Глава четвертая. Яйца

Поскольку Октавия забилась в дальний угол своего логова под скальным навесом, она видна только со стороны публичной галереи. Летом Аквариум Новой Англии принимает около шести тысяч посетителей в день, поэтому, чтобы не попасть в традиционные бостонские пробки, когда жители пригорода разом отправляются на работу в город, и прибыть до открытия океанариума для широкой публики, я встаю в 5 утра и сажусь за руль.

На подземной парковке мне выделяют место в престижном секторе Крабов на третьем этаже. (Если бы я приехала после 9 утра, меня бы направили в сектор Медуз на пятом.) В вестибюле океанариума я машу рукой сотрудникам за информационной стойкой и начинаю подниматься по спиральной лестнице вверх: мимо экспозиций с малыми, очковыми и золотоволосыми пингвинами, которые шумными группками толпятся вокруг бассейнов; мимо экспозиции «Голубая дыра» с атлантическими гигантскими груперами; мимо экспозиции «Древние рыбы» с длинными серебристыми арованами с их костистыми языками и примитивными двоякодышащими рогозубами с четырьмя похожими на лепестки плавниками; мимо экспозиции «Мангровые болота». Я прохожу под висящим скелетом североатлантического гладкого кита, останавливаюсь поздороваться с электрическим угрем, ненадолго задерживаюсь перед форелями, миную экспозицию «Залив Мэн», резервуар «Острова Шолс» и аквариум с плоскими уродливыми рыбами-удильщиками около метра в длину с поэтическим названием «морской черт». Наконец, я прохожу мимо экспозиции «Тихоокеанская приливо-отливная зона» перед служебной лестницей к Пресноводной галерее и галерее Холодных Морей, а также к лифту на самый верх Гигантского Океанского аквариума. Мои шаги ускоряются, сердце бьется все быстрее: совсем скоро я увижу своего старого друга.

Октавия распласталась на потолке своего логова и, кажется, спит. Цвет и текстура ее кожи почти неотличимы от скалы; голова и мантия безвольно свисают вниз. Ее левый глаз открыт, но зрачок тоньше волоса. Правый глаз почти не видно из-за тени от щупальца, повернутого ко мне — вплоть до изгиба, скрытого темнотой. Кончики пяти щупалец обвивают скалистую крышу с обеих сторон, как завитки плюща. Я не вижу ни ее жабр, ни каких-либо признаков дыхания. Кажется, едва заметные движения ее тела вызваны только колыханием воды.

Я замираю перед витриной и наблюдаю за спящим осьминогом в режиме красного фильтра моего налобного фонарика, дабы не побеспокоить Октавию яркими огнями. Посещать ее так рано утром, когда в резервуаре еще не включили даже обычный тусклый свет, сродни медитации. Мне нужно подождать, пока мои глаза привыкнут к темноте, настроить мозг на восприятие едва заметных изменений и быть готовой к тому, что временное затишье может вдруг смениться лавиной событий и впечатлений.

Спящая Октавия — это само умиротворение, осьминожья Мадонна. Кажется, она стала больше с тех пор, когда я видела ее в последний раз. Ее голова и мантия теперь размером с крупный арбуз, который покупают для семейного пикника. Она что-то держит на своих перепонках — я не вижу, что именно, но замечаю, как под этим весом прогибается тонкая мембрана. Как спящий человек, время от времени Октавия вытягивает то одну, то другую руку, но в остальном ее тело неподвижно.

Через 78 минут после моего приезда, в 9:05 она начинает двигаться. Ее тело начинает биться, как сердце. Глубоким вдохом она наполняет жабры соленой водой и выбрасывает ее через воронку. Она машинально проводит одной рукой по всему телу, почти как беременная женщина оглаживает свой большой живот. Две другие руки трутся друг об друга, очищая присоски. Наконец-то я могу увидеть часть сокровищ, которые она так тщательно прячет, — это пятисантиметровый шнур примерно из сорока белых яиц, каждое размером с рисовое зерно. Он свисает с потолка и ниспадает по ее руке, как выбившаяся прядь волос, лежащая на женском плече. Это и есть то тайное сокровище, которое она баюкала на перепонках между рук.

Потом я вижу остальные гроздья где-то в глубине логова у заднего углубления — их всего пять или шесть штук, некоторые достигают в длину почти 20 сантиметров, но Октавия надежно закрывает их своим телом.

Вот почему она больше не хочет общаться с людьми. У нее есть более важное дело — заботиться о яйцах, ведь этому самка осьминога посвящает всю оставшуюся часть своей жизни.

Октавия начала откладывать яйца в июне, когда я была в Африке, но никто не видел, как она это делает. «Я просто приходил утром и замечал, что яиц стало больше», — говорит Билл. Гигантские осьминоги ведут ночной образ жизни, поэтому и такой деликатный процесс, как откладка яиц, предпочитают осуществлять под надежным покровом темноты. Скрытая от посторонних глаз, Октавия заползала на навес своего логова и по одному выдавливала из воронки крошечные каплевидные яйца. На тонком конце каждого яйца есть короткий хвостик, и своими самыми мелкими присосками возле рта она аккуратно сплетала от тридцати до двухсот яиц в одну гроздь, как хозяйки иногда сплетают в косу репчатый лук. Затем с помощью клейкого секрета, вырабатываемого специальной железой внутри ее тела, она приклеивала эту гроздь к потолку логова и начинала плести другую. В дикой природе самка гигантского осьминога за три недели может отложить 67–100 тысяч яиц.

Очень маловероятно, что яйца Октавии оплодотворены. Самки этих головоногих могут хранить инактивированные сперматофоры в яйцеводной железе несколько месяцев и активировать их, когда приходит время кладки яиц. Но Октавия была выловлена больше года назад. Скорее всего, тогда она была слишком молода для того, чтобы спариваться и получить сперматофоры от самца.

Тем не менее Билл явно гордится яйцами Октавии. Хотя их откладка означает, что скоро жизнь осьминога подойдет к концу, Билл не печалится. С каждой новой гроздью он становится все довольнее. По его словам, этот процесс символизирует завершенность.

«С Афиной я чувствовал себя обманутым», — говорит он. Жизнь любой самки осьминога должна завершаться откладкой яиц. Охраняя их, проветривая, очищая, Октавия будет совершать те же ритуалы, которые совершала ее мать до нее, и мать ее матери до этого, и так на протяжении сотен миллионов лет.

В своих воспоминаниях о жизни среди бушменов «Древний путь: История первых людей» моя подруга Лиз с любовью повторяет образ, впервые созданный эволюционным биологом Ричардом Докинзом: «Вы стоите рядом с матерью, держа ее за руку. Она держит за руку свою мать, та держит за руку свою…» Эта цепочка тянется на триста миль в длину и на пять миллионов лет назад, и замыкает ее рука вашего далекого предка, похожего на шимпанзе. Мне нравится представлять, как одной из своих рук Октавия держится за руку своей матери, которая держится за руку своей матери, а та держится за руку своей… Цепочка осьминогов, держащихся друг за друга своими эластичными руками за присоски, растягивается не на сотни, а на многие тысячи миль и уходит далеко в глубь времен. Мимо Кайнозойской эры, когда наши предки спустились с деревьев; мимо Мезозойской эры, когда на Земле господствовали динозавры; мимо Пермского периода, когда появились предки млекопитающих; мимо Каменноугольного периода с его заболоченными лесами; мимо Девонского периода с выползающими из воды амфибиями; мимо Силурийского периода, когда растения впервые покрыли на сушу — и до самого Ордовикского периода, когда у живых существ не было ни крыльев, ни коленей, ни легких, ни костистых челюстей, ни многокамерного сердца для перекачки крови. Более 500 миллионов лет назад приливы были намного мощнее, дни короче, года длиннее, воздух был слишком насыщен углекислым газом, чтобы им могли дышать млекопитающие или птицы, а все континенты находились в Южном полушарии. И даже в те далекие времена рука предка Октавии держалась за гибкую и чуткую руку головоногого.

