Глава 10.

День тринадцатый

Они специально расположились в стороне от всех – в отсеке пилотской кабины. Это был медицинский консилиум, где в роли пациента выступал один из докторов. Сербино Аранцо желал, чтобы его ноги осмотрел коллега-врач и при этом им бы не мешали любопытные взгляды и сочувственные комментарии посторонних. Возможно, его конечности только будут выглядеть страшно и крайних мер не потребуется. Но, едва увидев бледно-голубоватые пальцы на своей левой ступне, Аранцо и сам сразу понял, что их уже не спасти. Сейчас они выглядели словно фарфоровые, но уже в ближайшие часы кожа на пальцах должна была принять чёрный обугленный цвет. Два пальца на правой ступне постигла такая же участь. Сербино изумлённо разглядывал свои покалеченные ноги и не знал, что сказать. Роберто тоже молчал, хотя это было молчание человека твёрдо уверенного, что данная проблема имеет только одно решение. Вопрос заключался только в том, как провести столь серьёзную операцию, как ампутация, без наркоза и вообще не имея ничего из профессионального хирургического инструментария под рукой.

– А может быть не стоит их трогать?

В голосе Сербино не было и капли надежды, только страх.

– Сам же знаешь, что после такой операции важно правильно выходить больного. А какой к чёрту может быть уход в нашей пещере.

– Это будет сложно, – согласился Роберто, – но так у тебя хотя бы будет шанс.

Наступила долгая пауза.

– Проклятие! – в сердцах воскликнул Сербино и грязно выругался. Все эти три недели он довольно неплохо справлялся с проблемой недостатка медицинского оборудования, используя для лечения других разный подручный материал. И вот теперь ему самому требовалась оперативная помощь, которую нечем было оказать. У них не было даже обычного ножа, только кое-как заточенные осколки стекла.

– Ты понимаешь, что у тебя нет выбора, и уже сегодня мы должны сделать это? – наконец спросил Роберто.

Онемев от ужаса, Себрино молчал. Он пытался представить, как Ганессо будет отпиливать его плоть плохо заточенным куском стекла и не мог выдавить из себя слов согласия.

– Я же умру от болевого шока!

– Не беспокойся, – решительно заявил Ганессо, – я позабочусь, чтобы всё прошло нормально.

«Он ведёт себя со мной точно так же, как я сам разговаривал бы со своим пациентом накануне важной операции, – словно со стороны наблюдая за происходящим, анализировал Аранцо, – пытается убедить до смерти перепуганного человека, что всё не так уж и страшно. Но я то понимаю, что при данных обстоятельствах психология на любительском уровне, это практически всё, что у него есть. На самом деле в душе он наверняка растерян и не знает, с какого бока взяться за такое дело».

Роберто Ганессо приступил к подготовке операции сразу же после этого разговора. Он попросил двоих мужчин крепкого телосложения быть его ассистентами. Пока Роберто кипятил на огне бутылку с водой, готовил инструменты и перевязочный материал, парни накрепко притянули Аранцо ремнями безопасности к единственному, оставшемуся в салоне пассажирскому креслу. От всех этих приготовлений к невыносимой пытке Себрино лишился остатков мужества. Так что когда к нему, наконец, подошёл Роберто, державший в сильно пахнущей одеколоном руке импровизированный стеклянный скальпель, Себрино жалостливо попросил его об отсрочке:

– Я так не могу, мне надо настроиться. Давай завтра утром, а?

– Как скажешь, – ласково улыбнулся Ганессо, и слегка кивнул кому-то за спиной пациента. В ту же секунду невидимый Себрино человек со знанием дела надавил пальцами на особые точки за ушами Аранцо и пациент потерял сознание.

– А теперь за работу! – воскликнул Роберто, примеряясь куском стекла к первому помертвевшему пальцу…

*

Он уже давно перестал обращать внимание на окружающий его пейзаж. Индеец сосредоточенно считал количество пройденных за день шагов. Только так Чезе Чарруа мог заставлять себя двигаться. Он больше не подгонял себя обещаниями позволить себе отдых добравшись до очередного ориентира вдали в виде какого-нибудь заметного камня или снежного бугорка. Чарруа просто не мог этого сделать, так как от низкого давления и долгой голодовки что-то случилось с его глазами. Возможно, его поразила так называемая «снежная слепота», спровоцированная ярким слепящим солнечным светом, отражаемым от белоснежной поверхности горного склона. Сейчас ему бы очень пригодились светофильтры. В убежище было несколько пар солнцезащитных очков, но в спешке Чарруа не догадался прихватить с собой столь необходимую вещь. Да он бы и не посмел украсть их у товарищей, ведь защитные очки, так же, как и тёплая одежда, предназначались только для тех, кто уходил в горы по решению общего совета. Чарруа же покинул убежище, не спросив ни у кого на это разрешения. Это был только его личный выбор, и он с достоинством за него расплачивался.

