Глава 12. Самое лучшее время для жизни
В Центральном Онтарио, неподалеку от места, где живут мои родители, есть небольшое кладбище с проржавевшими коваными оградами и покореженными от времени надгробными плитами: им уже много десятилетий, зимние стужи и весенние оттепели их не пощадили. Когда-то здесь были фермы. Первые поселенцы начали осваивать эти земли в конце XIX века. Они вырубили деревья, выкорчевали пни, приложили нечеловеческие усилия – и все для того, чтобы выяснить, что их новые угодья – всего лишь тонкой слой почвы на голом граните Канадского щита. Большинство ферм продержались поколение или два, а потом их бросили зарастать деревьями. Сегодня остались одни кладбища.
Первые поселенцы не были состоятельными людьми, но всегда покупали самые большие надгробные плиты, какие могли себе позволить. Они хотели, чтобы после их смерти осталась хоть какая-то память о них. Они знали, как легко может прерваться их существование. А надгробные плиты простоят еще долгое время. «Дети Джеймса и Дженни Морден» – гласит надпись на одной из плит. Она почти 1,8 метра в высоту. Как следует из надписи, первым умер Чарльз Морден. Ему было четыре года и девять месяцев.
Зима 1902 года. Малыш, скорее всего, пожаловался на боль в горле. Он выглядел уставшим, и матери показалось, что его лоб чуть горячее обычного. Прошел день или два, Чарльз лежал в постели и вдруг стал белее простыни. У него участилось сердцебиение. Поднялся жар, открылась рвота. Горло опухло так, что каждый вдох давался с трудом. Голова неподвижно лежала на пропитанной потом подушке. Его мать Дженни, скорее всего, знала, что за болезнь мучает ее маленького сына, но так как лекарства от нее не было, она не могла даже осмелиться произнести ее название.
Затем начал плакать Эрл, младший брат Чарльза. Он жаловался на боль в горле. И был очень горячим. Альберт, самый старший из мальчиков, тоже чувствовал себя очень уставшим. И у него тоже болело горло.
Чарльз Морден умер во вторник, 14 января 1902 года. Его отцу, вероятно, пришлось завернуть маленькое тельце в одеяло и отнести в сарай. Мороз сделает свое дело, и останки долежат до весны, когда земля немного оттает и отец сможет вырыть могилу для сына.
На следующий день умерли Эрл и Альберт. Эрлу было два года и десять месяцев. Альберту – шесть лет и четыре месяца. Наверное, отец достал еще два одеяла, завернул тела сыновей и отнес в сарай, где они должны были пролежать до весны.
А потом начали болеть девочки. 18 января 1902 года умерла старшая дочь. Минни Морден было десять лет. В тот же день умерла ее семилетняя сестра Элламанда.
В воскресенье, 19 января 1902 года, от жара умерла малышка Доркас, которой только исполнилось полтора года. В последний раз Джеймс Морден завернул детское тело в одеяло, прошел через заснеженный двор в холодный темный сарай и оставил свою девочку с ее братьями и сестрами ждать, когда закончится долгая зима и их тела предадут земле.
Тот же самый жар, который забрал детей Морденов зимой 1902 года, продолжал свою смертельную жатву. На другом надгробии, недалеко от могилы Морденов, сказано, что там покоятся Элиас и Лаура Эштон, умершие через несколько недель после своих соседей. Семья Эштонов уже знала, что значит терять детей. В 1900 году у них умер 15-летний сын, а за восемь лет до этого – еще один сын, которому исполнилось всего пять.
В то время практически невозможно было встретить семью, которая не пережила бы подобную утрату. Пуританин Коттон Матер, министр в Новой Англии в конце XVII века, назвал одну из своих дочерей Абигейл. Она умерла. Он дал то же имя второй дочери. Она тоже умерла. Он назвал тем же именем третью дочь. Она выжила, благополучно повзрослела, но умерла при родах. Всего Коттон Матер – состоятельный человек в процветающем обществе – потерял 13 детей. Причины были самые разные: диарея, корь, оспа, несчастные случаи. «Умерший ребенок – явление не более удивительное, чем разбитый кувшин или сорванный цветок», – произнес он на проповеди. И все же смерть, каким бы привычным ни был ее вид, не может не причинять страданий оставшимся в живых. «Потерять ребенка – все равно что потерять часть своего тела», – писал Инкриз Матер, отец Коттона.
Дети были особенно уязвимы, но болезни не щадили и взрослых. Болезнь, выкосившая семьи Морденов, Эштонов и многих других, не была исключением. Это была дифтерия, у детей она часто заканчивается смертельным исходом, но не менее опасна она и для взрослых. В 1878 году четырехлетняя внучка королевы Виктории заболела дифтерией и заразила свою мать. Королева Виктория была одной из самых состоятельных и могущественных женщин своего времени, но даже она не могла ничего поделать. Ее дочь и внучка умерли.