В дикой природе большинство самок осьминогов после кладки яиц не оставляют их ни на минуту. Они не охотятся и не едят. Всю оставшуюся часть жизни мать голодает. Самка одного глубоководного вида установила рекорд: она прожила без еды четыре с половиной года, заботясь о яйцах, которые отложила у дна подводного каньона залива Монтерей на глубине почти одну милю.

На посвященном осьминогам симпозиуме в Сиэтле аквалангист Гай Бекен показал презентацию об Оливке, дикой самке гигантского осьминога, которая жила всего в одной миле от Аквариума Сиэтла в популярном для дайверских погружений месте, известном как Бухта-2. Вместе со своими друзьями по дайвинг-клубу по вторникам Гай часто бывал в этом районе и видел там осьминогов, а также шестижаберных акул, угревидных зубаток и змеезубов. В 2001 году они регулярно сталкивались с крупным самцом осьминога, который облюбовал место среди свай на пирсе всего в 30 метрах от берега. Они назвали его Попаем — в честь знаменитого моряка, героя мультфильмов. В феврале 2002 года там же поселился еще один осьминог. Это была самка весом около 30 килограммов. Они назвали ее Оливкой.

Оливка так привыкла к дайверам, что принимала от них селедку, которую они клали на присоски ее протянутой руки. Но в конце февраля она перестала покидать свое логово. Она устроила его под грудой затонувших деревянных свай, перегородив один из двух выходов полукруглой стеной из 20-сантиметровых камней. Заглянув в промежутки между сваями, дайверы обнаружили внутри гроздья осьминожьих яиц.

«Каждый раз, когда мы приплывали к ней в гости, у нее было разное настроение, — сказал Бекен. — Иногда она была дружелюбной. Иногда явно не хотела компании. В течение первого месяца после того, как она начала откладывать яйца, она продолжала брать селедку, которую предлагали ей дайверы. Но потом стала ее выбрасывать».

Тем летом сотни дайверов приплывали понаблюдать, как Оливка заботится о яйцах. Они с восхищением смотрели, как она очищает их своими присосками и промывает струей воды из воронки, как оберегает их от хищных морских звезд-подсолнухов, пытающих пробраться в ее логово и полакомиться ее потомством. В середине июня дайверы увидели, как внутри яиц появляются черные точки — глаза будущих осьминожек. «Вот один! А вот еще!» — Бекен комментировал фотографии развивающихся глазок еще не родившихся осьминожек с таким восторгом, словно это случилось вчера.

Во время ночного погружения в конце сентября Бекен и его друзья стали свидетелями появления на свет первых детенышей Оливки — планктонных личинок. С помощью струи из воронки Оливка выдула крошечных — не больше рисового зернышка — новорожденных прекрасных осьминожек сначала из яиц, а потом из логова. Теперь они отправились в свободное плавание, как паучки-воздухоплаватели в книге «Паутина Шарлотты». Пока они не вырастут достаточно большими для того, чтобы обосноваться на дне, они будут частью океанского планктона — дрейфующей в воде смеси из миллионов крошечных растений и животных, которая находится в самом низу пищевой цепочки и производит бо́льшую часть кислорода на нашей планете, сохраняя на ней жизнь.

Развитие яиц осьминога частично зависит от температуры воды. У побережья Калифорнии инкубация яиц гигантского осьминога длится около четырех месяцев; в более холодных водах Аляски — семь-восемь. Оливка насиживала яйца больше полугода, что для Пьюджет-саунд совершенно нормально, и последние ее малыши вылупились в начале ноября. Несколько дней спустя дайверы нашли рядом с логовом ее труп, молочно-белый, почти прозрачный, как призрак. Ее тело уже поедали две морские звезды.

«Это было очень печально, — сказал Бекен. — Некоторые дайверы не могли на это смотреть. С тех пор это место стало известно как Логово Оливки. В этом районе почти всегда можно встретить осьминогов. И каждый раз, когда мы их видим, мы вспоминаем о наследии нашей любимицы».

Здесь, на другой стороне континента, Октавия до сих пор принимает рыбу, которую Билл и Уилсон протягивают ей на конце длинных щипцов. «Это означает, что она проживет еще несколько месяцев», — уверяет меня Билл.

В течение этих месяцев Октавия даст нам возможность понаблюдать за самым интимным и самым главным делом ее жизни в таких подробностях, которые невозможно увидеть в дикой природе. Конечно, никакая даже самая рьяная ее забота не смогла бы превратить неоплодотворенные яйца в живых детенышей. Но, словно по магическому взмаху ее руки, внутри и вокруг ее аквариума начали происходить другие перемены — иногда печальные, иногда странные, а порой ― как осьминожьи яйца — таящие в себе обещание новой жизни.

— Она все еще сильна, — с облегчением говорит Уилсон, чувствуя, как Октавия тянет на себя щипцы с кальмаром. — У нее еще есть время.

Тем временем Кали день ото дня становится все крупнее, сильнее и смелее.

Когда мы подходим к отстойнику с водой, Анна уже стоит рядом и играет с кончиками осьминожьих щупалец, выглядывающими через отверстия в бочке. Уилсон откручивает крышку; Кали мгновенно всплывает на поверхность и переворачивается вниз головой. Мы погружаем руки в воду. Она берет у Уилсона сразу две мойвы двумя разными щупальцами, передавая их ко рту от присоски к присоске, а остальными начинает исследовать наши руки. Ощущения такие, словно принимаешь холодную ванну из щупалец.

Примерно через три минуты она обдает нас мощной струей ледяной воды. Мы все промокли, но больше всего досталось Анне — Кали ударила ее прямо в лицо. С темных волос и кончика носа девочки капает соленая вода. И вдруг, буквально через секунду, Анна вскрикивает: «Аааа!»

Мы не сразу понимаем, что произошло. Сначала мы думаем, что ее крик — запоздалая реакция на обливание. Но потом замечаем, что три щупальца Кали смяли левую руки Анны, как Венерина мухоловка. Мы поспешно освобождаем ее от щупалец, при этом каждая присоска отлипает с громким хлюпаньем. Анна отступает от резервуара и с поразительным спокойствием осматривает свою руку. На нижней фаланге большого пальца видны две вмятины — отпечатки верхней и нижней челюсти Кали.

Марион помогает ей промыть рану под струей воды. Хотя кожа повреждена, из укусов не идет кровь. Но это может объясняться тем, что у Анны низкое кровяное давление.

Анна не испытывает ни боли, ни испуга. Но вокруг царит переполох. Услышав шум, из коридора прибегает Криста и берется помочь нам с Уилсоном затолкать осьминога обратно в бочку и закрыть крышку. Это нелегко. Стоит Кали заметить крышку, как она отчаянно карабкается вверх и нависает над бочкой, как шапка пены на кружке пива. Втроем шестью руками мы только и успеваем отрывать ее щупальца от края и стенок бочки. Я огорчена, что нам приходится так рано прервать наше общение, и Кали, судя по всему, тоже: ведь это и ее любимая часть дня.

Но нам нужно позаботиться об Анне. Двое сотрудников, ответственных за оказание первой помощи, прибывают почти мгновенно. Они находились на нашем этаже, когда раздались крики. И только теперь Анна начинает нервничать. Она не хочет, чтобы этот случайный укус перерос в большую проблему. И больше всего она опасается, что ей запретят контактировать с Кали.

Но медработники обеспокоены. Хотя ранка едва заметна и выглядят даже менее серьезно, чем след от клюва волнистого попугайчика, это все же укус осьминога, и такого не случалось почти десять лет — с тех пор, как Гвиневра цапнула Билла. «У тебя не кружится голова? — спрашивают они Анну. — Ты не чувствуешь жжения?» Хотя яд гигантского осьминога — один из наименее токсичных для человека, отравленная рана может заживать несколько недель, а кроме того, существует возможность аллергической реакции, как у некоторых людей на укус пчелы. Вскоре становится ясно, что Кали просто легонько ущипнула Анну своими челюстями, не выпуская яда, и девочка чувствует себя прекрасно.

