по сторонам в поисках рыбы. И вдруг прямо в мою маску утыкается морда 15-сантиметрового окуня.

Это столкновение разительно отличается от других встреч с дикими животными. Как правило, сначала вы видите животное на расстоянии; если повезет, оно может медленно приблизиться или подпустить вас к себе. Но оно не появляется внезапно в паре сантиметров от вашего лица и не пялится на вас. Мне кажется, окунь тоже удивлен. Некоторые считают, что раз морды рыб не так подвижны, как человеческие лица, то они невыразительны, но они ошибаются. На его мордашке явно читается вопрос: «А ты-то здесь что делаешь?»

Мы несколько секунд смотрим друг другу в глаза. Потом один из нас моргает. Скорее всего, это я — веки ведь есть только у меня. И окунь исчезает так же внезапно, как появляется.

Но дело сделано. В этот день я не только получаю сертификат, но и оказываюсь на крючке — до конца своей жизни.

Когда я приезжаю в океанариум, из Гигантского Океанского аквариума уже выселены последние жильцы. В 10 часов утра 2 октября техники начали спускать воду из резервуара емкостью почти 760 тысяч литров со скоростью 2,5 сантиметра в минуту. В конце концов дайверы по лестницам спустились на нижний уровень и выловили сетями подвижных тарпонов, помпано и каранксов. В выходные, пока я ныряла в озере, Билл и его команда во время шестичасовой смены вылавливали в аквариуме восемь тарпонов — рыбин длиной больше метра и весом почти 20 килограммов. «Они огромные. Их сложно ловить, — говорит Билл. — Поэтому мы оставили их напоследок».

Каждая такая операция таила в себе потенциальную опасность и настоящую драму. Еще в сентябре команда из четырех дайверов, трех ветеринаров, тринадцати подсобных рабочих, одного куратора и нескольких волонтеров выловила из Гигантского Океанского аквариума пару метровых черноносых серых акул, самца и самку, и перевезла их в Центр по уходу за животными в Куинси.

В течение нескольких недель дайверы приучали акул к сетям, держа их в воде, чтобы животные перестали бояться. За день до этого команда успешно переместила из аквариума молотоголовых акул. Но черноносые серые акулы более чувствительны и могут разволноваться, объяснил куратор Дэн Лофлин. Испуганную особь почти невозможно схватить, поэтому Дэн разработал не только план А, но и на случай провала планы Б, В и Г (планы Б и В — скучковать акул с помощью сетей или перегородок, отрезав им пути отступления; план Г — дождаться, когда в аквариуме почти полностью спустят воду). Хуже, чем испугать акулу, это только поранить ее, что вполне вероятно, если она налетит на острые края искусственных кораллов. «Используйте сеть только тогда, когда точно уверены, что поймаете», — проинструктировал Дэн дайверов, вооруженных сетями в форме огромных сачков.

План был прост: два дайвера — Шерри Флойд, подруга Миртл, и Моника Шмак, опытный аквариумист из Центра в Куинси, — должны были стоять с сетями лицом друг к другу на противоположных концах кораллового рифа, где прямо в центре есть большая впадина. Третий дайвер должен был зависнуть над впадиной и приманить туда акул с помощью селедки, надетой на конец жерди. После того как селедка привлечет внимание акул, он должен был направить жердь прямо в сачок, куда, как все надеялись, и заплывут акулы.

Поначалу акулы, казалось, не проявили к селедке никакого интереса. Они сделали один круг вокруг жерди, затем второй и третий. Но в итоге голод взял свое (Дэн позаботился о том, чтобы акул до этого не кормили). На четвертом заходе самка заплыла прямо в сеть к Шерри. Шерри ловко закрыла сачок и передала его сотрудникам на суше, которые поместили ее в бак с соленой водой (о соленой воде позаботилась бригада разнорабочих с помощью насоса) и передали дальше — транспортной бригаде, которая уже ждала в лифте.

Все думали, что с самцом будет больше проблем. Но он, сделав еще два захода, нырнул в сеть к Монике. Поскольку он был крупнее и сильнее самки, в какой-то момент показалось, что он вырвется. На мгновение наши сердца замерли. Но поспешивший на помощь дайвер накинул поверх вторую сеть и предотвратил побег. Обеих акул погрузили и направили в Центр в Куинси еще до того, как дайверы успели залезть в душ.

К сожалению, с тарпонами все прошло не так гладко. Чтобы сделать рыбу менее подвижной, в воде пришлось растворить анестетик. Один тарпон не выдержал наркоза и умер.

Билл тяжело перенес эту потерю. Он любит животных словно детей. Однажды я видела, как нежно он держал одного из самых пожилых своих подопечных — морского окуня, которого веттехники кормили через зонд. «Он перестал есть», — с глубокой озабоченностью сообщил мне Билл. У окуня в глазу образовался пузырек газа — распространенная болезнь у аквариумных рыб, и от боли он потерял аппетит. Бедняжку лечили гормональными стероидными глазными каплями, и он начал выздоравливать, но ему нужно было помочь восстановить силы. Было видно, что Билл был весь на нервах, пока его питомец не отошел от лекарств и его не вернули в аквариум к товарищам — еще одному морскому окуню и коричневому угрю, более известному под названием атлантический маслюк (эти виды соседствуют и в дикой природе — в водах у побережья штата Мэн недалеко отсюда).