Мы живем в другой реальности. Конечно, и нас не минуют горести и печали, но не в том количестве и не такого характера, как у предыдущих поколений. Еще сто лет назад большинство людей узнали бы болезнь, поразившую семью Морденов (особенно по распухшему горлу с сильным отеком). Сегодня мы, возможно, краем уха слышали слово «дифтерия» – скорее всего, когда привозили детей делать прививки, – но немногие из нас знают об этой болезни. Да и зачем нам о ней знать? Благодаря вакцине, созданной в 1923 году, эта болезнь была уничтожена в развитых странах, а в остальном мире число смертельных случаев значительно снизилось.
Победа над дифтерией – это лишь один пункт из длинного списка достижений, на основе которого сформировался современный мир. Одни из этих достижений действительно потрясают: уничтожение оспы означает для цивилизации, возможно, больше, чем строительство пирамид. Другие впечатляют чуть меньше: обогащение продуктов питания витаминами не кажется таким уж серьезным делом, но благодаря этому дети стали более устойчивыми к болезням, кроме того, это способствовало росту продолжительности жизни. О некоторых достижениях мы не говорим в приличном обществе: мы морщим носы при одном упоминании о продуктах человеческой жизнедеятельности, при этом развитие системы канализации спасло, возможно, больше жизней, чем любое другое изобретение в истории.
В 1725 году средняя продолжительность жизни на территории, которая впоследствии станет Соединенными Штатами Америки, составляла 50 лет. Американские колонии были богаты землей и ресурсами, а их жители отличались долголетием по сравнению с Англией, где средняя продолжительность жизни не превышала 32 лет, да и с большинством других стран того времени. Показатель средней продолжительности жизни постепенно рос. К 1800 году он достиг 56 лет. Затем он несколько снизился, частично из-за появления городских трущоб, и к 1850 году составлял всего 43 года. Однако потом вновь начался рост. В 1900 году он достиг 48 лет.
Похожая тенденция сохранялась на протяжении всей истории человечества: средняя продолжительность жизни слегка росла, затем слегка падала, но в течение многих веков не отмечалось серьезных ее колебаний.
А затем ситуация изменилась. К 1950 году средняя продолжительность жизни в США взлетела до 68 лет, а к концу ХХ века достигла 78 лет. В других развитых странах ситуация была примерно похожей: на рубеже веков средняя продолжительность жизни составила 80 лет. Во второй половине прошлого века аналогичные изменения произошли практически во всех странах развивающегося мира.
Самым важным фактором этого удивительного достижения было снижение детской смертности. В 1900 году почти 20% всех детей, рожденных в США, – то есть каждый пятый ребенок – умирали, не дожив до пяти лет. К 1960 году этот показатель снизился до 3%, а к 2002-му – до 0,8%. В странах развивающегося мира тоже наблюдался значительный прогресс: 50 лет назад в странах Латинской Америки более 15% детей не доживали до пяти лет, сегодня этот показатель меньше 2%. В период с 1990 по 2006 год уровень детской смертности снизился на 47% в Китае и на 34% в Индии.
Человек по природе своей быстро привыкает к происходящим вокруг него изменениям, именно поэтому мы считаем вполне естественным, что мы живем в добром здравии семь или восемь десятилетий, а у детей, которые появляются на свет, есть шанс жить еще дольше. Но если взглянуть на историю человеческого вида, станет очевидно, что это нельзя воспринимать как данность. Это чудо.
И это чудо продолжается. «По мнению некоторых ученых, включая меня, увеличение продолжительности жизни человека в следующем столетии будет не менее значительным, чем в прошлом», – заявил Роберт Фогель, американский экономист и лауреат Нобелевской премии, несколько десятков лет изучавший вопросы здоровья, смертности и продолжительности жизни. Если Фогель окажется прав, то эти изменения будут даже более значительными, чем кажется. Дело в том, что больше не получится опираться на главный фактор, обеспечивший рост продолжительности жизни в ХХ веке, – снижение детской смертности, так как уровень детской смертности уже достиг беспрецедентно низких значений. Таким образом, чтобы добиться аналогичного роста в XXI столетии, необходимо значительно снизить смертность взрослого населения. По мнению Фогеля, это возможно: «Я убежден, что половина тех молодых людей, которые сегодня учатся в колледже, доживут до 100 лет».
Другие ученые высказываются не столь оптимистично, но они едины во мнении, что прогресс в этом вопросе, начавшийся в ХХ веке, продолжится и в XXI столетии. По результатам Исследования глобальных трендов в области здравоохранения до 2030 года, которое в 2006 году провела Всемирная организация здравоохранения, в каждом из трех сценариев – базовом, оптимистичном и пессимистичном – уровень детской смертности продолжит снижаться, а продолжительность жизни – расти во всех регионах мира.