Тем не менее Уилсон просто в ужасе. «Она проявила агрессию! — с удивлением восклицает он. — Я контактировал с сотнями осьминогов. Моя внучка общалась с осьминогом, когда ей было всего три года!» У Кали был более богатый опыт взаимодействия с людьми, чем у всех ее предшественников, и она была одним из самых дружелюбных осьминогов, которых он знал.

Что же случилось? Может быть, Кали спутала руку Анны с рыбой? Это маловероятно. Даже мы своими неуклюжими пальцами, лишенными всяких хеморецепторов, способны отличить кожу человека от скользкой рыбьей чешуи. Возможно, укус был случайным? Она могла укусить любого из нас, просто рука Анны первой попалась ей «на зуб»? Вряд ли. Ведь перед тем как укусить, Кали нацелила на Анну воронку и облила ее водой. Ясно, что укус предназначался конкретно для нее. Почему же осьминог решил укусить эту заботливую, любящую и опытную девочку-подростка?

Я предполагаю, что это могло быть из-за тремора Анны. Кали облила Дэнни, поскольку тот тоже сильно дрожал. Но еще более вероятная причина — лекарства, которые Анна принимает. Врачи прописывают ей одновременно несколько разных препаратов и регулярно их меняют. Возможно, Кали ощущает все эти медикаменты на вкус, и резкое изменение «вкусового профиля» девочки смутило ее. Анна подтверждает, что недавно ей действительно сменили набор лекарств.

Мы отправляемся на ланч и пытаемся успокоить Анну. Мы уверяем, что в этом нет ее вины, и делимся историями о том, как нас кусали разные животные. Скотта укусила анаконда Кэтлин, когда тот держал ее во время рентгена. (Рептилиям не нравится соприкосновение с холодным металлическим столом.) Я же стала звездой в своей группе по аэробике из-за повязки на руке после укуса арованы: когда я кормила эту хищную амазонскую рыбу в служебной зоне, она выпрыгнула из воды и цапнула меня за руку. Анну уже кусали многие животные, в том числе пиранья (которую она снимала с крючка во время поездки в Бразилию вместе со Скоттом в рамках развития программы экологичного вылова рыб), маленькая акула в океанариуме и, что самое удивительное, курица. Казалось, она была довольна тем, что теперь может добавить в этот список и осьминога.

«В укусах есть определенный кайф», — говорит Криста. Для большинства людей это звучит по меньшей мере странно, но мы, собравшиеся за одним столом, соглашаемся: укус — это одна из форм интимного взаимодействия, зачастую, особенно в случае с морскими животными, не несущая в себе никакого злого умысла. Даже «атаки» больших белых акул на людей предположительно носят ознакомительный, а не хищнический характер. Возможно, Кали просто хотела поближе узнать Анну.

В служебной зоне Пресноводной галереи один молодой волонтер черным маркером нарисовал на стене электрического угря с исходящей из головы молнией и подписал: «А вы это уже пробовали?» Да, я уже испытала на себе всю прелесть электрического разряда в 600 вольт от рыбины по имени Тор (того, кто на плакате, ласково зовут Рукавичкой). Я сделала это специально, прикоснувшись к его мягкому скользкому затылку кончиками пальцев. («Трогайте правой, — шутливо посоветовал мне Скотт. — Левая рука ближе к сердцу».) У меня было ощущение, будто я воткнула палец в электрическую розетку. Но в океанариуме получить удар током от угря — это своего рода посвящение в члены эксклюзивного клуба.

Иногда, бравируя своей смелостью, люди сами бездумно провоцируют животных на акты агрессии. Но большинство укусов случайны, а несчастные случаи, как известно, чаще всего происходят из-за нашей невнимательности или небрежности, так что здесь нечем гордиться. И тем не менее в наши дни, когда большинство людей изолированы от природы, такие укусы, даже случившиеся по нашей вине, можно считать своего рода привилегией, свидетельством нашей приближенности к животному миру. Хотя обитатели океанариума живут в неволе, в душе они все равно остаются дикими. Укус рыбы или осьминога — прямое доказательством того, что мы готовы в буквальном смысле пожертвовать собой (или даже крошечными кусочками себя), чтобы прикоснуться к фантастическому миру дикой природы.

В течение всего лета, пока Октавия насиживает яйца, я вижу перемены повсюду, куда ни брошу взгляд.

Осьминоги — мастера меняться. Однажды утром я обнаруживаю, что Октавия стала полностью белоснежной, как бумажный лист, хотя раньше она окрашивала в такой цвет только отдельные участки. Белый свидетельствует о том, что осьминог стареет и его мышцы, контролирующие хроматофоры, постепенно теряют тонус. В другой день я вдруг замечаю, что у нее отсутствует кончик третьей правой руки. Так было всегда или просто никто из нас, завороженный непрерывным движением ее восьми рук, никогда этого не замечал? Джули Калупа, дайвер и студентка медицинского факультета из Висконсинского университета, сообщает, что гигантский осьминог может отрастить до трети потерянной конечности всего за шесть недель. В отличие от ящерицы, чей регенерированный хвост неизменно хуже оригинала, новая рука осьминога так же полноценна, как настоящая, — у нее точно такие же нервы, мышцы, хроматофоры и чувствительные присоски. Самцы могут восстанавливать даже свою специализированную половую щупальцу, или лигулу, хотя, по некоторым данным, это занимает чуть больше времени.

Кали также не перестает нас удивлять. Однажды мы осознаем, что она нас дрессирует. В очередную Чудесную среду, когда мы с Кристой, Марион и Анной собрались вокруг ее бочки, а Уилсон открутил крышку, Кали немедленно выскочила на поверхность. Вся красно-коричневая от волнения, она с воодушевлением и любопытством нас оглядела, уцепилась сначала двумя, а потом пятью щупальцами за края бочки и начала резво из нее выбираться. Присоски хватались за все, что было в зоне ее досягаемости. Мы аккуратно отлепляли ее щупальца от бочки и предлагали взаимен свои руки, чтобы занять ее игрой и отвлечь от побега, но они их не интересовали, и она упрямо продолжала карабкаться вверх. В конце концов, она плюхнулась в воду, как расстроенный ребенок бросается на пол, чтобы закатить истерику. Но вдруг она опять всплыла вверх, на мгновение зависла, приняв позу перевернутого зонтика, и, прежде чем мы успели сообразить, что происходит и заметить, как она навела на нас свою воронку, струя воды обдала нас, как из брандспойта.

У нас, женщин, намокли даже штаны и ботинки, но Уилсон — человек, которого она любит больше других и который обычно дает ей первую рыбу дня, — промок насквозь. «Это предназначалось для меня, — говорит он, вытирая воду с лица. — Вот озорница! Сущее наказание!»

Почему она выстрелила на этот раз? Она раздражена тем, что мы не позволили ей выбраться из бочки и исследовать мир? Или просто играет?

Но я чувствую, что причина в чем-то другом. Кали продолжает держать нас под прицелом своего водяного пистолета ради мойвы. «Я думаю, она требует рыбы, — говорю я. — Она хочет, чтобы мы давали ей рыбу сразу, как только открывается бочка».

Ведерко с угощением стоит на расстоянии вытянутого щупальца. Уилсон берет одну рыбку и протягивает ее к присоскам Кали. Криста кладет вторую рыбу на мягкие белые чашечки присосок другой руки. Кали мгновенно успокаивается. Распластавшись у поверхности воды вниз головой, она блаженно раскидывает руки в стороны и показывает нам свой блестящий черный клюв во всей красе. Мы все, даже Уилсон, впервые видим клюв живого осьминога. Это признак наивысшего доверия: осьминоги редко демонстрируют эту удивительную часть своего тела, скрытую в месте соединения рук. Мы смотрим, как Кали проворно передает первую рыбу хвостом вперед от одной присоски к другой. Семисантиметровая мойва исчезает за десять секунд. Вторую рыбу она передает ко рту чуть медленнее, видимо, наслаждаясь ее вкусом. Мы видим, как она размалывает розовые внутренности своим клювом: вот в нем исчезает серебристый глаз, а вот и вся голова.

