Глава 9. Преступление и восприятие

«Педофилы охотятся за нашими детьми, – предупреждал Альберто Гонсалес, генеральный прокурор США с 2005 по 2007 год. – Они подстерегают, изучают, планируют, как заманить в ловушку невинного ребенка и напасть на него».

В тот день в феврале 2007 года генеральный прокурор выступал перед стажерами обучающей программы проекта за безопасное детство (Project Safe Childhood Training Program), организованного Национальным центром по проблемам пропавших и подвергающихся эксплуатации детей. Альберто Гонсалес говорил о важной миссии: «Наша ответственность, с точки зрения правоприменительной деятельности и просто как взрослых людей, – найти этих “хищников” первыми. Поставить их перед лицом закона прежде, чем они успеют настигнуть свою жертву из числа наших детей… В ходе обучающей программы вы узнаете, как эффективнее всего вычислить их и сорвать им садистскую охоту. Вместе мы можем сделать так, чтобы эти охотники почувствовали, что охотятся на них. Мы все молимся и работаем, чтобы настал день, когда все дети в этой стране будут в безопасности от следящих за ними глаз, от коварного преследования и от немыслимой жестокости педофилов».

В западном обществе, вероятно, нет образа более отвратительного, чем мужчина – а это всегда мужчина, – который преследует, совращает и даже убивает детей. В желтой прессе его называют «монстром» и «извращенцем». Заголовок в Lancashire Evening Post гласит: «Зверь, совершавший сексуальное насилие, теперь в клетке», ему вторит британский таблоид Daily Star: «Наши школы кишат извращенцами». Отвращение настолько сильное и всеобъемлющее, что даже качественные американские газеты, которые обычно тщательно следят за тем, чтобы не использовались пристрастные формулировки, начали называть людей, совершивших сексуальное насилие, «хищниками». Политики подхватили эту эстафету и начали ставить обещания принять жесткие меры по борьбе с педофилами главным пунктом в свои избирательные программы.

Он хуже торговца наркотиками, убийцы, даже террориста. Он – воплощение зла, самый страшный ночной кошмар. «Самый большой страх каждого родителя, что его ребенок может пропасть, – говорит Андерсон Купер, ведущий программы Anderson Cooper 360 на CNN. – Ни один ребенок от этого не застрахован».

В центре специального выпуска была история Бена Оунби и Шона Хорнбека, двух мальчиков из Миссури. В возрасте 11 лет Шон Хорнбек был похищен во время обычной прогулки на велосипеде. Четыре года спустя Бена Оунби в возрасте 13 лет похитили с остановки школьного автобуса. Действуя по наводке, полиция нашла Оунби очень быстро. В доме преступника они нашли на тот момент 15-летнего Шона Хорнбека. Оба мальчика были похищены Майклом Девлином, как казалось, самым обычным человеком. Это стало «леденящим напоминанием, что коллега по работе или сосед, которого вы вроде бы хорошо знаете, может оказаться монстром», – прокомментировал Андерсон Купер.

Телеканал CNN не относится к категории желтой прессы, поэтому в специальном выпуске под названием «Заложники: похищенные и найденные дети» эта тяжелая и страшная тема освещалась относительно сдержанно. Были интервью с родителями Хорнбека и бывшим работодателем Девлина, а также с психиатром, который объяснил, почему похищенный ребенок не может убежать при первой возможности. Обсуждали также, как художники-зарисовщики «старят» фотографии детей. Но больше всего было мучительных историй о пропавших детях и родителях с разбитыми сердцами. «В четыре часа подъехал школьный автобус, мы хорошо это слышали. Но она так и не появилась на дорожке к дому», – вспоминает одна из матерей, чья дочь пропала двадцать лет назад. «Мы были дома, – рассказывает другая. – Сын захотел покататься на велосипеде. Думаю, было где-то около 14:30… Я стояла на пороге и смотрела вслед, как он уезжает. Больше я его не видела».

«Подобные истории заставляют родителей просыпаться ночью в холодном поту, – подводит итог Купер. – Далее в программе: научите ребенка, как дать отпор похитителю. Советы эксперта, которые могут спасти жизнь вашему ребенку».

В числе рекомендаций «семейного эксперта по безопасности Боба Стабера» следующие: объясните ребенку, что, если кто-то преследует его на автомобиле, он должен повернуться и бежать в направлении против движения, чтобы выиграть время. Если ребенка пытаются снять с велосипеда – «распространенный сценарий», – он должен изо всех сил цепляться за велосипед, чтобы «похитителю было неудобно заталкивать его в автомобиль».

«Многие родители даже думать боятся о том, что их ребенка могут затолкать в багажник автомобиля, – говорит Купер. – Если ребенок все-таки оказался в багажнике, он может что-то предпринять?»

«Знаете, в багажнике много не сделаешь, – отвечает Стабер. – Можно стучать и кричать, но вряд ли кто-нибудь услышит. Но есть один эффективный прием. Нужно отсоединить провода остановочных и габаритных огней. Этому можно научить даже ребенка трех или четырех лет. Изо всех сил тащите провода в задней части багажника. Стоп-сигнал и габаритные огни перестанут работать. Теперь есть пятидесятипроцентная вероятность, что этот автомобиль остановят полицейские, не потому что в багажнике похищенный ребенок, а потому что у автомобиля не работают остановочные и габаритные огни. Возможно, они услышат крики из багажника и придут на помощь».

Купер благодарит своего гостя и завершает интервью словами, что «мы все надеемся, что эти советы никогда не пригодятся вашим детям, но лучше быть готовыми ко всему».

На этом час родительского ужаса заканчивается. Ни слова о вероятности.

Конечно, Купер был прав, когда в начале выпуска отметил, что «ни один ребенок от этого не застрахован». Однако утверждать, что что-то может произойти, почти бессмысленно. Значение имеет, насколько вероятно, что что-то произойдет. На этот счет у Внутреннего голоса уже сложилось конкретное мнение: увидев целый ряд ужасных примеров, он, опираясь на Правило примера, делает заключение, что вероятность подобного довольно высока. Более того, это настолько отвратительные преступления, что смотреть специальный выпуск без эмоций невозможно, поэтому Внутренний голос использует Правило «хорошо – плохо» и вновь приходит к выводу о высокой вероятности. Однако, скорее всего, эмоции будут настолько сильными, что вытеснят все мысли о вероятности: «Это так ужасно! Я должен защитить своего ребенка!» Что касается Разума, он не может внести коррективу в заключение Внутреннего голоса, потому что он не получил информации, которая позволила бы объективно оценить риск.

Или почти не получил. Как часто бывает в подобных телевизионных шоу, какая-то статистика все-таки появляется на экране на короткое время. Перед рекламой. Купер не зачитывал эти цифры вслух, так что их легко было пропустить. Но внимательные зрители могли увидеть следующее: «Из примерно 115 стереотипных похищений в год…» 40% похищенных находят убитыми, 60% – живыми, 4% числятся пропавшими без вести.

Не пояснялось, почему общая цифра превышает 100% или что означает странный термин «стереотипное похищение». Но даже если бы это и было сделано, то слабо повлияло бы на то, что вынесла для себя аудитория после просмотра шоу. Это слишком неполная статистика, чтобы составить верное представление о вероятности. К тому же какая бы статистика ни была приведена, она выглядела бы лишь как скучные цифры на фоне ярких и ужасных историй о похищенных и убитых детях. Бросьте горсть статистики в эту эмоциональную бурю, и ее сдует, словно пыль.

Каковы реальные цифры? В 1980-х годах, когда США захлестнула первая волна паники по поводу насилия над детьми, точных данных не было. Официальные лица, общественные активисты и журналисты неустанно повторяли, что ежегодно похищают 50 или 75 тысяч детей, но откуда взялось это число, никто объяснить не мог. Подобно цитате о «50 тысячах педофилах, скрывающихся в интернете», это могло быть чье-то предположение, которое повторялось как факт, пока источник не утратился. Наконец, на волне растущей озабоченности этой темой Конгресс поручил Министерству юстиции тщательно изучить этот вопрос и подготовить отчет о числе пропавших детей. Отчет, ставший известным как NISMART (National Incidence Studies of Missing, Abducted, Runaway, and Thrownaway Children – Национальное исследование по пропавшим, похищенным, сбежавшим и брошенным детям Управления ювенальной юстиции и предупреждения правонарушений США), охватывал случаи, произошедшие в 1999 году. По его данным, примерно 797 500 человек в возрасте до 18 лет пропали по самым разным причинам. Затем общую цифру разбили на категории, и самой большой, намного превосходящей все остальные, оказалась категория сбежавших детей. Еще одна крупная категория, к которой отнесли более 200 тысяч случаев, – это так называемые «семейные похищения», когда родители, находящиеся в разводе, оставляли у себя детей дольше, чем разрешено по закону. Еще была категория из 58 200 случаев «несемейного похищения». Звучит, словно незнакомые люди хватали детей на улице, но это не так. Фактически эта категория включала самые разные случаи, в том числе такие, как например: 17-летнюю девушку не выпускал из припаркованного автомобиля ее бывший молодой человек.

Чтобы выяснить число преступлений из разряда «педофил похищает жертву», которые так пугают родителей, в отчете NISMART была выделена категория «стереотипные похищения»: незнакомый или малознакомый человек похищает ребенка вечером, транспортирует на расстояние более 100 километров, удерживает его с целью получить выкуп или убивает ребенка. По оценкам NISMART, за один год совокупное число стереотипных похищений в США составляет 115 случаев. Если сделать поправку на возраст и брать только детей, которым на момент похищения не исполнилось 14 лет, как Бен Оунби и Шон Хорнбек, число случаев уменьшается до 90.

Чтобы объективно оценить эту статистику, необходимо вспомнить, что в США примерно 70 миллионов детей. Учитывая 115 случаев похищения детей до 18 лет, риск для каждого ребенка составляет примерно 0,00016%, или 1:608 696. Для детей до 14 лет цифры отличаются не сильно. В США примерно 59 миллионов детей в возрасте до 14 лет. Таким образом, риск для них составляет 0,00015%, то есть 1:655 555.

Чтобы оценить эту вероятность, давайте поговорим вот о чем. В 2003 году в США в плавательных бассейнах утонули 285 детей в возрасте до 14 лет. То есть риск утонуть в бассейне у ребенка составляет 1:210 526, или в три раза выше, чем вероятность быть похищенным незнакомцем на улице. В 2003 году 2408 детей в возрасте до 14 лет погибли в ДТП. То есть вероятность погибнуть в ДТП у ребенка составляет 1:24 502. Вдумайтесь: для ребенка в 26 раз более вероятно погибнуть в ДТП, чем быть похищенным незнакомцем.

Конкретные цифры варьируют от страны к стране, но в любом случае вероятность, что ребенка похитит незнакомец, остается неизмеримо малой. В Великобритании, по статистике Министерства внутренних дел, «зафиксировано 59 случаев похищения незнакомцами ребенка или детей, с общим числом жертв 68 человек». Учитывая, что в Великобритании 11,4 миллиона детей в возрасте до 16 лет, вероятность составляет 1:167 647.

