Глава 20

К утру по городу прошел слух, и несколько человек даже взяли себе за труд прийти в библиотеку и сказать, что вся эта история – чистой воды безумие и они не верят в виновность Марджери, и то, как полиция с ней обращается, – просто стыд и позор. Однако бо́льшая часть жителей не сочли нужным прийти, и Элис всю дорогу от их домика в районе Сплит-Крика чувствовала, как люди шепчутся у нее за спиной. Элис старалась заглушить беспокойство усиленной активностью. Свена она отослала домой, пообещав, что сама позаботится о курах и муле, и Свен, которому хватило ума понять, что им с Элис не стоит оставаться на ночь под одной крышей, нехотя согласился. Хотя оба знали, что к ночи он, скорее всего, вернется, поскольку не сможет остаться наедине со своими страхами.

– Я знаю, как вести здешнее хозяйство. – Элис поставила перед Свеном тарелку с яичницей и четырьмя кусочками бекона, но еда так и осталась нетронутой. – Ох, я ведь давно тут живу! Вот увидишь, Марджери освободят, мы и оглянуться не успеем. И я скоро отнесу ей в тюрьму чистую одежду.

– Женщине не место в тюрьме, – тихо проронил Свен.

– Не сомневаюсь, что ее скоро выпустят.

В то утро Элис отправила библиотекарей по их обычным маршрутам, проверила записи в гроссбухе и помогла загрузить седельные сумки. Никто не стал оспаривать ее властные полномочия. Похоже, девушки были скорее благодарны, что кто-то взял на себя руководство. Бет с Кэтлин попросили Элис передать привет Марджери. И Элис заперла библиотеку, оседлала Спирит и, захватив с собой сумку с чистой одеждой для Марджери, поехала под безоблачным холодным небом в тюрьму.

– Доброе утро, – поздоровалась она с помощником шерифа, худым человеком с огромной связкой ключей на поясе, грозящей вот-вот стянуть с него штаны. – Я принесла Марджери О’Хара сменную одежду.

Он оглядел Элис с головы до ног и сморщил нос:

– А у вас есть пропуск?

– Какой пропуск?

– От шерифа. Разрешение на посещение заключенного.

– У меня нет разрешения.

– Тогда вы не можете пройти. – Помощник шерифа достал носовой платок и шумно высморкался.

Элис, сердито покраснев, на секунду застыла, затем расправила плечи:

– Сэр, вы держите в антисанитарных условиях женщину, которая ждет ребенка. А я прошу у вас такую малость, как возможность передать ей сменную одежду. Тогда какой же вы после этого джентльмен? – (У помощника шерифа хватило совести слегка смутиться.) – Неужели вы боитесь, что я пронесу ей контрабандой напильник? Или, может, оружие? Эта женщина ждет ребенка. Итак, офицер, позвольте показать вам, что именно я собираюсь передать бедной девушке. Вот чистая хлопковая блузка. А это шерстяные чулки. Хотите обшарить сумку? Можете сами убедиться, смена нижнего белья…

– Ну ладно-ладно. – Помощник шерифа поднял вверх ладонь. – Кладите все обратно с сумку. У вас десять минут. Хорошо? Но в следующий раз я потребую разрешение.

– Разумеется. Огромное спасибо, офицер. Вы очень добры.

Стараясь сохранять уверенный вид, Элис проследовала за ним вниз по лестнице, ведущей к камерам. Помощник шерифа, гремя ключами, открыл массивную железную дверь, снова перебрал связку и, отыскав наконец нужный ключ, открыл другую дверь, ведущую в узкий коридор, по обе стороны которого располагались четыре камеры. В коридоре пахло затхлостью и вонючей сыростью, единственным источником света были узкие горизонтальные окна вверху каждой камеры. Когда глаза Элис адаптировались к темноте, она заметила какую-то тень, мелькнувшую в камере по левую руку.

– Она в камере справа, в той, где решетки завешены простыней. – Помощник шерифа повернулся, собираясь уходить, закрыл за собой дверь, грохоча ключами, и Элис почувствовала, как ее сердце с таким же грохотом колотится о ребра.

– Эй, привет, красотка! – послышался из темноты мужской голос, но Элис даже не обернулась.

– Марджери? – прошептала она, подойдя к решетке.

