Как и у всех наркотиков, у марихуаны есть отрицательные побочные эффекты. Особенно тревожит то, что, если шизотипия у вас проявлена достаточно сильно, употребление марихуаны способно столкнуть вас за границу психоза. Вероятно, это и случилось с Брайаном Уилсоном, лидером и сооснователем музыкальной группы «Бич Бойз». Уилсон был одним из самых новаторских и влиятельных музыкантов ХХ века. Его музыкальное свободомыслие допускало включение оркестровой музыки в поп-композиции, и более двадцати хитов «Бич Бойз» в 1960-е годы попали в топ-40. Работа Уилсона вдохновляла его современников и так оживила калифорнийскую музыкальную сцену, что Калифорния затмила Нью-Йорк как центр популярной музыки. Даже в подготовке записей он произвел революцию: применял сессии звукозаписи для экспериментов и создания уникальных аранжировок и инструментальных решений. Сегодня подход использования самой звукозаписывающей студии как инструмента – обычное дело, а вот в начале 1960-х это было неслыханно.

Уилсон начал употреблять марихуану в досуговых целях в 1964 году. Вскоре он уже применял ее для творчества. Заявлял, что именно благодаря этому наркотику ему удалось оставить традиционные незатейливые рок-аранжировки и развить свой фирменный стиль. Однако еще в 1963 году Уилсон начал слышать неразборчивые голоса, а после того, как взялся употреблять марихуану, симптомы значительно усилились. Он сделался одержим совершеннейшими мелочами. Не чем-то значимым – вроде марки лимонного масла для втирания в накладку на грифе своей бас-гитары или того, все ли налоговые законы блюдет его бухгалтер, – а бессмысленными нюансами: сколькими плитками выложен пол или сколько горошин у него на тарелке. К 1966 году он давал интервью исключительно из своего домашнего бассейна, уверенный, что его дом нашпигован «жучками».

В 1982 году Уилсону диагностировали шизоаффективное расстройство. Это болезнь, при которой пациент страдает одновременно от симптомов шизофрении и биполярного расстройства, и болезнь эту у него, возможно, вызвало чрезмерное употребление марихуаны. Мы никогда не узнаем, как развивался бы недуг Уилсона, если б не марихуана, но история его жизни – предупреждение всем. Хотя от марихуаны не исключена польза равновесию сил в человеческом мозге, для некоторых людей трава может оказаться опасной.

Верно это и применительно к другому веществу, роль которого в своих успехах отмечают многие выдающиеся художники, музыканты и писатели: алкоголь. По признанию музыканта Фрэнка Варано: «Случаются дни, когда голова у меня забита такими сумасбродными и оригинальными затеями, что мне едва удается слово вымолвить. А в остальные дни лавка с выпивкой закрыта». Подобные заявления уходят в глубины истории: вот что писал Аристофан в пьесе «Всадники» аж в 424 году до н. э.: «Кто пьян, тот и богат, и тороват во всем, / И счастлив, и догадлив, и находчив он. /… Живей, живее, притащи бутылку мне, / Чтоб вспрыснуть мозг и до добра додуматься».

Недавние научные исследования тоже, в общем, подтверждают, что алкоголь способен благотворно влиять на эластичное мышление. Например, в 2012 году в работе, параллельной той, где использовали марихуану, ученые объявлением в «Крейгзлисте» пригласили для исследования сорок изредка выпивающих людей в возрасте между двадцатью и тридцатью. Половине подали как раз столько водки и клюквенного сока, чтобы испытуемые надрались до кондиции, которая по закону уже считается «алкогольным опьянением». Остальные пили чистый клюквенный сок. Всем выдали задачки, решение которых требует эластичного мышления. Пьяные подопытные решили примерно 60 % поставленных им задач, трезвые – 40 %. Более того, студенты в подпитии справились с заданием быстрее.

Неувязка с алкоголем как с подспорьем для ума в том, что расфокусировка, обеспеченная этим средством, способна расслабить процессы мышления, но запросто может расслабить их так, что они слетают со своих рельсов. То же верно и для марихуаны. В обоих случаях крайность та же, что для шизотипии – шизофрения. Выпить стаканчик-другой или дунуть разок, формулируя бизнес-стратегию, – и можно добиться появления идей в диапазоне пошире привычного, а вот если перегнуть эту палку, идеи могут оказаться бестолковыми или бессвязными.

Еще одна популярная область исследования наркотических препаратов – психоделики. Мало кто из ученых работал в 1960-е с ЛСД, но, пусть психоделики и числятся среди самых безобидных и не вызывающих привыкание «досуговых» наркотиков, согласно Конвенции ООН о психотропных веществах почти все подобные препараты оставались в 1971 году вне закона практически по всему миру. В результате, пусть эта договоренность и допускала исключения в научных или медицинских целях, десятилетиями напролет никаких исследований, можно считать, не велось. В последние же годы благодаря более мягкому общественному отношению к наркотикам научная работа с психоделиками тоже возобновилась – с большим задором.