В разных учреждениях, содержащих животных в неволе, по-разному относятся к заботе о больных подопечных. Моя подруга, в начале 1980-х годов работавшая в небольшом зоопарке, рассказывала, что однажды у них заболел кенгуру. Она позвонила в зоопарк в Австралии, чтобы проконсультироваться. «Что вы делаете с больным кенгуру?» — спросила она. «Пристреливаем и ловим нового», — последовал ответ.

Но в Аквариуме Новой Англии каждое животное, даже самое распространенное, может рассчитывать на сострадание и квалифицированную медицинскую помощь. Здесь любят животных и не хотят видеть, как они страдают и умирают. Одной из подопечных Билла — эмбиотоке, рыбе из семейства живородковых, — произвели эпизиотомию. Во время родов мальки застряли внутри тела и порвали клоаку, в результате чего у нее обнажился кишечник. Местный ветеринар Чарли Иннис, жизнерадостный оптимист, сделал ей срочную операцию с той же сосредоточенностью и профессионализмом, с какими он ежегодно спасает десятки морских черепах, поступающих в океанариум на грани жизни и смерти. Здесь они проходят реабилитацию, а затем выпускаются на волю.

Десятисантиметровой эмбиотоке потребовался месяц, чтобы оправиться от операции. На моих глазах Билл осторожно вылавливает ее из реабилитационного аквариума и помещает в синее ведерко с анестетиком, чтобы двое веттехников в спецодежде и перчатках могли снять швы. Один держит рыбу на желтой губке, а другой ножницами срезает швы. Вскоре ее выпустят в аквариум, где она будет жить вместе с несколькими морскими перьями — красивыми животными из класса коралловых полипов, похожими на старомодные ручки из гусиных перьев. Билл показывает мне этот аквариум — он стоит рядом с резервуаром, в котором раньше жили морские воробьи, или пинагоры, затем бельдюги, а теперь живут актинии, недавно переселенные из Северо-западной Тихоокеанской экспозиции. Именно сюда Билл планирует отправить Кали.

Но когда? Кали уже не та малышка, что мы знали прежде. Когда мы ее навещаем, она так активна и любвеобильна, что от ее присосок на руках остаются красные засосы, но мы беспокоимся, что в своей тесной и пустой бочке, где не с чем поиграть, некуда спрятаться и ничего не видно вокруг, она рано или поздно впадет в депрессию. Помимо вселенского кризиса, вызванного перестройкой, в скором времени Билл отправится в ежегодную экспедицию в залив Мэн для отлова животных для океанариума, что еще больше усилит конкуренцию за свободные аквариумы.

Общение с Кали в ее бочке только подогревает мое желание встретиться с осьминогом в открытом океане. Но я не знаю, когда мне представится такая возможность. Через две недели я еду в Нигер, чтобы собрать материал о пустынных антилопах. Вместо голубого океана меня ожидают океаны песка.

Но когда я вечером возвращаюсь домой, меня ждут шокирующие новости. Боевики «Аль-Каиды» проникли из соседнего Мали в Нигер и начали похищать иностранцев. Экспедиция отменена. Сафари в Сахаре заменяется на погружения в Карибском море!

Каждую осень дайвинг-центр в Мерримаке организует поездку на Косумель, одно из лучших мест для дайвинга в мире. На островке в двадцати километрах от мексиканского полуострова Юкатан находится знаменитый Национальный морской парк Косумель, защищающий почти 12 тысяч гектаров второго по величине нетронутого барьерного рифа в мире. В его прозрачных водах обитают около двадцати шести видов кораллов, более пятисот видов рыб и осьминоги. Но шансы их встретить невелики.

«Увидеть осьминога — вообще большая редкость», — говорит мне владелица центра Барб Сильвестр. И большинство других дайверов это подтверждают. Например, хозяин бакалейного магазинчика по соседству с нашим домом, увлеченный дайвер, ныряет по всему миру двадцать пять лет и видел осьминога всего раз — едва заметив непрошеного гостя, тот выпустил чернила. «В Косумеле во время ночного погружения мы обычно встречаем много осьминогов», — говорит Барб. «Много» в случае в этими скрытными животными означает два-три, но все равно это настоящее чудо!

В первую субботу ноября я встречаюсь со своими попутчиками в аэропорту Нью-Хэмпшира в Манчестере. В этом году на Косумель едут восемь человек (какое счастливое число): я, мой инструктор Дорис, Барб Сильвестр с мужем Робом и еще три дайвера — один из них с супругой, которая ни разу не погружалась. Все мы в приподнятом настроении и полны энтузиазма, но после задержки на мексиканской таможне, когда мы наконец-то прибываем в дайвинг-клуб Косумеля, чтобы совершить пробное погружение — первое для меня в настоящем океане, я совершенно обессилена. И уже темнеет.