Тишина. Потом простыня отъехала в сторону на несколько дюймов, и по другую сторону решетки возникла Марджери. Очень бледная, под глазами залегли синие тени. За ее спиной виднелась узкая койка с комковатым матрасом в подозрительных пятнах, в углу камеры – металлический горшок. Что-то прошуршало по полу возле ног Элис.

– Ты… в порядке? – Элис усиленно пыталась сохранять спокойное выражение лица, чтобы не выдать своего шокового состояния.

– У меня все прекрасно.

– Я принесла тебе кое-какие вещички. Ты наверняка захочешь переодеться. Завтра принесу еще. Вот, возьми. – Она принялась извлекать вещи из сумки, одну за другой, просовывая их сквозь решетку. – Тут еще кусок мыла и зубная щетка, и я… это… принесла тебе флакон своих духов. Подумала, что тебе, быть может, захочется почувствовать себя… – Элис замялась; сейчас эта идея показалась ей абсурдной.

– Красотка, а мне ты хоть что-нибудь принесла? Мне здесь ужасно одиноко, – послышался мужской голос.

Элис демонстративно повернулась спиной.

– Ну ладно. – Она понизила голос. – Тут еще кукурузный хлеб и яблоко. Я завернула их в твои панталоны. Не знала, дают здесь еду или нет. Дома все хорошо. Я покормила Чарли и кур, так что тебе не о чем волноваться. Когда ты вернешься домой, все будет именно так, как ты любишь.

– А где Свен?

– Пошел на работу. Но он к тебе придет. Только чуть позже.

– Он в порядке?

– Он, конечно, слегка потрясен. Мы все потрясены.

– Эй! Эй, подойди поближе! Я хочу тебе кое-что показать! – снова послышался мужской голос.

Элис наклонилась вперед, коснувшись лбом решетки:

– Он рассказал нам, что случилось. С тем мужиком Маккалоу.

Марджери на минуту закрыла глаза, схватившись за прутья решетки.

– Элис, я не собиралась никого убивать. – Голос Марджери надломился.

– Конечно нет! Ты сделала то, что любой сделал бы на твоем месте. – Элис говорила очень твердо. – Даже умственно отсталый. Это называется самозащитой.

– Эй! Эй! Детка, кончай скулить и иди сюда! У тебя ведь кое-что есть для меня, да? А у меня кое-что есть для тебя.

Элис резко повернулась, ее лицо исказилось от ярости, и подбоченилась:

– А ну-ка заткнись! Я пытаюсь разговаривать со своей подругой! Ради всего святого!

На минуту в коридоре все стихло, после чего кто-то, уже в другой камере, заржал:

– Ага, давай-ка заткнись! Она пытается разговаривать со своей подругой!

Мужчины тотчас же принялись переругиваться, их голоса звучали все выше и выше.

– Я больше не могу здесь оставаться, – едва слышно произнесла Марджери.

Элис потрясли изменения, произошедшие с подругой после всего одной ночи за решеткой. Марджери словно растеряла весь свой бойцовский дух.

– Мы что-нибудь придумаем. Ты не одна, и мы не позволим, чтобы с тобой хоть что-нибудь случилось.

Марджери бросила на Элис усталый взгляд и поджала губы, словно собралась было что-то сказать, но решила промолчать.

– Все как-нибудь образуется. – Элис сжала пальцами руку Марджери. – А ты пока постарайся отдохнуть и хоть что-нибудь съесть. Я завтра вернусь.

Похоже, Марджери не сразу поняла, что ей говорят. Но она все же кивнула, перевела взгляд на Элис, а затем, положив руку на живот, тяжело осела на пол возле стены.

Элис колотила по железному замку до тех пор, пока не привлекла внимание помощника шерифа. Он грузно поднялся со стула, открыл дверь и выпустил Элис из темного коридора, покосившись на занавешенную простыней решетку, за которой виднелось лишь плечо Марджери.

– Итак, – сказала Элис, – я вернусь завтра. Не уверена, что успею получить разрешение, но, думаю, никто не станет возражать против того, чтобы подруга принесла предметы личной гигиены женщине в интересном положении. Это всего лишь вопрос приличия. Я, конечно, не так давно в этих краях, но уже успела понять, что жители Кентукки стараются соблюдать приличия. – Помощник шерифа растерянно посмотрел на Элис, и она, не теряя времени даром, решила развить успех. – Кстати, я принесла вам кусок кукурузного хлеба, чтобы отблагодарить за… сотрудничество. Ситуация, конечно, отвратительная, но, надеюсь, она скоро разрешится. Я крайне признательна за вашу доброту, мистер?..

