Глава 6. Стадо чувствует опасность

Вы умный, талантливый, перспективный профессионал, и вас выбрали для участия в трехдневном проекте Института оценки личности и социальных исследований Университета Калифорнии в солнечном Беркли. По словам ученых, они планируют изучить личностные и лидерские качества и для этого собрали группу из 100 человек, чтобы подробнее исследовать, как думают и действуют такие люди, как вы.

Вы выполняете целый ряд тестов, участвуете в опросах и экспериментах. В ходе одного из них вам предлагают занять отдельную кабину с электронным экраном. Четыре других участника эксперимента сидят в соседних кабинах, но вы не можете их видеть. Вас инструктируют, что на экране будут появляться слайды с вопросами, а ваша задача – отвечать на них. Экраны всех участников соединены между собой, так что вы будете видеть, как отвечают другие, но не сможете обсуждать их варианты. Предполагается, что последовательность, в которой вы вместе с другими участниками будете отвечать на вопросы, периодически меняется.

Сначала вопросы довольно простые. Появляются геометрические фигуры, а вы должны оценить, какая из них больше. Вы отвечаете первым. Затем вас просят отвечать вторым, и это дает вам возможность увидеть ответ первого участника, прежде чем ответить самому. Затем вы отвечаете третьим. Задания не требуют серьезных интеллектуальных усилий, а потому процесс идет быстро.

И вот вы уже отвечаете последним в группе. На экране появляется слайд с пятью линиями. Какая из них самая длинная? Очевидно, что четвертая, но вам нужно дождаться своей очереди, чтобы ответить. На экране появляется ответ первого участника: номер пять. Странно, думаете вы. Вы снова внимательно смотрите на линии. Номер четыре определенно длиннее номера пять. На экране появляется ответ второго участника: номер пять. Затем ответ третьего участника: номер пять. И наконец ответ четвертого участника: номер пять.

Ваша очередь. Что вы ответите?

Вам очевидно, что все остальные ошибаются. Следует без тени сомнений ответить: номер четыре. И все же велика вероятность, что вы задумаетесь. Когда весной 1953 года психолог Ричард Кратчфилд с коллегами проводил этот эксперимент, 15 человек из 50 игнорировали то, что видели своими глазами, и примкнули к большинству.

Эксперимент Кратчфилда был одним из вариантов исследований, которые примерно в то же время проводил Соломон Аш. В ходе его эксперимента, впоследствии ставшего одним из самых известных в истории психологии, респонденты, работая в группах, должны были отвечать на вопросы, по легенде направленные на проверку их визуального восприятия. При этом настоящим участником эксперимента был всего один человек. Всех остальных участников проинструктировали, что на поздних этапах они должны давать очевидно неправильные ответы. В совокупности группа дала неправильные ответы 12 раз. Три четверти настоящих участников эксперимента отказались от своего мнения и хотя бы один раз дали такой же ответ, как группа. В целом в одной трети случаев люди поддерживали очевидно неправильный ответ, если так отвечала группа.

Человек – животное социальное, и ему важно, что думают другие. Мнение группы – это еще не всё, и мы можем пойти ему наперекор. Но даже когда мы имеем дело с незнакомыми людьми, даже когда наша личность не раскрывается и даже когда несогласие не приведет ни к каким последствиям, мы стремимся согласиться с группой.

И это даже если ответ однозначен и очевиден. Эксперимент Кратчфилда содержал более сложные вопросы. Например, участников спрашивали, согласны ли они с утверждением: «Я убежден, что жизненные трудности и испытания делают нас лучше». Все участники контрольной группы, где не знали ответы друг друга, с этим утверждением согласились. При этом среди тех, кто думал, что все остальные члены группы с этим утверждением не согласны, 31% респондентов с ним также не согласились. Участников спросили, согласны ли они с утверждением: «Сомневаюсь, что из меня получился бы хороший руководитель». Все участники контрольной группы с этим утверждением не согласились. Однако, когда все выглядело так, будто все члены группы единогласно поддерживают это утверждение, 37% респондентов примкнули к большинству и ответили, что сомневаются в себе.

Кратчфилд также предложил три вопроса, у которых не было правильного ответа. В том числе предложил респондентам дополнить последовательность чисел. Это было невозможно, потому что числа были выбраны случайным образом. В этом случае 79% участников даже не пытались строить догадки или предлагать свой ответ. Они просто поддержали вариант, предложенный группой.

Эти исследования в области конформизма часто цитируют, чтобы представить людей в виде стада баранов. Несомненно, неприятно видеть, как люди отказываются от того, что точно знают и что верно, и соглашаются с тем, что, как они точно знают, неверно. Особенно в начале 1950-х, когда ужасы фашизма были еще свежи в памяти, а коммунизм воспринимался как вполне реальная угроза. Социологи пытались понять, как целые нации поддались массовому движению, и в этом контексте было особенно страшно осознавать, насколько легко можно заставить человека отказаться от того, что он видит своими глазами.

При этом с точки зрения эволюции в стремлении человека к конформизму нет ничего странного. Индивидуальное выживание зависело от совместных действий группы, а вероятность сотрудничества выше, когда люди готовы согласиться друг с другом. Община гордых нонконформистов, несогласных и сомневающихся, не смогла бы успешно охотиться и заниматься собирательством.

Кроме того, конформизм – отличный способ с пользой применить информацию, полученную из нескольких источников. Один человек опирается только на собственные знания, а 30 человек могут воспользоваться знаниями и опытом 30 человек. Так что, когда все остальные уверены, что в траве прячется лев, самое рациональное – оставить сомнения и вернуться в стойбище другой дорогой. Конечно, группа может ошибаться. На коллективное мнение может повлиять иррациональное суждение одного человека, оно может сформироваться на основе недостоверной информации… И все же при прочих равных условиях часто лучшим из действий будет следовать за общиной.

Велик соблазн считать, что ситуация изменилась. Огромный прогресс в области научных знаний за последние пять столетий обеспечил нас новым основанием для формирования суждений, и оно очевидно превосходит персональный и коллективный опыт. А бурное развитие средств массовой коммуникации в последние несколько десятилетий сделало знания доступными для всех. Больше нет необходимости следовать за стадом. Теперь каждый из нас может мыслить самостоятельно и независимо.