Но в этой бочке меда есть и ложка дегтя. Так, если ожирение окажется настолько опасным, как считают многие ученые, и при этом распространенность этого заболевания в богатых странах продолжит расти, это способно значительно снизить прогресс. Однако любые потенциальные проблемы, подобные этой, следует рассматривать в перспективе. «Начинать беспокоиться о переедании можно только тогда, когда мы перестанем беспокоиться о недоедании, а на протяжении всей нашей истории нас заботила именно проблема нехватки продовольствия», – иронично замечает Фогель. Какие бы проблемы перед нами ни стояли, неоспоримым остается тот факт, что современное население развитых стран – это самые здоровые и богатые люди, находящиеся в наибольшей безопасности за всю историю человечества. Конечно, мы по-прежнему смертны, и есть множество вещей, которые могут нас убить. В некоторых случаях действительно стоит проявить беспокойство, а в некоторых – даже испугаться. Но нам всегда следует помнить, насколько нам повезло жить сегодня.
Линде Бирнбаум, ведущему научному сотруднику Управления по защите окружающей среды, удалось найти правильный баланс между серьезным отношением к потенциальным угрозам и оценкой их в перспективе. На тот момент она возглавляла команду исследователей, которая изучала гипотезу, что эндокринные деструкторы, присутствующие в окружающей среде, оказывают скрытое влияние на состояние нашего здоровья. «Думаю, как родители мы все переживаем за своих детей, – сказала Линда Бирнбаум. – Однако, мне кажется, нам следует взглянуть на мир, в котором живут наши дети, и понять, что у них есть доступ к еде, образованию, ко всему, что им необходимо в жизни, и даже больше. А также что продолжительность жизни у них будет больше, чем у нас, точно больше, чем у наших родителей, и гораздо больше, чем у наших дедушек с бабушками или прадедушек с прабабушками».
Любой человек, у которого была возможность прогуляться по викторианскому кладбищу, знает, что мы должны испытывать не страх, а чувство благодарности. И тем не менее мы боимся. Мы живем в тревоге. Кажется, чем меньше у нас поводов для страха, тем сильнее мы боимся.
Один из очевидных источников этого парадокса – элементарное невежество. «Большинство людей плохо знают историю, – убежден Фогель. – Они полагаются только на собственный опыт и на то, что происходит вокруг. Так что все достижения они воспринимают как должное».
Однако это неполное объяснение, почему поколение людей, живущих в самую безопасную эпоху в истории, испытывает больше всего страхов. Есть еще такой фактор, как маркетинг страха. Политики, корпорации, общественные активисты и некоммерческие организации находятся в постоянной погоне за голосами избирателей, уровнем продаж, объемом пожертвований, поддержкой и сторонниками. Им известно, что самый эффективный способ добиться своих целей – это внушить обществу страх перед потенциальными болезнями, травмами и смертью. Так что ежедневно мы подвергаемся информационной атаке, направленной на то, чтобы заставить нас беспокоиться и бояться. Насколько рационален этот страх и основан ли он на тщательном анализе достоверных фактов, мало интересует тех, кто распространяет эту информацию. Цель оправдывает средства. А страх – всего лишь средство. И если манипуляции со статистикой, вводящие в заблуждение формулировки, эмоциональные изображения и необоснованные заключения помогают эффективнее добиваться этой цели – а часто так и происходит, – так тому и быть.
Средства массовой информации наживаются на маркетинге страха: ничто не способствует росту тиражей и рейтингов лучше, чем хорошая паника. При этом СМИ распространяют нерациональный страх и по другим, более сложным причинам. Самая значимая из них – любовь людей к историям. Для СМИ критерии хорошей истории такие же, как хорошего фильма, пьесы, байки у костра, – история должна быть о людях и эмоциях, а не о цифрах и разуме. Поэтому новость о трагической смерти одного ребенка облетит весь мир, а тот факт, что уровень детской смертности продолжает устойчиво снижаться, едва ли будет замечен.
Это не столько вина СМИ, сколько отражение механизмов работы головного мозга, сформированных в условиях, которые мало напоминают современный мир. Мы слушаем iPod, читаем газеты, смотрим телевизор, работаем на компьютерах, летаем по всему миру, и все это – с помощью мозга, адаптированного собирать ягоды и охотиться на антилоп. Удивления достойно не то, что мы иногда неверно оцениваем риск, а то, что иногда мы оказываемся правы.
Итак, почему столько людей, живущих в самую безопасную эпоху в истории, боятся своей тени? В этом процессе участвуют головной мозг, средства массовой информации и многочисленные лица и организации, заинтересованные в раздувании страхов. Если объединить три этих компонента, мы получим замкнутый круг. Один из трех компонентов вызывает обеспокоенность – сигнал подхватывается и повторяется поочередно сначала вторым, а затем третьим компонентом. Отраженный сигнал возвращается к первому компоненту в усиленном виде. Страх нарастает. Возникает обеспокоенность по поводу других рисков, формируются многочисленные системы по усилению страха. Так «нерациональный страх», от которого предостерегал нас Рузвельт, становится неотъемлемой частью нашей повседневной жизни.
