Глава 10. Химия страха

«Наши тела превратились в хранилища десятков ядовитых химических веществ, – так начинается один из отчетов международной экологической организации Greenpeace. – Считается, что сегодня организм каждого жителя Земли загрязнен и может содержать до 200 синтетических химических соединений».

«Ядовитые химические вещества атакуют наш организм», – предупреждает заголовок на сайте Всемирного фонда дикой природы (WWF). Фонд провел анализ крови 13 семей в Европе, и в ее составе обнаружились 73 синтетических вещества. Аналогичный тест в Великобритании почти во всех случаях подтвердил наличие в крови ДДТ и ПХД, двух опасных синтетических веществ, запрещенных много лет назад. «Опасные химические вещества содержатся в организме практически любого жителя планеты. Они провоцируют развитие нескольких видов рака и ряда проблем репродуктивной системы, а также обусловливают врожденные пороки развития плода», – говорится в статье на сайте WWF, проиллюстрированной фотографией с изображением пакета с кровью и надписью ЗАРАЖЕНО.

Некоторые видят взаимосвязь между загрязнением и состоянием здоровья населения. В документальном фильме Канадской телерадиовещательной корпорации (CBC) журналистка Уэнди Месли, у которой был диагностирован рак груди, рассказала, каким шоком для нее стала информация, что у любого рожденного сегодня младенца шанс заболеть раком на протяжении жизни составляет 1:2. «Я попыталась разобраться, в чем причина, – говорит Месли. – Распространению рака, несомненно, способствует курение, воздействие солнечных лучей и старение населения. Однако эти факторы не объясняют, почему заболеваемость раком у детей за последние 30 лет превысила 25%». Месли сдала анализ крови, который показал наличие 44 синтетических веществ и тяжелых металлов, в том числе ПХД. «Во мне полно канцерогенов, но теперь это, кажется, нормально», – прокомментировала она. Месли провела интервью с Сэмом Эпштейном, ученым из Университета Иллинойса. По его словам, рак превратился в настоящую «эпидемию».

Подобную убежденность отражают и опросы общественного мнения, которые Пол Словик и коллеги провели в США, Канаде и Франции. Во всех странах результаты оказались примерно одинаковыми. Три четверти респондентов заявили, что они «всячески стараются избегать контакта с химическими веществами и продуктами химии в повседневной жизни». Примерно столько же опрошенных сказали, что «если бы в водопроводной воде было обнаружено хотя бы минимальное содержание канцерогенных веществ, я бы не стал ее пить». Семь из десяти респондентов уверены, что «если человек подвергается воздействию канцерогена, скорее всего, в течение жизни он заболеет раком». Шесть из десяти согласились, что «для снижения риска воздействия химических веществ не жалко никаких расходов».

Люди не любят не только сами химические вещества, но даже то, как они называются. В ходе опросов, проводимых в США, Пол Словик спрашивал респондентов, какие ассоциации вызывают у них слова «химическое вещество». Доминировали ассоциации с негативной окраской: «смерть», «яд», «опасность». В Канаде эпидемиолог из Университета Оттавы Дэниел Кревски выяснял, какие ассоциации вызывает у респондентов слово «риск». Одним из наиболее частых ответов был «химические вещества».

Вода состоит из химических веществ, как и материнское молоко. Но сегодня под «химическими веществами» понимают, как правило, синтетические элементы, полученные в лабораториях и производящиеся на крупных промышленных предприятиях. Они, по умолчанию, считаются опасными, и их стараются всячески избегать. Культурная революция, произошедшая с отдельно взятым понятием – «химическое вещество», привела к тому, что «органическое» производство превратилось из скромной рыночной ниши в переживающую бум многомиллиардную индустрию, а определение «природный» стало любимым прилагательным маркетологов, независимо от того, что они продают. «В большинстве сигарет содержатся добавки из списка 409 химических веществ, – говорилось в рекламе, появившейся в американских журналах в 2006 году. – Natural American Spirit – это единственный бренд, который производит сигареты из стопроцентно натурального табака без добавок».

Это новое веяние. До 1960-х годов определение «химический» ассоциировалось только с торжеством научной мысли. Оно означало прогресс и процветание. В 1935 году на этом стремилась сыграть одна из крупнейших в мире химических компаний – американская корпорация DuPont. Ее рекламный слоган звучал так: Better things for better living… through chemistry («Лучшие вещи для лучшей жизни… благодаря химии»). Новые продукты выходили на рынок после минимального тестирования, а иногда и вовсе без него. Их использовали повсеместно, и мало кто задумывался об их безопасности. Это была эпоха, когда матери умывали простой водой детей, попавших в зону действия самолета-опылителя, и понятия не имели, что это вряд ли очистит ребенка.

Конец этой эпохи наступил в 1962 году, когда Рэйчел Карсон, морской биолог из Службы охраны рыбных ресурсов и дикой природы США, опубликовала книгу Silent Spring («Безмолвная весна»). «Впервые в истории каждый человек от момента зачатия и до смерти подвергается воздействию опасных химических веществ», – писала она.

Главная проблема, к которой Рэйчел Карсон хотела привлечь внимание общества, – это вред, наносимый живой природе активным применением синтетических химических веществ, в частности пестицида ДДТ. Она писала, что в результате использования ДДТ значительно сократилась популяция птиц, и поэтому весной не слышно их пения. Однако книга не вызвала бы такого общественного резонанса, если бы Рэйчел Карсон остановилась только на этом. Она утверждала, что «химическая солянка», уничтожавшая экологию, наносила непоправимый вред и представителям вида Homo sapiens. В главе «Каждый четвертый» она отмечала, что бурное развитие индустрии синтетических химических веществ, которое началось в конце XIX века, параллельно сопровождалось ростом численности заболевания раком. По словам Карсон, в США рак «был причиной смерти в 15% случаев в 1958 году по сравнению всего с 4% случаев в 1900 году». Риск заболеть раком в течение жизни вскоре достигнет 1:4, при этом «ситуация с детьми вызывает все большее беспокойство. Если еще четверть века назад развитие рака у детей считалось исключением, то сегодня больше американских школьников умирает от рака, чем от любой другой болезни… 12% детей в возрасте от года до 14 лет умирают от рака» (выделение курсивом сохранено по оригиналу).

Сложно переоценить воздействие, которое оказала на общество книга «Безмолвная весна», в том числе на целое поколение политиков, общественных деятелей и мыслящих граждан, включая судью Верховного суда США Уильяма Дугласа и президента Джона Кеннеди. Рэйчел Карсон выдержала целую серию нападок со стороны представителей химической индустрии, которые называли ее истеричкой. Но это только укрепило авторитет книги и еще больше пошатнуло репутацию химических компаний. Для расследования фактов, приведенных в книге, были сформированы специальные комиссии. Группы гражданских активистов настойчиво требовали запретить применение ДДТ и других химических веществ. Это положило начало современному экологическому движению.

В 1970 году впервые начали отмечать День Земли. В 1972 году в США был введен запрет на применение ДДТ. В 1982 году компания DuPont убрала из своего рекламного слогана слова «благодаря химии». В конце столетия книга «Безмолвная весна» вошла в список самых важных изданий всех времен, а Рэйчел Карсон – в список «100 самых влиятельных людей века» по версии журнала Time.

К сожалению, сама Рэйчел Карсон не увидела, как ее слова изменили мир. Она умерла от рака груди в 1964 году.

Рак – это ключ к пониманию, почему появление книги «Безмолвная весна» было сопоставимо с эффектом разорвавшейся бомбы. Рэйчел Карсон предупреждала именно о раке, а не о любой другой болезни. Само название рак «непонятно», писал в 1959 году в своих воспоминаниях один из пациентов, которому удалось победить эту болезнь. «Воображение рисует крабовидного падальщика, который не только опутывает своими ненасытными щупальцами тело, но и проникает в душу. Он стирает в прах волю так же, как умерщвляет плоть». Рак занимает уникальное место в современной культуре. Это не просто болезнь – это медленный убийца, которого мы боимся, как ничто другое. По результатам опросов, проведенных Полом Словиком, рак – это единственное серьезное заболевание, смертность от которого значительно переоценена в обществе. Тема рака часто поднимается в прессе, и вновь частота упоминаний об этой болезни несопоставима с реальным уровнем смертности от нее.