В Канаде Марлин Далли из Национальной службы по розыску пропавших детей Королевской канадской конной полиции тщательно проанализировала полицейские базы данных за 2000 и 2001 годы и обнаружила, что число случаев, когда ребенок был похищен незнакомцем, – включая «соседа» или «друга отца», – составляло пять. Что касается действительно похищения ребенка совершенно незнакомым человеком, был один случай за два года. В Канаде примерно 2,9 миллиона детей в возрасте до 14 лет. Так что ежегодно степень риска для каждого ребенка составляет 1:5,8 миллиона.

Что касается развязки, то статистика, кратко показанная по CNN, была почти точной. По округленным данным NISMART (именно поэтому в сумме получилось не 100%), 57% детей, подвергнувшихся «стереотипному похищению», вернули живыми, 40% – были убиты. Почти 4% остались пропавшими без вести. Важный фактор, о котором не было сказано во время специального выпуска, что в девяти из десяти случаев похищенных детей удавалось освободить в течение 24 часов.

Настоящий кошмар, когда похищенного ребенка находят убитым или не находят вообще. По данным NISMART, в США такое происходит примерно с 50 подростками и детьми в год. Это 50 случаев на 70 миллионов детей в возрасте до 18 лет. То есть ежегодный риск, что ребенка или подростка похитит незнакомый человек и убьет или похищенный пропадет без вести, составляет 0,00007%, или 1:1,4 миллиона.

Для описания степени риска, настолько низкой, что ее можно считать практически равной нулю, есть термин de minimis – «незначительный риск». Конкретные цифры «незначительного риска» могут варьировать, иногда пороговое значение может быть даже 1:10 000, но риск один случай на миллион определенно можно считать «незначительным».

На основе всех имеющихся данных можно сделать несколько простых выводов. Во-первых, подавляющему большинству детей похищение не грозит. Во-вторых, в подавляющем большинстве случаев детей похищают не абсолютно незнакомые люди. В-третьих, в подавляющем большинстве случаев, когда детей похищали незнакомые люди, это вовсе не напоминало «стереотипное похищение», так пугающее родителей. В-четвертых, число «стереотипных похищений» настолько мало, что это можно считать незначительным риском. Наконец, если ребенка все-таки похитит педофил, есть все шансы, что он выживет и вернется домой в течение суток.

Это совсем не то, что Андерсон Купер сообщил зрителям своего телевизионного шоу. Фактически его основной посыл был прямо противоположным. Он не привел ключевые факты, но при этом рассказал сразу несколько пугающих историй, когда детей похищали незнакомцы. Почти во всех этих историях похититель удерживал ребенка в течение нескольких месяцев или даже лет.

Однако проблема не в Андерсоне Купере. То, как в спецвыпуске его телевизионного шоу была искажена реальная картина, по сути отражает, как новостные медиа освещают тему похищения детей. Если ребенок не похищен, это не новостной повод. Похищения детей родителями в разводе обычно не удостаиваются внимания СМИ, если только история не заканчивается трагически. А вот педофилы, выискивающие жертву, – это всегда резонансная тема. Уве Колбиг, 42-летний гражданин Германии, попал в новостные сводки всего мира, когда в феврале 2007 года похитил, изнасиловал и убил девятилетнего мальчика. В австралийских СМИ статья вышла под заголовком «Монстр и его жертва». Отдельной сенсацией стала видеозапись, сделанная камерой наблюдения в трамвае в Лейпциге, где видно, как Колбиг дружелюбно болтает и шутит с мальчиком. Кадры с видеозаписи с лицом улыбающегося Колбига появились во всех газетных статьях и были показаны в эфире национального телевидения в США, Канаде, Ирландии, других странах Европы.

Не нужно быть профессиональным психологом, чтобы понять, как люди отреагировали на эту историю. Они испытали ужас и отвращение – этих эмоций достаточно, чтобы Внутренний голос сделал заключение о серьезной опасности. Если мыслить рационально, единственный случай в Германии не говорит ничего о безопасности детей в других странах и на других континентах – или даже в самой Германии, – однако это логическое заключение вряд ли выдержит натиск бури эмоций, разразившейся под влиянием этой ужасной истории.

Вполне объяснимо, что в последние годы похищения детей вызывали серьезный ажиотаж у СМИ. Когда в августе 2002 года пропали Холли Уэллс и Джессика Чапман, эта тема не сходила со страниц газет и журналов в течение трех недель, пока не арестовали их убийцу Иана Хантли. За этот относительно короткий промежуток времени десять национальных газет опубликовали 598 статей на эту тему. Еще более серьезное информационное цунами поднялось в июне 2002 года после похищения Элизабет Смарт из дома ее довольно обеспеченных родителей в Юте. День за днем на протяжении нескольких месяцев на телевизионных шоу, подобных Larry King Live на CNN, эту историю обсуждали со всех возможных ракурсов. Учитывая обеспокоенность общества проблемой похищения детей, СМИ уделяли более пристальное внимание всем случаям, хотя бы отдаленно напоминающим случай Элизабет Смарт. Это неизбежно создало ощущение, что число подобных инцидентов выросло. Классический замкнутый круг. Билл О’Рейли, ведущий Fox News, назвал лето 2002 года «летом ада для американских детей». По данным опроса исследовательского центра Pew Research Center, тема похищения детей затмила даже угрозу военного вторжения в Ирак, став четвертой по популярности: четверо из пяти американцев заявили, что они следили за этой темой «очень пристально» (49%) или «достаточно пристально» (30%). В мае 2007 года исчезновение трехлетней Мэдлин Макканн, отдыхавшей с родителями (гражданами Великобритании) в Португалии, получило широкое освещение в прессе, причем не только британской, но и всех западных стран. 28 мая фотография маленькой девочки была даже на обложке журнала People.

Развлекательные медиа – это не только реальные истории, и поэтому появляются книги и художественные фильмы, от дешевых триллеров до высокого искусства, основу сюжета которых составляет драматическая история похищения незнакомцем. Один из бестселлеров, роман «Милые кости», начинается с признания девочки, что ее убили 6 декабря 1973 года, «до того как фотографии девочек и мальчиков любых национальностей стали появляться на молочных пакетах… когда люди думали, что подобного не может произойти».

В речах политиков, статьях журналистов, выпусках новостей, книгах и художественных фильмах крайне редкие случаи выдаются за типичные, а то, что действительно типично, обходится молчанием. Это касается не только темы похищения детей, а всех преступлений в целом.

По результатам исследований, которые вряд ли кого-то удивят, подавляющая часть историй в СМИ – это новости о преступлениях. Конкретные цифры могут варьировать в зависимости от страны, но большинство опросов показывают, что криминальные сводки составляют от 10 до 30% всего контента, с качественными газетами в нижней части этого спектра и с таблоидами – в верхней. В новостных выпусках на национальных телеканалах освещают много преступлений, а на местных телеканалах – еще больше. Анализ местных телевизионных новостей, проведенный Центром по изучению СМИ и связей с общественностью, показывает, что каждая пятая история связана с преступлением.

Еще один важный вывод исследования: медиа фокусируются преимущественно на отдельных историях, не затрагивая более широкого контекста. Журналисты рассказывают нам о старушке, которую преступники держали под дулом пистолета, но ничего не говорят о том, скольких еще старушек держали под дулом пистолета, их было меньше или больше, чем раньше, кто их держал и почему или какие меры могут их обезопасить. Так что следует внимательнее относиться к терминологии: журналистов не интересует «уровень преступности», им нужно «преступление».

Эта тенденция имеет последствия, о которых необходимо упомянуть. Одно из них – перекос в сторону негативных новостей в обществе. Рост преступности означает, что совершается больше преступлений. Это стандартно отражается в СМИ: нужно публиковать больше историй об убийствах и грабежах. Снижение уровня преступности означает, что преступлений совершается меньше. Но об этом нельзя написать, рассказав истории отдельных преступлений, потому что преступление, которое не совершали, не служит новостным поводом. По одной той причине, что пресса сосредоточена на преступности, ее рост всегда будет привлекать больше внимания, чем ее снижение.

Чтобы понять, насколько сильна эта тенденция, представьте, что правительственное агентство опубликовало доклад, посвященный теме домашнего насилия, из которого следует, что за последние десять лет число подобных случаев увеличилось почти на две трети и достигло исторического максимума. А теперь попробуйте представить, что пресса полностью его проигнорировала. Никаких новостей. Никаких критических авторских колонок. Никаких статей, анализирующих пугающий тренд. Стоит ли говорить, что это просто невозможно. В декабре 2006 года Бюро статистики США опубликовало отчет, из которого следовало, что за последнее десятилетие число случаев домашнего насилия снизилось почти на две трети и достигло исторического минимума. Эта хорошая новость была почти полностью проигнорирована СМИ.

Еще более наглядный случай произошел в Торонто в декабре 2005 года. На следующий день после Рождества, когда толпы покупателей наполняют магазины, стремясь приобрести что-нибудь со значительной скидкой, между членами конкурирующих преступных группировок завязалась перестрелка. Случайной пулей была убита 15-летняя Джейн Креба. Убийство при любых обстоятельствах – это шокирующий инцидент, но в последние несколько месяцев убийства, связанные с оружием и преступными группировками, происходили то и дело, а в Канаде в самом разгаре были федеральные выборы. Неизбежно, и не без оснований, тема оружия, преступных группировок и роста насилия стала доминирующей. Политики стучали кулаками по трибунам, авторы колонок в СМИ рвали и метали. На самом же деле пик убийств, связанных с преступными группировками, прошел задолго до этого ужасного инцидента, и после завершения выборов эта тема сама собой быстро и без особой шумихи сошла на нет. Уровень насилия в обществе продолжал снижаться. К концу 2006 года число убийств, совершенных с применением огнестрельного оружия, сократилось на 46%. Однако в прессе об этом никто не говорил. В нескольких статьях эта статистика все-таки проскользнула, но так, словно это была статистическая странность, способная заинтересовать только специалистов. Таким образом, волна преступлений, вызвавшая всплеск эмоциональных статей в прессе и горячего общественного обсуждения, сошла на нет практически незаметно.

Искаженный интерес медиа просматривается и в том, какие именно преступления получают широкое освещение. Вне конкуренции – убийства. По результатам исследований, в некоторых СМИ они занимают половину всей криминальной хроники. Согласно данным Центра по изучению СМИ и связей с общественностью, 29% криминальных новостей на местных американских телеканалах – это сообщения об убийствах. На втором месте со значительным отрывом (7%) – новости о стрельбе без смертельных случаев. Исследования подтвердили, что подобная закономерность характерна для многих стран на протяжении нескольких десятилетий. Даже в Великобритании 1950-х годов, когда число убийств было крайне мало, они «были самым частым видом преступлений, о которых писали газеты», сообщает криминалист Роберт Рейнер.

Насилию, не столь драматичному, как убийство, в прессе уделяется меньше внимания, еще меньше – имущественным преступлениям. В итоге сформировалась четкая закономерность: чем чудовищнее и отвратительнее преступление, тем больше внимания со стороны прессы. Несомненно, информационным поводом может стать любое преступление, если к нему привлекает внимание политик или если жертвами стали пожилые люди, дети или животные. Кроме того, журналисты слетаются как мухи на мед, если в преступлении замешаны – в качестве жертвы или преступника – члены королевских семей или знаменитости. Но в целом преступления без насилия уступают преступлениям с насилием, а менее кровавое насилие уступает более кровавому насилию. Так что в средствах массовой информации убийства стабильно удерживают первое место.