С одной стороны, это неизбежная плата за жизнь в современных условиях. Наш мозг, сформированный в каменном веке, не может измениться, и мы не откажемся от информационных технологий, а соблазн прибегнуть к маркетингу страха только растет.
Мы не можем разорвать замкнутый круг страха, но мы в состоянии снизить его интенсивность. Первый шаг – осознать, что многочисленные организации и отдельные лица преследуют свои интересы, раздувая в обществе страх, а большинство журналистов не только не корректируют эти преувеличения, но и добавляют собственные. Мы должны проявить здоровый скептицизм: собирать информацию, анализировать ее и делать выводы самостоятельно.
Кроме того, мы должны признать, что работа нашего мозга, выполняющего этот тщательный анализ, подвержена когнитивным искажениям. Это серьезнее, чем кажется. Психологи обнаружили, что человек не только принимает допущение, что суждения других людей могут быть необъективными, но и склонен преувеличивать степень их необъективности. При этом большинство людей не хотят верить, что их собственные суждения тоже подвержены когнитивным искажениям. Так, по результатам одного из опросов медицинских работников, 61% респондентов заявили, что на них никак не влияют подарки представителей фармацевтических компаний, но в отношении своих коллег только 16% опрошенных сказали то же самое. Словно каждый из нас понимает, что человеку свойственно ошибаться, но к человеческой расе сам себя при этом не причисляет.
Даже если признать, что ничто человеческое нам не чуждо, справиться с когнитивными искажениями не так просто. Ученые попытались избавить людей от них, объяснив, что это за механизмы и как они действуют, но все тщетно. Возьмем, например, Правило привязки. Вы уже знаете, что, когда вам нужно назвать любое произвольное число, мозг неосознанно опирается на последнее услышанное число и корректирует его в большую или меньшую сторону. Если бы я упомянул, что Моцарт умер в возрасте 34 лет, и попросил предположить, названия скольких стран начинаются на букву А, ваше подсознание все равно использовало бы Правило привязки и число 34 повлияло бы на ваш ответ. Не помогло бы даже сознательное решение игнорировать его, так как это указание исходило бы от Разума, а Разум не поддается контролю подсознания. Подсознание же невозможно просто взять и отключить.
Мы способны только понять, как работает подсознание и в чем его ошибки. По словам Даниэля Канемана: «Люди не привыкли думать медленно и часто хватаются за первое пришедшее в голову суждение, которое кажется им достоверным». Это самое серьезное, на что стоит обратить внимание. Внутренний голос – это хорошо, но он тоже ошибается, и когда под его влиянием люди неверно оценивают риск, они делают неоправданные выводы, такие как, например, что поездка на автомобиле безопаснее полета на самолете. Чтобы оградить себя от нерационального страха, нужно заставить Разум выполнять свою работу. Мы должны научиться думать медленно.
Часто Разум и Внутренний голос согласны друг с другом. В этих случаях можно быть уверенными, что вынесенное суждение верно. Но иногда Разум говорит одно, а Внутренний голос – другое. Это повод проявить осторожность. Как правило, редко когда требуется принимать окончательное решение немедленно, поэтому сделайте паузу, соберите больше информации. Обдумайте всё еще раз. Если Разум и Внутренний голос по-прежнему спорят, сделайте глубокий вдох и прислушайтесь к Разуму.
После террористических атак 11 сентября миллионы американцев, прислушиваясь к Внутреннему голосу, отказались от самолетов в пользу автомобилей. Эта ошибка стоила жизни более чем 1500 человек. Прислушаться к Разуму, а не к интуиции не всегда бывает легко, но это усилие того стоит, особенно если учесть, что оно уменьшит страх и спасет жизнь.
Возможно, наше поколение действительно самое здоровое и процветающее, и оно живет в самых безопасных условиях за всю историю человечества. Возможно, мы можем значительно снизить грозящие нам риски, придерживаясь правильного питания, занимаясь спортом, отказавшись от курения и соблюдая все правила дорожного движения. И, возможно, мы можем надеяться на счастливое будущее, если существующие тенденции сохранятся.
Въедливый читатель может спросить: а что, если существующие тенденции не сохранятся? Что, если произойдет катастрофа?