Несмотря на широкое присутствие темы рака в культуре, эта болезнь не всегда была нашим ночным кошмаром. В своей книге Fear: A Cultural History («История страха») Джоанна Бурк пишет: «В 1896 году журнал American Journal of Psychology сообщал, что в ходе опроса, каких болезней люди боятся больше всего, только 5% респондентов назвали рак. От одной четвертой до одной трети опрошенных упомянули следующие болезни: оспа, спазм жевательной мышцы, чахотка и бешенство. Гораздо больше, чем рака, люди боялись: попасть в железнодорожную аварию, утонуть, быть похороненными заживо, заразиться дифтерией или проказой, заболеть пневмонией, погибнуть от удара молнии или землетрясения».

Ситуация изменилась после Второй мировой войны. К 1957 году рака стали бояться настолько, что онколог, слова которого Джоанна Бурк цитировала в своей книге, пожаловался, что этот недуг превратился в настоящего «дьявола», а страх перед ним – канцерофобия – в навязчивую идею. По его словам, «канцерофобия приносит людям больше страданий, чем сам рак». В своей книге Рэйчел Карсон сообщила читателям, что эта новая угроза – не просто их страшный сон. Она реальна, и она повсюду: в воздухе, которым они дышат, в земле, по которой ходят, в пище, которую едят. И даже в их крови. Стоит ли удивляться, что ее слова упали на благодатную почву.

Статистика, на которую опиралась Рэйчел Карсон, говорила, что рак пугает нас все сильнее, потому что стремительно растет уровень заболеваемости. Но не все так просто.

Утверждение, что рак «был причиной смерти в 15% случаев в 1958 году по сравнению всего с 4% случаев в 1900 году», содержит типичную ошибку, которая кроется в предположении, что рост смертности от конкретного заболевания в общей доле – это результат роста смертности от этого заболевания в абсолютном выражении. Согласно данным Бюро переписи населения США, рак был седьмым по числу смертельных случаев в период с 1900 по 1904 год. На первом месте по этому показателю был туберкулез. Четвертое место делили диарея и энтерит. Десятое место занимал брюшной тиф, а сразу за ним на одиннадцатом месте – дифтерия. Скарлатина, коклюш и корь располагались дальше по списку, но все же число связанных с ними смертельных случаев тоже было значительным. К моменту написания книги «Безмолвная весна» благодаря вакцинации, антибиотикам и улучшению общих санитарных условий смертность от каждой из перечисленных болезней значительно сократилась. (В 1958 году туберкулез по этому показателю передвинулся с первого места на 15-е, энтерит – на 19-е, смертность от дифтерии, скарлатины и других болезней снизилась почти до нуля.) В этих условиях доля смертности от рака выросла, несмотря на то что в абсолютном выражении этот показатель не изменился.

Та же логика действует и в отношении утверждения, которое Рэйчел Карсон сочла настолько важным, что выделила его курсивом: «Сегодня больше американских школьников умирает от рака, чем от любой другой болезни». В 1962 году было почти покончено с болезнями с традиционно высокой детской смертностью, например с дифтерией. Больше детей стало умирать от рака, чем от любой другой болезни, не потому, что вырос уровень смертности от рака, а потому, что снизилась смертность от всех других заболеваний.

Что касается названия главы о раке «Каждый четвертый», то оно взято из отчета Американского общества по борьбе с раком, опубликованного в 1955 году, где прогнозировалось, что частота заболевания, на тот момент составлявшая 1:5, вырастет до 1:4. При этом, по данным Американского общества по борьбе с раком, в тот период данные по заболеваемости были фрагментарными, но в предыдущие два десятилетия отмечался рост на 200% среди женщин и на 600% – среди мужчин. Такой результат давал лишь один вид рака – рак легких. Как отмечалось в отчете, рак легких был «единственной формой рака, которая демонстрировала такую тенденцию».

Резкий рост числа заболевших раком легких произошел в 1920-е годы, через 20 лет после того, как в США и других западных странах среди мужчин распространилась привычка курить сигареты. Женщины начали курить в 1920–1930-е годы, и через 20 лет был отмечен рост заболеваемости раком легких среди женщин. Когда в 1960–1970-е годы курить стали меньше, через 20 лет было отмечено уменьшение числа случаев рака. Эта корреляция касается в основном рака легких, но курение – фактор риска и для других видов рака: горла, поджелудочной железы, почек, шейки матки, мочевого пузыря, полости рта и пищевода.

Рэйчел Карсон ничего не писала о курении в своей книге. Единственным упоминанием табака было утверждение (вновь выделенное курсивом) об использовании пестицидов, содержащих мышьяк, при его выращивании: «Содержание мышьяка в сигаретах, произведенных из табака, выращенного в Америке, увеличилось более чем на 300% за период с 1932 по 1952 год». Карсон придерживалась теории, распространенной в тот период в обществе: убивает не табачный дым, ведь сам табак – натуральный и безопасный, а химические вещества, добавленные в него. Этой теории придерживался Вильгельм Хьюперт из Национального института онкологии, чья точка зрения оказала на Рэйчел Карсон сильное влияние.

В то время подобная гипотеза была вполне рациональной. Исследования о взаимосвязи курения и рака только начали проводить, и о влиянии синтетических химических веществ на здоровье человека тоже было известно крайне мало. Возможно, рост числа заболевших раком был и не столь огромным, как писала Карсон, тем не менее он был реальным, и вероятность того, что причиной всему удивительные новые химические вещества, была действительно пугающей.

Еще одним поводом для беспокойства стали результаты исследования, проведенного Джоном Хиггинсоном (впоследствии он создал Агентство по изучению рака Всемирной организации здравоохранения). Хиггинсон сравнивал случаи возникновения раковых опухолей у двух групп респондентов: африканцев и афроамериканцев. Проанализировав результаты, он установил, что во второй группе число случаев рака было значительно больше. Из этого он сделал вывод, что наследственность не входит в число основных факторов, вызывающих это заболевание. Дальнейшие исследования показали, что в двух случаях из трех причиной развития рака был фактор окружающей среды. Под «окружающей средой» подразумевалось все, что не было связано с генетикой, включая курение. То есть Хиггинсон вкладывал в это понятие совсем иной смысл, чем тот, в котором оно использовалось в книге «Безмолвная весна». «Окружающая среда – это все, что находится вокруг людей и оказывает на них влияние, – пояснил он в интервью журналу Science в 1979 году, – воздух, которым вы дышите, культура, которой вы придерживаетесь, сельскохозяйственные привычки, социокультурные привычки, влияние социума, химические вещества, с которыми вы контактируете, диета и так далее». С развитием науки теория Хиггинсона получила подтверждение, и онкологи начали привычно говорить, что в большинстве случаев причиной развития рака является фактор окружающей среды. Но, к сожалению, это только усилило недопонимание. По словам Хиггинсона, «возникла серьезная путаница, потому что люди не обращаются к источникам в научной литературе, а понимают определение “окружающая среда”, как химические вещества».

Это заблуждение до сих пор широко распространено среди активистов экологического движения. «Рак признан болезнью, которая развивается в результате воздействия окружающей среды, то есть он возникает в наших клетках из-за поглощения опасных химических веществ из воздуха, воды и пищи», – писал один из основателей Greenpeace Боб Хантер в 2002 году (на тот момент он боролся с раком предстательной железы, от которого умер три года спустя).

Хиггинсон привел несколько причин, почему его теория была неверно воспринята обществом. Одна из них заключалась в полном пренебрежении вопросами безопасности со стороны химических компаний в 1950-е годы. Из-за этого на них легко было возложить ответственность за рост заболеваемости. «Книга Рэйчел Карсон стала своеобразным поворотным моментом: мы вдруг осознали, какое количество новых химических веществ, загрязнителей, пестицидов и тому подобного нас окружают». По словам Хиггинсона, «экологическим активистам страх перед раком пришелся на руку. Если бы им удалось убедить общество, что причина этой болезни в загрязнении окружающей среды, они смогли бы обеспечить очистку воздуха, воды и чего угодно. Конечно, я двумя руками за чистый воздух, прозрачные водоемы и против новых Лав-Каналов, но я считаю, что мы не должны подменять аргументы. Если сделать рак козлом отпущения любых экологических проблем, мы не сможем предпринимать эффективные меры против того, что действительно важно, например против сигарет».

Хиггинсон высказывался сдержанно и не обвинял экологических активистов в намеренном искажении информации. Их поведение скорее можно было назвать чрезмерным усердием. «Людям очень хотелось бы доказать, что число раковых заболеваний растет вследствие загрязнения окружающей среды или ухудшения общей экологической обстановки. Тогда был бы велик соблазн заявить: “Давайте введем законы о нулевом выбросе всего и забудем о раке навсегда”. Эта теория настолько привлекательна, что она могла бы затмить даже фактическую базу, свидетельствующую о противоположном». По словам Хиггинсона, к фактической базе относится наблюдение, что «между экологически чистыми и загрязненными промышленными городами не наблюдается существенной разницы в числе случаев заболевания раком». «Невозможно объяснить, почему в Женеве, неиндустриальном городе, зарегистрировано больше случаев рака, чем в Бирмингеме, находящемся в загрязненном центре Англии».