Такая логика подачи информации в СМИ может показаться не лишенной смысла: чем серьезнее преступление, тем выше вероятность, что оно появится в медиа, а людям стоит знать о серьезных преступлениях. Несомненно, это так. И это не было бы проблемой, если бы журналисты уравновешивали свои статьи качественным анализом преступлений, способным детально обрисовать картину, но этого не происходит. В прессе одна за другой появляются статьи об ужасных зверствах: педофил похищает и убивает ребенка, недовольный служащий расстреливает пятерых коллег, – которые в совокупности создают картину преступлений, не имеющую ничего общего с реальностью.

В 2005 году ФБР зафиксировало в США 1 390 695 преступлений, сопровождавшихся насилием, и 10 166 159 имущественных преступлений. То есть имущественных преступлений было в семь раз больше. Иными словами, преступления с применением насилия составляют всего 12% от общего числа преступлений.

Представьте себе статистику по преступности в виде египетской пирамиды. Почти вся пирамида – это преступления без применения насилия, и только самая ее верхушка – это преступления, сопровождавшиеся насилием. В состав этой верхушки входят: 417 122 случая грабежей (или 3,6% преступлений, зафиксированных в США), 93 934 случая изнасилований (или 0,8%), 16 692 случая убийств (или 0,14%).

Но то, как СМИ представляют ситуацию с преступностью, перевернуто с ног на голову. О самых распространенных преступлениях практически не упоминается, тогда как самые редкие случаи привлекают повышенное внимание. По результатам опросов общественного мнения Gallup, около 20% американцев признаются, что «часто» или «периодически» беспокоятся, что их могут убить, несмотря на тот факт, что ежегодно только 0,0056% населения страны умирает насильственной смертью. У среднестатистического американца в три раза больше шансов погибнуть в аварии, чем быть убитым. И это в стране, где по статистике совершается больше убийств, чем в других западных странах.

Привычка сосредоточиваться на редких случаях и игнорировать наиболее распространенные прослеживается даже в том, о каких убийствах рассказывает пресса. Журналисты не пишут о каждом случае – даже в Австралии, где в 2004–2005 годах было совершено всего 294 убийства, – и не уделяют в равной мере внимание тем, о которых все-таки упоминают. «При освещении убийств в прессе журналисты должны руководствоваться логикой “от обратного”. Образно говоря, это должна быть история о человеке, укусившем собаку, – поясняет в интервью NPR News репортер криминальной хроники Los Angeles Times Джилл Леви. – В итоге на страницы газет попадают самые невероятные истории, никоим образом не отражающие, как на самом деле обстоит дело с преступностью». На практике это означает, что когда бедный чернокожий или испаноговорящий парень убивает другого бедного чернокожего или испаноговорящего парня – стандартный сценарий в Лос-Анджелесе, – информация об этом вряд ли попадет в газеты. Зато когда бедный чернокожий или испаноговорящий парень убивает пожилую состоятельную белую женщину – что случается крайне редко, – есть все шансы, что об этом не только напишут в газетах, но и эта новость окажется на первых полосах.

Искаженное представление сформировалось и о том, кто чаще всего становится жертвой преступников. «По официальным данным, чаще всего жертвами преступлений с применением насилия становятся бедные молодые чернокожие мужчины, – отмечает Роберт Рейнер. – При этом в криминальных хрониках они чаще всего фигурируют в качестве преступников». Больше всего внимания пресса уделяет преступлениям, жертвами которых становятся дети, женщины или пожилые люди. Случаи с пожилыми людьми особенно вводят в заблуждение, так как у них меньше всего вероятность стать жертвой преступления. По данным опросов, у канадцев в возрасте 15–24 лет в 20 раз больше вероятность стать жертвой преступлений самого разного рода, чем у людей в 65 лет и старше. Даже канадцы в возрасте 55–64 лет рискуют в четыре раза больше, чем люди старше 65 лет. В США у американцев в возрасте 55–64 лет вероятность стать жертвой преступлений с применением насилия в пять раза выше, чем у людей старше 65 лет, а у подростков 16–19 лет – в 22 раза выше. Эти цифры следует знать, чтобы объективно оценивать степень риска, но, несмотря на это, я никогда не встречал такую статистику в прессе.

Если новостные СМИ переворачивают картину с преступностью с ног на голову, то развлекательные медиа при этом еще и трясут ее до тех пор, пока на них не прольется денежный дождь. «Около 20% художественных фильмов, снимающихся ежегодно, – это криминальные картины», – пишет Роберт Рейнер. И вновь не все преступления попадают в сферу интереса индустрии развлечений. Так, чаще всего остаются за кадром имущественные преступления, не считая дерзких ограблений с похищением ювелирных изделий. Убийство – это альфа и омега для автора художественного произведения, и так было всегда. Авторы книги Prime Time: How TV Portrays American Culture («Прайм-тайм: американская культура в зеркале телевидения») провели контент-анализ эфиров в 1950-е годы и выяснили, что на каждые сто персонажей было показано семь убийств, то есть число убийств примерно в 1400 раз превышало число убийств в реальной жизни за указанный период. И все это не скучные типичные преступления, когда, например, бедный молодой мужчина импульсивно нападает на другого бедного молодого мужчину, без преднамеренного «злого умысла». Нет, эти убийства – полет фантазии и творческого воображения автора. Телевидение в прайм-тайм превратилось в бесконечное дарвиновское соревнование по созданию все более изощренных сценариев уничтожения человека – и все более далеких от реальности. Еще совсем недавно сложно было представить фильм о киллере, который убивает киллеров, но беспощадная логика телевизионных убийств сделала это возможным. Телевизионный сериал «Правосудие Декстера» вышел на экраны в 2006 году.

Обычно о новостных и развлекательных медиа говорят как о двух отдельных сферах. Но в случае с криминальной хроникой выделилась третья сфера: здесь сюжеты основаны на реальных событиях, однако профессиональная журналистская этика на них не распространяется. Реальные преступления без зазрения совести выставляются на потеху толпе, как в реалити-шоу Cops, которое вот уже двадцать лет показывает работу американской полиции. Этот формат оказался настолько популярным, что его растиражировали в других странах. По официальной версии, реалити-шоу позволяет зрителям увидеть изнутри работу патрульных полицейских. На самом же деле оно позволяет увидеть, как молодых людей с голым торсом – по никому не понятным причинам всегда без рубашек и футболок – преследуют, хватают и заковывают в наручники. Своеобразная облегченная телевизионная версия гладиаторских боев.

Представители еще одного направления третьей сферы пытаются, чтобы их воспринимали более серьезно. В литературе это направление представлено биографиями серийных убийц и гангстеров, написанных низкопробными Микки Спиллейнами. На телевидении – телевизионными шоу, такими как The O’Reilly Factor, Nancy Grace и America’s Most Wanted. Общее настроение этих телешоу отлично отражают названия трех книг создателя и ведущего America’s Most Wanted Джона Уолша: Tears of Rage («Слезы ярости»), No Mercy («Пощады не будет») и Public Enemies («Враги государства»). Джон Уолш, как и Нэнси Грейс, пережил ужасное преступление: в 1981 году был похищен и убит его шестилетний сын Адам. После этого Уолш развернул активную общественную кампанию, продвигавшую идею, что похищение детей приняло характер эпидемии. Вот отрывок из его выступления перед Конгрессом: «Пятьдесят тысяч детей исчезают ежегодно, их похищают незнакомцы для совершения грязных преступлений. Эта страна завалена искалеченными, обезглавленными, изнасилованными, задушенными детьми». Уолш оказал значительное влияние на принятие основных федеральных законов в этой области в 1982 и 1984 годах. В 2006-м, в 25-ю годовщину исчезновения сына Уолша, президент Буш подписал Акт о защите и обеспечении безопасности детей имени Адама Уолша, который утвердил создание национального реестра лиц, совершивших преступление сексуального характера. В парадигме этого документа практически любые преступления – это похищения, изнасилования или убийства; все преступники – социопаты и звери, а все дети – в огромной опасности. Точная статистика не приводится или приводится крайне редко.

Учитывая, что средства массовой информации постоянно искажают картину о состоянии преступности, неудивительно, что у людей складывается своеобразное мнение об этом вопросе. Джулиан Робертс, криминолог из Оксфордского университета, проанализировал ряд исследований, изучавших, как общество воспринимает ситуацию с преступностью, и обнаружил: в самых разных странах большинство людей считают, что «преступления с применением насилия составляют примерно половину всех зафиксированных полицией правонарушений». Опрос в Огайо показал, что только каждый пятый способен правильно оценить число преступлений с применением насилия, а «у одной трети опрошенных оценка числа преступлений с применением насилия оказалась в шесть раз выше, чем на самом деле».

Кроме того, исследования стабильно фиксируют высокий уровень пессимизма у респондентов. Ситуация с преступностью только ухудшается. Всегда. «Когда бы людям ни задавали вопрос об изменении ситуации, большинство респондентов отвечают, что уровень преступности растет быстрыми темпами», – отмечает Джулиан Робертс.

Авторы опросов всегда с удивлением констатируют этот факт. «Несмотря на то что число преступлений за последние годы стабильно снижается, 63% опрошенных уверены, что уровень преступности в стране в целом растет», – говорится в обзоре современного состояния преступности в Великобритании (British Crime Survey) за 2005–2006 годы. Это разительный контраст с реальностью: в период с 1995 по 2005 год уровень преступности снизился на 44%.

В 1990-е годы в США наблюдалось еще более значительное снижение уровня преступности. Эта тенденция была настолько явной и беспрецедентной, что ее заметили даже средства массовой информации. И все же опрос общественного мнения агентства Gallup в 2007 году показал, что 47% американцев по-прежнему убеждены, что уровень преступности растет.

К счастью, во всех опросах бывает меньшинство, способное анализировать факты. Так, во время беспрецедентного снижения уровня преступности в 1990-е годы, по данным опросов Gallup, доля американцев, убежденных, что уровень преступности падает, увеличился с 4% в 1993 году до 43% в 2001-м. Возможно, этому способствовал анализ ситуации с преступностью в СМИ – такие статьи были. Возможно и то, что люди видели это собственными глазами и слышали от друзей и соседей. Личный опыт оказывает огромное влияние на формирование мнения, к тому же не стоит забывать о внутреннем желании человека разделять точку зрения окружающих.

Сравнить влияние средств массовой информации и личного опыта можно при помощи любопытного факта. Когда исследователи спрашивали, вырос или снизился уровень преступности в стране, они получали один ответ. Когда они задавали вопрос, вырос или снизился уровень преступности там, где вы живете, они получали другой ответ – почти всегда более позитивный. В Великобритании 63% респондентов заявили, что уровень преступности в стране повысился, и только 42% сказали, что он вырос там, где они живут. Ежегодные опросы общественного мнения Gallup в США также неизменно подтверждают, что оценка ситуации с преступностью на местном уровне всегда бывает более позитивной, чем по стране в целом. В 2000 году, когда 47% респондентов заявили, что уровень преступности в США повысился, только 26% сказали, что уровень преступности вырос там, где они живут. Отчасти подобный результат объясняется тем, что когда люди оценивают ситуацию у себя, у них больше источников, на основе которых они могут формировать свои суждения. Они опираются на личный опыт, на мнение семьи и друзей. А судить о том, что происходит в стране в целом, они могут, только исходя из информации в СМИ, а СМИ транслируют, что убийства и хаос расцветают буйным цветом.

