Глава 4. Всего лишь чувства

Удивительно, сколько существует разных способов умереть. Попробуйте составить собственный список. Начните со стандартного: бытовой несчастный случай или смертельная болезнь. Затем переходите к более неординарным вариантам. «Попасть под автобус». Конечно. «Крушение поезда». Возможно. «Шальная пуля от пьяного кутилы». Если вам не чужд черный юмор, то подобное упражнение может вам даже понравиться. Можно врезаться в дерево на горнолыжном курорте, подавиться пчелой, свалиться в канализационный люк, умереть от падения обломков самолета. Или от падения, поскользнувшись на банановой кожуре. Список может быть самым разным – все зависит от богатства воображения автора и его чувства вкуса. И я почти готов биться об заклад, что к концу любого из подобных списков появится пункт: «Умереть от падения астероида».

Все знают, что смертельные камни могут падать прямо с неба, но за пределами космических станций и научно-фантастических допущений угрозу смерти от астероида можно использовать только как риторический способ развеять беспокойство, слишком незначительное, чтобы о нем переживать. Я и сам поступал так пару раз. Хотя, скорее всего, больше так делать не буду – просто я побывал на конференции, где ведущие астрономы и специалисты по наукам о Земле обсуждали влияние астероидов.

Конференция проходила на Тенерифе – самом крупном острове из архипелага Канарских островов у Атлантического побережья Северной Африки. Намеренно или нет было выбрано именно это место, но для подобного мероприятия оно было идеальным. Конференция затрагивала не только угрозы из космоса. Она была посвящена пониманию маловероятных рисков, потенциально способных привести к катастрофе. А на Канарских островах как раз есть два маловероятных, но потенциально способных привести к катастрофе риска.

Во-первых, спящие вулканы. Острова этого архипелага сформировались в результате вулканической активности, а основную площадь Тенерифе занимает гора Тейде – третий по величине вулкан в мире. Он действующий и за последние 300 лет извергался трижды.

Во-вторых, трещина на острове Пальма. Одни ученые убеждены, что от острова должен отколоться огромный кусок, и через несколько часов после этого жители восточного побережья Северной и Южной Америки станут «массовкой» самого масштабного «фильма-катастрофы» всех времен. Другие утверждают, что площадь куска, который может отколоться, будет не настолько большим и что при падении он раздробится на мелкие куски, а образовавшиеся в результате волны не потянут даже на домашнее видео. Тем не менее и те и другие едины во мнении, что сход оползня возможен и что в геологических терминах это может произойти довольно скоро – в переводе на простой язык и через 10 тысяч лет, и завтра утром.

Можно было бы подумать, что жители Канарских островов обеспокоены тем, что в любой момент могут оказаться в эпицентре природного катаклизма. Но нет. На склонах Тейде раскинулись большие красивые города, полные счастливых людей со здоровым сном. Нет и сообщений о массовой панике среди 85 тысяч человек, населяющих остров Пальма. Вероятно, умиротворяющая красота Канарских островов определяет самообладание жителей перед лицом Армагеддона. Чтобы умереть, есть места и похуже. Свою роль играет и Правило примера. Последнее извержение Тейде было зафиксировано в 1909 году, и никто своими глазами не видел исчезновения большой части населенного острова. Выжившим вряд ли удалось бы сохранить спокойствие после любого из этих событий.

Но дело не только в этом. Так, террористы никогда не взрывали ядерную бомбу в центре крупного мегаполиса, но одна мысль об этом многих приводит в ужас. Для описания подобных событий риск-аналитики используют термин «события с низкой вероятностью / серьезными последствиями». Но почему люди боятся одних событий, а к другим относятся равнодушно? Влияние астероидов – классический пример такого рода события – это почти идеальная тема для изучения этого вопроса.

На Землю постоянно падают обломки из космоса. Большинство из них не больше частички пыли. Однако из-за того, что эти частички входят в земную атмосферу со скоростью 72 километра в секунду, они сгорают с яркой вспышкой, которую мы ошибочно принимаем за падающую звезду.

Риск для людей от этих космических фейерверков равен нулю. При этом космические тела, попадающие в земную атмосферу, могут быть разных размеров: от рисового зерна до гальки и больше. Все они обладают огромной скоростью, так что даже незначительное увеличение размера означает огромный скачок в объеме энергии, освобождающейся при их сгорании.

Выброс энергии при входе в земную атмосферу космического тела диаметром треть метра сопоставим со взрывом двух тонн динамита. Ежегодно происходит около тысячи детонаций такого объема. Обломок диаметром один метр – такие камни чаще всего используются в ландшафтном дизайне – сгорает, выбрасывая энергию, равную взрыву 100 тонн динамита. Это происходит примерно 40 раз в год.

Падение на Землю обломка диаметром три метра эквивалентно силе взрыва двух тысяч тонн динамита. Это две трети мощности взрыва, полностью уничтожившего в 1917 году канадский город Галифакс, в гавани которого произошел взрыв на военном корабле, груженном практически одной взрывчаткой. Столкновения космических тел такого диаметра с Землей происходят примерно дважды в год.

И так далее по возрастающей, пока мы не дойдем до обломка диаметром 30 метров. Вот его-то и называют астероидом. При его попадании в земную атмосферу выброс энергии эквивалентен взрыву двух миллионов тонн динамита – этого достаточно, чтобы уничтожить все живое в радиусе 10 километров. Астероид диаметром 100 метров по своим разрушающим свойствам сопоставим со взрывом 80 миллионов тонн динамита. В истории человечества уже был подобный опыт. 30 июня 1908 года в отдаленном районе Сибири возле реки Тунгуска упало космическое тело диаметром 60 метров, полностью уничтожив лес на территории две тысячи квадратных километров.

Более крупные астероиды действительно могут внушать страх. Падение астероида диаметром один километр вызовет образование кратера диаметром 15 километров, огненную вспышку в 25 раз больше Солнца, землетрясение магнитудой 7,8 балла и, вероятно, поднимет в атмосферу достаточно пыли, чтобы началась «ядерная зима». Велика вероятность, что подобный катаклизм уничтожит человеческую цивилизацию, хотя у других животных видов есть шансы на выживание. А вот столкновение Земли с космическим телом диаметром 10 километров приведет к тому, что и человек, и подавляющее большинство других земных животных пополнят список вымерших видов. Как это произошло с динозаврами.

К счастью, не так уж много гигантских обломков бороздят просторы космоса. В отчете, подготовленном для Организации экономического сотрудничества и развития, астроном Кларк Чапмен оценивает вероятность появления в следующем веке астероида, способного стереть человечество с лица Земли, как один шанс на миллион. В то же время чем меньше диаметр космического тела, тем чаще оно встречается и тем выше вероятность, что оно может упасть на Землю. Вероятность столкновения Земли с астероидом диаметром 300 метров составляет 1:50 000, то есть в следующем веке это может произойти с вероятностью 1:500. Если такой обломок упадет в океан, он вызовет масштабное цунами. При падении на сушу он может уничтожить все живое на территории, равной небольшому государству. Вероятность столкновения Земли с астероидом диаметром 100 метров составляет 1:10 000, то есть 1:100 за следующие 100 лет. При диаметре 30 метров вероятность уже 1:250, то есть 1:2,5 за следующие 100 лет.

Определить, какой должна быть рациональная реакция на подобное событие с низкой вероятностью / серьезными последствиями, не так просто. Как правило, мы игнорируем риски с вероятностью один на миллион как слишком незначительные. Мы не склонны реагировать даже на риски с вероятностью 1:10 000 или 1:1000. Шансы, что астероид упадет на Землю, очень малы, но все же не равны нулю. А что, если это все-таки произойдет? Тогда погибнет не один человек, и даже не тысяча, и не 10 тысяч. Речь будет идти о миллионах или даже миллиардах человеческих жизней. Как определить ту точку, когда нам нужно заняться угрозой, которая практически наверняка не произойдет на веку нашего поколения, поколения наших детей или наших внуков?

Разум предлагает рациональный ответ: критерием должен стать объем расходов. Если объем расходов на ликвидацию потенциальной угрозы не слишком велик, то на этот шаг можно пойти. В противном случае лучше рискнуть, а деньги потратить на сокращение других, более реальных угроз.

В большинстве случаев именно так поступает правительство. Оно совокупно оценивает степень вероятности события, его последствия и объем расходов. Этот метод не может не вызывать ожесточенные споры. Эксперты бесконечно обсуждают, как соотносить три этих фактора и как проводить расчеты. Однако все сходятся во мнении, что для рациональной реакции на потенциальные опасности необходимо оценивать все три фактора.