Итак, Чезе почти лишился зрения. Это случилось внезапно на пятом или шестом часу пути. Высоко в безоблачном небе продолжало светить яркое солнце, а человек внизу двигался буквально наощупь в кромешной тьме. Теперь Чарруа мог только механически отсчитывать пройденные шаги: «две тысячи четыреста девяносто девять, две тысячи пятьсот». Отработав очередную норму, он ложился на снег и долго слушал окружающее безмолвие, медленно приходя в себя для очередного отрезка пути. Несколько раз ему мерещилось уже знакомое свистящее перешёптывание где-то рядом и шелест «их» саванов. Порой он даже чувствовал на себе тяжёлые взгляды. В такие минуты Чарруа пытался заговорить со своими сопровождающими. Сейчас он был бы рад любому голосу рядом. Но каждый раз ответом ему была тишина.

Отдохнув после очередного отрезка пути, Чарруа поднялся на ноги, опираясь на свой посох, сделанный из длинного тонкого куска авиационного металла. Он не имел представления, как выглядит место, где он в данный момент находится, но интуитивно чувствовал, что это какое-то возвышение. Размотав на руках куски полотенца, которые служили ему варежками, Чезе аккуратно закрепил их на верхнем конце своего посоха, чтобы потом легко найти. Затем он сделал шаг в сторону, чтобы помочиться. В этот момент индеец внезапно почувствовал, что стоит на краю земной тверди. Он по-прежнему ничего не видел, но ощущал под собой бездну. Это было шестое чувство, которое спасает человека тогда, когда зрение и слух оказываются бесполезными. Чарруа стоял на краю километрового обрыва и не смел шелохнуться. Наконец очень осторожно он сделал крохотный шажок назад. На ногах у него поверх лёгких спортивных туфель были намотаны мягкие чуни, которые он смастерил для себя сам из шерстяных штанов, обнаруженных им в одном из чемоданов. Эта обувь прекрасно защищала его ноги от обморожений, но сейчас она вдруг предательски заскользила по скользкой поверхности. Через секунду индеец уже летел, кувыркаясь, в узкую пропасть расщелины. Едва стих крик отчаяния, как над пропастью, куда упал одинокий странник, вновь сомкнулась величественное безмолвие…

*

Боль нарастала постепенно. Она ползла от того места, где когда-то были пальцы, вверх по ноге, словно раскалённая металлическая змея. Вскоре боль стала совершенно невыносимой. Если бы Сербино лежал в нормальной больнице ему бы дали морфия, но здесь несчастному предстояло пережить нечеловеческие муки без всякой медикаментозной поддержки на одной только воле к жизни. Одна мысль об этом могла ввергнуть в пучину отчаяния любого. Какое-то время Сербино пытался терпеть, скрежеща зубами, но вскоре сдерживать себя стало совершенно невозможно. Своды убежища огласили громкие стоны. На шум прибежал Роберто. Задержав не насколько секунд оценивающий взгляд на сером осунувшемся лице Аранцо, на котором проступили крупные капли пота, он внимательно осмотрел забинтованные ступни своего пациента. После чего не без гордости сообщил:

– Сам поражаюсь, старина, как ловко, а главное быстро я оттяпал семь твоих пальчиков. Кровотечение не такое обильное, как я ожидал, так что, коллега, будем считать, что вы отделались сравнительно легко. Хуже было бы, если бы пострадала вся ступня. Её куском стекла не отрежешь. А без пальцев даже в регби можно продолжать играть.

Бодрый голос друга заставил Сербино на время забыть о нестерпимой боли. С проснувшимся любопытством разглядывая свои, перебинтованные кусками чьего-то пёстрого платья ступни, Аранцо думал, что они даже как будто не слишком укоротились внешне. Он говорил себе: «Вот и всё. Я сделал это. Точнее Ганессо сделал это для меня. Выходит, не прав был мой отец, который однажды сказал, что, как пластический хирург, постоянно работающий с человеческим лицом, он считает, что у Роберто Ганессо слишком мягкая линия губ и несерьёзный подбородок для занятий хирургией. Но если бы сегодня этот парень не проявил характер, я бы вскоре сгнил заживо от гангрены».