В тускнеющем свете снаряжение выглядит невероятно сложным и чужим. Я прикрепляю к своему жилету-компенсатору воздушный баллон. Дорис (которая сама так устала, что сначала надела гидрокостюм наизнанку) вызывается мне помочь. Но я случайно привинчиваю шланги задом наперед и повреждаю уплотнительное кольцо. Это значит, что будет утечка воздуха. (Не из-за такой ли проблемы взорвался один из «Челленджеров»?) Я тащу воздушный баллон обратно в дайвинг-клуб, получаю новый и повторяю всю процедуру заново. Наконец в своем новом черно-розовом гидрокостюме, ядовито-зеленых ластах и полном водолазном снаряжении я шлепаю к краю пирса, делаю шаг в пустоту — и плюхаюсь в Карибское море.

В нос немедленно заливается опасное количество соленой воды. Кашляя, я выскакиваю на поверхность. Ощущения такие, словно у меня пошла кровь из носа. Я вынимаю мундштук и глотаю «настоящий» воздух. Дорис большим пальцем подает сигнал к погружению. Но я не могу опуститься на дно!

Другие спешат мне на помощь: кто-то приносит из дайвинг-центра дополнительные грузы. Роб засовывает их в карманы моего жилета-компенсатора. Соленая вода обладает большей выталкивающей силой, чем пресная, поэтому мне нужно отрегулировать количество грузов сейчас, во время пробного погружения, прежде чем нырять с катера в открытом океане. Но я по-прежнему не иду ко дну. Роб добавляет мне килограмм-другой.

Стало совсем темно. Я ничего не вижу. Вода продолжает затекать в нос. Напуганная своими ошибками, я не могу вспомнить, что делать дальше. Я чувствую себя ни на что не годной.

«Это твое первое ночное погружение!» — пытается ободрить меня Дорис. Один из дайверов включает фонарь. Роб навесил на меня почти шесть килограммов дополнительных грузов. Я следую за Дорис в открытое море и проплываю через подводную арку. На мгновение я чувствую пьянящую радость от полета сквозь воду. Но в то же время благодарю судьбу, когда наконец-то хватаюсь за поручни на пирсе. К сожалению, я не могу стянуть с себя ласты и подняться по лестнице. Дорис великодушно помогает мне.

Я смотрю на свой дайверский компьютер, чтобы узнать, сколько времени я провела в океане. Час? Сорок пять минут? И что вы думаете: я погрузилась на глубину трех метров на две минуты — это так мало, что даже не считается за погружение. Все остальное время я болталась на поверхности, давясь водой и глотая воздух.

«О господи, — паникую я, — что же я буду делать завтра?!»

Следующим утром я полчаса прихорашиваюсь перед зеркалом, как кокетливая школьница. Я вожусь с маской, затягиваю ремень вокруг моего хвоста и пытаюсь найти положение, в котором в нос не будет затекать вода. Мы отплываем в 8:30 утра на борту «Рифовой звезды» — 17-метровой лодки в стиле викингов, сделанной в США на заказ пятнадцать лет назад и развивающей скорость 20 узлов в час. Сначала мы совершим так называемое дрейфующее погружение, когда надо просто следовать за течением. После того как мы покинем лодку, мы ее больше не увидим, пока она нас не подберет. И мы будем далеко от берега.

«Мы будем нырять в месте, известном как Эль-Пасо-дель-Седраль», — вещает наш харизматичный инструктор с бочкообразной грудью Франциско Марруфо, пока мы еще не доехали. Это длинный, похожий на хребет коралловый риф, по одну сторону которого находится песчаная отмель, а по другую начинаются глубины. «Вдоль линии кораллов проходит медленное течение. Там можно увидеть мурен. И большие косяки желтополосой ронки — это такие яркие рыбки с синими и желтыми полосами из семейства ворчуновых, которые громко скрежещут зубами. Возможно, там будут красные луцианы. И еще, — Франсиско смотрит прямо на меня, — осьминоги». Он уже сказал нам, что питает особую любовь к этим животным. «Когда их пугаешь, их глаза вылезают из орбит, почти как у людей», — смеясь, сказал он. На рифах Косумеля водится четыре разных вида, но их трудно отличить друг от друга, потому что все они могут менять форму, цвет и размер как угодно.

Капитан выключает двигатель. Я проскальзываю в жилет-компенсатор, застегиваю пояс на липучку, регулирую нагрудные ремни, протираю запотевшую маску и натягиваю ласты.

«Вперед!» — напутствует Дорис. Придерживая маску на лице, я шагаю с лодки и ныряю вслед за Дорис в воду.