Помощник шерифа растерянно заморгал:

– Даллес.

– Офицер Даллес. Все понятно.

– Помощник шерифа.

– Значит, помощник шерифа Даллес. Прошу прощения. – Элис протянула ему кусок кукурузного хлеба, завернутого в салфетку, и, когда помощник шерифа развернул подношение, добавила: – Ой, только верните, пожалуйста, салфетку. Хотя можно и завтра, когда я принесу очередную передачу. Что будет весьма мило с вашей стороны. Просто сложите салфетку. Большое вам спасибо. – И, не дав ему и рта раскрыть, Элис повернулась и быстрым шагом вышла из здания тюрьмы.

Свен нанял юриста из Луисвилла, продав дедушкины серебряные карманные часы, чтобы выручить необходимые деньги. Юрист пытался снизить сумму залога до более разумной величины, но получил решительный отказ. Девушка была убийцей, гласил полученный им ответ, из семьи печально известных убийц, и штат не допустит, чтобы она разгуливала на свободе, имея возможность совершить еще одно преступление. И даже когда перед управлением шерифа собралась небольшая толпа протестующих, шериф остался непреклонным, заявив, что они могут разоряться хоть до посинения, но его долг – соблюдать закон, и он намерен его выполнять, и вообще, если бы убитым оказался их собственный отец, ушедший по своим законным делам, они бы совсем иначе запели.

– Впрочем, есть и хорошая новость, – сказал юрист, садясь в машину. – В штате Кентукки с тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года не приговаривали женщин к смертной казни, тем более беременных.

Отчего Свену отнюдь не стало легче.

– Ну и что нам теперь делать? – спросил он, когда они с Элис возвращались из тюрьмы.

– Мы не сдадимся, – ответила Элис. – Мы не сдадимся и будем ждать, когда кто-нибудь из них образумится.

Но прошло шесть недель, а никто так и не образумился. Марджери оставалась за решеткой, в то время как всякие разные злодеи попадали в тюрьму и выходили оттуда, хотя иногда они возвращались. Попытки перевести Марджери в женскую тюрьму натолкнулись на категорический отказ, и, положа руку на сердце, Элис считала, что если уж Марджери суждено сидеть под замком, то для нее будет лучше оставаться там, где они смогут ее навещать, чем где-нибудь в большом городе среди незнакомых людей, шума и выхлопных газов чуждого ей мира.

Итак, Элис каждый день приезжала в тюрьму с полным противнем еще теплого кукурузного хлеба (рецепт она нашла в одной из библиотечных книг и теперь могла, даже не глядя, выпекать хлеб), или с пирогом, или с тем, что было под рукой, став вскоре всеобщей любимицей тюремных надзирателей. Теперь они даже не заикались о разрешении от шерифа, а просто возвращали вчерашнюю салфетку и без лишних слов пропускали посетительницу внутрь. Со Свеном они были чуть более придирчивыми, поскольку его внушительные размеры нервировали других мужчин. Кроме еды, Элис обычно приносила смену нижнего белья, шерстяные свитеры по мере надобности и какую-нибудь книгу, хотя в подвальном помещении было настолько темно, что Марджери имела возможность читать лишь пару часов в день. И почти каждый вечер Элис, закончив с библиотечными делами, возвращалась в домик в лесу, садилась за стол напротив Свена, и они уверяли друг друга, что рано или поздно все образуется и, как только Марджери выйдет на свободу, она снова станет прежней, правда, ни один из них не верил ни единому слову, сказанному другим, а после ухода Свена Элис ложилась в постель и до самого рассвета лежала без сна, глядя в потолок.

В тот год весны в округе Ли словно и не было вовсе. То подмораживало, то внезапно обрушивалась тепловая волна, и тогда казалось, что проливные дожди были почти целую вечность назад. Вернулись данаиды монарх, под цветущим кизилом бурно разросся бурьян, а Элис пришлось одолжить одну из широкополых шляп Марджери, повязать шею носовым платком, чтобы не обгореть, и прихлопывать всяких кусачих тварей на шее лошади пряжкой поводьев.

Элис с Фредом старались проводить время вместе, но о Марджери они особо не говорили. Они делали все, что в их силах, для удовлетворения ее ежедневных потребностей, ну а больше им нечего было сказать.

