Шел снежный февраль 1917 года. Двухэтажные строения на Пятницкой и Ордынке казались такими же, как и несколько лет назад: яркая покраска с белой отделкой. Пряники, а не стеночки. Среди их пестроты выделялся новый белый храм с толстыми стенами, во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Было чудно видеть его. Он выглядел намного старше своих пожилых соседей. А построен был недавно, в 1907–1908 годах. Вокруг храма располагалось несколько строений. Местность в ограде казалась по-девичьи ухоженной. Здесь находились Марфо-Мариинская обитель труда и милосердия и больница при ней, устроенная великой княгиней Елизаветой Феодоровной. Скоро начнется Великий пост — как известно, время строгое. Особенно в период, когда новая власть еще толком не утвердилась.

К стенам Марфо-Мариинской обители подъехал грузовичок с отрядом. Возглавлял отряд дружелюбного вида унтер-офицер, видно, что побывавший на фронте. В числе приехавших был и бледный юноша с горящим взором — студент, державший свой револьвер так, как будто сам его боялся. Отряд приехал арестовывать немецкого агента, по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Шпион — матушка Елизавета Феодоровна, известная всей Москве и России как Великая Матушка.

— Мы пришли арестовать сестру императрицы, — заявил унтер, как только вошли в здание.

Непрошеных гостей встретила сама Елизавета Феодоровна. Спокойно отвела рукой наставленный на нее револьвер.

— Кого вы пришли арестовывать? Ведь здесь нет преступников! — раздался голос поспешно вошедшего человека. Это был высокий священник средних лет с длинной окладистой бородой. — Все, что имела матушка Елизавета, она отдала народу. На ее средства построены обитель, церковь, богадельня, приют для безродных детей, больница. Разве все это — преступление?

Унтер, услышав этот голос, будто что-то вспомнил и порывисто спросил:

— Батюшка! Не вы ли отец Митрофан из Орла?

— Да, это я, — ответил протоиерей Митрофаний Серебрянский.

Унтер сразу же стал серьезным. Отдал решительное короткое приказание:

— Ребята, быстро езжайте назад. Я остаюсь здесь и сам со всем разберусь.

Грузовичок с солдатами и студентом уехал обратно, а унтер был рад встрече с батюшкой, которого долго не видел. Унтер служил когда-то в 51-м драгунском Черниговском полку, шефом которого была великая княгиня Елизавета Феодоровна. А окормлял воинов священник Покровского храма иерей Митрофаний Серебрянский.

В 1917 году отцу Митрофанию было 46 лет. Он находился в начале своего крестного пути. Ему предстоит вынести две ссылки и северный лагерь. Отец Митрофаний принял монашество с именем Сергий почти сразу после революции, как и его супруга Ольга (в монашестве Елизавета). Они держали постриг в тайне. Вскоре после монашеского пострига Святейший Патриарх Тихон возвел отца Сергия в сан архимандрита.

В первую ссылку отца Сергия отправили в 1923 году, в Тобольск. Из Тобольска в Москву он вернулся в 1925 году, где некоторое время служил в Покровском храме Марфо-Мариинской обители. Однако в конце апреля снова оказался в тюрьме, в Бутырке. Ему было предъявлено обвинение в антисоветской агитации, но в июле дело было прекращено, и отца Сергия освободили. Когда сестры Марфо-Мариинской обители были высланы из Москвы, отец Сергий с супругой тоже выехали из Москвы — в Тверскую область, в село Владычное, где и обосновались.

Аресты тридцатых годов шли как стежки адской швейной машинки. Люди гибли тысячами, десятками тысяч. Могилы были подобны бездонным щелям — они поглощали сразу множество людей, словно каждый в отдельности человек не имел никакой цены. Словно человек не заслуживает отдельной могилы. У Бога же каждый погибший бесценен. Тем более ценен для Бога тот, кто, пережив ссылку и лагерь, не оставляет дела на Его ниве.

— Благословение Божие, — коснулся темени и рук склонившегося человека пожилой священник, — а теперь — скорее в дорогу, еще успеешь на поезд.

Человек действительно успел на поезд, хотя по времени мог и не успеть. Но он верил, что молитва его духовного отца придет сразу к Богу, Который все устроит во благо. Из села Владычного, в Тверской области, где жил духовный отец, в Тверь тогда попасть было непросто.