Сегодня маска не протекает. Я дышу нормально. Осторожно я смотрю вниз и замираю от восторга: подо мной фантастический мир красок и форм, словно на некой психоделической картине. Но, в отличие от картины, все эти формы и цвета живые: рыбы, крабы, кораллы, горгонарии, губки, креветки. Одни кораллы напоминают надутые губы гигантов, другие торчат, как пальцы скелетов. Горгоновые кораллы мягко колышутся в воде, как тончайшие опахала из перьев. На фоне белоснежного, как в Нью-Хэмпшире, песка в пронзительно-бирюзовой толще воды мимо нас спокойно снуют дикие животные, словно нас здесь нет. Мне кажется, что я — невидимый путешественник во времени, попавший на другую планету. Только это моя планета, на которой я прожила больше полувека и побывала на всех ее континентах, кроме Антарктиды. Удивительно, но бо́льшая ее часть до сих пор оставалась для меня неизведанной тайной.

Я замечаю рыб буквально повсюду; видимость практически не ограничена. Мой страх исчезает.

Почти сразу Франциско указывает нам на полутораметровую мурену, притаившуюся под уступом и похожую на ленту из бархатистого зеленого мха. Открытый рот обнажает острые зубы. Скотт рассказывал мне, что одно время в океанариуме жила мурена, которая обожала, когда дайверы осторожно чесали ее во рту, — поэтому, завидев дайвера, она мгновенно распахивала свою пасть. Я радуюсь ей так, словно встретила приятеля своего друга.

Франциско сказал нам, что в нем есть кровь индейцев майя, но мне кажется, что в нем определенно течет и рыбья. Он скользит в воде с непринужденной легкостью местного жителя, показывающего нам свой район. Я стараюсь плыть вслед за ним и не терять из виду Дорис. В какой-то момент датчик отмечает, что мы плывем на глубине 15 метров, но мои уши чувствуют себя прекрасно. Франциско снова поворачивается и подзывает нас рукой: он указывает на нору рядом с огромным мозговым кораллом.

Я различаю глаз, потом воронку. Я показываю Франциско восемь пальцев, и он кивает. Коричневатая крапчатая кожа, белые присоски. Оторвав одно щупальце от камня, осьминог подается вперед. Он небольшой — голова размером всего с кулак. Он смотрит на нас расширяющимися глазами, внезапно становится ярко-алым, резко бледнеет и вдруг приобретает бирюзовый оттенок под стать воде. Он юркнул в свое логово, но продолжает наблюдать за нами — я вижу его любопытный глаз. Затем он снова высовывают голову и мантию. Воронка сначала направляется на нас, но потом исчезает где-то на боку. С каждым вдохом открывается белая изнанка жабр.

Кажется, я могла бы остаться здесь навсегда, просто наблюдая за его дыханием. Но остальные тоже заслуживают счастья полюбоваться осьминогом, поэтому я отплываю в сторону и показываю Франциско только что придуманный мной жест: кончики пальцев едва касаются друг друга, я приближаю ладони к груди и двигаю ими вперед-назад, имитируя взволнованное биение моего сердца. Но он и без этого все понял: он видел восторг на моем лице. На протяжении полутора лет после моего знакомства с Афиной, а потом с Октавией и Кали, которые вынуждены жить в нашем, человеческом мире, я мечтала попасть в их мир. И вот наконец-то мне это удалось: я нахожусь в осьминожьем царстве водной стихии, в теплых объятиях океана, я дышу под водой, и серебристые пузырьки воздуха вырываются из моего рта как великая ода радости.

Дальше начинается парад чудес: под камнем скрывается великолепная косумельская рыба-жаба. Раньше считалось, что этот вид обитает только на рифе Косумеля. Она плоская, как блин, с волнистыми поперечными синими и белыми полосами, неоново-желтыми плавниками и ветвистыми усами. Метровая акула-нянька мирно спит во впадине среди кораллов, словно ангелочек. Ярко-желтая с темными полосками и продолговатым телом рыба-флейта пытается слиться с ветвистым кораллом. Дорис на ходу изобретает новый жест: прижимает ко рту кулак и начинает перебирать пальцами другой руки, словно играет на невидимом духовом инструменте. Косяки переливающихся розовых и желтых рыб курсируют на расстоянии вытянутой руки от наших масок, словно стайки птиц в небе.

Мое состояние похоже на сон наяву. Восторг перерастает в экстаз, и я испытываю странные ощущения: я слышу свое дыхание внутри черепа, далекие звуки резонируют в моей груди наравне с биением сердца, все предметы кажутся ближе и крупнее, чем есть на самом деле. Как во сне, перед моими глазами предстают невероятные картины, и я беспрекословно их принимаю. Я нахожусь в измененном состоянии сознания, словно фокус, диапазон и четкость моего восприятия переключились в другой режим. Интересно, а Кали и Октавия чувствуют себя так же все время?

Океан для меня — как ЛСД для Тимоти Лири. Он утверждал, что психоделики для изучения реальности — что микроскоп для биологии, поскольку и то и другое позволяет выйти на новый уровень восприятия реальности. Шаманы и искатели просветления едят грибы, пьют зелья, лижут жаб, вдыхают дым, нюхают порошки, чтобы испытать ощущения, недоступные в нормальном состоянии. (И люди не одиноки в своем стремлении: слоны, обезьяны и многие другие животные специально едят забродившие фрукты, чтобы испытать алкогольное опьянение. Недавно биологи застали за «употреблением наркотиков» и дельфинов: те поймали ядовитую рыбу-фугу и начали по очереди толкать ее носами, передавая друг другу, как сигарету с марихуаной. Разозленная рыба выпустила в воду нейротоксин, в результате чего дельфины впали в некое подобие транса.)

