Следователь НКВД выпил сердечные капли. Ему доводилось допрашивать и ученых, и священников, и даже одного архиерея. Со всеми можно было поговорить. Но с инвалидом труда Аграфеной Ильиничной наладить контакт категорически не получалось. Старуха сидела прямо, выставив острый нос, и смотрела сквозь очки так, будто намеревалась следователя отчитать. Как мальчика.

— Да она и не старуха вовсе. Ей всего сорок восемь лет, — сплюнул следователь.

Аграфена Ильинична была старостой двадцатки одного из городских храмов и, несомненно, знала всех и вся в храме: жив ли настоятель, кто с ним связан и где настоятель прячется. Настоятеля подозревали в контрреволюционной пропаганде и распространении антисоветской литературы. Были показания прихожан, что именно Аграфена Ильинична помогла отцу настоятелю укрыться. Но все эти показания разбивались, как только Аграфена Ильинична начинала говорить: коротко и ясно.

— Да, был в храме священник, отец Павел. Теперь нет.

Вот и сладь с ней.

Когда-то деревенская девушка приехала в столицу. Сразу после революции устроилась горничной и уборщицей у одной «барыни». Затем вышла замуж за красноармейца, добилась комнаты в общей квартире, что по тем временам было очень хорошо — не «воронья слободка». Служить барыне она перестала и была долгое время советским работником на кондитерской фабрике, где и получила производственную травму. Примерно тогда же мужа убили белогвардейцы. Тут-то и начались чудеса. Прибилась знатная работница Аграфена к одному из московских храмов. И стала религиозным элементом.

— Так я не пойму, за кого вы — за Бога или за митрополита? — спросил следователь.

— За Святую Троицу, — неторопливо ответила Аграфена.

Следователь бросил пронизывающий взгляд на подопечную: а она, вероятно, тоже тайная монахиня. Сидит и молится, наверное.

— А где живут ваши родственники? — спросил следователь Аграфену.

— Все уже во Святой Руси, — всплакнула та и вытерла глаза белым платком.