Постепенно складывающаяся картина поражает воображение: ученые начинают увязывать разрозненные отчеты о психоделическом опыте со специфическими структурами и процессами в мозге. Например, употребляющие ЛСД и псилоцибин («волшебные грибы») зачастую переживают глубинную «трансценденцию самости», ослабление эго и «растворение» границ между собой и внешним миром. Одна исследовательская группа в Оксфорде разбиралась с возможными анатомическими связями, вводя названные выше психоделики внутривенно, а затем получая изображения мозга испытуемых при помощи фМРТ.

Оксфордские исследователи обнаружили, что ЛСД и псилоцибин воздействуют на определенные элементы сети пассивного режима работы мозга. Об этой сети шла речь в Главе 6: она активизируется, когда исполнительный ум не направляет наши мыслительные процессы. Сеть пассивного режима играет ключевую роль во внутренних разговорах нашего ума, которые помогают растить и укреплять наше чувство самости, а значит, связь наркотического воздействия с ослаблением эго вполне ожидаема. Но, как мы узнали в той же Главе 6, пассивный режим играет важную роль и в эластичном мышлении. Вот поэтому оксфордское исследование ставит важный вопрос: помогают или мешают ЛСД и псилоцибин эластичному мышлению? Ответ на этот вопрос все еще ищут.

Есть, впрочем, один психоделический препарат, воздействие которого на эластичное мышление понято чуть лучше, – это аяуаска, южноамериканский психотропный растительный отвар, приготовляемый из лозы, растущей в джунглях Амазонии. Несколько писателей, в том числе чилийско-американская романистка Исабель Альенде, одобрительно отзывались о воздействии аяуаски на свою работу. Альенде, чьих книг продано более пятидесяти миллионов экземпляров и переведено почти на тридцать языков, напилась мерзким на вкус варевом, чтобы преодолеть свой писательский блок. Для нее это был преображающий опыт, освободивший ей ум и открывший путь потоку идей. «Это был самый мощный запредельный опыт из всех, какие мне доводилось переживать, – сказала она. – Очень многое объяснивший, очень важный, он открыл во мне обширное пространство».

Испытуемые начинают ощущать воздействие аяуаски через три четверти часа – час после того, как протолкнут в себя этот отвар. По их сообщениям, у них возникают видения, сильные эмоции и ощутимый прилив умственной беглости – они производят идеи быстрее, особенно с закрытыми глазами. Важнее же другое: возникающие идеи разнообразнее обычного – и испытуемые показывают блистательные результаты в проверках на дивергентное мышление. Но, пусть некоторые качества эластичного мышления и улучшаются, аяуаска, подобно всем прочим наркотикам, – оружие обоюдоострое: за усиленное эластичное мышление платить приходится способностью к мышлению аналитическому.

Как же несколько глотков гадкого отвара оказывают столь разнообразное влияние на то, как мы мыслим? В Главе 4 я говорил об иерархии нейронов в коре человеческого головного мозга. На самом верху этой иерархии в обоих полушариях – доли, они состоят из нескольких отделов, а те, в свою очередь, из подотделов, и так далее, вплоть до конкретных нейронов. Выявленные на сегодня 180 отделов и подотделов получают и передают сигналы посредством сложнейшей паутины нейронных связей. Чудесное следствие всего этого устройства – поток информации, сочетающий в себе гибкое мышление «снизу вверх» и исполнительную обработку данных «сверху вниз». Аяуаска, судя по всему, нарушает движение в этих потоках данных, уменьшает контроль сверху и усиливает влияние восходящих процессов.

Одно из следствий этого воздействия – в ослаблении когнитивной хватки префронтальной коры. Если сравнивать с воздействием марихуаны и алкоголя, искажение обычного направления потока нейронных сигналов, вызванное аяуаской, гораздо шире и глубже, оно глубинно меняет восприятие человека, экспериментирующего с этим препаратом, его переживание действительности и даже, как в случае с ЛСД и псилоцибином, самосознание.

Чтобы подробнее разобраться в механизме действия аяуаски, его предстоит исследовать куда пристальнее. Впрочем, к таблеткам, улучшающим эластичное мышление, дальнейшие изыскания, вполне вероятно, приведут нас в не очень далеком будущем. Есть люди, особенно в Кремниевой долине, кто уже применяет самодельные «психоделики производительности» – микродозы ЛСД, например. Такие препараты могли бы стать естественными напарниками активаторам аналитического мышления и сосредоточенности – таким, как «Вивансе» и «Аддеролл», которые, пусть и способны вызывать привыкание, в студгородках дело совершенно обычное, – а также таблеткам, улучшающим память, разработанным в помощь пациентам с синдромом Альцгеймера.