Это было в 1979 году. С тех пор фактическая база стабильно пополнялась, и сегодня ведущие исследователи, изучающие рак, едины во мнении: загрязнение окружающей среды синтетическими химическими веществами – то, что показывали результаты анализа крови обычных людей, – не является основной причиной рака. «Воздействие на организм загрязняющих веществ в ходе профессиональной деятельности, повседневной жизни и в других условиях может служить причиной относительно небольшой доли в смертности от рака», – говорится в отчете Американского общества по борьбе с раком. Люди, которые подвергаются воздействию загрязняющих веществ во время профессиональной деятельности, составляют почти 4% всех случаев рака. И только в 2% всех случаев причиной служит загрязнение окружающей среды «техногенного и природного характера», к которым относится почти все – от радона природного происхождения до промышленных выбросов и автомобильных выхлопов.

Кроме того, многочисленные заводы производят канцерогенные химические вещества для защиты от насекомых и других вредителей, так что наша еда буквально напичкана естественными канцерогенами. Они в кофе, моркови, сельдерее, орехах и еще длинном списке других продуктов. По оценке Брюса Амеса, ведущего специалиста по изучению рака в Университете Калифорнии в Беркли, «из всех пестицидов, которые попадают в организм человека с продуктами питания, 99,99% – это естественные канцерогены» и половина всех протестированных химических веществ – синтетических и природных – в больших дозах вызывала рак в лабораторных экспериментах на животных. Так что высока вероятность, что синтетические химические вещества отвечают лишь за небольшую часть тех 2% случаев рака, в которых винят загрязнение окружающей среды. По убеждению Брюса Амеса, точная цифра гораздо меньше 1%.

Ведущие организации в области здравоохранения соглашаются, что загрязнение окружающей среды синтетическими химическими веществами – это не основная причина рака. Гораздо более важную роль играет образ жизни. Курение, употребление алкоголя, некачественная еда и неумеренность в ее потреблении, недостаток физических упражнений – по большинству оценок, эти и другие подобные факторы провоцируют развитие рака примерно в 65% случаев. Еще в 1930-е годы ученые установили, что уровень заболеваемости раком в богатых странах выше, чем в бедных. Так дело обстоит и сегодня – из-за разницы в образе жизни. «Бремя рака выше всего в процветающих странах. Основную роль в этом играют курение и западный образ жизни», – говорится в отчете World Cancer Report Всемирной организации здравоохранения. Какая ирония: жители процветающих стран – настоящие везунчики, но их финансовое благосостояние поддерживает образ жизни, способствующий развитию смертельной болезни.

Ничто из сказанного выше не убедило многочисленных защитников окружающей среды, общественных активистов и обеспокоенных граждан, выступающих против химических веществ, в том, что именно они – главные виновники рака. Интересный вопрос – почему? Почему, несмотря на единодушную позицию научного сообщества, многие люди продолжают верить в противоположное? Есть несколько возможных вариантов ответа, но самый глубокий предложил Джон Хиггинсон в интервью в 1979 году: «Думаю, многих людей не покидает внутреннее ощущение, что загрязнение окружающей среды просто не может не вызывать рак».

Это подтвердили результаты опросов Пола Словика. Подавляющее большинство респондентов в США, Канаде и Франции заявили, что всячески избегают контакта с химическими веществами, не стали бы пить водопроводную воду, если бы в ней было выявлено даже незначительное содержание канцерогенов, и убеждены, что любой человек, который подвергся их воздействию, «с высокой вероятностью в течение жизни заболеет раком». Для этих людей кажется очевидным, что, если в организме человека присутствуют канцерогенные вещества, он рискует заболеть.

Токсикологи придерживаются другой точки зрения. «Всё – яд, и всё – лекарство; чем станет вещество – определяет доза», – писал в XVI веке Парацельс. Это первый принцип токсикологии – науки о воздействии ядов на организм. Выпейте слишком много воды, и это нарушит баланс калия и натрия в организме, что спровоцирует судорожные припадки, кому и даже смерть. Употребите даже смертельное вещество, но в достаточно малой дозе, и это не принесет вреда. Например, в организме человека могут присутствовать триллионы радиоактивных атомов урана, которые попали туда с растительной пищей и водой, а растения и вода изначально впитали их из почвы. Важно не то, присутствует в организме человека какое-то вещество или нет. Важно, в каком количестве. «Люди должны знать: главное, на что нужно обращать внимание, подвергаясь воздействию химических веществ, – в каком объеме это происходит», – объясняет Луис Свирски Голд, старший научный сотрудник Национальной лаборатории имени Лоуренса Министерства энергетики США в Беркли и директор проекта по изучению канцерогенности в Университете Калифорнии в Беркли.

Это многое меняет. Пол Словик проводил опрос среди токсикологов в США, Великобритании и Канаде, и подавляющее большинство из них заявили, что они не пытаются избегать контакта с химическими веществами в повседневной жизни, их не беспокоит присутствие синтетических химических веществ в результатах анализа крови, они не согласны, что после любого воздействия канцерогенов человек непременно заболеет раком. Содержание синтетических химических веществ, выявленных в составе крови, крайне незначительно. Оно измеряется несколькими частями на миллиард, а иногда даже на триллион. Большинство токсикологов не считают это поводом для беспокойства.

Иное мнение на этот счет у наших инстинктов. Люди подсознательно избегают любого загрязнения, при этом им не важен объем загрязняющего вещества. Пол Словик назвал это «инстинктивной токсикологией». Отследить ее проявления можно вплоть до наших далеких предков. Каждый раз, когда они находили источник питьевой воды, им нужно было решить, безопасен ли он. Каждый раз, когда они срывали ягоду с куста или отрезали кусок мяса от туши животного, им приходилось решать, можно ли это съесть. Каждый раз, когда кого-то из общины охватывала лихорадка, вставал вопрос, как оказать помощь, но не заразиться от сородича. А когда кто-то умирал, приходилось избавляться от трупа и пожитков умершего, чтобы обеспечить безопасность остальным. На протяжении всей своей истории человек имеет дело с опасными веществами.

Возьмем, к примеру, один из самых опасных загрязнителей, с которым имели дело наши предки, – отходы человеческой жизнедеятельности. Излюбленное место возбудителей многих болезней. Например, весь жизненный цикл холеры связан с экскрементами. Любого, кто выпьет воду с возбудителями этой болезни, ждет обильный водянистый стул, содержащий бактерии, которые способны распространить болезнь через любой водный источник. Таким образом, на протяжении всей истории человечества одним из главных факторов выживания было правило избегать любых контактов с экскрементами или с тем, что было с ними в контакте. Из этого правила не было исключений: любой контакт с любым объемом опасен. У тех, кто следовал этому правилу, было больше шансов выжить, поэтому оно перешло в разряд наших подсознательных инстинктов.

Если Разум способен понять принцип: «Всё – яд, всё – лекарство; чем станет вещество – определяет доза», то для Внутреннего голоса это утверждение лишено всякого смысла. Это может привести к парадоксальным выводам. В сборнике лекций «Наука в поисках Бога» астроном Карл Саган рассказывает об историческом случае. В 1910 году, когда выяснилось, что Земле придется пройти сквозь длинный хвост кометы Галлея, «в Японии, России и многих штатах США началась настоящая паника». Кто-то из астрономов обнаружил, что в числе прочих компонентов в составе хвоста кометы присутствует цианид. Люди сделали заключение, что раз Земле придется пройти сквозь хвост кометы, население планеты будет отравлено. «Астрономы пытались остановить панику. Они объясняли, что еще не известно, действительно ли Земля пройдет сквозь хвост кометы, но даже если это случится, концентрация молекул цианида настолько низкая, что это не принесет вреда. К сожалению, астрономам не верили… Сотни тысяч людей в пижамах вышли на крыши домов в Константинополе. Папа Римский осудил накопление баллонов с кислородом в Риме. По всему миру прокатилась волна самоубийств», – писал Карл Саган.