Или, точнее, каждый из нас может мыслить самостоятельно и независимо, если в состоянии понять смысл следующего предложения, взятого из статьи в журнале New England Journal of Medicine: «В рандомизированном многоцентровом исследовании с участием экспертов, которые не знали о назначении лечения, мы сравнили эффективность и безопасность применения позаконазола, флуконазола и итраконазола в качестве профилактики у пациентов с длительной нейтропенией». А также этого, из статьи в научном журнале: «Оценивается шестикратное интегральное представление обменного вклада второго порядка в собственную энергию плотного трехмерного электронного газа на поверхности Ферми». А вот еще одно удивительное открытие из статьи в журнале, посвященном клеточной биологии: «Перед захватом микротрубочек сестринские центромеры отделяются друг от друга, останавливаясь на противоположных поверхностях конденсирующейся хромосомы».

Похоже, чтобы мыслить самостоятельно и независимо, не обойтись без глубоких знаний в области биологии, физики, медицины, химии, геологии и статистики. Кроме того, потребуется масса свободного времени. Например, любой, кто захочет самостоятельно решить, насколько опасно принимать солнечные ванны на пляже, найдет несколько тысяч исследований на эту тему. На чтение и анализ информации, чтобы сделать заключение только об одном, простом риске, уйдут месяцы. Таким образом, если кто-то действительно захотел бы самостоятельно формировать абсолютно независимые суждения по поводу тех рисков, с которыми мы имеем дело в повседневной жизни, или тех, о которых мы узнаём из СМИ, ему пришлось бы получить университетские дипломы в самых разных научных областях, бросить работу и не заниматься ничем другим, кроме как читать о всех тех способах, которые могут привести к смерти. До тех пор пока он действительно не умрет.

Большинству людей это может показаться нерациональным. Для них единственный способ прикоснуться к неисчерпаемому источнику знаний – это положиться на мнение экспертов: людей, способных собрать и проанализировать информацию и сделать ее понятной широкой аудитории. Несомненно, это лучше, чем слушать тех, кто знает так же мало, как и вы, но и у этого подхода есть свои ограничения. Так, эксперты часто не могут сойтись во мнении. Даже при наличии общепринятой точки зрения всегда найдутся несогласные, которые будут подтверждать собственную версию впечатляющей статистикой и внушающей уважение научной терминологией.

Еще один выход: прислушаться к «посредникам», то есть к тем, кто экспертом не является, но утверждает, что хорошо разбирается в данной области. Вредит ли аборт здоровью женщины? На эту тему существует масса исследований. Многие из них противоречат друг другу. Все они довольно сложные для понимания. Когда я зашел на сайт консервативной группы Focus on the Family, настаивающей на запрете абортов, я увидел исследования, однозначно подтверждающие вред аборта для здоровья женщины. Цитаты из исследований, статистические данные, мнения ученых. Когда же я посетил сайт Национальной лиги действий за право на аборт (NARAL), то увидел там столь же убедительные доказательства, что аборт риска для здоровья женщины не представляет. Цитаты из исследований, статистические данные, мнения ученых…

Если я доверяю какой-то из этих двух организаций, то могу принять ее позицию. Но большинство людей посмотрят на это с другой точки зрения. NARAL или Focus on the Family – это лоббистские группы, преследующие конкретные политические интересы, подумают они. Почему я должен доверять им, если хочу получить объективную, незаинтересованную оценку? Как проницательно заметил Гомер Симпсон в интервью с Кентом Брокманом: «Люди могут использовать статистику, чтобы доказать что угодно, Кент. Это знают 40% населения».

Здесь нужно сделать один комментарий. Когда речь идет о важных вопросах, затрагивающих интересы всего общества, мы получаем аналитические отчеты, которые внешне выглядят впечатляюще – много цифр и ссылок на научные исследования, – но содержат в корне противоположные заключения, несмотря на то что все они отражают научную точку зрения. Эти аналитические отчеты имеют подозрительную склонность приходить именно к тем выводам, которые выгодны их авторам. Назовите тему, любую, и обязательно найдутся лоббисты, активисты и идеологически ангажированные газетные эксперты, которые с радостью обеспечат вас точной и объективной научной оценкой, как раз доказывающей непререкаемую правоту того интереса, повестки дня или идеологии, которую они представляют. Так что да, скептицизм вполне оправдан.

Однако Гомер Симпсон не просто скептичен. Он циничен. Он отрицает саму возможность увидеть разницу между правдой и ложью, между точными данными и сфальсифицированными. А это не так. Конечно, потребуется приложить усилия, чтобы доказать, что статистика, которую цитирует Гомер, сфабрикована, но это возможно. Истина где-то рядом, если процитировать другой популярный телесериал 1990-х годов.

Цинизм нивелирует не только истину, но и доверие как таковое. А это может быть опасно. Ученые выяснили, что, когда людям или институтам, занимающимся устранением определенного риска, доверяют, уровень общественного беспокойства снижается. Имеет огромное значение, кто говорит вам, что нет повода для тревоги: ваш семейный врач или представитель табачной компании. Ученые подтвердили то, что мудрые люди знали уже давно: доверие трудно построить и легко потерять. Так что доверие – чрезвычайно важный фактор.

К сожалению, утратить доверие можно очень быстро. В большинстве современных стран политологи отмечают долгосрочное снижение уровня доверия общества к официальным властям. Опасность в том, что мы можем коллективно переступить черту, отделяющую здоровый скептицизм от непродуктивного цинизма. Когда разумное уважение к экспертным знаниям утрачивается, людям остается искать научные обоснования в Google и на интернет-форумах, а циничные насмешки рискуют превратиться в беспричинный, парализующий страх. Крайним проявлением этого служит движение против вакцинации, уверенно набирающее силу в США, Великобритании и многих других странах. Подогреваемые недоверием к властям, активисты выступают против угроз (иногда вымышленных, иногда реальных, но очень редких), которые таит в себе вакцинация, и игнорируют ее колоссальную пользу – пользу, которая может быть потеряна, если протестное движение продолжит набирать обороты.

О таком же отравляющем недоверии рассказывает Джон Вейнгарт в своей книге Waste Is a Terrible Thing to Mind («Отходы – ужасная вещь для разума»). Вейнгарт описал свою работу в должности главы городского совета Нью-Джерси в тот период, когда ему поручили найти место, чтобы разместить установку для утилизации безвредных радиоактивных отходов. По заявлению экспертов, эта установка не представляла опасности, но никто не хотел этого слышать. Вейнгарт вспоминает: «На публичных слушаниях в городском совете люди изобретали самые невероятные сценарии и ждали, как члены совета будут их опровергать. Например, кто-то мог спросить: “Что, если самолет врежется в бетонный бункер с радиоактивными отходами и взорвется?” Мы объясняли, что если самолет еще может взорваться, то с самой установкой ничего подобного произойти не может. Но народ не сдавался: “Но что, если по ошибке случится выброс вредных веществ, а контрольные устройства на установке не сработают и не оповестят об этом?” Мы упорно и терпеливо разъясняли, что такое стечение обстоятельств крайне маловероятно. А в ответ слышали: “Но это все-таки возможно, ведь так?”»