Желание изменить привычное, повседневное состояние сознания присуще далеко не каждому человеку, но эта тема пронизывает всю человеческую культуру. Расширение сознания за пределы своего «Я» позволяет нам избавиться от чувства одиночества, подключиться к тому, что Юнг называл «коллективным бессознательным» — универсальному разуму, оперирующему на уровне единых для всех образов и идей; объединиться с тем, что Платон называл animus mundi, или «вселенской душой», общей для всех форм жизни. Некоторые культуры поощряют людей с помощью медитации, наркотиков или физических испытаний входить в измененное состояние сознания, чтобы установить контакт с духом животных, чья мудрость может быть скрытой от нас в повседневной жизни. Я же уверена, что погружение под воду с аквалангом вводит в измененное состояние сознания лучше любого наркотика: вы не просто вступаете в другую реальность — вы сливаетесь с фантастическим миром, который выходит за рамки любого человеческого воображения.

Кто сказал, что сны нереальны? В индуистской мифологии есть история об аскете Нараде, которого бог Вишну однажды удостоил встречи. Во время прогулки Вишну захотел пить и попросил Нараду принести ему воды. Нарада заглянул в первый попавшийся им на пути дом и встретил там настолько прекрасную девушку, что забыл, зачем пришел. Он на ней женился, у них родилось трое детей, они счастливо жили много лет, возделывая землю и выращивая скот. Но пришел сезон дождей. Бушующие потоки воды угрожали разрушить всю деревню, уничтожить скот и потопить людей. Нарада взял жену и детей за руки, но сильное течение унесло его любимых, а самого Нараду выбросило на берег. Но стоило ему открыть глаза, как он вдруг… услышал голос Вишну: «Куда же ты запропастился? Я уже полчаса жду свою воду!» Самого бога Вишну часто изображают спящим на поверхности необъятного и непостижимого океана, а сны, выходящие из его головы в виде пузырей, создают Вселенную. Вернувшись на борт «Рифовой звезды», я снимаю маску и плачу от радости.

С каждым днем меня все больше опьяняют странные чудеса подводного мира: восьмисантиметровые желтые морские коньки с цепкими, как у опоссумов, хвостами; шесть видов рыб-ангелов со спинными плавниками, развевающимися, как шлейф невесты; рыбы с желтыми губами; рыбы с фиолетовыми хвостами; рыбы яркие, как попугаи; рыбы плоские, как лепешки; рыбы с самыми замысловатыми узорами, например леопардовыми пятнами вперемежку с тигриными полосками; рыба с выразительным названием рыба-сержант. Синие хромисы. Окуни-арлекины. Сказочные окуньки. Губаны.

Однажды ночью мы ныряем с берега. В темноте я теряю нашу группу и по ошибке присоединяюсь к другой. Я возвращаюсь к пирсу, растерянная и разочарованная тем, что мне придется прервать погружение. Но Роб и Дорис возвращаются за мной. «Поплыли искать осьминога!» — предлагает Роб. Он берет меня за руку и освещает фонариком рыбу-ежа, способную раздуваться в огромный шар с ядовитыми шипами, если ее потревожить; кузовка с двумя рожками на голове, как у вола; призрачного атлантического ската-хвостокола, лежащего на песке, как вдруг Роб сжимает мою руку, и свет его фонаря озаряет кое-что еще. Сначала я думаю, что Роб указывает на толстую оранжевую морскую звезду. Но затем из расселины в мертвом коралле начинает просачиваться что-то мягкое, красновато-коричневое, постепенно разворачивая свои восемь щупалец с белыми присосками… Это осьминог! Он смотрит на нас удивленными глазами: его раздражает наш свет — он становится пунцовым и мгновенно исчезает в своей норе, как вода в сливной воронке.

Во вторник 7 ноября Франсиско объявляет нам, что сегодня наша группа будет нырять в месте, известном как «Колумбийская кирпичная стена». Это риф на склоне глубокой подводной ямы у южной оконечности острова, о котором в путеводителе написано следующее: «Гигантские коралловые колонны вздымаются над белоснежным песком и спускаются вниз по пологому склону, сменяясь террасами». Этот участок славится огромными грибовидными кораллами, горгонариями, губками, актиниями и другими морскими гигантами.

«В той точке, где мы начнем погружение, на дне лежит много кирпичей и один якорь, — продолжает Франциско. — Мы встретимся внизу, проплывем через шельф и спустимся во впадину. Там есть подводные скалы, некоторые из них с навесами. Затем мы подплывем к стене — в этом месте любят собираться черепахи, акулы, скаты. На прошлой неделе к нам присоединились двадцать пять больших дельфинов. Иногда там можно увидеть десяток лобстеров».