Для анализа окружающего мира наши предки могли опираться лишь на свои органы чувств – глаза, нос, язык, пальцы. Для людей, ограниченных столь скудным набором инструментов, инстинктивная токсикология имела смысл. Однако с тех пор наука помогла выяснить состав хвоста кометы, обнаружить загрязнение почвы, воды и воздуха в количествах, не поддающихся определению только органами чувств. Современные технологии способны разложить состав питьевой воды на компоненты вплоть до одной части на миллиард, что сопоставимо с сахарной песчинкой на олимпийский плавательный бассейн, а с более точными тестами – до одной части на триллион. Внутреннему голосу эти цифры не говорят ни о чем. Их сложно понять даже Разуму, поэтому, чтобы хотя бы начать их осознавать, приходится прибегать к наглядному сравнению с сахарной песчинкой и бассейном.

Синтетические химические вещества в организме человека присутствуют именно в таких крайне незначительных количествах. Это лишь следы, неслышный шепот, как радиоактивный уран, который мы с вами поглощаем всю жизнь в блаженном неведении. Действительно, многие эти химические вещества могут вызывать рак и другие не менее ужасные последствия. Однако научные эксперименты, в ходе которых это выяснилось, не имели никакого отношения к изучению такого рода следов.

Первый шаг в изучении канцерогенного эффекта был таким: лабораторных мышей и крыс накачивали таким количеством изучаемого вещества, что те погибали. Из этого ученые делали вывод, что именно такое количество вещества превышает так называемую «максимально переносимую дозу». Дозу немного уменьшали и вновь вводили подопытным животным. Если те выживали, показатель максимально переносимой дозы фиксировали. На следующем этапе 50 мышам вводили максимально переносимую дозу, еще 50 мышам – одну десятую или половину максимально переносимой дозы и третьей группе из еще 50 мышей не вводили ничего. Манипуляцию повторяли ежедневно на протяжении всей естественной жизни подопытных животных – обычно около двух лет. После смерти животных ученые проводили вскрытие и изучали раковые опухоли или другие негативные последствия. Одновременно с этим проектом процедура повторялась по крайней мере на еще одном виде животных, обычно на крысах.

В ходе этих экспериментов всегда выявлялось множество случаев рака. Опухоли развивались примерно у трети всех грызунов, даже если им не вводили никаких химических веществ. Таким образом, чтобы химическое вещество было признано канцерогеном, у животных, которым его ввели, уровень заболеваемости раком должен был быть гораздо выше. Часто так и происходило. «Половина всех изучаемых веществ в большой дозировке является канцерогенной», – признает Луис Свирски Голд. При этом сомнительно, что полученные результаты можно экстраполировать на следы заражающих веществ в организме человека, так как содержание этих веществ в том и другом случае несопоставимо. «Следы пестицидов, которые находят в организме человека, в сотни тысяч раз, а иногда и в миллион раз меньше тех доз, которые ученые дают подопытным грызунам», – отмечает Свирски Голд. Кроме того, возникает вопрос, реагирует ли организм крысы или мыши на введенное вещество точно так же, как организм человека. Например, согласно результатам лабораторных тестов, газолин провоцирует развитие рака у самцов крыс. Когда ученые попытались выяснить, как именно это происходит, они обнаружили, что механизм заключается в связывании вещества, входящего в состав газолина, с белком, присутствующим в почках мужских особей. У человека этого белка нет. К сожалению, для большинства химических веществ, считающихся канцерогенами, не проводилось исследований, которые показали бы конкретный механизм формирования раковой опухоли у лабораторных животных. Так что имеется весьма длинный список веществ, вызывающих рак у крыс и мышей, но при этом доподлинно неизвестно, какие из них способны спровоцировать рак у человека.

Второй инструмент, который используют ученые, чтобы определить, является то или иное химическое вещество канцерогенным, – это наблюдение за большими группами населения. Их цель – выяснить, будет ли уровень заболеваемости выше у тех людей, которые подвергались воздействию определенного химического вещества. Этим занимается эпидемиология, и за последние полтора столетия эта наука внесла огромный вклад в улучшение здоровья населения. К сожалению, когда специалисты-эпидемиологи выявляют взаимосвязь между двумя факторами, она не всегда носит причинно-следственный характер. Например, у преступников часто бывают татуировки, но это не означает, что они совершают преступления из-за татуировок. Так что, когда специалисты-эпидемиологи обнаружили, что работники судостроительных заводов, имеющие дело с асбестом, чаще заболевают раком, вывод, что асбест провоцирует рак, напрашивался сам собой, но доказательств не было. Они появились позже. «Эпидемиология – очень сложная наука, – признается Брюс Амес. – Объект ее изучения – люди, и приходится принимать во внимание миллион искажающих факторов. Одно исследование говорит одно, другое – совершенно противоположное». Рост числа исследований, подтверждающих взаимосвязь между факторами, и ничего больше, вводит в заблуждение. «Из этого легко можно сделать сенсацию. В нашей местной газете они появляются раз в две недели. Журналисты любят страшилки. Но я в них не верю». Амес приводит в пример историю, произошедшую в округе Контра-Коста в Калифорнии. «В округе много нефтеочистительных заводов и высокая статистика заболеваемости раком легких. Значит, нефтеочистительные заводы вызывают рак легких – это же очевидно! Но кто в основном живет вокруг таких предприятий? Бедные. А кто больше всего курит? Бедные. Если сделать поправку на курение, никакого дополнительного риска в округе нет».

У органов государственного регулирования и контроля принята система классификации канцерогенных веществ. Конкретные формулировки могут варьироваться, но обычно вещество относят к категории «потенциальных», «вероятных» или «подтвержденных» канцерогенов на основании собранных доказательств. Сегодня ученые практически не проводят испытания на животных. Они по-прежнему считаются состоятельными, но важны далеко не настолько, как думают простые обыватели.

Помимо подсознательного неприятия загрязняющих веществ, отношение общества к синтетическим химическим веществам формируют современные социокультурные тенденции. Маркетологи охотно называют свои продукты натуральными, так как понимают, что в общественном сознании это синоним безопасности. «У людей сложилось впечатление, что натуральное не может быть вредным, и это несколько наивно, – отмечает Брюс Амес. – На днях в Беркли я обратил внимание на древесный уголь в брикетах, который продавался с надписью: “Без искусственных добавок, только натуральные компоненты”. А ведь это канцероген в чистом виде!»

В опросе, проведенном Дэниелем Кревски в 2004 году, респонденты назвали «лекарственные средства природного происхождения» самыми безопасными из предложенных 30 наименований – гораздо более безопасными, чем рецептурные лекарственные препараты, рентгеновское излучение и водопроводная вода. Пестициды оценили как более опасные по сравнению с уличной преступностью и атомными электростанциями. Нетрудно догадаться, какими доводами руководствовались опрошенные и какое влияние на их суждения оказали инстинкты. Природа – это здорово, а значит, «средства природного происхождения» не могут быть опасными. Тогда как «пестициды», напротив, «искусственно произведенные» и «химические». Парадокс в том, что лишь немногие из «лекарственных средств природного происхождения», которые охотно принимают миллионы людей, проходят тщательные исследования, доказывающие их эффективность. При этом требования безопасности, которым они должны соответствовать, как правило, не слишком строги, в отличие от аналогичных регламентов, регулирующих производство рецептурных препаратов и пестицидов.

Многие компании и даже целые отрасли, если говорить о производстве экологически чистых продуктов питания, активно поддерживают идею об опасности химических веществ. «То, что вы не знаете о хлоре, способно вам навредить», – предупреждает на своем сайте компания, продающая фильтры для очистки воды. Политикам также играет на руку при каждом удобном случае поднимать вопрос о рисках, которые несет химическое загрязнение. «Мышьяк – это яд, – заявляет конгрессмен Генри Ваксман. – И, кажется, мы все едины во мнении, что мы не хотим, чтобы в нашей питьевой воде был яд». Так уж вышло, что мышьяк часто встречается в окружающей среде, и незначительное его количество обнаруживается в питьевой воде. Однако весной 2001 года – после того как администрация Буша приостановила действующие меры контроля за допустимым уровнем мышьяка в воде и потребовала провести дополнительные исследования – Ваксман вдруг счел этот факт неприемлемым. И хотя вопрос был в том, какое количество мышьяка в воде считать безопасным, а не сам факт его наличия, тем не менее конгрессмен и его соратники по Демократической партии решили воспользоваться очевидным преимуществом, представив дело так, словно «Буш хочет добавить в воду яд».