Важный вопрос: возможно ли, что пугающее представление об уровне преступности, которое формируется у людей благодаря СМИ, превращается в страх перед преступностью? Социологи бьются над этой загадкой не одно десятилетие. Они доказали, что существует взаимосвязь: чем больше человек читает прессу и смотрит телевизор, тем больше он боится. Для психологов этот вывод был прогнозируемым. Постоянное присутствие информации о насилии заставляет Внутренний голос, руководствуясь Правилом примера, сделать вывод о высокой степени риска. А сильный эмоциональный отклик, который вызывает подобная информация, благодаря Правилу «хорошо – плохо» только подтверждает оценку Внутреннего голоса о серьезности угрозы.

К сожалению, с социальными науками все не так просто. Один только факт, что люди, которые читают прессу и смотрят телевизор, больше боятся, не доказывает, что чтение газет и просмотр телепередач провоцирует страх. А может, это страх, который они испытывают, заставляет их искать больше информации в СМИ. До сих пор еще никому не удалось разгадать, что здесь причина, а что следствие. Большинство экспертов сошлись во мнении, что ситуация может развиваться и в том, и в другом направлении: чем больше вы читаете прессу и смотрите телевизор, тем больше вы боитесь, а чем больше вы боитесь, тем больше вы читаете и смотрите. По словам социолога из Карлтонского университета Аарона Дойля: «Они взаимно друг друга усиливают».

Но тогда это вызывает еще больше опасений, чем модель, при которой средства массовой информации просто запугивают людей до умопомрачения. Если люди, испытывающие страх, начнут искать больше информации в СМИ, они получат новую порцию пугающих историй и эмоций, которые еще больше усилят их страх. А это заставит их читать еще больше. Так формируется восходящая спираль тревоги. Вспомните эксперимент, который проводили психологи Амос Тверски и Эрик Джонсон: они предложили студентам Стэнфордского университета прочитать статью (с разными тематическими вариациями), где речь шла о смерти от лейкемии, при пожаре и об убийстве, а затем попросили их ранжировать список из 12 потенциальных угроз. В этом эксперименте участники выше оценили степень риска того фактора, который был указан в качестве причины смерти в прочитанной ими статье. Амос и Джонсон также заметили, что, прочитав статью, студенты повысили свою оценку вероятности для всех рисков.

Мы живем в обществе, где со всех сторон звучат истории о похищениях, изнасилованиях и убийствах, жестокости, потерях и мучительном горе. Разум может понимать, что это не более чем истории – иногда выдуманные, иногда маловероятные – и что они ничего не могут сказать о том, каким реальным рискам подвергается человек и его близкие. Но Внутренний голос, когда смотрит телевизор, думает не об этом.

Люди рассказывают друг другу истории о совершенных преступлениях со времен, когда Каин убил Авеля, и на то есть причина. «Мы – социальные млекопитающие, мозг которых специализируется на том, чтобы думать о других, – писал психолог из Гарвардского университета Дэниел Гилберт в статье в Los Angeles Times. – Понимание намерений других людей, того, что они знают и чего хотят, что они делают и планируют, было настолько важным для выживания нашего вида, что для человеческого мозга это стало почти навязчивой идеей. Мы думаем о намерениях других людей, обсуждаем их, ищем и запоминаем». Совсем не случайно один из самых популярных журналов в мире носит название People («Люди»).

Также не случайно и то, что бесконечные истории о знаменитостях в этом журнале перемежаются историями о преступлениях. Знаменитости и убийства встречаются в одной истории не потому, что у звезд особая тяга к тому, чтобы убивать или быть убитыми, а потому, что наш интерес как к жизни знаменитостей, так и к кровавым преступлениям – это проявление человеческого инстинкта наблюдать за людьми и анализировать, почему они делают то, что делают. Преступления неизменно притягивают наше внимание, так как с точки зрения выживания они особенно важны. В небольших общинах по 30 человек, кочующих по просторам африканской саванны, выживание зависело от умения наших предков взаимодействовать между собой. Взаимодействие подразумевает соблюдение определенных правил. Так что от понимания, как и почему люди нарушают эти правила, зависело благополучие общины. Кроме того, было важно донести сообщение, что нарушители правил понесли за это наказание – именно так обычно заканчиваются истории о преступлениях.

Стремление обсуждать преступления заложено в человеке практически на уровне инстинктов. В том же интервью, в котором Джилл Леви, репортер криминальной хроники Los Angeles Times, жаловалась на гипертрофированное внимание прессы к абсолютно нестандартным убийствам, она описывала, как в рамках иммерсивного проекта работала вместе с сотрудниками внутригородского отдела убийств: «В том году было совершено примерно 70 убийств, так что работы у них хватало». В это же время шло следствие по делу об убийстве Лейси Питерсон. По версии следствия, беременную Лейси убил ее муж Скотт Питерсон, красивый, состоятельный, молодой белый житель Калифорнии. Это дело имело широкий общественный резонанс и обсуждалось во всех ток-шоу и местных телевизионных новостях. В прессе появлялись все новые подробности, история даже легла в основу сюжета книги. Это была именно та шумиха вокруг нетипичного преступления, которую терпеть не могла Джилл Леви. Тем не менее она вспоминает: «Утром в отделе мы пили кофе и обсуждали, что нового по делу Лейси Питерсон, а затем приступали к десяткам других убийств. Ощущения были немного сюрреалистичные».

Но, пожалуй, самый занимательный факт, касающийся нашего интереса к преступлениям, – это то, насколько бесполезными с практической точки зрения оказываются подобные истории для тех, кто за ними следит. Когда в Португалии пропала Мэдлин Макканн, бесконечные комментаторы пытались извлечь из случившегося какой-то смысл, но на самом деле эта трагедия не говорила ни о воспитании, ни о безопасности, ни о чем-то другом, что могло иметь отношение к десяткам миллионов людей, наблюдавших за развитием этой истории во всех западных странах. Это была в чистом виде драма. Шокирующий характер преступления придал истории значимость, но затем она превратилась в общий информационный контекст, который поддерживался относительно тривиальной информацией и размышлениями. Люди следили за этой драмой на протяжении нескольких месяцев, потому что все ее действующие лица были им знакомы, как персонажи мыльной оперы, в которую, по сути, и превратилось это преступление.

Криминальные истории, как и все истории, связанные с утратами и потерями, вызывают у людей эмоциональный отклик, и часто он бывает очень глубоким. Так происходит, потому что печаль и горе обычно сопровождаются гневом и негодованием. Если в немецком городе мальчик попадет под трамвай и умрет, это станет трагедией, она будет вызывать сочувствие у всех, кто об этом узнает. Возможно, об этом появится небольшая заметка в местной газете, но на этом всё – семья мальчика будет переживать свою утрату в одиночестве. Но если тот же самый мальчик сядет в трамвай, столкнется с педофилом, будет изнасилован и убит, это уже будет не просто трагедией. Это вызовет всплеск общественного негодования и, скорее всего, появится в новостных лентах, газетах и журналах по всему миру.

Преступление заставляет нас ощущать гнев. Жгучее чувство, что тот, кто причинил вред другому, должен быть наказан, а общественный порядок восстановлен, как вы помните, заложено в человеке на уровне инстинктов самой эволюцией. При этом не имеет значения, будет преступник представлять опасность в будущем или нет. Он должен быть наказан, а равновесие восстановлено. Это не вопрос безопасности. Это вопрос справедливости.

Справедливость и безопасность – разные вещи. Когда мы видим видеозапись, как педофил знакомится с ребенком, чтобы потом совершить ужасное преступление, вполне логично наше требование, что он должен получить наказание соразмерно содеянному. Но при этом мы должны отдавать себе отчет, что этот инцидент не говорит ровным счетом ничего о безопасности среднестатистического ребенка в Германии или любой другой стране. К сожалению, наше подсознание так не работает. Внутренний голос знает только то, что человек переживает смесь горя и гнева и, руководствуясь Правилом «хорошо – плохо», делает вывод, что вероятность подобного нападения высока или что эта угроза настолько чудовищна, что ее вероятность не имеет значения. В любом случае, Внутренний голос жмет на «тревожную кнопку». В этот момент грань между справедливостью и безопасностью стирается, и наше желание справедливости берет верх над представлениями о безопасности.

Подобное явление наглядно продемонстрировали исследователи из Университета штата Огайо Джозеф Арваи и Робин Уилсон. Они провели нестандартный эксперимент: предложили участникам представить, что им поручено руководство одним из национальных парков и что в их распоряжении сумма 100 тысяч долларов, которую можно потратить на решение неожиданно возникших проблем. При этом следует помнить, что фонд непополняемый и на потраченные деньги нельзя будет рассчитывать в будущем. Каждый участник должен был сказать, какую сумму он выделит на решение проблемы, озвученной организаторами эксперимента.

Первой группе сообщили, что проблема – в увеличении численности оленей, которые в поисках пропитания наносят непоправимый вред растительности парка. Кроме того, рост популяции начал создавать опасные ситуации на дорогах, увеличилось количество столкновений, в результате которых травмы получали и животные, и люди. По десятибалльной шкале оценка степени риска для безопасности людей составляла четыре балла, риска для собственности – пять и риска для окружающей среды – четыре. Какую сумму из 100 тысяч долларов необходимо потратить, чтобы решить эту проблему? Второй группе сказали, что проблема – в уровне преступности: на территории парка происходят кражи из автомобилей, воровство кошельков и акты вандализма. В этом случае риск для безопасности людей оценивался в три балла, для собственности – в четыре и для окружающей среды – в четыре. Наконец, третьей группе участников предложили выделить средства на решение обеих проблем. Им, как и в первых двух группах, также сообщили, как оценивается степень риска, и было ясно, что проблема с уровнем преступности чуть менее серьезна, чем проблема с оленями.

Исследователи ожидали, что рост популяции оленей – это не та проблема, которая вызовет у людей сильные эмоции. Другое дело – уровень преступности. Вандализм и имущественные преступления не сравнятся с убийствами и изнасилованиями, но все равно не могут оставить людей безучастными. Другими словами, в этом эксперименте информация была доступна участникам в двух форматах – в виде цифр и в виде эмоций. Можно было ожидать, что эмоции возьмут верх над логикой, но участники эксперимента – простые жители небольшого городка Юджин в штате Орегон – были поставлены в такие условия, что они не могли себе позволить бездумно положиться на чувства. Они должны были представить себя в роли чиновников, распоряжающихся бюджетом. Если обстоятельства могут побудить человека мыслить исключительно рационально, то это были именно такие обстоятельства.

Все участники отвечали индивидуально, а затем исследователи вывели среднее значение по каждой из групп. Первая группа потратила бы на решение проблемы с численностью популяции оленей 41 828 долларов. Вторая группа выделила бы на решение проблемы с преступностью 43 469 долларов. Это было логично. Обе группы не имели ориентиров для сравнения, поэтому они выбрали сумму так, чтобы она была достаточно крупной, но поставила бы крест на решении других возможных проблем в будущем.

Неожиданными оказались результаты третьей группы. На решение проблемы с оленями группа выделила бы 30 380 долларов, а на проблему с преступностью – 43 567. Если руководствоваться оценкой риска, то проблема с оленями была более серьезной, чем с преступностью, но участники решили потратить гораздо больше средств на решение проблемы с преступностью. Внутренний голос победил с большим отрывом.