В ситуации с астероидами объем расходов на ликвидацию угрозы пропорционален степени их разрушительности. Первый шаг – поиск астероидов в космосе и оценка, насколько вероятно их столкновение с Землей. В случае, если такая вероятность существует, можно обсуждать, насколько целесообразно разрабатывать планы по ликвидации этой угрозы. Но поиск астероидов в космосе – нелегкая задача, ведь они не испускают свет, а только отражают его. Чем меньше диаметр астероида, тем сложнее его увидеть и тем дороже найти. И наоборот.

Отсюда следуют два очевидных вывода. Во-первых, совсем маленькие астероиды следует игнорировать. Во-вторых, крупные астероиды нельзя оставлять без внимания. В начале 1990-х годов была создана международная организация Spaceguard, координирующая усилия по поиску астероидов и их каталогизации. Основная часть работы ведется бесплатно, на добровольных началах. Многие университеты и институты вносят свой посильный вклад, в основном предоставляя возможность использовать свои телескопы. В конце 1990-х NASA выделила Spaceguard ежегодное финансирование в объеме четырех миллионов долларов в год. И астрономы считают, что Spaceguard определит 90% астероидов с диаметром, превышающим один километр.

Таким образом, мы практически полностью исключили риск от крупных астероидов, способных стереть с лица Земли млекопитающих, но не предприняли ничего в отношении более мелких астероидов, способных уничтожить, например, Индию. Должны ли мы выделить финансирование и на их поиск тоже? Астрономы уверены, что да. Они попросили NASA и Европейское космическое агентство предоставить им финансирование в объеме 30–40 миллионов долларов в год на период в 10 лет. Это позволило бы найти и внести в каталог до 90% астероидов с диаметром 140 метров и больше. Незначительная вероятность, что какой-нибудь астероид все-таки «проскочит», сохранится, но, с другой стороны, за 300–400 миллионов долларов наша планета получила бы весьма действенную программу защиты от столкновений. Это значительно дешевле, чем планировалось выделить на строительство нового американского посольства в Багдаде, и немногим больше 195 миллионов долларов, которые иностранные дипломаты задолжали Нью-Йорку в виде неоплаченных штрафов за неправильную парковку.

К сожалению, несмотря на серьезные многолетние усилия, астрономы так и не смогли получить средства на завершение своей работы. Сбитый с толку и расстроенный Кларк Чапмен приехал на конференцию на Тенерифе. Прошло почти четверть века с момента, когда этот риск был официально признан, у ученых нет никаких сомнений, широкая общественность проинформирована, политики предупреждены, и все же прогресс в этом направлении был более чем скромным. Чапмен хотел понять почему.

Чтобы помочь найти ответ, организаторы конференции пригласили Пола Словика. Он был одним из первых, кто занялся проблемой восприятия риска, еще в начале 1960-х годов. Активное развитие это направление получило в 1970-е годы, когда стал набирать обороты конфликт между экспертами и простыми обывателями. В одних случаях – когда речь шла о курении, ремнях безопасности и вождении в нетрезвом виде – эксперты настаивали, что общество недооценивает степень риска. А в других случаях, в частности с ядерной энергией, люди, по мнению экспертов, преувеличивали реальную опасность. Словик, будучи профессором психологии в Университете Орегона, стал сооснователем частного исследовательского института Decision Research, изучавшего, как мы воспринимаем риски.

В конце 1970-х годов Словик и коллеги начали проводить исследования, в рамках которых обычным людям предлагалось оценить, какой риск несут определенные виды деятельности или технологии, ранжировать их и описать свои ощущения. Вы считаете этот вид деятельности или технологию полезными? Вы бы занялись этим добровольно? Насколько это опасно для будущих поколений? Насколько это доступно для понимания? И так далее. В то же время исследователи проводили аналогичный опрос среди экспертов – профессиональных риск-аналитиков.

Неудивительно, что эксперты и простые люди разошлись во мнениях о степени опасности большинства пунктов. Эксперты были убеждены, и многие до сих пор продолжают в это верить: такие результаты были получены потому, что они разбираются в том, о чем говорят, а простые обыватели – нет. Пол Словик подверг полученные данные статистическому анализу, и стало ясно, что дело не только в этом.

Эксперты руководствовались классическим определением риска, которое стандартно используют инженеры и другие специалисты, имеющие дело с оценкой степени опасности: риск равняется вероятности, умноженной на следствие, где «следствие» – это число случаев со смертельным исходом. Неудивительно, что оценка экспертов соотносилась с их ранжированием степени риска по каждому пункту.

Когда простые люди оценивали степень опасности разных пунктов, результаты получились разнородными. В целом они знали, какие пункты были наиболее и наименее опасными. Однако об остальных пунктах они выдвигали суждения, варьировавшиеся от слегка неверных до абсолютно ошибочных. При этом люди не считали, что их догадки могут быть неверными. Когда Словик просил их оценить, насколько вероятно, что они ошибаются, они не допускали даже мысли об этом. Четверть респондентов оценили вероятность ошибки менее чем 1:100, хотя на самом деле каждый восьмой ответ был неверным. Это еще один наглядный пример, почему следует с осторожностью относиться к интуиции и что многие этого не делают.

Самые красноречивые результаты касались ранжирования степени риска. В некоторых случаях оценка числа смертельных исходов по тому или иному пункту, сделанная простыми людьми, совпадала с тем, как они воспринимали риск, – и тогда их мнение совпадало с мнением экспертов. Но иногда между «риском» и «ежегодным числом смертельных случаев» не было никакой связи. Самый яркий пример – ядерная энергия. Обычные люди, как и эксперты, верно оценили, что из всех предложенных пунктов в этом было меньше всего несчастных случаев со смертельным исходом. Однако эксперты поставили ядерную энергию на 20-е место из 30 по степени опасности, а обычные люди – на первое. В последующих исследованиях список был расширен до 90 пунктов, но обыватели вновь поместили ядерную энергию на первое место. Очевидно, что при вынесении суждения о степени риска они руководствовались не умножением вероятности на число смертельных случаев.

Анализ Словика показал, что если вид деятельности или технология наделялись определенными характеристиками, то люди считали их более рискованными, независимо от того, сколько смертельных случаев те спровоцировали. Таким образом, было совершенно неважно, что использование ядерной энергии не приводило к человеческим жертвам. У этого пункта были другие характеристики, которые активировали у респондентов «кнопки» восприятия риска, и поэтому он неизменно возглавлял список самых опасных видов деятельности.

Вероятность катастрофы: если имеет место большое количество смертельных исходов в результате одного события, наша оценка степени риска повышается.

Степень известности: незнакомые или новые риски пугают нас сильнее.

Понимание: если мы убеждены, что механизм действия какой-то технологии или вида деятельности еще плохо изучен, наша оценка степени риска повышается.

Персональный контроль: если мы чувствуем, что не владеем потенциально рискованной ситуацией. Например, будучи пассажиром самолета, мы беспокоимся сильнее, чем управляя автомобилем и имея возможность влиять на ситуацию.

Свобода выбора: если мы не по своей воле оказались подвержены риску, ситуация может показаться нам более пугающей.

Участие детей: ситуация усугубляется, когда дело касается детей.

Будущие поколения: если опасность угрожает будущим поколениям, мы беспокоимся сильнее.

Личность жертвы: наличие конкретных жертв, а не статистической абстракции повышает оценку степени риска.

Страх: при появлении страха мы оцениваем степень риска выше.

Доверие: при низком уровне доверия к общественным институтам мы склонны оценивать риск как более высокий.

Освещение в СМИ: чем больше внимания проявляют СМИ, тем выше у нас уровень тревоги.

Наличие аналогичных случаев: если подобные ситуации уже происходили, мы воспринимаем риск как более высокий.

Баланс интересов: если выгоду от ситуации получают одни, а опасности подвергаются другие, мы оцениваем риск как более высокий.

Преимущества: если преимущества вида деятельности или технологии неясны, мы считаем их более рискованными.

Обратимость: если последствия ситуации, которая развивается не так, как планировалось, необратимы, степень риска повышается.

Персональный риск: если риск касается лично меня, значит, он выше.

Происхождение: опасные ситуации, созданные человеком, более рискованные, чем те, которые развиваются естественным образом.

Время: близкие угрозы кажутся более серьезными, а будущие угрозы могут обесцениваться.