Средства массовой информации в погоне за сенсацией тоже подогревают страхи в обществе. Роберт Лихтер и Стэнли Ротман, проанализировав статьи о раке, опубликованные в американских СМИ в период с 1972 по 1992 год, обнаружили, что курение было лишь второй по частоте упоминаний причиной рака. Первое место с большим отрывом занимали синтетические химические вещества. На третьем месте оказались пищевые добавки. На шестом – загрязнение окружающей среды, на седьмом – радиация, на девятом – пестициды, на 12-м – пищевые привычки. Природные химические вещества заняли 16-е место. Самый важный фактор – старение – располагался в списке из 25 факторов риска на последнем месте. О нем упоминали всего в девяти статьях. При этом в статьях, где задавался вопрос, стоит ли страна на грани эпидемии рака, в 85% случаев ответ был положительным.

Так что не стоит удивляться, каким было общественное мнение. В ноябре 2007 года Американский институт исследования рака (AICR) опубликовал результаты опроса, в ходе которого американцев просили назвать основные причины возникновения этого заболевания. Только 49% опрошенных упомянули в качестве фактора риска недостаточное потребление фруктов и овощей, 46% назвали ожирение, 37% – алкоголь, 36% – чрезмерное употребление красного мяса. При этом 71% опрошенных были уверены, что рак вызывают остатки пестицидов в продуктах питания. По словам официального представителя AICR, «наблюдается явное несоответствие между общественными страхами и научными фактами».

Лихтер и Ротман утверждают, что картина, которую рисуют о раке СМИ, это результат недостатка внимания к исследователям, которые занимаются изучением этой проблемы, и чрезмерного интереса к экологам. Как почти 40 лет назад отметил Джон Хиггинсон, теория, что синтетические химические вещества провоцируют развитие рака, удобна активистам, которые противостоят химическому загрязнению окружающей среды. Если бы ДДТ поставил под угрозу только популяцию птиц, Рэйчел Карсон, вероятно, не удалось бы вызвать столь мощный общественный резонанс своей книгой. Именно взаимосвязь между загрязнением окружающей среды и здоровьем человека заставляет людей воспринимать экологические проблемы как свои личные. Связать же синтетические химические вещества со здоровьем довольно просто: химические вещества повсюду, а инстинкты говорят человеку, что они опасны, независимо от количества. Добавьте ключевое слово «рак», и вы получите очень эффективный способ обеспечить поддержку «зеленого» движения.

Какой бы благородной ни была конечная цель, многие эксперты не одобряют средства ее достижения, в частности то, какую информацию активисты экологического движения транслируют публике о химических веществах и здоровье. «Это безответственное нагнетание паники и истерии в обществе», – заявил Алан Бубис, токсиколог медицинского факультета Имперского колледжа Лондона, в 2005 году. Алан Бубис и другие ведущие британские ученые были в бешенстве от того, что несколько экологических организаций, в частности Всемирный фонд дикой природы, активно распространяли в прессе информацию о наличии «опасных химических веществ» в крови, продуктах питания и даже в пуповине младенцев. «Большинство обнаруженных веществ содержались в объеме одна часть на миллиард. Нет доказательств, что подобная концентрация способна нанести хоть какой-то вред здоровью человека», – сообщил Алан Бубис в интервью The Guardian. «В целом я уверен, что людям не о чем волноваться. Большинство химических элементов в столь малых количествах не способны нанести вред. Следует всесторонне анализировать информацию», – добавил Ричард Шарп, эндокринолог Совета по медицинским исследованиям в Эдинбурге.

Кампании, подобные той, которую развернул Всемирный фонд дикой природы, проводятся во многих странах. «В крови федеральных политиков обнаружены загрязняющие вещества», – гласил заголовок пресс-релиза организации Environmental Defence Canada. Эта организация заявляла, что в крови и моче нескольких ведущих канадских политиков выявлено наличие нескольких десятков «опасных загрязняющих веществ». Далее последовало широкое освещение в прессе, где акцент был сделан на опасной природе обнаруженных веществ, но практически не упоминалось, о каком содержании этих веществ идет речь. Для Environmental Defence Canada это был очередной успех в рамках ее кампании Toxic Nation («Отравленная нация») со слоганом Pollution. It’s In You («Загрязнение. Оно в тебе»). На сайте в поддержку этой кампании приводится достаточно информации о том, сколько синтетических химических веществ выявлено в организме человека, однако нигде не говорится, что присутствие незначительного количества «опасных веществ» фактически не наносит вреда. Только в словаре технических терминов в определении характеристики токсичный коротко сказано: химические вещества могут нанести вред, но «количество и степень воздействия для оказания подобного результата широко варьируются».

Подобный прием – говорить полуправду – довольно широко распространен. «Многие пестициды, спровоцировавшие развитие рака у животных в ходе лабораторных экспериментов, по-прежнему активно применяются», – указано на сайте Совета по защите природных ресурсов, одной из ведущих американских экологических организаций. Стоит ли говорить, что и здесь нет ни слова о том, что добрая половина природных химических веществ также провоцирует развитие рака у лабораторных животных. Рабочая группа по вопросам защиты окружающей среды (EWG), некоммерческая организация со штаб-квартирой в Вашингтоне, также утверждает на своем сайте: «Научное сообщество согласилось с тем, что даже в малых дозах пестициды и химические вещества могут оказать негативное воздействие на людей, особенно в период внутриутробного развития и в детском возрасте». Верно, ученые не отрицают, что химические вещества могут оказать негативное воздействие. К тому же в формулировке на сайте не дается определение «малых доз», так что в очень узком смысле это утверждение можно считать правдой. Но при этом EWG также во всеуслышание – и с большой тревогой – заявила, что следы этих химических веществ выявлены в человеческом организме. Так что простые обыватели легко могли сделать вывод, что научное сообщество согласилось с тем, что малые дозы этих химических веществ в организме человека могут оказать негативное воздействие. А это уже неправда.

На сайте некоммерческой экологической организации Worldwatch Institute приводится информация о том, что «450 миллионов килограммов пестицидов, которые ежегодно используют американские фермеры, теперь загрязняют практически все реки и озера в стране, отравляют рыбу химическими веществами, провоцирующими рак и врожденные пороки развития». Без внимания остался тот факт, что, по оценкам ученых, в большинстве случаев уровень загрязнения слишком низок, чтобы нанести описанный вред людям. Этот факт мог бы объяснить, почему в США не наблюдается резкого роста числа раковых заболеваний и врожденных пороков развития, несмотря на столь «массовое загрязнение».

Активисты экологических движений воспринимают «эпидемию рака» как очевидный факт, не требующий подтверждения. В 2005 году известный канадский биолог и защитник окружающей среды Дэвид Сузуки в статье заявил, что химическое заражение стало причиной «поразившей нас эпидемии рака». В подтверждение своего мнения он привел пример, что недавно поймал камбалу, у которой обнаружил раковые опухоли, и предоставил статистические данные, что «в этом году впервые рак стал главной причиной смертности, обогнав сердечно-сосудистые заболевания». То, что рак стал «главной причиной смертности», вовсе не обязательно означает, что от рака начало умирать больше людей, как интерпретировал эту статистику Сузуки. Вполне возможно, что от сердечно-сосудистых заболеваний начало умирать меньше людей. Кстати, именно это объяснение и верно. По данным Статистического агентства Канады, смертность от рака и от сердечно-сосудистых заболеваний снижается, причем «смертность от сердечно-сосудистых заболеваний снижается более быстрыми темпами».

Группа общественных активистов – Коалиция по профилактике рака (CPC) – под руководством Сэма Эпштейна была более конкретна в своем пресс-релизе. «Число случаев заболеваний раком достигло уровня эпидемии. Эта болезнь поразила почти каждую семью в Америке. Ежегодно раком заболевают почти 1,3 миллиона человек, 550 тысяч из них умирают. 44% мужчин и 39% женщин болеют раком в течение жизни. Несмотря на то что число случаев рака, спровоцированного курением, снизилось у мужчин, отмечается рост числа заболеваний, не связанных с курением, у взрослых и детей». Затем СРС использует еще более эмоциональную формулировку: «Рак поражает почти каждого второго мужчину и почти каждую третью женщину».

Только вот представители Коалиции забыли упомянуть тот простой факт, что рак – это преимущественно болезнь пожилых, и это серьезно определяет статистику. Так, смертность от рака гораздо выше во Флориде, чем на Аляске, и это важно, поскольку средний возраст живущих во Флориде гораздо выше, чем на Аляске. «Если смертность от рака во Флориде и на Аляске сравнить с поправкой на фактор возраста населения, отличий почти не наблюдается», – говорится в отчете Американского общества по борьбе с раком.