Если судить по литературным произведениям на полках книжных магазинов и по газетным колонкам, то катастрофа случится непременно. Истощение энергетических ресурсов, изменение климата, массовый голод – лишь немногие из популярных тем. Так же как ядерный терроризм и распространение смертельного вируса. Литературные сценарии апокалипсиса очень популярны, при этом они оказывают депрессивное влияние. «После терактов 11 сентября 2001 года Америка не понимает, какое будущее ее ждет, – писал Джеймс Ховард Кунстлер, автор книги The Long Emergency (“Чрезвычайное положение без конца”). – Мы вышли из горящего дома и теперь направляемся прямо к краю обрыва». Возможно, это будет «нашим последним часом» (так – Our Final Hour – назвал свою книгу британский астроном и президент Королевского научного общества Мартин Рис).
Тема Армагеддона буквально витает в воздухе. В 2006 году вышел в свет постапокалиптический роман Кормака Маккарти «Дорога», рассказывающий о путешествии отца и сына по разрушенной неназванным катаклизмом Америке. Всего через год был опубликован роман Джима Крейса The Pesthouse («Чумной дом»), который рассказывал о путешествии двух людей по чуть менее разрушенной неназванным катаклизмом Америке. Когда два известных писателя, работая по отдельности, описывают практически идентичный сюжет, это говорит о том, что они отражают веяние времени и настроение в обществе. От этого делается не по себе.
Даже Томас Фридман, колумнист New York Times, всегда с оптимизмом относившийся к достижениям технического прогресса, время от времени выступает с пессимистичными заявлениями. В сентябре 2003 года Фридман писал, что отправил свою дочь в колледж с чувством, что «я отправляю ее в мир гораздо более опасный, чем тот, в который она пришла младенцем. Я мог по-прежнему обещать ей место под крышей моего дома, но не мог обещать ей весь мир, и то, что она сможет исследовать его так же беззаботно и бесстрашно, как в ее возрасте это делал я».
Слова Фридмана точно отражают распространенное в обществе убеждение. Прошлое не было идеальным, но по крайней мере мы знали, что происходит. Сегодня, когда мы смотрим в будущее, нам открывается черная пустота неизвестности, в которой существует масса вариантов для катастрофы. Мир определенно стал более опасным.
Как ни парадоксально, прошлое больше не кажется нам пугающим, но люди, для которых наше прошлое было современностью, испытывали такие же эмоции, как мы сегодня. «Это истинный конец света», – писал немецкий поэт Генрих Гейне в 1832 году. Гейне находился в Париже, когда Францию захлестнула эпидемия холеры. За считаные часы абсолютно здоровые люди угасали, как свеча на ветру, и умирали. Люди в страхе бежали из мест, где свирепствовала эпидемия, но нигде не находили приюта, так как все боялись холеры. Жители Европы впервые столкнулись с этой болезнью и не знали, как она распространяется и как лечится. Сложно даже представить себе тот ужас, который охватил Европу. Сегодня мы знаем, что это был не конец света: и когда речь заходит о Париже XIX века, первыми в голову приходят мысли о кабаре «Мулен Руж», а не об эпидемии, и это знание избавляет нас от неопределенности, в которой жили Гейне и другие люди той эпохи.
Можно сказать, что история – это оптическая иллюзия. Прошлое всегда кажется более определенным, и из-за этого будущее выглядит еще более неопределенным, а значит, пугающим. В основе этой иллюзии лежит феномен, который психологи называют «ретроспективным искажением».
В начале 1970-х годов в классической серии экспериментов Барух Фишхофф предложил израильским студентам изучить подробное описание событий, которые привели к Англо-непальской войне 1814 года. В описании приводились военные факторы, способные повлиять на исход конфликта, такие как малочисленность гуркхов и непривычный для британцев гористый рельеф местности. Участникам эксперимента не сообщили только итог войны. Респондентов разделили на две группы. Первой группе предложили на выбор четыре варианта: победила Британия, победили гуркхи, патовая ситуация с заключением мирного договора, патовая ситуация без заключения мирного договора. Респондентов спросили, насколько вероятным им кажется каждый из этих вариантов.
Вторую группу студентов разделили еще на четыре подгруппы. Каждой из них предложили тот же список из четырех вариантов. Только первой группе сказали, что войну выиграла Британия (так оно исторически и было). Второй группе – что победили гуркхи. Третьей – что конфликт зашел в тупик. Четвертой – что конфликт зашел в тупик, но закончился подписанием мирного договора. Затем респондентов спросили, насколько вероятным им кажется каждый из четырех предложенных вариантов.
Когда человеку известен результат – или он думает, что тот ему известен, – это меняет все. У студентов из первой группы, не знавших исхода конфликта, средняя оценка вероятности победы Британии составила 33,8%. У студентов, которым сказали, что победила Британия, оценка вероятности этого события была 57,2%. То есть когда респонденты знали исход военного конфликта, их оценка вероятности повысилась с одной трети до более чем половины.
Фишхофф провел еще три версии этого эксперимента, но результат был тем же. Тогда он провел эксперимент еще раз, но внес одно изменение: респондентов из второй группы, которым сообщили исход военного конфликта, попросили, чтобы эта информация не повлияла на их суждение. Тем не менее информация влияние оказала.