К счастью, люди еще не полностью утратили доверие и эксперты по-прежнему способны влиять на общественное мнение, особенно когда им удается прийти к согласию между собой. Является ли ВИЧ причиной СПИДа? На протяжении длительного времени подавляющее большинство ученых утверждали, что так и есть, хотя были немногочисленные несогласные. Общество придерживалось мнения большинства. Аналогичный сценарий разыгрывается сегодня по проблеме изменения климата: большинство людей в западных странах убеждены в техногенном характере этой проблемы, не потому что серьезно изучали этот вопрос, а потому что знают, что такое мнение доминирует в научном сообществе. Однако, как описывал Говард Марголис в своей книге Dealing with Risk («Контакт с риском»), ученые тоже могут столкнуться с тем, что их мнение безосновательно игнорируют, если оно идет вразрез с эмоциональными убеждениями, преобладающими в обществе. Марголис отмечал: Американское физическое общество без труда убедило широкую общественность, что холодный ядерный синтез невозможен, но его положительный отчет о безопасности хранилищ высокоактивных ядерных отходов не оказал никакого влияния.

Таким образом, научная информация и мнение ученых определенно играют свою роль в том, как люди оценивают риски, но, как показывают многочисленные случаи расхождений между мнениями экспертов и простых обывателей, эта роль не настолько велика, как хотелось бы самим ученым и официальным лицам. Человек остается представителем биологического вида, действия которого диктуются бессознательным и его инструментами, в частности Правилом примера, Правилом «хорошо – плохо» и Правилом типичных вещей. Помимо этого, человек по-прежнему остается социальным животным, которому важно, что думают другие. И когда он не уверен, стоит ли беспокоиться по поводу того или иного риска, огромное значение имеет, беспокоятся ли другие.

«Предположим, Алан утверждает, что заброшенные полигоны для опасных отходов представляют серьезную угрозу или что Алан инициировал проведение акции протеста, так как подобный полигон расположен неподалеку, – пишет Касс Санстейн. – Бетти, которая в иных обстоятельствах была бы настроена скептически, может поддержать Алана. Карл, который в иных обстоятельствах сомневался бы, может решить, что если Алан и Бетти придерживаются такого мнения, то оно должно быть верным. Только независимо мыслящая Дебора не разделяет общего мнения Алана, Бетти и Карла. Результатом этого взаимного влияния может стать формирование социальных каскадов, когда сотни, тысячи или миллионы людей принимают определенное утверждение, руководствуясь тем, что, по их мнению, думают другие».

Конечно, существует огромная разница между людьми в лаборатории, которые под влиянием группы отвечают на ничего не значащие вопросы, и «сотнями, тысячами или миллионами людей», которые считают что-то опасным, только потому, что так думают другие. В конце концов, люди, принимающие участие в лабораторных экспериментах, знают, что их ответы ни на что не влияют. Их не накажут за ошибку и не наградят, если они справятся с чем-то хорошо. В реальном мире наше мнение имеет значение. С одной стороны, мы – жители демократических государств, в которых общественное мнение влияет на то, как правительство реагирует – или не реагирует – на риски. А более конкретно – то, как мы воспринимаем риск, влияет на нашу жизнь. Вы бы поддержали строительство полигона для опасных отходов в своем регионе? Реализация этого проекта означает создание рабочих мест и экономический подъем. При этом существует вероятность, что это опасно для здоровья вашей семьи. Вы бы закрыли глаза на угрозу педофилов и «отморозков» и позволили бы своим детям гулять без присмотра в соседнем парке? Вы бы согласились употреблять в пищу трансжиры? Ответ на каждый из этих вопросов гораздо важнее, чем то, что линия под номером четыре длиннее линии под номером пять. Так что сложно поверить, что мы готовы отказаться от собственного мнения по этим важным вопросам и пойти на поводу у большинства.

Фактически есть доказательства, что важность этих вопросов способна изменить тот пороговый уровень, когда человек готов поддержать мнение группы. Он увеличивается. Значительно.

Роберт Барон, Джозеф Ванделло и Бетани Брунсман, психологи из Университета Айовы, провели эксперимент, в ходе которого сообщили испытуемым, что они тестируют точность свидетельских показаний. Перед участниками на короткое время будут появляться слайды и соответствующие вопросы, например: были ли на мужчине очки? Вы видели этого мужчину среди подозреваемых? В тестировании принимали участие три человека. Конечно, все было не так просто. Двое других участников нужны были для того, чтобы показать, согласится ли настоящий участник с неверными ответами, которые они будут давать.

От предыдущих исследований на тему конформизма этот эксперимент отличали два фактора. В некоторых испытаниях слайды повторялись или оставались на экране до пяти секунд. Исследователи знали, что в таких обстоятельствах люди практически никогда не ошибаются. А в некоторых слайды мелькали на экране очень быстро, и отвечать на вопросы было гораздо сложнее. Кроме того, исследователи по-разному объясняли участникам цель эксперимента. Одним говорили, что это просто пилотное исследование с целью получить общее представление о том, как люди воспринимают окружающую реальность, и что его результаты могут быть использованы когда-нибудь в будущем «для разработки теста, который позволит узнать, насколько точны показания очевидцев». Это был вариант эксперимента с «низкой степенью важности». Другим – что ученые уже разработали в Айове «тест на идентификацию по показаниям свидетелей», который «полиция и судебная система вскоре будут использовать в делах, где присутствуют свидетельские показания». «В течение нескольких следующих недель такие же участники, как вы, будут проходить этот тест, чтобы вывести надежные нормативные показатели. Мы надеемся, что вы приложите все усилия, так как это очень важно. Многие участники и так мотивированы стараться изо всех сил, потому что им интересно, насколько точно они помнят детали как очевидцы. Тем не менее, чтобы заинтересовать вас еще больше, после завершения тестового периода мы вручим призы в сумме 20 долларов тем из вас, кто покажет самую высокую точность». Это был вариант эксперимента с «высокой степенью важности».