Статистика по «риску на протяжении жизни», – например, «каждый второй мужчина» или «каждый четвертый», как было сказано в книге Рэйчел Карсон, – игнорирует роль старения и не принимает во внимание, что продолжительность жизни населения неуклонно растет. Чтобы понять, насколько легко жонглировать формулировками, представьте, что, если бы продолжительность жизни каждого человека достигла 100 лет, риск рака на протяжении жизни, вероятно, возрос бы до 100%. Мы бы стали сетовать на то, что «рак поражает почти каждого жителя Земли»? Думаю, нет. Скорее всего, мы сочли бы наше долголетие поводом для празднования. И наоборот, если бы появилась новая неизвестная болезнь, от которой все люди умирали бы в 35 лет, риск рака на протяжении жизни снизился бы очень серьезно, но вряд ли это стало бы поводом для радости.

В 1990-е годы, когда обеспокоенность общества случаями рака груди набирало силу, активисты часто приводили статистику, что «каждая восьмая» женщина в США с высокой степенью вероятности заболеет на протяжении жизни. В некотором роде это было правдой. Однако активисты не упоминали, что этот прогноз сбудется, если все женщины доживут до 95 лет. Для более молодых возрастных категорий прогнозная статистика выглядит несколько иначе. Вероятность развития рака груди к возрасту 70 лет составляет 1:14 (или 7%); к возрасту 50 лет – 1:50 (2%); 40 лет – 1:217 (0,4%); 30 лет – 1:2525 (0,003%). «Говорить лишь о самом высоком риске – это тактика запугивания, а не информирования», – сказал Рассел Харрис, исследователь рака из Университета Северной Каролины в интервью U.S. News and World Report.

Фактор старения не должен влиять на статистику по раку у детей. Активисты, считающие химическое загрязнение серьезной угрозой, утверждают, что эти цифры постоянно растут. Как говорила Уэнди Месли в своем документальном фильме для CBC, заболеваемость раком у детей увеличилась «на 25% за последние 30 лет». Отчасти эта статистика верна, но в то же время это классический пример, как может ввести в заблуждение некорректно представленная информация.

Уэнди Месли права: заболеваемость раком у канадских детей почти на 25% выше, чем 30 лет назад. Но она умолчала о том, что этот рост произошел в период с 1970 по 1985 год, а затем остановился. «С 1985 года общее число случаев рака у детей сохраняется примерно на одном уровне», – сообщает отчет Агентства здравоохранения Канады.

Кроме того, вводит в заблуждение относительный показатель увеличения риска – 25%, – а не фактическое число случаев заболевания. В 1970 году на каждые 100 тысяч детей наблюдалось чуть более 13 случаев рака. Затем этот показатель вырос до пиковой отметки в 16,8 случая на 100 тысяч детей, то есть ежегодный риск для каждого ребенка составлял 0,0168%. Если резюмировать всю имеющуюся информацию, мы получим следующую картину: в 1970 году риск у детей заболеть раком был крайне низким. Риск рос вплоть до 1985 года, а после этого оставался стабильным. Несмотря на рост, он продолжает оставаться достаточно низким. «Случаи рака у детей наблюдаются редко и составляют не более 1%», – отмечается в том же отчете. Мало похоже на эпидемию, правда? В довершение ко всему смертность от рака у детей на протяжении последних трех десятилетий устойчиво снижается. В 1970 году рак убивал примерно семь детей на 100 тысяч, 30 лет спустя этот показатель – три на 100 тысяч.

Статистика по США примерно такая же. Согласно данным Национального института онкологии, показатель смертности от рака устойчиво снижается: с 5 случаев на 100 тысяч детей в 1975 году до 2,6 – спустя двадцать лет.

Статистика по Великобритании демонстрировала аналогичную тенденцию. В период 1962–1971 годов заболеваемость раком у детей оставалась практически неизменной. Затем наблюдался рост вплоть до 1995 года, после чего ситуация стабилизировалась. В 1971 году отмечалось примерно 10,1 случая на 100 тысяч детей. В 1995-м этот показатель вырос до 13,6 случая. Уровень смертности неуклонно снижался на протяжении всего этого периода: с 7,8 случая на 100 тысяч детей до 3,2 случая. Благодаря развитию медицины ситуация стабильно улучшается.

Рост заболеваемости раком у детей остановился, но все-таки этот рост был. Что могло стать причиной этого, если не химическое загрязнение? Важно помнить, что достоверность данных напрямую зависит от методов их сбора и анализа. У любой статистики есть свои сильные и слабые стороны. И статистика по раку может служить наглядным подтверждением этого универсального правила.

Существует два способа измерить распространенность рака в обществе. Первый – подсчитать количество смертей от этого заболевания. Эти данные тщательно фиксируются, так что их можно считать надежным способом решения этой задачи. Но это не так. Сегодня медицина шагнула далеко вперед и может победить рак даже в тех случаях, когда раньше у больного не было ни единого шанса. То есть смертность могла снизиться, даже притом что снижения заболеваемости не произошло. Другими словами, статистика по смертности искажает реальную картину.

Второй способ – опираться на показатель частоты заболеваний, то есть считать, у скольких людей был диагностирован рак. Вероятно, эта статистика точнее отражала бы распространенность рака в обществе. Однако и у этого способа есть недостатки. Если врачи научатся лучше диагностировать эту болезнь, то статистика заболеваемости может повыситься, несмотря на то что фактический уровень не изменится. Влияет на статистику и проведение массовых обследований. Многие формы рака, в том числе рак груди, рак предстательной железы, щитовидной железы и рак кожи, до определенного момента протекают бессимптомно. Люди могут даже не знать, что они больны. В ходе программ массового обследования выявляют как агрессивную, так и пассивную форму рака, и показатель заболеваемости растет. Это не означает, что раком стали болеть больше, просто его начали чаще диагностировать.

Таким образом, чтобы составить объективную картину, эксперты анализируют статистику, полученную двумя этими способами. Если данные однонаправленные (вместе растут или вместе снижаются), то, как правило, это достаточное основание для вывода о росте или снижении уровня заболеваемости. Однако часто они указывают в противоположных направлениях – как это было с заболеваемостью раком у детей в 1970–1980-е годы. Чтобы сделать объективный вывод, экспертам нужно принять во внимание множество факторов, способных повлиять на изменение статистики в ту или иную сторону. Но даже в этом случае остается процент неопределенности.

Возможно, именно этим объясняется рост заболеваемости раком у детей, прекратившийся в середине 1980-х годов. «Повышение эффективности систем диагностирования и регистрации случаев рака может объяснять прирост статистических показателей по этому заболеванию, – отмечают представители некоммерческой организации Cancer Research UK. – Лечение проводится централизованно, и стало легче отслеживать и регистрировать новые случаи».

Из-за вариаций между полами, населением и странами не представляется возможным составить общую картину по заболеваемости раком у взрослых. Более того, рак сложно назвать одной болезнью из-за многообразия его форм. Но в целом ситуация ясна.

В развитых странах смертность от большинства форм рака (с поправкой на фактор возраста) устойчиво снижается на протяжении многих лет. (Важным исключением является рак, вызванный курением, среди тех групп населения, в которых по-прежнему много курят.) Что касается числа заболеваний, оно росло в 1970-х годах и еще более стремительно в 1980-х, а на протяжении последних 10 или 15 лет этот показатель остается стабильным. Кстати, период наиболее динамичного роста этого показателя – 1980-е годы – совпал с периодом введения основных программ массового обследования населения. Ученые едины во мнении, что резкий прирост числа заболеваний на протяжении последних трех десятилетий объясняется внедрением более эффективных программ диагностики и методик сбора статистических данных.

Как бы то ни было, но рост остановился. В США данные за последние несколько лет как по смертности, так и по числу заболеваний внушают оптимизм. Резюмируя все тенденции, Брюс Амес отметил: «Если не принимать в расчет рак, вызванный курением, а также то, что мы стали жить дольше, роста числа заболеваний не наблюдается».

Сторонники теории, что «химические вещества убивают нас», ответили очень просто: мы не знаем всего. «Пугающая правда, что никто из нас на самом деле не знает, какое влияние химические вещества оказывают на людей», – говорилось в отчете Greenpeace. «Все мы участники неконтролируемого глобального эксперимента, который необходимо прекратить», – вторил ему Всемирный фонд дикой природы.