– Где ты научился так ругаться? – неожиданно поинтересовался Ганессо. – Во время операции ты крыл нас такими проклятиями, что Ховьеру даже пришлось уводить свою Лилиан за полкилометра от убежища.

Сербино попытался отшутиться. Впрочем, он уже снова думал о боли, которая наваливалась новым приступом. Вскоре Аранцо потерял сознание. К вечеру его глаза запали, а черты лица заострились. Роберто стал всерьёз опасаться, что пациент в ближайшие сутки скончается от болевого шока.

Вечером все собрались вокруг небольшого костерка, устроенного в глубине убежища. Не было только Антонио, который в последние дни сторонился общества. Такую роскошь, как костёр они позволяли себе не часто, ибо существовала проблема топлива для него. Поэтому каждое такое событие становилось небольшим праздником для мучительно переживающих холодные ночи людей. На этот раз в пламени самодельного очага горели обломки любимой гитары Кочи Инчиарте и последний запас того, что ещё можно было пустить на обогрев стальной норы. Все присутствующие понимали, что, возможно, это их последний шанс выиграть у ночи час настоящего тепла. Поэтому говорить сейчас хотелось только о чём-то самом важном. Роберто рассказывал, как они доберутся до аккумуляторов:

– Теперь совершенно ясно, что хвост находится немного выше того места, где Сербино, Тин-тин и Коча нашли обломки крыла. Скоро мы снарядим новую поисковую группу и обязательно доберёмся до аккумуляторов.

– Там на высоте намного холоднее, чем здесь, и я туда больше не пойду – сразу же заявил Коча. Его активно поддержал Рой, который возненавидел горы после участия в первой вылазке.

– Хорошо, – спокойно согласился Роберто, – если добровольцев больше нет, мы пойдём с Нандо вдвоём.

– Я тоже готов ещё раз рискнуть – немного поколебавшись, поднял руку Тин-тин. – Надеюсь, выше в горах нам попадутся другие чемоданы, и в них окажется классная жратва.

Остальные задумчиво молчали. Все понимали, что новая экспедиция необходима, но больше никто не стремился на роль добровольных смертников.

– Разве вы не чувствуете, что теперь нас ведёт судьба? – голос Роберто зазвучал громче и увереннее. – После того, как мы начали есть, у меня появилось такое ощущение, будто мы сдали важный экзамен, и Бог, наконец, стал нам помогать.

– У меня тоже есть такое ощущение – согласился Нандо. – Прошлая вылазка в горы должна была закончиться смертью Сербино, Тин-тина и Кочи, но они не только выжили и смогли вернуться, но и нашли обломки самолёта.

– Я же давно говорил вам, что Господь испытывает нас: утратим ли мы надежду, или будем продолжать бороться – с торжествующим видом заявил Тин-тин. – Лично я теперь уверен, что мы приняли верное решение.

– А вам не кажется, парни, что мы должны как-то отблагодарить тех, кто после своей смерти помогает нам выжить? – ни к кому персонально не обращаясь, задумчиво глядя на пламя костра, произнёс Коча Инчиарте.

– Но как мы можем это сделать?

– Вообще-то я не уверен – пожал плечами Инчиарте. – Но может быть нам стоит исполнить самое заветное желание каждого из этих людей.

– Откуда я могу знать, чего хотел тот лётчик, который был первым – недоумённо проворчал Тин-тин.

– Да, но зато я совершенно точно знаю, о чём мечтал Алекс Моралес! – радостно воскликнул Рафаэль Фалько. – Я несколько раз бывал у него дома и однажды Алекс показал мне свою коллекцию открыток разных городов. По секрету он рассказал, что мечтает вместе со своею невестой съездить в медовое путешествие в Европу. Особенно его манил Париж – столица всех влюблённых.

Странная идея Кочи тем не менее многим пришлась по душе. Это был реальный способ попытаться избавиться от ощущения самого себя жутким монстром-каннибалом. Люди вокруг костра наперебой принялись предлагать различные варианты исполнения сокровенной фантазии умершего друга. Но все эти прожекты предполагали, что вначале их авторов спасут из горного ада, а уж потом они сумеют найти способ отвезти что-то из личных вещей Моралеса или даже урну с частичкой его праха в место, куда при жизни так стремилась его душа. В конце концов, инициатор затеи Коча Инчиарте подвёл неутешительную черту:

– Зачем говорить о том, что будет в другой жизни. Никто не ведает, как всё сложиться в будущем. Зато я знаю абсолютно точно, что мы до сих пор живы и даже имеем силы на пустой трёп только благодаря тем, кто не сидит сейчас за этим костром.