«Мы будем нырять на глубину до 25 метров. Если вы чувствуете, что течение слишком сильное, держитесь поближе к рифу. А когда начнете подъем, дрейфуйте по течению».

Дорис ныряет первой, я следую за ней. Но на глубине трех метров у меня начинают болеть уши. Я немного поднимаюсь и пытаюсь продуть их, но это не помогает. Я вижу, что остальные уже на дне. Я пытаюсь опуститься, но боль усиливается. Я сигнализирую Дорис и Робу, что у меня «проблема с выравниванием давления в ушах».

Роб показывает мне несколько приемов: наклонить голову к одному плечу, потом к другому. Выдохнуть через нос, не зажимая его. Всплыть повыше и попробовать еще раз. Но ничего не помогает, и это неудивительно: вчера я совершила три погружения, одно из них — самое глубокое в моей жизни, на 25 метров, а сегодня утром забыла впрыснуть свой обычный противоотечный спрей.

Мы с Робом всплываем на поверхность. «Насколько сильной может быть боль в ушах, чтобы все еще можно было нырять?» — спрашиваю я. «Лучше не рисковать», — советует Роб. Я размышляю: завтра нам предстоит ночное погружение с катера — это лучший за всю поездку шанс увидеть осьминогов. Я не могу позволить себе его пропустить.

Команда помогает мне забраться на катер. Я чувствую себя несчастной. Проглотив таблетку «Судафеда», я сажусь на скамейку, сжимаю свои предательски ноющие уши руками в надежде, что мое состояние улучшится за полтора часа, к моменту, когда начнется следующее погружение.

Я думала, что время будет тянуться бесконечно, но оно пролетает почти мгновенно. В морских глубинах тяжелая и вязкая соленая вода словно замедляет течение времени. Даже когда я просто погружаю руки в аквариум к Октавии или Кали, оно начинает течь с другой скоростью. Возможно, рассуждаю я, именно так мыслит сам Творец — размеренно, плавно и непрерывно, как течет наша кровь, а не как выстреливают наши синапсы. На суше мы думаем, движемся и живем как непоседливые дети или подростки, которые постоянно мечутся между своими гаджетами, однако никак не могут сосредоточиться на чем-то одном. Но океан заставляет всех замедлиться, стать более сосредоточенными и осознанными, при этом наделяя вас головокружительной гибкостью. В воде вы приобретаете грацию и силу, которых никогда не испытаете в воздухе. Погружаясь в океан, вы словно попадаете в чертоги необъятного, неизведанного подсознания нашей планеты. Вы подчиняетесь его глубинам, давлению воды и течениям, что дарует вам одновременно и смирение, и потрясающую свободу.

Через полчаса мои друзья уже появляются на поверхности, а моим ушам ничуть не полегчало. Я узнаю, что у Майка, одного из членов нашей группы, также были проблемы с ушами, но он все равно совершил погружение. Теперь у него идет из носа кровь, и ему придется пропустить следующий заплыв. Он, как и я, расстроен.

Франциско начинает инструктаж: наши друзья — без нас с Майком — будут нырять в лагуне Национального парка Чанканааб, которая славится своими лобстерами и рыбами-жабами.

— А еще мы можем встретить зеленых морских черепах, — говорит он.

— Как Миртл! — восклицает Дорис, поворачиваясь ко мне. — Сегодня вторник, а по вторникам я как раз работаю в океанариуме. Интересно, Миртл по мне скучает?

— Максимальная глубина 15 метров, — продолжает Франциско. — Но будьте осторожны. Песок там мелкий, как пудра, и легко мутит воду.

Мы с Майклом с тоской смотрим, как наши друзья погружаются в бирюзовую воду.

На этот раз я могу наблюдать за трансформацией со стороны: до этого момента я была слишком занята своим собственным волшебным преображением. Дайверы подходят к краю борта, шаркая огромными ластами. Наш метод погружения в воду называется «гигантский шаг». Это звучит внушительно и гордо, но даже легендарный Жак-Ив Кусто в момент его выполнения напоминал Монти Пайтона из Министерства глупых походок. Я с удивлением смотрю, как мои друзья, опытные дайверы, поражающие под водой своей грацией, неуклюже ковыляют в ластах к краю борта: они выглядят настолько жалкими, уязвимыми и нелепыми, что это просто шокирует. Но уже через мгновение, оказавшись в водной стихии, они трансформируются из неловких увальней в невесомых грациозных существ. Может быть, нечто подобное происходит с нашей душой после смерти, когда она попадает на небеса?

Чудесная среда — это день, когда я посещаю Кали и Октавию. И именно в среду мы собираемся совершить ночное погружение с катера. Это лучший шанс за всю поездку увидеть осьминога в среде его обитания. Всех беспокоят мои уши. Майк и Роб считают, что у меня все будет хорошо, но Дорис и Барб убеждены, что мне стоит отказаться от первой утренней сессии, которая будет достаточно глубокой, больше 20 метров. После этого будет еще одно погружение после обеда, затем в сумерки и, наконец, ночью.