За последние 50 лет было проведено огромное число научных исследований химических веществ. К сожалению, многие синтетические химические вещества еще не подвергались тщательному анализу, и мы действительно еще многого не знаем. Например, это касается противоречивой теории об эндокринных деструкторах. Ее суть в том, что определенные синтетические химические вещества, такие как бисфенол А, способны нарушить функции эндокринной системы, снизить численность сперматозоидов в семенной жидкости, спровоцировать рак и другие негативные последствия. Эта теория впервые получила широкое распространение в середине 1990-х годов, и десятки ученых на протяжении почти десяти лет занимались ее изучением, но поставить точку в этом вопросе так и не смогли. Органы государственного регулирования и контроля в Европе, США и Японии проанализировали все имеющиеся доказательства и пришли к выводу, что оснований для введения запрета на это вещество нет. Тем не менее исследования по этой проблеме продолжаются. Все происходит медленно, но такова наука.

Отлично, сказали многие. Однако, пока мы не получим больше информации, самое разумное – это следовать здравому смыслу и ограничить или запретить использование подозрительного вещества. Лучше перестраховаться, чем потом раскаиваться.

Подобный подход лежит в основе многих законов и нормативных актов и носит название «принцип предосторожности». Формулировать его можно по-разному, но, пожалуй, один из лучших вариантов – это Принцип 15 Декларации по окружающей среде и развитию, принятой на конференции ООН в Рио-де-Жанейро: «В тех случаях, когда существует угроза серьезного или необратимого ущерба, отсутствие полной научной уверенности не используется в качестве причины для отсрочки принятия экономически эффективных мер по предупреждению ухудшения состояния окружающей среды». Как и многие другие международные документы, эта декларация изобилует неоднозначными терминами. Что считать «серьезным ущербом»? Какие меры «экономически эффективны»? Очевидно, что нам не нужна «полная научная уверенность», но какое число доказательств мы должны собрать, чтобы начать действовать? И это только одна из более чем двадцати формулировок принципа предосторожности, которые применяются в законотворческой деятельности. Некоторые из них могут даже противоречить друг другу. Вследствие этого в академической литературе возникло и продолжает расти непонимание, что именно следует считать «предосторожностью» и как реализовать ее на практике. Политики и общественные активисты говорят о принципе предосторожности так, словно это всего лишь означает придерживаться здравого смысла. К сожалению, все совсем не так просто.

Профессор права Касс Санстейн в своей книге Laws of Fear («Законы страха») утверждает, что принцип предосторожности – это скорее оптимистичное мнение, чем реальное руководство по регулированию рисков. Риски повсюду, отмечает он, и часто мы сталкиваемся с ними, и когда что-то делаем, и когда чего-то не делаем, – и в этих ситуациях принцип предосторожности бесполезен.

Возьмем, к примеру, хлор. В результате хлорирования воды образуются побочные химические вещества, которые в больших количествах, как было доказано, вызывают рак у подопытных животных и могут увеличивать риск заболевания раком у людей, потребляющих эту воду. Есть эпидемиологические доказательства, что этот риск не просто гипотетический. Следуя принципу предосторожности, следовало бы перестать хлорировать питьевую воду. Но к чему это может привести? «Если перестать хлорировать воду, как это сделали в Южной Америке, мы получим вспышку эпидемии холеры из двух тысяч случаев», – отвечает Дэниел Кревски. И холера – не единственная угроза. Многие опасные болезни, включая брюшной тиф, распространялись через воду и были почти полностью искоренены в развитых странах после того, как в начале ХХ века ее стали хлорировать. Так что, следуя все тому же принципу предосторожности, люди должны хлорировать воду. «Риски есть в любой ситуации, и принцип предосторожности запрещает и действовать, и бездействовать, и принимать серединные меры», – отмечает Санстейн. Это «парализует, так как запрещается делать то, чего требует принцип».

Должны ли мы запретить или ограничить использование синтетических химических веществ до тех пор, пока полностью не поймем механизмы их воздействия? Эта идея привлекательна, но не так проста, как кажется. Если запретить применение пестицидов, нас ждет падение урожайности. Фрукты и овощи подорожают, и люди будут покупать их реже и меньше. При этом онкологи считают, что риск развития рака можно снизить, потребляя в достаточной мере фрукты и овощи, чего, к сожалению, многие люди не делают даже сейчас. Таким образом, запрет на применение пестицидов потенциально способен привести к росту числа раковых заболеваний.

Кроме того, не стоит забывать, что о воздействии природных химических элементов на организм человека ученым пока известно не больше, чем о воздействии синтетических химических веществ. А поскольку нет оснований полагать, что «природный» означает «безопасный», а «синтетический» – «опасный», – что бы ни говорил нам Внутренний голос, – о влиянии природных химических элементов на организм человека следовало бы беспокоиться даже больше. «В продуктах питания содержится более тысячи различных природных химических элементов», – говорится в отчете Национальной академии наук США. Любой, кто наслаждается вкусным блюдом из полностью натуральных, органически выращенных продуктов, поглощает тысячи химических элементов, влияние которых на человеческий организм еще полностью не изучено, как и механизмы их взаимодействия с другими химическими веществами. К тому же, как вы помните, из тех природных химических элементов, которые все-таки были изучены в лабораторных условиях, примерно половина вызывала развитие рака у подопытных животных. При введении строгого запрета на применение химических веществ, пока не будет доказана их безопасность, нам было бы просто нечего есть.

Как защитники окружающей среды, так и сторонники технологического прогресса предпочитают игнорировать подобные дилеммы и выбирают более простые формулировки. В статье «Уроки истории» Всемирный фонд дикой природы рассказал читателям, что когда «в 1939 году швейцарский химик Пол Мюллер синтезировал инсектицид ДДТ, это сочли почти чудом. Вещество убивало самых разных насекомых-вредителей, но, казалось, было безвредным для млекопитающих. Выросла урожайность зерновых, удалось взять под контроль распространение малярии, так как препарат уничтожал разносчиков этого заболевания – комаров. В 1944 году Пол Мюллер был награжден Нобелевской премией. Однако в 1962 году Рэйчел Карсон обратила внимание, что в зонах применения ДДТ гибнут не только насекомые, но и птицы, которые ими питаются. В своей книге Рэйчел Карсон предупреждала о вреде пестицидов и прогнозировала массовое уничтожение различных экосистем планеты, если не прекратится «химический дождь». Вряд ли это можно считать дилеммой. С одной стороны, увеличение урожайности и контроль над малярией, что замечательно, но не вопрос жизни и смерти. С другой – угроза «массового уничтожения». Казалось бы, выбор очевиден.

К сожалению, информация в статье Всемирного фонда дикой природы подана не вполне корректно. Взять хотя бы тот факт, что ДДТ был впервые синтезирован в 1874 году, а не в 1939-м, а его свойства как инсектицида были открыты в 1935-м. В статье не упоминалось, что первое масштабное применение ДДТ произошло в октябре 1943 года, когда возле только что освобожденного Неаполя вспыхнула эпидемия сыпного тифа – заболевания, разносчиками которого являются зараженные клещи, блохи и вши. Традиционные методы лечения и профилактики не давали эффекта, поэтому 1,3 миллиона человек обработали пестицидами. В два счета эпидемия прекратилась. Это был первый раз в истории, когда зимой удалось остановить эпидемию сыпного тифа. К концу Второй мировой войны ДДТ широко применялся для предотвращения вспышек тифа среди заключенных, беженцев и узников концентрационных лагерей. Только задумайтесь, сколько выживших во время войны обязаны своими жизнями инсектициду, который сегодня вызывает только критику.

Что касается малярии, ДДТ не просто помог взять под контроль ее распространение. Согласно отчету ВОЗ, «ДДТ был основным препаратом, который при поддержке ВОЗ применялся в рамках глобальной кампании по искоренению малярии в 1950–1960-х годах. Эти усилия позволили значительно сократить число случаев малярии во многих странах и полностью искоренить ее в странах Европы и Северной Америки». Нет точной цифры, сколько жизней помог спасти инсектицид ДДТ, но определенно счет идет на миллионы, а скорее всего, на десятки миллионов.

В последние годы наблюдается перекос в другую сторону. Защитники техногенного прогресса окружили ДДТ другими мифами: ДДТ абсолютно безвреден и эффективен; одно лишь применение ДДТ искоренило малярию в Европе и Северной Америке; подобного эффекта можно было бы добиться и в Африке, если бы только экоимпериалисты позволили применить ДДТ для спасения африканских детей. В большинстве случаев эти мифы необъективно занижают риск использования этого химиката для животных и особенно для птиц, а также игнорируют растущее число доказательств, что у комаров быстро развивается устойчивость к этому препарату. Фактически этому способствовала бесконтрольная обработка полей этим инсектицидом в 1950-е годы, поэтому запрет на применение ДДТ в сельском хозяйстве помог сохранить его ценность как препарата для борьбы с малярией.