– Послушай, Коча, чего ты от нас хочешь?! – обиделся Фито. – Если ты считаешь себя умнее нас всех, то, давай, организуй Париж прямо здесь, если сможешь!

В разговор вмешался Пабло, который попросил Инчиарте дать ему немного денег. Коча вытащил из внутреннего кармана своего пиджака портмоне одного из мёртвых пассажиров, которых они накануне нашли в горах, и отсчитал несколько купюр. Чтобы рассеять атмосферу взаимного недовольства Коча шутливо с размаху хлопнул пасьянсом крупных ассигнаций по протянутой к нему ладони.

– На! Чтобы собравшееся общество не посчитало меня редким снобом плачу за всех и за всё!

В ответ Пабло услужливо раскланялся, словно официант перед щедрым клиентом, и тут же бросил деньги в костёр, чтобы поддержать его горение. В этот момент из полумрака неосвещённой пламенем костра части салона неожиданно появился Антонио.

– Я должен сказать вам… – заметно волнуясь, начал он. – Одним словом, если я вдруг умру, то разрешаю съесть моё тело.

В первую минуту все удивлённо замолчали, уставившись на капитана. Первым не удержался и прыснул от смеха Рафаэль. А Карлитос прокомментировал всю нелепость момента следующей репликой:

– Слава Богу, нас сейчас не слышит никто из нормальных людей, а то дело могло бы кончиться психиатрической клиникой, причём для всей присутствующей здесь компании.

Теперь уже все от души хохотали над собой и капитаном, который из самых благородных побуждений предложил товарищам себя на завтрак, обед и ужин.

На самом деле это была защитная психологическая реакция людей, чей разум всё ещё отказывался верить в реальность происходящего. Да, им приходилось по нескольку раз в день есть мясо мёртвых друзей, но до сегодняшнего дня эту тему обитатели горного убежища старались без особой нужды не затрагивать в разговорах, и даже не обдумывать. Даже Коча Инчиарте, делая своё предложение, использовал аккуратную фразу «отблагодарить тех, кто после своей смерти помогает нам выжить». А как конкретно мёртвые помогают живым, никто не решался произнести вслух. Подобную травмирующую информацию человеческий мозг, как правило, отправляет в запретные глубины своего подсознания, откуда она может прорываться только в виде кошмарных сновидений. Но после предложения Антонио запретный кошмар неожиданно превратился в фарс. Многие только теперь начинали избавляться от ощущения постоянного ужаса, в котором им приходилось жить. Оказывается и в аду можно от души хохотать над товарищем, который в своём кипящем котле имеет дурацкий вид. Точно также некоторые узники Бухенвальда и Освенцима впоследствии вспоминали, что даже в их совершенно чудовищной жизни людей, которых отлаженная система фабрики смерти методично превращали в затравленных животных, тем не менее, как это не прозвучит фантастически, случались комичные моменты, вызывавшие улыбку и даже смех. Именно юмор способен в ситуации продолжительного существования на краю безумия спасти разум от «перегорания психологической проводки».

Люди в стальной пещере испытывали чувство благодарности к Антонио, позволившему им посмеяться над самым страшным в их теперяшней жизни. Переза тут же предложили место у костра. Отныне он, как и в прежние времена своего капитанства, был вместе со всеми в общей спасательной шлюпке. Почти все были этому рады. Только Сэнди смотрела на своего кумира изумлёнными глазами. Она не могла поверить в то, что придуманный ею Бог сломался, и в своём жалком желании выжить изменил принципам. Саму её уже давно не мучил голод. Более того, у американки не осталось сил даже на страх. Целыми днями Холл лежала на своей подстилке в состоянии какого-то духовного оцепенения. Антонио почти всегда был рядом с нею. Она чувствовала, что он чем-то озабочен, но даже не подозревала, что Переза готовиться к капитуляции. Сразу после нелепого предложения себя в качестве потенциальной еды Антонио подсел к лежащей недалеко от огня Сэнди. Холл презрительно молчала, когда он пытался объяснить ей причину своего поступка. Но неожиданно Переза прошептал:

– Боже, как ты хороша – его сильные руки обняли её за плечи.