Вскрытие показало, что Клем Маккалоу скончался от несовместимой с жизнью раны в основании черепа, вероятно возникшей в результате удара в затылок или падения на острый камень. К сожалению, тело настолько разложилось, что сделать более точное заключение не представлялось возможным. Марджери должна была предстать перед коронерским судом, однако перед зданием суда собралась разъяренная толпа, и, учитывая интересное положение Марджери, ее присутствие было признано нецелесообразным.

По мере приближения времени родов Свен все больше впадал в отчаяние и все яростнее переругивался с помощником шерифа, в результате чего его на неделю лишили права посещений – запрет могли установить и на больший срок, но в городе любили Свена, и все понимали, что он сейчас на грани нервного срыва. Лицо Марджери стало молочно-белым, волосы висели неопрятной косой; она чисто машинально, с отстраненным видом ела то, что приносила Элис, явно делая это исключительно ради ребенка. И во время каждого посещения Элис буквально пронзала мысль, что держать Марджери в камере – это преступление против самой природы: нарушение нормального хода вещей. Без Марджери все пошло вкривь и вкось: горы опустели, а библиотека словно лишилась частички души. Даже Чарли стал апатичным, он вяло ходил туда-сюда вдоль ограды или просто стоял, прижав огромные уши и опустив бледную морду.

Иногда на обратном пути домой Элис, оставшись в одиночестве под покровом деревьев и тишины, судорожно и неудержимо рыдала от страха и разочарования. То были слезы отчаяния, которые, насколько знала Элис, Марджери никогда не стала бы проливать из жалости к себе. Никто не говорил о том, что будет, когда родится ребенок. Никто не говорил о том, что потом будет с Марджери. Вся ситуация выглядела сюрреалистичной, да и ребенок по-прежнему казался чем-то абстрактным – мало кто из них мог представить его реально родившимся.

Каждый день Элис вставала в 4:30, садилась верхом на Спирит, исчезала со своими седельными сумками среди деревьев, густо покрывавших склоны гор, и, еще до конца не проснувшись, проделывала первую милю пути. Она здоровалась по имени со всеми, кто встречался ей на пути, иногда справляясь об интересующих их вещах – «Джим, у тебя есть книжка по ремонту тракторов? А твоя жена любит короткие рассказы?» – и всякий раз при виде автомобиля мистера Ван Клива преграждала ему дорогу так, что тому приходилось останавливаться, не заглушив двигателя, и смотрела на свекра в упор. «Вам хорошо спится по ночам, да? – Голос Элис прорезал утреннюю тишину. – Небось очень довольны собой?» А мистер Ван Клив, тяжело дыша и багровея от злости, объезжал невестку и прибавлял газу.

Она не боялась жить одна в лесной глуши, но Фред на всякий случай помог ей установить новые ловушки на случай появления незваных гостей. И вот как-то раз, когда Элис решила перед сном немного почитать, она услышала звон колокольчиков на веревке, натянутой между деревьями. Элис молнией бросилась к очагу, возле которого стояла двустволка, одним стремительным движением прижала приклад к плечу, направив оба ствола в сторону приоткрытой входной двери.

Элис прищурилась, пытаясь определить, есть ли за дверью хоть какое-то движение, и неестественно застыла, вглядываясь в темноту, после чего позволила себе немного расслабиться.

– Наверное, олень, – пробормотала она себе под нос и опустила ружье.

И только на следующее утро, уже перед уходом, она обнаружила подсунутую под дверь записку, где жирными черными буквами было написано:

Записка была далеко не первой, и Элис с трудом подавила гнев, вызванный очередным посланием. Марджери наверняка просто посмеялась бы в такой ситуации, поэтому Элис сделала то же самое: скомкала записку и, едва слышно выругавшись, швырнула в огонь. Стараясь вообще не думать о том, где сейчас может быть ее дом.

Фред в призрачном вечернем свете колол возле сарая дрова – одна из немногих работ по дому, которую Элис так и не сумела осилить. Ее нервировал вес старого топора, ей редко удавалось разрубить полено вдоль древесных волокон, а лезвие частенько намертво застревало в дереве под нелепым углом и оставалось в таком положении вплоть до прихода Фреда. Он же, наоборот, разрубал каждое полено молниеносным, отточенным движением рук на половинки, а затем на четвертушки; после каждых трех ударов Фред делал паузу, чтобы бросить разрубленные поленья в поленницу. Элис наблюдала за Фредом, стоя на пороге со стаканом воды в руках. Наконец он остановился, вытер рукавом вспотевший лоб и поднял на Элис глаза:

– Это мне? – (Она протянула Фреду стакан.) – Спасибо. Не думал, что здесь столько работы.