Возможно, в будущем в нашем распоряжении окажется безопасный и сбалансированный коктейль из подобных препаратов, посредством которого можно улучшать общее качество мышления. Если б такое было возможно, эти препараты стали бы, несомненно, яблоком раздора. Некоторые воспротивились бы их использованию – как и использованию любых других влияющих на ум веществ. Другие указали бы на то, что подобные препараты дают несправедливое преимущество тем, кому они по карману, – или же что у таких веществ могут быть вредоносные побочные эффекты. Вместе с тем расцвет человеческого мышления мог бы привести к великим научным и медицинским открытиям, новаторству, благодаря которому всем стало бы лучше жить.

Что бы ни таили в себе дальнейшие исследования, пока не пытайтесь разыскать таблетки из аяуаски: у нарушения иерархии работы мозга, возникающего от этого препарата, есть мощная и неудобная оборотная сторона. Альенде рассказывала, что ей пришлось иметь дело с демонами, а потом двое суток она ощущала себя перепуганной четырехлеткой, свернувшейся калачиком на полу, дрожала, блевала и бормотала себе под нос. «Кажется, я в какой-то миг пережила опыт смерти, – рассказывала она. – Перестала быть телом, душой, духом или чем бы то ни было еще. Полная, абсолютная пустота, которую даже и не опишешь». Аяуаска устранила ей писательский блок. Но, заключила Альенде, «больше не желаю это пробовать никогда в жизни».

Мы уже поняли, что наркотики и алкоголь способны улучшить эластичное мышление, гася деятельность наших когнитивных фильтров. К счастью, есть и более естественные способы высвободить себе эластичный ум. В 2015 году группа исследователей во Франции показала, например, что простым изнурением исполнительного ума перед тем, как взяться размышлять о каком-нибудь мудреном интеллектуальном вопросе, можно пришпорить свой эластичный мозг до большей резвости.

Французские ученые утомляли исполнительный ум своих подопечных, предоставив им выполнять нудное упражнение, именуемое «задачей Саймона». В этом задании участникам показывают на компьютерном экране последовательность стрелочек, направленных влево и вправо, одна всегда по центру экрана. Испытуемым велят нажимать на левую или правую кнопку на клавиатуре, согласно тому, в какую сторону показывает стрелочка в центре экрана.

Соль этого эксперимента вот в чем: чтобы сосредоточиться на центральной стрелке, испытуемому необходимо подавлять влияние прочих стрелок. Это подавление осуществляет префронтальная кора мозга испытуемого, и выполнять эту задачу вновь и вновь сорок минут подряд без перерывов умственно изнурительно.

После того, как задание Саймона пригасило исполнительные силы ума у участников, исследователи предложили им задачу на эластичное мышление. Участникам дали несколько минут на то, чтобы вообразить как можно больше вариантов применения для набора предметов домашнего обихода – ведра, газеты и кирпича. Ответы оценили в зависимости от количества использований, какие испытуемому удалось изобрести, и от оригинальности каждой идеи (оценивалось по тому, сколько участников додумалось до этой же идеи). Полученные очки затем сравнили с теми, которые показала контрольная группа, где задание Саймона исходно не выдавали.

Исследователи обнаружили, что истощение сил исполнительного ума значительно повышает и количество предложенных вариантов, и их оригинальность. Вывод: хотя мы ожидаем, что лучше всего думается на свежую голову, наше эластичное мышление, возможно, достигает пика, когда нам кажется, что мы уже «выдохлись». Об этом полезно знать, планируя свои задачи: производить творческие идеи может получиться лучше, если заняться этим после того, как некоторое время потратишь силы на что-нибудь скучное и кропотливое, требующее сосредоточенности.

Это французское исследование ставит еще один вопрос – о наших индивидуальных ритмах. Не любой человек чувствует себя умственно свежее в то или иное определенное время суток, но для многих определения «утренний» или «вечерний» человек очень даже отвечают действительности: исследования подтверждают, что наши телесные процессы, например, пульс, температура, внимательность и активность префронтальной коры, и впрямь следуют регулярным суточным ритмам. Они различаются у разных людей, а управляет ими скопление из приблизительно двадцати тысяч нейронов, размещенных у нас в гипоталамусе, прямо над мозговым стволом. Поэтому, если знаете, что сесть, сосредоточиться и продраться сквозь таблицы, профессиональное чтение и другую аналитическую рутину с максимальной эффективностью вы способны утром или вечером, у этого есть надежное психологическое объяснение. Однако та французская научная работа подсказывает, что есть тут новый нюанс: ваше эластичное мышление может достигать пика в конце дня, когда силы аналитического мышления на исходе.

В 2011 году двое ученых из Мичиганского университета взялись разобраться с этим вопросом в исследовании с участием 223 студентов того же университета, которым, чтобы определить, подпадают они под определение «утреннего» или «вечернего» человека, предложили заполнить опросник «Утренность – Вечерность». Участников, отобранных для этого случайно, попросили участвовать в эксперименте либо между 8:30 и 9:30, либо между 16:00 и 17:30. Иными словами, при проведении эксперимента некоторые участники были на пике возможностей, а некоторые – в наихудшей форме.