Многие пункты из списка Словика отражают здравый смысл. Конечно, когда в зоне риска дети, мы тревожимся сильнее. А когда опасная ситуация касается только тех, кто сделал осознанный выбор пойти на риск, мы волнуемся гораздо меньше. И не обязательно знать о Правиле примера, чтобы понять, что риск, который привлек внимание СМИ, вызовет у нас больше беспокойства, чем тот, о котором СМИ молчат.

Для психологов наиболее предсказуемым и наиболее важным оказался один пункт из этого списка – степень известности. Наш мозг непрерывно получает информацию от органов чувств. Одна из основных его задач – быстро рассортировать эту информацию по двум категориям: важная информация, требующая внимания сознания, и все остальное. Что расценивается как важная информация? Преимущественно все новое. Вряд ли я удивлю вас, если скажу, что новизна привлекает наше внимание как ничто другое. Если вы ежедневно в течение 12 лет ездите на работу одним маршрутом, то в конце концов вы начнете уделять ему настолько мало осознанного внимания, что, добравшись до парковки, не вспомните ничего из увиденного по пути. Это в том случае, если ваша поездка была такой же, как всегда. Но если вы вдруг увидите голого пузатого мужика, делающего зарядку на газоне перед домом, ваше сознание непременно переключится с режима автопилота, и вы приедете на работу, желая, чтобы воспоминания об увиденном были не такими живыми и яркими.

Обратная сторона этой монеты – психологический механизм привыкания. Это процесс, в результате которого стимул, повторяющийся постоянно, но не влекущий положительных или отрицательных последствий, постепенно перестает привлекать внимание. Любой, кто пользуется парфюмом, знаком с этим эффектом. После покупки и нанесения нового запаха вы продолжаете чувствовать этот аромат весь день. То же самое происходит на следующий день. Но если вы носите его постоянно, то со временем обращаете на него все меньше внимания. В итоге вы будете чувствовать его только в момент нанесения. Если временами вас удивляет, как коллега по работе способен целый день выносить запах своего ужасного парфюма, вот вам разгадка.

Механизм привыкания играет важную роль в преодолении тревоги и страха, так как риски окружают нас везде и всюду. Принимая утром душ, вы рискуете поскользнуться, упасть и сломать себе шею. Съев вареное яйцо на завтрак, рискуете отравиться. Отправляясь на работу на автомобиле, вы можете попасть в аварию. Если вы идете на работу пешком, то есть шанс попасть под автобус, получить сердечный приступ или стать жертвой падения астероида. Несомненно, вероятность любого из этих ужасных событий крайне мала, поэтому непрестанно беспокоиться об этом – пустая трата ментальных и психологических ресурсов. Нужно научиться отключаться. В этом нам и помогает механизм привыкания.

Джейн Гудолл, изучая жизнь и повадки шимпанзе, неподвижно сидела и часами наблюдала, как приматы занимаются своими привычными делами. Это было возможно только потому, что шимпанзе полностью игнорировали ее присутствие. Чтобы этого добиться, Гудолл приходилось день за днем, месяц за месяцем приходить и садиться на одно и то же место, до тех пор, пока тревога и любопытство животных не сошли на нет и они не перестали обращать на нее внимание. Аналогичный процесс происходит и у других видов животных. Пока я пишу эти строки, у меня на подоконнике сидит каролинская белка и с аппетитом уминает птичий корм, не проявляя ни малейшего интереса к большому существу, расположившемуся в кресле в каком-то метре от нее. Птицы, для которых этот корм предназначен, тоже не обращают внимания, когда я выхожу в сад, но если бы я решил рассмотреть их в лесу, мне понадобился бы бинокль. Что касается человека, просто вспомните ту мертвую хватку, с которой вы вцепились в руль, когда в первый раз выехали на скоростную магистраль, а теперь на той же дороге зеваете от скуки. Если бы вас спросили, насколько опасно вести автомобиль по автомагистрали, ваши ответы в первый раз и сейчас явно отличались бы. Это сила привыкания в действии.

Эффект привыкания обычно действует отлично. Проблема с ним, как и со всем, что делает наше подсознание, в том, что он не учитывает научные объяснения и статистику. Если вы курите на протяжении многих лет и не видите конкретного вреда от этого, сигареты не будут казаться вам опасными. Ситуацию не изменит даже предупреждение врача, так как оно будет направлено рациональной части вашего сознания, которая не контролирует ваши чувства. Эффект привыкания также объясняет, почему некоторые люди уверены в том, что вполне безопасно управлять автомобилем в пьяном виде, не пристегиваться ремнем безопасности и не надевать шлем при езде на мотоцикле. И если вы уже долгие годы спокойно и счастливо живете в уютном испанском городке, то вряд ли будете задумываться, что он построен на склонах третьего по величине в мире активного вулкана.

При всей кажущейся рациональности списка факторов риска, составленного Полом Словиком, его польза ограничена. Проблема та же, что ставит под сомнение результаты фокус-групп. Люди знают, что им нравится, чего они боятся и так далее. Но что служит источником их суждений? Как правило, подсознание – Внутренний голос. Суждение может быть принято в том виде, в котором его предложил Внутренний голос, или же может быть модифицировано рациональной частью сознания – Разумом. В обоих случаях ответ на вопрос, почему люди чувствуют именно так, а не иначе, по крайней мере частично определяется Внутренним голосом. Внутренний голос – это черный ящик, и Разум не имеет возможности заглянуть внутрь него. Когда исследователь спрашивает респондента, почему он так, а не иначе воспринимает риск, то он обращается не к Внутреннему голосу, а к Разуму.

Если бы Разум на вопрос исследователя отвечал бы скромным: «Я не знаю», это было бы одно дело. Но Разум обязательно стремится все рационализировать. Если у него нет ответа, он его придумает.

Есть множество доказательств рационализации, но самыми запоминающимися – и определенно самыми странными – стала серия экспериментов нейропсихолога Майкла Газзанига, направленных на изучение синдрома «расщепленного мозга». В норме правое и левое полушария головного мозга взаимосвязаны, и между ними ведется двусторонняя коммуникация. Один из способов лечения тяжелой формы эпилепсии состоит в разделении полушарий. Пациенты с синдромом «расщепленного мозга» действуют вполне нормально, но ученые задались вопросом: а что, если полушария обрабатывают разные типы информации и каждое из них может знать что-то, о чем неизвестно другому? Этот вопрос начали изучать, например давали пациентам читать информацию только одним глазом. В ходе одного из таких экспериментов Майкл Газзанига проинструктировал правое полушарие пациента, чтобы тот встал и пошел. Пациент встал и пошел. Газзанига спросил у пациента, куда он идет. За рациональность и логику отвечает левое полушарие, и хотя оно понятия не имело, что делает пациент, тот немедленно ответил, что он хочет содовой. Разные варианты этого эксперимента всегда приводили к аналогичным результатам. Левое полушарие быстро и искусно на ходу придумывало объяснения, вместо того чтобы признаться, что понятия не имеет, что происходит. И человек, произносящий эти объяснения, верил каждому своему слову.

Когда испытуемый объясняет исследователю, насколько опасной он считает ядерную энергию, его слова, вероятно, служат достоверным отражением его чувств. Однако, когда исследователь спрашивает, почему он так чувствует, его ответ, скорее всего, будет не совсем точным. Так происходит не потому, что он пытается кого-то обмануть, а потому, что его ответ – это в некотором роде сознательная рационализация его бессознательного суждения. Таким образом, возможно, правда, что, когда речь идет о ядерной энергии, людей тревожат факторы риска, изложенные в списке Словика. Или, может быть, это опять-таки Разум пытается рационализировать суждения Внутреннего голоса. Правда в том, что мы не знаем, в чем правда.

Список Словика был и по-прежнему остается важным инструментом в масштабном и растущем бизнесе оценки риска и информирования о нем, так как он позволяет аналитикам оперативно составлять описание любой опасности. Техногенная или природная? Насколько мы добровольно рискуем? Эта упрощенность проникла и в СМИ. На список Словика опираются в газетных и журнальных статьях, посвященных теме риска, словно он объясняет все, что нам нужно знать о том, почему люди реагируют на одни виды опасности и не реагируют на другие. При этом сам Пол Словик признавал, что у его списка есть ограничения. «Этот список был составлен в середине 1970-х годов. На тот момент мы были в самом начале нашего научного пути, у нас не было истинного понимания механизмов работы бессознательного. Согласно нашему подходу, именно так люди подходили к оценке рисков – рационально и осознанно».