– Очень мило с твоей стороны, что ты мне помогаешь.

Фред сделал большой глоток и, выдохнув, вернул стакан:

– Не могу же я позволить тебе замерзнуть зимой. А поленья поменьше быстрее сохнут. Уверена, что не хочешь еще раз попробовать поучиться колоть дрова? – Но что-то в выражении лица Элис его насторожило. – Элис, ты в порядке?

Она улыбнулась и кивнула, понимая, что нет смысла заниматься самообманом, а затем сказала Фреду то, что не решалась сказать уже целую неделю:

– Я получила письмо от родителей. Они пишут, что я могу вернуться домой. – (Улыбка Фреда моментально померкла.) – Они, конечно, не слишком счастливы, но пишут, что молодой женщине неприлично жить одной в чужой стране, а потому готовы списать мое замужество на ошибки молодости. Моя тетя Джин приглашает меня погостить у нее в Лоустофте. Тете нужно помочь присматривать за детьми, и все согласились с тем, что это будет оптимальным вариантом… э-э-э… вернуть меня домой, в Англию, не устраивая скандала. Мы наверняка сможем урегулировать на расстоянии все необходимые формальности.

– А Лоустофт – это что?

– Небольшой городок на побережье Северного моря. Я, конечно, предпочла бы что-нибудь другое, но… Что ж, полагаю, там, по крайней мере, я смогу пользоваться определенной свободой. – «И буду подальше от родителей», – мысленно добавила Элис. – Родители пришлют мне деньги на обратную дорогу. Я сказала, что должна остаться здесь до окончания суда над Марджери. – Элис сухо рассмеялась. – Не уверена, что моя дружба с женщиной, обвиняемой в убийстве, улучшит мое реноме.

В разговоре возникла длинная пауза.

– Значит, ты действительно уезжаешь.

Элис кивнула. У нее больше не было сил говорить. Словно письмо от родителей внезапно напомнило ей, что вся ее жизнь в Бейливилле привиделась ей в горячечном бреду. Она представила себя снова в Мортлейке или в Лоустофте, в доме в псевдотюдоровском стиле, где тетя будет вежливо спрашивать, как Элис спалось, готова ли она позавтракать и хочет ли отправиться днем на прогулку в муниципальный парк. Она посмотрела на свои потрескавшиеся руки, обломанные ногти, на свой свитер, с намертво впившимися в него сухими травинками и семенами растений, который носила вот уже две недели подряд, натягивая поверх другой одежды. Посмотрела на свои сапоги, разбитые во время поездок по горным тропам, переходов по дну ручьев или пеших подъемов по узким грязным дорогам, под проливным дождем или палящим солнцем. Интересно, каково это – снова стать прежней Элис? Девушкой, в начищенных до блеска туфлях, в тонких чулках, со скромным, размеренным образом жизни? С маникюром и чисто вымытыми волосами, которые она укладывает дважды в неделю? Девушкой, которая не спешивается, чтобы облегчиться за деревом, не срывает с яблони яблоко, чтобы съесть во время работы, и не чувствует в носу вечного запаха сырой земли или печного дыма? Девушкой, которая вместо всего этого обменивается парой вежливых слов с кондуктором, уточняя, идет ли автобус до вокзала.

Фред внимательно наблюдал за ней. На его лице было написано такое неприкрытое страдание, что Элис вдруг почувствовала себя совершенно опустошенной. Однако Фред взял себя в руки и снова потянулся к топору:

– Ладно, пока я здесь, думаю, мне удастся доделать работу.

– Марджери наверняка понадобятся дрова. Когда она вернется домой.

Фред кивнул, не сводя глаз с лезвия топора:

– Ну да.

Слегка замявшись, Элис сказала:

– Пожалуй, пойду приготовлю тебе поесть… Если, конечно, не возражаешь.

Фред снова кивнул, не поднимая глаз:

– Что ж, не откажусь. Это было бы весьма кстати.