После этого случая мы всегда приветствуем Кали рыбой или кальмаром. И водная экзекуция прекращается на все лето.

В эти дни Кали принимает много посетителей помимо нас, возможно, даже слишком много, считает Уилсон. Он опасается, что она может перевозбудиться, и закрывает крышку.

Поскольку Кали сыта, перед аквариумом Октавии толпится слишком много народа, и ее толком не разглядеть, а в галерее Холодных Морей и Пресноводной галерее нет срочной работы, мы с Анной и Кристой отправляемся побродить по океанариуму. Мы рассматриваем аквариумы, как девушки — витрины модных магазинов. Но для нас каждый аквариум — как остановка на Крестном пути, место благоговейного почитания. Мы вновь и вновь испытываем божественную благодать от возможности прикоснуться к удивительной и странной красоте океана.

В третьем от Октавии аквариуме на поверхности воды плавает тончайшая, как паутина, лента длиной около 18 метров, вся унизанная жемчугом и бриллиантами. На дне притаился удильщик — морской черт — плоская метровая рыба, по цвету и текстуре похожая на донные отложения, с мощными челюстями, из которых выглядывают длинные, острые, загнутые назад зубы. Эта ажурная лента вышла из ее тела. Бриллианты — это пузырьки воздуха, а жемчужины — ее икринки. Поразительно, что такое уродливое существо могло создать такую нежную и прекрасную вуаль, по красоте способную сравниться с фатой невесты на свадебном платье. Это напоминает мне историю Сьюзан Бойл, безработной 47-летней женщины, которая впервые появилась на сцене в шоу «Британия ищет таланты» в 2009 году и поразила весь мир своим уникальным ангельским голосом.

Билл заботился об этой самке морского черта уже девять лет. Разумеется, он знал, что его подопечная беременна. В прошлые выходные он с группой подростков был в палаточном походе. И хотя он очень устал после длинных и тяжелых выходных, в воскресенье вечером он примчался в океанариум, чтобы проверить состояние своей беременной питомицы. «Я места себе не находил, — говорит Билл, — потому что она стала просто огромной». Ее предшественница выросла в два раза больше, и ее пришлось на специальном судне отправлять в Квебек, где есть большой аквариум для удильщиков. У предыдущей рыбы в этом аквариуме всегда были трудные роды. В первый раз выход ленты с икрой привел к пролапсу, и для его устранения потребовалась хирургическая операция. На следующий год лента с икрой застряла внутри ее тела, как человеческий младенец при ягодичном предлежании, и ветеринар сделал ей вторую операцию. Наконец, после третьих родов ветеринар удалил ей оба яичника. Таким образом, эта старая рыба пережила три операции, и Билл хотел избавить свою новую подопечную от таких испытаний.

«Было видно, что ей некомфортно, — рассказывал Билл. — Она выглядела так, будто проглотила баскетбольный мяч. Она даже не могла спокойно лежать на дне». К своему облегчению, прошлой ночью, в очередной раз придя проверить состояние подопечной, он увидел в темной воде плавающую ленту икры, переливающуюся, как Млечный Путь в ночном небе. Как и яйца Октавии, эта икра не оплодотворена. Но это нисколько не умаляет ее потрясающей, захватывающей дух красоты.

Повсюду перед нами предстают невероятные трансформации. Вот самец морского конька-тряпичника «рожает» маленьких дракончиков, которых он вынашивал в специальной выводковой сумке на животе, как опоссум. Среди кораллов в Гигантском Океанском аквариуме рыбки под названием губаны-клюворылы, которые начинают свою жизнь как черные или коричневые самки, постепенно превращаются в бирюзовых самцов. Буквально все морские создания таят в себе чудеса. Взять хотя бы медуз. Выведенные из икринок, они начинают свой жизненный путь как планктон, затем превращаются в коричневатые шарики и оседают на камнях как полипы. На этой стадии своей жизни они напоминают неприглядную коричневую субстанцию, в которую вы иногда можете вляпаться ботинком, но в конце концов вырастают в ангельски прекрасных существ.

— В океане, кажется, возможно все, — говорю я Кристе и Анне, когда мы наблюдаем за скатами и черепахами, снующими перед нами в толще воды в Гигантском Океанском аквариуме.

— Как же хочется побыть там, среди них… — говорит Криста.

— А еще лучше сделать это в настоящем океане! — восклицает Анна.

— Решено! — заявляю я. — Этим летом мы идем учиться плавать с аквалангом!

Мы объявляем о наших планах Скотту и Уилсону за обедом в нашем любимом мексикано-ирландском ресторане Jose McIntyre’s. Скотт считает, что это отличная идея. Подводные исследования и экспедиции по сбору образцов — часть его работы. Он рассказывает нам об одной из своих поездок в Вест-Индию. Поскольку правила безопасности запрещают погружаться с аквалангом в одиночку, Скотт договорился нырять вместе со одним коллегой, чей объект наблюдения был активен перед рассветом. «Мы гуляли до поздней ночи, — вспоминает Скотт. — А утреннее погружение было в полпятого утра!» Его напарник был опытным дайвером, которому не требовался контроль, но Скотт преданно сопровождал его во всех погружениях. Они работали под сводом подводной пещеры на глубине двух с половиной метров. Невыспавшийся Скотт надувал спасательный жилет, надевал баллон, находил под потолком пещеры удобную выемку между кораллами-мозговиками и спал — в акваланге — пару часов. Потом приятель будил его, и они возвращались в отель. «После этого я иногда просыпался среди ночи в своей постели и, забыв, где нахожусь, в панике искал загубник акваланга», — со смехом говорит Скотт.

Я спрашиваю, что делать, если во время погружения захочется кашлянуть или чихнуть. «Нет проблем. Вас научат даже тому, что делать при рвоте», — отвечает Скотт. Он говорит, что подобное случалось с некоторыми посетителями, которые, по всей видимости, после бурной вечеринки покупали специальный билет с правом погрузиться в подводном снаряжении в Гигантский Океанский аквариум.

— О господи! — восклицает Криста. — И такое бывает?!

— Лучше не будем об этом за столом, — коротко бросает Скотт.

Одна рука Октавии спрятана под ее телом. Другой — двадцатью восемью большими присосками больше двух с половиной сантиметров в диаметре — она держится за потолок своего логова. Третья рука прилеплена к стене. Кожа перепонок свисает, как драпировка. В 8:25 утра ее руки начинают энергично отметать гроздья яиц подальше от меня — она напоминает мне активную домохозяйку, которая пылесосит жалюзи или шторы. Она занимается этим пару минут, затем поворачивается к ним воронкой и промывает струей воды. Неудивительно, что яйца такие белоснежные. Интересно, как при таких интенсивных процедурах их гроздья не разрываются и не открепляются от потолка?

Экспозиция освещается мягким светом. Персонал готовится к приему посетителей. Видно, как тело Октавии растет по мере того, как она набирает воду через жабры, ее мантия раскрывается, как розовая орхидея «венерин башмачок» в цвету. Я считаю секунды между ее вдохами. Шестнадцать. Семнадцать. Пятнадцать. Одно из ее щупалец превратилось в узел, она распутывает его и закручивает в штопор из трех петель; она делает это машинально, как человек, рисующий каракули.

В 9:10 я слышу первый детский визг. Мое драгоценное время наедине с Октавией истекло. Но следующий час, проведенный перед ее аквариумом, ценен по другой причине: окруженная толпой толкающихся детей и взрослых, я могу погрузиться в цунами эмоций, воспоминаний и заблуждений, которые вызывает гигантский осьминог у людей.

— Ой, там осьминог! — вскрикивает девушка.

— Красивый, — комментирует ее бородатый спутник.

— Да, красивый, но жутковатый, — добавляет высокая женщина за их спиной.

— Это тоже осьминог? — спрашивает маленький мальчик, указывая на дно аквариума.

— Нет, это актиния, — отвечает отец.