Результаты первых испытаний практически полностью повторяли результаты оригинальных экспериментов на тему конформизма. Когда задача была легкой и респонденты думали, что это эксперимент с «низкой степенью важности», одна треть участников отказывалась от собственного суждения и поддерживала коллективный ответ. Во втором случае – «легкая задача / высокая степень важности», – по ожиданиям исследователей, степень конформизма должна была снизиться. Так и получилось. Тем не менее конформизм не исчез полностью: от 13 до 16% участников все же прислушались к мнению группы.

Интересная ситуация сложилась, когда вопросы стали более сложными. В эксперименте «с низкой степенью важности» к мнению группы присоединилось меньшинство, как и в случае, когда вопросы были простыми. А в эксперименте с «высокой степенью важности» уровень конформизма среди участников вырос. Кроме того, исследователи обнаружили, что участники были более уверены в точности коллективного ответа. Ученые сделали следующий вывод: «В случаях, когда вынести суждение непросто, а оказывающие влияние агенты демонстрируют уверенность и единство мнения, то уровень конформизма и уверенность респондентов в правильности мнения группы тем выше, чем более важным представляется точность суждения. Это опасное сочетание».

Оценить риск зачастую бывает одновременно и важно, и сложно. Если Барон, Ванделло и Брунсман правы, то именно при таких условиях люди больше всего склонны согласиться с мнением группы и при этом быть уверенными, что это правильное решение.

Несомненно, мы можем допустить, что мнение, основанное исключительно на необоснованных мнениях других людей, крайне уязвимо. Новая информация поступает ежедневно. Если мнение группы неверное, мы быстро найдем доказательства, которые поставят его под сомнение. В конце концов, слепой не может вести слепого, ведь так?

К сожалению, психологи обнаружили еще одно когнитивное искажение, из-за которого в определенных обстоятельствах слепой может вести слепого вечно. Это так называемая предвзятость подтверждения. Действие этого механизма простое и необычайно сильное. Как только мы сформировали свое мнение, то начинаем воспринимать только информацию, которая его подтверждает, игнорируя, отвергая или с пристрастием изучая все то, что способно поставить нашу точку зрения под сомнение. Это касается любых убеждений – как относительно тривиальных вещей, так и действительно важных. К тому же неважно, является ли это убеждение осознанным плодом длительных размышлений или же человек верит в него, потому что так сказал кто-то на интернет-форуме. Как только убеждение сформировано, мозг будет искать подтверждение.

В одном из первых экспериментов, в ходе которого изучалась предвзятость подтверждения, психолог Питер Уосон показывал участникам последовательность из трех чисел – 2, 4, 6 – и сообщал, что она подчиняется определенной закономерности. Задача заключалась в том, чтобы понять, какой. Участники могли добавить еще три числа и спросить, подтверждают ли они эту закономерность. Как только участник решит, что он понял правило, он может сказать об этом исследователям, а те подтвердят его догадку или опровергнут.

Кажется, что ответ лежит на поверхности: правило, которому подчиняется последовательность, – «четные числа увеличиваются на два». Представьте, что вы выполняете этот тест. Что бы вы сделали? Очевидно, ваш первый шаг был бы спросить: «Подтверждают ли закономерность числа 8, 10, 12?» Ответ: да, подтверждают.

Ваши подозрения растут. Это слишком легко. Вы решаете проверить еще одну последовательность: «Подтверждают ли закономерность числа 14, 16, 18?» Да, подтверждают.

Теперь у вас язык чешется сказать ответ – «четные числа увеличиваются на два», – но вы уверены, что где-то кроется подвох. Тогда вы называете еще одну последовательность: 20, 22, 24. И снова да!

Подавляющее большинство людей, которые выполняли этот тест, действовали именно так. Каждый раз, когда они выдвигали предположение и получали его подтверждение, у них росло число доказательств, что они правы. Естественно, в конце концов, они были абсолютно убеждены в своей правоте. Просто взгляните на все эти доказательства! Так что они останавливали эксперимент и сообщали ответ: «Четные числа увеличиваются на два».

К сожалению, нет, они ошиблись. Эта последовательность чисел следует другой закономерности. Правильный ответ: «Любые три числа в порядке возрастания».

Почему участники теста ошибаются? Ведь довольно просто выяснить, что правило не «четные числа увеличиваются на два». Все, что нужно сделать: попытаться его опровергнуть. Например, можно спросить, подтверждает ли закономерность последовательность 5, 7, 9? Ответ: да. И первоначальная гипотеза не выдержала проверки. Все дело в том, что большинство людей стремятся не опровергнуть гипотезу, а подтвердить ее и ищут подходящие примеры. Это бесполезная стратегия. Сколько бы доказательств вы ни собрали, они никогда не подтвердят истинность убеждения. Подтверждение не работает.

К сожалению, поиск доказательств, подтверждающих наше убеждение, кажется естественным, тогда как искать доказательства, противоречащие убеждениям, довольно странно. Более того, когда мы находим доказательства, противоречащие нашей точке зрения, мы склонны приуменьшать их значение или вовсе игнорировать. В 1979 году, когда в США активно обсуждалась тема смертной казни, исследователи собрали равное число людей, выступавших в поддержку высшей меры наказания, и против, чтобы оценить степень их убежденности в своей точке зрения. Затем участникам предложили ознакомиться с отчетом, в котором в равной мере приводились доказательства, что смертная казнь как сдерживает преступность, так и не влияет на нее. После этого ученые еще раз оценили степень убежденности участников эксперимента в своей точке зрения и выяснили, что она окрепла. Участники восприняли доказательства, подтверждавшие их мнение, игнорировали остальные и после эксперимента еще больше уверовали в собственную правоту и ошибочность взглядов тех, кто с ними не согласен.

Именно Питер Уосон предложил термин «предвзятость подтверждения», и за его открытием последовали многочисленные исследования. Правда, Уосон лишь обосновал выводы, которые вдумчивые наблюдатели заметили уже давно. Почти 400 лет назад сэр Фрэнсис Бэкон писал, что «человеческое понимание, после того как оно утвердилось во мнении (услышанном от других или собственном), подтягивает все остальное для его подтверждения. И хотя может быть много значимых доказательств противоположного, ими пренебрегают или отвергают, чтобы благодаря этой пагубной предвзятости убедительность своего мнения оставалась нетронутой…» Мудрые слова, истинность которых ежедневно доказывают бесчисленные эксперты и блогеры.