Выждав секунду-другую, Элис с пустым стаканом в руках вернулась в дом, и каждый удар топора за спиной заставлял ее болезненно вздрагивать, словно топор раскалывал пополам не безжизненное дерево, а нечто совсем другое.

Еда оказалась ужасной, впрочем, как и любая пища, приготовленная без души, однако Фред из деликатности не стал ее комментировать, а Элис больше нечего было ему сказать, поэтому трапеза прошла в непривычной тишине, нарушаемой лишь ритмичным стрекотанием сверчков и кваканьем лягушек за окном. Фред поблагодарил Элис и солгал, что все изумительно вкусно, после чего она, убрав грязные тарелки, смотрела, как Фред неуклюже встает из-за стола: похоже, колка дров отняла у него больше сил, чем казалось. Замявшись, он вышел на крыльцо, и Элис увидела за сетчатой дверью его темную фигуру, стоявшую лицом к горам.

«Фред, мне так жаль, – беззвучно сказала ему Элис. – Я не хочу с тобой расставаться».

Она вернулась к грязной посуде и, глотая слезы, принялась яростно оттирать жир.

– Элис? – На пороге стоял Фред.

– Мм?

– Выйди во двор.

– У меня еще куча…

– Давай. Я хочу кое-что тебе показать.

Ночь была окутана плотным покрывалом тьмы, поскольку облака проглотили и звезды, и луну. Элис с трудом разглядела в темноте Фреда, махнувшего рукой в сторону стоявших на крыльце качелей. Они сели на некотором расстоянии, не касаясь друг друга, но связанные общими мыслями, которые подспудно переплетались, как плющ.

– На что ты смотришь? – Элис попыталась незаметно вытереть слезы.

– Подожди. Сейчас увидишь, – послышался где-то рядом голос Фреда.

Она сидела в темноте – качели поскрипывали от двойной тяжести – и думала о своем будущем, но мысли постоянно путались. Что она будет делать, если не поедет домой? У нее совсем мало денег, явно недостаточно, чтобы снять дом. Она даже не была уверена, сможет ли сохранить работу. Кто знает, выживет ли библиотека без твердой руки Марджери? И самое главное, Элис не могла оставаться в этом маленьком городке, где над ней нависала грозная тень мистера Ван Клива, жаждущего отмщения, а за спиной маячил призрак неудачного супружества. Ван Кливу удалось-таки добраться до Марджери, а значит, до Элис он так или иначе доберется.

И все же… И все же мысль о том, что придется покинуть это место, что ей больше не суждено скакать верхом под стук копыт Спирит по пронизанному солнцем горному лесу, смеяться вместе с другими библиотекаршами, тихонько сшивать книги, сидя подле Софии, или притопывать ногой в такт взмывающему к небесам голосу Иззи, наполняла душу Элис почти физической болью. Элис нравилось здесь. Нравились горы, нравились люди, нравилось бескрайнее синее небо. Нравилось чувствовать, что она делает важное и нужное дело, нравилось каждый день проверять себя на прочность и слово за слово менять жизнь других людей. Она честно заработала каждый свой синяк и каждый свой волдырь, создала новую Элис на основе той, с которой ей никогда не было комфортно. Но если ей придется вернуться, она просто-напросто съежится, как шагреневая кожа, а ведь ей уже пришлось испытать на себе, как легко это происходит. Бейливилл станет лишь коротким антрактом, превратится в некий постыдный эпизод, о котором ее родители, чопорно поджав губы, предпочтут не упоминать. Что ж, какое-то время Элис будет скучать по Кентукки, но поплачет и перестанет. Ну а затем, через год или два, ей разрешат развестись, и она рано или поздно встретит приличного человека, который не станет упрекать ее за бурное прошлое, и все образуется. В каком-нибудь приличном районе Лоустофта.

Но ведь был еще Фред. При одной мысли, что ей придется с ним расстаться, у Элис буквально начинались спазмы в животе. Сможет ли она пережить тот факт, что, скорее всего, больше его никогда не увидит? Никогда не увидит, как светлеет его лицо при виде Элис. Никогда не поймает на себе его взгляд в толпе, никогда не ощутит жаркую волну от близости мужчины, который, как она знала, безумно ее хочет. И буквально каждый божий день, который они проводили вместе, между ними, подобно подводному течению, проходил молчаливый разговор, хотя все слова уже были сказаны. Она никогда не имела столь тесной незримой связи с кем-то другим, никогда не чувствовала такой уверенности в другом человеке, никогда так сильно не желала счастья кому-то другому. Ну и как ей теперь от этого отказаться?