В итоге Словик и его коллеги нашли способ преодолеть эти ограничения при помощи двух важных аспектов. Первым ключом стало слово страх. Словик обнаружил, что понятие страха – простого первобытного ужаса – непосредственно связано с несколькими другими пунктами списка, в частности вероятность катастрофы, свобода выбора и баланс интересов. В отличие от других пунктов списка, эти содержат эмоциональную составляющую. Кроме того, Словик выяснил, что сочетание этих характеристик, он назвал его «фактором страха», пожалуй, самый эффективный инструмент прогнозирования реакции людей на определенный вид деятельности или технологию. Другими словами, в сознании людей проводится не только холодный, рациональный анализ.

Второй ключ скрывался в том, что на первый взгляд казалось бессмысленной причудой. Выяснилось, что для 90 видов деятельности и технологий из списка между оценкой риска и пользы существовала связь. Если люди считали степень риска высокой, то пользу они оценивали как низкую. И наоборот: если они считали, что полезность высокая, то степень риска оценивали как низкую. Такое явление называется «обратной корреляцией». Это кажется абсолютно бессмысленным и нелогичным, ведь, скажем, новый лекарственный препарат может нести и высокий риск, и большую пользу. Кроме того, есть занятия, которые не сопровождаются высоким риском, но и польза от них небольшая, например воскресным вечером смотреть дома футбол. Так почему же людям приходит в голову размещать риск и пользу на разные чаши весов? Это было любопытно, но не казалось чем-то важным. И в своих ранних научных работах Словик уделял этому явлению не больше пары предложений.

Тем не менее в последующие годы модель двухкамерного мозга получила активное развитие: Разум и Внутренний голос действуют одновременно. Ключевую роль в этом сыграли исследования профессора психологии Стэнфордского университета Роберта Зайонца, изучавшего природу человеческих чувств и эмоций. Зайонц настаивал: мы обманываем себя, когда думаем, что оцениваем доказательства и принимаем решения рационально. «Подобное случается редко, – писал он в 1980 году. – Мы покупаем автомобиль, который нам “нравится”, выбираем место работы и дом, которые нас “привлекают”, а затем обосновываем свой выбор логически».

Оценив новую модель, Словик осознал ограничения, свойственные его предыдущим исследованиям. В ходе совместной работы с Али аль-Хаками, аспирантом из Университета Орегона, он понял, что корреляция между риском и пользой, которую он обнаружил ранее, возможно, не так нелепа, как кажется. Что, если первая реакция людей при оценке степени риска была бессознательной и эмоциональной? Они слышат «ядерная энергия», и у них возникает моментальная бессознательная реакция. Эмоциональный отклик предшествует любым осознанным мыслям и определяет дальнейший ход размышлений, включая ответы на вопросы исследователей об оценке степени риска.

Это могло бы объяснить, почему люди противопоставляют риск и пользу. Насколько опасна ядерная энергия? Ядерная энергия – это что-то плохое. Риск – это тоже плохо. Значит, у ядерной энергии должна быть высокая степень риска. А насколько полезна ядерная энергия? Раз ядерная энергия – это что-то плохое, она не может быть полезной. Когда Внутренний голос реагирует на вид деятельности или технологию положительно, например на плавание или аспирин, колесо суждений поворачивается в обратную сторону: аспирин – это хорошо, а значит, у него должна быть низкая степень риска и большая польза.

Для проверки этой гипотезы Словик и аль-Хаками совместно с коллегами Мелиссой Фуникан и Стивеном Джонсоном провели простой эксперимент с участием студентов Университета Западной Австралии. Респондентов разделили на две группы. Первой группе демонстрировали изображения с различными потенциальными рисками – химические заводы, мобильные телефоны, авиапутешествия – и просили оценить степень их опасности по шкале от одного до семи. После этого респонденты должны были сказать, насколько эти вещи, по их мнению, полезны. У второй группы было точно такое же задание, но всего несколько секунд на принятие решения.

Результаты других исследований свидетельствовали, что ограничение по времени снижает способность Разума корректировать суждения, выдвинутые Внутренним голосом. Если гипотеза Словика верна, то эффект противопоставления степени риска и полезности должен сильнее проявиться у второй группы. Именно это и произошло.

В ходе второго эксперимента Словик и аль-Хаками попросили студентов из Университета Орегона оценить степень риска и полезности определенной технологии (в разных версиях опроса это были ядерная энергия, природный газ и пищевые консерванты). Затем студентам предложили прочитать несколько абзацев текста, описывающего ее полезность. После этого их снова попросили оценить степень риска и полезности. Неудивительно, что под влиянием положительной информации респонденты повысили степень полезности технологии примерно в половине случаев. При этом большинство из них одновременно снизили предыдущую оценку степени риска, хотя о рисках в тексте не было ни слова. В следующем опросе студенты должны были оценить только степень риска – результаты оказались аналогичными. Респонденты, после прочтения негативной информации более высоко оценившие риск, который несет с собой технология, понизили и свою предыдущую оценку степени полезности.

Для описания этого явления предлагали разные термины. Словик назвал его аффективной эвристикой. Я предпочитаю называть его Правилом «хорошо – плохо». Сталкиваясь с чем-то новым, Внутренний голос моментально формирует свою оценку – хорошо это или плохо. Эта оценка влияет на последующее суждение: «Способно ли это меня убить? Эта штука кажется хорошей. Хорошее не убивает. Так что нет, повода для беспокойства нет».

Правило «хорошо – плохо» помогает разгадать многие головоломки. Так, в ходе своих исследований Словик неоднократно сталкивался с тем, что люди склонны недооценивать смертельную опасность всех болезней, кроме одной: обычно переоценивают смертельную опасность рака. Возможно, так происходит в том числе из-за Правила примера. Средства массовой информации уделяют раку гораздо больше внимания, чем диабету или астме, так что люди могут вспомнить примеры смертельных исходов, вызванных этой болезнью, даже если это никогда не касалось их лично. Что вы чувствуете, когда читаете слова «диабет», «астма»? Если близкие вам люди от этих болезней не страдают, скорее всего, они не пробудят в вас особых эмоций. А как насчет диагноза «рак»? На вас словно набежала тень. Эта «тень» и есть аффект – «слабый шепот эмоций», как говорил Словик. Слово «рак» может использоваться в языке даже метафорически, означая что-то черное и скрытое глубоко, пожирающее все хорошее, именно потому что оно вызывает сильные эмоции. А эти эмоции определяют наше осознанное суждение об этой болезни.

Правило «хорошо – плохо» помогает объяснить и наше противоречивое отношение к радиации. Люди имеют все основания бояться ядерного оружия, но этот страх распространяется и на ядерную энергию, и на ядерные отходы. Большинство экспертов утверждают, что и то и другое не представляет такой опасности, как ядерное оружие, но людей так просто не переубедить. С одной стороны, мы готовы платить огромные деньги за то, чтобы поглощать солнечное излучение на тропических пляжах, и мало кто возражает против того, чтобы целенаправленно подвергнуться облучению, если врач назначает сделать рентгеновский снимок. Фактически исследования Словика подтвердили, что большинство простых обывателей недооценивают (минимальный) риск от рентгеновского излучения.

Почему мы не переживаем по поводу солнечного загара? Возможно, дело в эффекте привыкания, но и в Правиле «хорошо – плохо» тоже. Представьте: вы лежите на пляже в Мексике. Какие у вас ощущения? Замечательные! Вам хорошо! А Внутренний голос шепчет, что хорошее дело не может быть таким уж опасным. То же самое касается рентгеновского излучения. Это медицинская технология, которая спасает жизни. Это хорошо! И наше восприятие риска притупляется.

На другой чаше весов – ядерное оружие. Это очень плохая штука. Это вполне логичное заключение, учитывая, что оно разрабатывалось с целью в считаные минуты стереть с лица Земли целые города. При этом отношение к ядерной энергии и ядерным отходам у простых людей такое же отрицательное, как к ядерному оружию. Когда Словик и коллеги изучали, как жители Невады отнесутся к предложению организовать свалку ядерных отходов в их штате, они выяснили, что люди оценивают риск, который несет хранилище ядерных отходов, так же высоко, как риск от атомной станции или даже полигона для испытания ядерного оружия. Подобное заключение не мог бы сделать и самый ярый противник ядерной энергетики. Оно лишено смысла, если только это не результат крайне отрицательного эмоционального отношения людей ко всему, что содержит прилагательное «ядерный».

