Море здесь холодное, но такое красивое, какого нигде больше нет. Мощное и щедрое. Надо ленивым быть, чтобы не наловить рыбы.

Митрополит Филипп Колычев духовными очами еще до своей кончины видел здесь идеальную обитель-крепость, которую ни немцы, ни шведы, ни англичане взять не могли. Даже через четыреста почти лет здесь будет существовать обитель. Только тайная. Внутренняя, так сказать. Внутри концентрационного трудового исправительного лагеря.

Была поговорка: мол, власть здесь не советская, а соловецкая. То есть произвол. Однако в то лагерное время на Соловках действительно существовала власть, имевшая свой почти легальный исполнительный орган — Соловецкий епископат. Духовная власть соловецкая.

Владыку Петра (Зверева) отпевали на Анзере у могилы. Суровая местность, строго смотрящая на собравшихся всеми оттенками белого цвета, слушала негромкое пение. Владыка Петр скончался от сыпного тифа в больнице на Анзерском острове. Был февраль 1929 года, снега намело по самые крыши.

— Эх, владыка Петр, снег как валит! Твоими руками дорожки бы везде были! — вздохнул кто-то из молящихся.

Владыка Петр действительно работал дворником долгое время.

— Воистину престол Божий, — сказал на отпевании один из владык.

«Престол Божий» — далеко не метафора. Ссыльному священству было известно, что литургия в особенных случаях совершалась на груди одного из них. Соловецкая природа — море, скалы, невысокий лес — помогала монахам найти укромное место для молитвы и богослужения. Тайное служение литургии началось, когда отобрали антиминс. Обитель была уже упразднена.

О епископе Петре (Звереве) отзывались хорошо даже вертухаи. Владыка Воронежский Петр был суровый, высокого роста худой человек, обладавший замечательной выносливостью. Он долгое время работал дворником, потом был сторожем на складе. Зимой уборка снега требовала богатырских сил и здоровья. Господь посылал силы Своему верному слуге.

Ссыльное духовенство знало владыку Петра как человека в церковных вопросах строгого. В 1926 году он был главой знаменитого Соловецкого Собора, собранного для решения многочисленных церковных вопросов. Собор этот — явление в церковной жизни двадцатых годов двадцатого века уникальное.

В 1923 году, на волне кампании по изъятию церковных ценностей, все храмы Соловецкой обители были закрыты, а имущество реквизировано и передано Управлению северными лагерями. Архангельский губисполком пошел на некоторые уступки, оставив часть насельников для передачи дел лагерным властям. Всего монахов на острове осталось около шестидесяти. Они самоорганизовались в артели — керамическое дело, литейное дело, рыбный промысел, мельники. Игумен обители и схимники зачислены были на иждивение работающей братии. Богослужения совершались ежедневно в кладбищенском Онуфриевском храме, который был закрыт только в 1932 году. Несколько монахов, не более пяти, жили на острове до террора 1937 года. Монахи могли свободно перемещаться по острову, входить и выходить через обительский вход. Селились в основном у Слюдяных ворот. Кроме монахов в храм ходить позволено было всем осужденным за религиозную деятельность, а таковых было много. Другие категории ссыльных доступа в храм не имели.

В 1926 году на Соловках находилось около трех десятков епископов — значительная часть церковного руководства.

К тому времени сосланные за веру приобрели в лагерях привилегированное положение, обойдя даже так называемых политических. Осужденные по религиозным делам работали счетоводами, сторожами, бухгалтерами. Они имели свой орган управления — старостат. Ссыльное духовенство до 1929 года ходило в обычной своей одежде и носило длинные волосы. Затем, после ужесточения режима в начале террора, введена была общая форма. В докладе Управления соловецких лагерей называется цифра — более 120 человек духовенства в 1926 и 1927 годах. Верующим позволено было держаться и селиться вместе, да и в целом они пользовались некоторой свободой. Находящиеся в ссылке владыки вели истинно христианскую подвижническую жизнь. Лечили больных, служили литургии и совершали требы.

Примерно в середине двадцатых годов находящимися в ссылке епископами был создан орган церковного управления, который и получил название «Соловецкий епископат». Слово Соловецкого епископата обладало силой. К нему прислушивались в Москве — в центре и, соответственно, в епархиях.