– Элис?

– Прости?

– Подними глаза.

У Элис перехватило дыхание. Противоположный склон горы ожил от множества светящихся точек: целая стена волшебных огней, трехмерных и движущихся между деревьями, мерцающих, и переливающихся, и пронзающих непроглядную тьму. Элис растерянно заморгала, открыв от удивления рот.

– Светлячки, – объяснил Фред.

– Светлячки?

– Светящиеся жучки. Впрочем, называй их как хочешь. Они появляются каждый год.

Элис не могла до конца осознать то, что предстало ее глазам. Облака рассеялись, и светлячки сверкали, мерцали, поднимались вверх из сияющих теней деревьев, и их люминесцентные белые тельца таяли без следа в звездном небе над головой, отчего возникало такое ощущение, будто весь мир усеян крошечными золотыми огнями. Зрелище было настолько нереально прекрасным и захватывающим, что Элис непроизвольно засмеялась, закрыв лицо руками.

– А как долго все это продолжается? – Элис лишь сейчас заметила улыбку на лице Фреда.

– Возможно, каждый год не больше недели. Максимум две. Хотя до сих пор я еще ни разу не видел настолько красивого зрелища.

Внезапно из груди Элис вырвался громкий всхлип, вызванный неуправляемыми эмоциями и ощущением неминуемой утраты. Ощущением того, что она находится в доме, лишившемся сердца, а рядом стоит человек, с которым ей не суждено быть вместе. Элис импульсивно нашла в темноте руку Фреда. Его пальцы тотчас же сжали ее ладонь – теплые, сильные, гибкие, словно специально созданные для руки Элис. И вот так они молча сидели, рука об руку, глядя на завораживающее огненное шоу на склоне горы.

– Я… понимаю, почему тебе нужно уехать, – нарушил тягостное молчание Фред; он говорил запинаясь, тщательно выбирая слова. – Я просто хочу, чтобы ты знала, что мне будет безумно тяжело.

– Фред, я ведь немного, но все-таки замужем.

– Я знаю.

Элис судорожно вздохнула:

– Все так запутанно, да?

В разговоре снова возникла длинная пауза. Где-то вдали заухала сова. Фред стиснул ладонь Элис, и вот так они сидели, овеваемые мягким ночным ветром.

– Знаешь, что самое удивительное в этих светлячках? – наконец спросил Фред, словно в продолжение разговора. – Они живут всего несколько недель. Не слишком-то долго, если учесть грандиозный замысел природы. Но пока они там, ты забываешь обо всем, от их красоты у тебя буквально захватывает дух. – Фред провел большим пальцем по тыльной стороне сжатой ладони Элис. – Ты должна увидеть мир в новом свете. И тогда эта прекрасная картина отпечатается у тебя в мозгу. Чтобы ты всегда носила ее с собой. И никогда не забывала.

Фред замолчал, и Элис вдруг почувствовала, как по щеке покатилась слеза.

– Меня осенило, пока я сидел здесь. Элис, быть может, мы должны понять одну простую истину: некоторые вещи являются даром свыше, даже если ты и не можешь оставить этот дар у себя. – Фред снова задумался и не сразу продолжил: – Возможно, достаточно знать, что на свете существует подобная красота, – и можно умереть спокойно.

Она написала письмо родителям, в котором подтверждала свое намерение вернуться в Англию, и Фред отвез письмо на почту по дороге в Бунвилл, куда отвозил молодого жеребца. Элис увидела, как заходили желваки на щеках у Фреда, когда он прочел адрес, и выругала себя за бестактность. Одетая в белую льняную блузку с коротким рукавом, она стояла, сложив руки на груди, и смотрела, как Фред садится в свой запыленный грузовой пикап с прицепом для перевозки лошадей, на котором нетерпеливо бил копытом жеребец, а потом еще долго провожала пикап взглядом, пока он не исчез за Сплит-Криком.

Элис еще немного постояла, заслонив ладонью глаза от солнца и глядя на пустую дорогу, на обступившие ее горы, вершины которых исчезали в летнем мареве, на канюков, лениво паривших на головокружительной высоте, потом судорожно вздохнула. И наконец, вытерев руки о бриджи, вернулась в библиотеку.