— Это враг осьминога? — тревожно спрашивает ребенок.

Я указываю ему на Октавию, притаившуюся в логове, и ее яйца.

— Ух ты! — восклицает он и тут же объявляет: — Я ученый! Я исследователь океана и спасатель животных!

И убегает к другим аквариумам, а родители бросаются вслед за ним.

В 9:20 меня окружает семья из трех человек.

— Ооо! Осьминог! — говорит мама, прочитав табличку на аквариуме.

Но они, как ни стараются, не могут увидеть Октавию, пока я не показываю им пальцем. Они очень взволнованны.

— У нее будут дети? — спрашивает их восьмилетний сын.

Нет, объясняю я, потому что здесь нет папы.

— Это как куриные яйца. Если нет петуха, в яйцах нет цыплят.

Мальчик огорчен.

— Ей нужен друг! — восклицает он.

Его отец полностью с ним согласен.

— Почему они не могут поселить к ней самца? — спрашивает он.

Любовь — это замечательно, соглашаюсь я. Но осьминоги иногда едят друг друга, поэтому такие свидания вслепую в ограниченном пространстве аквариума, где негде скрыться, если они не поладят, очень рискованны.

— А почему бы не заниматься искусственным оплодотворением? — спрашивает мать.

В отличие от рыб, яйца осьминогов должны быть оплодотворены перед откладкой. И потом, что делать с потомством?

— А куда нам пристроить 100 тысяч новорожденных осьминогов? — спрашиваю я.

— Продавать другим аквариумам! — отвечает отец, у которого явно прослеживается предпринимательская жилка.

Вся семья очень искренне, просто до отчаяния огорчена тем, что яйца Октавии бесплодны. Дома в холодильнике у них почти наверняка стоит упаковка неоплодотворенных куриных яиц, которые не вызывают у них такого расстройства. Но это потому, что они не видели курицы-наседки. Здесь же они видят мать и сопереживают ей, и это необычайно мило. Судя по всему, они счастливы в своей семье и хотели бы, чтобы Октавия тоже испытала счастье семейной жизни.

Дальними от витрины руками Октавия начинает ворошить яйца. Она расправляет присоски, очищая их, переворачивается вниз головой и снова делает сальто. Над ее глазами появляются два «рога» — на самом деле мягкие папиллы.

— Фу! Спорим, они такие противные на ощупь, — с отвращением говорит девичий голос.

Я оборачиваюсь и вижу трех девочек-подростков в узких джинсах и коротких куртках с убийственным макияжем.

— Посмотри, — говорю я, — ты видишь ее яйца? Там их тысячи! А она превосходно о них заботится.

— Ничего себе! — восклицает она.

— Круто! — говорит ее подруга.

Выражение брезгливости на их лицах пропадает. Рты приоткрываются в удивлении, а зрачки расширяются.

— Вы видели, как она ворошила яйца своим руками? Так она очищает их от налета и обеспечивает доступ кислорода.

— Ой, какая лапочка, — девочки начинают ворковать, словно смотрят на щенка.

Еще минуту назад Октавия была для них отвратительным монстром. Теперь же она мать, и она прекрасна.

— А когда из яиц вылупятся малыши? — спрашивают они.

Я качаю головой и объясняю им, что яйца не оплодотворены. В глазах одной девочки я замечаю предательски подступившие слезы.

Я рассказываю им несколько фактов про осьминогов, которые, на мой взгляд, должны заинтересовать и впечатлить их. Я рассказываю про яд Октавии, ее клюв, способность к маскировке, но лица девочек становятся каменными. Я явно ошиблась и потеряла аудиторию.

Вдруг Октавия вставляет кончик одного щупальца в отверстие в мантии.

— Кажется, у нее там зачесалось, — говорю я.

Лица девочек снова смягчаются, и они разражаются смехом. Я понимаю: им неинтересно, чем Октавия отличается от нас. Им интересно, чем мы похожи. Они знают, что значит «зачесалось», и они могут представить, каково это ― быть матерью. Эта короткая встреча их изменила. Теперь они могут почувствовать свое родство с осьминогом.

Они фотографируют Октавию на свои мобильные телефоны. И, прежде чем уйти, благодарят меня. «Позаботьтесь об этой маленькой маме», — наказывает мне одна из них.

В августе наступает время серьезно заняться подводным плаванием, пока вода у побережья Новой Англии не стала слишком холодной и не начались сильные ветры. Для Анны с ее склонностью к обморокам погружения с аквалангом слишком опасны, поэтому остаемся мы с Кристой. Я заезжаю в дайвинг-клуб United Divers в Сомервилле, который порекомендовал мне Скотт, чтобы записаться на занятия, и в 18:15 приезжаю в океанариум. Там в самом разгаре вечеринка «Ночь чествования молодых волонтеров», которую администрация ежегодно устраивает в честь самых юных добровольных помощников. Я проскальзываю мимо групп тинейджеров и их родителей к аквариуму Октавии. Моя подруга выглядит очень странно. Она сильно раздулась: ее обычно немного морщинистая, собранная в складки или бугристая кожа стала гладкой и натянутой, как оболочка воздушного шара.

Что-то явно не так: она напоминает мне гигантскую опухоль или внутренний орган, разбухший от болезни. Моя тревога усиливается, поскольку я не вижу ее жабры, воронку и глаза. Она повернулась лицом к стене, как это обычно делают собаки и кошки, когда им больно. За исключением одной свисающей руки, все щупальца Октавии развернуты присосками внутрь и прилеплены к стенам логова и к ее яйцам. В красном свете моего головного фонарика ее тело кажется бледно-розовым, с бордовыми прожилками, как варикозные вены на ногах старой женщины. Перепонки между руками выглядят серыми.

Я вне себя от тревоги. Я никогда не видела ее такой. Она умирает? Рядом нет никого, к кому я могу обратиться. Да и никто не сможет ей помочь. Самки осьминогов умирают через несколько месяцев после яйцекладки. И никому не под силу это предотвратить.

Но я не хочу видеть, как умирает мой друг.

Неожиданно, словно услышав мои мольбы, рядом появляется Уилсон. Его внучка Софи, юный волонтер, участвует в сегодняшней вечеринке. Он не знал, что я буду здесь, он просто пришел взглянуть на Октавию.

— Это очень странно, — с беспокойством глядя на нее, говорит он. — Я никогда раньше не видел у осьминогов такой текстуры. Но помните, ее жизнь подходит к концу. Если это так, что нам остается?

Я не хочу обременять Уилсона своим горем. Ему и так тяжело: его любимая жена умирает от какой-то таинственной болезни, а он вынужден бессильно наблюдать за этим, не в состоянии ей ничем помочь.

Мы с Уилсоном стоим и молча смотрим на осьминога. Думает ли Октавия о чем-нибудь в этот момент и если да, то о чем? Что происходит в неизведанном, уникальном, тайном святилище ее разума? Можно ли вообще познать внутренние переживания другого существа?

Обучение, внимание, память, восприятие — все эти функции вполне измеримы и относительно доступны для исследований. Но сознание, говорит австралийский философ Дэвид Чалмерс, это «настоящая проблема», именно из-за уникальности внутреннего мира каждого живого существа. Другие философы ставят под сомнение само понятие внутреннего «Я». «Наука не нуждается в самости, — утверждает психолог Сьюзан Блэкмор. — Но большинство людей уверены в том, что у них есть уникальное собственное „Я“».

«Самость, — пишет Блэкмор, — это всего лишь мимолетное впечатление, которое возникает с каждым новым переживанием и тут же исчезает… Нет никакого реального внутреннего „Я“… есть множество параллельных процессов, которые создают это — полезное в определенном смысле — внутреннее заблуждение». Она утверждает, что сознание само по себе — это иллюзия.

Будда отрицал существование вечного «Я»: в конце жизни оно растворяется в вечности, как соль в океане. Для некоторых эта мысль может быть болезненной. Но мистики считают, что растворение одинокой души в океане вечности несет с собой освобождение и просветление.