Эффект предвзятости подтверждения не стоит недооценивать. В ходе президентских выборов 2004 года команда исследователей под руководством Дрю Уэстена провела в Университете Эмори следующий эксперимент. Отобрав для участия 30 человек, половина которых были ярыми демократами, а вторая половина – столь же убежденными республиканцами, они предложили им сделать МРТ мозга. Во время сканирования участникам эксперимента показывали три утверждения Джорджа Буша или о Джордже Буше. Второе утверждение противоречило первому и выставляло Буша в невыгодном свете. Участников спрашивали, не кажется ли им, что эти утверждения противоречат друг другу, и просили оценить степень непоследовательности. Затем им показывали третье утверждение, которое объясняло очевидное противоречие между первыми двумя, и вновь спрашивали, насколько противоречивы первые два утверждения. Наконец, их вновь просили оценить степень непоследовательности. Эксперимент провели повторно, но с фокусом на Джоне Керри, и в третий раз – с фокусом на нейтральном предмете.

Результаты вряд ли можно назвать удивительными. Когда сторонникам Буша показывали противоречивые утверждения Буша, они оценивали их как менее непоследовательные, чем это делали сторонники Керри. Сторонники Буша находили третье утверждение более убедительным, чем сторонники Керри. Когда в фокусе исследования был Керри, результаты были противоположными. В третьем случае – с фокусом на нейтральном предмете – разницы между республиканцами и демократами не было.

Все это предсказуемо. Гораздо более удивительными были результаты МРТ. Когда участники обрабатывали информацию, противоречившую их убеждениям и выставлявшую их кандидата в невыгодном свете, у них активировались одни области мозга, а когда они обрабатывали нейтральную или положительную информацию – то другие. Кажется, предвзятость подтверждения действительно запрограммирована в каждом из нас, и это имеет огромное значение для вопроса, как формируются и распространяются мнения.

Когда человек формирует свое убеждение исключительно на основе того, что говорят окружающие, это тем не менее убеждение. И оно заставляет «включиться» механизм предвзятости подтверждения. Входящая информация подвергается анализу: если она поддерживает убеждение, то с легкостью принимается, если идет вразрез с ним, то игнорируется или проверяется с пристрастием. Таким образом, если информация, которая появляется в прессе, носит смешанный характер – а когда дело касается риска, так происходит часто, – наше когнитивное искажение усиливает изначально сформировавшееся убеждение, потому что именно так все и говорили во время перерыва на обед.

Это что касается индивидуального уровня. А что происходит, когда люди, разделяющие одно убеждение, собираются, чтобы его обсудить? Психологи уже знают ответ, и он, к сожалению, не слишком приятный. Речь о «групповой поляризации».

Резонно предположить, что когда люди со схожими убеждениями собираются, чтобы обсудить создание полигона для опасных отходов, грудные импланты, которые, по их мнению, вызывают заболевания, или любой другой риск, то их убеждения должны склониться к среднему по группе. Но этого не происходит. Результаты исследований, проводившихся на протяжении нескольких десятилетий, показали, что группа обычно приходит к заключению более категоричному, чем среднее мнение ее участников. Когда противники полигона для опасных отходов собираются вместе, чтобы обсудить эту тему, они убеждаются, что этот полигон еще более вреден, чем они думали. Когда вместе собираются женщины, убежденные, что грудные импланты несут риск для здоровья, после обсуждения они уверены, что недооценили степень вреда. Динамика всегда одинаковая. Предмет обсуждения роли не играет. Индивидуальные убеждения не слишком важны. Когда собираются люди, у которых одна точка зрения, она становится еще более категоричной.

Отчасти эта странная человеческая особенность связана с привычкой оценивать себя, сравнивая с другими. Когда собирается группа единомышленников, они убеждены, что мнение, которое они разделяют, правильное, так что они сравнивают себя с остальными членами группы, задавая себе вопрос: «Насколько я прав?» Неизбежно большинство людей в группе обнаруживают, что их мнение не самое радикальное, то есть они менее правы, менее достойны, чем остальные. Тогда они меняют свое убеждение на более категоричное. Психологи подтвердили эту теорию, разделив участников эксперимента на группы и предложив им высказать свое мнение, не аргументируя его. Групповая поляризация все равно имела место.

Вторая сила, производящая эффект групповой поляризации, – это цифры. До того как отправиться на встречу с людьми, убежденными, что грудные импланты вызывают разные заболевания, потенциальная участница, возможно, прочитала несколько статей и исследований по теме. Но поскольку участников много, скорее всего, они располагают неизвестной ей информацией. Это могут быть результаты исследования, о котором она ничего не слышала, или статья в прессе. Что бы это ни было, она приходит к заключению, что ситуация еще хуже, чем она думала. Аналогично думают и все остальные участники встречи, так что каждый из них утверждается во мнении, что обсуждаемая проблема значительнее и страшнее, чем они считали. Конечно, на мнение участников может оказать влияние новая информация, например научная статья, опровергающая мнение, что грудные импланты вызывают заболевания. Однако здесь в дело вступает предвзятость подтверждения: каждый участник встречи склонен принимать сведения, доказывающие его мнение, и игнорировать или отвергать выводы, противоречащие ему. В итоге информация, собранная совместными усилиями на встрече, оказывается крайне необъективной и способствует формированию категоричных суждений. Психологи продемонстрировали, что поскольку подобная поляризация основана исключительно на обмене информацией, то для ее появления личное общение не требуется, и многочисленные политические блоги ежедневно наглядно доказывают этот факт.

Итак, Алан убеждает Бетти, этого достаточно, чтобы убедить Карла, а это, в свою очередь, убеждает Дебору. Необъективная информация распространяется, а основанные на ней мнения крепнут. Формируются организации, происходит обмен информацией. Мнения становятся все более категоричными. И прежде чем кто-то успевает что-то понять, как пишет Касс Санстейн, «сотни, тысячи и миллионы» людей уже убеждены, что они подвергаются новой смертельной угрозе. Иногда они правы. Всего через несколько лет почти все верили, что СПИД – это новая болезнь. Но иногда они сильно заблуждаются. Как мы видели, далеко не наука изменила всеобщее отношение к силиконовым грудным имплантам – от обычных медицинских изделий до токсичных орудий убийства.

Рациональные или нет, волны беспокойства охватывают сообщества, страны и государства. Но они не могут распространяться бесконечно. Они распространяются по социальным сетям и заканчиваются там, где заканчиваются эти сети. Этот факт помогает объяснить, почему паника относительно силиконовых грудных имплантов, накрывшая США и Канаду, практически не затронула Европу.