Как поступала информация на Соловки и как доходили ответы оттуда, понять сложно. Божественная помощь сопутствовала этим вестям. Они то парили подобно птицам, то плыли, как дерево по реке, то прибывали зашитыми в подкладку или за щекой вновь прибывшего ссыльного. Но факт, что Соловецкий епископат был по возможности в курсе всего, что происходило в церковной жизни страны, и порой выражал мнение, влиявшее на решение Патриаршего Синода. Документы подтверждают, что митрополит Сергий прислушивался к мнению Соловецкого епископата. А епископат, в свою очередь, по многим вопросам поддерживал мнение митрополита Сергия. Как, например, в вопросе о мятежном епископе Иосифе, своим бунтом против митрополита Сергия усугубившем церковное разделение.

«Что реку о всем, — писал владыка Илларион (Троицкий), — а то, что отделяющимся я до крайней степени не сочувствую. Считаю их дело совершенно неосновательным, вздорным и крайне вредным. Не напрасно каноны 13–15 Двукратного Собора определяют черту, после которой отделение даже похвально, а до этой черты отделение есть церковное преступление. А по условиям текущего момента — преступление весьма тяжкое. То или другое административное распоряжение, хотя и явно ошибочное, вовсе не есть „казус белли“ (то есть повод). Точно так же и все касающееся внешнего права Церкви (т. е. касающееся отношения к государственной политике и под.) никогда не должно быть предметом раздора. Я ровно ничего не вижу в действиях митр. Сергия и Синода его, что бы превосходило меру снисхождения или терпения. Ну а возьмите деятельность хотя бы Синода с 1721 по 1917 год. Там, пожалуй, было больше сомнительного, и, однако, ведь не отделялись. А теперь будто смысл потеряли, удивительно, ничему не научились за последние годы, а пора, давно пора бы… Утверждаются часто на бабьих баснях… Что поделаешь. Ухищрения беса весьма разнообразны. Да, не имеем мы культуры и дисциплины. Это большая беда».

С Соловков владыку Иллариона отправили в Среднюю Азию. В пути его обокрали, здоровье, и без того подорванное, еще более ухудшилось. Некогда статный, цветущий человек средних лет выглядел теперь худющим стариком. В пути среди заключенных вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Владыка Илларион заболел и находился в почти бессознательном состоянии. Его решено было переправить в Ленинград. Когда владыка оказался в лазарете пересылочного пункта, на нем был только сшитый на Соловках подрясник, кишащий насекомыми. В Ленинграде владыку, еще находившегося в горячке, поместили сразу в тюрьму. Когда ясно стало, что он доживает последние дни, решили перевести в больницу. В больницу владыка шел под конвоем сам. Порой он восклицал: «Теперь я свободен!» И как многие слышали, разговаривал с Богом. Через несколько дней в больнице владыка скончался. Врач, находившийся при нем, был свидетелем того, что владыка благодарит Бога и радуется встрече с Ним. Когда ближайшие родственники увидели тело владыки, они поначалу его не узнали: годы тюрем и ссылок очень изменили облик. Митрополит Серафим (Чичагов) добился у властей разрешения взять тело из тюремной больницы для погребения. Владыку Иллариона похоронили согласно сану. Место захоронения часто посещали духовные чада владыки и его почитатели. Это был воистину мученик за Христа.

Церковь жила и действовала. Хотя время было трудное и легальные выборы Патриарха были невозможны, церковное управление существовало: на Соловки по-прежнему приходили послания. ОГПУ с таким положением дел мириться не могло. Нужно было разорвать связи, чтобы одна часть церковной страны не знала, что творится в другой.