В 19:05 Октавия начинает двигать одной рукой, медленно поглаживая ближайшие к витрине гроздья яиц. Она по-прежнему раздута, повернута лицом к стене, и мы не видим, как она дышит. Одна из ее рук держится за потолок логова одной присоской, как москитная сетка, висящая на одном гвозде.

В 19:25 на ее теле появляется несколько бугорков. Но они едва заметны, и их мало. Ее кожа по-прежнему остается слишком гладкой — ни я, ни Уилсон такого никогда не видели.

Вдруг в 19:40 Октавия поворачивается. Я вижу ее глаз с прорезью зрачка. Мы с Уилсоном задерживаем дыхание. Все ее тело и голова покрываются высокими наростами. Она вставляет одну руку в жаберное отверстие и начинает активно шевелить другими. Когда она разворачивается к нам лицом, мы успеваем увидеть яйца — там их тысячи!

Кажется, Октавия вышла из оцепенения. Внезапно она начинает вращать руками вокруг себя, ее белые присоски развеваются, как кружевные юбки у танцовщицы канкана. Она с силой стреляет водой из воронки, словно мощно чихает. Из нее выходят какие-то белесые волокна. Что это? Экскременты? Или ее жабры засорилась? Теперь Октавия принимается активно чистить яйца, поглаживая их присосками.

Кризис миновал, и Уилсон уходит к своей внучке. В 20:15 Октавия висит вниз головой, закрывая гроздья яиц перепонками, словно одеялом, и выглядит как совершенно здоровая мать-осьминог. Лишь один шнур свисает из-под ее рук, словно жемчужная нить на фоне темного бархата. В 20:20 она устраивается спать. Я тоже собираюсь уходить. Эту ночь я решила провести в отеле на соседней улице. Я хочу увидеть Октавию рано утром, когда океанариум открывает свои двери для персонала.

На следующее утро Октавия выглядит так, словно предыдущим вечером ничего не случилось. Она будто переродилась. Вся бугристая и испещренная темными пятнами, она лучезарно красива — образец здорового осьминога и прилежной матери. Одной рукой она неспешно ворошит гроздья яиц ближе к витрине, точно мамочка на скамейке в парке, покачивающая детскую коляску. Я не вижу, что она делает другими руками. Экспозиция еще не освещена, без налобного фонарика я бы вообще не разглядела Октавию.

— Я так нервничаю каждое утро, когда прихожу сюда, — раздается рядом со мной голос. — Я боюсь, что приду и увижу ее мертвой на дне.

Я еще не знакома с этой девушкой-интерном. Раз в неделю она чистит осьминожий аквариум, и именно она первой обнаружила, что яйца стали усыхать. Некоторые упали на каменистое дно. Мы не знаем, замечает ли это Октавия, беспокоится ли об этом.

Все сотрудники и волонтеры в океанариуме знают печальную новость о яйцах Октавии. И все приглядывают за ней с невероятной нежностью.

— Вы думаете, она нас узнает? — спрашивает уборщица, которая каждое утро протирает стекла аквариумов. — Она вообще видит, что мы здесь?

— Я думаю, да, — отвечаю я. — Но я не знаю, волнует ли ее это теперь, когда она заботится о яйцах. А вы как думаете?

— Я тоже думаю, что она нас видит. Они очень умные, — говорит женщина. — Я любуюсь ею каждый день, и мне кажется, она меня узнает, сама не знаю почему.

Один глаз Октавии теперь не серебристый, а медный, и он вперился прямо в нас. Трудно сказать, смотрит ли она на нас или в пустоту, как человек, который о чем-то глубоко задумался. Она выглядит здоровой и крепкой, но ведет себя словно в замедленной съемке. Она дышит нечасто и неровно — 1 раз в 20, в 24, в 15, в 18 секунд. Кажется, она всецело сосредоточена на яйцах и мало что замечает вокруг, как это часто бывает с молодыми мамами. Многие мои подруги, которые раньше были очень общительными и непоседливыми, резко преображались с рождением детей. Женщины, которые раньше не могли высидеть двухчасового концерта, теперь могли целыми днями проводить у кроваток своих младенцев, умеющих только сосать, спать и плакать. Такие перемены объясняются гормональными изменениями, происходящими в женском организме при рождении ребенка, в частности повышенной выработкой окситоцина, известного как «гормон любви и нежности». Возможно, похожие гормоны влияют и на привязанность Октавии. Действительно, ученые обнаружили у осьминогов гормон настолько похожий на окситоцин, что назвали его цефалотоцином.

«Мы нашли у осьминогов практически все гормоны, которые искали», — сказала мне Дженнифер на симпозиуме об осьминогах в Сиэтле. Исследователи из местного океанариума представили доклад, в котором сообщили об обнаружении эстрогена и прогестерона у самок осьминогов, тестостерона у самцов и гормона стресса, кортикостерона, у тех и других. Уровень эстрогена у самок достигает пика, когда они находятся в фертильном возрасте и встречают самца. Соответственно в этот же период у самцов повышается уровень тестостерона.

Гормоны и нейромедиаторы, которые обычно ассоциируются с такими «чисто человеческими» чувствами, как желание, любовь, страх, радость и печаль, «чрезвычайно устойчивы в таксонах», сказала мне Дженнифер. Это значит, что у людей, обезьян, птиц, черепах, осьминогов и моллюсков физиологические изменения, сопровождающие самые глубокие эмоциональные состояния, по всей видимости, одинаковы. Даже у безмозглого гребешка сердце начинает биться быстрее при приближении хищника — как у человека, на которого нападает грабитель.

— Фу! Осьминог! Какой гадкий! — кричит у меня за спиной мальчик лет шести.

И тут же рядом со мной раздается голос Анны:

— Сегодня она кажется мне особенно красивой.

— Одно время я приходила сюда еще засветло и часами стояла перед ее аквариумом, — делится со мной Анна, когда мальчик уходит. — Это было после того, как моя лучшая подруга покончила с собой.

— Ох, Анна, это ужасно, — шепчу я.

— Она была очень успешной. У нее было много друзей. Если бы у наших знакомых спросили, кто из нас двоих попытается закончить жизнь самоубийством, все бы назвали меня, а не ее, — продолжает Анна.

Анна часто чувствует себя неуютно в своем теле. Ее мучают сильные мигрени, которые предваряются ужасным ощущением, будто по шее ползают скользкие гусеницы. Она испытывает трудности со сном, часто не может сосредоточиться и чувствует себя очень глупой. Это типичные проблемы людей, страдающих любой формой аутизма. Добавьте к этому гормональные перепады полового созревания, и ее состояние любому покажется невыносимым.

Пока мы стоим и наблюдаем за осьминогом, Анна признается, что тоже пыталась покончить с собой. Шокированная, я перевожу глаза на лицо Анны и жестом указываю на Октавию.

— И ты бы оставила все это?

— В то время я еще здесь не работала, — говорит она. — Если бы я тогда знала, что люди исследовали всего 5 % океана…

Она замолкает, но я знаю, о чем она думает. Если бы она смогла донести всю значимость этого факта до своей подруги, возможно, та поступила бы иначе. Разве есть человек, который захочет оставить этот огромный, фантастический, неизведанный синий мир? Его воды способны смыть все печали, исцелить все горести, вернуть к жизни все души.

Именно это и произошло с Анной. Позже, в полтретьего ночи, она написала мне письмо, где рассказала гораздо больше.

«Мою лучшую подругу звали Шаира, — писала она, — она была у меня в гостях накануне вечером, а потом ушла…» На следующее утро Анна забеспокоилась: Шаира сказала ей, что собирается провести ночь у своего парня, родителям Анны — что идет домой, а своим родителям — что останется ночевать у Анны. Но Шаиры не было ни в одном из этих мест, а утром она не вернулась домой.

В тот понедельник Анна была в океанариуме. Ей постоянно звонили с новостями о Шаире. Когда она кормила амазонского сома Монти, ей позвонила сестра Шаиры и подтвердила, что та не ночевала у своего парня. «Я начала плакать, — написала Анна. — Именно тогда меня укусила арована. А сом, наоборот, позволил себя погладить».