Сэнди не была готова к этому. До сих пор между ними не было произнесено ни одного слова любви, только однажды он нежно назвал её по имени. Но вот теперь, задыхаясь от волнения, Антонио торопливо шептал ей:

– Я сделал это только ради тебя, точнее ради нас с тобою. Я никогда даже не мечтал, что когда-нибудь встречу такую фантастическую женщину, как ты. Так неужели же я из тупой принципиальности позволю тебе умереть.

Тут Антонио почти дословно повторил слова, которые однажды уже говорил журналистке, спасая её из хаоса ночного бурана:

– Не волнуйся, Сэнди, я нашёл для нас двоих дорогу домой. Вот смотри.

Он разжал кулак, и женщина увидела на его ладони два кольца, сплетённых из медной проволоки, извлечённой из проводки какого-то авиационного прибора.

– К сожалению, золотых с бриллиантами здесь купить негде, но, по-моему, и эти неплохо смотрятся при данных обстоятельствах.

– Неужели, вы делаете мне предложение, мистер капитан? – холодно поинтересовалась Сэнди, но в глубине её глаз появились едва заметные искры эмоций.

– Именно! Но с одним условием.

Холл изобразила шутливое презрение.

– Да по какому праву вы, жалкий капитанишка, смеете ставить какие-то условия мне – «золотому перу» Америки!

– По праву любви – став серьёзным, сказал Антонио.– Моё условие такое: с завтрашнего дня ты начнёшь есть.

Уже давно погасло пламя костра, а Ховьер и Лилиан продолжали тихо разговаривать. У них обоих было такое чувство, что они должны немедленно многое рассказать друг другу. Ховьер крепко прижимал к себе жену и ласково шептал ей на ушко, как она важна для него, и как он ей бесконечно благодарен за то, что она всегда рядом. Ховьер и Лилиан были в числе тех немногих, кто до сих пор отказался употреблять в пищу мясо мёртвых. Лилиан просто не могла перебороть себя, а Ховьер привык во всём поддерживать свою вторую половинку. Но мужчину всё больше охватывало беспокойство: с его драгоценной Лили творилось что-то неладное. Она всё чаще жаловалась на головную боль, бледнела, худела не по дням, а по часам, и скоро совсем стала похожа на тоненькую девочку-подростка. Сегодня утром прямо на глазах Ховьера Лилиан впервые упала в обморок. Теперь Ховьер уже не был твёрдо убеждён, что они должны по-прежнему изображать из себя ревностных католиков, добровольно готовых уморить себя голодом, лишь бы не изменить своим принципам. Но он не знал, как ему убедить в этом супругу. Такой шанс представился ему совершенно неожиданно, когда Лилиан вдруг заговорила про душевные перемены, которые она чувствует в себе.

– Этот опыт заставил меня тонко прочувствовать чудо жизни. Когда мы вернёмся, то должны обязательно проживать каждый день максимально счастливо.

– Мы и так счастливы. Разве не так?

– Это правда – Лилиан благодарно прижалась губами к заросшей густой жёсткой щетиной щеке мужа. – Но я решила, что для полноты счастья нам не хватает ещё одного ребёнка.

– Но как же ты родишь, если не будешь есть?!

– Ты прав, завтра я поем. А когда мы вернёмся домой, у нас появится ещё один маленький Ховьер; ты, наконец, бросишь свою фирму, где из тебя выжимают все соки, и откроешь собственное архитектурное бюро. Я буду тебе помогать по административной части, так как в организационных вопросах ты сущее дитя. Вот увидишь, мы заживём намного лучше, чем прежде. А для этого я обещаю перебороть себя и начать есть. Обещаю тебе – завтра.

Ночью Карлитос проснулся от странного шума. Казалось, будто откуда-то издалека к ним на большой скорости приближается скоростной поезд. До сих пор ничего подобного здесь в горах Карлитосу слышать не приходилось. Осторожно, стараясь не разбудить спящих товарищей, он пробрался к выходу и начал разбирать чемоданы. Странный скрежет и свист с каждой минутой становились всё громче. И тут Карлитос увидел, как с вершины горы прямо на них стремительно летит исполинская белая волна. Сделать уже было ничего нельзя. Огромная масса снега приближалась к убежищу со скоростью 30 метров в секунду. Карлитос только успел крикнуть:

– Лавина!