Несомненно, Правило примера также играет роль в раздувании страха у широкой публики, учитывая, как быстро мы вспоминаем о катастрофе на Чернобыльской атомной электростанции. При этом популярные страхи даже опережают эти воспоминания, свидетельствуя, что здесь действует еще один бессознательный механизм. Это пример того, насколько ограниченно наше понимание интуитивных суждений. С помощью тщательно разработанных экспериментов психологи могут определить какие-то механизмы, например Правило примера и Правило «хорошо – плохо». Они могут проанализировать обстоятельства в реальном мире и заключить, что действует тот или иной механизм. Но, к сожалению, они не в состоянии, по крайней мере пока, точно сказать, какой механизм что делает. Все, что можно отметить: интуитивные суждения людей о ядерной энергии формируются под влиянием Правила примера, Правила «хорошо – плохо» или под влиянием обоих этих правил.

Мы не привыкли думать о чувствах как об источнике наших осознанных решений, тем не менее результаты исследований не оставляют в этом сомнений. Так, исследования в области страхования показали, что люди готовы заплатить больше за страховку автомобиля, который им нравится, чем автомобиля, который им не нравится. По результатам исследования, проведенного в 1993 году, оказалось, что авиапассажиры готовы платить больше за страхование, покрывающее риск «террористических актов», чем застраховать смертельный случай «от всех возможных причин». С точки зрения логики это лишено смысла, но «террористический акт» звучит пугающе, а «все возможные причины» – нейтрально и пусто. Такая формулировка не трогает Внутренний голос.

Амос Тверски и психолог Эрик Джонсон отметили, что влияние негативных эмоций распространяется за пределы источника, который их вызвал. Они предложили студентам Стэнфордского университета прочитать одну из трех версий статьи о трагической смерти (причинами смерти были либо лейкемия, либо пожар, либо убийство), при этом в тексте не содержалось информации о том, насколько часто происходят подобные трагедии. После этого они дали респондентам список рисков, включая риск, описанный в статье, и еще 12 других, и предложили оценить, насколько часто каждый из этих рисков может привести к смертельному исходу. Как можно догадаться, те студенты, которые до этого читали статью о смерти от лейкемии, оценили риск летального исхода от лейкемии выше, чем студенты контрольной группы, которые эту статью не читали. Результаты были аналогичными, когда студентам предлагали статьи о пожаре и об убийстве. Однако интереснее всего то, что, прочитав статью, респонденты оценили выше все риски, а не только тот, о котором шла в ней речь. После прочтения статьи о пожаре воспринимаемый риск увеличился на 14%. После статьи о лейкемии – на 73%. После истории об убийстве – на 144%. Статьи с положительной информацией оказали противоположный эффект: восприятие риска снизилось.

До настоящего момента речь шла о том, что неизбежно вызывает сильный эмоциональный отклик, – убийства, терроризм, рак. Однако ученые доказали, что эмоциональная реакция Внутреннего голоса может быть гораздо более сложной. Роберт Зайонц совместно с психологами Петром Винкельманом и Норбертом Шварцем провели серию экспериментов, в ходе которых студентам Университета Мичигана на короткое время показывали китайские иероглифы и сразу после их появления на экране предлагали оценить увиденное изображение по шкале от одного до шести, где шесть означало, что изображение очень понравилось, а единица – что изображение категорически не понравилось. (В эксперименте не принимали участия студенты, знакомые с китайским, корейским или японским языками, так что демонстрируемые изображения не содержали буквального смысла для тех, кто их видел.)

Участникам эксперимента не сказали, что появление на экране каждого иероглифа предваряло другое быстрое изображение. В одних случаях это было улыбающееся лицо. В других – хмурящееся лицо или ничего не означающий многоугольник. Эти изображения появлялись на долю секунды, настолько краткую, что сознание их не воспринимало – это подтверждалось тем, что никто из студентов не сообщил, что видит их. Но даже столь мимолетное появление положительного или отрицательного изображения оказывало значительный эффект на суждения респондентов. Во всех случаях респондентам больше нравились иероглифы, которым предшествовали позитивные изображения.

Очевидно, что эмоции оказывали существенное влияние на респондентов, но ни один из них не отметил, что испытывает какие-то эмоции. По мнению Роберта Зайонца и его коллег, это могло объясняться тем, что система эмоциональной оценки – ядерная энергия: плохо! – спрятана глубоко в подсознании. Таким образом, мозг воспринимает что-то как плохое или хорошее, несмотря на то что сознательно человек не чувствует себя хорошо или плохо. (Когда респондентам задали вопрос, на чем основаны их суждения, они говорили о внешнем виде иероглифов, или что они вызвали у них какие-то воспоминания, или просто утверждали, что они им «просто понравились». Рациональная часть мозга не хочет признавать, что не знает ответа.)

После первого этапа эксперимента Роберт Зайонц и его коллеги перешли ко второму. Теперь они поменяли изображения, предшествовавшие иероглифам, на прямо противоположные. Если в первом раунде перед иероглифом стояло улыбающееся лицо, то во втором раунде его заменило хмурое, и наоборот. Результат оказался неожиданным. В отличие от первого раунда, всплывающие изображения не оказали никакого влияния на суждения респондентов. Студенты придерживались тех ответов, которые дали в первом раунде. Таким образом, исследователи выяснили, что наши эмоциональные оценки имеют устойчивый характер, даже если мы не знаем об их существовании.

Роберт Зайонц еще в ходе более ранних экспериментов обнаружил, что можно вызвать и усилить положительное отношение к чему-либо, если периодически иметь с этим дело. В психологии такое явление называется «эффект узнаваемости», то есть чем лучше мы с чем-то знакомы, тем больше нам это нравится. Это давно поняли крупные корпорации, пусть и интуитивно. В большинстве случаев цель рекламы в том, чтобы название компании и ее логотип как можно чаще были на слуху у потребителей: повышая узнаваемость бренда, повышаешь положительное к нему отношение.

Эффект узнаваемости играет огромную роль в том, как мы воспринимаем риск. Возьмем, например, жевание табака. Сегодня большинству из нас вряд ли доводилось видеть людей, жующих табак, но человек, выросший в условиях, где это было повседневным явлением, скорее всего, отнесется к нему положительно, так как это заложено у него в подсознании. Его эмоции определяют его рациональное отношение к жеванию табака, включая его оценку, насколько это вредно для здоровья. Внутренний голос говорит, что жевать табак – это хорошо. То, что хорошо, не может вызывать рак. Насколько вероятно, что жевание табака приведет к развитию рака? Не слишком вероятно, делает заключение Внутренний голос. Обратите внимание, что этот процесс сродни процессу привыкания, только в этом случае не требуется настолько часто иметь дело с тем или иным явлением. Обратите внимание и на то, что это не теплое чувство, которое может возникнуть при виде коробки для табака, так как она пробуждает воспоминания о горячо любимом дедушке, который постоянно жевал этот табак. Как следует из названия, для «эффекта узнаваемости» не требуется ничего, кроме узнавания. Любимые дедушки для этого не нужны.

Большинство исследований, касающихся эмоций, проводятся в лабораторных условиях, но когда психологи Марк Франк и Томас Гилович в ходе лабораторных экспериментов получили доказательства, что у людей отмечается устойчивая негативная подсознательная реакция на униформу черного цвета, они перенесли свои научные изыскания в реальный мир. Они обнаружили, что в период с 1970 по 1986 год все пять команд Национальной футбольной лиги, имеющие черную форму, получили больше штрафных ярдов, чем средний показатель по всем командам лиги. За тот же период в Национальной хоккейной лиге все три команды, имеющие черную форму, в каждом сезоне получили в среднем больше штрафных минут. Интересно, что те же команды зарабатывали больше штрафных минут даже тогда, когда они играли в своей альтернативной форме – белой с черной окантовкой. Именно такого результата можно было ожидать от исследования на тему эмоций и суждений. Черная форма создает устойчивую негативную ассоциацию с командой, которая не меняется, даже когда она выходит на поле в форме другого цвета. Гилович и Франк нашли почти идеальное практическое подтверждение своей теории в сезоне 1979–1980 годов с командой Pittsburgh Penguins. На протяжении первых 44 игр сезона у команды была форма синего цвета, и среднее штрафное время за игру составляло восемь минут. А в последних 35 играх команда поменяла форму на новую – черного цвета. Штрафное время команды увеличилось на 50% до 12 минут за игру.