Каждому студенту выдали бумагу, карандаш и шесть задачек. На работу выделили четыре минуты. Три задания были загадками, подобными тем, о каких шла речь в Главе 5, – как о Марше и Марджори, девочках, родившихся в один и тот же день у одних и тех же матери и отца, но при этом не двойняшек. Чтобы найти решение таким задачкам, испытуемым нужно было реструктурировать у себя привычные рамки мышления. В случае с Маршей и Марджори это означало отставить образ двух девочек, какой подсказывала формулировка загадки, поскольку решение состоит в том, что Марша и Марджори – тройняшки. Другие же три задания были простыми аналитическими – такими, что, может, и требуют тщательной сосредоточенности, но их можно решить системно, они эластичного мышления не требуют. Например: «Отец Боба втрое старше Боба. Четыре года назад отец Боба был старше Боба в четыре раза. Сколько лет Бобу и его отцу?»

Тогда как студенты, участвовавшие в эксперименте в свое пиковое время, справились с бо́льшим количеством аналитических задач, загадки давались лучше тем студентам, которые решали их в свое не лучшее время, когда их префронтальная кора действовала не на полную мощность. «Более рассеянный фокус внимания» у усталых людей, пишут исследователи, поспособствовал «расширению поиска в системе их знаний». Такое расширение поиска приводит к лучшим результатам при решении задач, требующих эластичного мышления.

Это полезно знать тем, кто по утрам пребывает головой в тумане, или тем, кто к концу дня чувствует, будто спекся и сосредоточиться не способен. Мне самому это многое объясняет. Я «ночной» человек. Наука мне дается лучше всего ближе к концу дня, а в утреннем ступоре я, бывает, разбиваю яйцо в кухонную мойку и жарю на сковородке скорлупу. И все же я давно заметил, что в туманное и ни к чему больше не пригодное утреннее время мне гораздо лучше пишется.

Теперь-то я знаю почему. Хотя, чтобы преуспевать в науке, требуются оригинальные идеи, когда идея возникла, ее следствия приходится довольно долго прорабатывать, и как раз в соответствующем аналитическом режиме проводишь основную часть времени – вот где коренится мой успех в научных занятиях по ночам. Напротив, когда я пишу, потребность в эластичном мышлении практически постоянна. В результате «бессилие» моего исполнительного ума по утрам – преимущество для моего письма. Вот так я научился слушать свои ритмы – что-то лучше делать, пока сон еще плещется у меня в глазах, а что-то получится удачнее, когда от бремени дня под теми же глазами возникнут темные круги.

Двадцать второго сентября 1930 года мать-настоятельница монастыря Северо-американских сестер в Милуоки, Висконсин, отправила письмо юным монахиням в разных частях страны и попросила их сочинить очерк из трехсот слов, посвященный их жизни. Монахиням в то время было в основном слегка за двадцать, и их попросили включить в их сочинение любые примечательные и поучительные события из их детства, под влиянием которых они ступили на свою духовную стезю. Рукописные очерки содержали не только изложение сведений и чувств – они отражали особенности личности каждой монахини.

Те письма в итоге сложили в архив, где они и пролежали нетронутыми не одно десятилетие. Затем, через шестьдесят лет после того, как их написали, они подвернулись под руку троим исследователям долголетия из Университета Кентукки, посвятившим свою работу изучению жизни пожилых монахинь. К их изумлению, 180 из тех сочинительниц оказались в числе их подопечных.

Учуяв в этом потрясающую исследовательскую возможность, ученые проанализировали эмоциональное содержание тех очерков и классифицировали их как положительные, отрицательные и нейтральные. А затем, в дальнейшие девять лет исследований, наблюдали за корреляцией между умонастроениями своих подопечных и продолжительностью их жизни. Вывод поражает воображение: монахини, показавшие самый положительный настрой, прожили на десять лет дольше тех, у кого с положительным настроем было хуже всех.

То исследование породило целую новую область – так называемую «позитивную психологию». В отличие от почти всей остальной психологии, сосредоточенной на трудностях человека и умственных расстройствах, позитивная психология занята укреплением положительных переживаний человека. Она предлагает опираться на сильные черты в человеке и тем самым помогать ему процветать. Этот подход стал популярен среди компаний, входящих в пять сотен лучших по версии журнала «Форбз», поскольку исследования доказали: счастливая рабочая сила работает продуктивнее и с творчеством у нее лучше. Что подводит нас к еще одному способу смягчения когнитивных фильтров без всяких наркотиков или специальных методов – просто улучшением настроения.