Средства массовой информации определенно играют ключевую роль в инициировании этих волн и их распространении, так как группы доносят свое мнение не только через личное общение или электронную переписку. Группы выражают свое мнение через СМИ как открыто, так и имплицитно. Посмотрите любой выпуск новостей, откройте любую газету: важные заявления о разных рисках констатируются как факты, без подтверждающих доказательств. Почему? Потому что «все знают», что это правда. Иными словами, это и есть групповые мнения. И как все групповые мнения, они оказывают огромное влияние на тех, кто еще не определился.

СМИ играют весомую роль в нагнетании обеспокоенности в обществе тем, что публикуют все больше статей на темы, волнующие читателей. Почти всегда это эмоциональные истории о страданиях и утратах. В результате Внутренний голос читателей начинает уделять этим темам все больше внимания. Помните Правило примера? Чем проще о чем-то вспомнить, тем, по мнению интуиции, более вероятно это событие. Растущая тревога по поводу силиконовых грудных имплантов стимулировала появление в прессе еще большего числа статей о женщинах с установленными имплантами, страдающих ужасными заболеваниями. На основании этих историй в обществе начала формироваться интуитивная оценка, насколько опасны грудные импланты. Уровень обеспокоенности продолжал расти. Это побуждало прессу публиковать еще больше историй на эту тему. Чем больше страх, тем больше статей. Чем больше статей, тем больше страх. Как микрофон, который держат слишком близко к громкоговорителю, современные медиа и первобытный человеческий мозг формируют петлю обратной связи.

«Учитывая эти обстоятельства, – пишет Касс Санстейн, – не стоит удивляться тому, что у населения стран с похожими культурными и экономическими характеристиками может быть абсолютно разное отношение к одинаковым рискам. Так, к ядерной энергетике спокойно относятся во Франции, притом что она пробуждает множество страхов в США. Генная инженерия – тема, вызывающая серьезные споры в европейских странах, но в США к ней не проявляют никакого интереса. По крайней мере, пока. Неудивительно и то, что общественная оценка любого конкретного риска может измениться неожиданно и радикально даже в отсутствие изменений в соответствующей научной информации».

Итак, мы с вами определили два источника, – помимо рациональных расчетов, – способных повлиять на суждение о конкретном риске. Первый: наше бессознательное – Внутренний голос – и его инструменты, в частности Правило примера и Правило «хорошо – плохо». Второе: окружающие нас люди, чье мнение мы склонны поддерживать. Но если это все, то тогда почти у всех людей в рамках одного сообщества было бы одинаковое мнение относительно того, что считать опасным, а что нет.

Однако мы этого не наблюдаем. В рамках любого сообщества мнения могут быть полярно противоположными. Определенно, есть еще один фактор. И этот фактор – культура.

Здесь мы с вами ступаем на зыбкую почву. С одной стороны, «культура» – одно из тех понятий, которые означают разное для разных людей. Переход из области психологии в область культуры означает, что мы перемещаемся из одной академической дисциплины в другую. Риски – одна из основных тем социологии, а культура – линзы, через которые социологи рассматривают это явление. При этом научные интересы психологов, изучающих риски, и их коллег-социологов, кажется, вообще не пересекаются. В многочисленных работах, написанных социологами, вы в лучшем случае найдете поверхностное упоминание о серьезных открытиях, сделанных в этой области психологами за последние несколько десятилетий. Для социологов фактор культуры имеет значение. Что происходит в моем мозге, когда кто-то вспоминает о пляже в Мексике – думаю ли я о текиле или о раке кожи? – не слишком интересно и важно.

На самом деле граница, проведенная между психологией и культурой, в гораздо большей степени отражает положение дел в научной среде, чем то, что происходит у нас в голове. Рассмотрим, как действует Правило «хорошо – плохо», когда формируется суждение о степени риска. Мысль о желтом песочке мексиканского пляжа вызывает очень приятное чувство где-то в глубинах моего мозга. Как мы убедились, под влиянием этого чувства сформируется мое суждение, насколько рискованно находиться на пляже до состояния, когда цвет моей кожи будет сравним с цветом кокосового ореха. Даже если врач предупредит меня о том, что мое поведение увеличивает шансы заболеть раком кожи, приятное чувство заставит меня интуитивно преуменьшить этот риск. Разум может внимать словам врача, а Внутренний голос уже надевает солнцезащитные очки.

Все просто. Но отсутствует кусочек пазла. Почему мысль о пляже в Мексике наполняет меня приятными эмоциями? С биологией это не имеет ничего общего. Возможно, человеку интуитивно нравятся солнечные лучи, – как естественный источник тепла и витамина D, – но у нас определенно нет потребности «жариться» на пляже, что люди начали делать относительно недавно. Так откуда же я знаю, что это хорошо и приятно? Из опыта, конечно. Я делал это, и мне понравилось. Вот только я был уверен, что это хорошо и приятно, до того, как попробовал. Именно поэтому я и попробовал. Так что я вновь вернулся к вопросу: откуда у меня появилась эта идея?

С одной стороны, я узнал об этом от других людей, которые попробовали сами и поделились со мной, что это приятно. И мне говорили об этом люди, которые сами не пробовали, но слышали, что это приятно. И я узнал об этом – прямо или косвенно – из книг, журналов, телевизионных и радиопередач, из фильмов. Если сложить все вместе, становится ясно, что идея о том, что здорово загорать на мексиканском пляже, сформировалась у меня в результате окружающего меня культурного фона. Я канадец. Каждый канадец едет зимой на юг или мечтает об этом. Тропические пляжи – такая же неотъемлемая часть канадской культуры, как шерстяные шапки или хоккейная шайба. Именно это убедило меня, что лежать на мексиканском пляже хорошо и приятно. Даже если бы моя нога никогда не ступала на золотой мексиканский песок, одна только мысль об этом вызывала бы у меня приятные чувства, а приятные чувства формировали бы мое суждение относительно степени риска.