В этом варианте эксперимента оценки степени риска не сильно отличались. А если бы риск в случае с преступностью был очень низкой, а в случае с популяцией оленей – очень высоким? Этого было бы достаточно, чтобы перевесить эмоциональную составляющую? Арваи и Уилсон повторили эксперимент с другими участниками. В этот раз показатели степени риска для проблемы с популяцией оленей были девять, десять и десять. А для проблемы с уровнем преступности – всего лишь три, четыре и четыре. Смысл этих показателей был однозначным: ситуация с оленями близка к критической, тогда как уровень преступности вызывает легкую обеспокоенность, но не более того.

И снова первые две группы решили потратить примерно такие же суммы, как и в первом варианте эксперимента. А решение третьей группы отличалось: она выделила равные суммы денег на решение обеих проблем. Этот результат удивил исследователей. Несмотря на то что разросшаяся популяция оленей представляла в 2,5–3 раза более серьезную проблему, участники эксперимента выделили на ее решение такое же финансирование, как и на борьбу с преступностью.

Этот результат может послужить иллюстрацией классического диалога между Разумом и Внутренним голосом, когда они приходят к заключению, не поддающемуся логике. Все начинается с фразы: «Увеличение численности оленей…» Люди слышат ее – и ничего не чувствуют. Внутренний голос пожимает плечами. «Думай сам», – говорит он Разуму. Разум анализирует степень риска и приходит к рациональному заключению. Однако, когда люди слышат «преступность», «вандализм», «кража кошелька», перед их мысленным взором предстают агрессивные подростки неформального вида, разбивающие окна у припаркованного автомобиля или сбивающие с ног пожилую женщину и вырывающие у нее из рук сумочку. Люди чувствуют прилив негативных эмоций. В этот раз Внутреннему голосу не все равно. Руководствуясь Правилом «хорошо – плохо», он делает вывод о высокой степени риска. К черту Бемби, взывает Внутренний голос, с этим нужно что-то делать! Но тут вмешивается Разум. Цифры говорят, что проблема с популяцией оленей гораздо серьезнее, чем с преступностью, поэтому Разум берет за основу суждение Внутреннего голоса и вносит свои коррективы. К сожалению, как правило, даже этой коррективы недостаточно, чтобы свести вывод к чистой логике, и в результате равные суммы выделяются на решение совсем не равных по значимости проблем.

Преступления, о которых шла речь в эксперименте, были незначительными и вызывали относительно слабые эмоции. Каждая следующая ступень в иерархии преступлений пробуждает все более сильные эмоции. У молодого человека украли автомагнитолу, его ударили, его избили до смерти. Эмоции набегают, как штормовые облака.

Журналистов часто обвиняют в том, что их интересуют лишь истории, как «человек укусил собаку», что-то новенькое и очень странное. Эти обвинения небеспочвенны. Человек запрограммирован, чтобы замечать необычное, а журналисты – тоже люди. Несомненно, определенную роль играют сенсации и их влияние на продажи. Но все же эмоции – более важный фактор формирования искаженной картины с преступностью. Недавно в вечерних новостях я увидел фрагмент записи с камеры видеонаблюдения, заснявшей, как преступник ударил 101-летнюю женщину и убежал с ее сумкой. Я ощутил прилив негодования и гнева, как, вероятно, и все зрители. Но не думаю, что это была тщательно просчитанная попытка журналистов пробудить у аудитории эти эмоции. Скорее всего, люди, пустившие сюжет в эфир, ощутили такое же негодование и гнев, и эти эмоции убедили их, что это важно. Если бы жертвой оказался молодой мужчина, ни журналисты, ни аудитория не отреагировали бы столь бурно. Именно поэтому грабежи, жертвой которых становятся молодые мужчины, редко превращаются в информационный повод, в отличие от нападений на столетних стариков.

Люди острее реагируют на преступление с применением насилия, чем на имущественное преступление; на убийство, чем на побои; на убийство маленькой девочки, чем на убийство молодого мужчины. И, сказать откровенно, мы острее реагируем на то, что касается нас лично. СМИ представляют перевернутую с ног на голову картинку о ситуации с преступностью, но эта картинка очень точно отражает наши чувства.

Средства массовой информации влияют на чувства и мысли людей. Мысли и чувства людей влияют на средства массовой информации. А затем вклиниваются политики.

Сегодня это сложно представить, но тема преступности не всегда служила краеугольным камнем демократической политики даже в США. В 1964 году республиканец Барри Голдуотер стал первым в истории кандидатом, включившим тему преступления и наказания в свою кампанию за президентское кресло. В 1968 году Ричард Никсон сделал ставку на эту тему и не прогадал, заняв кресло главы Белого дома. В последующие десятилетия тема преступности присутствовала в избирательных кампаниях на всех уровнях, и ее значимость неуклонно росла.

В 1988 году она сыграла центральную роль в избрании Джорджа Буша. Точнее, сыграло одно конкретное преступление. В 1986 году в Массачусетсе заключенному Вилли Хортону, отбывавшему пожизненный срок, был предоставлен краткосрочный отпуск, во время которого тот вломился в чужой дом, связал его хозяина и изнасиловал его жену. Несмотря на то что губернатор штата Массачусетс Майкл Дукакис поддержал отмену краткосрочных отпусков для пожизненно заключенных, в 1988 году, когда он стал кандидатом в президенты от Демократической партии, это уже не имело значения. По совету Роджера Айлза, президента Fox News и медиаконсультанта Джорджа Буша, был снят рекламный ролик, где показывалась вращающаяся дверь на входе в тюрьму штата Массачусетс как намек, что случай Хортона был типичным. Тот факт, что Хортон был чернокожим, тоже сыграл на руку Бушу. Появился еще один рекламный ролик, демонстрировавший совмещенную фотографию Хортона в профиль и анфас с угрожающим и мрачным выражением лица. Этот ролик был признан расистским, и в предвыборном штабе Буша от него поспешили откреститься, но свое дело он уже сделал. Так искусная манипуляция с одним-единственным преступлением внесла ключевой вклад в принятие решения, кто станет одним из самых влиятельных людей на Земле.

Эта часть истории была скандально известной. Менее широкую огласку получил тот факт, что политическую ценность преступления Вилли Хортона первым отметил и использовал против Дукакиса отнюдь не республиканец, а его соратник по Демократической партии, тоже выдвигавшийся в кандидаты в президенты, сенатор от штата Теннесси Альберт Гор. Ни у одной партии или идеологии нет монополии на использование темы преступности в качестве политического оружия.

Ключевым моментом борьбы Билла Клинтона за президентское кресло стало его решение прервать предвыборную кампанию и вернуться в Арканзас, чтобы в качестве губернатора лично председательствовать при приведении в исполнение смертного приговора заключенному с задержкой умственного развития, настолько слабо понимавшему, что происходит, что, когда ему предложили последний в его жизни обед, он попросил охранника отложить кусок орехового пирога «на потом». После приведения приговора в исполнение Клинтон заметил: «Возможно, у меня много недостатков, но никто не посмеет сказать, что я снисходительно отношусь к преступникам». Это верно: будучи президентом, он придерживался жесткого курса, узаконив длинный список статей, устанавливающих уголовное наказание. Во время его пребывания у власти в стране наблюдался такой рост числа заключенных, что по этому показателю США обогнали даже Россию, которая до этого лидировала в мире по числу лиц, отбывающих наказание в местах лишения свободы. Хотя, возможно, впоследствии он об этом сожалел. Обязательные минимальные меры наказания являются «несоразмерными» и «вся наша политика в части заключения в места лишения свободы требует тщательного анализа и пересмотра», – заявил Клинтон в интервью журналу Rolling Stone за две недели до того, как истек срок его полномочий.

Универсальная схема, к которой прибегают политики, разыгрывающие карту преступности в своих интересах, мало чем отличается от принципов действия компаний, продающих домашние сигнализации, или фармацевтических компаний, навязывающих таблетки: пробудить в обществе определенные страхи или усилить уже существующие, а затем пообещать защитить его от этих угроз. Очевидно, что предлагаемые меры по борьбе с преступностью должны быть созвучны тем базовым эмоциям, которые испытывают люди. Профилактические действия, направленные на «трудных» детей и неблагополучные семьи, могли бы стать одним из наиболее действенных способов снижения уровня преступности в будущем, когда эти дети станут подростками. Но, к сожалению, эти действия не дают немедленного результата и не удовлетворяют жажду общества увидеть заслуженное наказание. Гораздо эффективнее придерживаться проверенных методов: больше полицейских и строже приговоры.

Так что мало кого удивит закономерность, выведенная экономистом из Чикагского университета Стивеном Левиттом: в те годы, когда проходили выборы губернатора или мэра, нанималось непропорционально большое число сотрудников полиции. А ужесточение приговоров стало настолько привычной политической мерой в период 1980–1990-х годов, что численность заключенных взлетела с 400 тысяч человек в 1980 году до 2,1 миллиона к 2000-м.

В последнее время в американском политическом дискурсе доминирует тема сексуального насилия. Это особая категория преступников, которые, как выразился Альберто Гонсалес, «подстерегают, изучают, планируют, как заманить жертву в ловушку и совершить грязное преступление». Храбро разоблачая зло, притаившееся в тени, политики обещают вмешаться и «защитить наших детей», как они неизменно говорят. Наглядной иллюстрацией этого вида политического маркетинга стал созданный для сенатора от штата Нью-Йорк Цезаря Трунцо интернет-ролик. В нем один за другим мелькают газетные заголовки: «Обвиняется в том, что сделал девочку своей сексуальной рабыней», «Извращенец просто не может остановиться» и другие. А затем появляется вопрос: «Кто защитит ваших детей?» Как нам уже известно, подавляющее большинство похищений совершается родителями и другими родственниками, а совсем не незнакомцами. То же верно в отношении всех форм сексуального насилия. По данным доклада Министерства юстиции США о сексуальном насилии над детьми, «88% преступников были хорошо знакомы со своими жертвами». Статистика по другим странам примерно такая же. При этом политики предпочитают фокусироваться на оставшихся 12%, а не на этих 88%, так как, чтобы получить поддержку родителей, должна быть «внешняя» угроза, защиту от которой политики пообещают.

Пресс-конференции политиков в окружении убитых горем родителей стали характерной чертой политического маркетинга такого типа. В привычку вошло неофициально называть законы по именам детей, погибших при ужасных обстоятельствах. Один из последних примеров в США – «Закон Джессики», названный по имени Джессики Лансфорд, девятилетней девочки, похищенной и убитой в 2005 году Джоном Коуи, уже осужденным ранее за сексуальное насилие. Первый «Закон Джессики» был принят во Флориде в 2005 году. На тот момент он был самым строгим в стране: автоматический минимальный срок тюремного заключения для преступников, впервые задержанных за сексуальное насилие, составлял 25 лет. Этот закон задал новый стандарт и быстро распространился и в других штатах. Логика, лежащая в его основе, проста: любой преступник, совершивший сексуальное насилие (а под это определение попадают абсолютно все в спектре от жестокого педофила до 18-летнего парня, который по обоюдному согласию занимался сексом со своей 15-летней подружкой), – это не поддающееся исправлению создание, которое, если его не изолировать от общества, непременно изнасилует и убьет ребенка. Это мнение распространенное, но неверное: многие исследования, включая доклад Министерства юстиции США, свидетельствуют, что осужденные за преступления сексуального характера менее склонны к рецидивам, чем все другие категории преступников. Джона Коуи вряд ли можно считать типичным преступником.