Чтобы понять, как это устроено, рассмотрим, в чем различие между положительной и отрицательной эмоциями. Отрицательные эмоции – страх, гнев, печаль или отвращение, например, – пробуждают отклик нашей автономной нервной системы, учащая сердечные ритмы или, скажем, вызывая рвоту. Такие автономные отклики отражают эволюционную задачу отрицательных эмоций. Любая из них связана с потребностью так или иначе действовать. Эти эмоции означают, что не все идет как надо. В доисторические времена они значили, что рядом какая-то опасность и надо что-то с этим делать. Гнев подталкивает нас нападать, страх – удирать, отвращение – сплюнуть то, что мы употребили внутрь. У различных же положительных эмоций выраженной разницы в автономном отклике нет. Нет и никакого выраженного специфического позыва, возникающего от счастья, никакой автоматической реакции на безмятежность, никого рефлекторного отклика на благодарность.

Поскольку отрицательная эмоция порождает мгновенный фокус на том или ином конкретном поведенческом отклике, она сужает диапазон возможностей, допущенных когнитивными фильтрами. В результате от скверного настроения эластичное мышление оказывается подавленным. Например, в одном эксперименте отрицательные эмоции у испытуемых провоцировали, показывая им видеофрагменты, запечатлевшие те или иные трагические события. Это создало у участников аналитическое умонастроение, в результате чего с задачей создания новых словесных ассоциаций они справились плохо.

Хорошее настроение – другое дело. Поскольку положительные эмоции не нагружены действием, наше поле внимания они не сужают. А что же они делают в таком случае? Психолог Барбара Фредриксон из Мичиганского университета предположила, что цель положительных эмоций строго противоположна.

Положительные эмоции, предположила Фредриксон, подпитывают в нас мысли и действия в диапазоне шире привычного. Они подталкивают нас заводить новые отношения, развивать поддерживающие общественные связи, изучать окружающую нас среду и открыто впитывать новые сведения. Все эти действия укрепляют нашу живучесть и снижают стресс, а потому счастливый настрой ума помогает нам выживать – и жить дольше.

Фредриксон рассудила: чтобы мозгу удавалось вот так расширять поле своего внимания, ему необходимо раздвигать границы возможного, допускаемые нашими когнитивными фильтрами, что позволит нам рассматривать более обширное поле возможных решений, когда возникают трудности. Эксперименты эту теорию подкрепляют. Положительный настрой, показывают они, действует похоже на наркотический улет – он позволяет более оригинальным идеям всплывать у нас в сознательном уме.

В одной научной работе добровольцы, которым создали хорошее настроение, показав смешную видеозапись или угостив вкусной снедью, гораздо лучше справились с задачами на эластичное мышление, чем контрольная группа, занимавшаяся то же самое время нейтральной для настроения деятельностью. Как выясняется, обратное тоже верно: исследования показывают, что успешное применение эластичного мышления при поиске ответа к задаче стимулирует отклик системы вознаграждения и улучшает настроение. Результат – благотворный круг, в котором хорошее настроение и творческий подход к решению задач подпитывают друг друга.

Полезно понимать воздействие хорошего настроения на наши мозги, но еще важнее то, что позитивная психология предлагает способы его достижения. От добытого в этой области знания, очевидно, есть прок в жизни и помимо нашего желания подпитывать у себя эластичное мышление.

Некоторые рекомендации самоочевидны, хоть мы и не следуем им с должным прилежанием. Например, нам бы всем пошло на пользу заниматься чем-нибудь приятным, пусть даже самым простым – почитать роман или принять горячую ванну. Или же выделить время и как следует упиться хорошей новостью, отпраздновать ее – или разделить с друзьями их радость.

Самое знаменитое занятие, настоятельно рекомендуемое специалистами позитивной психологии, – «упражнение на благодарность»: в нем предлагается регулярно записывать три пункта личной благодарности. Это может быть что угодно – от солнечного дня до хороших новостей о вашем здоровье. Еще одно воздействие опирается на исследование удовлетворенности, которую мы переживаем, делая что-то для других. Например, в среднем нас больше вдохновляет, если мы тратим деньги на кого-то, чем на себя самих. Это действие, именуемое «упражнением на доброту», тождественно упражнению на благодарность, разница лишь в том, что нужно вести список своих поступков, совершенных на благо других людей. Были и другие исследования, с другими «списочными» упражнениями. В каждом случае действенность таких упражнений объясняется, похоже, тем, что они помогают нам осознать положительные сведения о нас самих.

А есть еще и оборонительный подход – советы, как избавляться от тяжелых мыслей, проникающих в наше сознание. Первым делом следует заметить такую мысль и принять ее, не пытаясь тут же подавить, – от принятия воздействие таких мыслей обычно ослабевает. Следом вообразите, что это не у вас, а у какого-нибудь вашего знакомого такая мысль. Какой совет вы бы дали этому человеку? Если этот человек совершил ошибку на работе, допустим, вы бы могли напомнить ему о его крепком общем послужном списке и что ожидать полной непогрешимости никак нельзя. А теперь сосредоточьтесь на том, как этот совет можно было бы применить к вам самому. Такой подход-защита – мощная штука, он, оказывается, небесполезен даже при симптомах депрессии.