Я еду на катере вместе с остальными, но решаю пропустить первый заплыв. Как жаль, что я не увижу зеленых мурен, черепах и акул, которых посулил нам Франциско. На море стоит небольшое волнение, и в этом месте проходит сильное течение. Все торопятся шагнуть за борт, чтобы скрыться под большой волной. Но у Дорис что-то не так со снаряжением. Оказывается, у нее неправильно прикреплен шланг для поддува жилета-компенсатора. Двое членов команды бросаются ей на помощь, как техники «Формулы-1» на пит-стопе, но, когда она наконец ныряет, других уже не видно. Я с беспокойством пытаюсь разглядеть, нашла ли она остальных, но — то ли волны, то ли пузырьки воздуха тому причина — это бесполезно: мой любимый инструктор и остальные друзья бесследно канули в водную пучину. Катер движется дальше, чтобы выгрузить еще одну группу. Хотя я и знаю, что Дорис — опытный дайвер, я все равно беспокоюсь.

Капитан разделяет мою тревогу. Закончив со второй группой, он разворачивается, чтобы вернуться на то же место. Но воды буквально переполнены катерами и дайверами. Где же наша группа? Внезапно мы замечаем длинный тонкий буй — надувную оранжевую «сосиску безопасности», рядом с которым плавает Дорис. Что с ней случилось?

Она в полном порядке и, как обычно, жизнерадостна, но потеряла группу. «Я искала их повсюду, — спокойно говорит она, вылезая на палубу, — но их нигде не было. В конце концов я поняла, что вряд ли их найду. Я плаваю с этой сосиской уже четыре года и еще ни разу ее не использовала!» — жалуется Ди.

Члены команды пытаются разглядеть пузырьки на воде, чтобы найти остальную группу. Наконец, они ее находят, и воодушевленная, как всегда, Дорис невозмутимо прыгает к ним.

Из-за зыби на море и сильного течения многие дайверы сталкиваются с той же проблемой, что и Дорис, и далеко не все воспримут это с такой легкостью, как она. Во время второго погружения нашей группы, которое я тоже пропустила, я вижу на воде больше «сосисок», чем в немецкой мясной лавке. Мы спасаем одного бедолагу — пожилого джентльмена, который пребывает в полной растерянности от случившегося. «Обычно, когда я поднимаюсь на поверхность, моя лодка всегда на месте!» — обескураженно бормочет он. К сожалению, он не помнит ни названия лодки, ни имени ее владельца. У нас на катере есть свободное место, поскольку мы потеряли одного незадачливого паренька, прозванного нами Засранцем, после того как пару дней назад его стошнило. Но не за борт, как это делают нормальные люди, а на палубу, что провоцирует рвоту у остальных. Позже мы отыскали его на другом катере, в который он залез по ошибке. Со временем мы находим лодку потерявшегося джентльмена и забираем нашего неудачника, который умудряется забыть свой пояс с грузами на другом судне.

«Если днем столько дайверов теряют ориентиры, — с тревогой думаю я, — что же будет ночью?»

Для погружения в сумерках мы встречаемся на пирсе в три часа дня. «До нашего места час пути. Оно называется Далила, — говорит Франциско. — Опускаться ниже 18 метров там не имеет смысла. Пока рано и будет довольно светло, но все равно возьмите с собой фонарики. Заглядывайте в кратеры. В это время дня можно увидеть черепах, плывущих на юг, акул-нянек, которые ищут место для сна, и рыб-попугаев. Если чувствуете, что вас подхватывает течение, держитесь ближе к рифу, договорились?»

Я молюсь, чтобы мои уши меня не подвели.

Я опускаюсь очень медленно, под зорким взглядом Дорис, постоянно выравнивая давление в ушах. Внизу я сигналю ей «все в порядке» и вижу, что другие также смотрят на меня. Сорок минут, полет нормальный, и, хотя мой компьютер показывает, что я погрузилась ниже 29 метров, я чувствую себя отлично. Никакой боли, только восторг, ведь за мной по пятам следует крупный луциан-парго. По мере того как вода становится все темнее, я чувствую себя все более уверенно. Меня переполняет радость: я справилась! Теперь все, что мне нужно, — это сотрудничество со стороны осьминогов.

Становится темно и холодно. Мы час сидим в лодке, ожидая, когда из нашей крови уйдет накопившийся азот. Мы с Дорис кутаемся в одно полотенце, дрожим от холода и хихикаем. Но потом я начинаю нервничать. Мои уши, ночь, темнота, открытый океан…

Франциско проводит краткий инструктаж:

— Мы почти прибыли, — говорит он. — Это место называется Парадизо, то есть рай. Это лучшее место для ночного погружения во всем Косумеле. Я думаю, сегодня нам повезет с акулами и осьминогами. Но каждую ночь бывает по-разному. Например, в полнолуние здесь много осьминогов. Они ведь хищники и выходят на охоту, потому что лучше видят в лунном свете. Однако лобстеры в это время предпочитают оставаться в норах. Здесь также можно увидеть огромных крабов. И гигантских кальмаров. А еще острохвостых угрей, очень похожих на змей. Их много на рифовом склоне.