Это весьма типичная история. Разумеется, есть эмоциональные реакции исключительно биологического происхождения, такие как отвращение к трупам или фекалиям, но все же гораздо чаще наши чувства формируются под влиянием практического опыта и культуры. У меня есть друг еврей, который в силу религиозных убеждений не употребляет в пищу свинину. Никогда. Он настолько строго следует этому правилу, что в буквальном смысле чувствует тошноту от одного вида окорока или бекона. А вот для меня запеченный окорок – это символ Рождества, а запах жареного бекона ассоциируется с солнечным субботним утром. Конечно, употребление свинины не несет ужасной опасности для здоровья, но существует риск пищевого отравления (или заражения, в частности трихинеллезом). Если бы меня и моего друга попросили оценить степень риска, то наши разные эмоциональные ощущения заставили бы наше бессознательное – на основании Правила «хорошо – плохо» – сделать очень разные заключения.

Аналогичная динамика играет ключевую роль и в нашем восприятии относительной опасности употребления алкоголя и курения. И если курение табака медленно, но верно переходит в разряд действий, которые начинают ограничивать и открыто порицать, то алкоголь остается одним из любимых «наркотиков» как в европейских, так и во многих других странах. Он служит частью культурного кода, стимулятором социальных событий, символом праздника. Общество снисходительно относится к алкоголю, и по этой причине неудивительно, что чиновники от здравоохранения часто жалуются, что люди не видят опасности в употреблении алкоголя, в то время как это может вести к зависимости, развитию сердечно-сосудистых заболеваний, нарушению работы ЖКТ, циррозу печени, нескольким видам рака, фетальному алкогольному синдрому и смертельной передозировке. Алкоголь убил очень много людей. Совокупный эффект от радикально противоположных чувств, которые общество испытывает к алкоголю и наркотикам, был точно описан в отчете Канадского центра по изучению наркотической и алкогольной зависимости, подготовленном в 2007 году: большинство людей «склонны преувеличивать степень вреда, вызванного употреблением незаконных наркотиков, но значительно преуменьшают серьезное негативное влияние алкоголя». Это Внутренний голос, который опирается на культуру социума.

И вновь мы видим Правило примера в действии. Это происходит, потому что оно зависит от интенсивности наших воспоминаний, а они, в свою очередь, от внимания: если я на чем-то концентрируюсь и часто мысленно к этому возвращаюсь, то запомню это гораздо лучше, чем если увижу что-то мельком и сразу же выкину из головы. На чем я, скорее всего, буду сконцентрирован и что буду часто вспоминать? На всем, что подтверждает мои мысли и чувства. На чем я буду сконцентрирован и что буду вспоминать меньше всего? То, что противоречит моим чувствам. А что для меня привычный источник мыслей и чувств, направляющих мое внимание и память? Культура.

Еще один источник культурного влияния – наше окружение. В конце концов, наши социальные связи формируются далеко не случайным образом. Мы чувствуем себя комфортнее в окружении людей, разделяющих наши убеждения и ценности. Мы проводим с ними больше времени на работе, становимся друзьями и вступаем с ними в брак. Молодой республиканец в футболке с изображением Рональда Рейгана в ожидании своего рейса в Вашингтон может немного поболтать со сторонником антиглобализма в берете а-ля Че Гевара с билетом в Амстердам в один конец, но вряд ли добавит его в список людей, которым он отправит рождественскую открытку. В отличие от студентки МВА, которая случайно врезалась в него у стойки регистрации, заслушавшись звучащей у нее в iPod яркой речью Рональда Рейгана, выступавшего с третьим президентским посланием Конгрессу США «О положении в стране». Таким образом, люди в нашем окружении скорее похожи на нас, и мы склонны им доверять. Мы ценим их мнение и обращаемся к ним, когда видим новостные заголовки об очередной угрозе. На индивидуальном уровне культура так же влияет на каждого из них, как и на нас, и когда формируется групповое мнение, вполне естественно, что мы хотим к нему присоединиться.

Те проявления культуры, о которых шла речь до этого, – каникулы в Мексике, алкоголь, кошерная пища – имеют очевидное происхождение, значение и влияние. Но влияние культуры простирается гораздо дальше.

В 2005 году Дэн Кахан, профессор Йельского университета, совместно с Полом Словиком и еще несколькими исследователями провел общенациональный репрезентативный опрос, в котором приняли участие 1800 американцев. После вопросов на уточнение анкетно-биографических данных респондентам предложили оценить степень серьезности различных рисков, включая изменение климата, продажу огнестрельного оружия в частные руки и последствия аборта для здоровья.

Один из результатов был полностью предсказуем. Как и во многих прошлых исследованиях, цветные респонденты оценили степень риска выше, чем белые, а женщины сочли риски более серьезными, чем мужчины. При совмещении двух этих эффектов получается то, что часто называют «эффектом белого мужчины». Белые мужчины традиционно воспринимают риск как менее серьезный по сравнению с другими людьми. Для социологов и политологов это вряд ли стало сюрпризом. Женщины и представители расовых меньшинств обладают гораздо меньшим политическим, экономическим и социальным влиянием, чем белые мужчины, и меньше доверяют официальным властям. Логично, что они чувствуют себя более уязвимыми. Однако ученые обнаружили, что даже после статистической поправки на этот эффект разрыв между белыми мужчинами и всеми остальными по-прежнему сохраняется. Нельзя было это объяснить и разницей в уровне научного образования. Как выяснил Пол Словик, женщины-физики оценивали степень риска, которую несет ядерная энергия, выше, чем мужчины-физики, а представительницы Британского общества токсикологов с большей вероятностью, чем мужчины, оценивали степень риска, вызванного развитием технологий, как умеренную или высокую.

Это загадка. Намек на ответ скрывался в более ранних исследованиях Пола Словика, в ходе которых он обнаружил, что не все белые мужчины воспринимают риск в меньшей степени. Это было верно лишь в отношении 30% белых мужчин. Остальные 70% придерживались такого же мнения, как женщины и представители расовых меньшинств. Опрос Словика также выявил, что представители этого «уверенного меньшинства» белых мужчин были более образованными, состоятельными и придерживались консервативных политических взглядов.

Опрос 2005 года был разработан в том числе, чтобы попытаться понять, что происходит в головах белых мужчин. Ключевым его компонентом была серия вопросов, касавшихся базовых культурных мировоззрений респондентов. Они затрагивали основы организации человеческого общества. Должны ли люди полагаться только на себя? Нужно ли от них требовать, чтобы они делились тем, что получили? И так далее. На основании полученных результатов Кахан разделил людей на четыре категории в соответствии с их мировоззрением (эта концепция стала производной от Культурологической теории риска, совместно разработанной антропологом Мэри Дуглас и политологом Ароном Вилдавски). Кахан предложил свои термины: индивидуалисты, эгалитаристы, иерархисты и коммунитаристы.