И тут же последовал мощнейший удар. Снежная волна ворвалась внутрь убежища, переворачивая и круша всё на своём пути. Всё было кончено за несколько секунд…

*

Индеец обнаружил себя зажатым между узкими стенками ледяной пропасти. В своей глубине расщелина, в которую провалился Чарруа, сильно сужалась. Он едва мог пошевелить плечами, так плотно его сжимали тиски стен. Словно в насмешку судьба вернула ему зрение, не подарив хотя бы из милосердия к приговорённому последнюю привилегию – полюбоваться напоследок на клочок синего неба над головой. Дело в том, что по мере нарастания своей глубины расщелина принимала изогнутую форму, так что и сверху над беспомощным человечком, угодившим в ледяную ловушку, тоже нависала стена из голубоватого льда. Биться, и звать на помощь в этой глуши было бесполезно.

Чарруа не помнил, как долго продолжалось его падение в расщелину. Да это было и не так уж важно. Как человек, не успевший по своему рождению и воспитанию далеко оторваться от природы, «Чёрный орёл» стал готовиться принять смерть достойно. Да и чего ему было бояться, если Чезе был уверен, что, совершив переход по всем правилам, скоро окажется в прекрасной зелёной стране в кругу своих предков. Если уж ему не удалось выбраться из мёртвых гор в этой жизни, он сделает это по ту сторону смерти. В сознании индейцев племени Чарруа между миром живых и миром мёртвых никогда не было особой пропасти. Для каждого из них смерть была чем-то вроде большого путешествия, к которому важно хорошо подготовиться.

Чезе затянул монотонную песнь смерти, призывая её прийти за ним поскорее, не затягивая земных мучений человека, прожившего свою короткую жизнь достойно. А чтобы помочь долгожданной освободительнице Чарруа, изловчившись, стал разматывать шнурки, с помощью которых держались на его ногах самодельные чуни. В конце концов, индейцу удалось освободиться от обуви и свитера. Теперь, будучи полуобнажённым, он надеялся умереть скорее. Вскоре Чарруа заметил долгожданную чёрную тень, ползущую к нему по стене. Это был один из монстров, посетивших его накануне ночью. Так значит, они позвали его в путь не ради спасения, а обманом заманили сюда – в погибельную ловушку. Выходит, никакой деревушки поблизости от убежища нет! Чезе широко улыбнулся плотоядно вспыхнувшим жёлтым глазам хищника, и подставил человекозверю свою шею, чтобы тому было легче вонзить клыки в самое уязвимое место на его теле.

Один из жителей небольшой аргентинской деревушки случайно заметил вдали странный шест, на верхнюю часть которого были намотаны какие-то пёстрые тряпки. Горец решил сходить посмотреть, что это за непонятная палка. По обрывающейся на краю расщелины цепочке следов он догадался о том, что здесь случилось. Этот человек немедленно отправился за соседями. Через некоторое время спасатели спустили на верёвке молодого ловкого парня, который обвязал вокруг тела пострадавшего верёвку и Чарруа извлекли с семидесятиметровой глубины. Он был без сознания и постоянно бредил на непонятном горцам языке. Незнакомца отнесли в дом деревенского старосты. Несколько женщин взялись выхаживать чужака. День и ночь они поили его отварами, накладывали на раны особые компрессы. При этом никто не понимал, о чём постоянно бредит этот человек с мужественным смуглым лицом и покрытым татуировками телом.

*

Никто кроме Карлитоса не успел понять, что произошло. Они словно во второй раз пережили катастрофу, только теперь столкновение со снежной стеной было абсолютно внезапным. Плотная масса мокрого снега стремительным потоком ворвалась в узкую трубу самолётного фюзеляжа, круша и переворачивая всё на своём пути. В считанные секунды снежная масса забила почти всё пространство убежища, оставив только небольшую воздушную прослойку под самым потолком. Первыми на «поверхность» выбрались Роберто, Карлитос и ещё двое мужчин, которых снежный круговорот не затолкал слишком глубоко. Эти четверо сразу же начали откапывать засыпанных товарищей. Ориентиром им служили глухие голоса, доносящиеся из-под снега. Карлитос первым догадался подсвечивать себе зажигалкой, остальные тут же последовали его примеру. Каждый новый спасённый сразу же начинал громко кричать, инстинктивно расправляя придавленные тяжестью снежной массы лёгкие. Немало было и таких, кто был едва жив, наглотавшись мокрого снега и получив многочисленные ссадины и ушибы. Эти люди находились в таком состоянии, что запоздай помощь всего на несколько минут и спасать было бы уже некого. Одним из таких редких везунчиков был Нандо Чаввадо. Когда плотная снежная масса забила ему дыхательные пути и тяжелым грузом сдавила грудь, Нандо отчётливо услышал, как его сердце начало замедлять своё биение. На этот раз он не запаниковал, а терпеливо ждал и боролся, слушая далёкие, глухие и редкие удары.