Из всех закономерностей, касающихся того, как открывать ум озарениям и находкам, самое ценное осознание для меня лично состоит в том, что счастье нужно не только само по себе – оно еще и стратегия умственной плодотворности. Для тех из нас, кто живет, сосредоточившись на том, что нужно успеть сделать, а не на том, что нужно для собственного удовольствия, приятно иметь причину добавить в свой плотный график пункт о том, что необходимо поддерживать у себя хорошее настроение.

Несколько лет назад моей матери, жившей в маленьком доме рядом с моим, понадобился новый блендер. Ей тогда было сильно за восемьдесят. Я сказал ей, что подберу что-нибудь или свожу ее в «Бест Бай». «Нет, слишком хлопотно, – сказала она. – Не хочу тебя беспокоить». Так она говорила по любому поводу. Сообщи я ей, что отправляюсь в продуктовый, где потрачу $300 на полный багажник еды, она отвергла бы мое предложение захватить ей кварту обезжиренного молока. Говорила, дескать, тебе тяжело, – словно четырнадцать сумок с остальными продуктами я дотащу, а от одного дополнительного пакета молока у меня приключится грыжа.

Правда же в том, что она гордилась своей самостоятельностью. Ходила целую милю до продуктового магазина чуть ли не каждый день и рассматривала предложение помощи как упрек в неполноценности. Но «Бест Бай» – не продуктовая лавка. Тут на автобусе надо ехать, а мама со своими артритными ногами едва справлялась спускаться и подниматься по лестницам. Я задумался на миг, а затем меня осенило. «Ты можешь купить блендер в Интернете, – сказал я ей. – Приходи, я тебе покажу, как это делается. Сама закажешь».

Мама моя отродясь не пользовалась компьютером и тогда уже читала книги, отпечатанные крупным шрифтом, с увеличительным стеклом. Но согласилась. После немалых усилий в поисках самого дешевого предложения покупка состоялась довольно гладко. О том, что они добавят стоимость доставки, я ей говорить не стал.

Через несколько дней я заскочил к ней и увидел блендер у нее в кухне. Улыбнулся и заметил: «Видишь, как все просто! Другой мир у нас теперь». Но мама не улыбнулась. «Очень славно, что блендер возник прямо у моих дверей, – промолвила она. – Не очень славно, что он не работает. Как мне вернуть мои деньги? У меня от этого нового мира изжога».

Так и есть: блендер оказался бракованным. Мы пришли ко мне домой и повозились с тем сайтом, но разжиться отчетливой инструкцией о возврате товара не удалось. Вроде как получалось, что возвращение покупки не только потребует похода на почту, но еще и оплаты пересылки. Мы потратили немало времени, я извинился, что направил ее по ложному пути, и предложил плюнуть. Вот тебе и дешевые интернет-предложения. Но мама – ни в какую. «Где хотенье, там и уменье», – отрезала она.

Пока я рос, то было мамино любимое выражение. «Вот как мне и по ивриту домашку делать, и к контрольной по математике готовиться?!» Где хотенье, там и уменье. «Как вообще возможно добыть денег, разгребая снег, чтоб на кино хватило, если оно через два часа?!» Где хотенье, там и уменье.

По мнению мамы, скажи я ей, что хочу открыть сеть химчисток на Марсе, то, что я буду в 249 миллионах миль от своего ближайшего клиента, – не закавыка; закавыка лишь в том, достаточно ли у меня на эту затею решимости. И лишь став постарше, я осознал, откуда такой взгляд на жизнь: где-хотеньем-там-и-уменьем она смогла уцелеть в нацистском лагере рабского труда и создать себе приличную жизнь в этой стране, пусть мама и потеряла всех, кого любила, и оказалась на Эллис-Айленде без гроша за душой, одна-одинешенька.

На следующий вечер я готовился к тому, что она все еще осмысляет историю с бракованным блендером, вот и заехал посудачить об этом еще немного. Но, зайдя к ней в кухню с заднего крыльца, увидел на разделочном столе не один, а два блендера, не отличимых друг от друга.

«Я съездила в “Бест Бай” и попыталась его там обменять, но без чека они не захотели, – пояснила она. – Ну я и купила еще один. Весь день потратила. Хорошо, что я больше не работаю». Она произнесла это так, будто ушла на пенсию неделю назад, а на самом деле не работала уже двадцать семь лет.

