Отец Константин Нечаев преподавал Новый Завет в Московской духовной академии. Преподавал он уже много лет, и ему казалось, что это и есть его дело — преподавать. Шел 1958 год. Верующим и священству становилось все неуютнее. Однако отец Константин, вполне ощущая перемены, все дальше углублялся в свой предмет. Он читал и отслеживал все, что издавалось по Новому Завету, в том числе и на иностранных языках. Книги были его страстью. Издательство Московской Патриархии два года назад выпустило первое после долгого перерыва издание Библии на русском языке. Отец Константин принимал в этом издании живое участие. Однако священнического служения, которое искренне любил, не оставлял даже ради книг.

Отец Константин служил в Крестовоздвиженском Патриаршем храме, стараясь по мере сил служить так же, как и его духовник — отец Александр Воскресенский, память которого отец Константин чтил с благоговением. Отца Константина можно было назвать, как и его духовника, академическим священником — неторопливый, немного педантичный и невозмутимо спокойный. В молодости он был удивительно хорош собой. Ему было 32 года, он был в расцвете сил. Патриарх Алексий I еще в конце сороковых заметил его, студента только что открывшейся академии. Оказалось, у них один духовник — отец Александр. Значит, они должны быть одного духа. Святейший разглядел в студенте будущего замечательного священника и иерарха.

Мысль о принятии монашества, возможно, и приходила отцу Константину. Достоверно не известно, желал ли он монашества или, наоборот, желал быть просто священником. Несмотря на неблагоприятную погоду, Московская духовная академия жила и развивалась. Дел, связанных с преподаванием в академии, становилось все больше. К концу пятидесятых годов у отца Константина был уже довольно солидный опыт преподавателя и управляющего учебными делами.

Господь через Святейшего Патриарха наконец открыл Свою волю. Был весенний день 1959 года. Троице-Сергиева Лавра выглядела помолодевшей после реставрации. Чувствовалось веяние Пасхи. В одном из лаврских храмов несколько человек ждали своего часа — пострижения в монашество. Среди них был отец Константин.

— Питирим! — назвал имя архиерей.

Отец Константин, а теперь монах Питирим, слегка вздрогнул. Несомненно, это его имя. Удивительно, что он раньше не знал, что это его имя. Душа как бы окончательно заняла положенное ей место: он монах, книжник и может служить Богу как священник. «Свет Христов просвещает всех», — дается возглас на Литургии Преждеосвященных Даров — древней особенной службе Великого поста. Как любил это богослужение отец Александр, вспомнилось Питириму. И непонятно откуда пришла голубем надежда, что он увидит то, что не увидели ни его отец, ни отец Александр, ни даже Святейший, относившийся к нему как к младшему брату. Он увидит, как будут открывать храмы и будут издаваться большими тиражами книги, из-за которых теперь он может попасть в лагерь или в психушку.

«Как же семья и близкие люди?» — невольно подумалось новопостриженному. Питириму как бы в наследство от отца Александра достались его духовные чада и родственники, о которых он заботился с любовью и теплотой. Теперь он монах, у него будет совершенно другая жизнь. Близкие знали, что отец Константин готовится принять монашество, и очень переживали. Они как бы готовились потерять его. И он сам чувствовал, что значит — умереть для мира. Некоторое время назад, готовясь, он умирал. А теперь умер совсем. Но эта смерть — преддверие воскресения.

— Бог управит. Бог все управит, мои дорогие, — повторял отец Константин близким. Повторил и сейчас, мысленно, предоставив их Господу.

В Москве монаха Питирима встретила совершенно другая жизнь: ларечки и тележки с мороженым находились рядом с киосками «Союзпечати», где лежал свежий выпуск газеты «Правда» с очередной статьей о том, что скоро по телевизору покажут последнего попа. До пострижения такие стрелы лукавого сильно ранили, к ним привыкнуть невозможно. А теперь Питирим точно знал, что все это не так. Что вскоре этого всего не будет. Не важно, когда именно. Важно, что не будет, и он об этом знал от Бога.

— Поп, наверное, из Загорска едет, — сплюнул шпанистого вида пацаненок и протянул было ногу — чтобы Питирим споткнулся. Однако побоялся: высокий человек с лицом, на котором расцветала чуть заметная улыбка, даже не посмотрел в его сторону.

В академии первым делом встретила не очень приятная весть: девчонки опять задирались. Здание академии до ее открытия принадлежало так называемому учительскому институту. Когда академию открыли, будущих учительниц не выселили, а оставили им корпус. Реставрация здания шла медленно, но все же шла. До недавнего времени девчонки вели себя вполне прилично. Но с некоторого времени в классах семинаристов стали появляться записки и надписи: «Реставрируйте все, да хорошенько! Скоро мы займем ваш корпус!» В середине пятидесятых, когда Хрущев только стал первым секретарем, такие записки были новостью. Теперь — как правило. Однако сердце Питирима и на эти известия теперь отвечало спокойно: корпус не отдадут, академию не закроют.