В мае 1937 года Сталин поручил ведение связанных с церковью дел наркому Г. Маленкову. Большой, полный человек, страдающий одышкой, был одержим страхом. Он боялся расправы над собой. Он видел изнутри, как работает система. Эта система не им одним была создана и не с ним закончится. У него было совсем немного времени, чтобы отвести от себя неизбежную кару. И потому его план отличался одновременно грубостью и изощренностью. В конце мая 1937 года нарком Маленков направил Сталину следующую записку:

«Известно, что за последнее время серьезно оживилась враждебная деятельность церковников. Хочу обратить Ваше внимание на то, что организованности церковников содействует декрет ВЦИК от 8.IV-1929 г. „О религиозных объединениях“. Этот декрет создает организационную основу для оформления наиболее активной части церковников и сектантов. <…> Уже сам порядок регистрации требует организационного оформления двадцати наиболее активных церковников. В деревне эти люди широко известны под названием „двадцатки“. На Украине для регистрации религиозного общества требуется не двадцать, а пятьдесят учредителей. В ст. 13, 15, 16 указывается порядок создания исполнительных органов религиозных организаций. Причем заботливо предусматривается даже и то, что заседания этих исполнительных органов происходят без уведомления или разрешения органов власти…Считаю целесообразным отменить этот декрет, содействующий организованности церковников. Мне кажется, что надо ликвидировать „двадцатки“ и установить такой порядок регистрации религиозных обществ, который не оформлял бы наиболее активных церковников. Точно так же следует покончить, в том виде, как они сложились, с органами управления церковников. Декретом мы сами создали широко разветвленную, враждебную советской власти легальную организацию. Всего по СССР лиц, входящих в „двадцатки“, насчитывается около шестисот тысяч. Зав. отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б) Маленков».

В Политбюро с этим посланием были знакомы. Калинин, Жданов, Каганович, Молотов и Микоян, а также другие члены не торопились высказываться. Записка могла вызвать изменения в отношении к СССР других стран. Фактически это было узаконивание гонений на верующих.

Нарком Ежов в ответ на записку Маленкова направил свою, в которой было среди прочего и следующее: «Из практики борьбы с церковной контрреволюцией в прошлые годы и в настоящее время нам известны многочисленные факты, когда антисоветский церковный актив использует в интересах проводимой антисоветской работы легально существующие церковные „двадцатки“ как готовые организационные формы и как прикрытия».

Несмотря на отсутствие общей поддержки, проект Маленкова-Ежова был направлен на рассмотрение, однако принятие решения затормозилось. Власти, затормозив решение, выиграли. Церковь не была легальной, но и не была официальным противником. Нелегальное положение Церкви позволяло усилить репрессии. Изгнание Церкви из государства дало бы ей большую свободу действий.

Среди множества документов на Лубянке лежало дело, пополнявшееся день ото дня. Это было дело митрополита Сергия, которое здесь видели как расстрельное.

Человек со складкой на переносице говорил по телефону.

— По Московской области? В Бутово повезли? Говоришь, старик? Ученый? Нет, пусть едет вместе со всеми.

Василий Михайлович Блохин для всех, кто не знал его ночной деятельности, был начальником Лубянского хозуправления, к которому стекались все просьбы об улучшении содержания заключенных. Внешне это был плотный, с хорошей выправкой, надменный человек. Однако те, кто знал Блохина в его ночной жизни, боялись его намного больше, чем люди, приносившие прошение на имя начальника хозуправления. То, что Блохин — прирожденный палач, разносилось слухами по всей стране. После Двадцатого съезда КПСС были рассекречены материалы о злодействах ЧК. По имеющимся данным, Василий Блохин лично расстрелял от 10 до 15 тысяч человек. Звания его лишили в 1954-м, а умер он 1955 году, судя по всему, в достатке.

Кроме Блохина в страшных рассказах о подвалах Лубянки фигурировала фамилия Петра Магго, вечно пьяного и вечно раздраженного человека с вислыми усами. В 1931 году Магго стал сотрудником по особым поручениям комендатуры ОГПУ. Когда материалы ЧК были рассекречены, названа была цифра убитых Петром Магго — 10 тысяч человек.

Вторая половина тридцатых годов известна как время большого террора. Расстреливали партиями, трупы, а иногда и живых людей сбрасывали в ямы. Так было на печально известном Бутовском полигоне, где в тридцатых была еще деревня Бутово.

Арест уже не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Ареста ждали все. Если стало известно, что человек верующий, обвинение по 58-й статье — за антиправительственную деятельность, — считай, уже готово.

— Так ты скажи, за что тебе дали пятнарик? — спросил старый зэк новоприбывшего — бывшего церковного старосту.

— Ни за что, — ответил вновь прибывший.

— Врешь, — покачал головой зэк, — ни за что дают десять лет.

Имелась в виду та самая 58-я статья.