Исход этой истории маму, судя по всему, порадовал. Я удивился, до чего быстро она выкинула из головы, что потеряла деньги на бракованном экземпляре. На нее это непохоже. В мои ранние годы стоило мне выбросить недоеденный апельсин, она смотрела на меня так, будто я загружал в печку стодолларовые купюры. Мы поболтали, а затем, когда уже собрался уходить, я цапнул неисправный блендер, чтобы вынести его на помойку. Но мама остановила меня. «Думаешь, я зачем еще один купила? – спросила она. – Я же их не коллекционирую». Тут я запутался.

«Сказала же я тебе – я соображу, – объяснила мама. – Собираюсь вернуть этот сломанный завтра – с чеком от того, который купила сегодня. На этот раз они мне предложат его обменять, а я попрошу вернуть деньги. А поскольку первый был очень дешевый, я получу больше, чем те деньги, которые за него уплачены». Тут она улыбнулась так, будто отхватила тройной куш на скачках, хотя по моим прикидкам «выигрыш» получался $3.17 – до вычета стоимости четырех поездок на автобусе.

Я уже много рассказал всякого о применении и победах эластичного мышления в предпринимательстве, науке и искусствах, но не менее важны и мелкие идеи вроде вот этой, возникшей у моей мамы, какие посещают нас, пока мы справляемся с ежедневными делами. Надеюсь, мамина мантра «где хотенье, там и уменье» окажется в числе того полезного, что можно извлечь из этой книги.

Мы сталкиваемся со многими трудностями, и иногда они кажутся неодолимыми. Но человеческий мозг при должной поддержке и со временем превозмогал бесчисленные подобные неурядицы. В тот день, когда мама получила неисправный блендер, некоторая неофилия, которой наделен ее мозг, потянула ее прикинуть, какие есть возможности. Система вознаграждения подталкивала ее думать, пробовать, покуда она не изобрела способ вернуть себе деньги. Нейроны системы пассивного режима работы ее мозга породили ассоциации, а из них в конце концов возникла ловкая афера, исполнительные структуры все это время удерживали ее внимание сосредоточенным, а когнитивные фильтры не давали погрязнуть в бесчисленных безумных схемах.

Моей маме девяносто пять. Несколько лет назад на нее начал наплывать туман, он постепенно сгущается. Ей теперь трудно производить свежие идеи или изобретательные подходы. Ученые сообщают, что это происходит из-за того, что связи между нейронами рушатся, ослабевает сообщение между структурами, которым положено работать слаженно. С возрастом нейронные связи у нас в мозгу редеют, равновесие сил смещается, нарушается гармония. Я пытался, сочиняя эту книгу, хоть немного показать, как эти процессы устроены. Не потому что это как-то утешит нас, когда мы сами или те, кого мы любим, начнут сдавать, а ради того, чтобы мы успели выжать из наших способностей все возможное, пока они у нас есть.

На предыдущих страницах я рассказал, как возникает эластичное мышление. Привел анкеты, позволяющие оценить и наши с вами способности, и обрисовал способы, каким можно питать эластичное мышление и преодолевать преграды на его пути. Кое-что из предложенного мною может оказаться вам полезным, что-то – нет. Применительно к человеческому уму одежек универсального размера не бывает. Я видел, как Дипак Чопра работает над книгой посреди грохота и суеты железнодорожной станции или в самолете. Физик Ричард Фейнман любил набрасывать идеи и черкать уравнения, попивая «Севен-Ап» в кабаке с полуголыми девицами в Пасадене (еще до того, как топлесс-бары уступили тапас-барам). Вместе с тем Джим Дэвис, создатель комикса о Гарфилде, рассказывал мне, что ему приходится запираться в гостиничном номере на четыре дня, чтобы устроить своему уму полный покой, необходимый для выработки очередного сюжета. Джонатан Франзен трудится один в кабинете в Университете Калифорнии, Санта-Крус, и нередко чары его вдохновения столь хрупки, что развеиваются от ароматов, какие распространяются от карри, разогреваемого в микроволновке каким-нибудь преподавателем-индийцем где-то в недрах того же коридора. Сам я не могу выполнять никакой работы воображения, если установлено время, когда мне необходимо закончить. А потому, если сажусь за работу в десять утра и знаю, что в четыре пополудни мне нужно сунуть в духовку мясной рулет, весь рабочий день у меня насмарку. Наши различия – одна из причин, почему я подчеркивал вот это понимание: только мы сами, осознанно улавливая устройство собственных действий, способны подобрать себе приемы.

Отец рассказывал мне об одном случае, произошедшем, когда он некоторое время работал надзирателем за малолетками, занятыми рабским трудом на одной немецкой оружейной фабрике во Вторую мировую. Отец сам тоже был там рабом – таким же колесиком в немецкой военной машине. Но одного немцы не знали: отец еще и был вожаком местного антинацистского подполья.

Дети, за которыми надзирал мой отец, смотрели за курами, козами и другими животными при фабрике, и я до сих пор жалею, что не спросил, с чего это при фабрике вообще держали скотину. Работников поделили на группы по тридцать человек, и каждый день ровно в пять утра моему отцу полагалось собирать малышню на холоде и устраивать перекличку. Но как-то раз, оглядев детвору, он удивился. Тридцать один человек.