Статистика также занимает важную часть в политической риторике. Мы уже видели данные о «50 тысячах “хищников” в интернете». Похожая статистика утверждает, что каждого пятого ребенка склоняют к действиям сексуального характера. «Если у вас есть ребенок и если он пользуется интернетом, высоковероятно, что его склоняют к совершению действий сексуального характера. Это пугающая информация к размышлению для родителей», – утверждает сенатор-республиканец Джуд Грегг, председатель одного из подкомитетов Конгресса. Но обратите внимание на то, что обходят молчанием: кто склоняет к совершению подобных действий? И что означает «склонять к совершению действий сексуального характера»? Те, кто из раза в раз повторяет эту статистику, опускают ключевую информацию, позволяя людям самим додумывать остальное и представлять себе страшные картинки, как дети общаются в чатах с престарелыми педофилами.

Источник этой статистики – исследование, проведенное в Университете Нью-Гэмпшира. На самом деле его результаты гораздо менее пугающие, чем выдернутая из контекста устрашающая цифра. Во-первых, присутствует устойчивая тенденция к снижению числа случаев. Когда исследование впервые проводилось в 2000 году, полученный результат был – «каждый пятый ребенок». При повторном опросе в 2006 году результат был уже – «каждый седьмой ребенок». Важно то, что исследование, охватывавшее возрастную категорию от 10 до 17 лет, выявило: в 81% случаев «домогались» подростков в возрасте 14 лет и старше. По данным опроса, «не домогались ни одного ребенка в возрасте 10 лет и 3% составили 11-летние дети». Точный возраст тех, кто этим занимался, узнать невозможно. По определению, которым пользовались исследователи, в категорию действий сексуального характера попадала любая сексуально окрашенная коммуникация: достаточно было даже пошлой шутки от взрослого или сверстника. В 14% случаев «домогавшийся» был из числа знакомых пользователя, чаще всего его сверстник. Подростков также спросили, как они чувствовали себя после инцидента: две трети ответили, что их это никак не тронуло.

Исследователи попытались выделить более серьезные инциденты, создав категорию «агрессивные домогательства» – случаи, когда «домогавшийся» приглашал подростка встретиться или пытался связаться с ним по телефону или электронной почте. Только 4% подростков сказали, что с ними такое случалось. При этом не стоит забывать, что инициаторами подобного могли быть подростки, а не только лысеющие извращенцы. Что касается реального совращения, ночного кошмара родителей, то в двух вариантах опроса было выявлено всего два случая, когда несовершеннолетние встречались с тем, кто «домогался» их онлайн, и подверглись сексуальному нападению. Два случая на 3001 интервью. Эти опросы показывают, что проблема безопасности онлайн требует пристального внимания, но она не настолько страшная, как ее пытаются представить политики, говоря, что «каждого пятого ребенка склоняют к действиям сексуального характера».

После того как политики предупредили общество об угрозе, им не остается ничего другого, как предлагать новые способы борьбы с ней. В 2006 году всего за месяц власти штата Луизиана приняли 14 законов, предусматривавших наказания за преступления на сексуальной почве (один из сенаторов штата оправдал столь высокую «производительность» законотворцев тем, что «каждый раз, когда включаешь новости, слышишь, что какого-то ребенка похитили, изнасиловали и убили»). Однако давайте задумаемся: что дальше? После принятия этих законов лицам, впервые совершившим нападение на сексуальной почве, автоматически грозит минимальный срок заключения 25 лет. Заключенные, отсидевшие свой срок, могут быть оставлены под стражей на неопределенное время, если их сочтут опасными для общества. После освобождения бывший заключенный обязан внести свое имя, фотографию, адрес и место работы в специальный реестр, доступный в интернете. Есть ряд серьезных ограничений, на какую работу он может устроиться. Бывшим заключенным запрещено селиться в радиусе 300 метров от школ, парков и многих других мест, так что зачастую они теряют свои дома и испытывают огромные трудности с поиском вариантов, отвечающих этим условиям. После освобождения бывший заключенный обязан до конца жизни носить электронный браслет, позволяющий отслеживать его передвижения. Что дальше? Дилемма. Возможность ужесточать наказания за «домогательства» в интернете небезгранична, а тому, кто стремится к высоким политическим постам, нужно запастись козырем в рукаве. В 2006 году в ходе предвыборной борьбы за пост губернатора штата Джорджия вице-губернатор – один из претендентов – призвал к ужесточению наказаний за «домогательства» в интернете. Его оппонент губернатор оказался в тупике. Он не мог просто поддержать этот призыв, не предложив более суровых мер. Так что на следующий день губернатор объявил, что в случае повторного избрания он законодательно разрешит суду присяжных выносить смертный приговор лицам, совершившим насилие над ребенком.

В основе подобных политических мер практически никогда не лежат результаты криминологических исследований, и еще меньше они способствуют обеспечению общественной безопасности. В 2000 году экспертная группа по поручению федерального правительства Канады проанализировала все имеющиеся факты и данные и сделала заключение, что реестр бывших осужденных за преступления на сексуальной почве «не сильно способствовал улучшению» ситуации с безопасностью в обществе и что финансовые средства, выделенные на эту инициативу, можно было бы потратить с большей пользой. Тем не менее правительство решило, что реестр должен существовать, а министр профильного ведомства в частном порядке принес извинения участникам экспертной группы. «Это политика», – пояснил он.

Политизация темы преступлений и последующее закручивание гаек – устоявшийся стандарт для США, но британский социолог Дэвид Гарланд и другие показали, что это явление постепенно охватывает весь западный мир. Многие новые американские политические меры – «закон трех преступлений», автоматические минимальные сроки заключения, тюрьмы особого режима, реестр лиц, совершивших преступления сексуального характера, – введены или обсуждаются повсеместно от Австралии до Нидерландов. В ходе президентских выборов во Франции в 2007 году кандидат от социалистов попытался ослабить эффект жестких призывов другого кандидата – Николя Саркози – к законности и правопорядку, пообещав построить исправительные учреждения для несовершеннолетних преступников. В Канаде следование американским жестким мерам и формулировкам, таким как «нулевая терпимость», «справедливое наказание», «взрослые сроки за взрослые преступления», проявляется в том, что аналогичные лозунги с нарастающей частотой появляются в СМИ и лексиконе политических деятелей, а повестка дня реформ действующего консервативного правительства звучит как американская агитационная брошюра 1990-х годов. В ходе британских выборов в 2005 году консерватор Майкл Ховард настолько активно эксплуатировал тему страха перед преступностью, что Ассоциация руководителей полицейских служб пошла на беспрецедентную меру, заявив, что он вводит общество в заблуждение, преувеличивая уровень преступности в стране. В 2007 году лейбористское правительство Тони Блэра последовало примеру США, создав реестр лиц, совершивших сексуальное насилие, и даже сделало его доступным широкой публике. Этот закон даже планировали неофициально назвать «законом Сары» – по имени убитой девочки.

Но не только политики наживаются на «маркетинге преступлений». Как мы уже видели, отсутствие чувства защищенности – одно из важных условий для роста индустрии безопасности. Полиция тоже знает, от каких эмоций зависит финансирование ведомства.

«Уровень преступлений против личности растет беспрецедентными темпами», – такой вывод сделан в отчете исследовательского форума руководителей полиции Police Executive Research Forum (PERF). PERF называет себя аналитическим центром, но учитывая, что в его совет входят исключительно руководители полиции крупных городов, его можно назвать инструментом для лоббирования их интересов. «В 2005 году было совершено на 30 607 преступлений с применением насилия больше, чем в предыдущем. Это самый существенный рост числа подобных преступлений в годовом исчислении за 14 лет». Звучит пугающе, но правда в том, что этот рост составил всего 2,3%. Причина, по которой в 2005 году рост в годовом исчислении стал самым существенным за 14 лет, только в том, что на протяжении последних 14 лет число подобных преступлений снижалось или оставалось примерно тем же. «Если ничего не предпринять, – говорится в отчете, – число преступлений с применением насилия может вновь достигнуть уровня начала 1990-х, когда более 24 500 человек были убиты, а еще тысячи получили ранения разной степени тяжести». То есть, следуя этой логике, небольшое увеличение числа подобных преступлений, последовавшее за самым продолжительным и устойчивым снижением в современной истории, означает, что необходимо немедленно предпринять какие-то меры, иначе десятки тысяч человек умрут. А поскольку, согласно утверждению руководителей полиции, недостаточное финансирование полицейских управлений – одна из ключевых причин резкого роста преступности, следует увеличить бюджет на нужды полиции. По случайному стечению обстоятельств этот отчет был профинансирован компанией Motorola – производителем радиостанций и других технических устройств, которые закупают полицейские участки, когда им позволяет бюджет.

Конечно, американская полиция не единственная пытается использовать статистику преступности в своих интересах. Джулиан Фантино, шеф полиции Торонто в 2000–2005 годах и комиссар полиции провинции Онтарио в 2006–2008 годах, известен своими настоятельными призывами к увеличению сроков заключения и ужесточению условий содержания преступников в тюрьмах. «Система уголовной юстиции не работает. И у нас есть жертвы, которые это подтвердят» – это мантра Фантино, которую он повторяет при каждом удобном случае. Возражения критиков, что уровень преступности не только под контролем, но и снижается, Фантино просто игнорировал. В ноябре 2003 года он заявил: «Вот мой ответ всем тем, кто считает, будто уровень преступности снижается: возможно, он снижается в цифрах, но число преступлений с применением насилия все прошедшие годы только растет». На самом деле число подобных преступлений на протяжении многих лет снижается, но это вряд ли было интересно шефу полиции, выступавшему за ужесточение законодательства.

Общественные институты и федеральные агентства – еще один источник ажиотажа. Часто они непосредственно заинтересованы в повышении всеобщего интереса к теме, которой занимаются – из благих побуждений или в стремлении получить финансирование. Так, Министерство юстиции США часто цитирует статистику по числу случаев совращения детей в интернете, о которой мы говорили ранее. Детский фонд ООН ЮНИСЕФ пошел еще дальше, заявив в пресс-релизе, выпущенном 7 февраля 2007 года: «Каждый пятый ребенок, который пользуется интернет-чатами, общался с педофилом». Однако эти организации не упоминают, что исследования на самом деле говорят вовсе не о том, что у каждого пятого ребенка в интернете происходит контакт с педофилом.

Для тюремных охранников рост уровня преступности (даже воспринимаемый) и ужесточение уголовного законодательства означают гарантию работы. В Калифорнии профсоюз охранников исправительных учреждений уже стал легендарной политической силой. В 1980-х годах он добился финансирования для создания новых организаций по защите прав жертв преступлений. Эти правозащитные организации в основном и требовали увеличения сроков заключения. Когда в 1994 году на всеобщее голосование по штату был вынесен «закон о трех преступлениях» (благодаря которому карманные воришки оказались в тюрьме до конца своих дней), профсоюз финансово поддержал сторонников этого закона, и в итоге они одержали верх. Когда десять лет спустя на голосование был вынесен вопрос о небольшом смягчении этого закона, профсоюз поддержал противников этой инициативы, которые опять-таки победили. На протяжении многих лет в калифорнийских тюрьмах число заключенных в два раза превышает максимальный порог, несмотря на то что новые тюрьмы строятся в штате с лихорадочной скоростью. Для сотрудников службы исполнения наказаний переполненные тюрьмы означают сверхурочную работу, а в Калифорнии работа сверхурочно оплачивается в размере 37 долларов в час. По данным Дэниела Макаллэйра из Центра по вопросам ювенальной и криминальной юстиции в Сан-Франциско (либеральной НКО, следящей за деятельностью профсоюзов), «для Калифорнии нередкой является ситуация, когда тюремные охранники зарабатывают больше 100 тысяч долларов в год».