Анна была слишком расстроена, чтобы работать, поэтому мать заехала за ней в океанариум. По пути ей позвонила сестра Шаиры и сказала, что нашла ее предсмертную записку. Тело Шаиры обнаружили в небольшом пруду в десяти минутах ходьбы от дома Анны, где девочка утопилась.

Анна позвонила Скотту и Дейву, чтобы предупредить, что завтра она пропустит смену в океанариуме, но они оба были уверены, что, если есть хоть какая-то надежда, что ей там станет легче, стоит приехать. И она приехала. И на следующий день тоже. В среду она помогала в галерее Холодных Морей, когда Дейв предложил ей поиграть с Октавией. «До этого дня я уже со счета сбилась, сколько раз общалась с Октавией, — написала мне Анна, — поэтому думала, что знаю ее довольно хорошо. Но в этот день она словно почувствовала, что со мной что-то не так. Она была намного нежнее, чем обычно, и словно обнимала меня щупальцами за плечи. Трудно объяснить почему, но мне казалось, что она меня поняла…» Когда вы регулярно взаимодействуете с животным, вы учитесь чутко подмечать малейшие изменения в его привычном поведении, а оно в вашем.

«Рядом с ней я лучше выражаю свои чувства. Когда мне плохо, тремор усиливается. У меня слабеют руки, температура тела падает, — написала Анна. — Когда Октавия всплыла ко мне на поверхность, все чувства, которые я пыталась спрятать внутри, словно хлынули наружу. Я разрыдалась. Но потом я перестала плакать, потому что на мне был осьминог».

За исключением дня похорон Шаиры, Анна проработала в океанариуме всю неделю без выходных, за что была признана лучшим волонтером мая.

Остальные школьные годы были для нее не менее трудными; временами Анна пыталась избавиться от боли с помощью таблеток. Но она никогда не принимала их, если на следующий день ей предстояло работать с животными, и тем более не делала этого в самом океанариуме. «Когда я здесь, мне больше ничего не нужно», — призналась она.

«Это было самое тяжелое лето, — написала мне Анна, — но в то же время дни, проведенные в океанариуме, были лучшими в моей жизни. Я узнала, что можно одновременно испытывать счастье и печаль».

Именно это мы чувствуем при виде того, как Октавия, наш инопланетный беспозвоночный друг, в конце своей жизни с поразительным упорством и любовью ухаживает за неоплодотворенными яйцами. Нас переполняют душераздирающие чувства — и гордость, и печаль…

В своем романе «Таинственный сад» Фрэнсис Бернэтт описывает красоту и неприкосновенность яиц: «В этом саду не было ни единого человека, который бы всем своим существом не сознавал сокровенную истину: если забрать яйцо из гнезда или повредить его, весь мир вдруг закружится в бешеном круговороте и в одночасье разлетится на осколки… и наступит конец счастью, которым напоен этот сказочный весенний воздух». Яйца определенно были первым объектом любви в живом мире, а первым ее проявлением была забота о яйцах. Эта любовь — самая древняя, самая чистая и самая вечная. Она прошла через миллионы лет, через миллиарды живых видов. Недаром мудрецы говорят, что любовь неподвластна смерти.

И Анна — живое воплощение этой истины. Как Октавия заботится о яйцах, которым не суждено вырасти в маленьких осьминожек, так и Анна ухаживает за могилой своей лучшей подруги. Она рассказывает, как ищет самые красивые камни и приносит их на кладбище, потому что знает, что любовь длится вечно и даже смерть не в силах стереть ее след с лица земли.

Хотя из яиц Октавии не вылупятся детеныши, усердие и изящество, с которыми она за ними приглядывает, наполняет нас благодарностью. Неизбежная скорая смерть Октавии — акт самой сильной, самой зрелой и самой самоотверженной любви, на которую способно живое существо, какой бы короткой и странной ни была его жизнь.

В конце августа Октавия все еще активна и полна сил. Билл рассказывает, что за день до моего визита, когда он кормил актиний и морских звезд в ее аквариуме, Октавия вдруг вытянула руку, выхватила из щупалец соседей две мойвы и жадно их съела. «Она может прожить еще довольно долго, — с радостью говорит Билл. — Поэтому я придумал кое-что для Кали».

По словам Уилсона, Кали начала чудить. Сначала она обливала всех водой. Потом укусила Анну. Затем под дулом своего водяного пистолета требовала у нас мойву. В последнее время она стала вести себя как-то странно. Когда мы открываем крышку бочки, Кали всплывает на поверхность, но ненадолго. Почти сразу она опускается вниз, становится бледной и смотрит на нас со дна. Я спрашиваю Билла, беспокоит ли его такое поведение. «Пока нет», — говорит он.

В очередную Чудесную среду Кали ведет себя точно так же. Когда мы с Уилсоном открываем бочку, наша красавица пробкой выскакивает на поверхность — мантия раздута, перепонки между рук вздымаются подобно парусам. Но она не переворачивается вниз головой, чтобы попросить мойву. Уилсон берет ее вторую левую руку, разворачивает присосками вверх и кладет на нее рыбу. Она ее принимает. Но вместо того, чтобы съесть лакомство при нас, как раньше, она опускается на дно и бросает его там. Кажется, она предпочитает просто смотреть на нас, но не хочет взаимодействовать. Уилсону ничего не остается, кроме как закрыть крышку.

После обеда мы с Уилсоном и Кристой навещаем малышку еще раз. Кали плавает в верхней части бочки и ждет, когда откроется крышка. Она нежно присасывается к нашим рукам примерно на полминуты. Когда ее присоски касаются пластыря на моем большом пальце, она останавливается и неуверенно изучает эту новую для нее вещь. Интересно, понравился ли он ей на вкус? Но вскоре она отпускает нас и опускается на дно. Мое сердце сжимается от тревоги. Она заболела? Устала от людей? Ей плохо в ее небольшой, совершенно пустой бочке? Мы ее больше не интересуем?

Но, как только я отхожу от бочки, чтобы поговорить с Биллом, Кали мгновенно поднимается на поверхность, огненно-алая от волнения. Она ищет меня? Уилсон зовет меня обратно. Я глажу ее по голове, и осьминог остается со мной несколько минут, после чего снова опускается на дно. Она смотрит на нас, но ее глаза непроницаемы.

Уилсон серьезно обеспокоен. После моего отъезда он решает поговорить с Биллом.

— Кали контактирует с людьми намного больше, чем любой другой осьминог. Ты со мной согласен? — спрашивает он.

Билл кивает головой.

— На прошлой неделе у нее было очень много посетителей. Я считаю, даже слишком много.

Билл соглашается. Он уже думал об этой проблеме. Исследования многих ученых, в том числе и Дженнифер, показывают, что дикие осьминоги проводят 70–90 % всего времени, затаившись в укромных логовах. Но, когда Кали не в настроении и не хочет взаимодействовать с людьми, ей попросту некуда спрятаться в ее бочке. У нее нет укрытия, как в аквариуме у Октавии. В результате она стала «всеобщей игрушкой», говорит Уилсон.

Несколько недель назад с разрешения Билла я подарила Кали чистый глиняный горшок, чтобы ей было куда прятаться. В лаборатории Миддлбери осьминоги так ценят подобные горшки, что их даже используют как вознаграждение за правильное прохождение лабиринта. Но Кали этот горшок не привлек. Мы никогда не видели, чтобы она в него заползала — стоит нам открыть крышку, как она уже всплывает на поверхность. Поэтому в конце концов Билл его убрал. В бочке и так стало тесновато, потому что теперь Кали выросла до двух третей размера Октавии.

Но у Билла не было выбора. Он не мог поместить ее в большой аквариум вместе с Октавией, потому что один осьминог почти наверняка попытается убить другого. «Я хочу создать для нее новую экосистему», — заявил Уилсону Билл.