Когда Чаввадо только откопали, Роберто оказался рядом. Лицо Нандо было синюшного цвета, и вообще он не подавал признаков жизни. Нашедшие Чаввадо люди снова, как и после авиакатастрофы поспешили объявить его мёртвым. Роберто прислонил ухо к груди друга и не услышал биения сердца, пульс тоже не прощупывался. Это была клиническая смерть. Даже сердце с гарантией от великого хирурга не смогло справиться с очередной адской перегрузкой. Как врач Роберто знал, что через три минуты после остановки сердца кора головного мозга гибнет от кислородного голодания, то есть человек перестаёт существовать как личность. А чтобы запустить остановившееся сердце требовалось самое современное реанимационное оборудование, о котором он сейчас мог только мечтать. Но Роберто не мог поверить в смерть друга, ведь позади осталось столько тяжелейших испытаний, и совсем скоро они должны были вдвоём отправиться через горы на Запад. И вот Нандо неподвижно лежит перед ним, и на губах его застыла странная улыбка. Роберто охватила ярость. Он вдруг подумал, что Чаввадо просто дезертировал, бросив его и остальных на произвол судьбы. Умереть сейчас было самым простым выходом из ситуации, а по сути – бегством от трудноразрешимых проблем.

Ганессо принялся бешено трясти мёртвое тело Чаввадо, а затем стал изо всех сил колотить его кулаками. Товарищам стоило огромного труда оттащить обезумевшего доктора от покойника. И вдруг кто-то заметил, что лицо Нандо начало розоветь. Вскоре Чаввадо зашёлся в сильном кашле, а потом открыл глаза. Это выглядело чудом. Никто не мог понять, что же произошло. Да и сам Роберто находился в таком взвинченном состоянии, что далеко не сразу сообразил, что случайно нанёс несколько сильных ударов в грудь Чаввадо, и таким образом вновь запустил его остановившийся «мотор». Фактически он своими кулаками заменил самый современный разрядник-дефибриллятор, с помощью которого реаниматологи запускают остановившиеся сердца инфарктников. Кто бы мог подумать, что простые человеческие руки плюс вызванная чувством ярости и отчаяния психическая энергия способны в критической ситуации заменить новейшую инженерную разработку. И, тем не менее, факт был, как говориться, налицо.

– Ах ты подлый дезертир! – счастливо смеясь сквозь подступившие к глазам слёзы, и одновременно искренне негодуя, Роберто заключил оживлённого им друга в объятия. – Хотел улизнуть отсюда в одиночку?!

Нандо ещё не понял, что с ним произошло, и имел крайне растерянный вид. Он вновь привычно ощущал ровное биение сердца в своей груди, и с благодарностью вспоминал своего персонального ангела-хранителя со смешным, похожим на картошку носом.

Вскоре список погибших пассажиров стал пополняться новыми именами. Вначале Роберто наткнулся на чей-то живот со знакомым шрамом. Это был Пабло, у которого в первые часы после авиакатастрофы Ганессо лично выдернул стальной осколок из живота. На этот раз Пабло не повезло. Потом освобождённый от снежных пут Ховьер обнаружил свою мёртвую жену. Он тряс и прижимал к своей груди Лилиан, и рыдал словно ребёнок, потерявший мать. Вскоре кто-то наткнулся на Антонио. У капитана были широко раскрыты глаза, а его рот и ноздри были плотно забиты снегом. Роберто не сразу понял, что Переза мёртв. Несколько минут он пытался освободить дыхательные пути Антонио и реанимировать его всеми возможными способами. Но всё было бесполезно. Когда погибшего жениха увидела Сэнди, она осторожно положила его голову себе на колени, и принялась раскачиваться, о чём-то тихо разговаривая с покойным. Всего лавина унесла восемь жизней.