Еще одно наглядное подтверждение Правила «хорошо – плохо» можно стабильно наблюдать раз в год. В Рождество мы не склонны думать о смерти и считать это время опасным. Хотя стоило бы. По данным Королевского общества по предотвращению несчастных случаев (ROSPA), это сезон падений, возгораний и поражений электрическим током: «В Британии в сезон зимних праздников около тысячи человек попадают в больницу после несчастных случаев с рождественской елкой, еще тысяча – после несчастных случаев в процессе украшения дома и 350 человек – после несчастных случаев с гирляндами». Британское правительство инициировало просветительскую кампанию в СМИ с целью обратить внимание населения, что в праздники на 50% увеличивается вероятность погибнуть в результате пожара в доме. В США была опубликована колонка от имени заместителя министра внутренней безопасности, в которой он предупреждал, что число возгораний от свечей «увеличивается в четыре раза в период праздников». Рождественские ели стали причиной пожара в 200 домах. В совокупности «в результате пожаров в домах в сезон зимних праздников гибнет 500 человек, ранения получают две тысячи человек, сумма причиненного ущерба превышает 500 миллионов долларов».

Я не призываю начать переживать из-за Рождества. Большинство предупреждений, касающихся сезона праздников, кажутся мне слегка преувеличенными, а некоторые и вовсе смешными, как, например, пресс-релиз ROSPA, призывающий серьезно отнестись к риску «взрыва подливки в микроволновой печи». При этом по сравнению с некоторыми из опасностей, о которых кричат СМИ и беспокоится широкая публика, – среди них нападения акул, «страх незнакомцев», сатанинские культы и герпес – риски, которые подстерегают нас в Рождество, вполне реальны. И все же эти ежегодные предупреждения также ежегодно игнорируются или даже высмеиваются в прессе (взрывающаяся подливка!). Как объяснить такой парадокс? Частично эффектом эмоционального восприятия Рождества. Рождество – это не просто хорошо, это волшебное время. А волшебное не убивает, уверен Внутренний голос.

Тот факт, что при формировании суждений Внутренний голос часто руководствуется моментальной эмоциональной реакцией, имеет целый ряд последствий. Одно из наиболее серьезных – роль справедливости в том, как мы реагируем на риск и трагедию.

Представим себе две истории. Первая: маленький мальчик играет на скользких камнях на берегу моря. Дует сильный ветер, и мама предупреждает ребенка, чтобы он не приближался к воде. Однако после быстрого взгляда, чтобы удостовериться, что мама не смотрит, мальчик спускается по мокрым камням к самой кромке. Он так поглощен своим занятием, что не видит, как на берег надвигается большая волна. Эта волна сбивает его с ног и утаскивает на глубину с сильным течением. Мать видит это и бросается за ним в воду, но следующая волна отшвыривает ее обратно на камни. Спасти мальчика не удается.

А теперь вторая история: женщина живет одна со своим единственным ребенком, маленьким сыном. У нее приличная работа, друзья, она даже помогает местному приюту для животных. Соседи не могут сказать о ней ничего плохого. Вот только никто не знает, что она жестоко избивает своего сына за малейшую провинность. Однажды вечером мальчик сломал игрушку. Женщина начинает методично его бить. Когда ребенок в слезах и крови пытается спрятаться в углу, женщина идет на кухню, берет кастрюлю, бьет ребенка по голове, затем отбрасывает кастрюлю в сторону и приказывает сыну отправляться в постель. Ночью в мозгу ребенка образуется тромб, и к утру мальчик умирает.

Две трагические смерти, две ужасные истории, претендующие на место на первых полосах газет. Но лишь одна из них вызовет шквал эмоциональных писем в редакцию и звонков в студию, и вы сами знаете какая.

Философы и ученые могут спорить о природе справедливости, но для большинства из нас справедливость – это гневное обличение чего-то неправильного и удовлетворение от признания и наказания этого неправильного. Это наша первобытная эмоция. Женщина, убившая своего маленького сына, должна понести наказание. Не имеет значения, что она не представляет угрозы для других людей. Здесь дело не в безопасности. Она должна быть наказана. Эволюционные психологи утверждают, что стремление наказать за неправильное поведение заложено в нас глубоко на подсознательном уровне, так как это эффективный способ предотвратить плохое поведение. «Люди, стремящиеся под влиянием эмоций отомстить тем, кто нанес им обиду, даже с ущербом для себя, больше заслуживают доверия как противники, и меньше вероятность, что их смогут угнетать и эксплуатировать», – убежден когнитивный психолог Стивен Пинкер.

Каким бы ни было его происхождение, инстинкт, заставляющий нас обвинять и наказывать, часто бывает важной составляющей нашей реакции на риск. Представьте себе газ, от которого ежегодно умирают 20 тысяч человек в Европейском союзе и еще тысяча – в США. Предположим, что этот газ – побочный продукт производственных процессов и что ученые точно способны определить, в каких отраслях и даже какие заводы его выбрасывают. Представьте, что эти факты широко известны, но никто – ни пресса, ни активисты по защите окружающей среды, ни само общество – не выражает беспокойства. Многие люди об этом газе даже не слышали, а те, кто слышал, имеют весьма слабое представление о том, что это за газ, откуда он берется и насколько опасен. Их это не интересует.

Да, звучит абсурдно. Мы бы ни за что не игнорировали нечто подобное. Однако как насчет радона? Это радиоактивный газ, который при высокой концентрации в замкнутом пространстве способен вызывать рак легких. По некоторым оценкам, этот газ ежегодно убивает 21 тысячу человек в США и ЕС. Организации в сфере здравоохранения регулярно проводят информационные кампании о его опасности, но, к сожалению, журналисты и общественные деятели редко проявляют интерес к этой теме, а широкая публика имеет о ней весьма смутное представление. Причина подобного безразличия очевидна: радон содержится в земной коре и почве и из них выделяется в воду и атмосферу. Смерть, которую он вызывает, не носит массового характера. Все происходит тихо и незаметно, при этом никто не виноват. Так что Внутренний голос игнорирует эту информацию. В исследовании Пола Словика те же самые люди, которые дрожали от страха при мысли об источниках радиации, таких как ядерные отходы, присваивали радону очень низкий уровень опасности, несмотря на то что этот газ убил больше людей, чем когда-либо смогут убить ядерные отходы. Природа убивает, но никто ее за это не обвиняет. Никто не грозит кулаком вулканам. Никто не осуждает аномальную жару. Отсутствие грубого нарушения чьих-то прав – одна из причин, почему природные риски кажутся менее угрожающими, чем техногенные.

Правило «хорошо – плохо» показывает, насколько большое значение имеет лингвистический фактор. В конце концов, в окружающем нас мире нет объяснительных подписей и табличек. Когда мы что-то видим или испытываем, мы должны каким-то образом для себя это сформулировать, чтобы придать смысл. Процесс формулирования осуществляется при помощи языка.

Представьте себе порцию приготовленной говядины. Это самый что ни на есть прозаический объект, так что задача по оценке его качества не должна оказаться чрезвычайно сложной. Тем не менее психологи Ирвин Левин и Гари Гает доказали обратное. Исследователи предложили группе респондентов осмотреть и оценить, а затем попробовать и оценить кусок приготовленной говядины со словами, что это на 75% постное мясо. У второй группы респондентов задание и кусок говядины были такими же, только им сказали, что жирность мяса составляет 25%. Результат: оценки визуального осмотра респондентов из первой группы были гораздо выше, чем оценки визуального осмотра респондентов второй группы. После того как мясо попробовали, предубежденность в пользу «постного» мяса несколько снизилась, но все равно сохранилась.

Вопросы жизни и смерти носят более эмоциональный характер, чем постное или жирное мясо, так что неудивительно, что слова, которые при общении с пациентом выбирает врач, могут оказывать еще большее влияние, чем формулировка в описанном выше эксперименте. Амос Тверски и Барбара Макнейл продемонстрировали это в своем эксперименте в 1982 году. Они попросили респондентов представить, что они – пациенты с диагнозом «рак легких» и им нужно сделать выбор между лучевой терапией и операцией. Одной группе сказали, что шансы прожить год после операции составляют 68%. А второй группе сказали, что шансы умереть в течение года после операции 32%. Когда респонденты принимали решение, руководствуясь фразой «прожить год», 44% из них сделали выбор в пользу операции. Однако когда решение диктовалось вероятностью умереть, процент респондентов, согласившихся на операцию, снизился до 18%. Тверски и Макнейл повторили этот эксперимент при участии врачей и получили такой же результат. В ходе другого эксперимента Амос Тверски и Даниэль Канеман показали, что, если людям сообщают, что смертность в результате вспышки гриппа может составить 600 человек, решение людей, какую программу выбрать для борьбы с болезнью, в значительной степени зависит от того, были ли результаты программы сформулированы в терминах спасенных (200) или потерянных (400) жизней.