Эксперимент Фишхоффа получил неожиданный поворот в 1972 году после того, как Ричард Никсон объявил о своем предстоящем историческом визите в СССР и Китай. До поездки участникам эксперимента сообщили, что могут произойти разные события: Никсон может лично встретиться с Мао, может посетить мавзолей с телом Ленина и так далее. Затем им предложили оценить вероятность каждого события из списка. Фишхофф собрал информацию и стал ждать. Через несколько месяцев после поездки Никсона он повторно опросил участников эксперимента. Как вы думаете, произошло ли каждое из событий? Помните ли вы, насколько вероятным оно вам казалось до поездки? «Респонденты помнили, что они оценили выше вероятность тех событий, которые, как им казалось, произошли, и оценили ниже вероятность тех событий, которые не произошли», – резюмировал Фишхофф.
Принцип ретроспективного искажения исключает фактор неопределенности из прошлого. Нам кажется, что существовала высокая вероятность того, что произошедшее случится. Более того, мы считаем, что это было предсказуемо. На деле же мы это просто знаем.
Итак, мы находимся в настоящем, всматриваемся в пугающее и неизвестное будущее и воображаем все ужасы, которые потенциально могут произойти. А когда мы оглядываемся в прошлое? Оно кажется таким упорядоченным, таким предсказуемым – совсем не то, что настоящее. О да, ужасные времена.
Это иллюзия. Обратимся к примеру дочери Томаса Фридмана, которая пошла в колледж в 2003 году, отправившись «в мир гораздо более опасный, чем тот, в который она пришла младенцем». Она родилась в 1985 году. Был ли мир в 2003 году «гораздо более опасным», чем в 1985-м? Благодаря когнитивным искажениям, свойственным мозгу человека, так вполне могло показаться.
Однако в 1985 году Советский Союз и Соединенные Штаты располагали арсеналом ядерного оружия, достаточным, чтобы уничтожить половину населения земного шара и оставить выжившим только дымящиеся руины. Ракеты этих двух стран были направлены друг на друга. Они могли быть пущены в любой момент. Об угрозе полного уничтожения стало бы известно за несколько минут до ее наступления, и в 1985 году такой сценарий казался весьма реалистичным. Эскалация холодной войны шла с 1979 года (с момента ввода советских войск в Афганистан) и победы Рональда Рейгана на президентских выборах в 1980-м. В 1985 году в Советском Союзе к власти пришел Михаил Горбачев. Сейчас мы знаем, что Горбачев и Рейган встречались и последовательно работали над снижением напряженности, что холодная война завершилась мирно, что через несколько лет СССР распался. Но в 1985 году все эти события были скрыты во мраке будущего. Если бы людям в том году предложили оценить вероятность тех событий, которые позже произошли на самом деле, они сочли бы их крайне маловероятными, – поэтому не было ни одного такого прогноза. А что насчет ядерной войны? О да, это очень вероятно!
В 1983 году фильм «На следующий день» (The Day After), показавший жизнь провинциальной Америки до и после ядерной войны, стал самой обсуждаемой картиной того периода. В 1984 году в свет вышло не менее семи романов на тему ядерной войны. Страх в обществе был почти осязаемым. Он наполнил воображение миллионов людей кошмарами и вывел миллионы протестующих на улицы Европы и США. «Предположим, я выжил, – писал британский новеллист Мартин Эмис. – Предположим, у меня не вытекли глаза и меня не задела взрывная волна из осколков стекла, металла и разных конструкций. Допустим. Я буду обязан (хотя это последнее, что мне будет хотеться сделать) пройти эту бесконечную милю до своего дома, через огненный шторм, остатки воздушного потока, летящего со скоростью тысячи километров в час, через искореженное пространство и распростертые на земле мертвые тела. После этого, если у меня все еще останутся силы, я должен буду найти свою жену и детей и убить их – если, конечно, к тому моменту они будут все еще живы».
В 1985 году в мире начала быстро распространяться информация о новом смертельном вирусе – словно сценария с выжженной планетой было недостаточно. Лекарства от СПИДа не было. Стоит заразиться, и вы обречены на медленную, мучительную смерть. А вероятность заразиться постоянно росла и уже распространялась на людей с гетеросексуальной ориентацией. «СПИД не делает различий по гендерному признаку, – сообщала Опра Уинфри в своем шоу в 1987 году. – На основе результатов исследований сделан прогноз, по которому каждый пятый человек гетеросексуальной ориентации может умереть от СПИДа в течение следующих трех лет. То есть к 1990 году. Каждый пятый». Министр здравоохранения Чарльз Эверетт Куп назвал эту болезнь «самой серьезной угрозой для нации из когда-либо существовавших». Один из членов президентской комиссии по борьбе со СПИДом пошел дальше, объявив СПИД «самой большой угрозой обществу, с которой когда-либо сталкивалась цивилизация, – более серьезной, чем все эпидемии прошлых столетий». Сегодня мы знаем, что ситуация развивалась иначе, но в то время были все основания считать мрачные прогнозы реалистичными. И испытывать очень, очень сильный страх.