Однако вопрос, как применять ДДТ, был и остается неоднозначным. Что говорит нам об этом наиболее критикуемом химическом веществе принцип предосторожности? Если исключить из уравнения тиф и малярию, вероятно, решение должно быть в пользу запрета. Ну а если болезни, переносчиками которых являются насекомые, все еще не побеждены? По оценкам ВОЗ, ежегодно от малярии умирает один миллион человек, еще два миллиона – от других причин, но тоже связанных с малярией. Большинство жертв этой болезни – дети, проживающие на африканском континенте. Применение ДДТ против малярии в Африке сопряжено с определенным риском, но риск есть, и если этот препарат не использовать. Каким должно быть решение? Принцип предосторожности в этом случае бесполезен.

«Почему мы должны руководствоваться принципом предосторожности?» – задается вопросом Касс Санстейн. Элементарно: мы обращаем внимание на одни риски и игнорируем другие, так мы выбираем между рисками. Если игнорировать малярию, кажется разумным запретить применение ДДТ. Стоит проигнорировать риски, которые несут природные химические элементы, и становится гораздо проще требовать запретить использование синтетических химических веществ. Если проигнорировать угрозу пожаров, то, очевидно, нам следует отказаться от огнестойких материалов, так как частицы этих веществ обнаруживаются у людей в крови. Если ничего не знать о тифе и холере, логично предположить, что следует прекратить обрабатывать питьевую воду хлором. «Многие люди, которые уклоняются от рисков, на самом деле стремятся избежать вполне конкретных рисков, а не всех в целом», – отмечает Касс Санстейн. Такие «слепые зоны» есть не только у отдельных людей. «Целые нации зачастую выделяют один или несколько рисков как “социально значимые” и игнорируют другие».

Но как люди решают, к какому риску относиться серьезно, а какой игнорировать? Наши суждения формируются под влиянием мнений наших друзей, соседей, коллег. Средства массовой информации поставляют нам множество примеров, опираясь на которые Внутренний голос, руководствуясь Правилом примера, положительно оценивает вероятность того, что случится что-то плохое. Культурный и социальный опыт придает потенциальным рискам эмоциональную окраску, и у Внутреннего голоса появляется основание применить Правило «хорошо – плохо». Механизм привыкания заставляет нас бояться всего нового и неизвестного. Если наше мнение о риске разделяют другие люди, то в дело вступает эффект поляризации группы, то есть это мнение только укрепляется и становится более радикальным.

В отношении рисков, связанных с отравлением и химическими веществами, действуют еще и механизмы «интуитивной токсикологии». Человек запрограммирован избегать отравления, о каких бы малых дозах ни шла речь. Когда в социокультурном пространстве сформировалось убеждение, что синтетические химические вещества несут опасность, общественное беспокойство, вызванное химическим загрязнением, всегда несопоставимо с реальным риском. Не стоит забывать и о предвзятости восприятия. Как только у нас возникает чувство, что химическое загрязнение представляет серьезную угрозу, мы начинаем искать информацию, которая это подтверждает, и игнорируем всё, что может это опровергнуть. А ведь есть еще сложности научного познания. Можно проводить десятки, сотни, даже тысячи экспериментов с веществами, и полученные результаты будут противоречить друг другу. Любой человек, будь то представитель крупной корпорации, активист экологического движения или простой обыватель со своим мнением, практически всегда сможет найти доказательства в защиту своей позиции.

Первым шагом в работе над ошибками должно стать здоровое уважение к научному процессу. Ученые тоже бывают склонны к предубежденности. Но суть науки в том, что по мере накопления доказательств ученые спорят друг с другом, опираясь на накопленную базу, а не на разрозненные обрывки информации. В итоге подавляющее большинство принимает определенную точку зрения. В любом случае, этот процесс неидеален, мучительно медлителен и не застрахован от ошибок, но он несравнимо лучше любого другого, с помощью которого люди пытаются понять реальность.

Второй шаг, который поможет справиться с риском, – это принятие его неизбежности. По результатам опросов, проведенных Дэниелем Кревски, почти половина жителей Канады убеждены, что мир, свободный от любых рисков, возможен. Ученый с изумлением отмечал: «Большинство граждан ожидает, что правительство или другие органы власти полностью оградят их от повседневных рисков. Многие специалисты, работающие в области управления рисками, пытаются донести до остальных, что никто не может гарантировать нулевой риск. Это недостижимая цель». Мы часто описываем что-то как «небезопасное» и говорим, что хотим, чтобы кто-то сделал это «безопасным». Вполне можно воспользоваться этой формулировкой для экономии времени, но все-таки следует помнить о ее неточности. В области оценки и управления рисками необходимо оперировать только степенью относительности: можно сделать что-то более безопасным, но о полной безопасности речь, как правило, идти не может.

Придется принять тот факт, что регулирование рисков – сложный процесс, почти неизбежно подразумевающий компромиссы: например, выбор между искоренением сыпного тифа и наличием канцерогенных следов в нашей питьевой воде. Этот процесс требует тщательного анализа рисков и их последствий, которые могут оказаться не столь очевидными, как то, что нас беспокоит: например, рост цен на фрукты и овощи способен спровоцировать рост числа раковых заболеваний. А еще нам нужны доказательства. Вряд ли мы не захотим ждать окончательного научного заключения, как того требует принцип предосторожности, но все же мы должны опираться на факты, а не на предположения.

Рациональное регулирование рисков – это процесс медленного, тщательного и вдумчивого анализа угроз и их последствий в каждом конкретном случае. Если бы было доказано, что запрет на применение определенных пестицидов снизил бы риск и при этом привел только к умеренному росту количества одуванчиков, возможно, это имело бы смысл. Если бы существовали недорогие технологии эффективной обработки воды, этих изменений стоило бы добиваться. Но в этом нет драмы и страсти. Вопросы справедливости – «Кто подвергается риску?», «Кто несет издержки по его снижению?» – всегда остаются актуальными, но они практически не оставляют места для идеологии и пламенной риторики.

К сожалению, многие активисты, политики и представители корпораций сеют среди населения страх и панику. Ведь на кону пожертвования, голоса избирателей и объем продаж. Прискорбно, что Внутренний голос часто принимает сторону «торговцев страхом». Особенно когда речь идет о химическом загрязнении, ведь в этом случае он строит свои суждения, опираясь на интуитивную токсикологию и отрицательную репутацию химических веществ в общественном сознании.

По словам Луиса Свирски Голда: «С этим восприятием ничего невозможно поделать. Я постоянно слышу от людей: “Да, я понимаю, что 50% изученных природных химических элементов не несут угрозы, половина элементов из базы данных проекта по исследованию канцерогенной опасности не несут угрозы, 70% элементов, от природы содержащихся в кофе, оказались канцерогенными в тестах на грызунах. Да, я понимаю это, но я все равно не буду это есть без особой и очень сильной нужды”».

У оживленного общественного обсуждения незначительных рисков есть еще одно важное последствие, отмечает Брюс Амес: «Действительно важные вещи, вызывающие озабоченность, просто теряются в привычном информационном шуме по поводу мелочей». По самым разным оценкам, более половины случаев заболевания раком в развитых странах можно было предотвратить, всего лишь изменив образ жизни: увеличив физические нагрузки, контролируя вес и, конечно, отказавшись от курения. Каким бы ни был риск развития рака, спровоцированный синтетическими химическими веществами, он выглядит жалкой мухой на фоне этого слона.

Вот только тему изменения образа жизни продвигать гораздо сложнее, признает Свирски Голд: «Вы убеждаете людей, что им необходимо изменить образ жизни, больше заниматься спортом, есть больше овощей и фруктов, потреблять меньше калорий, а они слушают вас и затем идут в McDonald’s». Проблема в том, что посыл об образе жизни и здоровье слышит и понимает только одна часть мозга – Разум. Внутренний голос не оперирует статистикой. Он знает только то, что лежать на диване и смотреть телевизор гораздо приятнее, чем потеть на беговой дорожке, что курить – это приятно и вреда от этого не было и что большая золотистая буква М будит воспоминания о детстве и клоуне с рыжими волосами. Здесь вообще не о чем волноваться, делает он заключение. Расслабься и смотри телевизор.

Что мы и делаем, пока в очередном выпуске новостей не появится сообщение, что в крови обычных людей обнаружены канцерогены. Кошмар, мы все заражены. А вот теперь пора начинать бояться, командует Внутренний голос. Ну-ка, узнай, о чем там речь, и поподробнее.