Роль играет также яркость и образность языка. В рамках одного из экспериментов Касс Санстейн, профессор права из Гарвардского университета, часто использующий психологические выводы применительно к вопросам юриспруденции и общественной политики, задал студентам вопрос, сколько они готовы заплатить, чтобы застраховать себя от риска. Для одной группы риск был описан как «умереть от рака». Второй группе не просто сказали, что они могут умереть от рака, но что смерть будет мучительной, так как «раковая опухоль пожирает внутренние органы». Изменение формулировки определило решение студентов. Чувства берут верх над цифрами. Это происходит почти всегда.

Самой наглядной и яркой формой коммуникации служит, безусловно, фотография. Стоит ли удивляться, что ужасные, пугающие снимки не только привлекают внимание и врезаются в память, но и вызывают эмоции, влияющие на то, как мы воспринимаем риски. Одно дело устно предупредить курильщика, что его привычка может привести к раку легких, и совсем другое дело – показать ему фотографию почерневших, изъеденных болезнью легких. По этой причине во многих странах, включая Канаду и Австралию, текстовые предупреждения о вреде курения на сигаретных пачках заменили на ужасные изображения легких, сердца и десен покойных курильщиков. Эти картинки не только вызывают отвращение. Они заставляют больше осознавать риск.

Даже небольшое изменение формулировки способно оказать огромное влияние. Пол Словик и его команда предложили судебным психиатрам – людям, придерживающимся научного подхода, – клиническую оценку состояния психически больного человека, который находится в специализированном заведении (оценка была составлена исследователями). В половине случаев в оценке говорилось, что «такие пациенты в 20% случаев склонны к совершению актов насилия» после освобождения. Психиатров попросили, основываясь на результатах этой оценки, дать свое заключение – можно ли отпустить этого пациента домой? Из психиатров, читавших эту версию оценки, 21% отказались это сделать.

Во второй версии оценки говорилось, что «20 из 100 таких пациентов склонны к совершению актов насилия» после освобождения. Разумеется, «20%» и «20 из 100 пациентов» – это одно и то же. Но выпустить пациента отказались 41% психиатров, читавших вторую версию. Как такое возможно? Все дело в эмоциональной составляющей фразы «20%». Это просто статистика, беспристрастная и абстрактная. Что такое «процент»? Его можно увидеть или потрогать? Нет. А вот «20 из 100 пациентов» – это конкретно и реально. За этой фразой стоят живые люди. И в данном случае живой человек может совершить акт насилия. Неизбежный результат этой фразы в том, что она рисует внутреннюю картинку насилия: «мужчина в состоянии аффекта совершает убийство» – так описал это один из участников в интервью после эксперимента. Именно это заставляет сильнее чувствовать угрозу и считать, что содержание пациента под охраной необходимо.

Специалистам в области работы с общественным мнением очень хорошо известно, какое влияние способна оказать формулировка. Так, метод магнитно-резонансной томографии (МРТ) изначально назывался методом «ядерной магнитно-резонансной томографии». Однако определение «ядерная» быстро исключили, чтобы не запятнать подающую большие надежды новую технологию словом с «плохой» репутацией. В политике появилась отдельная область – консультанты, которые занимаются именно такими лингвистическими тонкостями. Двумя самыми наглядными плодами их работы стал переход представителей Республиканской партии США от терминов «снижение налогов» и «налог на наследуемое имущество» к терминам «смягчение налогового бремени» и «налог на наследство».

Правило «хорошо – плохо» способно негативно повлиять на рациональную оценку вероятностей. Ювал Роттенстрейч и Кристофер Си, которые на тот момент работали в Высшей школе бизнеса Университета Чикаго, предложили студентам представить гипотетическую ситуацию выбора между возможностью получить 50 долларов наличными или встретиться со своей любимой актрисой/актером. 70% респондентов ответили, что предпочли бы наличные. Другой группе студентов предложили гипотетически выбрать между шансом в 1% выиграть 50 долларов наличными и шансом в 1% встретиться с любимой актрисой/актером. Результат получился прямо противоположным: 65% респондентов выбрали шанс встретиться с любимой актрисой/актером. Роттенстрейч и Си объяснили это действием Правила «хорошо – плохо»: у наличных денег нет эмоциональной составляющей, так что шанс в 1% выиграть 50 долларов воспринимается настолько же малым, как это есть на самом деле. При этом даже воображаемая встреча с голливудской звездой возбуждает эмоции, и шанс в 1% на поцелуй кажется более вероятным, чем он есть на самом деле.

Роттенстрейч и Си провели еще несколько вариантов этого опроса, но результаты были аналогичными. Например, они разделили студентов на две группы: первой сообщили, что эксперимент будет связан с возможной потерей 20 долларов, а вторую проинформировали, что есть вероятность получить «короткий, болезненный, но не опасный удар электрическим током». Опять-таки потеря денег – это эмоционально нейтральное событие, тогда как удар электрическим током – это, скорее всего, довольно неприятно. Затем студентам сказали, что вероятность неприятного события либо 99%, либо 1%, и спросили, сколько они готовы заплатить, чтобы избежать риска.

Когда вероятность потерять 20 долларов составляла 99%, респонденты были готовы заплатить 18 долларов, чтобы избежать неминуемого риска. Когда вероятность потери 20 долларов снизилась до 1%, респонденты ответили, что готовы заплатить всего 1 доллар, чтобы избежать риска. Любой экономист был бы от этого результата в восторге. Это рациональная, подтвержденная расчетами реакция на степень вероятности. Однако, когда речь зашла об ударе электрическим током, ответы получились несколько иными. При вероятности получить удар током в 99% респонденты ответили, что готовы заплатить 10 долларов, чтобы избежать риска, а при вероятности 1% – 7 долларов. Очевидно, что степень вероятности этого события мало волновала респондентов. Их беспокоил сам риск получить удар током, что очень неприятно, – и они это чувствовали.

Результаты других многочисленных исследований показывают, что даже если мы мыслим спокойно и хладнокровно, мы не склонны оценивать степень вероятности события. Нужна ли мне расширенная страховка на новый телевизор с огромным экраном? Первый и главный вопрос, который я должен себе задать: насколько вероятно, что телевизор сломается и потребует ремонта? При этом исследования говорят, что, скорее всего, я об этом даже не подумаю. А если и подумаю, то моя оценка не будет абсолютно логичной. Доказано, что на то, как мы оцениваем степень вероятности, в значительной мере влияет фактор уверенности. Снижение со 100 до 95% воспринимается как гораздо более значимое, чем снижение с 60 до 55%, а повышение с нуля до 5% – как более значимое, чем повышение с 25 до 30%. Этот фокус уверенности помогает объяснить, почему мы склонны рассматривать безопасность в черно-белых тонах: либо опасно, либо нет, тогда как на самом деле безопасность – это всегда полутона и оттенки.

Все это верно, пока в ситуацию не вмешиваются эмоции: страх, гнев, надежда. Когда человек во власти сильных эмоций, он перестает рационально оценивать вероятность событий. Эмоции сметают со своего пути цифры. В ходе одного из исследований Пол Словик спросил у респондентов, согласны ли они с тем, что риск один на десять миллионов заболеть раком после контакта с химическими веществами слишком мал, чтобы об этом беспокоиться. Объективно это очень маленький риск – гораздо меньше, чем риск быть убитым молнией или чем те многочисленные риски, которые мы полностью игнорируем. Одна треть респондентов не согласились с этим утверждением: они стали бы беспокоиться. Это и есть нерациональная оценка степени вероятности. Парадокс в том, что это явление само по себе очень опасно. Оно легко может заставить человека переоценить риск и в результате сделать что-то глупое, например отказаться от авиаперелетов из-за того, что террористы угнали четыре самолета.

Правило «хорошо – плохо» заставляет нас забыть не только об оценке степени вероятности, но и о рациональном подходе к издержкам. Часто при запуске очередной программы, направленной на сокращение риска, можно услышать: «Это стоит того, если будет спасена хотя бы одна жизнь». Это может быть правдой, а может и не быть. Например, если программа стоимостью 100 миллионов долларов спасет одну жизнь, это определенно того не стоит, так как есть множество других способов потратить 100 миллионов, чтобы точно спасти больше одной жизни.