Священник вернулся в старый бревенчатый дом, некогда принадлежавший его тестю, священнику Исполатскому.

— Матушка, — указал на привезенный чемодан отец Сергий, — посмотри, что тут, и распорядись. В Гнездцах погорельцы есть, может, что для них найдется.

Все, что привозили ему духовные чада, отец Сергий раздавал нуждающимся: вещи, продукты, деньги. Хлеб теперь даже в деревне выдавали по карточкам. Жители питались, что называется, от земли — овощи, трава. Помощь отца Сергия приходила небесным подарком, Божественной пищей чреву и душе.

Деревня — место такое, где слышно все и всем. То, что к пожилому священнику часто приезжают незнакомые люди, обсуждалось не только во Владычном, но и в соседних Гнездцах. Священника уважали — храбрый, говорит неторопливо, значительно. Много было случаев, когда его просили молиться, и молитва помогала. Люди исцелялись. Были слухи, что он изгонял бесов, и кое-кто даже видел каких.

Когда отец Сергий служит, проповедь бывает долгая. Никто не уходит, потому что он очень хорошо говорит. О спасении, об объединении в Церкви ради спасения. Словом, сеет религиозный дурман. Соседняя деревня Гнездцы потому и отказалась вступать в колхоз.

В доносе на гражданина Сергия (Серебрянского) так и было написано, что по его вине целая деревня, окутанная религиозным дурманом, отказалась вступить в колхоз. И еще написано, что он «является политически вредным элементом, который должен быть срочно изъят».

В конце января 1930 года отца Сергия арестовало ОГПУ. Начали следствие, но вскоре вынуждены были его прекратить за отсутствием улик. Какие бы ни давались показания, все равно выходило, что отец Сергий ничего против новой власти не говорит и ничего против закона не делает. В феврале следствие возобновили. Для того чтобы дать делу ход, после допросов жителей села Владычного оставили только подтверждающие обвинение показания. Люди в деревне разные.

— Он меня апельсином угостил, а я… — расстроился пьяненький Михалыч, когда узнал, что в дело пошли и его показания.

Наконец 7 апреля 1930 года тройка ОГПУ вынесла приговор гражданину Серебрянскому — пять лет ссылки на север. Предстояла новая и более трудная дорога, и гораздо более трудная жизнь — в лагере. Север стал школой христианского подвижника, его пустыней, в которой подвижнический дух окреп и еще более приблизился к Богу.

Отцу Сергию шел уже седьмой десяток. А он выполнял лагерную норму старательно и в срок, так что нареканий на его работу не было. У него был миокардит, а он выкорчевывал пни. Порой даже посматривал на часы — за какое время выкопает один пень, над которым трудились бы несколько человек. Такова была его вера Богу, и так Бог помогал Своему верному слуге.

Лагерь с одной стороны был окружен лесами, с другой шла река. Одной из работ отца Сергия была так называемая ледянка: по длинной колее во льду нужно вести лошадь, которая тащит бревна. Работа не так сложна на вид, но требует ловкости и сноровки. Отец Сергий любил лошадей, он много повидал их, когда служил в полку. И лошади любили его.

С местным начальством у отца Сергия сложились благоприятные отношения. Любовь к труду, обстоятельность и спокойствие, с каким пожилой человек выполнял свою работу, были по-хорошему заразительны. Вокруг батюшки часто собирались дети. Отец Сергий полюбил делать им игрушки. Однажды вырезал и склеил из фанеры целый поезд с паровозом и вагонами. Дети были изумлены: они никогда не видели бегающих домиков!

Природа севера — та же пустыня. Сердце молящегося человека она наполняет чувством Божественного присутствия. Отец Сергий потом рассказывал:

— Огромные ели, закутанные снежными одеялами и засыпанные густым инеем, стоят как зачарованные… Такая красота — глаз не оторвешь, и кругом необыкновенная тишина… Чувствуется присутствие Господа Творца, и хочется без конца молиться Ему и благодарить Его за все дары, за все, что Он нам посылает в жизни, молиться без конца.

Матушка отца Сергия, Ольга, в монашестве — Елизавета, последовала за ним, как только появилась возможность.

— Оля моя на плотах ко мне плыла, — поэтично описал отец Сергий путешествие матушки на север.

Она действительно плыла по реке, перебираясь в буквальном смысле с плота на плот, рискуя жизнью.