*

Подогретый шампанским зал лучшего ресторана Монтевидео колыхался в мехах, духах и шелках. Тихо звучал джаз, привычно ловко сновали между столами вышколенные официанты. Для завсегдатаев это была привычная обстановка, в которой они могли почувствовать себя свободными от проблем внешнего мира. Стоило только кому-нибудь из гостей несколько секунд поискать вокруг себя вопросительным взглядом, как перед ним тут же вырастала фигура официанта или распорядителя в почтительном полупоклоне осведомляющаяся: «Что Вам будет угодно?». Впрочем, к некоторым посетителям тут был особый подход. Едва к фасаду заведения подкатил чёрный тонированный «Мерседес» с правительственными номерами, как вся администрация была поднята по тревоге. Поприветствовать дорогого гостя явился сам хозяин ресторана в сопровождении ближайших помощников:

– Очень рады Вас видеть у нас, господин Синьори. Специально для вас я припас бутылку коллекционного Семийон Сотерн пятидесятилетней выдержки. К нему имеется ваш любимый сыр рокфор – только сегодня получили из Франции самолётом. Изволите подать?

В этот момент янтарный мундштук тонкой сигареты в руке красивой статной блондинки – спутницы министра мелко задрожал. Девушка увидела быстрым шагом направляющегося к их столику молодого мужчину. Только на мгновение их взгляды встретились, и сердце девицы наполнилось ужасом: в глазах мужчины читалась одна только безжалостная хладнокровная решимость. В это время спутник насмерть перепуганной дамы сидел в кресле спиною ко входу в ресторанный зал, откуда к нему приближалась смерть. По расширившимся от ужаса глазам своей спутницы и мгновенному замешательству хозяина заведения и его людей чиновник догадался, что позади него твориться что-то из ряда вон выходящее. Грянуло несколько выстрелов подряд. Макс Фалько уже почти неделю выслеживал своего должника и знал в лицо его телохранителя. Поэтому он не позволил охраннику даже вытащить табельное оружие из подмышечной кобуры, прикончив его первым выстрелом. Затем настала очередь самого министра. Макс подошёл к нему вплотную с ещё дымящимся «Вальтером» в руке.

– Я же предупреждал вас, что злопамятен и не прощаю, когда меня кидают.

– Вы не должны этого делать! – чуть не плача, нелепо пытался закрыть голову руками пухлый маленький человек. – Я пытался, клянусь вам! Но и надо мною тоже есть начальство, которое не позволило мне сделать всё так, как мы договорились. Но я пытался!

– Я мне теперь плевать! Кто-то же должен ответить за то, что мой брат, возможно, заживо замёрз или умер с голоду в горах. Вы решили сэкономить на керосине для поисковых самолётов и тушёнке для наземных партий. Что ж, это ваш выбор. А мой выбор вот!

Фалько быстро вскинул руку и в упор выстрелил министру в лицо. Между бровей человека, сидящего за столом тут же появилась крошечная чёрная дырочка. Какие-то мгновения министр удивлённо смотрел на своего палача, который посмел прервать такую чудесную комфортную жизнь. Затем застреленный с размаху ткнулся лицом в пустую тарелку. Пронзительно завизжала и задом буквально выпрыгнула из-за стола спутница убитого. Люди вокруг в панике устремились подальше от страшного человека с пистолетом; кто-то полез под стол; кто-то ломанулся в гардероб; другие попытались найти убежище на кухне. В это время хозяин ресторана, сумевший очень быстро покинуть место огнестрельной разборки, уже звонил в полицию. Но Макс даже не пытался сбежать. Он спокойно курил, сидя за столиком рядом с убитым. На душе Фалько впервые за последние дни было спокойно. Это было очень непростой задачей – сбежать из специализированной «психушки», куда его определил влиятельный чиновник, а потом выследить крупную дичь. Но он справился и всё-таки отомстил. Теперь ему незачем было оставаться на свободе, ведь всё равно партия была безнадёжно проиграна. Все свои деньги, которые Фалько вложил в фонд спасательной операции, в конце концов были впустую истрачены на аренду дополнительных поисковых самолётов и вертолётов. И всё оказалось напрасным! Его брат так, по-видимому, и останется навсегда пропавшим без вести где-то в горах.

Тем не менее, не смотря на разрушительные итоги, Макс чувствовал себя почти что счастливым. Впервые в жизни его не гнала вперёд выжигающая душу мечта любой ценой сорвать куш покрупнее, чтобы ещё больше жрать, пить и трахать самых красивых девок. Вечный бег закончился, осталась только успокоительная пустота. Возможно, что через неделю или месяц он раскается в содеянном и будет сожалеть о потерянном рае, но сейчас одинокий человек в опустевшем зале ресторана об этом не думал. Он чувствовал глубокое удовлетворение оттого, что дал выход давно копящемуся в его душе гневу. Возможно, это говорил в нём голос далёкого мексиканского предка, который за любое неосторожно сказанное слово и тем более за убитого родственника непременно платил обидчику пулей либо ножом.