Но проще сказать, чем сделать. «Это как цепочка из домино, — позже разъяснил мне Уилсон. — Чтобы переместить одну рыбу, сначала нужно отселить другую, а вместе с этой рыбой вам придется переселить кучу других рыб, которые живут вместе с ней… А что самое главное, ни результат, ни время, потраченное на процесс, от вас не зависят». Каждый день в океанариуме рождаются и умирают животные, и регулярно поступают новые — от Службы охраны рыбных ресурсов и диких животных, из других океанариумов со всех Соединенных Штатов и Канады, от научных экспедиций.

Поступление и переселение нового животного — всегда довольно непростое и зачастую неожиданное событие. Однажды утром я нахожу Билла рядом с переносным аквариумом, в котором плавает десятикилограммовый омар, выловленный у побережья пляжа Наусет города Орлеан в штате Массачусетс. Это подарок анонимного победителя продовольственной лотереи на рыбном рынке Cap’n Elmer’s Институту исследований рака Dana-Farber. Клешни омара настолько тяжелые, что он не в состоянии их поднять. В другой день в Пресноводную галерею поступают восемнадцать амазонских скатов-хвостоколов, каждый размером с коврик для ванной. Они жили в гигантском аквариуме у парализованного человека. В его доме на первом этаже начали ремонт, да и скаты выросли слишком большими, чтобы их можно было содержать в квартире. (Этот владелец был несказанно благодарен океанариуму за то, что тот забрал у него животных, но разразился слезами, когда фургон со скатами отъехал от его дома.)

А однажды в среду я поднимаюсь в Пресноводную галерею и застаю команду Скотта за ловлей ангелов.

Их двадцать шесть. А еще шестнадцать сомов плекостомусов, одна цихлида, семнадцать землеедов, две серебристые арованы и множество других видов рыб. Рыбы-ангелы и их соседи по аквариуму спустя год после прибытия с Амазонки переселяются из служебной зоны на постоянную экспозицию «Река Амазонка». Из большого круглого аквариума слита бо́льшая часть воды, так что Криста и еще один волонтер, Колин Маршалл, оба в гидрокостюмах, стоят по голень в воде и ловят переселенцев сетями. Пойманную рыбу они передают Скотту, также одетому в водолазный костюм и тоже со своей сетью, который вслух называет вид рыбы и ее количество, после чего переносит ее в новый витринный аквариум. Анна ведет перепись «населения», а мы с Уилсоном и Бренданом наблюдаем за этим увлекательным процессом, стараясь не мешать.

Переселение занимает час. После этого мы немедленно спускаемся в зал для посетителей, чтобы посмотреть, как чувствуют себя новоселы в своем жилище. Я никогда не видела Скотта таким напряженным. От беспокойства он не спал всю ночь. «Они могут умереть от стресса. Или начать пожирать друг друга», — бормочет он. Но, когда мы спускаемся к аквариуму, Скотт замолкает. «Он читает рыбий язык», — шепчет Уилсон. Полоски рыб-ангелов светлее, чем обычно, что указывает на стресс. К счастью, через час их нормальный темный цвет восстанавливается. Они даже начали с аппетитом есть. Скотт с облегчением вздыхает.

В другую среду я застаю Билла за похожим занятием — он переделал каменистый антураж Северо-западной Тихоокеанской экспозиции и переселил пурпурных морских ежей, гигантских морских желудей, брюхоногих трубачей, больших зеленых актиний, сидячих сабеллид и цериантарий поближе к аквариуму Октавии. Он доволен новым ландшафтом: тот выглядит отлично, но Билл беспокоится из-за того, что ему пришлось потревожить животных. «Они появились здесь задолго до меня», — отмечает смотритель. Продолжительность жизни пурпурных морских ежей — около тридцати лет, сабеллид — почти век, а актинии, если их не трогают хищники и не поражают болезни, теоретически могут жить вечно: ученые говорят, что не обнаружили у них никаких признаков старения.

Но эти потенциальные долгожители могут быть очень привередливыми, особенно нежные актинии. В благоприятных условиях актинии раскрываются, как прекрасные растения в цвету, и ловят пищу своими похожими на лепестки щупальцами. Но в неблагоприятных условиях они закрываются в компактные шарики, которые почти не видны среди камней. У этих животных нет мозга, а их нервная система находится в зачаточном состоянии, но их поведение очень красноречиво. Нейробиолог Антонио Дамасио затрагивает тему актиний в своей книге «Чувство происходящего», посвященной сознанию и эмоциям. Хотя актинии не обладают сознанием, пишет он, их простейшее поведение как нельзя лучше демонстрирует «всю суть таких присущих человеку состояний, как радость и печаль, приближение и избегание, уязвимость и безопасность».

«Актиниям может не понравиться новое окружение», — волнуется Билл. Одна из четырех цериантарий, чьи щупальца еще вчера были свернуты в плотный клубок, сегодня раскрылась; но пятнистая бело-розовая актиния по-прежнему закрыта. «Каждому требуется разное время, чтобы оправиться от потрясений», — объясняет Билл.

Но в скором времени обитателей и сотрудников океанариума ожидает куда более серьезная пертурбация. Администрация решила провести реконструкцию Гигантского Океанского аквариума, сердца морского центра, для чего потребуется переселить четыреста пятьдесят животных ста разных видов — более половины всех обитателей океанариума. Если здесь не хватало места и раньше, то в ближайшие девять месяцев оно будет цениться на вес золота. В этих условиях задача по поиску нового большого и хорошо защищенного аквариума для Кали кажется почти невыполнимой.

«Это самый крупный проект за всю историю существования океанариума», — объявляет вице-президент программ и экспозиций Билли Спитцер сотрудникам и волонтерам, собравшимся специально для этого в последнюю среду августа во время перерыва на обед. Для пущей убедительности он одет в оранжевый строительный жилет и каску. «Реконструкция — это даже сложнее, чем строительство, потому что нам придется производить все работы, не закрывая океанариум для публики».

Многие животные, в том числе Миртл и ее собратья, а также акулы, скаты, мурены и сотни крупных и мелких рифовых рыб, будут переселены в мелкий пингвиний бассейн. Его 400 литров холодной воды (пингвинам нужна вода не теплее 16 °C) будут нагреты до температуры 25 °C, подходящей для тропических рыб. Восемьдесят очковых и хохлатых пингвинов на прошлой неделе уже были доставлены в Центр по уходу за животными в Куинси. Голубые дельфины отправятся на первый этаж Центра морских млекопитающих Фонда New Balance. Скелет кита снимут, чтобы оборудовать потолок новой системой освещения. Шестьдесят семь стеклянных витрин Гигантского Океанского аквариума, которые более сорока лет подвергались воздействию соленой воды и колоссального давления, заменят на акриловые панели, более прозрачные, чем стекло. В течение следующих девяти месяцев, максимум ― года две трети из двух тысяч старых искусственных кораллов будут удалены, а вместо них появятся две тысячи новых, более красочных, мягких и легких для очистки коралловых скульптур. И по окончании проекта новый Гигантский Океанский аквариум, реконструкция которого обойдется в 16 миллионов долларов, будет обновлен от пола до самого потолка: он станет более живописным и доступным для обзора, а благодаря множеству дополнительных укрытий для рыб среди коралловых скульптур в нем можно будет поселить почти в два раза больше животных.

«Это отличная возможность, — говорит вице-президент сотрудникам и волонтерам, — хотя надо признать: всем нам — как людям, так и животным — придется пережить довольно стрессовый период». Некоторые сотрудники уже переживают по поводу грядущих изменений. Целых девять месяцев на входе в океанариум их не будет встречать неугомонная толпа пингвинов. Почти год океанариум будет лишен своего гигантского «сердца». Часть их любимых животных временно переселят в служебные зоны, а оставшимся людям и животным придется потесниться, чтобы освободить место для рабочих и строительного оборудования. Красота сменится пусть временным, но уродством. Спокойствие — шумом и деятельной суматохой. Привычный уютный мир на какое-то время станет чужим.

Работы начнутся уже в следующий вторник, говорит вице-президент.

И хотя я об этом еще не знаю, но мне тоже предстоит удивительная трансформация.