Взгляд отца остановился на одном новом, но знакомом лице – мальчишке лет девяти, чьих родителей забрали и убили за несколько недель до этого. Отец подумал, что убили и мальчика, но тому, очевидно, удавалось прятаться. До того утра.

Ребенок, казалось, растерялся. Он, по всей видимости, не понимал, зачем их выстроили в ряд. Он не знал, что будут пересчитывать. Не знал он и того, что начальство не примет отчет о тридцати одном человеке в бригаде, если их должно быть тридцать.

Не успел отец договориться с пареньком, заявились гестаповцы. Один офицер пересчитал детей и обратился к отцу: «У тебя один лишний», – произнес гестаповец.

Мальчик смотрел на отца потерянно. Папа стремительно размышлял, как ему объяснить эту аномалию, но умственный ландшафт оставался гол. Лишнего ребенка могли расстрелять на месте. Могли расстрелять и отца. Или вообще их всех. С гестапо жди чего угодно. Офицер глазел на отца. Текли секунды, на ум отцу ничего не шло. Жизни детей зависели сейчас от его воображения, а папа их подводил.

И тут ребенок-беглец сделал шаг из строя. «Я болел в прошлом месяце. В лазарете». Он еще некоторое время гладко плел небылицы, пока офицер не раздражился и не прервал его. Сделал себе пометку в планшете. Сказал отцу: «Теперь у тебя тридцать один», – и ушел.

Отец рассказал мне эту историю через тридцать лет после того, как она случилась. Но глаза у него все равно наполнились слезами. «Тот мальчонка, совсем малыш, а вел себя, как взрослый. Думал шустро. Выдумал байку, чисто Башевис-Зингер или Маламуд», – сказал отец, поставив этот подвиг воображения в один ряд с творениями двух великих еврейских писателей. Через некоторое время всех на той фабрике, в том числе и моего отца, отправили в концлагерь. Отец не знал, уцелел ли тот мальчик в лагере, но благодаря силе своего эластичного мышления тот день он пережил точно.

Люди нередко рассказывают о всевозможных отличиях человека от других биологических видов. Убийство себе подобных к таким отличиям не относится. Это свойственно многим агрессивным биологическим видам – например, волкам и шимпанзе. Но убийства среди людей отличаются от тех, что происходят среди других животных. Мы – единственный вид, у которого потенциальная жертва способна сочинить историю ради собственного спасения. У этой особенности два следствия, оба возможны благодаря нашей способности жить в воображении. Во-первых, мы умеем сочинять истории, а во-вторых мы легко в них верим.

Война – время бурь. Поскольку привносит стремительные перемены, она требует гибкости и умения приспосабливаться. В этом смысле военное время очень похоже на наше, даже в тех местах на планете, где сейчас мир. В последние годы мы стали свидетелями технической революции, информационной революции, а также экономических, политических и социальных потрясений. Мы видели изумительные новые компьютерные приложения, сенсационные научные открытия и – благодаря глобализации – колоссальный прирост нашего интеллектуального и культурного богатства. Но и беспрецедентные новые дилеммы перед нами тоже возникли.

Нашу жизнь захлестнуло шквалом всего нового и переменчивого, живем мы в невиданной доселе суматохе, и дома, и на работе. Мы захлебываемся в непрерывном информационном потоке, а из-за бесчисленных экранов и приборов мы постоянно на связи с десятками, сотнями или даже тысячами других людей, и радость полного отключения выпадает нам редко (если вообще достается).

Чтобы преуспевать в наши дни, приходится не только справляться со шквалом знаний и сведений о настоящем – нам необходимо предвосхищать будущее, потому что перемены происходят так быстро, что сегодняшний толковый подход может завтра оказаться несуразным. Современный мир – движущаяся мишень.

Наш мозг – машина по переработке данных и решению задач, и наши аналитические навыки, несомненно, жизненно важны, чтобы справляться с возникающими трудностями. Но еще важнее оказывается волшебство эластичного мышления, способного производить новые, иногда безумные идеи. Какие-то из них окажутся бесполезными, зато другие перерастут в новаторские решения задач современного бытия. Чтобы преуспевать в нынешнем мире, нам нужно оттачивать эти умения приспосабливаться.

Нам повезло жить в такие времена, когда мы начинаем понимать много-много всего о том, как работает мозг. Описывая системы и процессы в мозге, занятые эластичным мышлением, надеюсь, я изменил ваши мысли о мышлении. А рассказав о том, как можно менять и настраивать действие этих систем, я, хотелось бы верить, предоставил вам кое-какие инструменты, которые позволят вам управлять процессами собственного мышления, поскольку для того, чтобы стать мыслителем более эластичным, вы способны многое сделать сами.