Освободили отца Сергия в 1933 году. Срок сократили по причине миокардита и пенсионного возраста, хотя, конечно, пенсию бывшему ссыльному государство платить не собиралось. Возвращался отец Сергий в свое Владычное через Москву. Он пробыл в столице всего один день — простился с Марфо-Мариинской обителью, которая была пуста и разорена. Печальное это было зрелище. А ведь он помнил, как все строилось, и столько вложил в нее трудов.

С 1933 года, когда вернулся из ссылки, и до самой кончины отец Сергий жил во Владычном и принимал людей. Его знала вся округа, верующая и нет. Люди были согреты исходившим от него Божественным теплом, к которому человек тянется душою, даже если затемнен его разум. Отец Сергий служил, наставлял в вере, крестил, исповедовал — словом, делал все, что и всегда делал.

Во Владычном отец Сергий прожил до самой своей кончины в 1948 году. В Великую Отечественную войну село почти не страдало от бомбежки, будто кто его куполом накрыл. Отец Сергий, несмотря на опасность авианалета, не оставлял священнического служения. Когда-то он исповедовал и причащал драгун накануне боя. Теперь шел со Святыми Дарами причащать тяжелобольного. Путь вел через село и пост часовых. Один из них остановил отца Сергия, пораженный его видом. И высказал вдруг то, что думали многие во Владычном и его окрестностях:

— Старик, кто-то тут молится.

Отцу Митрофанию незадолго до революции приснился сон, который он посчитал пророческим. Понять его он не мог, а только в глубине сердца было извещение, что сон — от Бога и очень важный. В этом сне одна другую сменяли четыре картины. Первая картина представляла прекрасный храм на возвышенности, который медленно поглощают языки пламени. Страшное, величественное зрелище! Вторая картина — появилось изображение императрицы Александры Феодоровны, в черной рамке. Внезапно рамку пробили побеги растений.

Они удлиняются, ветвятся, раскрываются белыми лилиями и вскоре скрыли все изображение. Третья картина — Архангел Михаил держит в руке огненный меч. И четвертая картина — преподобный Серафим Саровский стоит коленопреклоненно, воздев руки. Сон этот отец Митрофаний рассказал Елизавете Феодоровне. Она признала, что сон пророческий, и даже расшифровала его. В государстве будет смута, императрица с семьей примут мученическую кончину, затем будет война. Но молитвами преподобного Серафима и святых страна будет спасена.

Все, что прикровенно и кратко отец Митрофаний Серебрянский видел во сне, его глаза видели наяву. И все увиденное лишь углубляло давнее желание видеть только одного Бога и говорить только с ним. Он был прирожденный священник, что Великая Матушка прозорливо заметила.

«С большим трудом вынесли гроб через малые узенькие сенцы на улицу, — вспоминает о кончине старца священник Квинтилиан Вершинский. — Гроб хотели поставить на дровни, нести на себе его на кладбище было невозможно, ибо дорога на кладбище представляла местами топкую грязь, местами была покрыта сплошной водой. Тем не менее из толпы неожиданно выделяются люди, поднимают гроб на плечи… Потянулись сотни рук, чтобы хотя коснуться края гроба, и печальная процессия с неумолкаемым пением „Святый Боже“ двинулась к месту последнего упокоения. Когда пришли на кладбище, гроб поставили на землю, толпа хлынула к гробу. Спешили проститься. Прощавшиеся целовали руки старцу, при этом некоторые как бы замирали, многие вынимали из кармана белые платки, полотенца, маленькие иконки, прикладывали к телу усопшего и снова убирали в карман.

Когда гроб опускали на дно могилы, мы пели „Свете тихий“. Песчаный грунт земли, оттаявшие края могилы грозили обвалом. Несмотря на предупреждение, толпа рванулась к могиле, и горсти песка посыпались на гроб почившего. Скоро послышались глухие удары мерзлой земли о крышку гроба. Мы продолжали петь, но не мы одни. „Граждане, — слышался голос, — смотрите, смотрите!“ Это кричал человек с поднятой кверху рукою. Действительно, нашим взорам представилась умилительная картина. Спустившийся с небесной лазури необычайно низко, над самой могилой делал круги жаворонок и пел свою звонкую песню; да, мы пели не одни, нам как бы вторило творение Божие, хваля Бога, дивного в Своих избранниках».