Калифорнийский профсоюз охранников исправительных учреждений проявляет щедрость в отношении политиков. Одним из бенефициаров профсоюза был демократ Грей Дэвис, губернатор Калифорнии. В 2002 году под влиянием серьезного налогового кризиса Дэвис сократил госфинансирование в сфере образования, здравоохранения и многих других областях. В то же время он утвердил повышение оплаты труды охранникам тюрем на 37,7% и увеличил их отпуска. Губернатор категорически отрицал, что на это решение каким-то образом повлияли три миллиона долларов, которые он получил в качестве пожертвования на избирательную кампанию от профсоюза охранников исправительных учреждений.

Отдельную нишу среди тех, кто наживается на страхе, занимают консультанты по безопасности. Они не участвуют в громких кампаниях, как политики, не лоббируют свои интересы, как шефы полиции, не рекламируют свои услуги, как коммерческие компании. Вместо этого они общаются с журналистами, которые представляют их как незаинтересованных экспертов, хотя у них определенно есть свой, и весьма конкретный, интерес.

«Семейный эксперт по безопасности» Боб Стабер, бывший калифорнийский офицер полиции, занимается продвижением собственной программы Safe Escape. По описанию на сайте, это «мультимедийная программа, которая учит детей и родителей в случае неожиданной угрозы за доли секунды принимать решения, которые спасут им жизнь». Диск с видеозаписью программы можно приобрести за 25 долларов.

Боб Стабер постоянно мелькает в телевизионных шоу. Он участвовал в таких ток-шоу, как The O’Reilly Factor, America’s Most Wanted, Today, и даже в шоу Опры Уинфри Oprah. Он консультировал телеканал АВС во время съемок специального проекта Primetime Live, посвященного теме похищения детей, изнасилований и стрельбы в школах. «Вероятность стрельбы в школах стала причиной серьезной озабоченности в образовательных учреждениях по всей стране», – заявляет журналист Крис Куомо, начиная выпуск этого телешоу 10 ноября 2005 года. «Обеспечение безопасности – одна из главных задач как в нашей школе, так и в любом другом образовательном учреждении, – сообщает журналисту директор старшей школы. – У нас постоянно дежурит вооруженный офицер полиции и регулярно проводятся учения на случай ЧП с применением оружия». Журналисты телешоу с помощью Боба Стабера решают провести собственную проверку безопасности.

«Учеников и сотрудников школы попросили действовать так, как они действовали бы в случае чрезвычайной ситуации с вооруженным нападением», – поясняет Крис Куомо телезрителям, пока подростки бегут по коридорам школы во время объявленной учебной тревоги. Все проходит хорошо, все довольны. После этого тревогу объявляют во второй раз, но учеников не предупреждают, что Боб Стабер и его помощник будут играть роль вооруженных преступников. «Ты убит! И ты тоже!» – кричит Стабер растерявшимся, испуганным подросткам. Крису Куомо происходящее кажется реалистичным.

После этого Боб Стабер объясняет подросткам, что они могут сделать, чтобы спастись от вооруженных преступников. Никогда не заходите в комнату без окон, инструктирует он. Вылейте жидкое мыло на пол. «Вам придется делать то, что никто в подобной ситуации не делает, – говорит Стабер детям. – Давайте повторим еще раз». И дети снова отрабатывают поведение в чрезвычайной ситуации. На этот раз они следуют советам Стабера, и всем кажется, что теперь американские школьники в безопасности.

Так ли это? В 1997–1998 учебном году в США были убиты 34 школьника. В 2004–2005 учебном году – последнем, по которому доступны данные, – произошло 22 убийства. Каждое убийство – это трагедия, но анализировать статистику нужно всегда объективно. Число детей и подростков, убитых вне школы, гораздо больше. В 1997–1998 учебном году на каждого убитого в школе ребенка приходились 53 убитых за пределами школы. Через шесть лет эта статистика изменилась до 1:75. При этом следует учитывать общее число учащихся американских школ. В 1997–1998 учебном году это число приближалось к 52 миллионам. При столь огромной цифре неизбежно, что может произойти даже крайне маловероятное событие. Простой расчет показывает, что в 1997–1998 учебном году у обычного американского учащегося вероятность быть убитым в школе составляла 0,00006%, или 1:1 529 412. И с тех пор она только снизилась.

Приведенная статистика взята из отчета Indicators of School Crime and Safety («Показатели уровня преступности в школах и безопасности образовательных учреждений»), подготовленного по требованию Конгресса США после того, как в 1998 году после массового убийства в школе в Джонсборо эта тема вышла на национальный уровень. В отчете также приводятся данные по «тяжким преступлениям с применением насилия» – изнасилования, грабежи, вооруженные нападения. В 1994 году уровень подобных преступлений составлял 13 на тысячу учеников. Эта цифра вводит в заблуждение, поскольку это средний показатель по всем американским школам, тогда как между школами в бедных городских районах и школами в благополучных пригородах наблюдается значительная разница. В любом случае этот уровень стабильно снижался в 1990-е годы и в 2004-м составил четыре на тысячу учеников, то есть в три раза меньше, чем еще десять лет назад. В 1993 году 12% учеников в ходе опроса признались, что за последние 30 дней проносили на территорию школы предметы, которые можно расценивать как оружие. Десять лет спустя этот показатель снизился до 6%.

Таким образом, в 1998 году на момент подготовки первого отчета Indicators of School Crime and Safety ситуация внутри американских школ была очевидной, остается она аналогичной и сегодня: убийства в школах совершаются настолько редко, что вероятность для каждого отдельного ученика стремится к нулю.

Однако реальная ситуация существенно отличается от того, как ее воспринимает общество. Главным образом потому, что 20 апреля 1999 года два вооруженных подростка устроили массовую бойню в старшей школе «Колумбайн» в Литлтоне. Они убили учителя и 12 учеников. 24 человека были ранены и сотни миллионов людей по всему миру повержены в шок. Эта трагедия получила широкое освещение в СМИ. По опросам исследовательского центра Pew Research Center, 7 из 10 американцев сказали, что наблюдали за произошедшим «очень пристально», так что эту историю можно назвать самой важной темой 1999 года и третьей по значимости темой всего десятилетия. Самой важной темой предыдущего года было массовое убийство в школе в Джонсборо.

Эти ужасные трагедии, последовавшие одна за другой, сформировали замкнутый круг. Средства массовой информации превращали любой рядовой инцидент, связанный со школьной безопасностью, в новости национального и глобального масштаба. Обычно эти новости сопровождались комментариями «экспертов по безопасности», которые звучали так, словно в каждой школе разворачивается настоящая гражданская война. Усилилась политика «нулевой терпимости»: за малейшее нарушение правил и проявление насилия ученик подлежал временному отстранению от занятий или даже исключению из школы. Термин «блокировка» перекочевал из тюремного жаргона в повседневный лексикон, так как обычной практикой стало проведение учений на случай ЧП с применением оружия. Вместо того чтобы приобретать книги и ремонтировать помещения, школы начали тратить средства на металлоискатели, камеры и охрану.

Это было тревожное время для родителей. СМИ и общество в унисон твердили об опасности угрозы. Внутренний голос, руководствуясь Правилом примера и Правилом «хорошо – плохо», горячо с ними соглашался. Возможно, Разум и попытался бы внести свои коррективы, однако учитывая, что СМИ не могли предоставить статистику для оценки потенциального риска в перспективе, у Разума не было оснований вмешиваться.

Результат столь однобокого представления отразился в опросах общественного мнения. Вскоре после массового убийства в Джонсборо опрос NBC/Wall Street Journal показал, что 71% американцев уверены, что стрельба в школе с высокой или очень высокой вероятностью произойдет в их сообществе. Опрос USA Today, проведенный после массового убийства в школе «Колумбайн», дал примерно такие же результаты. Через месяц после этой трагедии опрос Gallup показал, что 52% родителей боятся за безопасность своих детей в школе. Пять месяцев спустя эта цифра осталась почти такой же – 47%.

Несмотря на весь ужас произошедшего в школе «Колумбайн», это не изменило того факта, что большинство школ и большинство учеников в них были в полной безопасности. Политики могли бы донести этот факт до общества, но они не торопились этого делать. Зато звучали бесконечные обвинительные речи в адрес плохих родителей, жестоких фильмов или «неправильной» музыки, из-за которых молодежь идет по кривой дорожке. Частично это объяснялось соображениями, которые в подобной ситуации выдвинул бы любой политический консультант: политик, называющий произошедшее трагедией, но утверждающий, будто эта трагедия не меняет факта, что большинство людей находятся в безопасности, подвергнется громогласным обвинениям в том, что он не осознает серьезности ситуации или, хуже того, что ему все равно. Это огромный политический риск, к тому же ничем не оправданный. Решиться на него способны немногие. Так что политики предпочитают не пресекать «нерациональный страх», против которого предостерегал Рузвельт, а всячески его подогревать.

Общественное негодование после событий в старшей школе «Колумбайн» постепенно утихло, но осенью 2006 года ужасный сценарий – от трагедии до паники – вновь повторился. 13 сентября в колледж Доусон в Монреале пришел бывший ученик с ружьем. Один школьник был убит, 19 ранены. 27 сентября 53-летний мужчина ворвался в старшую школу в Колорадо, взял в заложники шестерых учениц и одну убил. Два дня спустя в Висконсине девятиклассник застрелил директора школы. 2 октября 32-летний мужчина застрелил пять учениц в начальной школе в Пенсильвании. «Стрельба в школе в стране амишей на этой неделе, в результате которой были убиты пятеро детей, стала очередным массовым убийством в бесконечной череде, о чем трубят заголовки по всем Соединенным Штатам», – писал журналист британской газеты Independent.

И вновь круг замкнулся: ситуация выглядела так, словно американские школы попали в осаду. Ответной мерой администрации Буша было проведение 10 октября конференции по проблемам школьной безопасности с привлечением высокопоставленных и самых авторитетных участников. Возможно, с политической точки зрения это было эффективным шагом, но он лишь создал еще большее ощущение кризиса. Школы по всей стране начали пересматривать свои планы действий в чрезвычайных ситуациях, поставили решетки на двери и стали проводить учебные тревоги.

4 декабря была опубликована последняя версия правительственного отчета об уровне преступности в школах и безопасности образовательных учреждений. Она мало чем отличалась от предыдущих версий. Дети в гораздо большей безопасности внутри школьных стен, чем в других местах, говорилось в отчете. Уровень насилия снизился на 50% по сравнению с ситуацией 10 лет назад, а число тяжких преступлений с применением насилия – более чем на две трети. Отчет подтверждал, что вероятность быть убитым в школе у учеников ничтожно мала, практически равна нулю. Этот отчет, как и предыдущие его версии, остался почти незамеченным в общественном и информационном пространстве.

