Ангел
Мария Ильинишна закрыла газету, вздохнула и аккуратно убрала ее на полку серванта с иконами, где лежали, как она выражалась, «все божественные книги». Нет, она не была особо религиозной: и советское воспитание сказалось, да и всю жизнь проработав акушеркой, чего только не пришлось повидать: и аборты, и неожиданные смерти новорожденных, и необъяснимо сломанные судьбы совсем еще юных дурочек — одним словом, все это веры в Бога не добавляло. Это только сейчас, на пенсии, похоронив мужа и выдав замуж дочерей, она неожиданно оказалась в каком-то непривычном для нее состоянии мира и спокойствия. Ухаживать уже не за кем, у детей своя жизнь, справляются. Особо тяжелых болезней вроде как и нет, ноги вот только почти не ходят. По однокомнатной квартире, в которой прожили с мужем более сорока лет, потихоньку, с палочкой можно пройтись, а вот на улицу выйти — целая история. Да и нужды-то особо нет: дочери через день приходят, продукты приносят, не забывают. А так все больше одна. Последнее время даже телевизор почти перестала смотреть: все какая-то сплошная суета, страсти-мордасти да убийства-предательства. Скучно и однообразно!
А вот «божественные книги» — наоборот, такие интересные стали! Их и много-то не прочитаешь: один-два абзаца — и все, какой-то процесс в душе пошел, мысли закрутились-завертелись, вопросов много, да только кого спросишь? И сомнения приходят, и смущение, бывает, прям так и накатывает. Вот в этой газетке — и откуда только она в почтовом ящике оказалась? — изображен ангел: с крылышками, жирненький, мордастенький, кучерявенький, пошлый до противности. Неужели эти церковные люди, к которым, конечно же, себя Мария Ильинишна не относила, и правда верят, что ангелы такие? Поморщившись, она доковыляла до старого кресла. Достав с полки зачитанный роман, попыталась читать, но глаза слипались, чтение не шло, финал был известен, а из головы так и не выходила эта странная картинка ангела-купидончика. «Неужели это правда?» — уже в полудреме так и крутился перед глазами этот почему-то застрявший образ небесного пухленького посланника.
Что с ней случилось потом, она смогла рассказать только в своей предсмертной исповеди. Был ли это сон или наяву — понять невозможно. Она вдруг ощутила, именно ощутила, не увидела, не услышала — что рядом с ней кто-то не то что большой, а просто огромный и величественный двигался словно в каком-то неведомом медленном танце, но никуда не исчезал. От него исходила невероятная, нечеловеческая, даже вообще неземная сила — и при этом совершенная доброта. Мария Ильинишна словно проваливалась в чьи-то ласковые и любящие руки, как в детстве, но при этом четко понимая, что тебя никто не касается. В какой-то момент она вдруг увидела — нет, не его лицо — но только цвет и свет, из которых это существо было словно соткано. К ее удивлению, цвет был насыщенно-изумрудным, который переливался, словно что-то живое, множеством других оттенков — и среди всего этого разноцветья не было ничего ни слишком яркого, ни мрачного, ни мутного или, напротив, кричащего. Рядом с ним она ощутила себя в давно забытой детской беспечности, безопасности и покое: совершенно счастливой, ей жутко захотелось хоть немного коснуться его, она потянулась, рука неловко задела за край стола, и женщина очнулась.
Еще долго сидела в кресле, дожидаясь, пока успокоится сердце. И впервые в жизни Мария Ильинишна благодарила Бога за то, что Он ее услышал — хотя она даже и не молилась…