Был ли мир в 1985 году намного безопаснее? Томас Фридман считал так в 2003 году, но я склонен полагать, что он стал жертвой когнитивного искажения. Он знал, что холодная война благополучно завершилась и что СПИД не превратился для США в «черную смерть». Поэтому в 2003 году Фридману могло казаться, что подобный исход был более вероятен, чем это казалось в 1985-м.
Я не ставил себе цель критиковать Фридмана. Я лишь хотел показать, что даже авторитетный эксперт в области международных отношений подвержен этой иллюзии. И он не один. В 2005 году в книге Expert Political Judgment («Экспертная политическая оценка») психолог из Калифорнийского университета Филип Тетлок представил результаты своего двадцатилетнего проекта, в ходе которого он отслеживал прогнозы 284 политологов, экономистов, журналистов и других экспертов. Их работа заключалась в том, чтобы «комментировать или предлагать рекомендации относительно политических и экономических тенденций». В общей сложности Тетлок проверил 82 361 прогноз и выяснил, что их точность оказалась настолько низкой, что, если бы выдвигались случайные догадки, результаты были бы лучше. Тетлок также подтвердил эффект, обнаруженный Фишхоффом: когда экспертов спрашивали постфактум, насколько они были уверены в своих прогнозах, они помнили, что были более уверенными и давали более точный прогноз, чем на самом деле. (В отличие от студентов, участвовавших в эксперименте Фишхоффа, когда экспертам указывали на этот эффект, они часто воспринимали это в штыки.)
Я ни в коем случае не утверждаю, что все пугающие прогнозы ошибочны. Катастрофы случаются, и иногда умные люди, располагающие информацией, способны их предсказать, – это очень трудно, но возможно. К каждому пессимистичному прогнозу следует подходить критически. Тем, кого беспокоят апокалиптические сценарии, следует вспомнить, сколько появилось ужасных (и прекрасных) вещей, которые не были никем предсказаны, и в истории множество примеров того, как люди по каким-то причинам фокусировались на негативных аспектах вещей и явлений и предсказывали катастрофы, которые так и не произошли.
В 1967 году, который войдет в историю, как год «Лета любви» и «Оркестра клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», американцы получили на редкость конкретное предупреждение о грядущей катастрофе. Она разразится в 1975 году, и мир уже никогда не станет прежним. Вероятно, сегодня уже никто не вспомнит о книге Famine – 1975! («Голод 1975 года!») братьев Уильяма и Пола Паддок, но в 1967 году ее сметали с полок книжных магазинов. Братья Паддок были авторитетными специалистами в своих областях. Один из них – агроном, второй – дипломат. В книге приводились результаты многочисленных научных исследований и данные, собранные по всему миру, – от производства пшеницы в послевоенной Мексике до производительности экономики Советского Союза. Авторы пришли к пессимистичному выводу: из-за быстрого роста численности населения в мире запасы продовольствия подходят к концу. Мир стоит на пороге глобального голода, и ничто не способно его предотвратить. «Катастрофа предопределена, – писали авторы. – Голод неизбежен».
Братья Паддок не были сумасшедшими. Их поддерживала многочисленная армия экспертов. Биолог из Гарвардского университета Джордж Уолд заявлял, что, если не предпринять безотлагательные меры, «наша цивилизация погибнет в течение 15–30 лет». Самым громким было предупреждение биолога Стэнфордского университета Пола Эрлиха. «Битва за то, чтобы прокормить человечество, завершена, – писал он в своей книге The Population Bomb (“Демографическая бомба”), опубликованной в 1968 году. – В 1970–1980-х годах сотни миллионов людей умрут от голода, несмотря на все срочные программы, запущенные сегодня».
Как и братья Паддок, в своей книге Эрлих приводит результаты исследований и статистические данные. Кроме того, он описывает три разных сценария потенциально возможного развития событий, излагая их весьма эмоционально. Именно этот прием будет впоследствии традиционно использоваться в жанре постапокалиптического романа. И именно он приводит в действие Правило типичных вещей и заставляет Внутренний голос поверить, что вероятность предсказанных событий более высока, чем предполагает рациональная часть сознания. «Даже при введении суточного рациона многие американцы умрут от голода, если процесс изменения климата не остановится, – сообщает расстроенный ученый своей жене в первом сценарии. – Еще в начале 1970-х годов мы видели, что все идет к этому, но не хотели верить, что такое возможно, даже после голода 1976 года в Латинской Америке и Индии. За последнее десятилетие от голода умерли почти миллиард человек. Нам удалось удержаться на плаву только благодаря удаче и грубой силе». Этот сценарий заканчивается тем, что США наносят превентивный ядерный удар по СССР. Во втором сценарии повальная нищета, голод и перенаселение планеты приводят к тому, что в Африке появляется смертельный вирус, который начинает быстро распространяться по миру и убивает треть населения Земли. В третьем сценарии США осознают свою ошибку и поддерживают создание глобальных структур, которые взимают налог с богатых стран, чтобы реализовать радикальные меры по регулированию численности населения планеты. Один миллиард человек все равно умирает от голода в 1980-е, но благодаря замедлению роста численности человечеству удается выжить. Эрлих пишет, что последний сценарий, вероятно, излишне оптимистичен, так как «он подразумевает зрелость позиции и поведения Соединенных Штатов, которые мы вряд ли увидим в ближайшем будущем».