В 2006 году результаты ежегодного опроса общественного мнения о ситуации с преступностью, проведенного Gallup, показали, что больше всего американцев волнует «физическая безопасность детей в школе». Каждый пятый респондент признал, что «часто» беспокоится, что в школе детям может быть нанесен физический вред.

Власть нерационального страха не может остаться без последствий. Если запереть все двери и в каждом посетителе видеть потенциального маньяка-убийцу, школа потеряет все связи с местным сообществом. Когда школьный бюджет расходуется на металлоискатели, охрану и консультантов, которые рассказывают детям, как убежать от вооруженного преступника, урезаются расходы на приобретение книг и всего того, что детям действительно необходимо.

Помимо финансовых, есть и другие, менее очевидные издержки. В августе 2006 года – за месяц до того, как тема стрельбы в школах вернулась на страницы газет и начался новый виток паники, – Американская психологическая ассоциация приняла резолюцию, призывающую школы пересмотреть принцип «нулевой терпимости», так как, согласно результатам исследований, он «способствовал росту плохого поведения и отчислений из образовательных учреждений». В марте 2007 года Американский союз защиты гражданских свобод опубликовал отчет, в котором присутствие офицеров полиции в школах Нью-Йорка называлось «масштабным и агрессивным». В отчете говорилось, что каждое утро школьникам, чтобы пройти через металлоискатель на входе, приходится выстраиваться в длинную очередь. По словам 18-летнего ученика: «Обычно я почти полтора часа жду в очереди, чтобы пройти внутрь. Из-за этого мне приходится выходить из дома ни свет ни заря, а потом целую вечность торчать на тротуаре возле школы. Эти металлоискатели заставляют почувствовать себя животным, а не человеком. Начинаешь сам в себе сомневаться, потому что полицейские относятся к тебе как к преступнику».

Подход «лучше перестраховаться, чем потом раскаиваться», в основе которого, как правило, лежит нерациональный страх, может дать прямо противоположный результат. 20 октября 2006 года, в разгар общенациональной паники из-за стрельбы в школах, 18-летний подросток получил тяжелое огнестрельное ранение, находясь в квартале от средней школы в Асбери-Парк. С самого начала было очевидно, что этот инцидент не имеет отношения к «стрельбе в школах», и все же городские власти распорядились закрыть пять общественных школ на два дня. «Наши школы не оборудованы металлодетекторами, – прокомментировал один из чиновников журналисту New York Times. – Если бы мы не закрыли школы, то рисковали получить очередной “Колумбайн”». Один из членов городского совета отметил нелогичность этого заявления. «Думаю, для детей было бы безопаснее находиться в школе», – сказал он. И, несомненно, был прав.

Страх перед «школьными стрелками» и незнакомцами, прячущимися в кустах, может быть нерациональным, но он наносит вполне конкретный вред. По результатам опроса, проведенного в 1993 году некоммерческой организацией Kidscape, больше всего британские родители боялись, что их ребенка похитит незнакомец. Опрос NOP Research Group, проведенный в октябре 2004 года, показал: британские родители убеждены, что риск для ребенка, играющего на улице, постоянно растет, а две трети опрошенных признались, что испытывают тревогу всякий раз, когда ребенок уходит из дома. Треть детей никогда не выходят из дома одни. Поэтому почти неизбежно, что все больше детей сидят дома и не занимаются ничем полезным: почти половина из них проводят три и больше часов ежедневно за компьютером или перед экраном телевизора. По мнению руководителя одного из агентств по охране здоровья детей, их воспитывают как «цыплят в инкубаторе».

Можно только прогнозировать, к каким последствиям это приведет, но многие эксперты уже бьют тревогу. В 2007 году группа из 270 детских психологов и педиатров Великобритании, США, Канады и Австралии подготовила открытое письмо и направила его в редакцию Daily Telegraph. В письме говорилось, что «свободные игры без жесткого контроля взрослых вне дома» чрезвычайно важны для личностного развития ребенка и их ограничение – частично, в силу «страха родителей перед незнакомцами», – может быть причиной «резкого роста числа психических заболеваний у детей».

Конечно, это всего лишь предположение, но оно имеет под собой больше оснований, чем страх, что ребенка похитит незнакомец, или другие популярные страхи. Когда мы учим наших детей видеть угрозу в каждом незнакомце, когда целое поколение воспитывается в духе, что опасность скрывается под каждым кустом, лишь вопрос времени, какими вырастут эти мальчики и девочки и какое общество они сформируют.

Крайне неудачно, что эти разъедающие страхи перед насилием получают столь широкое распространение именно сейчас, потому что они скрывают очень важный факт: современные развитые страны – это самое мирное и безопасное общество за всю историю человечества. Но это утверждение в корне противоречит восприятию, сложившемуся у большинства людей, и на то есть свои причины. Часть из них я описал выше. К тому же большинству людей известно, что уровень преступности начал быстро расти в 1960-е годы, эта динамика продолжилась в 1970-е и достигла пика в 1980-е. В середине 1990-х уровень преступности в большинстве стран остался на прежнем уровне или даже снизился (например, в Канаде и США значительно), но все равно число преступлений сегодня превышает аналогичный показатель в 1950-е годы. В США в 2005 году число убийств составляло 5,6 на 100 тысяч населения, а в 1955-м их совершали 4,1 на 100 тысяч населения. В Англии и Уэльсе аналогичный показатель составлял 1,4 в 2005 году по сравнению с 0,63 в 1955-м.

Однако это статистика только за последние пятьдесят лет, меньше продолжительности одной человеческой жизни. Долгосрочная перспектива измеряется столетиями, а не десятилетиями, и если взглянуть на период, охватывающий несколько столетий, мы поймем, в какое мирное время живем.

Вот история, которая непременно попала бы в заголовки газет в 1278 году, если бы в Лондоне XIII века были газеты. «Саймонет Спинелли, его любовница Агнес и Джеффри Береманн находились в доме Джеффри, когда между ними вспыхнула ссора. Саймонет покинул дом и вернулся вечером того же дня в сопровождении своего слуги Ричарда Рассела. Между Саймонетом и Джеффри вновь произошла ссора, и Саймонет убил Джеффри». Историк Джеймс Бьюкенен Гивен обнаружил это описание, изучая дела выездных сессий лондонского суда. Исторические записи были настолько подробными, что Гивен смог подсчитать число убийств в Лондоне за этот год – 15 на 100 тысяч населения. Почти в одиннадцать раз выше, чем сегодня.

После Гивена многие другие историки проводили похожую работу в Англии и других странах Западной Европы, и результаты были примерно одинаковыми. В позднее Средневековье «число убийство составляло примерно 20 на 100 тысяч населения», пишет Мануэль Айснер, криминолог Кембриджского университета. Это в 14 раз больше современного показателя в Великобритании и почти в четыре раза больше, чем в США. И это притом что современному американскому показателю немало способствует обилие дешевого огнестрельного оружия, недоступного в кровожадное Средневековье.

Если бы сказанное было верно только для позднего Средневековья, это не имело бы большого значения для современности. Однако историки и криминалисты изучили архивы по всей Западной Европе и обнаружили интересную тенденцию: чрезмерное число убийств в Средние века медленно, но верно на протяжении десятилетий и столетий снижалось, пока не стало минимальным в начале ХХ века. После небольших колебаний в обе стороны вплоть до 1960-х годов, а затем до 1980-х число убийств умеренно росло, а затем вновь началось снижаться. Таким образом, несмотря на рост преступности в последние десятилетия, число убийств сегодня находится на самом низком уровне за восемьсот лет.

Лоуренс Кили в своей книге War Before Civilization: The Myth of the Peaceful Savage («Война до цивилизации») рассказывает: у археологов и антропологов нет недостатка в доказательствах того, что уровень физического насилия среди древних людей, а также в изолированных племенах современного мира был и остается крайне высоким. Десятилетиями европейцы, путешествовавшие по пустыне Калахари, считали живущих там бушменов племени кунг-сан «безобидным народом», о них даже была написана книга с одноименным названием. Однако, когда ученые начали изучать это племя более пристально, пишет Кили, оказалось, что число убийств у них «от 20 до 80 раз превышает аналогичный показатель основных промышленно развитых стран». Когда в начале ХХ века впервые был установлен контакт с изолированной этнической группой коренных народов Северной Америки, состоявшей из 15 семей эскимосов, «каждый взрослый мужчина этой народности хотя бы однажды совершил убийство». В конце XIX века число убийств у индейского народа яганов, живущего в южной части Южной Америки, было в десять раз выше, чем в США.

По мнению некоторых ученых, называть это убийствами не совсем верно, так как в некоторых случаях это скорее похоже на проявление насилия на войне, чем на бытовые преступления. С этой точки зрения Кили приводит пример племени гебуси из Новой Гвинеи: «Согласно расчетам, американским военным за время девятилетнего военного конфликта пришлось бы уничтожить практически все население Южного Вьетнама вдобавок к числу убийств внутри США, чтобы сравняться с этим показателем в племени гебуси».

Приведенные доказательства позволяют сделать вывод, что уровень насилия в развитых странах сегодня гораздо ниже, чем в обычных человеческих отношениях. Фактически он является самым низким за всю историю человечества.

В последние десятилетия снижается и уровень «легализованного» насилия – войн и военных конфликтов. «Вероятность войн между государствами, как и гражданских войн внутри государств, самая низкая с 1960 года», – заявил Монти Маршалл из Университета Джорджа Мейсона в интервью New York Times в 2005 году. О том же говорят и результаты другого крупного исследования, проведенного Центром безопасности человека Университета Британской Колумбии. «За последние десятилетия глобальное состояние безопасности претерпело значительные положительные изменения, но этот факт остается почти незамеченным. Число гражданских войн, проявлений геноцида и международных военных конфликтов резко снизилось». Только с начала 1990-х годов это снижение составило 40%. И опять же большинство людей убеждено, что ситуация прямо противоположная. Эндрю Мак, руководитель Центра безопасности человека, рассказал мне: «Всякий раз, когда начинается война, происходит масштабный акт политического терроризма или что-то подобное, это получает широкое освещение в СМИ. Когда военные конфликты завершаются, они тихо отходят на второй план. Если СМИ вообще соберутся об этом упомянуть, это будет один абзац на 16-й странице. Так что у людей складывается впечатление, что число новых военных конфликтов постоянно растет, и они не понимают, что гораздо больше войн уже закончилось, чем началось».

Уровень преступности снижается. Число военных конфликтов снижается. И это еще не все хорошие новости. «Жестокость как способ развлечения, человеческие жертвоприношения как часть религиозных верований, рабство как бесплатная рабочая сила, территориальные завоевания как политика государства, геноцид как способ обогащения, пытки и унижения как повседневное наказание, смертная казнь за мелкие правонарушения и идеологическое несогласие, убийство как механизм политической преемственности, изнасилования как “издержки” войны, погромы как способ выплеснуть накопившуюся злость, убийство как основной способ решения конфликтов – все это было неотъемлемой частью повседневной жизни на протяжении почти всей истории человечества, – пишет Стивен Пинкер. – Но сегодня во всем цивилизованном мире все это практически сошло на нет».

Одним словом, мы стали более цивилизованными. Это очень хорошая новость. Но не ждите, что вы услышите об этом по CNN.