Мы встречаемся на поверхности у кормы катера и опускаемся на дно все вместе. Используйте фонарь. Когда подаете сигналы рукой, направляйте свет на руку. А когда всплывете на поверхность, направляйте его на голову, чтобы вас увидели с катера. У меня оранжевый фонарь и зеленый сигнальный. Если увидите их, значит, это я. Итак, вперед!

У каждого из нас с собой два источника света: фонарик и светящаяся палочка на спине. Я ныряю сразу за Робом. Памятуя о моих неурядицах прошлой ночью, он предложил на протяжении всего погружения держать меня за руку. Мы медленно погружаемся на метр, и я продуваю уши. Чувствую сильное давление. Я повторяю это раз за разом. На трех метрах я не выдерживаю и сигнализирую Робу, что у меня «проблемы с ушами». Мы вместе поднимаемся на метр, я делаю маневр Френцеля, потом маневр Вальсальвы, наклоняю голову к одному плечу, потом к другому. Становится чуть лучше. Я освещаю левую руку, сигналю «все хорошо» и начинаю опускаться ниже. Боль в ушах усиливается. Но я решаю продолжать, пока она не станет невыносимой.

Наконец-то мы с Робом присоединяемся к остальным. В темноте мы следуем вдоль рифа. Я рада, что он держит меня за руку, потому что мне трудно делать несколько дел одновременно: регулировать баланс, плавучесть, контролировать глубинометр, освещая его фонариком, продувать уши, периодически очищать маску и разглядывать животных в небольшом диске света от фонарика. У меня ощущение, будто я путешествую в маленькой капсуле в космическом пространстве. Вокруг меня тяжелая и обволакивающая темнота. Мое восприятие сужено и сосредоточено на этом маленьком кружке света. Вот в нем появляется огромный краб, высокая пурпурная ветка кораллов и ярко-синяя рыба-ангел! Под кораллом собралась стайка луцианов. Лангуст шевелит усами. Впереди белеют вспышки света от фотоаппаратов моих друзей и светлые следы от их жилетов-компенсаторов. И вдруг — осьминог! Я сжимаю руку Роба, но он увидел, как тот просачивается из своей норы, раньше меня. Он светло-коричневый с белыми полосами, но светлеет прямо на глазах. Сначала снаружи появляется три руки, потом голова. Он поворачивается, смотрит прямо на нас, становится зеленым, потом интенсивно-коричневым и исчезает в норе.

Желтые коралловые полипы расправляют свои кормовые щупальца. Перед нами настоящий ковер из фиолетовых и оранжевых губок. Второй осьминог! Его выпуклые глаза смотрят вверх, потом вниз. Область вокруг глаз кажется желтой, зрачок — узкая щель. На несколько мгновений его кожа покрывается мерцающими крапинками — маскировка «звездное небо», — и он проворно ныряет обратно в логово.

В свете фонарика я вижу, как Франциско играет с иглобрюхом, который почему-то позволяет ему нежно трогать ладонью свой живот. Но Роб снова машет фонариком. Прямо под нами третий осьминог. Я опускаюсь головой вниз, чтобы хорошенько его рассмотреть. Этот осьминог крупнее, чем два предыдущих, и вовсе не выглядит напуганным. Он медленно приближается ко мне, но его воронка направлена в обратную сторону. Его кожа покрывается то полосками, то пятнами. Он похож на ученого-биолога, который осторожно проверяет, что будет делать дальше это странное существо. Я хотела бы остаться с ним, но течение неумолимо тянет меня прочь. Роб тоже тянет меня за руку — нам нельзя отставать от других. Я чувствую себя прямо как доктор Живаго, который только нашел свою давно потерянную любовь в шумном городе. Но я в тисках океана, и его течение уносит меня вперед.

В свете моего фонарика океан демонстрирует мне всё новые чудеса: похожий на змею острохвостый угорь с плоским, как лопатка, хвостом. Полосатые ворчуны, которые издают зубами громкие скрежещущие звуки. Ярко-синие рыбы-ангелы. Огромный краб. Но давление в моих ушах нарастает. Мне все труднее фокусировать внимание. Я постоянно продуваю нос, пытаясь выровнять давление, отчего шипящее дыхание Дарта Вейдера, которое я слышу где-то внутри черепной коробки, дополняется интенсивным бульканьем пузырьков и каким-то писком. Если бы Роб не держал меня за руку, я была бы полностью дезориентирована.

И вдруг — четвертый осьминог, на этот раз на рифовой стене! Он довольно маленький и застенчивый; я вижу только глаза и белые присоски, проглядывающие через дыру в кораллах. Боль в ушах становится почти невыносимой, когда Роб подает сигнал к всплытию. Я медленно поднимаюсь на поверхность, как душа, которая не хочет покидать умирающее тело. Я опускаю голову вниз и смотрю на оставшийся после меня след из серебристых пузырьков, мерцающий в темной толще воды, как Млечный Путь.