Количество новопостриженных монахов и их имена органам были уже известны. Монах Питирим интересовал особенно — помощник Святейшего, перспективный кадр. Им также заинтересовался похожий на учителя невысокий и почти лысый человек, словно сошедший со страниц рассказов Зощенко или романов Булгакова. Человек этот говорил тихим голосом, смотрел ледяными глазами, взгляд которых не все коллеги выносили. Это был Владимир Куроедов, редактор научного отдела газеты «Советская Россия». По-видимому, Куроедов отношения к органам не имел, но считался ценным работником на «идеологическом фронте». Он тоже был немного ученый и книжник. Он ждал своего часа — занять новое, более высокое и достойное его талантов место. Вскоре этот час настал.

Полковник МГБ Георгий Карпов, председатель Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров, в феврале 1960 года уже не походил на пылкого молодого воина с юной фотографии. Не походил он и на страшного зверя с огненными глазами, медленно закручивающего ремень на шее допрашиваемого. Это был уже довольно пожилой человек, сильно смягчившийся, хотя чекистская закваска все равно давала о себе знать. С ведома власти, и в частности всесильного Молотова, Карпов делал высшему духовенству подарки: парча для облачений, жезлы, шкатулки для богослужебных принадлежностей. Подарки эти, конечно, были средствами негласного шантажа. Но это было и хорошо, что в народе ходят слухи: мол, Церковь на поводке у власти. Да так оно и было. Хотя и не вовсе так. Что Церковь не куплена и продолжает жить своей жизнью, Карпов знал опытом. Никак повлиять на это не мог, как бы ему этого ни хотелось. Однако он тщательно просматривал доносы, пугал увеличением земельного налога непокорных архиереев, производил разборы полетов местным начальникам, составлял вполне оптимистические доклады Хрущеву — словом, делал свою работу, и, кажется, делал хорошо.

Однако с появлением в его поле зрения Владимира Куроедова Карпов стал испытывать некоторое беспокойство. Этот тихий человек, бывший учитель, представлял собою нечто новое, чекисту пока не совсем понятное. Куроедов словно испускал пук тончайших, острых лучей, которыми, как рентгеном, сканировал мысли. Так, что Карпову казалось: по нервам водят иголками. От этого субъекта следовало ждать многого. И Карпов ждал. Ему вроде бы ничто уже не угрожало. Официально он больше не был в МГБ. Однако не хотелось, чтобы оклеветали, подсидели, устранили. Но так и случилось.

В один слякотный февральский день Карпову сообщили, что его вызывает Хрущев.

— Читай, — коротко сказал первый секретарь и показал аккуратно напечатанное заявление, подписанное кроме Куроедова еще несколькими людьми.

Заявление гласило: «Главная ошибка Совета по делам РПЦ заключалась в том, что он непоследовательно проводил линию партии и государства в отношении Церкви и скатывался зачастую на позиции обслуживания церковных организаций. Занимая защитнические позиции по отношению к Церкви, Совет вел линию не на борьбу с нарушениями духовенством законодательства о культах, а на ограждение церковных интересов».

— Что скажешь? Что значит «непоследовательно проводил линию»?

Это был конец председательства Карпова в Совете по делам РПЦ. Владимир Куроедов был назначен на место Карпова. У него уже был готов список иерархов, которых нужно сместить, и иерархов, с которыми он намеревался работать. Первым в списке иерархов на смещение стоял митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич), один из ближайших помощников Святейшего Патриарха Алексия I. Следил он и за ростом Питирима (Нечаева), не так давно назначенного инспектором Духовной академии и семинарии и возведенного в сан архимандрита.

Архимандрит Питирим навещал ушедшего на покой владыку Николая. Тот после своей «отставки» невероятно изменился — стал из общительного замкнутым. Жил на даче и, кажется, никого не хотел видеть. Однако порой в нем словно что-то загоралось, и он говорил отцу Питириму:

— А как служили Пасху в Богоявленском… отец Александр… помнишь?

— Да, да, — отвечал Питирим. — И еще послужим.

Порой владыка Николай рассказывал, прибегая к эзопову языку, так как боялся прослушивания, кто и что собой представляет, на его глаз, в органах и что ему кто говорил. Предупреждал Питирима. Часто его «притчи» очень помогали.

Владыке Питириму самому приходилось беседовать с похожим на учителя человеком — Куроедовым. И владыка знал, что такие беседы еще будут. Но страха почти не испытывал. Издательская деятельность Московской Патриархии расширялась, хотя волна антирелигиозной пропаганды становилась все сильнее. Врата адовы были распахнуты так широко, что из-за них и неба не было видно. Однако из самого нутра геенны слышался уже ветер Пасхи.

В 1983 году Данилов монастырь передали в ведение Московской Патриархии. На торжественной церемонии присутствовал Владимир Куроедов, уже старик. В числе иерархов, присутствующих на церемонии, был руководитель издательского отдела Московской Патриархии митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим. Власть Куроедова подходила к концу, начиналась новая эпоха.