Книга The Population Bomb стала бестселлером, а Эрлих – знаменитостью, которого начали приглашать в разные телепередачи, включая популярное телешоу The Tonight Show с Джонни Карсоном. Информация о потенциальной угрозе распространилась в обществе, и тема массового голода прочно вошла в повестку дня.
Правительство не стало предпринимать срочные меры, направленные на регулирование численности населения планеты, как предлагали Эрлих и многие другие. Несмотря на это, массовый голод так и не наступил. Во-первых, коэффициент рождаемости снизился, и численность населения перестала увеличиваться такими быстрыми темпами, как предсказывали. Во-вторых, объемы производства продовольственных продуктов многократно возросли. Ранее многие эксперты утверждали, что такое развитие ситуации не только маловероятно, но попросту невозможно. Тем не менее это произошло, и через 50 лет после публикации книги «Голод 1975 года!» население планеты питается лучше и живет дольше, чем когда-либо в истории.
Можно было бы предположить, что это заставит авторов романов-катастроф более критично относиться к своим способностям предсказывать будущее. Но критическое мышление не в духе этого жанра! В 1999 году Джеймс Ховард Кунстлер подробно писал о катастрофах, включая экономическую рецессию такого же масштаба, как Великая депрессия 1930-х годов, которые ждут нас в результате выхода из строя всех компьютеров из-за «проблемы 2000 года». Еще через пять лет он опубликовал книгу The Long Emergency, также полную пессимистичных сценариев будущего. Что касается Пола Эрлиха, он на протяжении 40 лет повторял аргументы, которые выдвинул в The Population Bomb. Его цитата вынесена на суперобложку близкой по духу и тематике книги The Upside of Down («Полезное в кризисе»), написанной профессором из Университета Торонто Томасом Хомером-Диксоном и вышедшей в свет в 2006 году. По словам Эрлиха, эта книга обязательна к прочтению, так как содержит «глубокие идеи, как сделать общество более устойчивым перед лицом почти неизбежных экологических и социальных катастроф». Очевидно, единственное, что усвоил Эрлих за 40 лет, – это добавлять уточнение «почти» к прилагательному «неизбежный».
Следует отдать должное Томасу Хомеру-Диксону: его книга не вызывает таких панических настроений, как произведения Эрлиха или некоторых других авторов романов-катастроф, хотя именно так ее попытались представить в ходе маркетинговой кампании. В книжной индустрии, как и во многих других сферах, чувство страха эксплуатируют для увеличения объема продаж. Об этом следует помнить всем, кто спешно закупает запас консервов и патронов после прочтения очередного прогноза о грядущей катастрофе. Когда Мартин Рис написал книгу о потенциальных угрозах, которые таит в себе технический прогресс, он назвал ее Our Final Century? («Наше последнее столетие?»). Британский издатель счел это название недостаточно пугающим и убрал знак вопроса. Американский издатель на этом не остановился и заменил «столетие» на «час».
В интервью Рис был менее пессимистичен, чем тон его маркетинговой кампании. Он заявлял, что нам следует больше переживать по поводу ядерного оружия и приложить больше усилий для разоружения. Учитывая, что это оружие было создано, чтобы вызвать масштабную катастрофу, с этими словами сложно не согласиться. При этом Рис признавал огромную пользу технического прогресса для человечества. «Мы в большей безопасности, чем когда-либо, – убежден он. – Мы чрезмерно беспокоимся о крайне незначительных рисках, таких как канцерогены в продуктах питания, вероятность железнодорожных катастроф и прочее. Мы стремимся избегать малейшего риска, на это направлена и вся общественная политика».
По словам Риса, критически необходимо сохранять баланс. Несмотря на наличие реальных угроз, таких как ядерное оружие, мы должны ценить, что «большинство людей в мире живут в самую благополучную эпоху за всю историю человечества».
Доказательства этой фундаментальной истины можно найти в многочисленных отчетах и статистических данных. Или просто провести день, читая надписи на надгробиях на любом кладбище викторианской эпохи и радуясь своей счастливой судьбе.