Подобный анализ экономической целесообразности сам по себе масштабная и невероятно сложная область. Один из важных выводов, который из него следует, что при прочих равных условиях наблюдается эффект «чем богаче, тем здоровее». Чем финансово благополучнее человек или государство, тем они здоровее и в более безопасных условиях. Спасатели видят этот принцип в действии каждый раз после серьезных землетрясений. Людей убивают не землетрясения. Люди гибнут под завалами зданий, так что чем менее прочными и устойчивыми бывают постройки, тем выше число жертв. Поэтому в результате землетрясений одинаковой магнитуды в Калифорнии могут погибнуть несколько десятков человек, а в Иране, Пакистане или Индии – сотни тысяч. Этот эффект можно наблюдать даже в масштабе одного города. Когда в 1995 году в японском городе Кобе и его окрестностях в результате мощного землетрясения погибли 6200 человек, жертвы не были равномерно распределены по всей территории – преимущественно это было население бедных районов.

Меры государственного регулирования способны снизить степень риска и спасти жизни. Здания в Калифорнии сейсмоустойчивы частично потому, что это регламентировано Строительным кодексом. Но подобное регулирование увеличивает экономические издержки, а если следовать принципу «чем богаче, тем здоровее», то чрезмерно высокие экономические издержки могут подвергнуть опасности больше жизней, чем уберечь. Многие исследователи пытались оценить, какой объем затрат на соблюдение нормативно-правовых требований сопоставим с одной человеческой жизнью, но результаты получились противоречивыми. При этом широко признается: регулирование увеличивает экономические издержки, что негативно влияет на здоровье и безопасность. Мы должны принимать это в расчет, если стремимся рационально оценивать риски.

Конечно, на деле мы редко так поступаем. Как писал политолог Говард Марголис в своей книге Dealing With Risk («Контакт с риском»), общество часто требует принять меры против опасности, совершенно не задумываясь об издержках, которыми это будет сопровождаться. Когда обстоятельства вынуждают нас столкнуться с подобными издержками, мы можем быстро изменить свою точку зрения. Марголис приводит в пример случай, когда в 1993 году в Нью-Йорке учебный год для многих общественных школ начался на несколько недель позже из-за расследования скандала со содержанием асбеста в материалах, из которых были построены эти здания. Этот фактор сочли опасным для здоровья, и разбирательство затянулось. Сначала родители всячески поддержали тех, кто раздувал тревогу. По мнению экспертов, риск от асбеста для детей был минимальным, особенно в сравнении со множеством действительно серьезных проблем, с которыми дети сталкиваются в Нью-Йорке. Но слова экспертов игнорировали. Асбест наградили репутацией «убийцы», как рак, который он может вызывать. В дело вступило Правило «хорошо – плохо», и все остальное было уже неважно. «Не говорите нам, что мы должны успокоиться! – кричали родители на одном из общественных слушаний. – На кону здоровье наших детей!»

Однако, когда в сентябре школы не открылись, родители столкнулись с кризисом другого рода. Куда девать детей? Для бедных семей, которые рассчитывали, что учебный год начнется как обычно, это стало серьезной нагрузкой. По словам Марголиса: «За три недели общественное мнение изменилось на противоположное».

Подобные случаи, подкрепленные результатами исследований о влиянии эмоций на формирование суждений, позволили Полу Словику и другим ученым сделать несколько выводов. Один из них: эксперты ошибаются, считая, что достаточно «привести факты», чтобы развеять страхи относительно какого-то риска. Если специалист говорит людям, что им не стоит беспокоиться, так как вероятность, что реактор может расплавиться и выбросить в атмосферу огромное радиоактивное облако, способное вызвать рак у их детей… Людям будет абсолютно неважно, какая там вероятность. Только рациональная наша часть – Разум – может заинтересоваться степенью вероятности. Как мы имели возможность убедиться, большинство людей не привыкли прикладывать усилия, чтобы Разум корректировал суждения Внутреннего голоса. Мы от природы склонны руководствоваться своими интуитивными суждениями.

Еще одно важное следствие Правила «хорошо – плохо» роднит его с Правилом типичных вещей: люди очень чувствительны к страшным сценариям. Возьмем для примера историю, с помощью которой администрация президента Буша обосновала вторжение американских войск в Ирак. Возможно, что Саддам Хусейн попытается получить сырье для создания ядерного оружия. Возможно, он запустит программу по созданию ядерного оружия. Возможно, эта программа достигнет поставленного результата. Возможно, Хусейн передаст это оружие в руки террористов. Возможно, террористы захотят воспользоваться им в одном из американских городов и, возможно, у них это получится. Каждое из звеньев этой цепи возможно само по себе, однако при рациональном анализе этого сценария следовало бы оценить вероятность каждого из этих событий, учитывая при этом, что если хотя бы одно из них не случится, то не будет и финальной катастрофы. К сожалению, у Внутреннего голоса свой анализ. Он начинает с конца: американский город стерт с лица земли ядерным оружием, сотни тысяч погибших, еще сотни тысяч ранены и облучены. Какой ужас! Это чувство полностью вытеснит вопрос о реальности подобного сценария, особенно если описать его ярко и образно, как это и сделал Белый дом, раз за разом повторяя фразу: «Мы не хотим, чтобы неопровержимой уликой стало облако ядерного гриба».

Как и террористы с ядерным оружием, астероид тоже способен стереть с лица земли целый город. Но астероид – это просто груда камней. Он не окутан шлейфом зла, как терроризм, не стигматизирован, как рак, асбест или ядерная энергия. Он не вызывает особых эмоций, а потому не «включает» Правило «хорошо – плохо» и не заставляет нас думать о том, насколько маловероятна угроза с его стороны. Правило примера тоже бесполезно. Единственным серьезным астероидом, упавшим на Землю в современную эпоху, был Тунгусский метеорит. Это случилось больше века назад, в месте столь отдаленном, что у этого события не было даже очевидцев. Конечно, СМИ периодически публикуют отчеты о том, как наша планета «едва избежала» столкновения с очередным небесным телом, и предупреждения астрономов вызывают живой интерес, но все же этот интерес далек от того конкретного опыта, на который привык интуитивно реагировать наш мозг. Многие слышали, что именно астероид стал причиной вымирания динозавров, но эта история вызывает эмоций не больше, чем Тунгусский метеорит, так что, руководствуясь Правилом примера, Внутренний голос заставляет нас сделать вывод, что риск меньше, чем на самом деле.

В истории про астероид нет ничего такого, что могло бы заставить Внутренний голос встрепенуться. Мы не чувствуем риска. Поэтому Пол Словик заявил астрономам на Тенерифе, что «будет сложно привлечь внимание к этому вопросу, если только угроза не станет конкретной, неизбежной и ужасной». Логично предположить, что, когда угроза действительно станет «конкретной, неизбежной и ужасной», будет уже поздно.

Насколько это вообще важно? Ведь практически наверняка Земле не грозит падение крупного астероида на протяжении жизни нашего поколения и поколения наших детей. Если мы пропустим предупреждения астрономов мимо ушей и не станем тратиться на «страховку» для планеты, то сэкономим деньги и точно об этом не пожалеем. Но все же – это может случиться. А 400 миллионов долларов на программу по обнаружению космической угрозы – это не так уж много, учитывая, сколько мы тратим на борьбу с другими рисками. Именно по этой причине Ричард Познер, судья Апелляционного суда США и один из самых влиятельных ученых в правовых и экономических движениях страны, известный своими жесткими экономическими прогнозами, считает, что астрономы должны получить финансирование, о котором просят. По его словам: «Тот факт, что вероятность катастрофы ничтожно мала, не может служить рациональным обоснованием для игнорирования риска, что это может случиться».

Вообще-то Ричард Познер сказал это по поводу другой катастрофы – цунами на побережье Индийского океана в 2004 году. Подобного в регионе не случалось за всю его историю, и буквально накануне катастрофы эксперты утверждали, что практически наверняка этого не случится на протяжении жизни нашего поколения и поколения наших детей. Но эксперты также говорили в нескольких отчетах, что в регионе нужно создать систему предупреждения о цунами, так как ее стоимость относительно невысока. Мнение экспертов проигнорировали, и 23 тысячи человек погибли.

Эта природная катастрофа случилась через три недели после конференции на Тенерифе. Через несколько часов после того, как жуткие волны обрушились на побережье от Индонезии до Таиланда и Сомали, Вячеслав Гусяков, российский ученый, занимающийся проблемами цунами, отправил коллегам эмоциональное сообщение: «Мы постоянно повторяли “событие с низкой вероятностью / серьезными последствиями”. Так вот, оно только что произошло».