Глава 11.

День пятнадцатый

Уже вторые сутки на поверхности бушевал буран. Теперь их убежище стало настоящей норой с крохотным оконцем, которое до недавнего времени служило боковой форточкой в кабине пилотов. Фито потратил минут сорок, расположившись головой вниз на специально устроенном для него ложе, пытаясь ногами выбить неподатливую форточку вместе с металлической рамой. В конце концов, он выдохся и его сменил следующий «вышибала», который тоже понапрасну промучился несколько часов подряд, дубася неподатливое стекло подошвами своих ботинок. Возникла реальная угроза никогда больше не выбраться из-под снега, быть заживо похороненным в убежище, которое превращалось для своих обитателей в коллективный склеп. На заводе остекление кабины пилотов монтировалось с таким расчётом и из таких особо прочных материалов, чтобы выдерживать ураганные ветра, бушующие на больших высотах. Кроме того, снаружи форточку подпирал толстый слой снега. Потребовались почти сутки безрезультатных усилий, чтобы кто-то догадался вначале размонтировать крепление рамы изнутри, а уж потом колотиться в неё. Благодаря этой счастливой мысли путь наружу всё-таки был пробит.

Все так обрадовались свежему ветру, что даже не обратили внимания на холод, который он с собою принёс. Каждый терпеливо дожидался своей очереди, чтобы подобно сурку высунуться по пояс наружу и вдохнуть сладкий воздух свободы. Только Ховьер и Сэнди отказались даже на короткое время покидать своих умерших любимых. Холл уже объявила всем, что она собирается доставить тело Антонио в Нью-Йорк, чтобы там похоронить по высшему классу. В связи с этим она предупредила всех, что если кто-то захочет воспользоваться прижизненным завещанием Переза, разрешившим товарищам себя съесть, она перегрызёт негодяю глотку.

– Я знаю, что теперь, когда лавина засыпала трупы, вы обратите свои крысиные взоры на свежих покойников, – подозрительным взглядом скользя по лицам соседей по убежищу, заявила Холл. – На всякий случай предупреждаю: в Нью-Йорке я брала уроки у знаменитого мастера карате.

– Сэнди!…

Роберто было искренне жаль эту обезумевшую от горя женщину. На безымянный палец её правой руки было надето проволочное колечко, подаренное Антонио. Второе такое же – с руки погибшего возлюбленного Холл на шнурке повесила себе на шею.

– Нет, вы все должны зарубить себе на носу, что я могу быть очень опасной – грозила Холл. Она была сейчас похожа на дикую ощетинившуюся кошку, никого не подпускающую к своему умершему котёнку.

«Здесь никогда нельзя знать заранее, как тот или иной человек покажет себя в случае очередной беды, – с уважением к американке подумал Ганессо. – А я ведь я был уверен, что имею дело с холодной расчётливой стервой, не способной на настоящие человеческие чувства».

К Роберто подошёл Карлитос.

– Сегодня у Рафаэля день рождения.

Ганессо удивлённо уставился на Паэса. В этих диких горах они все настолько одичали, что забыли про нормальные человеческие обычаи поздравлять друзей с праздниками и днями рождения. Роберто попытался улыбнуться.

– Да, ты прав, мы должны это как-то отметить.

Вскоре приятно удивлённый Рафаэль Фалько получил в подарок торт в виде снежка с вставленной в него единственной «свечкой» – зажженной сигаретой. От него требовалось вслух загадать желание.

– Давай, Раф, сморозь что-нибудь остренькое в своём фирменном стиле! – подначивали именинника товарищи. – Ты же можешь.

Неожиданно весельчак и острослов Рафаэль ответил с философской грустинкой в голосе:

– Должен признать, что это самый необычный день рождения в моей жизни. Сейчас у меня такое необычное чувство, что и годы спустя, те из нас, кому посчастливиться всё-таки выбраться из этих гор, будут вспоминать эти недели, как самое важное, что было в их жизни. Правда, сейчас в это вериться с трудом, но так будет. Только здесь многие из нас поняли, что означает человеколюбие, доброта, ценность жизни. Я хочу, чтобы вы знали: я всех вас считаю своими братьями и сёстрами.