Проанализировав данные, он выявил множество корреляций между восприятием риска и другими факторами, такими как уровень дохода и образования. При этом самые устойчивые корреляции наблюдались между восприятием риска и мировоззрением. Например, если человек относился к категории иерархистов – то есть был убежден, что люди должны занимать определенные места в социальной иерархии и уважать официальную власть, – можно было довольно точно прогнозировать, как он будет реагировать на различные риски. Аборт? Серьезный риск для здоровья женщины. Изменение климата? Не слишком серьезная угроза. Оружие? Не проблема в руках законопослушных граждан.

Кахан также обнаружил, что непропорционально большое число белых мужчин принадлежат к категории иерархистов или индивидуалистов. Как только он внес поправку на это, «эффект белого мужчины» исчез. Итак, значение имели совсем не раса и пол, а культура. Кахан подтвердил это, когда обнаружил, что даже если черные мужчины оценивали степень риска от владения огнестрельным оружием как очень высокую, те из них, кто принадлежал к категории индивидуалистов, оценили этот риск как низкий – как и белые мужчины из той же категории.

Иерархисты тоже считают риск, связанный с огнестрельным оружием, низким. Коммунитаристы и эгалитаристы, напротив, считают его очень высоким. Почему? Объяснением служат чувства и те культурологические особенности, которые их формируют. По мнению Кахана: «У людей, выросших в обществе, где уважают индивидуальность и определенные традиционные ценности, будут сформированы положительные ассоциации с оружием. Оружие будет символизировать для них личные достоинства, например умение постоять за себя, или конкретные традиционные роли, например отец как защитник и покровитель. У них сформируется соответствующее восприятие: оружие означает безопасность. Чрезмерный контроль за оружием опасен. В то время как у людей, выросших в обществе, напоминающем коммуну, отношение к оружию будет негативным. Оружие для них символизирует отсутствие взаимного доверия в сообществе. Они отрицают идею, что общественную функцию защиты могут взять на себя отдельные люди. Эгалитаристы, вместо того чтобы ценить традиционные роли, например защитника, отца, охотника, могут ассоциировать оружие с патриархатом, а значит, будут относиться к нему отрицательно». А как только мнение сформировано, к нему подтягивается вся остальная информация.

В ходе опроса, после того как респонденты оценили, насколько, по их мнению, опасно оружие, их попросили представить, что есть неопровержимые факты, доказывающие, что они ошибаются. Это изменило бы их отношение? Подавляющее большинство респондентов ответили отрицательно. Это доказывает, что отношение к оружию сформировано вовсе не тем, как люди воспринимают риск, который оно несет, а культурологическими особенностями.

Кахан подчеркивает, что результаты, полученные в ходе опроса, применимы только к США, поскольку речь шла об американской культуре. «Что думает о риске эгалитарист-американец, может сильно отличаться от того, что думает эгалитарист-француз. Например, эгалитарист-американец гораздо сильнее обеспокоен опасностью ядерной энергии, чем эгалитарист-француз». Все дело в историческом контексте, в рамках которого шло формирование культурного ландшафта. «Тема отношения к огнестрельному оружию – абсолютно американская из-за уникальной истории взаимоотношений с ним в нашей стране. Оружие было как инструментом для покорения новых территорий, так и инструментом сохранения власти на рабовладельческом юге. Это сформировало устойчивые ассоциации и превратило оружие в символ, вызывающий определенные эмоции у представителей этих культурных групп, а эмоции влияют на то, как они воспринимают риск. В других местах происходили другие исторические события, и именно они определили отношение к оружию».

В 2007 году команда исследователей под руководством Дэна Кахана провела еще один общенациональный опрос. Его темой были нанотехнологии – технологии, работающие на микроскопическом уровне. Два момента сразу бросились в глаза. Во-первых, подавляющее большинство американцев признались, что они ничего или почти ничего не знают об этих «как их там штуках». Во-вторых, на вопрос, есть ли у них собственное мнение на тему рисков и преимуществ нанотехнологий, подавляющее большинство американцев ответили утвердительно и поделились им.

Как у людей может быть собственное мнение о том, о чем они впервые услышали? Психологи бы сказали, что это исключительно эмоциональная реакция. Если респонденту нравилось звучание термина «нанотехнологии», он считал, что они характеризуются низкой степенью риска и высокой пользой. Если термин звучал пугающе, его оценивали с высокой степенью риска и низкой пользой. Как вы можете догадаться, Кахан обнаружил, что результаты подобных необъективно сформированных суждений присутствовали сплошь и рядом и они не коррелировали ни с чем.

Затем респондентам предложили ознакомиться с информацией на тему нанотехнологий – ничего, кроме сбалансированных фактов: потенциальные преимущества, потенциальные риски. После этого им вновь задали вопрос: есть ли у них свое мнение о том, насколько полезны или опасны нанотехнологии?

Многие респонденты изменили свое первоначальное мнение. «Мы предполагали, что респонденты оценят информацию, руководствуясь тем, как в их культуре воспринимают общие экологические риски», – отметил Кахан. Так и получилось. Иерархисты и индивидуалисты сконцентрировались на информации о преимуществах, и их суждения зазвучали гораздо более оптимистично: оценка пользы выросла, а степени риска снизилась. У эгалитаристов и коммунитаристов все произошло с точностью до наоборот. В результате скромного ввода информации суждения неожиданно начали коррелировать с культурологическим мировоззрением респондентов. По мнению Кахана, это самое серьезное доказательство на данный момент, что мы неосознанно фильтруем информацию о риске так, чтобы она отвечала нашим базовым представлениям об организации общества.

Исследования подобного рода только начинаются. Но уже очевидно, что человек не то идеально рациональное создание, каким он представлен в устаревших учебниках по экономике, и что он не оценивает информацию о рисках объективно и отстраненно. Он фильтрует ее, чтобы она подтверждала то, в чем он убежден. А его убеждения в значительной степени формируются под влиянием окружающих его людей и культурной среды.

В этом смысле метафора, которую я использовал в начале книги, не совсем верна. Подсознательная часть нашего мозга – это не одинокий охотник каменного века, блуждающий в городе, где он ничего не может понять. Это охотник каменного века, блуждающий в городе, где он ничего не может понять, в компании миллионов других таких же озадаченных охотников. Возможно, размеры племени сегодня немного увеличились и стало больше такси, чем львов, но прежние способы принимать решения, что считать опасным и как выживать, не изменились.