– Ну а что ты всё-таки пожелаешь себе, Рафаэль?

– Того же, что и вы все: выжить.

*

Ховьер всегда знал, что не сможет прожить без любимой женщины и суток. Так оно и случилось. И напрасно Нандо Чаввадо призывал впавшего в странное заторможенное состояние мужчину забыть про свою жену, которую уже не вернёшь, ради оставленных дома детей, нуждающихся хотя бы в одном живом родителе. Всё было бесполезно. Взгляд Ховьера оставался стеклянным. В какой-то момент лицо Ховьера сделалось багровым, из ноздрей в два ручья потекла тёмная кровь, он безвольным мешком повалился на бок. Ещё некоторое время Роберто продолжал бороться за жизнь Ховьера, но спасти несчастного сейчас не смог бы даже самый профессиональный специалист-реаниматолог. Ховьер скончался от обширного кровоизлияния в мозг. Но все понимали, что Ховьер умер потому, что физически не мог продолжать существовать без своей Лилиан, которая в прямом смысле являлась неотъемлемой половинкой его личности.

*

В это утро Нандо впервые за долгое время проснулся с радостным предчувствием приближения чего-то прекрасного. Едва Чаввадо открыл глаза, в лицо ему ударил яркий солнечный луч, пробивающийся сквозь стекло пилотской кабины. Нандо высунулся наружу и обнаружил сидящего на какой-то подстилке в позе индийского йога Карлитоса Паэса. Карлитос встретил друга счастливым возгласом:

– Сегодня я проснулся с ощущением присутствия Бога. Смотри Бог везде! Он снова с нами! Я не могу тебе этого объяснить, но у меня такое чувство, что теперь всё будет хорошо. Сегодня день рождения моего отца и я теперь совершенно уверен, что увижу его снова.

*

Необходимо было откопать самолёт от снега, чтобы его снова можно было заметить с высоты. Сейчас же увидеть обломки было невозможно даже с вертолёта, зависшего в пяти метрах прямо над тем местом, где находилось убежище. Не имея лопат и навыка подобной работы, людям пришлось затратить почти неделю на расчистку своего горного дома. В эти дни простудился и в три дня сгорел от воспаления лёгких Рафаэль. Эта была обычная лёгкая простуда, которая на равнине могла испортить настроение головной болью и неприятным першением в горле, но на высоте более четырёх тысяч метров любое безобидное недомогание, к примеру, банальный насморк убивало заболевшего в считанные часы.

– Оттащите его подальше в сугроб, – распорядился Роберто, – никто не должен прикасаться к его телу, чтобы не подхватить инфекцию.

По существующей традиции, все, кто мог ходить, вышли, чтобы проститься с покойным. На этот раз молитву вызвался читать Нандо. После церемонии он подошёл к Роберто и спросил:

– Когда мы отправимся на поиски хвоста?

Ганессо уже давно обдумывал новую вылазку в горы и пришёл к выводу, что на этот раз необходимо действовать без спешки, чтобы наверняка достичь результата. Наблюдая за погодой, Роберто пришёл к неутешительному выводу, что если отправиться в горы в ближайшие дни, то велик шанс быть застигнутым бураном в пути. Поэтому он принялся втолковывать Нандо, что им не стоит покидать безопасное убежище, ещё как минимум две недели, а может и больше:

– Я всё рассчитал. Мы выйдем, когда ночи станут короче и немного потеплеет. Тогда у нас появится шанс.

– Великолепно! – в притворном восторге воскликнул Чаввадо. – А в твоём бухгалтерском расчёте учитывается, что за то время, пока мы будем бездействовать в ожидании идеальной погоды, ещё несколько человек отправятся на тот свет вслед за беднягой Рафаэлем? Посмотри хотя бы на Эдуардо, он потерял надежду и похож на Ховьера в его последние дни. И таких как Эдуардо с каждым днём становиться всё больше. Но когда мы уйдём, люди станут думать о нас, и снова начнут верить.

– Не дави на меня! – огрызнулся Ганессо, глядя на собеседника побелевшими от ярости глазами. – Теперь я отвечаю за всех и принимаю решения!

Нандо был поражён. Никогда ещё он не видел Ганессо таким жёстким.

– Сейчас ты похож на Антонио, когда ему ещё казалось, что он может заменить нам Бога. Впрочем, как скажешь. Только учти, что с этого дня каждая новая смерть будет на твоей совести.

В это же время Коча вместе с Карлитосом затеяли загадочное строительство каких-то снежных конструкций. Работали они по ту сторону уже по большей части освобождённого из-под снега самолётного фюзеляжа, поэтому большинство из обитателей горного убежища до самого последнего момента были не в курсе того, что твориться в редко посещаемой части «поляны». Обитатели убежища вообще всё реже испытывали нормальную человеческую потребность интересоваться тем, что происходит в окружающем мире, если это не касалось лично их. Зато органы восприятия каждого из местных жителей сразу обострялись до предела, едва где-то поблизости заходил разговор о чём-либо, связанном с дележом еды, тёплых вещей, либо об очередном плане спасательной операции.

Кроме того, многие так вымотались во время очистки убежища от снега, что просто были не в состоянии проявлять праздное любопытство. И только ближе к закату, привлечённые громкими возгласами первых зрителей, большинство из способных передвигаться обитателей убежища потянулись посмотреть на творение рук Кочи и Карлитоса. Изумлённым взорам отвыкших удивляться и проявлять положительные эмоции людей открылась удивительная картина. Двое самодеятельных зодчих менее чем за половину светового дня сумели выстроить миниатюрную копию столицы Франции. Здесь была и Эйфелева башня, и Триумфальная арка, и знаменитый египетский обелиск с Площади Согласия. Все сооружения были выполнены с большой тщательностью и выглядели очень правдоподобными.

– Вот тут мы похоронили то, что осталось от Алекса – указывая рукой на небольшой холм в центре композиции, пояснил Коча. – Теперь его душа гуляет по Парижу.

Могильный холм венчал вылепленный, как и всё вокруг из снега крест, в который была вставлена крохотная фотокарточка Моралеса, взятая из его паспорта. На могиле лежала спортивная бейсболка Алекса.

В роли архитектора в ходе строительства выступал Карлитос, а Инчиарте по большей части только исполнял его поручения. Ведь Паэс дважды вместе с отцом бывал в Париже и не по путеводителям знал, как на самом деле выглядит комплекс Лувра и Большой дворец Елисейских Полей. И, тем не менее, как потомственный художник Карлитос испытывал обычные для творца сомнения относительно качества выполненной им работы.

– Пускай это и не настоящий Париж – оправдывался он. – Но как сказал кто-то из великих: «В Париже главное не архитектура, а настроение».

– А, по-моему, это обыкновенный дурдом – неожиданно громко прокомментировал увиденное Эдуардо. – Устроили тут Диснейленд. Что, в детство впали, клоуны?!

Ни от кого не могло укрыться, что Эдуардо уже почти неделю, как пребывает в чёрной тоске. Но до этого он лишь молчал, сторонясь любого общения, и было странно вновь услышать его голос. Впрочем, высказав своё особое мнение, Эдуардо сразу же развернулся и побрёл прочь.

О хамской выходке захандрившего товарища все тут же забыли. Гораздо важнее было то, что собравшиеся вокруг снежной композиции люди находились под большим впечатлением от подарка устроенного в честь давно умершего Александро Моралеса. Хотя и это не было главным. Уставшим верить и надеяться пассажирам разбившегося самолёта важно было увидеть, что двоим из их команды, где каждый постепенно начинал быть только сам за себя, всё-таки удалось сотворить маленькое чудо для кого-то другого. Да, изначально всё это была только странная игра, затеянная на грани мудрости и безумия. Ведь, когда возле костра Коча рассуждал о том, что хорошо было бы исполнить последнюю мечту Алекса, никто не воспринял его слова всерьёз, как призыв к немедленному действию. Все поговорили и забыли. Но оказалось, что среди них есть люди, которые ещё способны воплощать самые нереальные мечты в жизнь. Особенно впечатлил этот пример Нандо Чаввадо, который тут же дал себе слово, что в самое ближайшее время настоит на новой экспедиции в горы.